Головокружение E-Book

Frank Thilliez

VERTIGE

Published originally under the title “VERTIGE”

Copyright © 2011, Fleuve Noir, Département d’Univers Poche

Перевод с французского Ольги Егоровой

Тилье Ф.

Головокружение:роман/ Франк Тилье ; пер. с фр.О. Егоровой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2015. — (Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-10302-3

16+

В новом триллере Франка Тилье «Головокружение» писателюудается создать леденящую и одновременно удушающую атмосферузахлопнувшейся ловушки. Герой романа альпинист Жонатан Тувье, покоривший главные вершины планеты, проснувшись однажды ночью, вдруг обнаруживает, что прикован к скале в странной пещере, выход из которой завален. Вокруг холод, лед, тьма, рядом его пес и два незнакомца: один, как и Тувье, прикован цепью к скале, другой может передвигаться, но на нем железная маска с кодовым замком, которая взорвется, если он в поисках спасения переступит красную линию. Невольные узники теряются в догадках: каким образом и из-за чего они оказались здесь, кто манипулирует ими? Но главный вопрос звучит так: до какой степени отчаяния и озверения способен дойти человек, чтобы выжить?..

Впервые на русском языке.

©О. Егорова,перевод, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство АЗБУКА®

Посвящается Валери и нашим детям

Здравствуй, тьма, мой старый друг,

Я снова пришел поговорить с тобой.

Саймон и Гарфункель

Мы существуем, только когда нас сфотографируют.

Хорхе Луис Борхес

1

Безумие не отозвалось бы так гулко. Хорошенько запомните этот металлический звон. Пока он будет звучать у вас в голове, он будет доказывать, что вы не сошли с ума.

Тьма

Тьма повсюду.

Минут десять я пытаюсь пошевелиться, но не могу. Дома я всегда слышал шум машин за окном нашей спальни. А тут — ничего. Ни звука мотора, ни голосов. Хотя нет, откуда-то доносился свист. Ветер... Где-то стонал ветер.

Где я?

Надо постараться восстановить события, включить память. Вчера вечером я сидел в больнице у Франсуазы.­ Помню, что в палате было очень жарко и я почувствовал себя плохо. Потом... потом я съел какую-то мерзкую бурду и оставался в палате у жены, пока не кончилось время посещений. Когда я вышел, меня подташни­вало. Возвращение домой в Аннеси. Поздно. Перед тем как в одиночестве улечься в нашу просторную и теп­лую кровать, я оторвал листок календаря.

25 февраля 2010 года. Самый разгар зимы.

А проснулся я на чем-то жестком, то ли окоченевший, то ли парализованный.

Шевельнулся большой палец на правой руке. Согнулся, потом разогнулся. Теперь пальцы на ногах. Вроде и связки начали сокращаться одна за другой, и мышцы. Дрогнули веки. На радостях я принялся моргать безостановки. Открыть, закрыть, открыть, закрыть... Похо­же, я оживаю. Через пару минут мне, наверное, удастся­ оторвать от земли свои семьдесят кило и разобраться, что происходит.

Но внезапно я снова замираю от нового звука. От позвякивания, сопровождающего каждое движение мо­его запястья. Вслепую, преодолевая приступы дурноты,­ я приподнимаюсь и щупаю.

Правая кисть перехвачена шершавым кольцом.

Как бы нелепо и нереально это ни выглядело, но, похоже, я закован.

2

Знаешь, мама, я никогда в жизни не видел такого страшного места, как это1. Представь себе унылое плато, которое все время лупят ледяные вет­ра, и температура там может понизиться до минус шестидесяти. Оно занимает широкую расщелину между склонами Лхоцзе и Эвереста. Его восточная оконечность нависает на высоте две тысячи метров над спуска­ющимся к Тибету Кангчунгом, а западная на высоте тысяча двести метров­ переходит в ущелье. Здесь только скалы и льды, даже снега нет, потому что его сдувает ветер. Сейчас ветер бьется в стенку моей палатки. Скоро я погашу фонарик и стану думать о тебе.

Видишь, свобода существует на свете. Она кажется нам недостижимой, и именно это делает ее такой драгоценной. А я сейчас вдыхаю ее полной грудью. Завтра выходим на вершину. У меня с собой вымпел.

Во всяком случае, если на нашей старушке Земле и есть место менее гостеприимное, чем это, я надеюсь туда никогда не попасть.

Письмо Жонатана Тувье к матери от 13 мая 1986 года. Четвертый лагерь на высоте 7925, южная стена Эвереста

Каска... Шланг... Баллон...

Большой палец скользнул по колесику зажигалки, и вот уже желтый язычок пламени заплясал перед металлическим рожком. Тихое шипение — и газ загорелся. Пламя разрослось и поголубело.

Вот и свет.

У меня на голове каска, и от встроенного в нее отра­жателя к стенке красной палатки тянется золотистый конус. Во рту мерзко, язык не шевелится. Наверное, прежде, чем привезти сюда и приковать, меня накачали какой-то дрянью. Пока я спал, мне на голову надели­ налобный фонарь с рефлектором, каким пользуются спелеологи. Рядом лежал баллончик с ацетиленом, соединенный шлангом с каской. На мне была шерстяная рубаха в клетку, штаны на теплой подкладке, пуловер, пуховик, толстые зеленые носки и походные ботинки. Не в силах поверить во все это, щиплю себя. Позвякивание цепи напоминает мне, насколько все реально.

Среди всякой всячины, разбросанной в полном беспорядке по моему полотняному узилищу, я обнаружил­ две пары старых нейлоновых рукавиц, два потрепанных спальника, два махровых полотенца — то ли белых, то ли желтых, при искусственном освещении не разберешь, — и металлический ящик с висячим замком,­ который открывался комбинацией из шести цифр. Тут сработал рефлекс бывалого бойца, и я попытался найти воду или еду, но безуспешно. Тогда глаза мои снова уставились на спальники. Почему их два? И почему две пары рукавиц?

— Франсуаза! Клэр!

Да нет, нет. Моя дочь Клэр где-то в Турции, на практике от школы макияжа и спецэффектов. Франсуаза лежит в больнице. Пока мысли о них проносились в мо­ей голове, снаружи на мое временное пристанище начало что-то медленно капать. Похоже, дождь.

Я подышал в ладони, стараясь их согреть, и с ужасом заметил, что исчезло серебряное обручальное кольцо. Глаза мои заметались по синему коремату2 на дне палатки. Кольцо вот уже восемнадцать лет не покидало пальца даже в самые трудные моменты, и проще было отрезать мне руку, чем отнять его. А сейчас кто-то осмелился украсть у меня кольцо? По какому праву?

На правой руке болталась цепь из массивных звень­ев, запястье охватывал железный браслет с огромным­ замком. Я ухватился за замок и дернул изо всех сил. Никакого эффекта. Постепенно мое пятидесятилетнее тело вновь обретало чувствительность. Снизу, под плот­ной пенкой, угадывалась неровная и жесткая поверхность. Сзади, в углу палатки, стоял проигрыватель с двумя пластинками. На сорок пять оборотов, насколько я заметил.

Я с трудом поднялся на четвереньки, все тело болело. Фонарь у меня на каске освещал только то место, куда я поворачивал голову. Страшный сон продолжался. Названия на конвертах пластинок: «Птицы вашего сада. 24 записи» и «Wonderful World» Луи Армстронга.­

Я ничего не понимал. Что до проигрывателя, то это был, скорее, электрофон, из тех, на котором в детст­ве я слушал сказки Перро и братьев Гримм. Рядом лежал ушной3 термометр и старый поляроид. Пять кад­ров из шести были уже использованы, оставалось толь­кощелк­нуть последний. Ерунда какая-то, бессмыслица.Все эти предметы не вязались друг с другом, и цепь у меня на руке с ними не вязалась, да и вся ситуация сама по себе ни с чем не вязалась.

Стало так холодно, что пришлось сунуть руки в серые рукавицы. Я встал на ноги — в этом кошмаре вскочишь,­ — поднял ацетиленовый баллон и застегнул­ молнию. Резкий металлический звук всколыхнулмно­жество воспоминаний. Проснуться дикарем, под случай­ным кровом... Головокружение от неизвестности... Высоко в горах... Все это было так давно.

Я выбрался из палатки в ожидании, что увижу какое-то новое место, совсем чужое, но живое. Но снаружи вообще ничего не было. Ни границ, ни оттенков, ни переднего плана, ни заднего. Одна тьма. Единственным источником света был мой налобник. В голове у меня сразу возник образ погруженного в океанскую пучину батискафа, с его слабыми желтыми огнями. Я оглядел­ся, но не увидел ничего, кроме скалы, палатки со старыми креплениями и какого-то темного пятна между камнями.

Я осторожно двинулся с места. Темное пятно обрело резкость. С того места, где оно находилось, ритмично поднимались облачка пара.

Оно было живое.

3

Человеческий организм на шестьдесят-семьдесят процентов состоит из воды. При ежедневном рационе в 3500 калорий необходимо выпивать 3,5 лит­ра воды, и только тогда вода составит резерв организма.

Выживание при любых условиях. Книга, написанная Максом Беком, партнером по восхождениям и другом Жонатана Тувье

Я ускорил шаг. Внутри все замерло и напряглось.

Левое ухо порвано, сухая костистая голова, ножнич­ный прикус... Ну конечно, это он, Покхара. Я нагнулся и прижал его к себе. Мой пес жив.

— Все в порядке, Пок, все в порядке...

Я догадывался, как ему страшно. Чехословацкие овчарки вообще не любят новой обстановки. Я ласково его погладил, стараясь успокоить. У него изо рта шла пена, —видимо, его тоже чем-то накачали. Выпрямившись, я испытал постыдное облегчение: мой пес со мной, я не один.

Я решил двигаться по звеньям своей цепи. Почва под ногами черная и мокрая. Вроде бы идешь вперед, а на самом деле соскальзываешь назад. Покхара постепенно исчезал из виду: света было мало. Ведь собака —живой гимн свободе. Зачем же было его тащить сюда вместе со мной?

Метров десять я прошел по твердой гладкой поверх­ности. Потом ступать стало мягче. У подножия высокой­скалы похрустывала заледеневшая грязь. Справа от меня конус света сразу уперся в отвесную стену. Я поднял­голову, и налобник осветил ледяные и известковые сталактиты, висящие на высоте метров семи. Таких огромных сталактитов мне видеть еще не приходилось. Ну и местечко... Словно разинутая пасть какого-нибудь монстра из фантастического романа.

Я быстро прикинул, что если под ногами грязь, значит лед обтекает вниз. А если лед обтекает или падает, значит есть вода. Хорошая новость... Как говорится, приговоренному объявили, что его казнят не завт­ра, а послезавтра.

Ну вот я добрался до конца цепи, точнее, до ее начала. Цепь намертво закреплена колом, вбитым в скалу, и выдернуть ее невозможно. Я попытался постучать­ по камню: вдруг кусочек отколется? Звук вышел громкий, но ничего не откололось. Скалу обработали со знанием дела, можно сказать, хирургически. С ней справится разве что отбойный молоток.

У ацетиленового баллона имелись серые ремешки, я закрепил его на спине и двинулся вдоль стены напра­во. Мой взгляд, моя жизнь — все сейчас сосредоточилось в этом пучке янтарного света от налобного фонаря.­Слух чутко реагировал на каждый шорох, на каждую упавшую каплю. Нос вдыхал сырость и специфический­ запах мокрого известняка.

Цепь, скорее всего, была длиной метров двадцать. Я опустил голову и осторожно пошел дальше. Впереди проступали пласты округлых минералов — «почек»,­ прозрачного растрескавшегося льда и обломков кварца и полевого шпата. Этот «декор» мог бы смотреться красиво, не будь он таким кошмарным.

Наверное, я бредил, потому что прямо перед собой вдруг увидел отвесную стену из чистого льда. Она поднималась, словно исполинская волна, готовая вот-вот обрушиться и поглотить тебя, точно челюсти. Наверное,­ она тысячелетиями нарастала от влаги, холода и конденсата. Фонарь просвечивал ее вглубь, и она отливала дивной синевой. Подземные ледники образуются на большой глубине, не меньше тридцати-сорока метров. Там, куда никогда не проникают и не смогут проникнуть солнечные лучи.

— Довольно! Хватит, в конце концов! Выпустите меня!

Я сделал полукруг и снова оказался возле красной палатки. Где-то завывал ветер. Покхара не двигался. В груди у него что-то похрустывало. Я долго смотрел на него и соображал, что если воду я нашел — ледяные куски так или иначе можно растопить, — то пищи нигде не обнаружил. Покхара — чехословацкий влчак4, и он скорее волк, чем собака, после того как четыре года назад его сильно избили. Я его знаю как самого себя. Первое, что он сделает, очнувшись, — это примется искать еду.

Снова оставив его, я отправился в другую сторону и, подняв голову, различил в вышине камин5, который уходил в никуда и терялся в темноте. На высоте пяти-шести метров проход был прямым и широким и постепенно сужался до размеров кошачьей лазейки.

— Эй! На помощь! На помощь!

Мои слова гулко раскатились во все стороны. Здесьвсе резонировало, да еще каждый звук усиливался. Желудок свело, и я согнулся пополам, — думал, меня вот-вот вывернет наизнанку. Но все обошлось. Я снова пошел вперед, цепь натянулась до предела, и мои ступни оказались перед нарисованной на земле красной лини­ей. Краска давно высохла... Линия шла вправо-влево и изгибалась, очерчивая круг. Очевидно, это граница моей территории. Тюрьма в тюрьме. Я сосредоточился.­ Нарисованная линия, термометр, фотоаппарат, вини­ловые пластинки... На первый взгляд никакой логики...­ Я двинулся влево. Мои ноги ступали в сантиметре открасной линии, но пересечь ее я не мог. Впереди видне­лись еще стены, а прямо передо мной в скале зияла дыра. Ход, напоминавший просторную галерею, которая сразу же сворачивала в сторону. Может, там разгадка моей несвободы? Может, за этим неприступным лазом лежит простая и прямая дорога наверх?

Почти бегом бросился я обследовать оставшийся участок и оказался перед глубокой шахтой. Я осторож­но наклонился над ней и почувствовал струю воздуха. Ледяной воздушный поток устремлялся вниз, наводяна мысль, что где-то в глубине имеется еще одно огромное подземелье. Я оцепенел. Луч света из фонаря недостигал дна, огонь в горелке потрескивал и дрожал навоющем ветру. Наверное, эта поющая о смерти пасть не имеет конца и уходит к самому сердцу планеты.

С носа у меня стекла капля. Холод усиливался. Я снова двинулся вперед, и световой круг снова высве­тил нечто невообразимое. Я поморгал десять, пятна­дцать, двадцать раз.

Оно по-прежнему было там.

Совершенно подавленный, я принялся потихоньку подкрадываться. По ту сторону красной линии, воз­ле скалы, неподвижно лежал человек, слабо шевелился­ только его застывший от холода большой палец. У ног незнакомца виднелся конверт.

Цепи на человеке не было.

Но его голову и лицо целиком скрывала черная металлическая маска.

4

Я старался вести счет дням. Я пытался также вспомнить из всего, что раньше читал, сколько времени человек может выдержать без еды и питья. От жары меня одолевали головные боли, часто охватывало самое мрачное отчаяние, и я смотрел на нас как на шестерых осужденных, идущих на неизбежную смерть. Каждое утро, когда просыпался, одна и та же мысль приходила в голову: чья очередь?6

Славомир Равич. Форсированным маршем (1956). Этот фрагмент текста Жонатан Тувье подчеркнул много лет назад

В день смерти моего компаньона по восхождению Макса Бека я нашел на биваке его фотоаппарат, «лейку»в черно-сером корпусе. Мне никогда не приходило в голову проявить пленку, она все время со мной, надежно спрятанная в шкатулке с замками-застежками. Иногда­ я уединяюсь на чердаке, достаю ее и просто смотрю.­ Она рассказывает о последних годах наших восхождений с тем, кто долго был моим лучшим другом. Порой сила воображения дает больше, чем долгие описания или зарисовки.

И она, несомненно, бесконечно более разрушительна.­

Вот и теперь мгновенно запечатленный образ распростертого на дне пропасти существа в маске вполнемог бы пополнить мою воображаемую коллекцию ужасов. Его можно было бы поместить рядом с Франсуазой на больничной койке, с ее окончательно облысевшей головой.

Человек в желтом круге света с трудом приподнялся и потрогал маску. Кончики пальцев нащупали огромный замок, висящий на затылке. Он напрягся, потом разозлился и быстро отполз на локтях к самой стене.

— Вы кто? Что это со мной сделали? Где я?

Я понял, что мой налобник его слепит, и чуть отвернул голову, не теряя незнакомца из виду.

— Я Жонатан Тувье. Где мы, я не знаю. Но похоже,в какой-то пропасти. Я очнулся тут, так же как и вы, бездвижения. Сколько времени прошло, я тоже не знаю. Наверное, нам вкололи снотворное или какой-то наркотик.

— Снотворное? В пропасти? Но... но...

Голос у него был странный, искаженный, в маске он звучал гулко, словно человек говорил в тубу. Он снова повалился на землю, пытаясь стащить с головы похожую на шлем маску.

— Успокойтесь, ладно? Давайте разберемся по порядку. Вы видели того, кто вас сюда притащил?

— Нет.

— Скажите, кто вы.

Он поднялся, но тут же снова чуть не упал. Видимо, он тоже получил изрядную дозу. Ростом он выше меня и на вид гораздо крепче. И одежда на нем походила на мою, вот только эта жуткая маска и голос...

— Меня зовут Мишель Маркиз.

Его имя мне незнакомо. На безымянном пальце у него обручальное кольцо, тоненький золотой обруч. На другой руке не хватало нескольких пальцев.

— Вы живете в Аннеси?

— Нет, в Альбервиле.

Альбервиль? Неближний конец от моего дома. Незнакомец повертел головой, оглядываясь вокруг, и направился к шахте:

— Наверное, нам ввели что-то прямо в кровь?

Стараясь не пересечь красную линию — он находил­ся за ней, вне моей досягаемости, — он протянул мне большой пустой шприц. Я стал его внимательно осмат­ривать, держа в рукавицах:

— Возможно.

— А что за штука у меня на лице?

— Что-то... вроде маски, железной маски.

— Железной маски? А ее можно снять?

Я засунул шприц в карман.

— Не похоже... Она охватывает всю вашу голову. Во­лосы, уши... Все...

— Но... зачем? Зачем ее на меня напялили?

— У меня такое впечатление, что от нас чего-то ждут.

Я указал на конверт, лежащий неподалеку от того места, где я обнаружил человека в маске.

— Там конверт... Сходите за ним.

Он как-то странно на меня взглянул. В дрожащем свете налобника его маска меня пугала. Она была сварена из болтов и металлических пластинок, для глаз, носа и рта прорезаны узкие щелки, а уши закрыты полностью. Наверное, она весила немало. Мишель повернулся спиной, и у меня снова перехватило дыхание.

— У вас на спине...

Он остановился и снова на меня посмотрел:

— Что — на спине?

— К вашей куртке пришит лоскуток белой ткани, и на нем написано: «Кто будет вором?»

Он стащил с себя куртку и убедился, что я не вру. Тут у меня зародилось подозрение. Я быстро снял куртку. И на моей тоже красовался лоскуток белой ткани с надписью.

— «Кто будет лжецом?»

Это произнес Мишель, сжав кулаки.

— Что означают эти фразы?

Он не двигался с места, но наконец, видя, что я не отвечаю, пошел за конвертом. Стараясь не приближать­ся, Мишель издали мне его протянул:

— Держите, у вас свет.

Я вскрыл конверт и достал письмо:

— Напечатано на компьютере. Итак: «На одном из вас железная маска с замком. Под этой металлической конструкцией, как раз над черепом, находится...»

Я остановился и грустно взглянул на Мишеля. Потом откашлялся и продолжил:

— «...находится заряд взрывчатки, снабженный механизмом, который приведет ее в действие в случае, ес­ли вы отойдете дальше чем на пятьдесят метров от ваших...»

Пораженный, я снова умолк и огляделся. Черт возьми, сколько же нас здесь? Мишель отшатнулся, схватившись руками за голову. Я не видел его лица, но думаю, на нем сейчас было выражение, как у человека, окруженного стаей волков.

— Продолжайте...

— «...дальше чем на пятьдесят метров от ВАШИХспутников, прикованных цепями. Заряд крошечный, всего несколько граммов, но его хватит, чтобы продырявить вам череп.

Так что отныне вы объединены опасностью. Кроме меня, никто не знает, где вы, а я оттуда, где нахожусь,не смогу оказать вам никакой помощи. Поверьте мне, вас никогда не найдут. Примите как данность, что вы все умрете. Все дело в том, сколько вы сможете продержаться. И во имя чего».

Вы все умрете. В моем мозгу тут же всплыло воспоминание о глубочайшем ужасе, какой мне довелось пережить когда-нибудь в жизни. Меня засыпало лавиной,­я задыхался и постепенно угасал. Это состояние называют медленной смертью. Похоже, мы крупно влипли. Я сложил письмо. Внутри была пустота. Мишель сидел сгорбившись, зажав руки коленями. Я пристально на него взглянул:

— Это письмо вам о чем-нибудь говорит? Для вас есть в нем хоть какой-то смысл?

После каждого слова изо рта вылетало облачко пара, тут же растворяясь в пустоте, и это было отвратительно.

— Говорит ли оно мне о чем-нибудь? Пожалуй, говорит... У меня бомба на башке, так ведь там сказано?

Неожиданно громкий воющий лай заставил насвздрогнуть. Он раздавался словно отовсюду. Я обернул­ся и бросился к палатке, в голосе моего пса послышались угрожающие нотки. Узнаю его стиль: это сигнал о неизбежном нападении.

— Покхара! Пок!

Я подлетел к палатке, скребя цепью по земле. Собаки не было. Снова рычание: оно слышится отовсюду и одновременно ниоткуда. Мишель не отставал от меня, но резко замер, когда я обернулся и сделал ему предостерегающий жест рукой.

— Оставайтесь там!

— Один, в темноте? Ну уж нет! Я с вами. Только не говорите, что здесь еще и собака!

— Это моя собака.

В свете фонаря Покхара резко вскочил. Мне уже приходилось его видеть в таком состоянии: шерсть дыбом, весь во власти дикого инстинкта. Я одним прыжком подлетел к нему и навалился сверху. Он коротко дернул носом, явно меня узнав, но остался в том же напряжении. Тогда я, вслед за ним, поднял глаза.

Еще один. И он нас видит. С двухметровой высоты на нас таращились маленькие круглые глаза. Еще один клон, одетый, как и мы. Железной маски на нем не было, зато на правой лодыжке такая же цепь, как у меня. Он сидел на карнизе, которого я не заметил при первом осмотре территории.

Когда он повернулся, чтобы слезть, я увидел у него на спине тот же клочок белой ткани с надписью:

«Кто будет убийцей?»

5

Несомненно, мечта о блинчике — это всего лишь мечта, а не блинчик. А вот мечта о путешествии — это всегда путешествие.

Высказывание Марека Хальтера, которое Жонатан Тувье любил повторять, сидя в палатке в экспедиции

Мишель и мы с Поком подошли к палатке. Я был вынужден­ держать пса и все время его успокаивать, потому что он все норовил броситься на парня, который гремел цепью. Пок воспринимал это как угрозу. В обычной обстановке Пок довольно миролюбив. Фарид — Фарид Умад, так звали парня, — пытался разбить цепь о каменную стену. Я думаю, это нелучший способ справиться с ситуацией. Неистовство, рефлексия, гнев... А результат один: мы все оказались здесь, в подземелье, в плену, с нацепленными на спину жуткими надпи­сями.

У меня за спиной послышался звук расстегиваемой молнии. Мишель, согнувшись, полез в палатку. Из нас троих он был самым высоким и массивным.

— Можете посветить? Ни черта не видно.

— Секундочку...

Я выпустил Пока и подошел к Фариду. Внешне он чем-то походил на меня. Вжавшись лицом в скалу, он казался скалолазом на маршруте свободного лазания: заостренные скулы, подбородок опирается о карниз, запавшие глаза глядят пристально, не мигая. Фарид Умад... Я готов был отдать руку на отсечение, что ему не больше двадцати. Интересно, смешение каких кровей дало такие прекрасные голубые глаза? Ведь у арабов это большая редкость.

— Пойдем в палатку. Попробуем хотя бы разобрать­ся, что происходит.

— Что происходит? А я вам скажу, что происходит. Нас похоронили заживо. Вы ведь это мне только что прочли?

Я потрогал письмо у себя в кармане:

— Насчет цепи я уже все перепробовал. Бесполезно. Ладно, пошли.

— А ваш пес? Чего он на меня рычит? Не любит арабов?

— Он тебе ничего не сделает.

— Хорошо бы... Только не это... —Фарид подошел, вызывающе коснувшись Пока.

Пес заворчал, но не пошевелился. Фарид нырнул в палатку. Этот паренек, хоть и невелик ростом — не выше 165 сантиметров — и явно в весе пера, но энергии ему не занимать. Я испугался, как бы он не наэлек­тризовал нашу компанию.

Я приказал Поку лежать и тоже вошел в палатку. Она была просторная, метра четыре в длину и два в ши­рину. Как и наши цепи, ее колышки были вбиты в скалу.­

Фарид замахал руками у меня перед носом:

— А перчатки? Где мои перчатки?

— Сожалею, но здесь только две пары.

— Только две? Но нас ведь трое?

Мишель ничего не сказал, только натянул на руки рукавицы и забрал себе спальник, сунув его под мышку. Фарид схватил металлический ящик с кодовым за­мком и встряхнул:

— А что там?

— Посмотри сам.

Я, естественно, говорил ему «ты», ведь он годился мне в сыновья. Я тоже потряс ящик. Он явно тяжелее, чем если бы был пустым, и какой-то предмет внутри его ударялся обо что-то мягкое. Что же до замка... Пожалуй, через некоторое время я размолочу его камнем...­В худшем случае нам останется подобрать комбинацию­ цифр. Их шесть... Значит, миллион вариантов... Невозможно.

— Понятия не имею, что там.

Он выхватил ящик у меня из рук, вышел из палатки и принялся швырять его о скалу. Два раза, три... На сейфе даже царапины не появилось.

Фарид вернулся в палатку и властно щелкнул пальцами:

— Письмо... Прочтите-ка мне это чертово письмо.

Я протянул ему письмо, стараясь угадать в его взгляде хоть искру, которая подсказала бы мне, что я знаю этого неведомого мне паренька. Прошло несколько секунд, и он прижимает письмо к моей груди:

— Что вы такое сделали, чтобы я здесь оказался?

Я осторожно положил шприц возле стенки палатки.­

— Сдается мне, ты меня невзлюбил. Почему?

— Почему? У вас фонарь, перчатки, у вас цепь длиннее, чем у меня, и у вас собака. Вот почему!

Подошел Мишель. Он так и не расстался со спальником, и у меня возникло подозрение, что он вообще собрался надеть его на себя и в нем ходить.

— Это верно. Зачем здесь собака? У меня тоже дома собака. Почему только у вас такая привилегия?

— Вы называете это привилегией?

— В такой дыре — конечно да.

— Прежде чем разобраться с этим, нам надо понять,­ что с нами произошло. И поразмыслить над тем, что написано на наших спинах.

Фарид не сводил с меня глаз. Уже по тому, как он стискивал зубы, я догадался, что парень он вспыльчивый, и такой характер выковался, скорее всего, на улице. Этих ребят из пригородов, с вечно свирепым лицом,­ я видел на телеэкране. У меня создалось впечатление, что парень на все горазд. Гетто, всяческие рисковые кульбиты, сожженные автомобили... Он подышал на руки, все так же пристально глядя на меня:

— А в чем ваше-то преступление?

— Преступление? Я не совершал никакого преступ­ления. Может, ты? Это ведь у тебя на спине самая ужасная надпись.

Фарид пожал плечами и присвистнул:

— Не катит...

Он отвернулся и уселся в углу палатки.

Мишель решился предложить свой комментарий:

— «Кто будет убийцей, кто будет лжецом, кто будет вором...» Почему не написать прямо: «Кто убийца?» Все эти деяния еще предстоит совершить, так, что ли?

— Или предстоит разоблачить... А это, так сказать, определяет будущее амплуа. Так что на всякий случай:­ есть ли среди нас убийца?

Я оценивающе уставился на обоих. Фарид обернулся. Он завладел вторым спальником, глянул на плас­тинки и подпер подбородок кулаками.

— А что это за музыка? Пение птиц... И вот это... «Wonderful World». На фиг это здесь нужно?

Он пошарил вокруг себя, заметил фотоаппарат и повертел его в руках.

— Над нами что, издеваются, что ли?

— Думаю, там остался всего один кадр.

— Ага, фотку щелкнуть, ладно... А мне вот нужна сигаретка, и побыстрее. Вообще-то, я предпочитаю «Голуаз», но согласен на что угодно. Даже на самокрутку. Есть у вас закурить? Что, ни у кого?

Я устроился в центре палатки и положил белую кас­ку у ног, так чтобы свет распространялся равномерно. Ацетиленовый баллон я с себя снял. Холодная сырость­ леденила лицо, из носа капало, и я вытер его рукавом куртки.

— Предлагаю представиться друг другу. Возможно...­ у нас есть что-то общее.

— Блестящая идея, — заметил Фарид, — потреп­лемся, вместо того чтобы попытаться отсюда выбраться. У меня нет ничего общего с тобой и еще меньше — с тем, другим.

Он тоже перешел на «ты» и все время отчаянно тер руки. А он мерзляк, без сомнения. А пещеры мерзляков­ ох как не любят.

— Приступим, я начну. Меня зовут Жонатан Тувье, мне пятьдесят лет. Жена Франсуаза, девятнадцатилетняя дочь Клэр. В молодости занимался альпинизмом, работал в журнале об экстремальных видах спорта«Внешний мир». Теперь живу в Аннеси, работаю в конторе, которая называется «Досуг с Пьером Женье». Ее организовал один из моих друзей. Разные походы, каноэ, рафтинг — в общем, приманка для туристов.

— Так ты из тех, кто спит в спальниках? То есть тебя это не напрягает? Ты в своей стихии, парень, а мне непривычно.

Я не обратил внимания на реплику Фарида и кивнул в сторону Мишеля:

— Теперь вы.

Человек с закованным лицом нервно теребил рукавицы.

— Меня зовут Мишель Маркиз, мне сорок семь лет...исполнится... двадцать седьмого февраля, через два дня. Дома намечалось небольшое торжество, и вот... — Он вздохнул. — У меня жена Эмили... детей нет. Три года я жил в Бретани, в Планкоэте, в деревне, занимался свиньями. — Он стащил рукавицу и показал руку без двух пальцев. — Я хотел сказать, убоем скота. Ну да, механизмы иногда барахлят... Теперь живу в собственном­ доме возле Альбервиля и снова занимаюсь свиноводством. Что еще? Ненавижу снег, сырость и туманы.

— А почему Альбервиль, если вы ненавидите снег?

— Да все из-за Эмили. Ее специальность — спортивная обувь. Дизайн, всякие там чертовски сложные штуки. Ее перевели туда по службе, у нас не было выбора.

— Да, Альбервиль — не лучший выбор, там даже купаться негде.

— Ну, это кому как.

Я повернулся к Фариду. Он сразу выпалил:

— Фарид Умад, ты это уже знаешь. Двадцать лет. Живу при богадельне на севере Франции. Детей нет, жены тоже. И никаких неприятностей.

— Ты учишься? Или работаешь?

— Да так, перебиваюсь случайной работой, то тут, то там...

— А еще? Что-то ты не особенно словоохотлив.

— Все, что мне хочется, так это выбраться отсюда, и поскорей.

— Вот в этом, я думаю, мы все заодно.

Я сдвинул рукав пуховика, чтобы посмотреть на часы. Забыл...

— У меня украли часы. А у вас?

Мишель согласно кивнул. Фарид не пошевелился. Он засунул руки под куртку и свернулся, как маленькая гусеница.

— А я часов не ношу. Не люблю.

У нас и время украли. Вся эта тщательность, это внимание к деталям ставили меня в тупик и явно говорили о том, что наша ситуация просто так не разрешится, несколькими часами дело не обойдется. Я все больше опасался худшего. «Вы все умрете». Мне надо выиграть время. Я подошел к Мишелю и начал внимательно изучать маску, особенно замок:

— Ничего не сделать. Надо бы дать вам в челюсть и посмотреть, сдвинется ли маска хоть на несколько сантиметров.

— Нет уж, как-нибудь обойдусь.

— Ладно... Предлагаю обследовать пропасть. Мы с Фаридом ограничены в передвижении, зато вы, так сказать, более свободны. Позади палатки есть галерея. Дойдите-ка до нее и скажите, не ведет ли она наверх.

— Я бы с радостью, да у меня на голове штуковина, которая может взорваться, если я правильно понял.

— Вы правильно поняли. Но судя по тому, что написано в письме, вы имеете право отойти от нас на пятьдесят метров.

Он пожал плечами:

— Не знаю. А если письмо врет? И она взорвется через пять или десять метров?

Фарид, будучи парнем нервным, развлекался тем, что выдувал облачка пара.

— А может, она и вовсе не взорвется? Если все это блеф? И у тебя на башке нет никакой бомбы? Ты можешь свободно передвигаться, и это неспроста! Иначе тебя бы тоже приковали цепью, соображаешь? А потому пойди-ка в галерею и посмотри, можно ли через нее выбраться.

Мишель кивнул:

— Ладно, попробую.

Я поднял баллон с ацетиленом:

— Отлично. Вперед.

— Погодите, я вот что подумал, — сказал Фарид. — Если эта штука может взорваться, отдалившись от нас,значит где-то на нас должен быть взрыватель, так? Надо проверить. Давайте обшарим свою одежду.

Мы обследовали все: карманы, подкладку...

— Хорошо бы совсем раздеться, похититель мог прилепить его скотчем прямо к нашей коже.

Я сжал зубы и сухо бросил:

— Это потом, позже.

— Почему позже? Почему не сейчас?

— Потому что не хочу раздеваться догола перед типами, которых не знаю.

— Ты не хочешь или тебе есть что скрывать?

6

Выживание разрушает границы сознания. Все, что ты считал глубоко запрятанным, подавленным, вдруг вырывается наружу с десятикратной необузданностью.

Доктор Патрик Пармантье, психиатр. Объяснение, данное комиссии экспертов в ходе судебного процесса над человеком, обвиняемым в убийстве

Фарид и Мишель шли впереди меня, Покхара трусил сзади. После безуспешных попыток разбить наши цепи­ мы, теперь уже втроем, отправились обследовать территорию. Размером наше подземелье было примерно с два теннисных корта и представляло собой скорее овальную, чем прямоугольную, площадку. Мы обогнули расположенную на двухметровой высоте нишу, где сидел юный араб. Кол, к которому крепилась его цепь, находился примерно на уровне моей груди. Почему Фа­рида поместили так высоко? Изучив зарубки от ледору­ба, с помощью которого тело поднимали наверх, я убедился, что, какими бы несуразными ни казались эти подробности, тут все неспроста, все имеет смысл.

Мы добрались до камина, отходившего от потолка метрах в семи вверху. От потока воздуха задрожало пламя горелки в фонаре. Мишель подошел и, сложив ладони рупором, крикнул:

— На помощь! На помощь!

При этом он подпрыгивал на месте, и мы начали подпрыгивать вслед за ним. Я успокоился первым, за мной Фарид. А Мишель продолжал надрываться, пока не охрип. Ему нужна была уверенность, что он сделал все возможное. Не сомневаюсь, что под маской он был на грани срыва. Фарид ходил взад-вперед, скрестив на груди руки:

— Мне двадцать лет, и я вовсе не хочу подыхать. Мыумрем от жажды или от холода. Здесь настоящий ад.

— От холода мы не умрем. У нас есть теплая одежда и вполне приличные спальники, они хорошо держат те...

— Ну да, два спальника. И две пары рукавиц, которые я даже не знаю, как выглядят, поскольку ими сразу завладел наш R2D27. У меня уже руки и ноги закоченели, и я скоро стану похож на рождественскую елку.­Это ты учел или нет?

— ...держат тепло. С водой тоже нет проблем. Там, чуть подальше, есть грязь, значит вода сочится из-под ледника.

— Ледник... И он так обыденно произносит «ледник», словно это совершенно нормально и само собойразумеется. Лично я видел ледники, только когда ездил­летом на море.

Мишель поднял голову, и нос его маски нацелился прямо на камин.

— Может, это какой-нибудь научный эксперимент. Или реалити-шоу. Ну, знаете, такие штуки с секретами? Я их люблю смотреть по телику. Участников запирают, и у каждого своя тайна.

Голос у Мишеля надтреснутый, потому что он на­орался. Фарид не упустил случая его поддеть:

— А у тебя какая, парень? Ты врун, вор или убийца?­

Не обращая на него внимания, Мишель принялся внимательно изучать каменный хаос потолка у нас над головой:

— Не исключено, что они спрятали инфракрасные камеры наверху, за этими сталагмитами, и за нами наблюдают. Может, мы и правда объекты научного эксперимента.

— Это называется сталактиты, а не сталагмиты. И в каком словаре ты вычитал слово «инфракрасные»?­ Ты что, думаешь, что откуда ни возьмись явится волшебник и отвезет нас домой? Слушай, если ты переста­нешь ныть, то очень поможешь нам сосредоточиться.

Я снял с себя баллон с ацетиленом и закрепил его наспине у Мишеля, а потом протянул ему каску. Но она на него не налезла.

— Пойдите-ка осмотрите галерею. Мы с Фаридом не можем зайти за красную линию. Но главное, самое главное: старайтесь не повредить шланг подачи газа. Этот фонарь работает, как зажигалка. Никаких резких движений головой — иначе он погаснет. В этом случае поверните колесико пьезоподжига за отражателем — и пламя снова загорится. Вы можете регулировать подачу газа с помощью краника. Понятно?

Прошло время, прежде чем Мишель ответил:

— Ладно. Но я сделаю не больше тридцати шагов. Хочу напомнить, что...

— Знаем, знаем, — перебил его Фарид. — Бабах!

Мы подошли к границе нашей территории. Несмот­ря на то что цепь у Фарида была короче, мы оба оказались у красной черты. Я в последний раз предупредил Мишеля:

— Без света нам конец, ясно? Этот фонарь — наш единственный маяк на пути к выживанию. Не наделай­те глупостей.

Он кивнул. В воздухе стояли облачка нашего дыхания, и я заметил, что на касках и куртках появились мелкие капельки влаги.

— Раз... два... три...

Считая шаги, Мишель стал удаляться от нас.

— Ну, прямо как Форест Гамп, — пробормотал Фарид. — Какой же это свет?

Я ощущал смолистые испарения, столь неотделимые от любой органической жизни, угадывал укромные уголки, освещенные слабеющим лучом рефлектора.­Я вцепился пальцами в ткань своих штанов. Обернувшись, я увидел, как по мере того, как Мишель удалялся, постепенно исчезает из виду наша палатка. И сразу проявились звуки. Стало слышно, как падают капли, и у каждой своя частота, свой голос, словно кто-то тихонько наигрывает на ксилофоне.

— А тебя похитили, когда ты спал? — спросил я.

— Ага... Я ночевал у матери. Понятия не имею, как они пробрались в дом... А проснулся уже здесь. Никто из моих знакомых не мог бы выкинуть такую штуку. Наверное, это какой-то псих ненормальный. Надеюсь, он ничего не сделал с моей семьей, иначе я его убью.

Семья... Франсуаза в больнице, она ничего не боится. Моя дочь Клэр пробудет в Турции еще пятнадцать дней. Она путешествует и делает муляжи из латекса для киностудии. Мама доживает свои дни в доме престарелых, а отец умер. Фарид прошептал еще тише:

— Слышишь, как шумит? Что это — вода, ветер? Эта проклятая пропасть словно поет.

Черт возьми, а ведь он прав!

— И темнота такая странная. Тебе приходилось спускаться в шахту? Я в одной был, на севере, как раз перед тем, как их позакрывали. Там тоже было темно, но повсюду чувствовалась жизнь, присутствие человека. А дед мне рассказывал, что были слышны удары кирки, голоса шахтеров, чей-то кашель... Эти звуки напоминали, что наверху, несмотря на всю жуть их работы, у людей будет завтра. А здесь... где оно, завтра, а?

Где завтра?.. Я думал о Франсуазе и даже боялся представить себе, как она сейчас беспокоится. Наверное,­ послала мне на мобильный тонны сообщений. По моим подсчетам, сегодня среда. Именно сейчас мы должны были встретиться с донором костного мозга. Мы ждали его почти два года, и теперь через несколько дней ему предстояло подарить моей жене жизнь. Благодаря работе в больнице и своим связям Франсуазе удалось узнать имя донора. Ей хотелось познакомиться со своим спасителем и поблагодарить его. Он согласился при­нять нас. Мы строили столько планов! Лейкемия, в своей беспощадной жестокости, открыла нам глаза.

Застонав от ярости, я дернул цепь, потянул на себя и с грохотом швырнул об землю.

— Эй, дедуля! Не сходи с ума, ты нам нужен. Иди сюда, если не хочешь, чтобы этот мешок с гвоздями разлетелся в клочья.

Я схватил его за воротник:

— Никогда не называй меня дедулей, понял?

Он не знал, кто я, и понятия не имел, что в шестна­дцать лет я не гонял, как он, по улицам, а уже проходил­ скальные стенки на руках, без всяких приспособлений.­ Я оттолкнул его, и тут меня вдруг поразила чудовищная мысль: а ведь это правда, письмо не врало, нас никто не будет искать. Вы все умрете. Сейчас самая середина зимы, а мы под землей, на такой глубине, где нет даже насекомых, чтобы сожрать наши трупы. Мне приходилось бывать в серьезных переплетах и пережить моменты, когда смерть так близко, что чувствуешь ее зловонное дыхание. Но это было очень давно... Теперь у меня жена, у меня растет дочь, и я ее люблю. Я больше не хочу приключений, я выдохся. Но все это слова, а хороший альпинист — альпинист и в жизни.

Далеко впереди погас последний отсвет фонаря. Затих голос, отмеряющий шаги, да и сами шаги... Теперь ничего не видно и не слышно. Только капли, дуновение воздуха да наше сиплое дыхание.

— Мишель, как дела?

Мой голос эхом отдался вдалеке и тоже затих. Мишель должен был меня услышать и ответить. Я выждал­ несколько мгновений и снова позвал:

— Мишель?

— Мишель, мать твою!..

И вдруг — какое облегчение! Вдалеке по камням запрыгал луч света. Я покрепче взял Пока за ошейник: пес хоть и не зарычал, но весь подобрался. К Фариду вернулось остроумие.

— Слушай, ты, доходяга, у тебя что, глотка лопнет ответить, когда тебя зовут?

Фонарь приближался, круг света разрастался, вот он уже лизнул наши ботинки.

— Мы спасены. Похоже, там полно всякой всячины для выживания.

7

Первое, что мне пришло в голову, — это полностью изолироваться от изменений окружающей нас среды, то есть от тех факторов, которые обуславливают поведение человека с момента его рождения. Изолироваться так, чтобы можно было выявить основной механизм наших «собственных»­