Ключ для хранителя E-Book

Елена Саринова

Ключ для хранителя

Древние замки, магические купола, рыцари, графы и сумасшедшие ученые, дриадские рощи и русалочьи озера — Ее родной мир. Знаки из старых газет, пещеры Карелии, порталы и ручные грифоны — Ее путь в этот мир. Как долго он может продлиться, если на кону потерянная семья и любовь? Чем на этом пути можно пожертвовать в итоге?.. А хоб его знает… Еще совсем чуть-чуть и Она уже уверенно ступит на сырые камни дороги домой. Вот и поглядим тогда…

… А городом завладел дождь. Разогнал воркующие парочки у фонтанов, очистил аллеи от крикливых мамаш с детьми. И только настроенные на пятничную романтику мажоры в своих дорогих авто еще курсировали по центральным улицам. Дождь чистил город. В мутных потоках гнал в водостоки разноцветный мусор, сбивал теплыми каплями пыль с кустов, обмывал светофоры и фонари. Люди ему только мешали. Люди были лишними на этой генеральной уборке, затеянной майским небом…

— Ве-ет, ты заказывать то будешь? — Юлька нетерпеливо постучала ноготком по картонной обложке меню. — Что ты там интересного увидела, за окном? — ну, понятно, пора начинать шоу — над нашим столиком выжидающе зависло юное создание мужеского пола с открытым блокнотом наперевес и преданной улыбкой. Я поспешно уткнулась в буквы и цифры, подруга величественно продолжила. — Так, еще салат «Англицкий», бокальчик мартини… для начала… ну и, как обычно, Сереженька, «Камамбер в кляре».

Мой заказ ограничился чаем и куском черничного пирога. После его оглашения сияющий Сереженька стремительно унесся в сторону кухни.

— Просто я дома наелась… нечаянно. Задумалась и сама не заметила, — пояснила я в ответ на полный непонимания Юлькин взгляд.

Конечно, подруга у меня королева. По этому мы и сидим сегодня в этой пафосной ресторации, а если бы место выбирала я, куксилась б она сейчас под залихватский рок-энд-ролл в моем любимом пабе на окраине. Так что пусть спасибо скажет за то, что я не устроила ей такую пакость.

— Сколько тебя знаю, всегда у тебя все «нечаянно» и «задумавшись» происходит… — пробурчала ее Величество и тут же сменила направление разговора. — Ну, скажи, неужели вот так жизненно необходимо обязательно завтра ехать в эту тьму-таракань?

На минуту я задумалась и представила себе маленький бревенчатый дом, как частые капли стучат по жестяной его крыше и форточка хлопает, сражаясь с порывами ветра, пустоту и холод в этом почти заброшенном доме…

— Надо ехать, — обреченно выдохнула и снова вернулась взглядом к залитому дождем окну.

— А как Андрей отнесся к твоему решению?

Я удивленно уставилась на Юльку. Вот уж не ожидала от своей подруги такого довода и уж ей ли не знать, что подобный ход, это даже не козырной шестеркой.

— А что он нового может мне сказать?! У него на все мои поступки одна и та же заготовка!

— Погоди, погоди, сейчас… — она вскинула к потолку глаза и театрально-низким голосом процитировала. — Веточка! Ты ведешь себя иррационально!

— Вот именно, — окрысилась я в ответ и кинула накрахмаленной салфеткой в хихикающую нахалку.

— Бу-у, какая злюка! У тебя даже глаза из синих стали черными и кудри дыбом.

— Так давай, наконец, закроем эту тему и проведем вечер… позитивно, — процедила я сквозь зубы, машинально приглаживая свою шевелюру цвета соломы. Она, действительно, сегодня была на редкость буйной, но объяснялось это совсем не моим нервозным состоянием, а повышенной влажностью воздуха… Краем глаза я уловила активное движение справа. — Тем более, смотри!

И шоу продолжилось… Румяный от смущения Сереженька, в порядке трудовой мотивации поощраемый двусмысленными Юлькиными комплиментами, был как всегда на высоте. Феерично менялись блюда и напитки и часа через два я с удивлением обнаружила стоящий перед собой пустой бокал из под красного вина… После мысленного 'Эх, что уж там!' веселье понеслось дальше. Часа через три нас с подругой начали приглашать на медленные танцы, хотя, по-моему, в этом заведении такое считалось моветоном, а еще спустя какое-то время меня возле зеркала поймал за руку какой-то невысокий господин с нахальной улыбкой. Дело, в общем-то, житейское и я уже было открыла рот, чтобы подпортить мужчине настроение, но уловила в его глазах «азарт настоящего охотника»:

— Скажите, э-э-э….

— Вета, — подбадривающе протянула я.

— Скажите, Вета, вы любите риск?

— А сами вы как думаете?

Мужчина оценивающе окинул мою высокую, крупную фигуру, облаченную в легкомысленное шелковое платье, и пристально посмотрел в глаза:

— Я думаю, что вы до сих пор еще ни разу по-настоящему не рисковали, но внутренне уже к этому готовы, — произнес, выговаривая каждое слово.

«Маньяк», — мелькнуло в голове. — Вы извините, но меня ждет подруга. Договорим в другой раз, — пробормотала, уже разворачиваясь.

— Другого раза может и не быть, Вета, но в любом случае, удачного вам путешествия! — крикнул мужчина мне в спину.

«Ну и дела… Хотя, Юлька так громко орала тосты за мое скорейшее возвращение, мог и услышать… Да, пора сворачивать веселье»…

В такси, вызванном все тем же, незаменимым во всех отношениях Сереженькой, мы с подругой долго спорили, кого «закидывать» первой: меня в старую часть города или ее в элитные новостройки. Победила Юлька, как внезапно вспомнившая, что дома ее ждет муж. Вот бы памятник этому святому человеку…

— Выспись хорошо и, я тебя умоляю, аккуратней завтра на трассе! — назидательно изрекла подруга, заглянув в мое открытое боковое окно. Она уже вышла из машины и сейчас искала в сумочке ключи от своей квартиры.

— Юлия! Ты мне вовсе не мать и мне вообще двадцать пять, — не очень умно захихикала я получившейся рифме и чмокнула подругу в подставленную щеку. Такси осторожно тронулось, выбираясь из лабиринта припаркованных на ночь машин и хрупкая Юлькина фигурка, стоящая под фонарем, вскоре исчезла из виду. На миг в голове промелькнула мысль: «А ведь я ее больше никогда не увижу», тут же с протестом изгнанная: «Что за глупость! Еду то я всего на два дня»…

— Интересная у вас подруга, — подал голос водитель, с придыханием добавив. — эф-фектная.

— Ну, так, королева.

В кармане жакета требовательно завибрировал телефон. Я поднесла аппарат к глазам — из мерцающего голубым светом окошка на меня устало смотрело лицо вызывающего абонента. Ничего себе так лицо: русые волосы с ранней проседью и глаза с выражением вселенской озабоченности за стеклами модных очков. «АНДРЮША», черными буквами внизу экрана.

— О-о, только не сейчас, дорогой. Только не сейчас…

Телефон полетел в открытую сумку, где тут же обиженно затих. А я, откинувшись на спинку сиденья, подставила лицо прохладному ночному ветру и закрыла глаза…

Наш с Андреем служебный роман, буйно расцветший розовым кустом почти полтора года назад, уже давно зачах и облетел. Осталось лишь чувство досады, не на него, на себя, да еще привычка, прочная из-за вынужденной необходимости видеть друг друга иногда по семь дней в неделю. А начиналось все очень динамично…

В Тюмени, да и в области, фигура Андрея Бурова была известна всем, кто хоть изредка смотрел региональное телевидение. Молодой многообещающий журналист специализировался на «белых пятнах» истории края. По этому, еще будучи студенткой ТГУ, я часто наблюдала его шумные появления на своей родной кафедре краеведения. Там мы с ним и познакомились. Точнее, вынуждены были это сделать после того, как сошлись в нешуточном «научном диспуте». Андрей в то время снимал сериал о сибирских кладах, а я как раз дописывала свою дипломную про исчезнувшее золото Колчака. Завкафедрой краеведения, благообразная Мария Тимофеевна, зашла в кабинет как раз в тот момент, когда я предложила этому «искателю сенсаций на свою п…» (мои слова) и «патриоту глубинки» (твердое мнение Марии Тимофеевны) взять лопату, зарыть на своем огороде золотую фиксу и снять очередную серию под названием «Тайный схрон большевиков». Андрей, не ожидавший такого непотребства со стороны дилетантки, открыл было для достойного ответа рот, но увидев остолбеневшую старушку, лишь красноречиво хлопнул дверью… А через месяц пригласил меня, уже дипломированного историка-краеведа на работу в качестве редактора своего телепроекта. Мне тогда, окрыленной верой в романтические идеалы, показалось, что это поступок сильной личности. Я готова была горы свернуть, чтобы быть ему хоть чуточку нужной и, чего греха таить, желанной…

Прошло два года, и если первая часть моей девичьей мечты воплощалась в геометрической прогрессии, то со второй перспективы были гораздо туманнее. Нет, конечно, орхидеи в коробочках, изредка по утрам возникающие на моем рабочем столе и чувственные медленные танцы «глаза в глаза» на корпоративах были очень приятны томившемуся женскому сердцу. Но, ситуация коренным образом изменилась лишь тогда, когда на одной из планерок мой дорогой начальник нечаянно разглядел у меня на шее… последствие страстного лобызания, причем однозначно не его… В следующий вечер и были посеяны семена нашего пышного розового куста.

Андрей, несомненно, был хорош, особенно в периоды «творческих родов», когда кипела работа над каким-нибудь новым фильмом, и весь наш небольшой коллектив сутки напролет снимал, монтировал, озвучивал и вообще делал еще много чего такого, о чем стыдно было вспомнить позже, но что, несомненно, способствовало будущему успешному запуску. Андрей был царь и бог в своем маленьком королевстве, но будь у меня от природы чуть больше честолюбия и здравого рассудка, я бы гораздо раньше поняла разницу между талантом дарить себя другим и способностью милостиво принимать от них же…

Роли в нашей паре утверждены были сразу. Я — взбалмошная, но преданная. Андрей — терпеливый, но всемогущий. «Ты моя зеленая хрупкая веточка», — шептал он в порыве возвышенной нежности и запускал в мою непослушную шевелюру холодные пальцы… О, как ты заблуждался, дорогой, выдавая желаемое за действительность! Я давно не была «зеленой», а уж «хрупкой» и подавно… Но, ты упорно играл свою главную роль, а я тебе по привычке подыгрывала…

Не припомню ни одного случая из своей жизни, чтобы треньканье будильника меня радовало. Увы, это пасмурное субботнее утро, счастливым исключением не стало. К тому же в комнате было откровенно холодно из-за открытого на ночь окна. Конечно, средство от похмелья много раз проверенное, но с побочными эффектами: комариным укусом на лбу и чечеткой зубами…

Через четверть часа, приняв душ и облачившись в джинсы и свитер, я сидела за кухонным столом и, жуя бутерброд, пыталась привести свои мысли в порядок. Для начала следовало вспомнить то, что было вчера. Так, пятничное сумасшествие на работе (это, как обычно)… Потом разговор с Андреем по поводу моих личных планов на выходные (это вспоминать не хотелось)… Вечером Юлька со своим любимым шоу «Я — королева» (это вспоминалось какими то яркими пятнами и вспышками)… А еще был мужчина, которого я обозначила, как «маньяк», с его дурацким вопросом «Вы любите риск?» и пожеланием в дорогу (он вообще вспомнился некстати)… Теперь перейдем к планам на сегодня: заправить Муху, затем без проблем доехать до Качелино (под проблемами подразумевалась сомнительного качества проселочная дорога в 23 километра), после обеда сходить на кладбище и привести в порядок бабушкину могилу… А вот что я буду делать дальше, я и сама толком не знала. Так же, как не могла объяснить свое граничащее с фобией желание вообще туда ехать.

— Просто, ты так и не научилась жить без нее, Ветвяна Полунич, — хмуро сказала я своему отражению на боку глянцевой кружки. — Вот вернешься в этот пустой дом и сразу повзрослеешь…

Наш маленький двор, заставленный уродливыми металлическими гаражами, в этот час, казалось, еще дремал. Лишь воробьи по-деловому обменивались чириканьем, прыгая между подсохшими лужами, и ветер осторожно пересчитывал листья акаций вдоль тротуара…

— Да, что б тебя! — нарушила, наконец, священную тишину я, созерцая грязную соседскую «десятку», перегородившую выезд моему черному Матизу Мухе.

Пришлось через домофон минут пять будить этого безответственного нахала, а потом еще столько же времени ждать, когда он спустится со своего второго этажа.

— Ну, и куда ты покатила в такую рань? — начал мужик светскую беседу, зевая в кулак. — Все нормальные люди в субботу в шесть утра сны досматривают или еще чем интересным занимаются.

— Все нормальные люди паркуются, как положено, а не там, где ночь застала!

Сосед окинул меня удивленным взглядом и примирительно оскалился:

— Да, ладно, Вета, не злись. Просто я никак не думал, что ты сегодня вообще выезжать будешь. Тебя ж обычно по выходным персональный водила катает, на Фольце. Так куда ты? Или это секрет?

Он, вообще то, ничего, дядя Владик, хороший сосед. Зимой мне проколотое колесо менял, о пробках на ближайших улицах предупреждает. Просто настроение у меня сегодня совсем… не лирическое. Поэтому я тоже решила сбавить обороты:

— Да какой секрет. В Качелино.

— А-а-а, понятно. Дом бабкин, наверное, решила продавать. Только трудно будет: от города далеко, под дачу не купят. Да и глухомань ведь, это твое Качелино. Даже не газифицировано.

— С чего вы взяли, что я буду его продавать? — возмутилась я домыслам практичного мужика. — У меня, может быть, кроме этого дома больше ничего и нет: квартира — съемная, Му…, машина — в кредите…Да и вообще…

— Так, ты, может там остаться решила?

— Может и останусь, — заявила я и сама себе удивилась.

Сосед же лишь недоверчиво хмыкнул и вспомнил, наконец, причину своей внеурочной побудки…

Мухе своей я безоглядно доверяла. В отличие от всех остальных благ научно-технического прогресса, Муха меня любила, положив за четыре года на алтарь моей безопасности два своих прежних капота, два передних бампера, решетку, переднее правое крыло и еще много больших и мелких своих частей. Муха умела блокировать двери и бить током тех, кто отнесся к ней без должного Матизу уважения. А еще она «мурлыкала» мотором, когда я гладила ее по панели. Мои пассажиры, наблюдая наши с машиной «нездоровые отношения», обычно опасливо крутили у виска. И лишь Юлька, знающая меня много лет, всегда спокойно спрашивала, усаживаясь на переднее сиденье: «Ну что, девочки, надеюсь, у вас сегодня хорошее настроение?»…

Сейчас мы с «накормленной» под завязку Мухой неслись вон из города по пустынной Профсоюзной и слушали радио. На одной из волн, не в меру брутальный певец Джанго никак не мог решить, впускать ли ему через окно некую особу или, все-таки, воздержаться. Я непроизвольно подняла глаза к нему, в безнадежные серые дали, и решила, что действительно, погода сегодня нелетная, так что, от окна ее может и саму… отнести, пока он там решает…

Затормозив на ближайшем светофоре, мое внимание привлек подкативший следом по соседней левой полосе шикарный Лексус глубокого синего цвета. На переднем его пассажирском сиденье в вальяжной позе развалился мужчина. Я уже было отвела взгляд, не желая выказывать излишнюю заинтересованность, как он сам неожиданно повернулся и с радостной улыбкой помахал мне рукой. «Маньяк!», — опознала я своего ночного собеседника. — «А ему-то что не спится?». Тем временем мужчина опустил стекло и знаком попросил то же самое сделать меня. Пришлось быть вежливой.

— Доброе утро, Вета!

— И вам хорошего дня, — улыбнулась я в ответ, впрочем, без особой искренности.

— Мое пожелание остается в силе!

Светофор «дал добро», Лексус плавно пошел на левый поворот, а мне осталось лишь тихо радоваться, что нам с 'маньяком' и сегодня не по пути…

Областная цивилизация постепенно отступала. Реже по сторонам дороги стали попадаться навязчивые рекламные банеры. Груженые дровами, песком и еще чем-то грузовики, терпеливо ожидающие на обочинах всеядных дачников вообще исчезли километров пятьдесят назад. Даже скудный на краски сибирский пейзаж изменил свои очертания, из хвойно-равнинного став смешанно-холмистым. И только депрессивно-хмурое небо осталось прежним, преследуя своими верными слугами — рваными тучами маленькую черную машинку, мчащуюся по трассе Тюмень-Ханты-Мансийск…

— Все, Муха, халява закончилась, — объявила я машине, через два с половиной часа сворачивая с «благоустроенного» шоссе на проселочную лесную дорогу. — Сейчас посмотрим, что ждет нас за поворотом.

В общем-то, зря я переживала. Не так все оказалось и плохо. Правда, пришлось все двадцать с лишним километров старательно «выписывать кружева», а в двух местах даже опасно объезжать по вязкой обочине особенно обширные лужи, но за километра три до деревни дорога взобралась на обдуваемый ветрами бугор и я совсем расслабилась. Правда, скорость прибавлять не стала, жадно вглядываясь в родные с детства места… Вон там справа, где меж берез едва различима покосившаяся изгородь, мы с девчонками, и «особо доверенными» парнями жгли костер, пекли печенки и по-взрослому курили дешевые сигареты. А вон в той низинке, чуть слева, под раздвоенной осиной, я в шесть лет подвернула ногу, легкомысленно прыгая с высокой ветки. Мы с бабушкой тогда пошли за земляникой, она чуть отстала, встретив кого-то по дороге, а я решила ее удивить, спрятавшись в густой листве. «Удивленная» бабушка, тащившая потом меня обратно, всю дорогу ругалась, что неплохо было бы сначала думать, а потом делать. А я, крепко обхватив ее шею руками и всхлипывая от боли в ноге анализировала, что вообще — то хотела не упасть, а взлететь, но, видимо, высота оказалась недостаточной, поэтому и не свезло… Как сейчас помню бабушкину ажурную сережку в ухе, болтающуюся прямо перед моим мокрым носом, прядь седых волос на ее шее, выбившуюся из под пестрой косынки, а еще запах… Так пахла только она, так пахло в моих воспоминаниях детство…Травами и медом…

Чем глубже я погружалась в окружающую реальность, тем больше душу охватывала непонятная тревожная тоска. Когда же, за последним поворотом передо мной открылись окраинные дома, начинающие центральную в Качелино улицу, меня откровенно начало потряхивать…

Здесь мало что изменилось с моего последнего, октябрьского приезда. Лишь тополя из золотисто-рыжих стали уже по-летнему зелеными, да у забора местного фермера, дяди Паши вместо старого «Белоруса» стоял новенький мажористый «иностранец». Наш с бабушкой дом я выглядела издали. Сначала высокую стройную ель, растущую в палисаднике, а потом и он сам встретил меня приветливо распахнутой облезлой калиткой. Сердце сделало глухой «бух» и замерло. Бросив Муху у обочины, я вбежала на крыльцо, лихорадочно нашла в кармане джинсов большой ржавый ключ и открыла навесной замок. Сумрачные сени преодолела в два шага, дернула на себя обитую клеенкой дверь и переступила через порог.

— Бабушка… — позвала тихо, будто боясь собственного голоса. Глупый, бессмысленный поступок.

И дом ответил мне… сиганувшей прочь в открытую форточку пестрой соседской кошкой.

— О-ох… — осела я на лавку. — Жива ведь до сих пор, зараза, — и только теперь глубоко вздохнула. Вот я и ДОМА…

Посидев с закрытыми глазами минут десять, я, не спеша вернулась к машине и забрала из нее дорожную поклажу: льняной пыльник, свою любимую «почтальонскую» сумку и еще одну, по больше, с вещами. Занесла все это в дом и начала обживаться. Для начала проверила, все ли в порядке: обошла по периметру небольшую кухню, с занимавшей почти ее половину русской печью, потом и нашу с бабушкой, маленькую, но светлую комнату. Вот, в общем-то, и все мое хозяйство. Огород за двором меня интересовал мало. Его, еще по осенней договоренности «арендовали» соседи слева, а осмотр баньки я оставила на потом, когда возникнет необходимость посетить еще один неприметный домик, в углу за сараем…

Процедура прощания и поминки проходили полгода назад в качелинской школе, на месте прежней бабушкиной работы. Здесь же, благодаря заботам Катерины Ивановны, бабушкиной единственной подруги, все сохранилось в прежнем порядке. Мне осталось лишь завести старенькие ходики да немного «помахать тряпкой». Единственно «серьезно пострадавшей» оказалась моя высокая сетчатая кровать, которую и облюбовала ушлая кошка. Судя по следам ее «тайной бурной» жизни, именно на моем девичьем ложе Симка и ела, и любила, и дрыхла. Пришлось менять всю постель.

— Если я еще раз увижу здесь твой облезлый хвост, поставлю под окном медвежий капкан! — вытрясая загаженное покрывало, стращала я, торчащие из травы Симкины уши. Кошка в ответ скептически молчала. — Ну, может, не медвежий капкан, — внесла поправку я. — но, что-нибудь обязательно поставлю… Да хоть таз с водой!

— Здравствуй, Ветвяна! Давно приехала?

Я повернулась на голос и увидела облокотившуюся на калитку пожилую полную женщину в вязаной шляпке. Только два человека во всем мире имели право называть меня моим полным именем — бабушка и…

— Катерина Ивановна! — сбежала я с крыльца и бросилась в распахнутые навстречу объятья. — Как я рада вас видеть! — Девочка моя, похудела то как, — забормотала женщина, гладя мою прижатую голову.

— Ага, с 50-го до 48-го растянутого, — хлюпнула я носом в ответ. — Как вы живете? Как ваше здоровье?

— Все хорошо, Веточка. Внуки скоро на каникулы из Тобольска приедут, мне в помощники. Правда, без мазей и настоев твоей бабушки нога перед непогодой опять ныть начала, но, я ее берегу, кутаю. А знаешь, что… — Катерина Ивановна отстранилась от меня и я увидела в уголках ее глаз слезы. — Ты надолго вернулась?

— На выходные.

— Тогда приходи ко мне сегодня вечером. Мне Петрушка трехкилограммового сазана притащил, за то, что я его бригаду наняла в школе ремонт делать. Сама знаешь, с работой у нас плохо, к тому же мужик он ответственный, ну да не про то я… В общем, по-вашему, по бомондному, приглашаю тебя в 20–00 на ужин с сазаном в сметане, ну и с наливочкой малиновой. Поболтаем, понастольгируем.

— Конечно, приду, — с готовностью ответила я и вспомнила. — Тем более, у меня для вас подарочек есть.

— Подарочек, это всегда приятно. Только ты, Ветвяна для меня сама, как подарок. Гляжу на тебя, будто в глаза Нилины. Очень ты на нее похожа, даже характер тот же…

— Поперечный! — произнесли мы вместе с женщиной любимый бабушкин диагноз и неожиданно рассмеялись…

На кладбище я решила идти пешком. Тем более, расстояние было не такое уж и большое: сразу за деревней, со стороны, противоположной той, с которой я въезжала, начиналось поле, расчерченное кустарниковыми линиями, потом небольшая осиновая рощица и, наконец, дорога поднималась на пологий кладбищенский холм, украшенный, кроме крестов редкими старыми березами. Странная традиция хоронить на возвышенности объяснялась либо чем-то языческим, Перуновым, когда люди поклонялись богу грома и молний и хотели даже после своей смерти быть к нему ближе, либо частыми паводками. Лично для меня правдоподобнее был второй вариант…

Поставив в пакет пластиковую бутыль с водой, я бросила туда же детские грабли, купленные накануне, большую автомобильную салфетку и граненый стакан под любимые бабушкины ирисы. Эти неприхотливые цветы росли тут же, возле крыльца на небольшой клумбе и, мало того, к середине мая уже вовсю цвели своими фиолетово-синими бутонами. «Ирисы, по-гречески — радуга. Цветы древние и прекрасные», — говорила бабушка, нежно проводя ладонью над кончиками лепестков. Она редко бывала такой по-детски беззащитной и печальной. А я, глядя на нее, совсем незнакомую мне в тот момент женщину, очень хотела знать, в каких же краях летают ее потаенные мысли… Букет ирисов, перевязанный зеленой ленточкой, бережно лег сверху в пакет, я вышла на улицу и впервые за утро огляделась по сторонам.

Погода, наконец, решила сменить гнев на милость. Солнце, соскучившееся за последние дни по земле, любопытно выглядывало через прорехи облачного одеяла. Теплый ветер гонял по тропинкам облетевшие черемуховые лепестки и пугал ими рыжих соседских кур, дремавших в траве. Куры возмущенно кудахтали, следя за этим безобразием одним глазом, но покидать нагретые лунки ленились. У дома напротив, на лавочке с резной спинкой бдительно дремала, оперевшись на трость, баба Нюра, кажется еще лично знакомая с Григорием Распутиным. А прямо посреди дороги две внушительных размеров хрюши делили «грязевую ванну», примеряясь к ней то спинами, то боками. В конце концом одна из них решила, что она умнее и, уступив свою половину товарке, гордо удалилась в правый переулок. Мне, кстати, было в ту же сторону и, преследуя «мудрую» свинью, я вышла на соседнюю улицу.

Слева, через три двора, возвышалась двухэтажная кирпичная школа, а справа — местный «минимаркет». Во времена моего детства я часто после занятий забегала в него за стаканчиком вафельного мороженого. Уже в ту пору это блочное здание с наполовину забитыми фанерой витринами выглядело много повидавшем на своем веку. На сегодняшний день мало что изменилось. Справа, возле двери, под ярко-красным постером «Кока Колы», эффектно прикрывающим одну из фанерок, была «припаркована» лохматая коза. Животное меланхолично жевало оторванный глянцевый клок, воплощая собой иллюстрацию к пособию «Способы конкурентной борьбы». Я настолько засмотрелась, что чуть не прошла мимо. А ведь собиралась купить батарейки к пульту для телевизора!.. Обогнув рогатую гурманку по широкой дуге (я вообще коз не боялась, но мало ли какое у дамы настроение), вошла в прохладный торговый зал.

— Здравствуйте, — поздоровалась «в никуда» по деревенской традиции.

Тут же в меня уперлись две пары глаз: сухонькой старушки в простеганном жилете, по-видимому, хозяйки козы, и продавщицы, ярко-выраженной блондинки в кокетливом фартуке и с замазанным бланшем на скуле. Я подошла к прилавку и встала «в конец очереди». Продавщица, игнорируя старушку, протягивающую ей денежную купюру, проследила за мной взглядом.

— Ветка?! Точно, Ветка! Ужас, как ты изменилась!

— Таня?.. — удивилась и я в свою очередь. Опознанная бывшая приятельница же радостно заулыбалась. — Привет, дорогая! Так ты теперь здесь? А я слышала, ты в Сургут уезжала на заработки.

— Знаешь, везде хорошо, где нас нет, — философски изрекла девушка. — Я год назад вернулась… с сыном. Никитка зовут. Классный парень, на меня похож, просто ужас. А ты нашла свои «заоблачные дали»?

— Это, в каком смысле? — не поняла я.

— Ой, ну помнишь, лет 15 назад у нас под деревней цыганский табор стоял?

— В 99-м это было, — встряла в разговор козья хозяйка. — У меня в ту весну как раз внук, Костик из армии пришел.

— Не-ет, не помню.

— Странно… — на миг задумалась Таня. — Ну, так вот, мы с девчонками: я, ты, Светка Зубова и ее старшая сестра, Олька бегали к ним по руке гадать. Была там такая старая цыганка с трубкой. Мне она нагадала два замужества и трех сыновей, Светке много денег, Ольке… не помню что, а тебе она сначала ничего говорить не хотела. Ты разозлилась, а мы ее уговаривать стали…А потом… — Таня скосила глаза в сторону, пытаясь припомнить. — А потом она взяла твою руку и сказала, что будешь ты жить не в нашей стране и не заграницей и будет у тебя муж ни русский и не иностранец. Светка тогда еще засмеялась, что это тебе как раз подходит, потому что ты и так все время витаешь в заоблачных далях… А потом пришла твоя бабушка и закатила ужас какой скандал, к нам весь их табор еще сбежался…

Я внимательно слушала Таню, не понимая, как такое событие могло совершенно исчезнуть из памяти:

— И много сбылось из цыганских пророчеств, конечно, кроме моих… далей.

— Конечно! Я уже один раз была замужем и сын у меня один есть. Осталось совсем немножко, — заулыбалась уверенно девушка. — А Светка, ты сама знаешь, третий год со своим Жаком во Франции в еврах купается.

— Н-да, — скептически выдала я. — Процент попаданий оставляет желать лучшего.

— Это не все…Ты еще кое-что забыла, — Таня как то сразу стала серьезной. — Она еще твоей бабушке вслед сказала, когда та тебя за руку домой потащила.

— Что сказала?

— Она твоей бабушке сказала, что умрет она страшной смертью и не у себя в постели… Ужас, правда?

— Прости Господи грехи наши тяжкие, — мелко перекрестилась забытая Таней покупательница.

Я на негнущихся ногах вышла из магазина…

Деревенское кладбище было ровесником Качелино, впервые письменно упомянутого в конце позапрошлого века. Кто стал его основателем и по какой причине искал между этими холмами и болотами свое пристанище, я, к своему профессиональному стыду, сейчас и не вспомню. Мы с бабушкой впервые здесь появились 22 года назад, и я тогда была еще лысым 3-х летним карапузом. Уже позже, в течение многих лет, я, как мелкие бусинки на ниточку, нанизывала все, что бабушка нехотя рассказывала мне о моих родителях, откуда мы появились в этих краях и вообще о том, что могло хоть как то объяснить мне причину бабушкиного «сибирского паломничества». В итоге сведений собралось не много, но и они не радовали. Получалось, что все мы были родом из Рязани. Этим фактом Катерина Ивановна объясняла бабушкин «окающий» диалект, особенно заметный в первое время. Выросла бабушка в детдоме, что опять же объяснялось военной и послевоенной обстановкой в стране. Там же, в Рязани, встретила своего мужа, моего деда, который работал тогда в Рязанском горисполкоме и был намного ее старше. И пока она, будучи уже «тяжело беременной» моим отцом, тряслась по колхозам активной участницей студенческой агитбригады, деда безвозвратно загребли на одну из «бесплатных» строек страны. Что касалось моих родителей, то здесь все было еще печальнее. Получив диплом преподавателя биологии, из чувства долга бабушка решила вернуться в родной детдом. Там же, на его территории, ей выделили небольшую комнатку, в которой они с моим папой и прожили много лет. Естественным исходом стал тот факт, что мама моя, как невеста, была выбрана, как говорится, не «отходя от места». Бабушка не протестовала, хотя претензии у нее к «молодой жене сына» все же были (по крайней мере, именно эта часть ее скудных воспоминаний была наиболее эмоционально окрашена). Как бы там ни было, спустя пять лет вполне счастливого брака, мои родители решили отметить свой свадебный юбилей сплавлением на байдарке по уральской реке Чусовая, где и трагически погибли. Причем, их даже не нашли, хотя долго искали. Бабушка же, гонимая довлеющим над ней роком, собрала пожитки и, прихватив меня, решила полностью изменить свою жизнь, ну и мою заодно. В общем, из всей этой грустной истории напрашивался один вывод: кроме нее близких родственников у меня больше нет, так что и искать некого… А теперь я и вовсе осталась одна. И единственное, что связывает меня сейчас со всеми этими ушедшими давно и недавно людьми, так это только память: размытые скудные факты и яркие эмоциональные воспоминания… Да еще родовая фамилия «Полунич», в сочетании с вычурным именем «Ветвяна», больше подходящие какой-нибудь припадочной дамской писательнице, чем историку, а тем более очень серьезному редактору…

На покрытом лаком деревянном кресте, над высокой бабушкиной могилой фотографии не было. От нее вообще почти не осталось фотографий. Не любила Неонила Марковна это делать, говоря, что сущность человеческая через вспышку не передается, а приличных живописцев в нашей глуши нет. Только металлическая табличка с ФИО и двумя датами: 27/VI-1944 — 16/Х-2010. Да что там фотография, меня вообще сильно удивлял сам факт присутствия креста. Ведь в Бога бабушка никогда не верила, в церковь не ходила и мне не разрешала. Я, правда, ее все равно один раз ослушалась, уже в студенческие годы. Но, то ли молодой, но надменный священник меня не впечатлил, то ли испугало внезапное головокружение с покалыванием кончиков пальцев…. В общем, больше я судьбу не искушала…

— Наверное, мне пора, бабушка, — сообщила я, почему то табличке. Зябко передернула плечами, все-таки на кладбищенском бугре ветер был гораздо сильнее, еще раз поправила ирисы в стакане под крестом и встала с лавочки. Телефонные часы показывали 13.34. — Сколько ж я здесь?.. Полтора часа…

Уже у подножия холма я еще раз оглянулась назад и уверенно двинула в обратный путь. От быстрой ходьбы тело постепенно согрелось, руки «оттаяли», но, вот мелкая дрожь, подступающая волнами… Я прислушалась к себе и вдруг ощутила, что она не от холода. Ко мне снова вернулось то состояние тревоги, с каким я заезжала в деревню утром. Поддавшись внезапному порыву, я остановилась и трусливо огляделась по сторонам… Тишина и покой, какие бывают только в природе, царили вокруг. И лишь одно нарушало эту идиллию — выглядящая маленькой точкой, но постепенно приближающаяся по пыльной дороге машина. Объехав меня, все также стоящую на обочине, потрепанная белая «шестерка» со знаком на лобовом стекле «Инвалид за рулем», остановилась, и из нее, крехтя вылез худощавый мужчина в выцветшей бейсболке. Мужчина улыбнулся, собрав на загорелом лице глубокие морщины, и я облегченно выдохнула.

— Что это ты замерла, как суслик в поле? — спросил насмешливо прокуренным голосом.

— Тебя встречаю, часа три тут стою, — ответила я ему в тон.

— Да ну?.. Смеешься, а я поверил. Ну, здравствуй, птичка залетная. Раз встретила, садись, поехали, — мужчина приглашающе взмахнул рукой над своей машиной.

— Привет, Валерыч! С превеликим нашим удовольствием, — шагнула я в его сторону, но вдруг остановилась. — Погоди, что-то в тебе не так… А ну-ка, пройдись!

— Я тебе тюлень, что ли, в цирке, чтобы прохаживаться… — пробубнил Валерыч, но, затем, с явным удовольствием сделал несколько шагов туда-сюда.

— Ну, точно! И ведь почти не хромаешь теперь… Покажи новый протез!

— Вета, прекрати издеваться над контуженным! Садись лучше в машину. У меня в багажнике рыба из фитилей киснет, — взмолился мужчина и первым показал пример…

Валерыча я знала много лет. Как раз в первый год нашей с бабушкой качелинской жизни, он, афганским дембелем с ампутированной до колена левой ногой вернулся в родную деревню. И как то не заладилось у него с самого начала. Девушка не дождалась, укатила в Тюмень с заезжим бизнесменом. Потом, через полгода умерла его старенькая мать, оставив парня полным сиротой. Ситуацию эту усугубляло еще и то обстоятельство, что Валерыч никак не хотел считать себя калекой: от пенсии категорически отказался, хотя работу достойную найти так и не смог, зато, будто специально, каждый день искал себе «по пьянке приключений». Сердобольные деревенские бабки вздыхали, глядя вслед шатко хромающему на костыле парню в тельняшке, и прятали, от греха по дальше, своих сыновей и внуков.

Как то мы с бабушкой выходили из магазина, под стеной которого Валерыч как раз вольготно храпел в лопухах. В дверях ее окликнула тетя Вера, оба беспутных сына которой почему то особенно не нравились десантнику и, тыча пальцем в торчащий из зарослей костыль, прошептала: «Неужели тебе, Марковна, его не жалко? Ведь ты же можешь его вылечить». Бабушка тогда посмотрела на вдруг открывшего мутные глаза Валерыча, и передернула плечами: «А может быть, у него судьба такая, водку пить да дураков бить» и, взяв меня за руку, спустилась с крыльца. Но, судьба в моем лице приготовила для десантника иное предназначение, о чем, я уверена, он неоднократно вначале сожалел…

Мне тогда едва исполнилось тринадцать лет, а выглядела я уже на все шестнадцать. К нам в деревню в то лето с этнографической экспедицией приехали студенты — второкурсники из какого то уральского института культуры. «Экспедиция», это для пятнадцати дорвавшихся до свободы вчерашних мальчишек и девчонок, было сказано громко. На самом деле они, разбив за Качелино палаточный лагерь, около месяца сильно пили, громко пели, дрались с местными и лишали их подруг шанса на «целомудренное замужество». Вся эта «этнографическая вакханалия» продолжалась до тех пор, пока однажды не настала моя «счастливая» очередь. Причем, совершенно неожиданно для меня… Парень был коренастый и лопоухий. Он мне даже запомнился, когда я пару раз до этого видела его на улицах деревни. Но запомнился так, как запоминаются хорошим девочкам сказки про принцев или фотографии белозубых звезд в глянцевых журналах. То есть, просто девическое восхищенное «Ах!» и все, без надежд и последствий. Когда же я увидела его, наглухо перегородившего собой узкую тропинку, ведущую с местного пляжа, то всем своим маленьким 13-ти летним мозгом ощутила: последствия наступили.

Сейчас, вспоминая этот красочный эпизод моего детства, я, конечно, осознаю, что мне тогда крупно повезло. Во-первых, парень сам был не настолько опытен или испорчен, чтобы сразу перейти к решительным действиям. Вначале он захотел договориться со мной «по-хорошему». Во-вторых, эффектом неожиданности для него стала первая же произнесенная мной испуганная фраза: «Дяденька, вы чего?». Шестнадцатилетние, даже деревенские барышни изъяснялись гораздо увереннее. В-третьих, в правой руке за длинные ремешки я несла грозное оружие против насильников — бабушкины раритетные босоножки с каблуками, которыми я на спор забивала небольшой гвоздь. В итоге, парень пострадал больше меня. Я отделалась лишь синяками на запястьях, а он — почти квадратной шишкой на лбу и двумя сломанными ребрами. Откуда ж было знать неместному студенту, что сразу за тропинкой, прикрытый буйной крапивой, начинался крутой обрыв. Вот туда я его, почти контуженного и толкнула… Уже потом, глядя на его распростертое внизу тело, меня охватил ужас. Мне показалось, что он окончательно и бесповоротно мертв и это сделала я! Сломя голову, я рванула домой и с порога начала блажить: «Бабушка! Я его убила! Я убила человека!». Испуганная бабушка, в это время мирно пившая чай с Катериной Ивановной, кое-как дозналась у меня, что же такое произошло. В результате, уже через несколько минут, женщины, несвойственным их возрасту галопом, неслись на «место преступления»… За одним из поворотов они нос к носу столкнулись с матерящимся «убиенным»…

Тем же вечером бабушка повела меня в жаркую, пропахшую травами баньку и часа два «снимала стресс» тяжелым березовым веником. На мой осторожный вопрос: «А, это поможет?», спокойно улыбнулась и поцеловала в нос:

— Теперь ты под моей двойной защитой, но… кое-что сделать все-таки следует.

А через два дня деревню с большим скандалом, устроенным с легкой руки Катерины Ивановны, наконец-то покинули понурые студенты. Правда, как раз перед тем, как за ними пришла бортовая машина, к нам в дверь робко постучали… Бабушка открыла и демонстративно громко произнесла:

— Ветвяна, это к тебе!

Я выглянула из комнаты, где с самого дня «боевого крещения» сидела под домашним арестом и увидела своего недавнего обидчика. Парень застыл в дверном проеме, отсвечивая густо смазанным лбом, и смотрел в пол. Затем выдавил:

— Я пришел извиниться перед тобой. И, если ты… вы с твоей бабушкой, — боязливо скосил в ее сторону глаза. — захотите заявить на меня в милицию, то я готов понести полную ответственность. Вот…

К горлу подкатил ком запоздалой злости, злости за то, что пришлось испытать ужас убийства, что наивное детство мое закончилось, что оказалась такой трусихой:

— Бабушка, скажи ему, пусть он уйдет. Нам от него ничего не надо! — и хлопнула комнатной дверью.

Села за стол, подперев горящие щеки руками, и в распахнутое окно увидела, как студент вышел из калитки, где его поджидала коротко стриженная брюнетка в красной майке. Он что-то тихо сказал ей, после чего девушка бросила быстрый взгляд в нашу сторону:

— Это ты еще легко отделался, придурок. Своих тебе телок мало, связался с внучкой деревенской ведьмы.

Парочка поплелась прочь, а я ненавидяще уперлась взглядом в спину незнакомке. «Да как она могла сказать такое про мою бабушку?» — молотом билось в голове. Я уже дернулась вперед, чтобы крикнуть им вслед что-нибудь обидное, но в этот момент девушка вскрикнула и кулем рухнула в пыль:

— Мить, я, кажется, ногу подвернула, — донеслось до моих пылающих ушей.

— Так тебе и надо, дура! — все-таки крикнула я в окно…

А еще через день состоялось наше с Валерычем знакомство. Я на тот момент наивно полагала, что бабушкино «кое-что сделать все-таки следует» относилось к вынужденным извинениям студента Мити, но, не тут-то было. Она привела меня на пустынный школьный стадион и торжественно представила сидящему под деревом хмурому, но трезвому десантнику:

— Вот, Юрий Валерьевич, моя внучка, Ветвяна. Если наша договоренность в силе, через месяц жду от вас результатов. Вы должны научить ее защищаться от разных… моральных уродов. Признаю, будет нелегко, — эти слова были произнесены уже лично мне. — Но, согласитесь, оно того стоит. Или нет?

— Неонила Марковна, — напыщенно привстал мужчина. — Сделаю, все, что смогу. Но и вы, пожалуйста, слово свое сдержите.

Бабушка внимательно на него посмотрела и неожиданно рассмеялась:

— Фирма гарантирует!.. Ну, не стану вам мешать. Ветвяна, будь умницей!

И, довольная собой, удалилась, бросив пакет с прихваченным из дома старым одеялом на траву. Я же, проводив бабушку взглядом, недоуменно уставилась на Валерыча:

— Что это вы со мной собираетесь делать?.. Пытать?

Мужчина страдальчески вздохнул, но на мой «умный» вопрос ответил:

— С сегодняшнего дня я буду заниматься твоей физической подготовкой. Ты будешь бегать, отжиматься, подтягиваться, растягивать мышцы и учиться основным приемам самообороны.

— А, может, не надо так много? — спросила я обреченно.

— Нет, без этого никак, — с такой же интонацией вздохнул он.

Я, конечно, понимала, что крупно влипла, но, ослушаться бабушку не посмела бы все равно. К тому же очень хотелось действительно прибавить себе уверенности, заметно упавшей в последние дни:

— Ну, х-хорошо. Только уговор, зовите меня Ветой.

— Договорились, только я тогда, просто Валерыч, и на «ты», так привычнее, — зарделся мужчина…

И началось мое мытарство: для начала я пробежала четыре круга по стадиону, потом честно попробовала отжаться и подтянуться, затем были упражнения на растяжку мышц. А, спустя часа два, «ватной куклой» раскинувшись на одеяле, я, откуда то сверху, услышала фальшиво радостный голос Валерыча:

— Ну, а теперь перейдем к основной части!

Тут я поняла, что ко второму своему убийству подойду с большей тщательностью: кое-как встала, подняла лежащую неподалеку штакетину и пошла на десантника. То, что это не «творческая» инициатива, мужчина понял только тогда, когда штакетина весело щелкнула по его деревянному костылю. Он дернулся и удивленно уставился на мое «холодное оружие».

— А теперь, Валерыч, мы будем быстро бегать.

— Послушай, Ве-ета! Я, вообще женщин и детей не бью, но у меня натренированные инстинкты. Брось палку! — выговорил мой наставник, тактически отступая в кусты.

— А у меня… стресс! — делая шаг вперед, вставила я умное бабушкино слово.

— Я тебя в последний раз прошу, брось палку!

— А я тебе говорю, беги! — честно предупредила я, снова замахиваясь на костыль.

Тут Валерыч не выдержал… и мы сорвались с места. Он летел впереди, по козлинному подпрыгивая на поворотах, я неумолимо преследовала, но так увлеклась, что слишком поздно поняла, какую подлость задумал десантник. Мы стремительно приближались к нашему дому… Стоящая на крыльце бабушка, заметила нас издали. И, когда, запыхавшийся Валерыч, рухнул за ее спасительной спиной, уже смогла хоть что-то сказать:

— Та-ак, по-моему, планировалось не совсем это.

— Бабушка! Он надо мной издевался! — отчаянно крикнула я, пряча палку за спину.

— Неонила Марковна, я на такой беспредел не подписывался. Это была стандартная программа для десанта, я ничего от себя не добавил, — выкрикнул свое мнение Валерыч, не покидая укрытия.

Бабушка же нехорошо прищурилась и всем корпусом развернулась к нему:

— Для кого, вы говорите, была стандартная программа?

— Для десанта, — уже не так уверенно повторил замерший мужчина.

— А Ветвяна у нас кто?

— … Девочка.

Возникла минутная пауза…

— Ну что ж, раз мы выяснили эту существенную разницу, то даю вам обоим еще один шанс стать лучше. Конечно, с корректировкой… Кстати, Веточка, дай-ка мне эту палочку, — я робко протянула штакетину, бабушка взвесила ее на руке и показала мужчине. — Почему бы не попробовать вот с этим? У девочки явный талант.

Валерыч потер лоб и обреченно вздохнул…

На следующей тренировке я познакомилась с «бузой», русским рукопашным боем, точнее, его разновидностью — боем палочным. Проверенная в деле штакетина была заменена на более удобный вариант — круглую в диаметре, качественно ошкуренную сосновую палку длиной до моего солнечного сплетения. Валерыч пояснил, что в идеале «тростка», так она теперь называлась, должна быть из бука, но, за неимением лучшего сойдет и сосна. Мне за месяц сошли целых три. Занятия наши со временем сместились на просторный, почти заросший высоким бурьяном двор десантника, где на столб было торжественно водружено «фуфаечное» чучело. Я ласково назвала его «Митей» и с увлечением колотила по несколько часов в день. Периодически «Митя» штопался толстой капроновой ниткой, но терпеливо сносил за свой прототип все мои издевательства. Постепенно я втянулась, привыкнув к неизбежным синякам, ссадинам и кровавым мозолям. Валерыч же оказался неплохим педагогом, чередуя наши с ним парные поединки, рассказами про свою службу в Афганистане. Я таскала ему бабушкины пирожки со щавелем, а он, громко чавкая и живо жестикулируя, комментировал мои «пляски»:

— Спину держи!.. Не открывай корпус! Та-ак, теперь меняй хват!.. Уходи с ближнего! Бей!.. Да, чтоб тебя… опять «Митя» накрылся…

Однажды вечером, сидя на завалинке рядом с десантником и вытаскивая из ладошки очередную занозу, я спросила мужчину:

— Скажи, Валерыч, а почему ты согласился со мной заниматься?

— Потому что у нас с твоей бабушкой был уговор, — ответил он, пуская в сторону папиросный дым.

— И на что вы уговаривались? На деньги?

— Нет, — засмеялся мужчина. — На лучшую жизнь.

— А разве такое возможно?

— Понимаешь… Ну, как я живу? — выразительно мотнул он головой в сторону горы пустых бутылок у крыльца. — Разве так мне хотелось, когда я валялся в госпитале и мечтал о том, как вернусь домой, женюсь, детей наделаю… А Неонила Марковна, она сможет мне помочь, даст второй шанс. Мне и Марина про нее говорила, только я боялся сам подойти, попросить ее. А тут так все вышло, само собой…

— Марина? — вспомнилась мне приятная невысокая женщина с родинкой на щеке, которая часто, как будто бы по делу, прохаживалась мимо нас во время занятий. — Она красивая… Да ты влюбился, Валерыч!

— А что с того? — с вызовом спросил мужчина и покраснел до ушей…

Ровно через месяц с начала наших занятий, мы устроили перед бабушкой «показательное выступление». Сначала я, после нескольких пробных тычек, колющим ударом в корпус, окончательно развалила многострадального «Митю», потом наступила очередь спарринга[1]. Валерыч волновался больше меня, но выступили мы на славу. У меня даже один раз получилось выбить из рук своего наставника тростку, причем, по его удивленному мату я поняла, что это были не «поддавки». Закончили мы с честным счетом 5:1, но зрительница осталась довольна.

Тем же вечером, сопровождаемый бабушкой, Валерыч гордо прошествовал в нашу «лечебную» баньку…

Открыв переднюю пассажирскую дверцу «шестерки», я с облегчением плюхнулась на жесткое сиденье. Машина тут же тронулась и, по-стариковски скрепя, начала маневр вокруг глубокой дорожной выбоины. С пыльной панели, со мной, отраженным лучиком солнца, приветливо «поздоровался» традиционный водительский атрибут: три маленькие иконки на «золотой» пластиковой основе.

— И давно ты, Валерыч, в Бога стал верить? — спросила я с интересом.

— Ты знаешь, — ответил мужчина, не раздумывая, — сразу после знакомства с твоей бабушкой, — и тут же добавил, увидев мой удивленный взгляд, — Я, Вета, точно знаю, сила, которая у нее была, никак не от дьявола. «Светлая» она была, Неонила Марковна, хоть и строгая… А ты у нее переняла что-нибудь?

— Ну-у, умею немного. В травах местных разбираюсь, могу сделать сбор или настой от разных… неприятностей, заговоры, самые простые и так, по мелочи кое-что.

— Жаль, — искренне сказал Валерыч. — А, хотя, меньше знаешь, лучше спишь.

— Это точно, — невесело подтвердила я, вспомнив свои последние, почти бессонные ночи с какими-то мутными снами.

— Расскажи хоть, как твои дела, — решил сменить тему мужчина. — А то, на похоронах так и не пришлось поговорить. Замуж-то не вышла?

— Валерыч, где же я найду такого, как ты? В Тюмени такие не водятся. «Исчезающий вид» смущенно хмыкнул и вытянул из верхнего кармана рубашки надорванную пачку «Беломора»:

— Все смеешься… А в остальном, как? Работаешь там же?

— Все в моей жизни стабильно до безобразия. Так и тянет, иногда, или послать кого-нибудь или самой туда податься. Я, в общем-то, поэтому сюда и приехала… — и замолчала, наконец, удивленно осознав, зачем на самом деле, как сомнамбула, стремилась в Качелино в течение последних недель, почему нахожусь сейчас здесь, в этой машине, на этой дороге. — Знаешь, Валерыч… я хочу, чтобы ты меня сводил на ЭТО место, там, где бабушка… где бабушку… Сводишь?

Машина резко затормозила и я едва успела упереться ногами. Валерыч, глядя на руль, потер ладонью лоб. «Так и осталась у него эта старая привычка», — подумалось, почему то…

— А тебе очень надо?

— Да.

— И когда?

— Сейчас… Это далеко?

Мужчина, наконец, закурил, открыл свое окошко и посмотрел на меня:

— Нет, не далеко. Давай, только заскочим ко мне по дороге. Я рыбу выгружу, и сапоги возьмем, там трава высокая и мокрая. Хорошо?

— Спасибо, Валерыч…

Я, конечно, знала, что бабушку нашел на следующее утро лесник, шедший по следу одинокого волка. Еще знала, что погибла она около Дальних Болот, западнее нашей деревни. Но, в местах этих никогда раньше не бывала, потому что нехорошие это места, как говорила бабушка, «нечистые». И историю эту, где шепотом, где в полный голос много раз пересказанную в Качелино, конечно, знала. Причем, из первых уст, то есть от самого лесника, несшего, на похоронах, в числе прочих, бабушкин гроб…16-го октября прошлого года, с утра по раньше, пошла она на эти самые болота неизвестно зачем, потому что сумку при ней нашли почти пустую, только с комьями земли и без собранных трав или корневищ. Однако точно установлено, что убил ее волк. Лесник сказал, что зверь вел себя странно — обошел стороной лесную кормушку, у которой в это время находился «охромевший» лось, но, как бы там ни было, шансов ей никаких не оставил. Вот и вся история.

Не скажу, что мысль, увидеть это страшное место, меня не посещала. Но, было это давно, ненадолго и только после большого количества выпитого. Один раз, я даже поделилась своей затеей с Юлькой, но, подруга так выпучила на меня испуганные глаза, что мне пришлось клятвенно ей пообещать, «никогда больше такого бреда в голове не держать». На похоронах, же я вообще ни о чем думать не могла, находясь все три дня, как в кошмарном сне. Если бы не Валерыч, взявший на себя всю организацию, и Катерина Ивановна, не отходившая от меня не на шаг, то это были бы самые безобразные похороны в истории Качелино. Осознавая сейчас мое тогдашнее «бесполезное» состояние, мне, ужасно стыдно, но, это сейчас…

На огромном дворе бывшего десантника, где, когда то монопольно царствовал бурьян, полным ходом шло строительство. Из-за невысокого уличного штакетника уже видны были желтые кирпичные стены будущего большого дома. Там же, на стропилах, глядя куда то вниз, сейчас застыли два «сильно смуглых» строителя.

— … а я вам говорю, вокруг окон надо красными выкладывать! — услышали мы звонкий женский голос, едва открыв дверцы машины. — И ровнее старайтесь, а то видела я, как вы Тихоновым сработали!

— Моя командует, — довольно расплылся мужчина и распахнул калитку. — Здорово, мать, я с гостьей.

Из-за горы сваленных досок к нам на встречу, уперев руки в бока, вышла, уже располневшая, но, все такая же симпатичная женщина с родинкой на щеке. Увидев меня, она удивленно вскинула брови:

— Здравствуй, Веточка, какими судьбами?

— Добрый день, Марина. Меня твой муж по дороге с кладбища «подобрал», — заулыбалась я, выжидающе стоя у калитки.

— Да, заходи, не бойся. У нас, пока кирпичи не летают. Но, скоро уже начнут, — устрашающе добавила она в сторону вытянувших шеи строителей. — Ой, у меня же котлеты на плите. Пойдем в старый дом, я тебя кормить буду.

Я вопросительно глянула на Валерыча и получила его «благословляющее» напутствие:

— Иди-иди. Небось, с утра не ела. Кто ж тебя теперь накормит… А я пока разгружусь.

Мне захотелось ему возразить, похваставшись приглашением Катерины Ивановны на «бомондный» ужин… но тут ноздрей достиг парализующий волю запах жареного мяса…

Примерно, через полчаса, сидя на достопамятной завалинке, я, пыхтя, мерила расставленные парами в ряд резиновые сапоги. Подобрав, наконец, на свой 39-ый подходящие, оказавшиеся купленными «на вырост» для старшего сына Валерыча и Марины, Женьки облегченно выдохнула:

— У-ф-ф. Мне кажется, последние три ватрушки, Марина, были явно лишними. Так, меня сейчас и в сон начнет клонить.

— Ну, и ложись! У нас на чердаке такая хорошая кровать под пологом, — с надеждой предложила женщина. — А то надумала неизвестно что.

— Марин, ты бы лучше термос с чаем нам в дорогу приготовила, — пришел мне на выручку собирающий ненужную обувь Валерыч. — Вета, а вон того товарища ты помнишь?

Я проследила за направлением взгляда мужчины и удивленно открыла рот:

— Митя! Как живой!

За огородным частоколом, на шесте среди черноземных гряд, горделиво высилось мое «боевое» чучело. Правда, для колоритности, его образ был доработан ржавым чугунком в кепке, но бывшие штопанные «раны» все также напоминали о наших с Валерычем занятиях.

— Его недавно Женька в сарае откопал, а я решил, чего добру пропадать. Заштопали, набили его свежей соломой и выставили ворон пугать. А ты не забыла наши с тобой «пляски»?

— Нет, что ты! — ответила я с большим достоинством, вспомнив свою, уже настоящую, буковую и порядком «отполированную» руками, тростку. — Правда, возможностей «с душой разгуляться», к сожалению, нет. Комната у меня маленькая, люстра — два раза битая. Поэтому упражняюсь, или у подруги на даче, или у… своего мужчины во дворе.

— Молодец! Небось, и чучела имеются?

— А как же. Целых два.

— И как их величают?

— «Митя-2» и… «Андрюша».

— Ты серьезно? — удивился Валерыч и потер лоб. — … А мужчину твоего как звать, мне Неонила Марковна говорила, да я забыл.

— Все ты помнишь, Валерыч, — усмехнулась я. — И вообще, не пора ли нам ехать?..

Уже выезжая из деревни, мужчина раскрыл передо мной наш предстоящий маршрут:

— Мы сейчас по старой дороге доедем до бывших колхозных ферм, потом свернем к реке, там у меня лодка в камышах припрятана. Переправимся на тот берег, а потом пешком километра три будет. Правда, все больше по сухим кочкам. Так что, гляди под ноги хорошо, а то…

— Валерыч, не переживай. Буду глядеть в оба глаза.

— Ну-ну, — хмуро буркнул мужчина и заерзал на сиденье.

Я внимательно посмотрела на него и решила, что ради собственного «шаткого» спокойствия, не стоит обращать внимание на вдруг решившего занервничать Валерыча. Тем более что сразу на противоположном речном берегу, пейзажи начались, мягко говоря, мрачные. Осторожно ступая по «разноуровневым» кочкам, и, уже раза четыре позорно споткнувшись, я внимательно вглядывалась вдаль. По рассказу лесника, на месте бабушкиной гибели росли кусты ольхи и три низкорослые болотные березы. Наконец, на горизонте наметилось что то похожее.

— Мы почти пришли, — подтвердил мои предположения Валерыч, отгоняя от носа настырных комаров.

Замерев, я, как завороженная уставилась на конечную цель нашего пути. Над березами безмолвно кружила какая то птица. Мой проводник, в нескольких метрах замер в выжидающей позе и даже ветер на время затих… «Ну что ж, ты сама этого хотела», — подстегнула я себя и, прихлопнув на щеке болотного кровопийцу, пошла на финишную прямую…

Небольшая полянка, образованная с одной стороны ольховыми зарослями, а с другой, растущими полукругом березами, была почти поровну «поделена» поваленной четвертой. Трава, местами примятая и пожухлая, местами свежая и по болотному сочная, источала какой-то затхлый «аромат», видимо, из-за повышенной влажности земли. Я стояла у «мертвого» дерева и тупо смотрела под ноги.

— Вот здесь это и произошло… Неонила Марковна лежала на спине, головой на поваленном стволе и с раскинутыми руками. А волк напал, видимо оттуда, — Валерыч ткнул пальцем в сторону берез. — Вета, ты как?

— Нормально… А, почему лесник решил, что это именно волк? Их ведь уже много лет в окрестных лесах никто не видел. К тому же была осень, а не весна после «голодной» зимы.

Валерыч потер лоб и рассудительно скривился:

— Видишь ли, определил по следу. У волка след особый, он лапу держит «в комке», пальцы не растопыривает, как собака. И еще, по ране … на шее и горле, по отпечаткам зубов. Это потом и судебный медик подтвердил. Большой был зверь.

Я, наконец, подняла глаза и посмотрела на березы:

— А это что такое?.. — подошла вплотную к правой из них, где на стволе, примерно в метре от земли, чернел сантиметров десять в диаметре круг.

— Не знаю, — озадаченно произнес склонившийся рядом мужчина. — Когда мы твою бабушку забирали отсюда, на следующий вечер, выпал снег. Ты же помнишь, какая тогда осень была? Уже после десятого начало пробрасывать. И весь ствол с этой стороны залепило. А видел ли это лесник или участковый, кто его знает, я их отчет не читал, не дали.

Склонившись над самым «кругом», я осторожно его понюхала — пахло влажной горелой берестой. Затем, осторожно прикоснулась к угольно-черной поверхности пальцами и тут же отдернула руку.

— Ты чего? — спросил отпрянувший мужчина.

— Странное ощущение… будто в пальцы что-то кольнуло вдруг.

— Ну, знаешь ли, Вета. Ощущения у нее… Давай-ка, лучше я тебя расслаблю, — и вытянул из кармана своей камуфляжной куртки маленькую фляжку.

— Что у тебя там? — рассеянно спросила я, растирая пальцы.

— Местный коньяк — самогон на кедровых орехах, — Валерыч протянул мне фляжку с уже откинутой крышкой. — Давай, Вета, помяни свою замечательную бабушку по-христиански.

— По-христиански? Ну, давай. Как там говорится: Упокой, Господи, душу рабы своей, Неонилы Марковны…

— … и прости ей все ее прегрешения, — закончил Валерыч очень серьезно.

Сделав пару маленьких обжигающих глотков, я шумно выдохнула.

Мужчина, приняв назад емкость, расплескал остатки самогона по поляне.

— О-ох! — желудок, вдруг жутко скрутило и меня перегнуло прямо лицом в высокую траву. А секундой позже и вовсе вывернуло наизнанку, освобождая от щедрого Марининого обеда и «поминальной» жидкости. Валерыч, испуганно наблюдавший за мной, мастерски выругался в лучших деревенских традициях.

— Все нормально. Мне уже хорошо… Хоть сейчас обратно к вам за стол, — вяло попыталась я успокоить мужчину и с его помощью поднялась на ноги.

Потом, вспомнив, что в одном из многочисленных карманов пыльника у меня должен быть носовой платок, с показным спокойствием занялась его поисками. Платок, наконец-то, нашелся и, вытаскивая его, я заметила вылетевший следом в ту же высокую траву ключ от дома. Тут уж наступила моя очередь блеснуть знанием «народного языка»… Когда мой скудный запас иссяк, мы с Валерычем осторожно полезли в «дебри», рагребая их руками и пристально всматриваясь в чернеющую между стеблями землю. Первым ключ обнаружил мужчина и с победным кличем высоко поднял его над головой. Мое же внимание привлек, неожиданно блеснувший, где то на границе зрения, предмет. Глазомером наметив его приблизительное местонахождение, я решительно шагнула вперед.

— Вета, ты куда?! Ключ то я нашел.

— Погоди, Валерыч, я сейчас. — глазомер меня не подвел и, уже через минуты две я, осторожно, за черный шнурок вытянула свою добычу. — Мать же вашу, Валерыч! Это же бабушкина цацка.

— Бабушкина что? — спросил подоспевший мужчина.

— Бабушкин медальон. Она его никогда не снимала. И, видимо, похоронили ее без цацки. Не хорошо… — осудила я, в очередной раз, себя за временную «похоронную» невменяемость. — Но, как она сюда попала?

Мы «выгребли» обратно на поляну и Валерыч, прикинув диспозицию, сделал вывод:

— Шнурок кожаный, к тому же целый, значит, слететь с шеи сам не мог. Да и расстояние большое… Такое чувство, будто она сама его с себя сняла и отбросила.

— Ты уверен? — недоуменно протянула я.

Мужчина присел над поваленной березой в том месте, где лежала бабушкина голова, потом сделал «бросающий» жест, потер лоб и утвердительно кивнул:

— Да, только я думаю, она тогда еще не лежала, а сидела, когда бросала.

— Но, зачем?

— Чтобы не нашли… Или нашел тот, кому надо было найти, — нахмурился мужчина и достал пачку папирос.

Я тоже присела на березу и поднесла к глазам, как маятник болтающуюся на шнурке, бабушкину цацку…

Первый раз я заметила бабушкино украшение совсем в «глубоком» детстве. Было мне года четыре и, возможно та «картинка» стала моим первым осознанным воспоминанием… Помню, сидела я тогда в наполненном теплой водой и мыльной пеной тазике, стоящем на банной лавке, а бабушка сосредоточенно царапала мочалкой мой живот. Мне было и скучно и немножко больно. Поэтому, чтобы хоть как то отвлечь ее от «экзекуции», я потянулась к выскользнувшей через разрез бабушкиного платья «кругляшке на веревочке»:

— Бабушка, что это?

— Да так, просто цацка, — ответила она, и быстро перехватила свободной от «орудия пытки» рукой мою растопыренную ладошку.

И была в этом ее поступке какая-то фальшь, даже мне, почти еще младенцу заметная. Какое то несоответствие между пренебрежительным «просто цацка» и испуганной реакцией на мой «отвлекающий маневр». Я это цепко запомнила и все последующие годы внимательно фиксировала наличие медальона на бабушкиной длинной шее… Не обнаружился он только один раз, пятого ноября 94-го года…

Накануне, мы с одноклассниками залезли в заброшенный на окраине деревни дом, чтобы оборудовать его под «штаб-квартиру» предстоящей игры в «Казаки-разбойники». Была у нас такая навязчивая мечта: вызвать на «принципиальное сражение» класс, старше нас на год. То ли мальчишки там были особо драчливые, то ли девчонки с более длинными ресницами, но не ладили мы жутко с этим 3 «А»… Бабушка тогда, на утреннем автобусе, укатила в районный центр по каким-то своим учительским делам, а меня предоставила заботам Катерины Ивановны. Вот из ее-то директорского кабинета я и слиняла, воспользовавшись временной отлучкой последней и забыв на стуле свой увесистый портфель.

Сам дом нас «не впечатлил», трусливо спрятавшись за закрытыми ставнями и огромным навесным замком. Пришлось довольствоваться просторным надворным сараем, наполовину забитым каким то хламом. С огорода мальчишки притащили облезлый «командный» стол и из чурбачков и досок соорудили лавки. Нам же, как их верным соратницам, осталось лишь навести марафет… Но, как раз в тот момент, когда мы с Надей Чернышевой обследовали на предмет воды заброшенный огород, из-за соседского забора раздался грозный старческий рык:

— Это кто там лазит по чужому двору?! Сейчас вот возьму берданку и посмотрю через прицел внимательнее!

Мы с одноклассницей, никак не ожидавшие досрочного начала военных действий, переглянулись и бросились наутек, причем в противоположных направлениях. Я решила «перемахнуть» сразу на хозяйственную дорогу, а Надя — предупредить остальных о готовящейся облаве. Почему мне приспичило бежать именно в ту сторону, помню точно: крик такой силы, по моему мнению, должны были услышать даже на противоположном конце деревни. А значит, предупреждать кого то было излишне.

Резво перепрыгивая через островки подмерзшей травы и тепличные развалины, я, хотя запоздало, но, все-таки нашла воду, рухнув с разбега в заросший лопухами старый колодец. На мое счастье, он оказался неглубоким. Видимо, водная жила проходила через это место довольно близко к поверхности земли. К тому же, порядком заиленным. В результате моего везения, в ледяную воду я погрузилась лишь по пояс, но, все равно, вымокла насквозь при падении… В первый час, не обращая внимания на сильную боль в плече, я громко звала на помощь. Сначала взывала к «дяденьке с берданкой», потом к одноклассникам, к подло брошенной мной Катерине Ивановне, и, уже совсем охрипнув, к бабушке. Нашли меня часа через три, уже без сознания, намертво вцепившуюся окоченевшими пальцами в прогнивший сруб… Но, на следующий вечер, пробуждение мое было очень приятным. В том смысле, что я разлепила глаза в собственной мягкой постели, хоть и под невыносимую вонь от скипидарной мази. Повернув голову, увидела сидящую рядом на стуле бабушку и, неожиданно хриплым басом натренированно отметила:

— Бабушка, а где твоя цацка?

— Ну, вот и славно. Узнаю прежнюю Ветвяну, — услышала откуда то сверху дрогнувший голос Катерины Ивановны, а бабушка, в первый и последний раз на моей памяти, не стыдясь, заплакала:

— Валяется где-то… цацка…

— Валяется где-то цацка…

— Что ты говоришь? — оборвал мои воспоминания пускающий дым Валерыч.

— А?.. Да так, ничего, — ответила я и, снова вынула из кармана платок. Сначала запоздало вытерла им рот, а потом, перевернув чистой стороной, за шнурок опустила туда бабушкин медальон. Бережно завернула его и сунула обратно в карман. — Пойдем, Валерыч. Больше мне здесь делать нечего…

У моего дома, мы с Валерычем, уставшие и притихшие, сидели на лавочке и, смакуя смородиновый час из термоса, подводили итоги дня.

— Скажи честно, ты до сих пор уверен, что моя бабушка была… «светлой»? — осторожно задала я мужчине вопрос, который уже давно мучил меня саму.

— Ты знаешь, — начал он и неожиданно смолк. — Да, верю. Только, здесь что-то другое…

— Что другое? Сила ее была другой?

— Ну, как тебе объяснить?.. Я ведь из очень верующей семьи. Мой дед по отцу был священником в одной из тобольских подгорных церквей. А до лет семи я вообще много чего видел из того, что другие не замечают. Ну, как это называется… ауру. Мог по ее свечению определить: плохой человек или хороший, болеет он или здоровый. Правда, потом, когда отец сильно запил, а мать меня сюда привезла, к своей тетке в дом, у меня, как отрезало все видения. Да и в церковь ходить перестал, кто ж меня в райцентр в те-то годы специально возить бы подвязался? В общем, отошел как-то от Бога… Но, чутье на людей осталось.

— Потому ты в свои «лихие девяностые» только придурков бил, а нормальных мужиков не трогал?

— Ну, да. Можно и так выразиться, — смущенно скривился Валерыч.

— Значит, бабушку мою ты тоже «чувствовал»?

— Ее — особенно. Такое трудно не почувствовать.

— И как именно?

— Ну, от плохих людей веет… погребом, что ли. От хороших, «светлых», хлебом пахнет и солнцем. А, от Неонилы Марковны пахло солнцем и травами. Не просто травами, а… медоносными цветами. Будто луг в солнечный день, и над ним летают пчелы… Вот так вот, что ли, — замолчал мужчина, пораженный полетом собственной фантазии.

— Ух, ты!.. Знаешь, я этот запах тоже помню… А от меня чем веет, кроме дезертировавшего обеда?

— А ты пахнешь ветром… да еще грозой.

— Заоблачными далями, значит, все-таки.

— Можно и так выразиться, — вновь засмущался он. Хлопнул на лавку свой остывший чай, достал из кармана папиросы, сосредоточенно покрутил помятую пачку в руках и, словно, наконец, решился:

— Вета, а ты хорошо знала свою бабушку? Ты сказала, что научилась у нее немногому, а что она сама умела, в курсе?