Дублин E-Book

Edward Rutherfurd

THE REBELS OF IRELAND

Copyright © 2006 by Edward Rutherfurd

All rights reserved

Перевод с английскогоТатьяны Голубевой

Оформление обложки Ильи Кучмы

Карты выполнены Юлией Каташинской

Резерфорд Э.

Дублин: роман/ Эдвард Резерфорд ; пер. с англ.Т.Голубевой.— СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2017. (The Big Book).

ISBN978-5-389-13931-2

16+

Дублин — столица Ирландии, Изумрудного острова, где живут свободолюбивые ирландцы.

Эдвард Резерфорд оживляет ирландскую историю, рассказывая о семьях на протяжении нескольких поколений. Это и братья, вынужденные выбирать между преданностью древней вере и безопасностью семьи,и женщина, чья страсть к харизматичному ирландскому вождю угрожает ее надежному браку с процветающим торговцем, и молодой ученый, чья тайная симпатия к бунтовщикам подвергается испытанию, и мужчины, которые рискуют своей жизнью и счастьем детей в трагическом стремлении к свободе, а еще те, кто полон решимости уничтожить бунтовщиков раз и навсегда. Через истории людей из всех слоев общества — протестантов и католиков, богатых и бедных, предателей и героев — Резерфорд рисует главные этапы четырехсотлетнего пути Ирландии к независимости во всей ее драматичности, трагичности и славе…

Это роман для всех тех, кто побывал в Ирландии и полюбил эту страну.

Эта книга для всех тех, кому еще предстоит там побывать.

Впервые на русском языке!

©Т.Голубева, перевод, 2017

©Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®

Посвящается памяти Маргарет Мэри Мотли де Реневилль, урожденной Шеридан

Введение

В книге «Ирландия» прослежена судьба шести выдуманных ирландских семей.

О’Бирны, ведущие свой род от союза Конала, наследника верховного короля Ирландии, и Дейрдре, дочери местного вождя во времена святого Патрика.

Макгоуэны, мастеровые и торговцы еще докельтских времен.

Харольды и Дойлы, две семьи викингов, ставших фермерами и торговцами.

Уолши, по происхождению фламандские рыцари, осевшие в Уэльсе; в Ирландию они перебрались во времена англо-норманнского вторжения в XII веке, которое возглавил Стронгбоу.

Тайди, мастеровые и мелкие чиновники, приехали в средневековую Ирландию в поисках удачи.

«Ирландия» — первая книга изумительной саги об Изумрудном острове Эдварда Резерфорда — охватывает одиннадцать веков ирландской истории, излагая ее через приключения и судьбы нескольких семей, о чьей дальнейшей жизни говорится в этом романе.

Рассказ начинается в 430 году с волнующей и трагической истории Конала, племянника верховного короля в Таре, и его страстной любви к прекрасной Дейрдре. Когда верховный король решил взять Дейрдре второй женой, влюбленные сбежали. Несколько счастливых лет они провели в укрытии, но пришла неизбежная расплата. Конал освобождает Дейрдре от ее обязательств перед верховным королем, однако ценой собственной жизни: он соглашается пожертвовать собой в древнем ритуале друидов, чтобы спасти свою любовь и землю от страданий. Здесь языческая Ирландия предстает во всей своей мифической славе: земля воинов и экстатических праздников, страна, в которой распри кланов сдерживает хитрость верховного короля, а друиды определяют судьбы людей.

Двадцать лет спустя Дейрдре живет со своим сыном Морной в маленьком поселении Дуб-Линн. Морна удивительно похож на своего отца Конала. Однажды к ним приезжает небольшая группа всадников во главе с седым мужчиной, и в нем Дейрдре узнает друида, руководившего принесением Конала в жертву. Но друид изменился: теперь он стал последователем Патрика, человека, который проповедует странную новую веру. Эта вера признает только одного Бога и отвергает человеческие жертвы. Через образ святого Патрика Резерфорд показывает, как гений и человечность этого проповедника превратили Ирландию в часть христианского мира.

Окончательный перелом в кельтской Ирландии происходит в IX веке, когда на остров вторглись викинги. Они появились на наводящих ужас кораблях и прославились как грабители монастырей. Но многие из этих завоевателей предпочли остаться в Ирландии, поселиться на плодородных землях и в процветающих портах. Они и дали окончательное имя этой стране: кельтское название острова Эриу совсем иначе звучало на языке захватчиков, так возникло скандинавское название — Ире-ленд. Викинги также переименовали Дуб-Линн в Дифлин, который в дальнейшем стал богатейшим портом Ирландии. Слияние скандинавской и кельтской культуры показано на истории Харольда и Килинн. Харольд — кораблестроитель в Дифлине, он поклоняется древним скандинавским богам, и среди его предков — храбрейшие норвежские воины. Килинн — прекрасная и одухотворенная наследница Конала — даже подумать не может о том, чтобы выйти замуж за нехристианина.

Харольд и Килинн живут в те времена, когда идет спор за престол верховного короля Ирландии. В 999 году великий король Бриан Бору начинает военную кампанию за объединение Ирландии под своей властью. В романе он получает преданного последователя в лице Харольда. Но не все готовы подчиниться власти Бриана: многие ирландцы выступают против него. А Килинн так просто ненавидит короля.

Через четырнадцать лет после того, как Бриан Бору обретает власть, Харольд и Килинн, оба недавно овдовевшие, начинают испытывать нежные чувства друг к другу, но Килинн, узнав о том, что Харольд верен королю Бриану, расстается с ним. Во время исторической битвы при Клонтарфе Бриан Бору одерживает убедительную победу, благодаря которой прекратились дальнейшие набеги викингов, но для Ирландии эта победа стала пирровой, поскольку обошлась слишком дорого, к тому же в этом сражении убивают Бриана Бору. В последовавший затем мирный период норвежец Харольд и кельтка Килинн, забыв о противоречиях, поженились и прожили счастливую жизнь.

В 1167 году, через век после Нормандского завоевания Англии, король Генрих II Плантагенет из Анжу во Франции стал готовить почву для присоединения Ирландии к Англии. Генрих позволил одному своему вельможе — умному и расчетливому Стронгбоу — устроить в Ирландии английское поселение. Изображая этот бурный период, Резерфорд вводит в повествование молодого наемника, чьи фламандские предки осели в Уэльсе. Парень по имени Питер Фицдэвид приплывает в Ирландию вместе с войсками Стронгбоу в надежде разбогатеть.

В Дублине Питер знакомится с семьей потомков Килинн. Глава этой семьи — женатый священник, имеющий детей, что было в порядке вещей в Ирландской церкви. Питер заинтересовался красивой дочерью Конна — Фионнулой. Она ничуть не против того, чтобы завести короткий роман с воспитанным английским солдатом. Их свидания прекращаются, после того как Стронгбоу просит Питера использовать девушку в качестве шпионки, и Фионнула невольно снабжает Питера сведениями, которые приводят к унизительному поражению верховного короля. И это был один из многих ударов, заготовленных для ирландцев сильным новым хозяином.

В 1171 году король Генрих лично прибывает в Ирландию во главе армии в четыре с половиной тысячи солдат, чтобы напомнить Стронгбоу: вне зависимости от его успешной захватнической политики он должен всегда подчиняться королю. Одержанные Генрихом победы в Ирландии вызывают восторг папы римского, и он посылает королю Генриху письмо, в котором хвалит за военное торжество над ирландцами. Папа дает понять ирландским церковнослужителям, что Рим их не поддерживает. В последующие годы король вознаграждает завоевателей Ирландии собственностью, отобранной им у ирландцев. Наконец и Питер Фицдэвид получает свое: в награду за два десятилетия преданной службы короне ему даруют поместье, которым сотни лет владела семья Фионнулы. Фионнула присутствует при передаче поместья и требует, чтобы Питер позволил ее брату и дальше жить на земле, веками принадлежавшей ее семье. Питера ничуть не трогают переживания женщины, но он разрешает ее брату остаться только при условии своевременной оплаты аренды. Фионнула, уже вышедшая замуж за одного из О’Бирнов, предупреждает Фицдэвида, что однажды ее дети могут спуститься с гор и вернуть себе землю, которая принадлежит им по праву.

К 1370 году англичане в окрестностях Дублина живут в постоянных стычках с ирландцами из внутренних районов острова. Резерфорд показывает это на примере пусть и крошечной, но расположенной в стратегически важном месте деревушки Долки. Неподалеку дублинский юстициар, главный представитель английского короля, отдает семье Джона Уолша древний замок Каррикмайнс, чтобы создать еще одно английское укрепление, способное противостоять сопротивлению ирландцев. Распространяется слух, что О’Бирн задумал налет на Каррикмайнс. Предостережение достигает ушей юстициара, и он созывает совет. В него входят Уолш и Дойл из Дублина, который стал успешным виноторговцем. Дойл предлагает устроить О’Бирну ловушку: тайком отправить в Каррикмайнс все отряды солдат, включая и тот единственный эскадрон, что расквартирован в Долки. На самом же деле Дойл готовится провести одну незаконную операцию, и ему необходимо убрать войска из деревушки. И пока возле Каррикмайнса ирландцы изображают нападение, Долки остается без присмотра. И в это время Дойл, потомок датских пиратов, провозит огромное количество контрабандных товаров; под покровом ночи он вместе с жителями Долки разгружает целых три корабля, тем самым избежав уплаты больших таможенных пошлин.

XV век в Англии отмечен войной Алой и Белой розы, кровавой враждой между двумя ветвями королевского дома Плантагенетов. Хотя кульминация наступила в 1485 году, когда было нанесено смертельное поражение Ричарду III и победа досталась Генриху Тюдору, англо-ирландские распри продолжались. Ирландцы короновали юного претендента на английский престол — мальчика, который якобы был графом Уориком, — и попытались свергнуть Генриха. Но результатом стало лишь еще большее подчинение Ирландии, и теперь остров делится на тех, кто живет в Пейле — прилегающих к Дублину районах, населенных в основном англичанами, — и тех, кто живет за пределами Пейла, то есть остальной ирландский мир. И перед нами предстает жизнь четырех семей в XVI веке: Тайди, Уолш, Дойл и О’Бирн.

Для тех, кто живет в Пейле, важно выглядеть по-английски. И эти правила живо описаны на примере невесты Генри Тайди, Сесили. Ее арестовывают лишь за то, что она надевает шарф, цвет которого говорит о родстве Сесили с ирландцами. Генри надеется вскоре получить право участия в выборах, став свободным гражданином Дублина. Олдермен Дойл помогает уладить дело, но предупреждает Генри, что тот должен быть осторожен. Если узнают, что его невеста — ирландка, это может все погубить. И вот такой вроде бы незначительный эпизод ярко показывает, как разделяется дублинское общество в последующие десятилетия.

Этот неустойчивый политический климат ощущается и во владениях Уолша. По своим адвокатским делам Уильям Уолш вынужден поехать на юг Ирландии. Свою жену Маргарет он просит никому не говорить об этом. И хотя его дело вполне законно, шпионы короля Генриха VIII, против которого постоянно строят заговоры, могут подумать, что Уолш отправляется в сердце Манстера с куда более зловещими целями. Однако Маргарет выдает тайну Джоан Дойл, жене члена городского совета. Уильяму в дальнейшем отказывают в возможности стать членом парламента, а муж Джоан, олдермен Дойл, получает там место. Маргарет ненавидит Джоан, и у нее вроде есть причины: когда-то давно Дойлы приобрели земли, принадлежавшие семье Маргарет.

Но всерьез меняет ирландскую историю то, что Генрих VIII решает аннулировать брак с женой, испанкой Екатериной Арагонской. Папа римский обещал дать разрешение на развод, однако в это время племянник Екатерины становится императором Священной Римской империи. И папа не осмеливается оскорбить монарха Габсбурга ради короля Тюдора. Генрих VIII порывает с Римом, и в Англии — а также в Ирландии — начинается Реформация.

Разрыв короля с папой обостряет разногласия между Генри и Сесили Тайди. В праздник Тела и Крови Христовых Сесили во всеуслышание заявляет, что новая королева — еретичка, а потом добавляет еще, что король будет гореть в аду. Генри Тайди в ужасе, и к тому же судьбе было угодно, чтобы Сесили высказалась перед человеком, который вскоре поднимет ирландцев против короля. Это лорд Томас Фицджеральд, влиятельный член аристократического мира, прозванный Шелковым Томасом, поскольку носил одежду из очень дорогого шелка.

Вскоре после праздника Тела и Крови Христовых Шелковый Томас отказывается от своих клятв верности английскому королю и объявляет себя новым защитником Ирландии. Как и многие его соотечественники, мечтающие о возрождении гэльской Ирландии, Шон О’Бирн взволнован таким поворотом событий и даже является к Уолшам, требуя, чтобы Уильям поклялся в верности Шелковому Томасу.

Сесили Тайди тоже заражается этой лихорадкой и обращается к Томасу из окна башни: она выкрикивает обещания, которые разносятся по улице. Ее публичная клятва верности Фицджеральдам ужасает мужа Сесили. Тайди понимает: Сесили уничтожила все шансы на повышение его статуса в гильдии.

Дойлы продолжают противостоять Фицджеральдам в пользу Батлеров, сторонников Тюдора.

Обеспокоенный возможными в близкое время сражениями олдермен Дойл решает отправить Джоан в Долки, относительно безопасное место. Но он не знает, что Маргарет также строит планы — планы мести: она подговаривает Шона О’Бирна похитить Джоан на пути в Долки и потребовать за нее выкуп, который будет разделен поровну между Маргарет и О’Бирном. Однако все идет не так, как задумывали похитители: Джоан невредимой добирается до места, а один из сыновей Шона погибает. Уильям Уолш, узнав о попытке похищения Джоан, рассказывает жене о невероятной щедрости Джоан, которая предложила ему деньги в долг, чтобы он справился со сложными финансовыми обстоятельствами. Маргарет пристыжена. Теперь она ясно видит, что неправильно истолковала все поступки Джоан, что презирала женщину, чьи намерения всегда были только добрыми.

А вот для О’Бирнов все обернулось куда хуже. Шон и Ева воспитывали приемного сына по имени Морис, родившегося в знатной семье Фицджеральд. Когда Морис уже стал юношей, леди Фицджеральд заявила, что настоящим отцом Мориса является Шон О’Бирн; именно поэтому мальчика отдали Шону на воспитание. Видя ярость и унижение Евы, Морис сбегает в Дублин. Там, в самом сердце английского Пейла, живет друг их семьи, и он советует Морису стереть все следы ирландского происхождения. Таким образом Морис Фицджеральд, чья родословная включает принцев О’Бирн, благородных Уолшей, храброго Конала и множество поколений вождей, становится Морисом Смитом.

Теперь уже ясно, что романтический бунт Шелкового Томаса не получает поддержки с континента, от Испании. Генрих VIII отправляет на остров целую армию, и в 1536 году ирландский парламент принимает новый закон, отрекаясь от папы римского и выражая преданность королю Тюдору. Семьдесят пять человек из тех, что действовали заодно с Шелковым Томасом, приговорены к казни. Падение Фицджеральдов — это знак бесповоротного поражения всей Ирландии.

Роман завершается сценой, в которой Сесили Тайди в ужасе наблюдает за костром, что горит перед кафедральным собором Христа. Публично сжигаются иконы в попытке очистить ирландскую веру, и это возвещает новые битвы для каждой души на острове, поскольку религия и политика начинают смешиваться, образуя гремучую смесь. Резерфорд рисует зловещую завершающую сцену, в которой святые реликвии предаются огню, а Бачал Изу — украшенный драгоценностями реликварий, в котором хранился посох святого Патрика, одна из самых почитаемых святынь Ирландии, — исчезает навеки. Это незабываемый момент, и именно теперь наследники принцев превращаются в бунтовщиков.

В «Дублине» описывается история этих семей, но появляются и новые семьи: Смит, Пинчер, Бадж, Лоу, Мэдден и другие.

Колонизация

1597 год

Доктор Симеон Пинчер знал об Ирландии все.

Доктор Симеон Пинчер был высоким, худым, лысеющим человеком, хотя ему и шел всего третий десяток, с болезненной внешностью и суровыми черными глазами проповедника. Он был человеком образованным, ученым, членом колледжа Эммануэль в Кембриджском университете. Однако, когда ему предложили место в новом Тринити-колледже в Дублине, он устремился туда с такой живостью, что его новые наниматели были заметно удивлены.

«Я немедленно приеду, — написал он, — чтобы потрудиться во славу Господа».

С таким заявлением вряд ли кто-нибудь решился бы спорить.

Но он отправился туда не только из миссионерского рвения. Еще до своего переезда в Ирландию доктор Пинчер обстоятельно ознакомился с вопросом. Он, например, узнал, что жители острова, или коренные ирландцы, как их теперь называли в Англии, были хуже животных и что им, как католикам, нельзя доверять.

В Ирландию доктор Пинчер прибыл с твердым убеждением: коренные ирландцы — это низшие существа и сам Господь намеренно пометил их — вместе со многими другими, конечно, — еще в начале времен и предназначил им вечно гореть в адском пламени. Ведь доктор Пинчер был последователем Кальвина.

Чтобы понять, как именно доктор Пинчер толкует учение великого протестантского реформатора, достаточно было послушать одну из его проповедей. Несмотря на молодость, он уже считался отличным проповедником, и его восхваляли за понятность и простоту слов.

— Логика нашего Господа, — мог сказать доктор Пинчер, — как и Его любовь, безупречна. А поскольку мы обладаем способностью рассуждать, которую в Своей бесконечной доброте даровал нам Господь, мы можем понять Его цель. — И, наклонившисьнемного вперед, чтобы помочь слушателям сосредоточиться, доктор Пинчер мог пояснить: — Подумайте. Невозможно отрицать то, что Бог — источник всяческого знания, для Него все века —это один лишь миг, а потому Он должен в Своей бесконечной мудрости знать все: прошлое, настоящее и будущее. Следовательно, и в данный момент Он знает, кто спасется в Судный день, а кто будет отправлен в глубины ада. Он установил порядок всех вещей с самого начала. И по-другому быть не может. И хотя в Своем милосердии Он оставляет нас в неведении относительно нашей судьбы, некоторые уже избраны для рая, а другие приговорены к аду. Божественная логика непогрешима, и все верующие должны трепетать перед ней. Тех, кто отмечен, кто будет спасен, мы называем избранными. Все остальные прокляты и погибнут. И потому, — доктор Пинчер смотрел на слушателей устрашающим взглядом, — вы можете спросить себя: «Кто же я?»

Мрачную логику доктрины Жана Кальвина о предопределении трудно было опровергнуть. В том, что сам Кальвин, глубоко религиозный человек, руководствовался наилучшими намерениями, никто бы не усомнился. Его последователи стремилисьжить по всем правилам, быть честными, усердно трудиться и проявлять милосердие. Но некоторые критики этой доктрины считали, что идеи Кальвина рискованны: они могли привести к излишней суровости. Перебравшись из Франции в Швейцарию, Кальвин создал свою Церковь в Женеве. Правила в его общине были намного строже, чем у протестантов-лютеран, и он верил, что государство должно принудить верующих к строгости законом. Соблюдая собственную строжайшую мораль и донося властям на соседей за любое нарушение Божьих законов, эти люди не только рассчитывали получить место в раю, но и доказывали себе и миру, что они-то и есть те самые предсказанные избранные, которым назначено было прийти сюда.

Вскоре кальвинистские общины появились и в других частях Европы. Шотландские пресвитерианцы были известны строгой приверженностью доктринам предопределенности, Английская церковь и ее сестра Ирландская церковь также прониклись духом кальвинизма. «Только набожные принадлежат Церкви» — так заявляли в их общинах.

Могли ли в общине оказаться те, кто на самом деле вовсе не был избран для рая? Вполне могли оказаться, допускали кальвинисты. Признаком этого являлось любое отступление от строгой морали. И все равно, как заявил доктор Пинчер в одной из своих наилучших проповедей, оставалось немало сомнений.

— Ни один человек не ведает своей судьбы. Мы подобны людям, бредущим через замерзшую реку, глупо не думая о том, что лед в любое время может треснуть, расколоться, бросить нас в ледяные воды, под которыми, скрытые глубоко, горят яростные костры ада. А потому не надувайтесь гордостью, следуя законам Священного Писания, а помните, что все мы жалкие грешники и должны быть смиренными. Потому что это есть Божественная ловушка, и избежать ее невозможно. Все предсказано, и ум Бога, будучи совершенен, не изменится. — А затем, оглядев несчастную паству, доктор Пинчер обычно восклицал: — Но даже если все предопределено, если вы обречены, умоляю — не падайте духом! Потому что, как бы ни труден был путь, нам велено всегда надеяться!

Могла ли быть надежда у тех, кто не принадлежал к кальвинистским общинам? Возможно. Никому из людей не ведомы Божественные помышления. Но все-таки это казалось сомнительным. В особенности для католиков будущее выглядело весьма печально. Разве они не признают верховенства папистов, разве не поклоняются святым как идолам, то есть делают то, что в особенности запрещено Священным Писанием? Разве у них не быловозможности отказаться от своих ошибок? По мнению доктора Пинчера, все последователи папы римского уверенно идут навстречу гибели, а коренные ирландцы, чей дурной характер хорошо известен, скорее всего, уже находятся в лапах дьявола.

Можно ли их спасти, если они обратятся к истинной вере? Можно ли таким образом исцелить их? Нет. Их грехи, полагал доктор Пинчер, — явный знак того, что все они изначально осуждены на ад. Они, как языческие духи, что были заразой тех мест, принадлежали подземному миру. И именно такие мысли поддерживали твердое решение доктора Пинчера, когда он пересекал море, направляясь в Дублин.

А что он думал о собственной судьбе? Был ли Симеон Пинчер уверен, в самой глубине души, что он действительно один из избранных? Он надеялся, что это так. И если в его собственной жизни присутствовали какие-то грехи, пусть совершённые по неосторожности, могли они служить знаком того, что его натура развращена? Доктор даже думать об этом не хотел. Конечно, к греху было склонно множество людей. Но те, кто раскаивался, могли действительно спастись. А значит, если он сам и грешил, то раскаивался в том с полной искренностью. А его повседневное поведение, его ревностное служение Богу доказывало, как надеялся и верил доктор, что он и в самом деле не последний среди тех, кого избрал Господь.

День, когда Симеон Пинчер прибыл в Дублин, был тихим, дул лишь легкий ветерок. Его корабль бросил якорь в устье реки Лиффи. Лодочник перевез доктора на Деревянную набережную.

Не успел доктор Пинчер ступить на ирландскую землю, представленную старым причалом, как произошло странное событие и мир перевернулся вверх ногами.

Через некоторое время доктор обнаружил, что лежит вниз лицом, слышит ужасный грохот и неожиданно получает сильный удар в живот. Доктор с трудом повернулся, посмотрел вверх, моргая, и увидел человека, судя по одежде джентльмена, который отряхивал с себя пыль и с беспокойством глядел на доктора.

— Вы не пострадали?

— Не думаю, — ответил Пинчер. — А что случилось?

— Взрыв.

Незнакомец показал назад, и Пинчер, развернувшись, увидел, что посреди причалов, где он заметил высокое здание с подъемным устройством по соседству, теперь торчит каменный пень, а дома на противоположной стороне улицы превратились в почерневшие развалины.

Пинчер с благодарностью принял протянутую руку незнакомца и поднялся. Нога у него болела.

— Вы только что приехали?

— Да. В первый раз.

— Тогда идемте, сэр. Кстати, меня зовут Мартин Уолш. Тут рядом есть гостиница. Позвольте мне проводить вас туда.

Оставив Пинчера в гостинице, любезный джентльмен ушел, чтобы осмотреть разрушения. Вернулся он примерно через час.

— Странное дело. Несчастный случай, без сомнения, — сообщил он и объяснил, что, похоже, искра, выбитая лошадиной подковой из камня мостовой, попала в бочонок с порохом, который переносил в пороховой склад большой грузоподъемный кран. — Вся нижняя часть Вайнтаверн-стрит разрушена. Даже здание собора Христа, расположенного выше по склону, дрогнуло. — Уолш сухо улыбнулся. — Я слышал о чужаках, приносящих плохую погоду, сэр, но взрыв — это что-то новенькое. Надеюсь, вы не собираетесь и дальше причинять вред ирландцам.

Вполне добродушная шутка, и Пинчер прекрасно это понял. Но сам он не слишком умел шутить.

— Нет, — ответил он с мрачным удовлетворением, — если они не паписты.

— А-а... — Джентльмен грустно улыбнулся. — В Дублине их много, сэр.

Но только после того, как этот добрый самаритянин проводил его в Тринити-колледж и сдал на руки привратнику, доктор Пинчер обнаружил, что и сам мистер Уолш принадлежит римской вере. Это был неловкий момент, отрицать невозможно. Но разве могло Пинчеру прийти в голову, что этот добрый незнакомец, явно англичанин, явно джентльмен, окажется папистом? И, как и предупреждал его Уолш, он действительно с ужасом узнал, что многие благородные жители Дублина, даже самые высокопоставленные, тоже паписты.

Но это открытие всего лишь показало, понял доктор Пинчер, как много нужно здесь сделать.

1607 год

Вечер летнего дня. Мартин Уолш стоял с тремя своими детьми на мысе Бен-Хоут и смотрел через море. Его осторожный юридический ум был занят тщательными расчетами.

Мартин всегда был вдумчивым — староватым для своих лет, часто говорили о нем. Его мать умерла, когда мальчику было три года, отец, Роберт Уолш, — годом позже. Его вырастили дед, старый Ричард, и бабушка, и Мартин, привыкнув постоянно находиться в обществе пожилых людей, бессознательно перенял многие их взгляды и отношение к миру, в том числе и осторожность.

Уолш нежно посмотрел на дочь, пятнадцатилетнюю Энн. Он с трудом верил, что уже должен принять насчет нее решение. Уолш сжал письмо в кармане штанов и снова задался вопросом, как задавался уже много часов: стоит ли рассказывать ей об этом?

Вообще-то, замужество дочери — частное дело семьи. Но оно таковым не было. Не в эти времена. Уолшу очень хотелось, чтобы его жена была жива. Она бы знала, как с этим справиться. Молодой Смит мог обладать хорошим характером, а мог и плохим. Уолш надеялся на лучшее. Но тут было нужно и кое-что еще. Принципы, естественно. И сила, без сомнения. А также не поддающееся определению и имеющее первостепенное значение качество — талант к выживанию.

Ведь для людей вроде самого Мартина — для преданных старых англичан — жизнь в Ирландии никогда не была еще более опасной.

Прошло четыре с половиной столетия с тех пор, как король Англии Генрих Плантагенет вторгся в Ирландию и, заняв место древнего ирландского верховного короля, силой вынудил вождей ирландских кланов формально признать его своим владыкой. Конечно, по другую сторону Пейла, области вокруг Дублина, вожди все равно оставались вождями, и вельможи Плантагенета, вроде Фицджеральдов, которые вскоре уже перестали слишком отличаться от ирландцев, правили островом на старый лад. Но семьдесят лет назад король Генрих VIII сверг Фицджеральдов и ясно дал понять, раз и навсегда, что Англия намерена напрямую управлять западным островом. Он даже принял на себя титул короля Ирландии.

Несколько лет спустя больной английский монарх Генрих VIII, сменивший шесть жен, умер. Около шести лет правил его сын Эдуард, слабенький мальчик, еще пять лет престол занимала его дочь Мария. А потом корону надела Елизавета, королева-девственница, и уже почти полвека она оставалась на английском троне. И эти монархи пытались управлять Ирландией, и все они находили это весьма нелегким делом.

На остров присылали лордов-наместников, и одним из них доставало мудрости, а другим — нет. Это почти всегда были английские аристократы со звучными именами или титулами: Сент-Леджер, Сассекс, Сидни, Эссекс, Грей. И они всегда сталкивались с одними и теми же традиционными ирландскими проблемами: старинные английские семьи — Фицджеральды и Батлеры — продолжали завидовать друг другу; ирландские вожди не выносили королевского надзора: в Ульстере могущественные О’Нейлы до сих пор не забыли, что когда-то были верховными королями Ирландии. И все — да, все, включая преданных английских сквайров вроде Уолшей, — были только рады отправлять посланников к монарху, чтобы подорвать авторитет и власть лорда-наместника, если его решения им не нравились. Ведь наместники являлись сюда, чтобы превратить Ирландию во вторую Англию, а вовсе не для выгоды ирландцев. Вместе с ними явилась толпа искателей фортуны, так называемые новые англичане, жаждавшие получить землю. Некоторые из этих жуликов даже пытались утверждать, что происходят от давно забытых поселенцев Плантагенета и что у них есть право на ирландскую собственность.

И стоило ли удивляться, когда английские лорды-наместники обнаруживали, что Ирландия сопротивляется переменам, или новым налогам, или английским авантюристам, пытавшимся украсть землю? За время детства Мартина Уолша постоянно возникали бунты, особенно на юге, где Фицджеральды в Манстере ощущали угрозу. При этом многие не просто подозревали, а были уверены в том, что английские официальные лица намеренно пытаются возбудить беспорядки.

— Если они сумеют подтолкнуть нас к серьезному бунту, — приходили к выводу некоторые ирландские землевладельцы, — то сразу конфискуют наши поместья и наложат на них лапу. Вот что они задумали.

Но только в конце долгого правления Елизаветы было поднято настоящее восстание.

Из всех ирландских провинций Ульстер имел репутацию наиболее необузданного и самого отсталого. Ульстерские вожди наблюдали за продвижением английских порядков в других провинциях с отвращением и все нараставшим беспокойством. Самый крупный из них, О’Нейл, получивший образование в Англии и носивший английский титул графа Тиронского, обычно умудрялся поддерживать там мир. Но в конце концов именно Тирон и возглавил восстание.

Чего он хотел? Править всей Ирландией, как его далекие предки? Возможно. Или просто желал так напугать англичан, чтобы они предоставили ему владеть Ульстером как своей собственностью? Тоже возможно. Но он, как и Шелковый Томас за шестьдесят лет до него, воззвал к истинным католикам, в противоположность еретикам-англичанам, и отправил послание католическому королю Испании, прося войска. И на этот раз отряды католиков — четыре с половиной тысячи солдат — действительно прибыли. Граф Тирон и сам был опытным воином. Он разбил первые английские силы, посланные против него в Ульстер, в битве при Йеллоу-Форде, и люди поспешили к нему со всего острова. Это было всего десять лет назад, и никто в Дублине не знал, что может произойти, но затем Монтджой, жестокий и опытный английский военачальник, разбил Тирона и его испанских союзников в Манстере. И после этого Тирон уже ничего не мог поделать. В тот самый момент, когда старая королева Елизавета лежала в Лондоне на смертном ложе, граф Тиронский, последний из вождей Ирландии, капитулировал. Но англичане оказались на удивление снисходительны к нему: они позволили графу сохранить часть древних земель О’Нейлов.

На трон Англии взошел новый король — Яков, один из кузенов Елизаветы. Игра Тирона была закончена, и он это понимал. Но стало ли в Ирландии безопаснее?

Уолш смотрел на море. Справа от него раскинулся широкий Дублинский залив, уходивший к южному мысу и порту Долки. Слева — странный маленький островок с расщелиной в утесе — Ирландс-Ай, так теперь иногда называли этот островок люди. А по другую сторону залива, на севере, поднимались голубовато-серые горы Ульстера. Если он вообще собирался заговаривать на эту тему, решил Уолш, то теперь самое время.

Характер Мартина Уолша можно было угадать по его внешности. На мягких кожаных башмаках виднелось несколько пятен высохшей грязи и пыль, поскольку, доехав верхом до основания мыса, мимо замка его друга лорда Хоута, Мартин предпочел подняться на вершину пешком. Но его тщательно вычищенные утром штаны и дублет оставались все такими же чистыми. Поскольку день был теплым, Уолш скакал без плаща и даже без шляпы, и его волосы, пока еще каштановые, свободно падали на плечи, однако в небольшой остроконечной бородке уже пробивалась седина. Осторожный, чистоплотный, спокойный, негорделивый... семейный человек. И единственной посторонней вещью, которую мог бы заметить новый знакомец, был серебряный крестик, висевший на груди Мартина.

Письмо доставили Уолшу этим утром. Прочитав его и переварив содержание, Уолш мог прийти только к одному выводу: автор письма очень спешил, узнав, что Лоуренс и Энн собираются уехать.

— Я получил письмо от Питера Смита, — тихо сказал он. — Насчет его сына Патрика. Ты его знаешь?

Сыновья промолчали, хотя Лоуренс внимательно посмотрел на Энн, а потом вопросительно — на отца.

— Я с ним встречалась раз или два, отец, — ответила девушка. — Когда была с мамой в Дублине.

— Ты с ним разговаривала?

— Немножко.

— И что ты о нем думаешь... о его характере, я имею в виду?

— Что он честный и благочестивый.

— Он тебе понравился?

— Пожалуй, да.

Мартин Уолш немного подумал. Он не слишком близко знал ту семью. Смит — уважаемый дублинский торговец и католик. В этом Мартин не сомневался. А что еще? Смит жил в Дублине, лет двадцать назад он ссудил деньги одному землевладельцу к югу от города под залог имения. После этого, как то было в обычае у ирландцев, он мог пользоваться имением как своим до полной выплаты долга. На взгляд Уолша, Смит по меньшей мере наполовину был джентльменом. И в нем явно чувствовался аристократ. Вот только насчет происхождения этой семьи не было полной ясности, и Уолшу это не нравилось. Питер отвергал слухи о том, что его отец Морис — урожденный Фицджеральд. Макгоуэн утверждал, что на самом деле он был сыном О’Бирна из Ратконана в горах Уиклоу. Думайте как хотите. Однако в любом случае происхождение у него благородное. Но правда состояла в том, что Уолш практически не знал семью Смит. Он слышал, что у них несколько детей, но разузнать подробнее ему не удалось. Нужно действовать активнее. А вот его родственнику Дойлу наверняка все известно.

Что до письма Питера Смита, то тут все было понятно. После нескольких милых комплиментов в адрес дочери Уолша и ее репутации он спрашивал, не могли бы они обсудить возможность, только возможность, обручения этой драгоценности с его сыном, пораженным красотой девушки и ее чудесным характером.

— В письме говорится об обручении. Выглядит странным, что он готов просить твоей руки после столь краткого знакомства, — заметил Уолш.

Конечно, принцы могли жениться, всего лишь выслушав доклад посла и имея миниатюрный портрет невесты, но сквайры в окрестностях Дублина обычно знакомились семьями, прежде чем обвенчаться.

— Мне бы хотелось узнать его получше, отец, если он серьезно мной интересуется.

— Конечно, дитя мое. — Уолш кивнул и снова повернулся к морю.

Поэтому он не заметил взгляда Орландо, брошенного на сестру, и ее ответного предостерегающего взгляда.

Орландо был взволнован. И доволен собой. Потому что он догадался.

Впервые это произошло прошлым летом, когда Энн приехала домой из Франции. Они вместе отправились на прогулку и примерно в миле от дома встретили молодого человека. Энн и этот юноша как будто узнали друг друга, но незнакомца Орландо не представила. Они немного прошли вместе к каким-то деревьям, и там, найдя большой упавший ствол, Энн и этот человек сели поговорить, а Орландо тем временем изучал лесок. По какой-то причине Энн взяла с него обещание никому не говорить о той встрече; и Орландо весьма гордился тем, что старшая сестра так ему доверяет.

И хотя Орландо был на шесть лет моложе Энн, она играла большую роль в его жизни. Старший брат Лоуренс, которого Орландо считал героем, всегда был добр к нему, но брат учился за границей с тех пор, как Орландо вообще помнил себя, и потому дома появлялся лишь от случая к случаю. Еще два года назад Энн училась у отца Бенедикта, и уроки проходили в комнате, которую они называли классной, рядом с залом. И именно Энн, еще до того, как пришла очередь Орландо брать уроки у отца Бенедикта, научила его буквам, и именно она летними вечерами читала ему, а ее каштановые волосы падали в сторону, когда она склоняла голову, и Орландо прислонялся к ее плечу и, слушая, вдыхал нежный запах этих волос. Или же она рассказывала ему истории о разных глупых людях, и Орландо хохотал. Энн была прекрасной старшей сестрой.

Потом отец отослал ее в Бордо, в какую-то французскую семью.

— Я не хочу, чтобы моя дочь выросла как какая-нибудь провинциальная англичанка, — сказал он.

После первого года пребывания во Франции Энн вернулась довольно серьезной, но осталась приветливой и иногда взрывалась весельем. И раз уж она велела ему хранить тайну, Орландо скорее умер бы, чем выдал сестру.

В последующие недели они несколько раз отправлялись в поездки верхом на встречу с тем молодым человеком. Дважды они встречались на длинной полосе песчаного берега напротив маленького островка с расколотым утесом, и Энн вместе с юношей скакала вдоль берега, пока Орландо играл в дюнах. Каждый раз Энн просила брата хранить секрет, а родителям говорила:

— Возьму Орландо покататься по берегу.

Умнее ничего и не придумать было.

Когда этим летом Энн приехала домой, встречи возобновились. И еще Орландо получал от сестры письма, которые доставлял молодому человеку, ждавшему в ближнем лесу. Но Орландо до сих пор не знал имени юноши или характера этих встреч. А если время от времени он осмеливался спросить, ответы сестры лишь смущали его.

— Он передает мне письма для одной девушки в церковной школе во Франции. И рассказывает о ней. Вот и все.

— А он собирается ее увидеть?

— Когда-нибудь, полагаю.

— А он собирается на ней жениться?

— Это секрет.

— А как ее зовут? А его как зовут? А почему он передает письма через тебя? А почему нам нельзя узнать больше?

— Все это секреты. Ты слишком молод, чтобы понять. А если будешь приставать с вопросами, глупый мальчик, я больше не стану брать тебя с собой.

Орландо не слишком понимал, что все это значит, но вовсе не хотел, чтобы его оставляли дома, и потому спрашивать перестал. Но накануне утром Энн отвела его в сторонку и заставила пообещать никогда и никому не рассказывать о том, что он видел. И он поклялся своей жизнью, что будет молчать. Но конечно, гадал, почему это так.

И вот теперь он понял. Тот молодой человек, должно быть, и был сыном Питера Смита. И он ухаживал за Энн. И никто об этом не знал, кроме Орландо. Глаза мальчика сияли, когда он думал о своем участии в таком приключении. И если по какой-то причине Энн чувствовала, что должна обманывать отца, так об этом Орландо не думал ни секунды.

Лоуренс откашлялся. Выглядел он серьезным. Если между Мартином Уолшем и его старшим сыном и существовали какие-то разногласия, то оба старались скрыть это от Энн и Орландо, в особенности после смерти их матери. И Лоуренс уважительно дал понять отцу, что хотел бы поговорить с ним наедине.

— А мы уверены, какую веру исповедует та семья? — осторожно спросил он, поскольку они затрагивали опасную тему.

Если Реформация, как серия землетрясений, проложила глубокие трещины по всей Европе, то в Ирландии поначалу трясло едва заметно. Король Генрих закрыл несколько монастырей и раздал их земли. Потом были разные грубые святотатственные действия, вроде сожжения святых реликвий в Дублине и утраты посоха святого Патрика. Но правление Эдуарда, короля-мальчика, во время которого и произошла протестантская революция в Англии, оказалось таким коротким, что у протестантов не нашлось времени для каких-то серьезных действий за морем, в Ирландии, а потом королева Мария вернула отцовское королевство Риму. В Англии ее звали Марией Кровавой, но ее стоило и пожалеть. Гордая, царственная, она видела, как отвергли и унизили ее мать. Не стоило удивляться тому, что она была яростно предана своему католическому наследию. И осознавала ли она вообще отвращение своих английских подданных, ценивших островную независимость, когда выходила замуж за кузена, Филиппа IIИспанского? Но, оставшись бездетной, брошенная Филиппом, Мария вскоре умерла, а англичане велели ее испанскому муженьку больше к ним не соваться. Однако в Ирландии правление Марии оказалось достаточно спокойным. Монастырские земли, розданные Генрихом, не вернулись, правда, Церкви: ирландские джентльмены-католики не были настолько набожными, чтобы отказаться от того, что упало им в руки. Но в духовном плане правление Марии было возвращением к нормальной жизни.

И только во время долгого правления Елизаветы в Ирландии вновь начались религиозные проблемы. Но за это вряд ли можно было винить саму королеву.

Лозунгом королевы Бесс всегда был компромисс. Решено было, что должна существовать Общенациональная церковь, иначе возник бы беспорядок. Но Английская церковь, как представляла ее себе Елизавета, выглядела весьма умной смесью, которая, как все надеялись, удовлетворит и умеренных католиков, и протестантов. Послание королевы к подданным было предельно ясным: «Если внешне вы будете подчиняться правилам, верьте в душе во что хотите».

Но история была против Елизаветы. Вся Европа уже разделялась на вооруженные религиозные лагеря. Католики были полны решимости сражаться с еретиками-протестантами. Король Филипп Испанский, потерпев неудачу со своей кузиной Марией, предложил даже руку Елизавете, чтобы сохранить Англию для своего рода и для католицизма. Но подданные Елизаветы уже приняли протестантство, а некоторые даже стали пуританами, и когда в 1572 году французская королевская семья организовала массовую резню протестантов в ночь святого Варфоломея, когда были убиты тысячи ни в чем не повинных женщин и детей, католикам в Англии досталось не на шутку. Но самый сильный удар по надеждам Елизаветы на компромисс нанес сам Рим.

— Папа римский отлучил королеву от Церкви.

С этой новостью однажды явился домой дед Мартина Уолша Ричард.

Это было одно из событий раннего детства, которые Мартин запомнил.

— Ох, как бы мне хотелось, — не раз и не два повторял потом дед, — чтобы он этого не делал!

Католики больше не обязаны были хранить верность королеве. И вскоре государственный совет, боясь, что католики могут оказаться предателями, начал их преследование. Прибывших с континента священников арестовали как шпионов и мятежников. Кого-то из них казнили. А когда Филипп Испанский наконец отправил свою могучую Армаду за море, чтобы завоевать остров еретиков, — и мог бы преуспеть, если бы сильный шторм не разбросал его галеоны вдоль побережья, — большинство англичан пришли к самому простому выводу: католики — это враги.

Кроме, пожалуй, Ирландии.

— Во времена моего отца, — вспоминала иногда королева Елизавета, — иезуиты явились к О’Нейлам, чтобы защитить какого-то изменника, так О’Нейлы просто прогнали их.

А когда невезучие галеоны испанской Армады были выброшены на берег, граф Тирон безжалостно перерезал всю их командупросто для того, чтобы показать английской королеве: коренным ирландским лордам можно доверять. В Англии поняли: католическая вера как таковая вовсе не обязательно приводит ирландских вождей к конфликтам с короной. Что до старинных семей англичан, гордых своей преданностью, то почти все джентри и большинство торговцев были по-тихому католиками, и королева вместе с государственным советом пыталась найти равновесие.

Если Ричард Уолш не желал отвергать Рим ради Церкви Елизаветы — Церкви Ирландии, если ей угодно, — то он все же мог сказать с кривой улыбкой: «Они так старательно следуют правильному внешнему виду, что почти начинаешь задумываться, а католики ли они вообще?» Тот, кто не посещал службы, должен был платить штраф, но эти штрафы не всегда удавалось получить. Даже католических священников, если они не доставляли хлопот, оставляли в покое. Но куда более серьезным и более оскорбительным было то, что католикам запрещалось занимать официальные должности.

— Но они же не могут на самом деле применять это правило, — любил напомнить Ричард. — Чаще всего единственный местный джентльмен, который годится для службы в магистрате, как раз католик!

И на это правило обычно не обращали внимания. При всех этих обстоятельствах люди вроде Ричарда Уолша могли сохранять двойственную преданность.

Но годы шли, и становилось все хуже. Явились новые англичане и стали занимать место под солнцем. Мало-помалу старых английских католиков вытеснили с официальных должностей. Законы против их веры ужесточились.

— С нами обращаются как с чужаками в нашей собственной стране! — начали жаловаться старые англичане.

После смерти королевы Елизаветы трон перешел к ее кузену Якову Стюарту, шотландскому королю. Его энергичная мать, королева Мария Шотландская, была католичкой, и ее заговоры против еретички королевы Елизаветы в конце концов стоили Марии головы. Но ее сын Яков был приведен к протестантству шотландскими лордами. Однако, возможно, новый король проявил бы больше симпатии к преданным сквайрам-католикам в Ирландии. Имелись намеки на то, что он на это способен. До прошлого года.

5 ноября 1605 года. Эта дата потрясла всю Англию. Группа заговорщиков-католиков во главе с Гаем Фоксом попыталась взорвать здания парламента, палаты лордов, палаты общин и самого короля Якова, но об этом узнали многочисленные королевские шпионы. И в последующие века этот возмутительный исторический эпизод превратился в популярный стишок:

Запомните на века события пятого ноября. Порох, измена и сговор.

Ведь нет причин забывать, как мог бунт колыхать1.

И после этого у английских пуритан и английского парламента не осталось никакого доверия к католикам.

И в каком положении оказались Уолши? В трудном. А возможно, могли однажды оказаться и в опасности. Так это понимал Мартин Уолш. И в таком случае какой ему нужен зять? Католик, конечно же. Уолш совершенно не желал иметь внуков-протестантов. Ему нужен был человек вроде него самого: преданный, но умный и воспитанный. Человек, который не позволит, чтобы сердце управляло головой. Готовый к компромиссу. Был ли молодой Смит таким человеком? Уолш не знал.

И только теперь он заметил, что все это время старший сын внимательно смотрел на него. Мартин улыбнулся:

— Не бойся, Лоуренс, я хорошенько все разузнаю, можешь быть уверен.

Но Лоуренс не улыбнулся в ответ. И Мартину даже показалось, что взгляд его сына был подозрительным и холодным. Наконец Лоуренс заговорил.

А Мартин, слушая его, слегка морщился и грустно глядел на Лоуренса. Отцу нелегко презирать собственного сына.

Лоуренсу очень хотелось промолчать. Ему было ненавистно огорчать доброго отца. Если бы только между ними не пролегла эта ужасная пропасть лжи, хотя Лоуренс все равно не знал, что с ней делать. Пропасть разверзлась из-за его образования.

Мартин купил чудесное имение в Фингале, на краю древней Долины Птичьих Стай, в самом сердце старого английского Пейла. Хотя его друг лорд Хоут присоединился к елизаветинской Церкви Ирландии, большинство местных джентри, вроде соседей Толботов из Мэлахайда, были католиками и нанимали католических наставников для обучения своих детей. Ведь самые серьезные компромиссы всегда встроены глубоко в систему. Деньги для содержания дома, например, доставлялись из поместья, которое жена Ричарда, урожденная Дойл, купила по дешевке, когда были разорены монастыри. Их родственники Дойлы — явно ради мирской выгоды — присоединились к Ирландской протестантской церкви десять лет назад. Лоуренсу это было противно, однако его отец, оставаясь добрым католиком, воспринял все философски и сохранил прекрасные отношения с протестантской родней. Вот только когда дело дошло до образования, подобный компромисс стал невозможен.

— Англичане не просто протестанты. Они превращаются в пуритан, — заявил Мартин. — Ты не можешь там учиться.

Но разве у них был выбор? В Ирландии всегда не хватало собственных университетов, но в недавнее время появилось новое учебное заведение — Тринити-колледж, его основали в Дублине, чтобы восполнить такую недостачу. Однако вскоре стало ясно, что Тринити-колледж предназначен в основном для новых английских протестантов, а потому католики, естественно, держались от него в стороне. И в таком случае оставались лишь семинарии и колледжи в континентальной Европе. И как многие другие джентльмены вроде него, Мартин Уолш отправил сына на континент — в Испанию, в Саламанку. И там, слава Богу, думал Лоуренс, он увидел совсем другой мир.

Когда могущественная Католическая церковь была вынуждена столкнуться с протестантской Реформацией, кое-кто воспринял это с яростью, но чаще храбрые и благочестивые католики смотрели на все иначе.

— Протестанты правы, — соглашались они, — когда говорят, что в Католической церкви слишком много продажности и суеверий. Но это не причина, чтобы разрушать тысячелетнюю духовную традицию. Мы должны очистить и обновить Святую церковь, и тогда вера воссияет новым ярким светом. И это священное пламя нужно будет защищать. Мы должны подготовиться к борьбе с врагами за нашу Церковь.

В результате родилось движение, известное как Контрреформация. Католическая вера — чистая, неиспорченная, простая, но сильная — намеревалась сопротивляться. Лучшие мужчины и женщины были готовы к битве. И где же Церковь могла найти рекрутов для этой великой цели? Конечно же там, где обучались лучшие молодые люди. В семинариях и церковных школах.

Лоуренс любил Саламанку. Он жил в Ирландском колледже и посещал университет, где был интересный и разнообразный курс обучения.

А в начале третьего года его пригласил к себе проректор и спокойно поинтересовался, чувствует ли Лоуренс в себе призыв к религиозной жизни.

— Мы с вашими преподавателями сошлись на том, что вам следует продолжать учебу и серьезно заняться богословием. Вообще-то, мы думаем, что у вас есть все необходимые качества для того, чтобы стать иезуитом.

Вступить в орден иезуитов — это была воистину великая честь. Члены этого ордена, основанного всего семьдесят лет назад Игнатием Лойолой, сразу стали элитой Церкви. Учителя, миссионеры, руководители... Их задача состояла не в том, чтобы удаляться от мира, а наоборот, взаимодействовать с ним. И если Контрреформация собирала армию солдат Христовых, то иезуиты были ее авангардом. Для этого требовалось все: ум, сильный характер, мирские умения. И Лоуренсу казалось, что с тех самых пор, как его семья впервые обрела силу веры в Ирландии четыре столетия назад, все готовило его к этой роли.

— Возможно, — сказал ему проректор, — наше предназначение — разжечь в Ирландии еще более яркое и чистое пламя, чем то, что горело там всегда.

И Лоуренса более чем удивило то, что отец не обрадовался этой новости.

— Я надеялся, у тебя будут сыновья, — пожаловался он.

И хотя Лоуренс вполне его понял, тем не менее такой подход показался ему недостойным.

— Ты все такой же милый, — грустно заметил как-то его отец, — но я чувствую, между нами что-то встало.

— Не знаю, о чем ты, — с искренним удивлением ответил Лоуренс.

— Эти вспышки в твоих глазах. Ты больше не один из нас. Ты мог бы быть французом или испанцем.

— Мы все принадлежим к Вселенской церкви, — напомнил ему Лоуренс.

— Да, знаю... — Мартин Уолш невесело улыбнулся. — Но отцу трудно быть судимым собственным сыном.

Отчасти такая жалоба была справедливой. Этого Лоуренс отрицать не мог. Но подобная проблема возникла не только в его семье. Лоуренс знал и других молодых людей, которые, вернувшись из семинарий, обнаруживали, что в беззаботной вере их родных недостает серьезности и точности. Он понимал своего отца и сочувствовал ему, но изменить ничего не мог.

Вот почему история со Смитом и сестрой, как казалось Лоуренсу, была потенциально очень серьезной. Какое влияние может оказать такой союз на его семью? Лоуренс пытался припомнить что-нибудь, что он слышал о тех людях. Вроде бы там было двое сыновей. И один не сумел закончить обучение.

Но куда более важным был вопрос их веры. Крепки ли они в своих убеждениях? Склонны ли они к уступкам? Если бы только Лоуренс чувствовал уверенность в твердости отца в этом вопросе, но уверенности Лоуренс не ощущал.

Но даже и в таком случае было немного бестактно с его стороны сказать теперь отцу:

— Надеюсь, нам не грозит вероятность того, что этот Смит станет еретиком, как твой кузен Дойл.

Едва произнеся это, Лоуренс понял, что следовало выразиться как-то иначе. Его слова прозвучали почти как обвинение, как будто Дойл и Мартин были настолько близки, что Мартин каким-то образом нес за него ответственность и ничего не предпринял. Лоуренс увидел, как отец поморщился.

— Я уже говорил тебе, Лоуренс, что ничего подобного нет. Возвращайтесь в Испанию, сэр, и посвятите себя учебе.

И уж совсем непростительным было то, что в момент гнева Лоуренс сказал:

— А ты можешь быть уверен, отец, что я добьюсь расследования.

Он произнес эти слова тихо, чтобы их не услышали Орландо и Энн. Однако смысл слов был предельно ясен: отцу более нельзя доверять. И отцовский авторитет Мартина пошатнулся.

О чем они там говорят? Энн прислушивалась, но не могла разобрать. Выглядели оба сердитыми. Может, узнали, что она их обманывала? Но Энн не хотела никакого обмана. Совсем не хотела. Просто она влюбилась. Но и этого она тоже не хотела. А потом вдруг стало слишком поздно.

Когда Энн впервые встретила Патрика, ее мать была жива. Два года назад. Они поехали на праздник на равнине Керраг. Сюда со всех концов страны съехались и англичане, и ирландцы. Энн немного послушала волынки, пока родители смотрели лошадиные бега, а потом решила прогуляться по большой лужайке и тут заметила неподалеку молодых людей из Уиклоу, которые затеяли игру в хёрлинг. И хотя это была ирландская игра, несколько юношей из Дублина составили свою команду. Игра была жаркой, и парни из Уиклоу легко выигрывали, однако перед самым концом двое дублинцев дерзко прорвались вперед, и младший из них сравнял счет. Через мгновение игра закончилась, и Энн собралась уже уйти, как увидела, что те двое юношей из Дублина идут в ее сторону. Сама не понимая, что делает, Энн подождала, пока они не подойдут ближе. Оба широко улыбались, как мальчишки.

— Вам понравилось? — спросил с вежливой улыбкой тот, что был постарше, с темными волосами и правильными чертами лица. — Я Уолтер Смит, а это мой брат Патрик. Как видите, мы свою битву не выиграли. — Уолтер рассмеялся и внимательно посмотрел на Энн, но она этого не заметила, поскольку ее взгляд остановился на Патрике.

Он был выше брата. Худощавый и крепкий. И в его манерах было нечто мягкое. Лицо овальное, на подбородке двухдневная щетина. Судя по всему, борода у него росла очень быстро. Каштановые волосы коротко подстрижены и надо лбом начали редеть. Карие глаза смотрели спокойно, и смотрели они на Энн.

— Ты видела, как я играл?

— Видела. — Энн засмеялась.

Он доволен собой, подумала она.

— К концу я постарался, — добавил Патрик.

— Да они просто нам позволили, — улыбнулся его брат. — Из жалости.

— Ну нет! — Младший казался разочарованным. — Не слушай ты этого парня! — Ласковые карие глаза теперь смотрели прямо в глаза Энн, и девушка, к собственному удивлению, почувствовала, что розовеет. — Как тебя зовут? — спросил он.

Энн вовсе не знала, стоит ли ей ожидать новой встречи с Патриком Смитом или его братом. И потому через несколько дней она испытала легкое волнение, когда, приехав с матерью в Дублин, заметила его рядом с собором Христа. Патрик тут же подошел, вежливо представился ее матери и немножко поболтал с ними — достаточно, чтобы выяснить: по четвергам она обычно ездит в Мэлахайд повидаться с жившим там старым священником. И на следующей неделе он ждал у дороги на Мэлахайд и скакал рядом с Энн примерно с милю.

Вскоре после этого Энн уехала во Францию, а в том же году ее мать умерла. Через несколько дней после того, как пришла эта весть, Энн получила письмо от Патрика. Он выражал соболезнования и сообщал, что думает о ней. В течение следующих долгих месяцев, когда Энн чувствовала себя невероятно одинокой, она довольно часто думала о Патрике. И хотя она любила своего брата и знала, что отец бесконечно любит ее, ничто не могло заполнить болезненную пустоту в ее жизни — там, где прежде всегда ощущалась любовь матери.

Патрик встретил Энн через несколько дней после ее возвращения. И Энн придумала, что нужно брать с собой Орландо. В конце концов, девушка вроде нее просто не могла исчезать куда-то день за днем, ничего не объясняя. Что же до прогулок наедине с молодым человеком, да еще и без дозволения отца, — такое было просто немыслимо. Поэтому Энн нашла отговорку.

Ей это не нравилось. Она была обычной девушкой, но девушкой серьезной. И следовала истинной вере своих предков. Она любила своих родных и доверяла им. И каждый вечер молилась за душу матери и просила Деву Марию вступиться за нее. Энн было противно обманывать отца: она знала, что это грех. И если бы ее мать по-прежнему была с ними, Энн непременно рассказала бы ей о Патрике Смите, но отец — это совсем другое дело. И все равно ей хотелось его совета. Она бы и попросила о нем, но кое-что удерживало ее. Страх. Страх, что отец запретит ей впредь видеться со Смитом.

А она в нем нуждалась. Когда они вдвоем гуляли по тропинкам, Энн чувствовала себя легко и радостно, как ни с кем другим. Когда Патрик подходил ближе, Энн иногда почти дрожала. Когда его мягкие карие глаза заглядывали в ее глаза, ей казалось, что они сливаются воедино. Волнение этих встреч и растущее чувство того, что ее любят, заполняло пустоту, оставшуюся после смерти матери. И к тому лету Энн уже думала, что ей не прожить без Смита.

Но что бы сказал отец, если бы узнал? Конечно, он бы вмешался. А уж ее брат Лоуренс... Энн даже думать не хотела о том, что мог бы сказать он. Нет, если родные узнают о ее встречах с Патриком Смитом, всему придет конец.

А неделю назад Патрик просил ее выйти за него замуж. Они оба понимали, что все нужно устроить очень осторожно, должным образом. Его отец должен встретиться с ее отцом. Две семьи должны оценить друг друга, им ведь предстояло породниться. И знал или нет отец Патрика об ухаживаниях его сына, все равно молодые люди сошлись на том, что Мартина Уолша ни во что посвящать не следует.

— Я просто не осмелюсь теперь признаться ему, — сказала Энн. — Отец решит, что мы его обманывали, и это причинит ему боль, а возможно, и настроит против нас.

Один ужасный момент Энн боялась, что может проболтаться Орландо, но мальчик помнил свое обещание и помалкивал. Энн решила еще раз поговорить с ним — очень твердо, — перед тем, как уедет утром.

Если им повезет, то к тому времени, когда она окончательно вернется из Франции, они с Патриком будут помолвлены. А ее дорогой отец будет думать, что это он все устроил.

Мартин Уолш отвернулся от Лоуренса и задумчиво посмотрел на Энн. Она уже стала красивой молодой женщиной и так напоминала ему дорогую жену. Но все равно она была еще девочкой. Невинной. Которую нужно защищать. Ладно, он поговорит со своим кузеном Дойлом о семье Смита. Но в одном Уолш был уверен: счастье Энн он поставит превыше всего. Это должно быть его целью.

За спиной Энн через пролив виднелся маленький островок с расколотым утесом, и он, казалось, купается в гаснущем оранжевом пламени. А далеко на северо-западе вырисовывался холмТара. Солнце, ставшее кроваво-красным, опускалось за него. Мартин снова развернулся, чтобы посмотреть на юг, через Дублинский залив. Темнело. На дальней стороне залива тьма накрывала и маленький район Долки. А еще дальше к югу, где в вечернем свете можно было видеть вулканические конусы, береговая линия сливалась с угрюмым серым морем.

Компания спустилась с вершины Бен-Хоута и поскакала на запад, через древнюю Долину Птичьих Стай, к дому. Солнце уже спряталось за Тарой, но небо над головами было еще светлым, из-за горизонта на севере разливалось сияние, позволявшее видеть все вокруг.

До дома им оставалось совсем немного, когда в полумиле впереди они увидели двоих всадников, ехавших по дороге с севера, к Дублину. Бесформенная тень позади, ведшая за собой вьючную лошадь, была, без сомнения, слугой, однако мужчина впереди производил сильное впечатление. Даже на таком расстоянии, даже в меркнущем свете его высокое худое тело, слегка наклонившееся вперед, походило на палку или, поскольку мужчина слегка раскачивался, на некое одинокое черное перо, чертившее на пейзаже чернильную линию.

Орландо, поглощенный странным зрелищем, не слышал, как выругался его отец, и не заметил, что его просят остановиться, пока не ощутил на руке ладонь Лоуренса.

— А кто это? — спросил мальчик.

— Человек, с которым тебе не захотелось бы встречаться, — очень тихо произнес отец.

— Протестант. — По тону Лоуренса было понятно, что он мог сказать и проще: «Сам дьявол».

Все молча наблюдали за тем, как похожая на жердь фигура пересекает пустую равнину, явно не замечая присутствия зрителей.

— Это доктор Пинчер, — наконец сказал Уолш.

Именно тем утром доктор Пинчер обогнул могильный холм на склоне над рекой Бойн. Как и все те, кто ходил этой дорогой, он смотрел вниз, туда, где величаво скользили лебеди, и отмечал спокойствие и тишину этого места. Как и другие, он глядел на огромные, поросшие травой могильные холмы, которые высились, словно молчаливые гиганты вдоль узкой гряды, а в его мозгу шевелилась мысль: что это за дьявольщина и как все это здесь очутилось? Если бы кто-нибудь смог ему объяснить — однако никто этого не делал, — что древние насыпи некогда были гробницами, сооруженными в соответствии с точными астрономическими расчетами, доктор Пинчер был бы изумлен. А если бы кто-нибудь из ирландцев рассказал ему, что под этими курганами скрываются светлые залы легендарного народа Туата де Данаан, народа великих воинов и мастеровых, который правил этой землей еще до того, как сюда пришли кельты, доктор Пинчер только бы презрительно фыркнул. Доктор не говорил по-ирландски, да и легенды ирландцев его не интересовали. Но перед самым большим курганом он заметил россыпи белого кварца. Пинчер подумал, возможно, они могут представлять какую-то ценность.

В то утро доктор Пинчер пересек Бойн ниже по течению от древних захоронений и поехал дальше на юг. Несколько дней доктор провел в Ульстере, и это было интересно. Очень интересно. И потому весь день он был занят размышлениями и ни слова не сказал слуге. Доктор Пинчер даже не остановился, чтобы перекусить.

Он уже десять лет прожил в Ирландии, и его мнение об ирландцах ничуть не изменилось. Король Яков дал верное определение: он называл коренных ирландцев-католиков дикими животными.

Кто-нибудь мог бы подумать, что такое мнение кажется странным, если учесть, что мать короля, королева Мария Шотландская, была преданной католичкой и что правители Шотландии ведут свое происхождение от ирландских племен. Но поскольку новый монарх Стюарт был помазанником Божьим, да еще и ученым, то верность его суждений не подвергалась сомнению. К тому же постоянные попытки ирландцев уклоняться от британских правил лишь доказывали, что они не способны сами управлять своей страной.

В Долине Птичьих Стай доктор Пинчер заметил Уолшей, но не обратил на них внимания.

Что бы он ни думал об ирландцах, положение преподавателя в новом учебном заведении приносило Пинчеру некоторое удовлетворение. Тринити-колледж был решительно протестантским, и Пинчер был там не единственным, кто проповедовал доктрину кальвинизма. Так что вряд ли стоило удивляться тому, что католики избегали Тринити, а правительственные служащие и прочие вновь прибывшие из Англии с энтузиазмом его поддерживали. Пинчер с успехом читал лекции по классическим языкам, философии и теологии и вскоре добился того, что его пригласили читать проповеди в кафедральном соборе Христа, где он завоевал у слушателей хорошую репутацию. Деньги, получаемые им за преподавание и проповеди, позволяли доктору жить весьма неплохо.

В особенности потому, что он не был женат. Вообще-то, он подумывал об этом и время от времени встречался с молодыми женщинами, которым казался привлекательным, но все они обязательно говорили или делали что-то такое, что подсказывало Пинчеру: они его недостойны. Поэтому он так и не женился. И все же у него была семья. Его сестра после чересчур долгого девичества наконец вышла замуж за почтенного человека по фамилии Бадж. И около полугода назад доктор получил письмо, в котором сообщалось, что сестра родила сына. Мальчика назвали Барнаби. Барнаби Бадж. Это было солидное, благочестиво звучавшее имя. И до тех пор пока он сам не женился и не обзавелся детьми, Пинчер считал этого малыша своим наследником.

«Я намерен кое-что сделать для него» — так Пинчер написал сестре. И хотя писал он это, руководствуясь естественной семейной привязанностью, все же у него были и дальнейшие планы. Потому что, по правде говоря, с течением времени его сестра стала иногда проявлять недостаток уважения к брату. Но это была только его собственная вина. Пинчер не мог этого отрицать. Он ведь помнил некоторые моменты своей юности и глупую историю, которая заставила его поспешно уехать из Кембриджа. Увы, сестра знала обо всем. А Пинчеру эти воспоминания даже причиняли боль. Но его выдающаяся карьера в Дублине давно перекрыла прошлое. Репутация доктора была надежной. Он много работал, и он ее заслужил. Долгие годы он трудился ради спасения. Был осторожен и благоразумен. Но все равно до сих пор не имел ощутимого доказательства своего положения: собственности. И лучше всего — земли. Но теперь, похоже, все это было рядом.

Ульстер. Божья награда.

В тот день, скача на юг, доктор Пинчер несколько раз вспоминал Двадцать второй псалом и находил его весьма подходящим к случаю. «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться». Видит Бог, он всегда был преданным слугой. И должен теперь верить, что Бог его вознаградит. «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих... чаша моя преисполнена...» Да, избранную паству следует кормить, даже устраивать для нее пиры на глазах ирландцев. «Он покоит меня на злачных пажитях...» Ах, именно это он и видел всю неделю. Зеленые пастбища Ульстера. Вознаграждение Божье. Очень скоро сеятель бросит семя на благодатную почву.

Один благочестивый человек рассказал доктору о ферме в Ульстере. Арендатор собирался отказаться от нее через год или около того, и, скорее всего, ту ферму можно будет купить за хорошую цену. Земля там прекрасная. Если доктор побеспокоится прямо сейчас, то сможет получить обещание, что ему предложат ту землю в первую очередь.

Вот Пинчер и поехал в Ульстер и пришел от него в восторг. Конечно, там все одичало, но земля была плодородной. В особенности доктор был рад обнаружить расположенные вдоль побережья общины шотландцев, настоящих кальвинистов вроде него самого. Они уже перебрались через море и основали собственные небольшие фермы и рыбацкие деревушки. Что до собственности, о которой шла речь, то Пинчер осмотрел ее и поговорил с кем надо. Местечко, если он пожелает, может перейти к нему. Но куда более вдохновляющей для благочестивого человека была мысль о том, что вокруг живут добрые люди.

Подумать только, говорил себе Пинчер, ведь эту землю можно распахать, заселить...

Колонизация. На самом деле процесс колонизации начала католическая королева Мария Тюдор. И хотя ирландцы были католиками, она им не доверяла и потому пожаловала английским джентльменам земли в южной части Ленстера, где были основаны два поселения с военными гарнизонами для защиты тех мест. Попытались создать и другие колонии, в особенности в Манстере, где после большого бунта в период правления королевы Елизаветы отдельные участки земли правительство взяло под свой контроль в надежде, что поселенцы смогут научить ирландцев, как должны жить настоящие английские йомены. Но успеха там не добились, и все равно королевский совет не терял надежды. Что касается Пинчера, то ему казалось, что колонии — это блестящая возможность исполнять Божью волю. Разве не то же самоепроисходило в новых колониях — Виргинии и прочих — в Новом Свете? Вооруженные общины благочестивых пилигримов посреди туземных язычников, которые в свое время будут либо обращены, либо вытеснены в дикие места, а то и истреблены.

Колонизация проводилась достаточно просто. Огромную площадь следовало разделить на участки разных размеров. Англичане или шотландцы, готовые вложить деньги, — их называли предпринимателями — могли рискнуть и получить земельный надел, перевезти туда крепких арендаторов из Англии: йоменов, мастеровых и прочих, конечно же убежденных протестантов, — и потом наслаждаться постоянным доходом. Таким образом они стали бы владельцами идеальных общин. А скромные вкладчики вроде самого доктора могли не упустить блестящей возможности приобрести землю в аренду, а потом сдать ее в субаренду за приличные деньги.

В общем, не приходилось удивляться тому, что сердце доктора переполнялось радостью, когда он обдумывал идею: огромная часть Ульстера избавлена от папистов...

Могло ли это осуществиться? Кто знает? В свое время — да, верил Пинчер. А пока он мог начать, если все пойдет хорошо, с небольшого участка земли.

Поэтому он пребывал в отличном расположении духа, когда, добравшись до Долины Птичьих Стай, заметил католиков Уолшей, но не позволил этой картине испортить ему настроение.

После той их неловкой первой встречи Пинчер лишь изредка видел адвоката-католика. Он подозревал, что Мартин Уолш его недолюбливает, хотя Уолш был слишком джентльменом, чтобы как-то это показать. А вот к сыну Уолша, иезуиту, Пинчер испытывал ненависть и отвращение. О других двух детях Уолша он ничего не знал. Но в общем доктор Пинчер не проявлял особой враждебности к семьям вроде Уолшей. В конце концов, невозможно было отрицать тот факт, что Уолш — настоящий джентльмен, хотя и папист. И до тех пор пока он предан английской короне, а Мартин Уолш был ей действительно предан, не было нужды лишать их права владения, как каких-нибудь простых ирландцев. Пинчер на самом деле не был уверен в том, какой должна быть судьба людей вроде Уолша. Конечно, их следовало понемногу лишать власти. С некоторыми, вроде иезуита Лоуренса, обращаться следовало со всей строгостью. Другие постепенно исчезнут сами собой. Такова была основная мысль Пинчера.

И вдруг его осенила счастливая мысль. К тому времени, когда его племянник Барнаби Бадж достигнет зрелого возраста, останется ли младший сын Уолша по-прежнему папистом, наслаждающимся плодами имения Уолшей? Нет, так Пинчер не думал. Он даже решил с полной уверенностью, что к тому времени с такими, как Уолш, будет полностью покончено.

В самом начале августа Уолш сообщил Орландо:

— Ты скоро познакомишься с молодым Смитом. С человеком, за которого выйдет замуж твоя сестра.

Орландо знал, что отец занимается этим делом с тем самых пор, как Энн и Лоуренс уехали на континент. До этого были долгие разговоры с кузеном Дойлом, с некоторыми священниками из Дублина, встречи с самими Смитами. И после каждой такой поездки Уолш возвращался домой погруженный в мысли, но своими размышлениями ни с кем не делился. И поэтому, когда Орландо услышал, что в субботу днем молодой человек приедет к ним и останется у них на ночь, а потом утром пойдет вместе с ними на мессу, мальчик был чрезвычайно взволнован и переполнен радостью за сестру.

— Думаю, он тебе понравится, — благодушно сказал ему отец.

— Ох, я уверен! — ответил Орландо.

И как же старательно он готовился к встрече! И не забывал о данном сестре обещании. Никто не должен узнать о тайных встречах возлюбленных. Ни словом, ни жестом он не должен выдать себя. При встрече с молодым Смитом следовало вести себя так, словно он видит его впервые в жизни. Снова и снова Орландо повторял это в уме. Он обдумал каждую из глупых ошибок, какие мог бы совершить, и был готов к любой из них. Когда приблизился важный день, Орландо, встревоженный и взволнованный, был уверен в себе. Он их не выдаст.

Утро Орландо провел с одним из рабочих на ферме. Он как раз помогал разгружать телегу торфа, привезенного с болота на севере, когда увидел вдали всадника, скакавшего к их дому. Отец был внутри, и на мгновение Орландо подумал, не следует ли ему побежать навстречу молодому Смиту, дать ему знать, что он честно хранит их тайну. Но после краткого колебания решил, что это может вызвать подозрения и что лучше пусть все идет так, как он и задумывал. Поэтому он просто развернулся и пошел в дом, где нашел отца и сообщил, что к ним едет какой-то незнакомец.

А потому именно его отец вышел навстречу молодому человеку и позвал конюха, чтобы тот занялся конем, а Орландо, изображая смущение, держался в тени в прихожей.

С того места, где он стоял, Орландо казалось, что он смотритсквозь туннель, поскольку за открытой дверью ярко светило солнце. Орландо слышал голоса снаружи, видел тени, мелькнувшие перед входом, а потом появились две фигуры. Впереди шел отец, и он загородил солнечный свет. Вот они вошли и направились к Орландо. Настал его черед.

— Ну, — услышал он голос отца, — вот мой сын.

И тут, моргая на солнечный свет, что опять лился сквозь дверь за их спинами, Орландо с ужасом и явным недоумением уставился в лицо молодого Смита.

Потому что это был вовсе не молодой Смит. Это был кто-то совсем другой.

Затея принадлежала Дойлу. Когда Мартин Уолш приехал к нему, чтобы поговорить о письме Питера Смита, Дойл ответил без колебаний:

— У Смитов отличная репутация, кузен Мартин. Их отец — достойный человек, и вполне состоятельный. И добрый католик, если желаешь знать, хотя кто-нибудь другой, наверное, сможет рассказать тебе больше. И у него двое сыновей. Который из них сватается к твоей дочери?