Волкодав. Право на поединок E-Book

Оформление Сергея Шикина

Семёнова М.

Волкодав : Право на поединок : роман / Мария Семёнова. — СПб. : Азбу­ка, Азбука-Аттикус, 2014.(Миры Марии Семёновой).

ISBN 978-5-389-10873-8

16+

Он вернулся. Он прошёл сквозь Врата иного мира, чтобыпродолжить свой поединок со злом. Холодная сталь берегла егоднём, собачья шерсть — ночью. Он был последним в роду, но, пока он был жив, Серые Псы не потеряли своё право на поединок.

Цикл Марии Семёновой о Волкодаве давно стал классикой современной российской фэнтези. Книга «Право на поединок»рассказывает о приключениях последнего воина из рода СерогоПса после событий, произошедших в романе «Волкодав».

©М. Семёнова,2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®

АВТОР СЕРДЕЧНО БЛАГОДАРИТ

своих родителей, имевших терпение всё это выслушивать,

а также

фантаста Павла Вячеславовича Молитвина,

врача Павла Львовича Калмыкова,

сэнсэя Владимира Тагировича Тагирова

и всех своих товарищей по татами,

мастера Вадима Вадимовича Шлахтера,

бывалого человека «Медведя»

и

инженера по компьютерам Хокана Норелиуса (Швеция) за ценнейшие соображения и бескорыстную помощь!

Ты — всё за книгой, в чистом и высоком, А я привык тереться меж людьми. Тебя тревожат глупость и жестокость, А я — мне что! Меня поди пройми.

Различье наше — в чём-то самом главном. Я хмур и зол. Ты — светоч доброты. Тебе не стать как я, а мне подавно, Мой славный друг, не сделаться как ты.

Твою учёность превзойдут едва ли, А дело к драке — тут меня держись. И, может статься, Боги не дремали, Таких несхожих выпуская в жизнь?..

1. Бортник и его сын

Отгорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром. Бледный свет скользил по пушистым еловым ветвям, окутывал мерцающей дымкой круглые холмы предгорий и сообщал чеканную ясность далё­ким вершинам Засечного кряжа. Вдоль говорливой протоки, в которой полоскала белые кисти только что расцветшая черёмуха, шагали, направляясь в сторону гор, двое путешественников. Один был стройный молодой аррант с красивой шапкой тугих золотистых кудрей и тонкими, изысканными чертами лица. Такие лица нередки в знатных коренных семьях Аррантиады. Он и одет был, по обычаю своей страны, в льняную рубашку, плащ и сандалии. Юноша улыбался, с видимым удовольствием вдыхая ночной холодок. Так смотрит вперёд человек весёлый и смелый. Будь кругом посветлее, на пальцах у него обнаружились бы следы чернил.

Второй мужчина был на полголовы выше арранта и заметно шире в плечах. В отличие от спутника, он не был похож на точёную старинную статую, зато двигался, по давней привычке, совершенно бесшумно. Он шагал босиком, неся на плече мягкие кожаные сапоги, связанные тесёмками. Лунный свет метил резкой тенью длинный шрам на левой щеке. Шрам тянулся от века до челюсти, пропадая нижним концом в короткой густой бороде. И смотрел этот человек вперёд совсем не так, как аррант. В светлых глазах не было ни улыбки, ни предвкушения. Он привык рассчитывать на худшее и ждать любых пакостей от судьбы. И судьба ни в ко­ем случае не могла бы похвастаться, что он эти её пакости безропотно принимал.

— Скоро придём, — сообщил он своему спутнику.

Сам он был из племени веннов, но по-аррантски изъ­яснялся без акцента, со столичным изысканным выговором; учитель в своё время попался уж больно хороший. Кудрявый парень обернулся на ходу, вопросительно посмотрел на него, и венн пояснил:

— Дымом пахнет.

Аррант потянул носом и ничего не почувствовал, но на всякий случай кивнул. Говорит — пахнет, значит действительно пахнет. Сейчас ещё скажет, что там варят на ужин. Аррант был гораздо образованней и учёней своего сотовари­ща, но некоторые поступки и качества венна трудно было измерить убогими человеческими мерками. Например, его нюх. Или способность видеть в темноте почти так же хорошо, как днём. Когда приличные люди не могли различить низги, он способен был собирать иголки, раскиданные в траве. Хватало и иных странностей. У венна даже не было порядочного человеческого имени, только прозвище: Волкодав. Оно, впрочем, удивительно ему подходило. И он однажды обмолвился, будто предок его рода в самом деле был Псом-оборотнем, спасшим Праматерь племени от лютых волков... Молодой учёный про себя полагал подобные россказни чепухой, досужими выдумками варварского племени. Но бывали моменты, когда...

А впрочем, по большому-то счёту, какое это всё имело значение? Да никакого.

Венн шёл следом за аррантом, в трёх шагах, и не без некоторого раздражения думал о том, что они ещё недостаточно удалились от Врат. А значит, непременное желание Эвриха провести эту ночь под жилой крышей было, мягко говоря, порядочной придурью. Пару лет назад Волкодав успел-таки с избытком наследить в здешних местах. И вовсе не рвался зря мозолить глаза.

Эврих честно объяснил ему причину своего желания. Вся­кий раз, проходя Вратами в этот мир, он до урчания в животе боялся самой первой встречи с его обитателями. Ну а от того, чего боишься, следует либо по возможности бегать — в чём немного достоинства, да и получается не всегда, — ли­бо набраться смелости и шагнуть навстречу, а там будь что будет. Так он и теперь хотел поступить, и в этом Волкодав был с ним совершенно согласен. Другое дело, мог бы грамотей обождать с утверждением духа и до той стороны перева­лов. Где некому будет узнать одиноких странников, озлить­ся и устроить погоню... Так нет же, вздумалось доказывать свою храбрость прямо сейчас. До дела дойдёт — кому, спрашивается, отдуваться придётся?..

Волкодав ворчал про себя, шагая вперёд, но вслух не говорил ничего. Милосердные Боги привесили ему язык не тем концом, который требовался для красноречия. Дешевле будет не связываться и заглянуть-таки на дымивший побли­зости двор. Не сплошь же разбойники здесь живут. Хотя и не подарок, конечно, — сегваны. Давние переселенцы, выжитые со своих северных островов нашествием Ледяных Вели­канов. Эти великаны жили и разрастались в горных долинах. Временами они высовывали оттуда грязно-белые пяткии сталкивали с земли всё, что попадалось: дом — так дом, ого­род — значит, огород. Оттого островные сегваны уже не пер­вое поколение семьями переправлялись на материк. Иногдаони забывали, что едут не на дикое место. О том, чем в таких случаях порою кончалось дело, Волкодав вспоминать не лю­бил. Потому что тогда у него начинали чесаться шрамы от кандалов на шее и на запястьях и хотелось, как когда-то, за­душить первого попавшегося под руку сегвана. А это было плохо и недостойно потомка Серого Пса.

Ещё Волкодав видел, что хозяин близкого уже двора был бортником. Венну несколько раз попадались на глаза дуп­листые липы, отмеченные особым знаменем: тремя вертикальными полосами, перечёркнутыми косым крестом. Волкодав про себя отметил, что человек, наносивший знамёна, чтил Правду лесную и не обижал доброе дерево, приютившее медоносный рой. Бортник не ранил коры, чертил знаки как подобало, кистью и краской. Может, и вправду с ним можно дело иметь...

Потом мужчины вышли на обширную поляну, и венн по­благодарил Лешего за тропинку. Воистину жаль было бы топтать спящие цветы, покрывавшие поляну от края до края. В северном конце виднелись ульи, сплетённые, как было принято у сегванов, из толстого соломенного жгута.

Скоро между деревьями показался и двор, обнесённый высоким, крепким забором. По ту сторону забора сейчас же в несколько голосов залились псы.

Бортник Бранох с чадами и домочадцами собирались ужеложиться спать, когда снаружи встрепенулись собаки. Люди в предгорьях, бывало, шатались всякие, а потому в дополнение к охотничьим лайкам Бранох год назад привёз с галирадского торга суку и кобеля знаменитой сольвеннской породы. Это были поджарые, остроухие, зубастые псы, исходящие бешеной злобой при малейшем признаке чужаков. И чуть не от рождения знающие, как поступать, если замахиваются ножом.

К прочной дощатой калитке извне было приделано кова­ное кольцо. Пока Бранох переглядывался с сыновьями, заэто кольцо взялась решительная рука и громко постучала вгулкие доски. Делать нечего, мужчины вооружились копья­ми и пошли разбираться.

Сольвеннские сторожа неистово хрипели в ошейниках и поднимались на задние лапы, натягивая цепи. Лайки вертелись и гавкали перед калиткой, но за забор не совались.

— Кто там? — не слишком ласково осведомился Бранох, раздвигая сапогами пушистые собачьи бока. — Кого Хёгг среди ночи по лесу носит?..

— Пусти до утра, добрый хозяин! — долетел снаружи звонкий молодой голос. — Мы мирные странники, людям никаких обид не чиним!

Бранох недовольно нахмурился. Ему не нравилась явнаямолодость говорившего. Да и в мирные намерения стоявшихпо ту сторону тына он, Хёгг проглоти, не больно-то верил. То есть, лучше сказать, не верил совсем.

— Идите-ка вы своей дорогой, перехожие люди, — посоветовал он незваным гостям. — А то как бы у меня злые собаки привязь не оборвали.

Двух ночей ещё не минуло с той поры, как такие же ночные пришельцы пожаловали к кострам пастухов, присмат­ривавших за скотиной богатого соседа, сыродела. Сыр, сметану и знатное масло соседа уважали в стольном Галираде, не брезговал отведать и сам кнес, Глузд Несмеянович. Однако пришельцы никакого вежества не понимали. Нахально водворились к огню и потребовали, чтобы работники сейчас же зарезали им на ужин корову. Да не какую-нибудь старую и жилистую, а молодую, нежную и жирную. Висельников бы­ло числом семеро, пастухов больше, и пастухи затеяли было дать отпор. Однако нарвались на отъявленных вояк, наёмников, зарабатывавших на жизнь беспощадным умени­ем драться... В общем, кончилось дело выбитыми зубами и сломанными рёбрами. Благодарение Храмну хоть за то, что никого не убили. Зато, словно в насмешку, прирезали самую лучшую молочную корову соседа, от которой добрый сыродел думал в этом году дождаться ещё и телёночка. Остальных коров, разбежавшихся по лесу, пастухи и нынче ещё со­брали не всех. Бортник тихо подозревал, что сосед, горько плакавший над искромсанной тушей любимицы, предпочёл бы похоронить вместо неё одного-двух разинь, не сумевших отстоять хозяйского стада. У самого Браноха работников не было, только сыновья, невестки да внуки. Пустишь чужаков в дом, ведь не оберёшься беды. А не пустишь — как разойдутся ещё ульи-то поджигать... Не-ет, надо гнать сразу и так, чтобы обратную дорогу забыли. Тем более что младший сынишка, Асгвайр, уже приник острым молодым глазом к нарочно пробуравленному отверстию и обнадёжил:

— Их там, батюшка, всего-то двое и есть.

Бранох отстранил меньшого и посмотрел сам. Если бы перед калиткой переминалось двое беззащитных горбатых калек, почтенного сегвана, вероятно, уколола бы совесть. Но на вытоптанной плеши стояли два крепких плечистых парня, по виду — сами кого хочешь сожрут. Особенно не понра­вился Браноху тот, что был повыше. У него, ко всему прочему, ещё и серебрился над правым плечом безошибочно узнаваемый черен меча, и бортник понял: Хёгг вывел к его подворью отставших приятелей тех семерых.

— Спускай Волчка! — велел он младшему сыну.

Ошейник лютого кобеля был пристёгнут к цепи особым хитрым устройством, за которое Бранох заплатил мастеру-кузнецу два горшка лучшего цветочного мёда. Как ни рвись пёс, защёлка держала надёжно. Зато спустить мохнатого зве­ря легко могла даже маленькая внучка, не говоря уж про сем­надцатилетнего сына. Не надо возиться, расстёгивать непослушную пряжку. Надави двумя пальцами — и пёс полетел...

...И пёс полетел. Бурой молнией через двор, оставив сви­репую подругу беситься и подвывать на цепи. Потом, без за­держки, в нарочно для него устроенный лаз под калиткой. Лайки звонким горохом выкатились вслед вожаку. За тыном испуганно вскрикнули. Сыновья бортника захохотали и полезли смотреть через забор. Самому хозяину вскакивать на приступок было вроде как не по достоинству, но и он не утерпел, вспрыгнул.

И очень вовремя.

Потому что глухой кровожадный рык Волчка вдруг сменился виноватым, просительным поскуливанием. Бранох воз­дел голову над забором и увидел, что грозный пёс протирает брюхом землю, ласкаясь к присевшему на корточки рослому незнакомцу. Кобель даже не то чтобы вилял хвос­том — прямо-таки извивался всем задом, словно восторжен­ный щенок. Остроухие лайки вертелись тут же, умильно визжали, почтительно обнюхивали бродягу, норовили лизнуть. Ну прямо родич любимый в гости пожаловал.

Бранох что-то не припоминал этаких радостей, даже когда он сам, вскормивший хозяин, возвращался домой после долгой отлучки. Бортник почти суеверно подумал о том, что псы, кажется, в один миг успели возлюбить пришлеца, точно родного. И пожалуй, убежали бы следом за ним, вздумай только он их поманить. Мелькнуло и совсем тревожное: а вознамерься он их натравить на обитателей дома...

Между тем собачий родственник выпрямился. Луна све­тила ярко, и Бранох, без того жестоко ошарашенный поведе­нием верных псов, загоревал окончательно. Волосы незнакомца были заплетены в две косы и перетянуты ремешками. Венн!.. Только этого племени ему тут ещё не хватало!..

Бранох вполголоса помянул трёхгранный кремень Тунн­ворна и украдкой оглянулся на сыновей. Сыновья творили охранные знаки могучего Храмна, Отца Премудрости, и Ро­даны, Подательницы Потомства. Все знают, что псы никогда не лают на колдунов. И ещё — на Богов, когда Они решают почтить людей Своим посещением. Но чтобы порядочный сегванский Бог явился в облике венна?.. Ясное дело — колдун!

Тем временем венн обозрел головы бортникова семей­ства, торчавшие над тыном, и впервые подал голос:

— Может, пустишь собачек обратно во двор, хозяин? Да и нас с ними заодно...

Сказано это было безо всякой угрозы, но Бранох отчётливо понял: лучше пустить. Потому что венн, если пожелает, войдёт всё равно. И не помешает ему ни крепкий тын, ни четверо сыновей. Уж не поминая о внуках.

Бортник поднял из ушек крепкий брус и обречённо отворил калитку. Венн неторопливо двинулся внутрь. Свора преданно повизгивала, заглядывала ему в глаза. Егo спутник, молодой красивый аррант, шёл рядом. Бранох отметил, что он взирал на происходившее с любопытством, но без особого удивления.

Пока хозяин двора и его сыновья растерянно сообра­жали, как же поступать дальше, из дому вышла хозяйка, почтенная Радегона. И тотчас показала, что только женщина по-настоящему достойна править домом и вести племя. Она спокойно пошла навстречу жутковатым гостям, держа в руках большую свежую лепёшку, поджаренную по-сегвански, с луком и гусиными шкварками.

— Отведайте, добрые гости.

У Браноха сразу отвалился камень от сердца. Венн, а за ним и аррант низко поклонились женщине, оторвали по кус­ку лепёшки и отправили в рот. Значит, вправду не держат за душой зла. Бортник с сыновьями подошли разделить трапезу, и только тут Бранох припомнил, что веннзаговорилс ним, пока стоял перед калиткой. Не будь старый сегван настолько поражён изменой собак, он уже тогда сообразил бы, что можно не опасаться беды. Венны считали бесчестьем убивать тех, с кем довелось разговаривать. По их вере, слово на­кладывало узы не менее прочные и святые, чем совместно съеденный хлеб.

А впрочем, сказал себе Бранох, даже и венны, бывает, ме­няются, если подолгу не живут дома. И вообще, чего только не дождёшься от людей в нынешние времена...

— Посели, Асгвайр, гостей в клеть, — велел он младшему сыну.

Асгвайром паренька звали на улице и во дворе. Под родной крышей, в ближнем кругу родни, жило совсем другое имя, и его случайным прохожим знать было незачем. И уж к домашнему очагу их, само собой, пускать тоже не стоило.

— Я странствующий учёный из благословенной Аррантиады, люди так и называют меня — Собиратель Премудро­сти, — представился спутник венна. — А это мой слуга и те­лохранитель. Я зову его Зимогором.

Бранох только кивнул, в свою очередь называя себя и се­мью. Он ничуть не сомневался, что имена гостей тоже имели весьма слабое отношение к истинным.

Двор внутри тына оказался устроен примерно так же, как и большинство сегванских дворов, виденных до сих пор Вол­кодавом. Посередине — длинный дом с единственной дверью, обращённой на юг. Дом напоминал продолговатую насыпь, снизу доверху заросшую травой и цветами; лишь в двух местах зелёный покров нарушали отверстия дымо­го­нов. Вол­кодав знал, что внутри скрывался уютный бревенча­тый сруб, очаги в полу, широкие лавки вдоль стен и спальные клетушки по числу малых семей. Снаружи стены и крыша дома были толсто засыпаны камнями и землёй и выстланы дёрном. Переселившись с голого острова на материк, в изо­бильные лесом места, сегваны упрямо продолжали строить жильё по прародительскому завету. Только рубленые клети, видневшиеся поблизости, были точно таки­ми, какие ставили у себя коренные местные жители. Ну да клеть — это не дом с очагом, святости в ней немного.

Асгвайр отворил для гостей дверь, зажёг лучину, вставленную в кованый железный светец, и предложил стелить постели на опрятном берестяном полу. Пахло в клети хорошо: мёдом и хлебом. Асгвайр уже собрался прочь и прикры­вал за собой дверь, когда в смыкавшуюся щель, беззвучно извернувшись в полёте, проскользнула снаружи большущая, с голубя, летучая мышь. Пока сын бортника испуганно со­ображал, как будет выпроваживать ночного охотника вон, ушастый зверёк деловито облетел покойник кругом, а потом вспорхнул на плечо венну — и устроился там, словно на привычном насесте.

Выкатываясь за порог, Асгвайр всё же уступил жгучему любопытству и обернулся. И увидел, как Зимогор поднял руку и дружески погладил маленького летуна. А тот ласково потёрся мордочкой о его шею. Асгвайр чуть не споткнулся о собак, расположившихся у крыльца, и побежал в дом. Всё-таки колдуны!.. Во имя волосатых ляжек Туннворна, колдуны!..

— Ну вот! — сказал Эврих, когда за юным сегваном бухнула дверь. — Как сейчас заложат с той стороны да подпалят, чтобы какой ворожбы не сотворили...

Венн хмыкнул:

— Ты под крышей ночевать рвался, не я.

Он не стал напоминать Эвриху о законе разделённого хлеба, чтимом, насколько ему было известно, простыми сег­ванами свято. В просвещённой Аррантиаде этот закон, как и многие другие незыблемые древние установления, был почти позабыт. Арранты по-прежнему встречали приезжих людей угощением, но уже немногие доподлинно знали, поче­му так. Вот пускай Эврих и боится. Впредь на пользу пойдёт.

Через некоторое время в дверь заскреблись. Волкодав, как полагалось «слуге и телохранителю», её отворил. Оказывается, это Асгвайр принёс позднюю вечерю гостям.

Волкодав принял деревянное блюдо, поблагодарил юношу и сказал:

— Отведай с нами угощения, сын славных родителей.

В таких случаях у сегванов упоминалось лишь об отце, но венн, выросший на том, что в семье правила мать, побороть себя не умел. Асгвайр осторожно присел на высокий, в локоть, порог. Мыш немедленно снялся с деревянного гвоздя, на котором висел, подлетел к хозяйскому сыну, сел рядом на толстое бревно и принялся любознательно обнюхивать его руку. Волкодав отметил про себя, что насторожившийся паренёк руки не отдёрнул.

На блюде лежало обычное сегванское угощение: ячменные лепёшки, жареная рыба, творог и мёд. И жбан с сывороткой, которой это племя запивало почти всякую пищу. И ещё печёная в сметане прошлогодняя тыква, сохранять и готовить которую переселенцев научили местные сольвенны.

Асгвайр во все глаза смотрел на двоих чужаков. Он нисколько не сомневался, что аррант слукавил, назвавшисьстранствующим учёным. Дураку ясно, что не бывает учёных таких молодых, загорелых и широкоплечих. Учёные — этодлиннобородые старцы, измождённые и высохшие за книгами. И если они путешествуют, то с целыми караванами стражи и слуг. А вовсе не с единственным телохранителем.

Заметив внимательный взгляд юноши, мнимый учёный обратился к нему:

— Медоносны ли пчёлы твоего батюшки, друг мой?

— Милостью Храмна, не жалуемся, — с готовностью ответил Асгвайр. Начало беседе было положено, и он отважил­ся спросить: — Не в обиду будь сказано, куда ты держишьпуть отсюда, почтенный? Наверное, в Галирад, на праздник?

Волкодав уже вытащил из заплечного мешка небольшую чашку, покрошил в неё хлеба, рыбы, тыквы и творога и залил всё сывороткой — для Мыша. При этих словах Асгвайраон мысленно пробежал в уме все сольвеннские праздники и удивился, не припомнив подходящего. Эврих, видимо, подумал о том же.

— Прости моё невежество, отпрыск славного батюшки, —медленно проговорил аррант. — Я давно не бывал в здешних местах. Какому празднику нынче радуются в сольвеннской державе?

— Ну как же! — в свою очередь удивился Асгвайр. — Государыня кнесинка подарила государю наследницу. Неужели ты не слыхал?

Эврих, не утерпев, оглянулся на Волкодава.

— Я действительно давно не бывал здесь, — сказал он затем. — Больше двух лет. Когда я прошлый раз приезжал в Галирад, городом правил кнес Глузд Несмеянович, и он, к несчастью, был вдов. Как раз тогда он выдавал замуж дочь, но она, сколь я знаю, так и не доехала до жениха... пропала где-то в горах. Это было большое горе. Возможно ли, чтобы кнесинка Елень...

— Да нет! — тряхнул головой Асгвайр, так что за плечами мотнулся длинный хвост русых волос, связанных шнурком на затылке. — Храмну было угодно, чтобы государыняЕлень Глуздовна так и не возвратилась. Глузд Несмеянович, храни его наши и сольвеннские Боги, по-прежнему вождь и правит мудро и справедливо. Только теперь он снова женился, и жена родила ему девчонку. То есть мы, сегваны, считаем, что лучше бы мальчишку, но по их Правде женщина тоже может наследовать...

Боязливая застенчивость понемногу оставляла его, он разговорился и был очень рад, что может чем-то удивить бывалых путешественников.

— Сколько я помню, кнес много зим скорбел по жене, — сказал Эврих задумчиво. — Кто же та, что сумела так счастливо утолить его скорбь?

— Она родом вельхинка, — ответил Асгвайр. — Вельхи, они и так гордые, а теперь вовсе зазнаются. Особенно ключинские, — слышал, может, это те, что на Сивуре живут. Теперешняя государыня раньше была воительницей и служила кнесинке Елень, когда ту везли к жениху. Я слышал, она вправду здорово дерётся и спуску никому не даёт. Она сражалась у Трёх Холмов и ещё потом, когда сопровождала дочькнеса. Люди говорят, она ничего не боится. Ещё говорят,будто она очень красивая, хотя и черноволосая. Её зовутЭр­тан, дочь Мохты Быстрых Ног. Забавные имена у этих вельхов, правда?

Волкодав невольно отвернулся, пряча глаза. Он понял, о ком шла речь, сразу, как только услышал, что новая кнесинка была родом из вельхов. Эртан!.. Венн вспомнил гордую голову в короне чёрных кудрей, бесстрашный взгляд серых глаз, маленькие руки, легко управлявшиеся и с тяжё­лым мечом, и с поводьями стремительной колесницы... Полуобнажённое, залитое кровью тело и длинный нож, торчавший у левой груди... Госпожа кнесинка Эртан определённо найдёт, о чём рассказать маленькой дочери, когда та подрастёт и захочет стать воительницей, как мать.

— Как люди зовут девочку? — неожиданно для себя самого спросил он Асгвайра.

И услышал в ответ:

— Любимой. По первой жене государя.

Эврих заговорщицки воздел палец, потом порылся в кожаной сумке, вытащил глиняную бутылочку и налил поне­многу в три кружки.

— Да продлят Боги Небесной Горы дни доброго кнеса и молодой кнесинки и да оградят Они безгрешную малышку от всякого зла!

Асгвайр искренне присоединился. Они выпили по глотку чудесного виноградного вина, привезённого с родины Эвриха. Ласковый жар тотчас разбежался внутри, помогая отвлечься от забот и насладиться беседой.

— Так ты, почтенный учёный, в Галирад направляешься? — снова спросил Асгвайр.

— Нет, — ответил аррант. — Мы теперь через горы, в Нар­лак.

Волкодав про себя только покривился. И что за нуж­да была вот так вываливать чужому парню свои истинные намерения?.. Нарвёшься на разбойного подсыла, а то вовсе на дурной глаз! Эврих, однако, был воспитан иначе. За что время от времени и платился.

А у Асгвайра уже разгорелись глаза.

— В Нарлак!.. Значит, не ошибся отец и вы в самом деле друзья тем семерым?..

— Каким семерым?..

Асгвайр стал рассказывать о похождениях семёрки наём­ников, наведшей страху на соседа-сыродела и его трусливых подпасков.

— Вот это люди!.. — восхищённо смаковал он драку с ра­ботниками. — Таким никто не указ! Захотели — и взяли, что приглянулось! Так всегда поступают герои. Пастухов было двенадцать, но они разбежались, как крысы!

Всё то, что самого Браноха приводило в ужас и воз­мущение, у его младшего сына вызывало восторг. Волкодав заподозрил, что у мальчика были крепкие нелады с кем-то из упомянутых пастухов и что выяснение отношений вряд ли обходилось без ссадин.

— Как я понял, среди той семёрки были сегваны, — продолжал Асгвайр. — Наши, островные. Значит, не все ещёк земле приросли, не у всех вместо крови такая вот сыворотка потекла...

Волкодав сказал ему:

— Жалко, что они проходили не через ваш двор.

Он-то слишком хорошо знал, что наёмники вполне моглине только слопать корову и разметать ульи, но ещё и начатьловить за волосы пригожих сестрёнок Асгвайра. Однако тот не заметил насмешки.

— Ты прав: жалко! — вздохнул юный сорвиголова. — Я попросился бы с ними! Что мне здесь, дома? Я четвёртый сын у отца. Я надеюсь, Храмн в Своей мудрости ещё долго не станет призывать нашего батюшку, но дойдёт ведь когда-нибудь и до наследства! И что мне достанется? Рой, вылетевший из улья?.. Вот уж спасибо. А наёмники... Им щедро платит тот, к кому они нанимаются. И ещё они берут добычу. Что взял оружием, то и твоё, ни на кого не надо оглядываться! Их все девушки любят! А если они погибают, то погибают в бою, с мечами в руках, и Длиннобородый берёт их на небо, сражаться и пировать в Дружинном Чертоге!

Волкодав про себя полагал, что сегванский НебесныйВождь таких вот наёмников если куда и отправлял, то развев чернейшую преисподнюю, клацать зубами на вековечном морозе. Какому Богу любезны насильники и убийцы?..

— Ваши друзья наверняка идут в Нарлак по тропе, проложенной мимо Утёса Сломанных Крыльев, — блестя глазами, продолжал юный сегван. — Они тоже были пешком: горы у нас тут не очень высокие, только на лошади всё одно не проедешь...

Волкодав это знал. Здешний кряж потому и назывался Засечным, что нашествия из Нарлака можно было не опасаться.

— ...Но если вы возьмёте меня с собой, я покажу вам короткий путь. Там почти всё время надо лезть, но зато мы на­гнали бы тех семерых ещё до Утёса...

— Они нам не друзья, — хмуро сказал Волкодав. — И мы тебя с собой не возьмём, даже если твой отец разрешит.

У мальчишки расцвели на щеках горячие малиновые пятна.

— Мне семнадцать зим, я взрослый мужчина! Такому, как я, в старину уже подарили бы боевой корабль, чтобы стал кунсом и славу себе завоёвывал! У меня и меч есть, вот! Я его в земле нашёл, вычистил!

Он даже забыл удивиться тому, что, когда дошло до само­го интересного, речи неожиданно повёл слуга, а господин замолчал.

— И никакие они не герои, — точно не слыша, безжалостно приговорил Волкодав. — Ворьё и разбойники. А ты на­учился мечом владеть, ну и молодец. Может, пригодится дом защитить.

Он видел, что Асгвайр оскорбился. Юный сегван так и за­ёрзал на месте и не наговорил резкостей только потому, что помнил о гостеприимстве. Терпи всё, что делает гость. Ибо почём тебе знать, кто перешагнул твой порог? Человек вроде тебя самого или дух лесной, похитивший людское обличье? Могущественный волшебник? Или вовсе Бог, надумавший проведать и испытать Своих чад на земле?.. Легенды немало рассказывали, что случается с теми, кто обижает гостей.

Вот и Асгвайр — задушил бы этого Зимогора за оклеветанную мечту!.. — вежливо посидел в клети ещё какое-то время, рассуждая о вещах, никоим образом не касавшихся на­ёмников и воинской славы. Потом забрал опустевшее блюдо, пожелал добрых снов и ушёл.

Проводив его, Эврих не без некоторой торжественности раскрыл свою сумку, вынул из неё непроницаемый для сырости чехол и долго распутывал туго стянутые завязки. Наконец лучина, ронявшая угольки в корытце с водой, озарила пачку чистых пергаментных листов, чернильницу с навинченной крышкой и перо для письма, составлявшее предмет особой гордости грамотея. Это перо сотворил его добрый друг и учитель Тилорн, знавший многое, неведомое лучшим умам Верхней Аррантиады, не говоря уж о Нижней. Дивное писало могло сразу принять в себя изрядную толику чернил и потом отдавать их строка за строкой, не требуя постоянно­го обмакивания в сосуд с «кровью учёности».

Удобно разложив всё на полу, Эврих снял с пера наконеч­ник и на некоторое время замер в задумчивости. Потом глу­боко вздохнул, сосредоточиваясь, точно жрец перед божественной службой, помедлил ещё немного и наконец калли­графически вывел на нетронутом гладком листе:

ДОПОЛНЕНИЯ

к Описаниям стран и земель, многими премудрыми мужами,

в особенности же Салегрином Достопочтенным,

доныне созданным, Эврихом из Феда

скромно составленные.

Увы, рядом не было человека, способного разделить вдох­новенный трепет творца, стоящего при начале нового замечательного труда. Труда, который, быть может, станет одной из жемчужин великой библиотеки немеркнущего Силиона. Одна книга Эвриха уже там хранилась, и это предъявляло к его новой работе особые требования. Аррант полюбовался заглавием, одновременно скромным и полным несуетного достоинства, и начал писать. Первые слова, открывающие книгу и потому особенно важные, были придуманы давным-давно.

Волкодав оставил его трудиться и вышел наружу. Небо было ясное, и он попытался разыскать на нём знакомую звез­ду. Звезду Тилорна. Ничего не получилось: мешала ярко раз­горевшаяся луна.

«Как учит твоя вера о звёздах, друг Волкодав?» — спросил его однажды пепельноволосый мудрец. Дело было в Беловодье, вскоре после того, как они попали туда, кувырком вывалившись из Врат. Волкодав ещё с трудом двигался, медленно оправляясь от ран. Если бы расспрашивать его взялся Эврих, он бы, наверное, на всякий случай совсем не стал отвечать. С Эврихом держи ухо востро. Недорого возьмёт, посмеётся. Да ещё и варваром обзовёт. Тилорн тоже временами бывает хорош, но хоть нарочно издеваться не станет. И Волкодав ответил ему:

«У нас верят, что это глаза душ, глядящих с седьмого неба. Там Остров Жизни. Праведные души отдыхают на нём, ожидая новых рождений».

Тогда тоже стояла ночь, и над головами ярко горели негасимые лампады небес.

«А у нас, — сказал Тилорн, — полагают, что это просвечи­вают сквозь все небеса другие Вселенные. И каждая звезда — огромный огненный шар, светило иных миров».

Волкодав не стал возражать. Спорить он не любил. И потом, ему встречались верования ещё заумней. Даже такие, что вовсе не находили в мироздании места Богам. Ну мало ли какой зримый облик могли принять души, ожидавшие нового воплощения? Огненные шары были ничуть не хуже прочего...

«Видишь звёздочку во-он там, возле копыта Лосихи?» — спросил Тилорн.

«Вижу».

«Это мой дом, — грустно проговорил мудрец. — Я родился в мире, где светит эта звезда».

Как ни дико звучали его слова, Волкодав поверил сразу. Лгать Тилорн попросту не умел. Он был способен молчать, даже умирая под пытками, но способностью ко лжи Хозяйка Судеб его обделила начисто.

«Ты, наверное, хочешь вернуться туда?» — только и спросил венн.

Тилорн вздохнул.

«А можешь?»

Тилорн снова вздохнул:

«Теоретически...»

Что такое теоретически, Волкодав уже знал. Это вроде то­го, что на самом деле голый и безоружный человек может кулаком свалить мономатанского тигра. Но вот поди-ка соверши это в жизни!

«В чём загвоздка-то? — спросил Волкодав. — Колдовать разучился?»

«Можно выразиться и так», — кротко ответил Тилорн. Обычно он яростно отрицал всякую причастность к колдов­ству, упорно объясняя свои многочисленные лекарские и иные подвиги всего лишь наукой.

«Если, — продолжал Тилорн, — твоя лодка разобьётся напустынном берегу, где нет ни единого дерева, лишь голый камень, ты ведь не сможешь её починить и возвратиться домой...»

«Почему не смогу? — удивился Волкодав. — Я добуду морско­го зверя или большую рыбину и кожей залатаю пробоину...»

Тилорн с печальной улыбкой посмотрел на него.

«А если лодка разбита в щепы? Ты сейчас скажешь, обломкиможно поджечь и дать знать проходящему кораблю. Но мои кремень с кресалом затерялись там же, где и всё остальное».

Венны славились непроходимым упрямством, и Волкодав толь­ко пожал плечами:

«Всё, что затерялось, можно отыскать снова».

«Вот тут ты прав, друг мой, — сказал Тилорн. — Тем более что я хорошо знаю, где искать. Мне кажется, я смогу подать весть о себе, если заполучу одну-единственную вещицу...»

«И далеко она разбилась, твоя небесная лодка?» — начиная соображать, что к чему, спросил Волкодав.

«Далеко... на острове у западного берега Озёрного Края. С не­которых пор я вынашиваю мысль побывать там. Могу ли я на­деяться, друг мой, что ты пожелаешь сопровождать меня в путе­шествии?..»

«А вот об этом ты и говорить не моги! — мгновенно рассвирепев, с неожиданной яростью зарычал Волкодав. — Ты по нашему миру уже разок погулял!.. Я тебя лучше прямо здесь своими руками придушу!.. Сам пойду, коли надо, и всё принесу! Чего выдумал!.. Давно ни у какого Людоеда в клетке не сидел?..»

Для него это была необыкновенно длинная речь, и Тилорн сра­зу понял, что венн не шутил. Волкодав, впрочем, шутить вообщепочти не умел. Пришелец со звезды растерянно попытался увещевать:

«Там требуются познания особого рода...»

«А ты растолкуй!» — мрачно посоветовал Волкодав.

«И надо уметь говорить и читать на моём языке...»

«Научишь!»

Эврих, наверное, не зря считал его самодуром. Невеждой, не­отёсанным варваром, вздумавшим указывать чудесному мудрецу. Ну и пускай считает сколько угодно. Пока Волкодав жив, ничья жадность или жестокость более не заставит Тилорна страдать. Всё. А прочие могут удавиться, если невмоготу.

«Как называется твоя звезда?» — спросил он пепельноволосо­го. Тот мгновение помедлил, потом грустно произнёс короткое слово. Так произносят только имена, исполненные величайшего священного смысла.

«Что это значит по-нашему?» — прислушался Волкодав.

«Солнце...»

А происходило это более двух лет назад.

Утро занялось тёплое и солнечное: следовало ждать по-летнему жаркого дня. Босой, в одних потрёпанных кожаных штанах, Волкодав умывался возле колодезя, когда к нему подошёл хозяин двора.

Только теперь, при ясном солнечном свете, Бранох во всех подробностях рассмотрел своего странного гостя. И то, что он увидел, ему весьма не понравилось. Венн выглядел законченным висельником. Браноха считали домоседом, но в молодости он погулял по свету и кое-что повидал. И потому, в отличие от сыновей, сразу понял, что означали две широкие, скверно зажившие полосы на запястьях и третья такая же — на шее. Полосам было немало лет, но они не разглаживались. Такие бывают только от кандалов.

За что его отправили на каторгу, этого Зимогора?.. Что успел натворить? И как вырвался?.. Сплошное беспокой­ство.

Но на ремешке, стянувшем одну из кос, висела, радужно переливаясь на солнце, крупная хрустальная бусина. Значит, где-то любила и ждала Зимогора невеста либо жена, и это вселяло надежду. Глядишь, поймёт отца, испугавшегося за сына...

Из клети чёрным клоком вылетел Мыш, коснулся влажного плеча венна, но передумал и уселся у колодезя на обрубок бревна. Бранох впервые видел ночного летуна, совсем не боящегося солнца. Венн, потянувшийся было за поло­тен­цем, усмехнулся, вновь поднял ведро и окатил Мыша ос­татками холодной воды. Зверька сбило с бревна, он заверещал,барахтаясь в мокрой траве, потом вылез обратно надере­вяшку и с удовольствием начал отряхиваться. Перепонку на одном крыле рассекала узкая полоска безволосой розовой кожи.

Зимогор улыбнулся, и тут Бранох окончательно сообразил, кого напоминал ему этот человек. Вот именно — собаку. Волкодава славной веннской породы, невозмутимого, нелающего, невероятно свирепого. Внешне эти псы были схожи с волками. И люто их ненавидели. И были знамениты тем, что даже от целой стаи не пускались в бегство, отстаивая тех, кому верно служили.

Зимогор поклонился подошедшему бортнику и стал вытираться.

— Не добром ты, достойный гость, платишь мне за ночлег... — сказал Бранох.

Венн вскинул голову, руки с полотенцем остановились.

— Что случилось, хозяин? — проговорил он медленно.

— Что вы наплели вчера моему младшему сыну? — ­вопросом на вопрос ответил Бранох. — Как посидел вечер с вами в клети, так и носится, точно курица с отрезанной головой. Меч, в лесу найденный, вытащил, сидит точит, из дому затеял идти...

На словесные рассуждения Волкодав никогда не был го­разд. Да и что ответить Браноху? Что они со спутником тут ни при чём и нечего валить с больной головы на здоровую?.. Выручил Эврих, только что проснувшийся после учёных трудов.

— Вчера твой сын посчитал нас друзьями каких-то на­ёмников, почтенный, — пояснил молодой аррант. — Он, мне кажется, позавидовал смелости этих людей и решил попытать счастья в воинском деле. Мы, как умели, отговаривали его...

В это время бухнула дверь, и во дворе появился сам Асгвайр. Мальчишка был одет как в дорогу, и на поясе у него висел в самодельных ножнах длинный меч. Асгвайр нёс кожаную заплечную сумку; следом спешила Радегона и пыталась эту сумку у него отобрать.

— О, — сказал Эврих, — я вижу, наших слов оказалось недостаточно для убеждения...

Когда-то давно, когда Волкодав был маленьким мальчиком и счастливо жил дома, он, по неразумной малости лет, с завистливым любопытством приглядывался к путешественникам, забредавшим порою в жилище его рода. Он во все глаза смотрел на проезжих людей, слушал их рассказы и мечтал посмотреть мир, как они. Теперь он, сирота, вот уже который год неприкаянно болтался по свету и завидовал тем, у кого был дом и в доме семья. Юному сегвану только ещё предстояло это постичь.

Асгвайр направился мимо венна к воротам, еле кивнув. Ни на отца, ни на братьев, ни тем более на плачущую мать он не смотрел. Станешь смотреть, кабы не отбежала решимость. Уж лучше воображать себя юным героем из сегванских сказаний. Те ведь тоже отправлялись на подвиги, не слушая увещеваний матери и отца. А потом возвращались домой во главе дружин, с добычей и славой, удостоенные песен. И, смеясь, вспоминали, как их когда-то пытались не от­пустить со двора... Сказания умалчивали лишь про то, сколько сгинуло не то что без славы, но даже и без вести.

Пригрози Бранох с Радегоной проклятием, может, и сумели бы удержать сына. Но к этому последнему средству прибегать они не спешили. То ли слишком любили свое­нравного младшенького... то ли не надеялись, что даже это его остановит. Мыш почувствовал напряжение между людь­ми, развернул крылья и встревоженно зашипел... Волкодав посмотрел на зверька и решил отплатить Браноху за гостеприимство.

Асгвайр чуть не налетел на него. Венн, которого парень вроде бы успел миновать, как из воздуха возник между ним и воротами.

— Сражаться решил? — негромко спросил Волкодав. — Ну, сражайся. Начни с меня...

Егoмеч, в знак большого доверия к хозяину, висел в кле­ти, на деревянном гвозде.

Асгвайр ошарашенно замер, силясь сообразить, как же это вот прямо так — и сражаться... Ладонь Волкодава тут же соприкоснулась с его челюстью в нежном юношеском пуху. Не больно, но очень обидно. Сын бортника отдёрнул голову и зло посмотрел венну в глаза. Лучше бы он этого не делал. Зеленовато-серые глаза смотрели куда-то сквозь него и бы­ли совершенно спокойными. Ни гнева, ни жалости, не говоря уже о боязни... то есть вообще ничего. Асгвайру вдруг сделалось необъяснимо страшно, и мысль о том, что дома тоже вроде неплохо, впервые посетила его... Нет! Он который год дрался с соседскими парнями, ходил даже на нож и гордился тем, что никогда не бегал от драки. Не побежит и теперь. Уж будто этот венн настолько сильнее того подгулявшего мельника на торгу, которого Асгвайр заставил целовать пыль!..

Дальнейшее быстро показало, в чём разница.

Юнец наскочил на Волкодава, точно неразумный щенок на взрослого пса. Он был поменьше ростом, но ненамного, и целился венну в скулу кулаком. Волкодав не стал уворачи­ваться, даже не отмахнулся. Просто шагнул вперёд. Совсем ненамного. Из всех, кто смотрел, один Эврих обладал доста­точно намётанным взглядом, чтобы увидеть, как он всем те­лом скользнул под удар, повернулся и резко присел, а потом разогнулся, сделав что-то руками.

Асгвайр беспомощно повис у него на крестце и стал судо­рожно цепляться за одежду венна, чтобы не свалиться вниз головой и не свернуть себе шею. Он даже не замечал, что его держат с надёжностью деревянных тисков.

Усмехаясь в усы, Волкодав неторопливо прошагал по заросшему ромашкой двору в угол забора. Почтенная Радегона ахнула и дёрнулась оборонять младшенького, но Бранох удержал её за руку. Он-то видел, что венн направлялся к ку­че соломы, приготовленной для устилания пола. Туда Асгвайр и полетел вверх тормашками, как в перину.

Когда он поднялся, его трясло от ярости и унижения.

— Ты — гость! — выкрикнул он, сметая с волос и одежды сухие былинки и нашаривая сбившиеся за спину ножны. — Ты — гость и только потому ещё жив!..

— Гости разные бывают, — сказал Волкодав. — А за меч лучше не берись — порежешься ненароком...

Как и следовало ожидать, Асгвайр тотчас рванул из ножен клинок и устремился прорубать путь на свободу.

...С тем же успехом. Когда он выпутался из кучи соломы и снова встал на ноги, венн держал отобранный меч на ладонях, рассматривая длинное лезвие.

— Жаль, — сказал он. — Дураку достался.

Асгвайр помнил только неожиданную боль, вывернувшую запястья, и то, как помертвевшие пальцы разжались сами собой. Позднее он сообразит, что венн мог без большой натуги смахнуть ему голову с плеч его же мечом. Но пока бы­ло не до того.

— Отдай!.. — взвился он, в третий раз бросаясь на Волкодава.

Тот едва обернулся навстречу. Рука, метнувшаяся к мечу, была поймана за мизинец. И Асгвайр заплясал на цыпочках, судорожно хватая ртом воздух. Когда Великая Мать, Вечно Сущая Вовне, создавала боль, Она наделила её свойством остужать самый яростный норов.

— Уймись! — сказал Волкодав, осторожно укладывая борт­никова сына в траву. — Не в том счастье!

Он положил отнятый меч и выпустил Асгвайра. Мальчишка мгновенно вскочил, подхватил оружие, бегом промчался через двор и скрылся за домом. Волкодав досадливо покачал головой и подумал о том, что рановато выпустил парня. Он хотел кое-что посоветовать непоседе. Но теперь не ловить же его.

— Всё-таки ты был не прав, — сказал ему Эврих, когда они уже шли лесом, забираясь всё выше в предгорья. Каменистая крутая тропа, по которой даже в самом начале трудно было бы проехать, вилась берегом речки. Речка называлась по-сольвеннски, просто и понятно: Бурлянка.

Я у тебя, подумал венн, никогда прав не бываю. Вслух он этого говорить, конечно, не стал, а Эврих продолжал свою мысль:

— Ты унизил его, и разве он стерпит? Теперь он точно из дому побежит, чтобы всем доказать. Нет, друг-варвар, кулаками — это не вразумление.

— А ты где был, умный? — огрызнулся Волкодав. Он не терпел, когда аррант называл его варваром. К тому же и кулаков он в ход не пускал. Уж Эврих-то мог бы заметить. Однако в словах арранта содержалась толика правды, и это особенно злило. — Вот и объяснил бы ему, коли я не умею!

— А то стал бы он меня слушать, — хмыкнул Эврих. — Он же с вечера только на тебя и смотрел.

Волкодав промолчал. Возражать смысла не было. Если Асгвайр не вовсе дурак, он обдумает случившееся и сам всё поймёт. И останется дома. Потому что это очень плохо, когда внуки умирают не там, где умерли деды. И втройне плохо — идти искать славы, покупая её убийством людей. Если уж так не сидится на месте и душа жаждет воинского служения — Галирад стольный под боком и кнес с дружиной, иди в отроки попросись. Может, возьмут... Спутаться с на­ёмниками — наверняка себя погубить. Скверно, если он даже и такой простой вещи внушить юнцу не сумел...

И что грызёт? С чего он вообще взял, будто его каким-то боком касались дела Асгвайра и его семьи?.. Мало ли с кем на день-два сводила жизнь, чтобы тут же разлучить навсегда!

За горами лежал нарлакский город Кондар. Там тоже был морской порт, хотя и не такой большой, как в Галираде. Посуху через Засечный кряж ходили налегке и пешком. Те, кто путешествовал с имуществом и товарами, предпочитали трёхдневное плавание по морю. Тропа лезла вверх по каменному склону, одетому шишковатой бронёй пёстрых от лишайника валунов. Между валунами вгрызались корнями в твердь двадцатисаженные ели. Сквозь опавшую хвою по сторонам тропинки пробивалась кислица.

Выбравшись на гребень самого первого склона, Волкодав остановился подождать Эвриха и обернулся назад. Холмы предгорий катились вдаль, точно мягкие зелёные волны. Сре­ди сплошных лесов блестели озёра, струились, бурлили протоки. Волкодав нашёл глазами озерко, возле которого стоял бортников двор, но ни дома, ни тына не видать было под густой сенью деревьев. А далеко-далеко за озёрами и лесами из­гибалась широкая отсвечивающая полоса. Великая Светынь, Мать-река всего веннского рода. Волкодав поклонился ей, простёршейся у самого горизонта, потом посмотрел на запад. Там, за непроходимой прибрежной грядой, раскинулось туск­ло-голубое море, сплошь усеянное островами. Утёсистый кряж, окутанный дымкой, закрывал устье Светыни и город, раскинувшийся на берегу. Волкодав рассмотрел только видимый с огромного расстояния ровный каменный голец, воздетый в синеву, точно перст подземного чудища. Величественная башня, изваянная Богами. Туманная Скала.

Волкодав вздохнул и посмотрел туда, куда теперь лежал их с Эврихом путь. Круча подпирала кручу, одна обрывистей другой. Лес и камень, камень и лес — синевато-зелёные частоколы остроконечных хвойных вершин... В двух местах неслись вниз водопады, окутанные облаками переливчатых брызг... Восточнее, залитые ослепительным солнцем, возно­сились к небесам исполинские заснеженные хребты. Облач­ка, гулявшие над головой Волкодава, плыли в ту сторону и стайками собирались у колен великанов. Выше, словно растекаясь по невидимой тверди, струились, кутали ледяные плечи гор призрачные серебристые перья...

— Красота-то какая! — выдохнул Эврих, взобравшись наконец на гребень следом за венном. — До чего хорошо! Давай постоим немного, друг Волкодав!

Зрелище определённо стоило упоминания в только что начатых «Дополнениях». Как-нибудь так: «...на границе же сольвеннской и нарлакской держав находится большой гор­ный край, именуемый Засечным кряжем. Он не обжит людь­ми и посещается только охотниками. Но путешественник, дерзнувший...»

Волкодав пробурчал нечто невразумительное, сел наземь и принялся рыться в заплечном мешке. Эврих укоризненно покосился на «варвара», отказываясь понимать, как можно оставаться глухим к чудесам и красотам Божьего мира. Зре­лище заснеженных каменных громад должно было, по его мнению, возвышать и очищать душу, сообщая ей мысли о великом и вечном... Если, конечно, оная душа не вовсе обделена тонкостью и чувством прекрасного...

Знать бы тебе, что делается в этих горах,думал между тем Волкодав. Там, дальше к югу, где их называют Самоцветными за драгоценные жилы, выпущенные к самой поверхности по явному недосмотру Богов!..Волкодав, спроси его кто, сказал бы, что хуже гор места на свете быть не могло. И причины для такого суждения у него были самые веские. Он не очень-то рассказывал Эвриху о семилетней вечности, проведённой в каменных недрах, на самой страшной каторге населённого мира. Он вообще рассказывать о себе не любил. Тем более что и хвастаться в прожитой жизни было особенно нечем...

Учёный аррант вдруг воздел руки и торжественно продекламировал:

Снежные пики Земли, озарённые солнца лучами, Суть отраженья Горы, что воздвигли бессмертные Боги Славным седалищем Света при самом начале творенья, — Неба вершины, духовным провидимой оком!

Чтение предназначалось грубому варвару, чей разум Эврих не терял надежду облагородить. Волкодав не собирался ему говорить, что мог бы наизусть продолжить классическую поэму. Он запомнил её там же, на руднике. Её очень любил его напарник, с которым они, прикованные к одному рычагу, крутили в подземелье ворот.

Волкодав стянул кожаные завязки мешка, поднялся на ноги и хмуро буркнул:

— Пошли!

Я — меч. Прославленный кузнец Меня любовно закалял. Огонь Творящий — мой Отец. А Мать — глубокая Земля.

Вспорю кольчугу, как листок, Чертя свистящую дугу. Пушинка ляжет на клинок — И распадётся на лету.

И всё ж не этим я силён. Иным судьба моя горда: Я Божьей Правдой наделён И неподкупностью суда.

Когда исчерпаны слова И никакой надежды нет Понять, кто прав, кто виноват, — Спроси меня! Я дам ответ.

Суров мой краткий приговор: Всему на свете есть цена! Огнём горит стальной узор — Священной вязи письмена.

Закон небесный и земной Навеки вплёл в себя мой нрав... И потому хозяин мой Непобедим, покуда прав.

2. Сломанные крылья

— А ты знаешь, друг Волкодав, почему он так называется? — спросил Эврих.

Крутая каменная тропа, по которой местами приходилось взбираться на четвереньках, вывела их на гребень очередного обрывистого кряжа, поросшего великолепными елями. Здесь, наверху, обнаружилась небольшая площадка. За нею вздымался к небесам очередной взлобок — почти голое нагромождение чугунно-серого камня, лишь кое-где украшенного зеленью да жёлтыми и малиновыми пятнышками цветущих кустов. Кряж обрывался на площадку отвесной стеной, отполированной дождями и ветром до тёмного блеска. Так блестит неподвластный ржавчине старинный металл.

— Так ты знаешь, откуда у него такое имя? — кивая в сторону утёса, повторил Эврих.

— Ну?.. — спросил Волкодав больше для того, чтобы аррант наконец выговорился и умолк.

— В книге Салегрина Достопочтенного «Описание стран и земель» приводится легенда о том, что когда-то в древности здесь обитало племя крылатых людей. Так вот, когда эти люди чувствовали приближение смерти или по какой-то причине утрачивали способность летать, они приходили на этот утёс и бросались с него вниз. Потому-то он и называется Утёсом Сломанных Крыльев. Прекрасная легенда, не правда ли?

— Правда, правда, — пробурчал Волкодав, размышляяпро себя, почему это у книгочеев вроде Эвриха что ни леген­да, то обязательно прекрасная. Даже какая-нибудь непрохо­димая гадость вроде предания о том, как саккаремский шад застукал свою дочь с конюхом и велел её утопить, привязав к ногам полный мешок золота.

А Эврих в который раз огорчённо подумал о том, что варвар всё-таки не способен был внимать высокой поэзии.

И вот тут-то Волкодаву разом стало не до него. И уж вовсе не до бредней какого-то давно умершего Салегрина. Ибо Мыш, только что мирно дремавший на жёсткой ремённой петельке, пришитой к ножнам меча нарочно ради него, вдруг проснулся, выполз на плечо Волкодаву и обеспокоенно за­ши­пел. А потом развернул чёрные крылья и свечой взвился вверх!

Как все летучие мыши, он предпочитал бодрствовать по ночам. Но жизнь с Волкодавом давно приучила зверька просыпаться и действовать в любое время суток, когда было необходимо.

Венн проводил взглядом стремительно возносившееся пятнышко... и острые глаза внезапно различили какое-то ше­веление высоко наверху, за самой кромкой обрыва. Волкодав напряг зрение. К отвесной круче медленно, с трудом подползал человек. Вот появилась голова, вот свесились длинные волосы, вот напряглись тонкие руки, цеплявшиеся за выступы камня. Сейчас они сделают последнее усилие и...

Эврих испуганно шарахнулся прочь: Волкодав молча швырнул наземь заплечный мешок и сломя голову кинулся через площадку вперёд. Молодой аррант сообразил, что к чему, только когда сверху вниз мимо ржаво-серой скалы заскользил, переворачиваясь в воздухе, лёгкий человеческий силуэт.

Что до Волкодава, венну казалось, будто тело падало оченьмедленно, паря возле каменной стены, словно комок невесомого пуха. Он знал, отчего так происходило. Внешнее время всегда замедляло для него свой ход, когда он выкладывался до конца, а сейчас был именно такой случай. Волкодав успел оказаться как раз там, где должно было грянуться оземь валившееся из поднебесья тело, и вскинуть руки навстречу. Он успел заметить, что тело было женским, что на изорванной одежде запеклись багровые пятна... успел даже разглядеть обезображенное побоями лицо с закрытыми глазами и прикушенной нижней губой. Коснувшись его ладоней, тело сразу перестало быть невесомым. Страшной силы удар опро­кинул венна на камни. Валясь навзничь, он ещё подумал, что,кажется, всё-таки смягчил падение неведомой женщины.По­том он ударился виском, и сознание кануло в темноту.

Что бы там ни плёл этот Салегрин Достопочтенный, крылатых людей всё-таки не бывает...

Когда Волкодав пришёл в себя, первым звуком, достучавшимся до его слуха, был жалкий стонущий плач. Мыш?.. Нет, не Мыш. Что-то твёрдое упиралось в левый висок, и там сви­ла гнездо грызущая боль. Волкодав слегка отстранил голову, потом открыл глаза. Он увидел над собой острое каменноеребро, украшенное длинной полосой крови. И понял, что Не­званая Гостья в который раз с ним разминулась, промазав на полноготка. Волкодав приподнялся на локтях и посмотрел в ту сторону, откуда слышался плач.

Эврих сидел на земле, прислонившись спиной к откосу, и баюкал на руках существо, спасённое благодаря чуду Богов и вмешательству Волкодава. Молодой аррант повернул голо­ву и посмотрел на венна с выражением потустороннего ужаса. Увидел, что Волкодав зашевелился, и ужас в глазах сменился неописуемым облегчением. Волкодав поднялся и подошёл, осторожно ощупывая рассечённый висок и пытаясь пристроить на место лоскут кожи с волосами, содранный о камень.

Та, что лежала на коленях у Эвриха, на первый взгляд казалась девочкой-подростком. Изящное, хрупкое тело, по-птичьи лёгкое в кости. Изодранная одежда и кровавые синяки, уродовавшие почти обнажённую плоть...

И ведь, наверное, ещё жило и сыто радовалось собственной силе похотливое животное, по недосмотру Богов имено­вавшееся человеком. Мужчиной...

Эврих, кажется, успел убедить несчастную прыгунью, что она наконец попала к друзьям. Она не пыталась высвободиться из его рук. Наоборот, хваталась слабыми, совсемдетскими пальцами за полотняный рукав и, надрываясь бес­помощным плачем, что-то лопотала на странном свистящемнаречии. Если этот посвист и щёлканье вообще можно было назвать речью. Эвриху не удавалось разобрать ни единого зна­комого слова.

— Я обращался к ней на всех языках, которые знаю, — тихо пожаловался он Волкодаву. — Не понимает, хоть трес­ни. Только свиристит, как синица.

Венн, не отвечая, опустился рядом на колени. Взял девушку за руку, зажмурился... И, к полному изумлению Эвриха, принялся посвистывать и цокать совсем как она.

Ещё одно чудо состояло в том, что девушка встрепенулась, с трудом приоткрыла заплывшие кровоподтёками гла­за и начала отвечать. Она давилась слезами и дрожала в жес­током ознобе. Эврих запоздало расстегнул на себе пряжку, стащил тёплый плащ и закутал её. Он посматривал на Волкодава, и то, что он видел, пугало его всё больше. Обычно лицо у венна было не выразительнее соснового пня. Когда на подобном лице вдруг проявляется хладнокровная неотвратимость убийства, это кое-что значит.

— Она вилла, — выпустив руки девушки, сказал наконец Волкодав. — Из племени Детей Утреннего Тумана.

Эврих молча кивнул, сдерживая не к месту пробудивше­еся любопытство. Виллы!.. Именно так назывался мифический крылатый народ, о котором упоминал в своей книге доб­родетельный учёный-предшественник. При других обстоятельствах аррант непременно пустился бы в расспросы и, пожалуй, составил бы неплохую главу в свои «Дополнения»... Но не теперь.

— Помнишь наёмников — про них мальчишка Браноха всё говорил?.. — продолжал венн. — Так вот, она увидела их нынче утром, когда возвращалась после ночного дождя. Этобыл её первый дождь. Люди шли без дороги, она спустилась узнать, не заблудились ли, не терпят ли какого несчастья. Они подстрелили её симурана...

Волкодав скрипнул зубами и замолчал. В том, что произошло дальше, никакого сомнения быть не могло.

— Плохо дело! — сказал он затем.

Эврих с бесконечным участием гладил ладонью грязный колтун, в который чья-то жестокая воля превратила неко­гда роскошные светлые пряди. Он вздохнул и хмуро согласился:

— Чего уж хорошего.

— Сюда летит её племя, — сказал Волкодав.

Эврих поспешно завертел головой... И глазам его предстало великолепное зрелище, любоваться которым доводилось не всякому земному владыке. Из-за высокого каменного гольца — родного брата Туманной Скалы, украшенного белой бармицей снежника, — один за другим выплывали в небо могучие крылатые звери. Легендарные симураны бы­ли гораздо крупнее орлов, даже крупнее знаменитых саккаремских беркутов, с которыми тамошние охотники травят волков. Издали небесные летуны напоминали больших под­жарых собак, снабжённых от Божьих щедрот ещё и широченными перепончатыми крыльями. У каждого на спине, ка­саясь коленями перепонок, сидел всадник.

Волкодав встал с земли и приветственно поднял правую руку. Мыш повис в воздухе у него над головой.

Симураны быстро снижались, и скоро стало заметно, что всадники были так же хрупки и невелики ростом, как и девушка, лежавшая под мягким шерстяным плащом.

Честно молвить, у Эвриха ёкнуло сердце, когда передний симуран, буровато-чёрный вожак, погнал крыльями вихрь, величественно опускаясь на каменную площадку. Мыш поспешно вцепился в плечо Волкодаву: маленького зверька едва не унесло прочь. Со спины симурана соскочил поджарый, крепкий седовласый мужчина. Гордое лицо, властная осанка — вождь! И кому какое дело, что ростом этот вождь был Волкодаву до середины груди. Венн поклонился ему, как младший старшему. И просвистел нечто, по мнению Эвриха, весьма отдалённо напоминавшее связную речь.

Другие симураны касались цепкими когтями угловатых камней. С мохнатых спин скатывались маленькие наездники, все — мужчины, и спешили к арранту и его подопечной. Первым подбежал коренастый светловолосый крепышв лёг­кой шубке из пушистого, точно перья, белого меха. Если Эврих ещё не ослеп, он приходился девчонке родным отцом. С ним подоспел рыжий парнишка, вооружённый небольшим самострелом, приспособленным в чехле за спиной.Брат? Жених?.. Парень плакал, даже не пытаясь скрыть слё­зы ярости и от­чаяния.

Вождь поклонился Волкодаву, как равный равному. И вдруг вполне прилично выговорил по-веннски:

— Дети Утреннего Тумана рады приветствовать Брата Крылатых, идущего под сенью наших небес.

Нет такого народа, у которого не считалось бы вежливым в присутствии гостя разговаривать на его языке. И радостно приветствовать его, каким бы чудовищным ни было горе, совпавшее с его появлением.

Много позже Эврих замучит Волкодава вопросами, отку­да мог впервые встреченный виллинский вождь знать его самого и разуметь речь его племени. И венн неохотно расскажет ему, что когда-то имел дело с виллами Самоцветных гор. И постиг там их язык, а они — его. А то, что знал хоть кто-то из вилл, рано или поздно становилось достоянием всех.

— Мы почувствовали, что наша сестра попала в беду, и поспешили на поиски, — продолжал вождь. — Мы были рядом, но она ослабела и лишилась симурана. Ты помог ей позвать нас. Спасибо тебе.

— Она напоролась на выродков, не заслуживших называться людьми, — сказал Волкодав. — Я не успел защитить её, Отец Мужей.

— Там, откуда они пришли, отныне будут только суховеии град!.. — давясь болью и бешенством, выкрикнул рыжеволосый. Сдёрнул со спины самострел и потряс им над головой. — И ни один из Бескрылых более не переступит границнашей земли!..

— А залогом тому, — со смертельным спокойствием под­держал парня светлобородый отец, — станут шкуры злодеев, подвешенные у входов на тропы. Я рад буду погибнуть, чтобы совершить эту месть... Поторопимся! Они не успели уйти далеко!

Виллины одобрительно засвистели. Взволнованные симураны били крыльями, издавая отрывистый лающий клёкот.

Вождь молчал, поглядывая то на разгневанных братьев,то на изувеченную сестру. Тому, кого по достоинству называ­ют Отцом Мужей, всегда бывает нелегко принять страшное решение о мести и кровавой вражде.

— Государь мой, — тихо сказал Волкодав. Оказывается, он успел вытащить из поясного кармашка ­короткозубый костяной гребешок и теперь не спеша распускал ремешки, стягивавшие его косы. — Государь, — повторил Волкодав. — У порога твоих гор живут добрые люди, никоим образом не повинные в случившемся непотребстве. Скажу тебе даже так, Отец Мужей: сольвенны и сегваны, чтящие Правду, ра­ды были бы сами переловить мерзких насильников и совершить над ними справедливость!

Обычно из него каждое слово нужно было чуть не клещами тянуть. Эврих знал: венн принимался говорить длинно и складно только в исключительных случаях. После чего отмалчивался по две седмицы. До сих пор Эврих видел его в подобном состоянии всего раз или два.

— Это так! — горячо поддержал он спутника. — Про­шлой ночью мы гостили у славного бортника, сегвана Браноха. Бранох рассказал нам, как пострадал от мимохожих злодеев его почтенный сосед. Может статься, это были те самые чужаки? Тогда за что наказывать мирный народ?

Об Асгвайре, восхищённо блестевшем глазами при слове «наёмники», он благоразумно старался даже не думать.

— Что же ваши добрые люди не остановили тех, кто вер­шит зло?.. — выкрикнул рыжий.

— Брат Крылатых хочет защитить живущих вместе с нимна равнине, — сказал вождь. — Это достойно. Я знаю, у каждого племени своя Правда. Но я знаю и то, что ни одна из них не учит оставлять зло безнаказанным...

— Святые слова молвит Отец Мужей, — торжественнокивнул Волкодав. Он расчесал волосы, и длинная седеющая грива легла на плечи и спину, покрыв её до лопаток. Эврих вдруг вспомнил,зачемраспускали свои косы веннские воины. Он мгновенно сообразил, что было на уме у его товарища, и ему сделалось жутко.

— Наша Правда, которую никто не называет мягкосердечной к душегубам, велит, чтобы злодея, если это возможно, карал его собственный род, — продолжал Волкодав. — Над вашей сестрой надругались ублюдки без роду и пле­мени. Но они люди. И я человек. Ты зовёшь меня Братом Крылатых, но по рождению я Бескрылый. Я поймаю насильников, и у вас не будет причин для вражды с жителями предгорий, не сумевших запереть им дорогу сюда.

Виллины смолкли по одному, глядя на него во все глаза. Эврих передал девушку жениху и отцу и вполголоса проговорил:

— Я с тобой, Волкодав.

— Нет, — сказал венн. — Останешься здесь.

Когда они готовились к путешествию, он учил Эвриха обороняться, но воитель из арранта был как из него самого — книжник. То есть молодец против овец, но против опыт­ных наёмников... Бой предстоял вовсе не шуточный. Волко­дав знал, на что шёл, и не особенно обольщался. Всякое ведь случается. Утешало то, что они с Эврихом, кажется, одинаково хорошо знали и дорогу, и то, что им предстояло проделать, добравшись до цели...

— Ты лекарь, — сказал Волкодав. — Поможешь девчонке.

Эврих оглянулся на девушку, сглотнул, нахмурился и кив­нул.

— Твои сёстры и братья однажды сохранили мне жизнь, — обращаясь к вождю, сказал Волкодав. — Нелюди должны заплатить за то, что опозорили перед вами людей. Разреши мне потребовать с них эту плату, Отец Мужей.

Вождь посмотрел ему в глаза, потом медленно наклонил голову.

— Как мы сумеем помочь тебе?

— Пошли кого-нибудь из своих сыновей выслеживать их, — сказал Волкодав. — Ты ведь знаешь, кто достаточно хладнокровен и не поддастся искушению мести, не станет попусту подставлять себя под стрелу...

— Я сам сделаю это, — сказал вождь.

Волкодав повязал лоб куском широкой льняной тесьмы, чтобы волосы не лезли в глаза. Тесьма сразу пропиталась кровью из раны на виске. Он подошёл к поруганной вилле и снова опустился перед ней на колени.

— Прости, маленькая сестра, — шепнул он, накрывая её руки своими. — Покажи мне тех, кто тебя оскорбил.

Он знал, что тем самым причинит ей новую муку. Но другого выхода не было. Вилла вздрогнула, напряглась худеньким телом, сделала над собой зримое усилие... и он их увидел.

Между собою и с теми, ктопонимал,виллы разговаривалисовсем не так, как люди равнин. Они умели соприкасаться разумами, подобно Тилорну и Ниилит. А щебет и свист, который слышало ухо, лишь помогал должному истечению мысли.

...И Волкодав их увидел. Так отчётливо, словно сам стоял на коленях в траве, тщетно пытаясь помочь смертельнораненному симурану. Вот только мужчин оказалось не семеро, как он ожидал. Их было восемь. И восьмым... Волкодав застонал про себя. Восьмым был не кто иной, как Асгвайр, сын бортника Браноха.

Так, значит, мальчишка всё же успел пробежать одному ему известной тропой и настигнуть странствующий отряд, как сулился, ещё до Утёса Сломанных Крыльев. Успел... се­бе на беду. Волкодав так и похолодел, представив Асгвайра насильником, но ужас длился мгновение. Асгвайр всё-такине посрамил рода людского. Он пытался заступиться за плен­ницу. Он — и ещё один парень, тоже сегван, только другогоплемени, из береговых. Его лицо показалось Волкодаву смут­но знакомым, но припоминать было некогда. Что с ними сде­лали? Этого вилла не знала. Убили, наверное: драка вышла жестокая...

Несколько симуранов уже разбегались по площадке, что­бы затем, прыжком уйдя с крутизны, мощными взмахами крыльев помчать своих всадников к злополучной поляне. Благо все виллины увидели то же, что и Волкодав. И даже Эврих озадаченно хмурился, улавливая обрывки смысла и хмуря от напряжения лоб.

Шесть рож, отмеченных похотливой жестокостью, пронеслись перед венном, как одна короткая вспышка страдания. Обессиленная вилла закрыла глаза, из-под век потек­ли слёзы, её опять затрясло.

Они больше никому не причинят зла, маленькая сестра,мол­ча пообещал венн. Коснулся ладонью нежной, испятнанной синяками щеки и ненадолго задержал руку.Они больше никому не причинят зла.

Волкодав не видел Отца Мужей, кружившего в холодной синеве где-то над головой, да не очень и старался его разглядеть. Виллы, когда хотели, великолепно умели оставаться незримыми. Наверное, крылатый вожак парил теперь в лучах