Викинги E-Book

Серийное оформление и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

Семёнова М.

Викинги : повести / Мария Семёнова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2015.— (Миры Марии Семёновой).

ISBN 978-5-389-10882-0

16+

Они приходили с моря, воины, не знающие ни жалости, ни страха смерти. Пёстрые паруса их драккаров заметны были издалека. И когда такой парус поднимался над горизонтом, жители прибрежных селений в страхе бежали, спасая свою жизнь. Об их отваге, мужестве, жестокости и ярости ходили легенды. Они жи­ли войной и ради войны. Их хранили суровые северные асы. Им помогали светлые альвы и тёмные йотуны. Их души уносили с поля боя златокосые валькирии. Их называли героями и варварами, пиратами и волками Севера. Но сами они звали себя — викинги.

©М. Семёнова,2015

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2015 Издательство АЗБУКА®

Так гласят старинные хроники... Давным-давно — тыся­чу сто лет тому назад — жил в Дании, на острове Зеландия,­ могущественный вождь. Звали его Рагнар. А ещё носил он прозвище — Лодброк, то есть Кожаные Штаны.

Не было такого моря, где бы ни носились его страшные полосатые паруса. Это он, поднявшись по реке Сене, в 845 году взял и дочиста разграбил Париж. А на обратном­ пути к морю разметал, как песок, две армии французского короля Карла. Это он немного погодя покорил на севере Англии королевство Норсхамбрия. Это он ещё через несколько лет совершил поход в русские земли, но потерял там сына и сам едва не сложил голову...

В 867 году Рагнар Кожаные Штаны отправился в Ирландию. Поначалу этот поход складывался удачно, но для Лодброка он оказался последним. Старый викинг был пле­нён своим злейшим врагом, норсхамбрийским королём Эллой, и в цепях привезён в его столицу — город Йорк, который тогда назывался Эофорвиком...

1. Лодброк

Отчего бы и не припомнить теперь, что мне снилось там,в Ирландии? Это, конечно, легче всего — искать в прошлом­предостережения, которым в своё время не внял. Ведь вся­кий сон, говорят, сбывается так, как его истолкуют.

Ладгерд получит весть о моей судьбе и посмеётся. О, она посмеётся, моя Ладгерд, мать моего старшего сына, — Лод­брок умер в оковах, обманом захваченный в плен!.. Рагнар,­ Рагнар, скажет она. А ведь тебя называли прозорливым и мудрым. Как же это ты не распознал вражеских воинов в слугах, подносивших пиво?..

Дорого я дал бы за то, чтобы вызнать — кто же всё-таки продал меня англам... Много зим длилась моя жизнь, и не ко всем бывал я справедлив, и ей, моей Ладгерд, выпало понять это раньше других. Уж не она ли отомстила мне за давнюю обиду?

Ладгерд... Нет, она била в спину только тогда, когда враг пускался от неё наутек, не смея повернуться лицом. Я-то это знаю, я же видел её, мою Ладгерд, с копьём в руках, на носу боевого корабля. Она не изменила себе и в тот день, когда мы с ней смотрели друг другу в глаза и оба знали, что эта встреча последняя. Ты, усмехнулась она, ни дать ни взять Сигурд-змееборец. Ты так же, как он, забываешь любимую ради другой. Вот только Сигурду помутило разум питьё, настоянное на злом колдовстве. А тебя, мой конунг, и околдовывать не понадобилось.

А я ей ответил... должно быть, я делаюсь стар, если не могу не то что придумать ответ, но даже и вспомнить сказанное однажды! Я ей ответил: если я — Сигурд, стало быть, мне надо ждать скорой смерти? Которой ты, моя Ладгерд, непременно добьёшься? И ещё я сказал, что, пожалуй, не стану бегать от подобной судьбы, если только она, Ладгерд,­ поклянётся умереть на моей могиле. Они у меня всегда были остры одинаково — оружие и язык.

Но за ней тоже ни разу ещё не пропадало, будь то меткий удар или беспощадное слово. А что, спросила она, уж не испугался ли ты, мой конунг?

Испугался? Я, Лодброк?..

Впрочем, тогда я ещё не успел стать тем, кто я ныне. И прозвища не носил. Но и тогда никто не оскорблял меня безнаказанно. На неё одну я никогда не замахнулся бы — на мою Ладгерд, и она это знала. Если я когда-нибудь буду нужна тебе, Рагнар конунг, сказала она. Я или мои воины. Ты только позови.

Я не позвал её обратно. Ни тогда, ни потом. А теперь да­же у Фридлейва, нашего сына, блестит в усах седина, и лю­ди называют его разумным. Хорошо иметь сына, который о многом судит так верно. Это даже приятнее, чем никогда не ошибаться самому.

Он был уже взрослым мужем, когда я полюбил в последний раз. Фридлейв говорил, что Убе, мой младший, не­навидел меня из-за безродной матери, которую я ему дал. А мать чтил за то, что она сделала его сыном Лодброка.

Уж не его ли люди были там, в Ирландии, подле меня?..

2. Король Элла

Всю жизнь я ждал этого дня. Все девятнадцать лет. Каж­дый вечер я ложился спать с мыслью о Рагнаре Лодброке, ион снился мне по ночам. Он заносил надо мной свой топор,­а я не мог пошевелиться. Сколько помню себя, столько же — и этот сон. Всегда один и тот же. Я просыпался в холодном­ поту и лежал с открытыми глазами, обдумывая месть. Потом засыпал вновь и гнался за ним по чёрному ночному болоту, и оно расступалось у меня под ногами. А Лодброк смеялся и ускользал от меня, пропадая в тумане.

Я скрывался, я нищенствовал на дорогах страны, принад­лежавшей мне по праву рождения, и люди, которые должны были бы сдёргивать передо мной свои драные шап­ки, из милости давали кров мне, королю, и позволяли съесть корочку хлеба, испечённого под перевёрнутым котлом!

Мне так хотелось унизить его — посмеяться над ним, когда его скованного привезли сюда, в Эофорвик. Мне казалось, что у меня проросли за спиной крылья, что я взят на небо живым, как пророк Илия. Я был полновластным хозяином Норсхамбрии, и тень Лодброка не лежала больше поперёк моего пути.

Ну что, морской король, сказал я ему, нравится ли те­бе Эофорвик?.. Хороша ли земля, в которой сгниют твои кости?..

А он стоял передо мной в цепях, босиком, по щиколотку в грязном талом снегу. И два воина крепко держали копья, нацеленные ему в грудь. И пожелай я оказаться одного с ним роста, мне потребовалось бы встать на скамью...

Но я не вставал! Я принудил его — Лодброка! — стоять, когда сижу я, норсхамбрийский король. Я казался себе самому величественным и важным. И только потом, когда егоуже увели, понял, что был не величествен, а жалок и глуп. От себя-то этого не скроешь.

Я сидел перед ним в позолоченном кресле — надутый маленький король. А он стоял и с усмешкой в глазах разглядывал меня и мой двор. Моих воинов, и святых отцов, и старого Этельреда. Разглядывал, как утёс разглядывает волны, лопочущие у ног! А я смотрел на Рагнара, задрав голову, и думал, что унизил его.

Я ждал, что он станет затравленно озираться, а не то по­пробует напасть. Но и тут мне суждено было ошибиться. Он вдруг заговорил, и я вздрогнул от неожиданности, ведья уже забыл, что сам только что к нему обратился. И я при­готовился слушать по-датски, но он заговорил не по-датски, и я вспотел от волнения, испугавшись, что не пойму, и подумал, что же делать, если я не пойму... но всё это продолжалось один миг, потому что Рагнар отвечал мне на моём родном языке — на языке саксов.

Жил-был маленький, тщедушный охотник, сказал онмне. Однажды этот охотник метнул свой тоненький гарпун­и нечаянно оцарапал кита. А кит взмахнул хвостом и уволок его с собою на дно. Вот так, Элла конунг.

И тогда я приказал увести его, потому что не знал, какна это ответить. Я готовился торжествовать, но теперь вмес­то радости в душе моей поселилась тревога. И смутное ощущение, будто я что-то делаю не так.

Один Этельред не удивляется, видя, что его король хмури невесел и не празднует победы над таким врагом, каким был Лодброк... Был! Он ещё жив, но больше он не увидит ни солнца, ни бегущих в небе облаков. Я один определяю, долго ли он проживёт. Я стою над ним, как змеелов, прижавший палкой ядовитого гада...

Я, Элла, король всего Севера, от Хамбера до реки Форс.

3. Лодброк

Как славно, когда есть о чём вспоминать... Уж верно, мои сыновья позаботятся, чтобы этот молодой конунг пере­жил меня не намного. Но сколько бы ни отмерила ему судь­ба, никто не произнесёт его имени, не назвав сперва моего. Потому что он никогда не совершит даже доли того, что выпало совершить мне, Рагнару Лодброку. Как это говорил­ Фридлейв, мой старший? Если и родится когда-нибудь вождь славнее, чем ты, Рагнар конунг, то, должно быть, его станут славить совсем за другое, нежели тебя. Ибо трудно представить, чтобы кто-то был отважнее или щедрее!

А ведь он никогда не осмелился бы приписать мне чужой подвиг или качество, которым я не обладал. И все вокруг, и я сам сразу поняли бы, что это неправда, и назвали бы подобную речь издёвкой, а не похвалой.

Хорошо иметь таких сыновей.

Мой род подобен высокому, раскидистому древу. Свежий ветер колышет и раскачивает упругие ветви, и каждая по-своему хороша, но одна — всех выше и всех непокорней...­ Я сам обрубил эту ветвь. Я прогнал от себя Убе, моего младшего сына.

Кто отказал бы ему, вздумай он, сын Лодброка, посвататься к дочери самого знатного вождя? Но он предпочёл без моего ведома жениться на простой рыбачке. И привёз показать мне свою белобрысую девку, уже сыграв свадебный пир.

И я в раздражении бросил ему: ты не мог пройти мимо немытой девчонки, должно быть, оттого, что и в тебе самом­течёт рабская кровь!.. Девчонка расплакалась и стала совсем­ некрасивой, и я уже понадеялся, что усовещу моего Убе. Но он только обнял её за плечи, привлекая к себе, и тихо сказал: надо же было тебе, отец, переодеваться женщиной, чтобы повидать мою мать! Ты так любил её, что не побоял­ся даже позора. А теперь попрекаешь меня низким рождением...

Двадцать два года никто не смел вспомнить о том, как я, Лодброк, ходил в женском платье. Горько думать об этом, но из всех сыновей моей храбрости больше всего досталось­ именно Убе, и я привык видеть в нём, как в зеркале, второго себя.

Я прогнал его вместе с его женой, навсегда запретив по­казываться на глаза... А ведь окажись он рядом со мной там,в Ирландии, не сидел бы я теперь в гнилой яме у Эллы ко­нунга — в Нортимбраланде... Где же ты был, Убе?

А впрочем, как знать, может, оно и к лучшему, что в моей­ смерти виноват только я сам. Будь это кто-то другой, этот другой мог бы остаться ненаказанным. А мне никуда уже не уйти. Правда, англы станут думать, что казнят меня со­всем за другое. Откуда им знать, что я пытался помешать моему Убе любить ту единственную, которую избрало его сердце!..

Но с этим, как видно, ничего уже не поделаешь.

4. Король Элла

Раскрыв от волнения рот, слушал я рассказы старого Этельреда о кровавой вражде Синехерда и Синевульфа, давным-давно живших на нашей земле... У меня разгорались глаза, когда я воображал себя среди товарищей храб­рого Озрика. Я жалел о том, что опоздал родиться на целых­сто лет. Я завидовал могучим королям минувшего — Оффеи Эдвину. Я и сейчас завидую им, но только совсем по-дру­гому. Они прожили свои славные жизни, понятия не имея о том, кто такой Лодброк.

...Дважды бежал я из Эофорвика, бросая стены, выложенные прадедовскими руками. Дважды — и в первый раз меня несли, потому что ходить я ещё не умел. Я родился в день битвы, под одним из тех раскидистых зелёных дубов, которыми так славится наша земля. И никого не было рядом с моей матерью, королевой, кто помог бы ей, укрыл её от беды... Один Этельред, но он и тогда был уже стариком.

Может быть, оттого я и вырос таким непохожим на пред­ков? Говорят, я мало схож даже с отцом. Он был золотобородым великаном, а я в свои девятнадцать лет ещё кажусь мальчишкой. Или это оттого, что я рос бездомным бродягой и Этельред не всякий вечер знал, чем станет кормить меня назавтра?

Мой отец никогда не видел меня, потому что Лодброк отнял нас друг у друга. Отцу не пришлось носить меня на руках и подкидывать высоко-высоко, заставляя задыхаться­ от ужаса и восторга. Он погиб в день моего появления на свет, погиб в неравном бою на берегу широкого Хамбера. Он отстаивал свою страну и не смог её отстоять, и Лодброк­ убил его, а в Эофорвике посадил править своего сынаИва­ра, который тогда уже был старше, чем я теперь.

Ивар сидел в моём доме, а меня кормили чужие люди, и Этельред не смел открыть мне, кто я такой. А когда я со­всем замучил его расспросами о родне, он повёл меня в лес, показал холмик под корнями дуба и сказал: здесь лежит твоя мать. Она умерла молодой. И я стал думать, почему же в наших сказках на помощь красавице, гибнущей в лапах­ дракона, всегда вовремя является доблестный воин, а она, моя мать, умирала в лесу, на мокрой от дождя земле, и ни­кто не примчался спасти её, а ведь она тоже была красавицей?.. Добрый мой Этельред — он выслушал меня и заплакал.

А потом я узнал, что я не просто Элла, а Элла сын Хейма, сын великого короля. Я завидовал подвигам давно умерших героев, но кому из них этот трон достался таким трудом и мукой, как мне! Мне ведь не являлись прекрас­ные феи, и мудрый волшебник не показывал меча, вросше­го в наковальню, и воины, железной стеной окружающие меня теперь, тоже не сами собой встали из земли! Это толь­ко гонцы, разносящие вести, так легко врываются на площади с криком: слушайте, все люди, наш король Элла разбил в бою викинга Ивара, сына Лодброка, и заставил его бегством спасаться из Эофорвика!

Тогда я тоже долго боялся поверить, что это всё наяву, что это и вправду со мной. И оно оказалось-таки призрачным, моё счастье. Ровно через год старый Рагнар вышиб меня из моего Эофорвика — вышиб одним ударом, с налё­ту, даже не отдохнув после долгого перехода на кораблях! И опять я бежал, и опять мне снилось море, сплошь покрытое страшными полосатыми парусами, и опять каж­дую ночь Лодброк заносил надо мной свою секиру, смеясь: да с кем ты вздумал тягаться, малыш?.. Со мной, что был славен и знаменит ещё до рождения твоего отца?..

Ну что же — посмотрим, как это выйдет у его сыновей! Я могу хлопнуть в ладоши, и все увидят над воротами его голову, насаженную на копьё. Седую голову Лодброка, заставившего франков петь по церквам: спаси нас, Господи, от ярости норманнов!.. Но стоит мне вспомнить тот взгляд, которым он наградил меня тогда во дворе, те единственные­ слова, которые я от него слышал, — и моё счастье сникает, точно птица с перебитым крылом. И я чувствую себя сбор­щиком яиц, забравшимся по скалам на непомерную высоту. Если я велю расправиться с Лодброком, это будет убий­ство, а не победа. А как победить его? Если бы я знал!

Я определённо сделал что-то не так. Но у меня, как у скалолаза на круче, есть теперь дорога только вперёд...

5. Этельред, книжник

Величайшую истину рёк тот, кто первым отметил проворство недобрых вестей. Ещё не все у нас в Норсхамбрии прослышали о пленении Лодброка, а приезжие люди уже рассказывают, как приняли эту новость его сыновья!

Бьёрн, по прозвищу Железнобокий, играл в кости; и яко­бы он так сильно стиснул кулак, в котором держал фишки,­ что потекла кровь. А Ивар, прежний властитель Эофорвика, охотился. И будто бы копьё, выпавшее из руки, пронзи­ло ему ступню — но он не заметил боли... А Убе, которого Рагнар прогнал от себя и единственного из одиннадцати сыновей не наделил королевством, — Убе пировал в окружении верной дружины. И только кивнул головой и продолжал веселиться, словно ничего и не произошло...

И когда Элла, мой король, услышал об этом, он сразу же сказал, что опаснее всех — рыжий Убе. Ведь самые страшные омуты, в отличие от рокочущих, но мелководных пере­катов, всегда внешне спокойны и тихи.

Вчера вечером мой король пришёл ко мне и долго лис­тал мои книги, словно пытаясь что-то в них найти. Потом сел напротив меня и спросил: о чём ты пишешь сейчас, отец мой? О том, отвечал я, как ты нынче утром охотился и затравил старого кабана. И как юные вепри набросились на тебя, угрожая клыками. Элла усмехнулся... Неспроста это было, сказал он погодя. Я ведь и вправду затравил старого кабана. Я — как неопытный дровосек, подрубивший корень огромного дерева, и ствол вот-вот рухнет мне на го­лову, размахивая ветвями. Но скажи, мудрый Этельред, что я мог сделать ещё?.. Другие короли либо насмерть перепуганы, либо надеются откупиться, подобно Карлу, повелите­лю франков. Все они только и ждут, чтобы сыновья Лодброка срубили мне голову, и тогда они растащат мою Норс­хамбрию по частям! Один Эльфред, сын короля Уэссекса, рад прийти мне на помощь, но его отец не даёт ему этого сделать. Я не боюсь смерти, отец мой, но не окажется ли, что всё было напрасно?..

И я ничего не мог ответить моему мальчику, моему королю. Я спросил его: а как ты думаешь поступить с пленни­ком? Элла вздохнул, и тень легла на его лицо. Ты сам знаешь, отец мой, как я его ненавижу, проговорил он тихо. На этой земле нет никого, кто ненавидел бы его больше, чем я.Но я хочу, чтобы перед смертью он посмотрел на меня сни­зу вверх. Понимаешь, снизу вверх. А он пока что поёт победные песни, сидя в своей яме. Иногда мне хочется вы­тащить его оттуда и сразиться с ним в поединке — лицом к лицу. Но я не делаю этого, ибо старый волк легко одолеет­ меня. Хотя он и стал, говорят, похож на свой собственный призрак. А как ещё заставить его почувствовать себя ниже меня — я не знаю...

...Так мы беседовали с моим королём, когда вошли воины и привели человека, от усталости не державшегося на ногах. Этот человек рассказал, что в устье Хамбера появилось множество боевых кораблей, двигавшихся вверх пореке. А вели их сыновья Лодброка, поклявшиеся вызволить­отца или по крайней мере стократно за него отомстить. А берегом Хамбера шло войско короля Мерсии, вступившего с ними в союз.

Сказав так, человек тот повалился на пол и немедленно уснул. Мой король велел раздеть его и уложить, а когдапроснётся, дать ему еды и светлого эля. И ещё сказал что-тона ухо старшему из воинов... Но что именно, я не слыхал.

Я смотрел на свои книги и жалел о том, что на их местене было доброго меча, крепкого панциря и окованного щи­та. И спрашивал себя, кому в этом мире, живущем по законам железа и крови, нужны мои рукописи, мои слабые пальцы, натруженные пером, мои старые полуслепые глаза?.. Будет вечер, и будет утро, и снова чей-то сапог мимоходом втопчет в пыль всё то, чем я жил долгие годы...

И опять я начну всё с самого начала.

Когда же мы вновь остались наедине, мой король вдруг сказал мне: отец мой!.. Я только сейчас, в разговоре с тобой, понял, что всю жизнь ошибался! Я с детства мечтал о мести и был готов возроптать, когда судьба дала этому исполниться, а я не почувствовал удовлетворения! Теперь я понял отчего. Отец мой, ты помнишь, как мы с тобой однажды увидели волка, задравшего отбившуюся от стада ко­рову? У нас животы подводило от голода, но мы не отважи­лись подойти. А на другой день мы встретили стадо, бытьможет, то самое, и на наших глазах его рога согласно отбро­сили целую стаю! Ведь это был знак, отец мой, это был знак, посланный мне свыше, но как же долго я оставалсяслепым и глухим! Я дрался с соседями из-за жалкого клоч­ка пустоши или леса, а должен был сделать всё возможное для единения наших сил. Одному мне с Лодброком не тягаться, но сообща мы могли заставить его заключить с на­ми мир! Мир, ты понимаешь?.. Но пока у меня было время,­ я не видел дальше собственного носа. А теперь сыновья Лодброка подняли его топор, и это конец. И с ними идут на меня мерсийцы, которые могли бы стать мне друзьями. И мир, который мог меня прославить, теперь принёс бы только бесчестье...

Он бессильно опустил голову на руки и надолго умолк. Но потом я услышал, как он пробормотал: однако коль скоро Господь предал Рагнара в мои руки — живым он от меня не уйдёт...

6. Лодброк

Что ещё они кричат там, наверху?..

Рагнар, эй, Рагнар! Слышишь, Лодброк!.. Надевай-ка свои знаменитые кожаные штаны, сейчас они тебе пригодятся...

Над ямой стоят двое: я хорошо вижу, как в багровом факельном свете блестят их глаза. Резким движением они опрокидывают большую корзину... и змеи, целый клубок извивающихся гадюк валится мне на голову! Тысячехвос­тая смерть с шипением растекается по полу...

Я не боюсь её. Даже те, кого тянули за языки обида, гнев или хмель, ни разу не отваживались назвать меня трусом.

Я был храбр!

Когда мои корабли шли морем, то казалось — их паруса­ полосаты оттого, что самОдин вытирал о них меч. И голод­ные чайки с криком летели над нами, спрашивая, скоро ли на покрасневших волнах снова закачается пища!

Я снова вижу мои боевые корабли, узкие, стремительные,­ хищные. Гордо и грозно летят они над тёмно-синей пучиной, и белоснежная пена окутывает поднятые форштевни!

Всё дальше и дальше уходят они от меня... уже без меня.

А когда мы высаживались на берег, то после первой же ночи в лесах и оврагах начинали перекликаться волчьи стаи. И чёрные вороны, каркая, подзывали друг друга — скоро Лодброк снова устроит для них пир!

Я был храбр!

Я первым бросался в сечу, и песня просилась из груди, и когда мои люди подхватывали её — никто не мог против нас устоять. Ни франки у стен Парисаборга, ни англы здесь, в Йорвике, ни даже пермы, сведущие в колдовстве!

Я был храбр!

Я с улыбкой думал о смерти, уверенный, что встречу её в вихре битвы, стоя, как дерево во время грозы! И упаду смеясь — сжимая в руке меч и уже видя перед собой распахнутые двери Вальхаллы и Отца Богов, поднимающего приветственный рог!..

Но в моих зрачках отражаются только осклизлые стены...­

Они уходят всё дальше, мои корабли. Ты затравил старого кабана, Элла конунг, но берегись поросят! Уходят без меня, уходят, и ничего уже не разглядеть в сияющей морской синеве...

Убе, мой сын, где же ты, Убе...

7. Этельред, книжник

...Укрепи, Господи, дух мой, дай силу написать о дальней­шем, ибо глаза мои застилает туман, а перо падает из рук!

Я видел, как Элла, мой король, стоял в кругу повержен­ных тел, вращая вкруг себя меч. И как потом он упал и не мог больше подняться, и лишь тогда стал заметен его невысокий рост и мальчишеские тонкие руки... И сыновья Лодброка долго стояли над ним, вложив в ножны оружие. А потом одновременно шагнули вперёд, и я увидел, как они связали моего короля и повели его туда, где лежало тело их отца, чтобы мёртвый мог насладиться страданиями живого...

А битва ещё длилась, и вот уже рухнула моя дверь, выса­женная ударом секиры, и я отшатнулся, потому что сквозь пролом на меня смотрело лицо Рагнара Лодброка. Только морщины старости ещё не покрывали его, и длинные усы были огненно-рыжими вместо седых.

И я заслонил собой свои книги, схватив костяной ножик, попавший мне под руку... Но викинг почему-то не тро­нул меня. Ты — Адальрад? — спросил он, опуская топор. Что тебе до того, отвечал я, делай то, зачем пришёл, убийца моего короля! Какая тебе разница, как меня звать?

Но он не двинулся с места. Меня называют Убе сыном Рагнара, сказал он. И не много чести прибавит мне распра­ва со стариком. Я дерусь с теми, кто этого стоит. А убивать подобных тебе — развлечение для трусов и рабов.

Тогда горе придало мне дерзости, и я крикнул: ну так и что же с того! Твой отец был немногим моложе меня!..

Он уже повернулся, чтобы уйти, но эти слова заставили­ его оглянуться. Да, пожалуй, ты прав, проговорил он медленно, пожалуй, отец был не моложе тебя.

Они поправили мою дверь и заперли её снаружи, чтобы­ я не мог выйти. И тогда я упал на колени и стал молиться о душе моего короля. Я не думал, что мне доведётся увидеть его ещё раз. Но под утро за моей спиной снова скрипнула дверь, и я увидел рыжего Убе. Идём со мной, Адальрад, сказал мне датчанин. Твой конунг был мужествен. Он заслуживает, чтобы ему дали умереть по законам его веры.

И я пошёл. Я не помню, как мы спускались по лестнице,­ как он вёл меня через двор — а там уже возводили погребальный костёр для его отца, — помню только, как я увидел­ моего мальчика... Я всё не верил, что он умирает, я уложил его голову к себе на колени, я всё хотел чем-нибудь ему по­мочь...

Отец мой, прошелестели его губы. Если останешься жив, отправляйся в Уэссекс, к юному Эльфреду. Может быть, ему удастся то, что не удалось мне... И я пообещал ему, и он успокоенно закрыл глаза, и я уже думал, что это конец.

А Убе стоял рядом с нами, и кто-то подошёл к нему спро­сить, не пора ли тащить предводителя англов — Ивар конунг хочет зажигать священный костёр... Убе велел воину убираться.

А мой мальчик открыл глаза ещё раз, чтобы взглянуть в рассветное небо, которое ветер на миг очистил от зловон­ного дыма пожаров. Он сказал мне: отец мой... я убил Рагнара, но победить его так и не смог... однако ты напиши в своей книге, что и я умер непобеждённым...

Я слышу имя Рагнара, проворчал Убе. Что он там говорит об отце, этот твой конунг? Я перевёл ему, и он скривил­ губы: победитель!.. Но потом Убе задумался и в конце кон­цов сказал: а жалко, что мы с ним после смерти пойдём на разные небеса. Я бы вовсе не отказался сесть с ним в Вальхалле за один стол!..

А я посмотрел на моего короля и увидел, что душа его отлетела. Мой мальчик уснул, как всегда в детстве, положив голову на мои колени.

Убе дал мне беспрепятственно выйти из города... Я спро­сил его: для чего он приказал оставить мне жизнь? Какой­ смысл в ней теперь, после гибели моего короля?.. Убе выслушал и усмехнулся. Тебя называют мудрецом, Адальрад,­ сказал он. Но как я погляжу, кое-что тебе всё-таки недоступно.

...И вот мой посох и стоптанные сандалии шаг за шагом отмеряют пройденный путь. Передо мной лежит долгая, долгая дорога на юг: её завещал мне мой мальчик, мой король. Я постараюсь добраться к Эльфреду в Уэссекс. Я рас­скажу ему о жизни и смерти моего короля; пусть он задумается над этим рассказом. В минуту отчаяния Элла назвал­ ошибкой всю свою жизнь. Не мне судить, так ли это, — но если так, пусть Эльфред её не повторит.

Однако ему будет легче.

Ему не придётся сражаться с Лодброком.

Рассказ первый

Арни и Арнарбрекка

Арни знал, как рождаются плавучие горы... Далеко-далеко в Западном море есть острова, от берега до берега покрытые льдом. Люди верят, что это вовсе не острова, а макушки древних великанов, вколоченных в земную твердь молотом рыжебородого Тора. Не многие мореплаватели подходили к ним на кораблях. И ещё меньше вернулось, чтобы рассказать.

Лёд на островах копится веками. Его так много, что он расползается под собственной тяжестью, словно куча песка. Лёд достигает воды, и солёные волны принимаются грызть его снизу. Зелёные трещины уходят в белое тело ледника. Морские бури сотрясают его край. И наконец онне выдерживает. Всем телом вздрагивает поверженный исполин. В гуле и грохоте, в чудовищных волнах от побере­жья откалывается гора... Сперва она медленно оседает глу­боко в воду. Потом так же медленно всплывает. И ещё дол­го раскачи­вается, выбирая, на каком боку плыть. Но наконец морское течение увлекает её с собой. Неторопливо движется ледяная гора, и нет силы, способной встать на её пути...

Арни ни разу не покидал родного фиорда. Он никогдане ходил в море на корабле, и далёкие острова не вырастали­перед ним из тумана. О том, как рождаются ледяные горы, он слыхал от людей. А вот как они умирают возле берега, напоровшись на подводные скалы, Арни видел сам...

1

Это было его третье лето на верхних лугах. Верхние лу­га называются сетер; там много доброй травы, и морские ветры сдувают мух с коровьих боков. Скот проводит в горах целое лето, нагуливая жир. А чтобы не было стаду убыт­ка от жадного зверя или человека, охочего до чужого доб­ра, на сетере до самой зимы живут собаки и пастухи.

Горные луга не разгораживают заборами, потому что они принадлежат всем. Рога здесь встречаются с рогами и копыта с копытами — так гласит закон. Этот закон составили мудрые люди. Скот бродит где хочет, и никто не смеет прогнать чужую корову, приберегая лакомую траву для своей. Когда же до праздника Зимних Ночей остаётся всего месяц и приходит время возвращаться домой, то-то беспокойства прибавляется пастухам! И делается ясно, кто зря кормит свою собаку, а кто — не зря.

У Арни был пёс многим на зависть. Быстроногий, мохнатый и сущая погибель для волков. Арни называл его Сва­суд — Ласковый, хотя люди считали, подобное имя мало ему подходило. Свасуд знал всех своих коров и без ошибки отбивал их в любой толкотне. Пастухи за него предлагали красивую крашеную одежду и даже серебро. Но Арни только смеялся.

Лето кончалось... Ещё несколько ночей, и снизу, со двора, придёт работник и скажет, что пришла пора гнать стадо домой.

Арни сидел без всякого дела и смотрел в море. Свасуд спал рядом на нагретых солнцем камнях. Просторное мо­ре до самого горизонта покрывали зелёные лепёшки шхер. Арни очень хотелось побывать на островах, а ещё лучше — там, дальше, куда с пастбища нельзя было и заглянуть. Может, где-нибудь там, в шхерах, стоял на якоре боевой корабль Свана Рыжего. В начале лета во двор заглянули лю­ди от самого Хальвдана конунга и передали, будто кто-то видел в море его паруса и как бы не стряслось от этого большой беды. Хозяин двора тогда здорово перепугался и не мог скрыть свой страх, и люди рассказывали, будто Скьёльд Купец, живший у вершины фиорда, перепугался ещё сильней. Арни тогда сразу же захотелось, чтобы ви­кинги действительно причалили где-нибудь поблизости и наделали переполоху ещё больше. Арни уж разыскал бы знаменитого Свана. Да и спросил его, берёт ли он к себе на корабль беглых рабов.

Потому что Арни родился рабом, а раб всю жизнь роется­ в грязи. Если, конечно, не сумеет выкупиться или убежать.­ Но выкупаются всегда кузнецы и другие мастеровитые лю­ди, а Арни был пастухом. Вот и снился ему Сван Рыжий на боевом корабле. Однако в проливах здешних шхер уверенно плавал только тот, кто тут вырос и хорошо знал берега. Любой другой очень скоро оказался бы на камнях. И даже Сван.

А горное пастбище-сетер, где ходили коровы, обрывалось в море с такой высоты, что откос прозвали Арнарбрек­кой — Орлиной Кручей, и вовсе не из-за орлов. Арни нашёл­ бы о чём рассказать, если бы захотел. Два года назад, когда Свасуд ещё был пушистым и бестолковым щенком, этого щенка угораздило свалиться с Арнарбрекки вниз. Глупым часто бывает удача. Когда Арни подполз к краю обрыва, мокрый щенок еле слышно плакал далеко внизу, выкарабкавшись из воды на камень. Арни, успевший полюбить ма­лыша, спустился за ним вниз. Завязал его в свою рубашку и взобрался назад... Опасный путь туда и обратно отнял полдня. Поединок с Арнарбреккой был подвигом даже для взрослого парня, не то что для мальчишки десяти зим от роду, но Арни никому не стал говорить. Потому что все эти полдня коровы на пастбище оставались без присмотра, и навряд ли следовало ждать за это похвал. К тому же он то­гда изодрал себе все колени и локти и натерпелся такого страху, что стыдно было и вспомнить...

Обыкновенно Свасуд всё замечал раньше хозяина. Ко­гда он вдруг проснулся и насторожил уши, Арни сразу схва­тил его за ошейник. В собачьей груди уже клокотало глухое рычание. Свасуд никогда не лаял, потому что его отцом­был волк. Коровам и другому понятливому зверью вполнехватало такого вот рычания. Да ещё железного лязга зубов.­

Свасуд долго тащил Арни через кусты. Эта часть лугабыла загромождена валунами, и пастух долго не мог понять,­чей же запах достиг бдительного собачьего носа. Однако потом впереди послышались голоса. Арни остановился: чужие люди редко забредали на сетер, а если и забредали, то незачем было ждать от них добра. Но ему показалось,что те, впереди, говорили не о коровах. Он тихо велел Сва­суду лечь, и тот лёг, хотя и не очень охотно. Шерсть у него на загривке по-прежнему стояла торчком. Дважды звать его не придётся.

Арни по-охотничьи крался на голоса, пока они не зазву­чали совсем рядом. Тогда он опустился на колени и осторожно выглянул из-за скалы.

Людей было трое... Двоих сыновей Скьёльда Купца Ар­ни сразу узнал. Скьёльдунги стояли к нему спиной. Один держал в руках меч, а другой — натянутый лук со стрелой на тетиве.

Третий, в синей рубашке, прижимался лопатками к ска­ле. Он опирался одним коленом о камень, и сапог на тойноге был красным от крови. В правой руке у него тоже былмеч, а левая стягивала на груди рубаху, и из-под ладонирасползалось уродливое пятно. Однако было видно, что ра­ны не скоро его повалят. И ещё: сыновья Скьёльда его боя­лись! Даже израненного и даже вдвоём.

Опасного зверя приканчивают издали — стрелой. Или ждут, чтобы он истёк кровью, и тогда уже наклоняются снимать с него шкуру. Братья Скьёльдунги переходили с места на место и громко переговаривались, выбирая, как поступить. Человек у скалы молчал и не шевелился, только меч в руке легонько подрагивал — вверх-вниз.

На глазах у Арни стрелок быстро прицелился и спустил­ тетиву. Незнакомец почти не глядя отмахнулся мечом. Головка стрелы стукнула о железо. Человек усмехнулся:

— Переломаешь все стрелы, сын Скьёльда. Придётся тебе бежать домой за другими, а мне скучать здесь, ожидая­ тебя!

На этом Арни решил, что видел достаточно. И хотел по­тихоньку скрыться за валунами. Но из-под ноги покатился голыш, и братья разом обернулись. Их отделял от Арниедва десяток шагов. Арни стоял на четвереньках и испуган­но таращил глаза. Человек у скалы поудобнее поставил ко­лено и проговорил:

— Не много надобно Скьёльдунгам, чтобы вздрогнуть от страха. Чего ещё ждать от сыновей такого отца!

Подобные насмешки могли взбесить хоть кого. Старший из братьев шагнул к Арни и топнул на него ногой, как на котёнка, подобравшегося к молоку:

— Пошёл!..

Так случается — человек с перепугу совершает поступки,­которых и сам от себя не ждёт. Арни вскочил на ноги и за­пустил в старшего Скьёльдунга камнем. И кинулся наутёк.­

Он не промахнулся, бросив свой камень, и эта глупость должна была кончиться худо: за спиной послышалась ругань, потом тяжёлый топот погони. Сын Купца определённо хотел сорвать на нём зло. Арни почему-то сразу понял, что убежать не сумеет. И вместо того чтобы запутать преследователя в скалах, помчался по открытой поляне. Топот­становился отчётливее...

Арни не позвал на помощь собаку, но Свасуду не по­надобилось приказа. С глухим рёвом он пролетел мимоАр­ни — чёрная пасть и белые зубы, перервавшие глоткуне одному волку. Арни мгновенно испугался за него больше, чем за себя. Собачьи клыки — плохое оружие против меча. Он обернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть: преследо­ватель, уже замахнувшийся на пса, вдруг судорожно изогнулся назад... потом упал на колени... и рухнул наземь ли­цом вниз!

Свасуд перелетел через упавшего. Он, конечно, сразу вернулся, схватил толстый суконный рукав и принялся трепать. Но больше для порядка. Ибо в спине лежавшего торчала стрела, всаженная по самые перья...

Арни закричал. Сгрёб Свасуда за шею и спрятался с нимза ближайший валун. Зубы громко стучали, хотелось заплакать. Вдобавок ко всему на сетере вдруг сделалось не­обыкновенно тихо: вместо трёх голосов теперь не разда­валось ни одного. Только уже по-осеннему лениво гудели жуки да мирно звенел поблизости колокольчик на шее ко­ровы... Но стоило немного скосить глаза, и взгляд натыкал­ся на вытянутую руку убитого Скьёльдунга, и подкатывала­ тошнота. И Свасуд продолжал тихо ворчать, не торопясь прятать клыки.

Арни долго не решался выглянуть из-за валуна, но сидеть так до бесконечности тоже было нельзя. В конце концов он всё-таки собрался с духом, осторожно высунул голову и посмотрел туда, откуда прилетела стрела. И тотчас юркнул обратно, а сердце заколотилось у горла.

Но потом он посмотрел снова. И на сей раз выпрямился­ во весь рост. Покрепче взял Свасуда за ошейник... И пошёл­ с ним назад, к той скале.

Человек в синей рубашке сидел на земле, неуклюже подвернув под себя перебитую ногу. Голова беспомощно свешивалась на грудь. Арни никогда не видел сражений, но случившееся здесь было понятно даже ему. Когда старший Скьёльдунг отвлёкся погоней, а младший замешкался — незнакомец сумел прыгнуть и дотянуться мечом. А потом поднять обронённый лук и свалить второго врага.

Шаги Арни и рычание собаки заставили его открыть глаза. У него были тёмно-медные волосы и такие же усы. И всё лицо в давно не бритой щетине. Он приподнял голову и посмотрел на Арни, словно собираясь что-то сказать, но вместо слов изо рта по подбородку потекла кровь. Чело­век закашлялся и медленно повалился на бок, уткнувшись лицом в траву.

Отскочивший было Арни подобрался к нему, думая просебя, как бы не пришлось заваливать камнями троих вместо­ двоих. Но на виске человека подрагивала тонкая жилка. Тогда Арни стянул с убитого лучника добротный кожаный­ плащ, перекатил на него раненого и покрепче ухватил плащ за два конца. Тащить было тяжело, Арни сберегал силы и часто останавливался передохнуть. Предстояло много дел, а до пещеры, где он жил летом, было далековато.

Арни родился рабом, и его редко спрашивали, что он думал о людях. Но такому человеку определённо следовало помочь!

2

Над шхерами неторопливо дотлевал закат. Синяя рубашка сушилась возле костра, натянутая на прутья. Арни выстирал её в ручье, пустив плыть по течению порядочно грязи. Высохнет, надо будет ещё зашить её, а то совсем изорвалась. Добрая рубашка, льняная. И вся вышитая по вороту. Видно, не с простого человека пришлось её снимать!

Арни вправил ему ногу и заключил её в самодельный лубок. Это было легко. Арни привык возиться с животными, а с ними ведь всякое приключалось. Зато с обломком стрелы, засевшим в правом боку, пришлось-таки повозить­ся. Стрела вошла глубоко и была к тому же обломана у са­мого тела. Арни долго пытался её подцепить, потом прижал­ся лицом и ухватил скользкое дерево зубами. Человек застонал и сжал кулаки, но дышать сразу стал легче. И кровь изо рта больше не шла.

Арни уложил его и укрыл козьей шкурой, под которой обычно спал сам. Следовало позаботиться об убитых. Бы­ло страшно идти туда снова, но Арни знал, что иначе мерт­вецы могли повадиться вставать по ночам, а ему совсем не хотелось, чтобы коровы начали доиться кровью или падать­ вниз с Арнарбрекки. Он расстегнул на обоих Скьёльдунгах­ пояса и как мог перепортил оружие, прежде чем засыпать его камнями и землёй: вот теперь всё будет спокойно. Арнине позарился ни на одежду, ни даже на серебряные обручья.­ Ну их — пускай берёт тот, у кого есть охота беседовать с выходцами из могил... Арни не устоял только перед луком­ и колчаном со стрелами, потому что это было сокровищем.­ Меч, конечно, больше притягивает глаз. Но раба с мечом мало кто видел. И если подумать как следует, не многопользы в нём пастуху. Другое дело лук. Он защитит от вра­га, он и накормит... Арни долго колебался, брать или не брать, но в конце концов взял. Надо будет только поскорей­ выучиться метко стрелять. Тогда, может, знаменитый Сван вправду примет его когда-нибудь к себе на корабль...

Лицо у человека было не особенно молодое, но и не ста­рое. Арни сказал бы, что он прожил на свете тридцать зим. Или тридцать пять. Роста он был не слишком высокого, но зато жилистый, словно весь сплетённый из моржовых ремней... Такого одной стрелой не убьёшь.

Что он станет рассказывать о себе, когда откроет глаза?..­Арни разглядывал медные усы незнакомца и думал, что на­вряд ли стоило приставать к нему с расспросами. Викинга узнают по оружию и по дерзким речам. И ещё по ладоням: по каменной коросте мозолей, причинённых рукоятью вес­ла. Арни слыхал от людей: на подобную ладонь можно уронить горящие стружки, и она не почувствует огня. Ру­ки у незнакомца были именно такие. И меч под стать рукам. Арни не стал далеко прятать меч, положил так, чтобы викинг его увидел, как только откроет глаза. Потом принёс в пещеру лук и попробовал натянуть. Ничего не получилось. Обидевшись, Арни снял с лука тетиву и лёг спать.

За ночь костёр несколько раз погасал. Арни было холод­но без одеяла. Он просыпался и раздувал угли. А под утро позвал Свасуда и обнял его, прижимаясь к горячему мохнатому боку. Но крепко заснуть так и не удалось. В конце концов Арни выбрался из пещеры, не дожидаясь рассвета. Мёрзнешь — грейся работой! Нет лучшего средства.

Предутренний воздух легонько покалывал ноздри, небо над горами еле серело, на вершинах лежали плотные облака. День будет неприветливым. Арни попрыгал на месте, спрятав руки под мышками. Несколько ночей назад в мо­ре отбушевал шторм, и за шхерами до сих пор глухо гудело. Острова заслоняли берег, и под Арнарбреккой никогда не случалось сильного прибоя. Только ветер порою бывал, как теперь, ощутимо солёным. Такой ветер станет хлестать по лицу, когда Сван Рыжий возьмёт его к себе на корабль. Ведь справится же он когда-нибудь с этим луком. И на­учится подшибать одну стрелу другой на лету!

В море было ещё совсем по-ночному черно. Зевая, Арнипривычно оглядел горизонт... и неожиданно заметил яркий­ огонь, мерцавший вдали, на одном из островов. Пригляды­ваясь, Арни прошёлся вдоль края откоса. Всё это явно бы­ло неспроста. Синяя рубашка — цвет мести, в синее одеваются убивать, и о том немало рассказывается. Недаром же говорят люди, что Бог войны Один приходит в синем плаще! Викинг кому-то мстил там, в глубине страны, а люди на острове надеялись его подобрать.

Обидно будет, если они прождут понапрасну несколько­ дней и уйдут опечаленные, думая, что их товарищ погиб...

Арни возвратился к пещере только после полудня, когда­коровы напились из ручья и он укрыл их от дождя в загоне­под нависавшей скалой. Нырнув под каменный кров, Арни сразу обнаружил, что викинг очнулся. Хлеб и сыр, оставленные возле костра, были съедены до крошки; при виде вошедшего он рывком приподнялся, рука метнулась к ме­чу. Но потом он узнал Арни и насмешливо сощурил глаза:

— Ты ещё здесь, трусишка! Я думал, ты давно уже дома и клянчишь у хозяина бляшку от моего ремня!..

— Я не трусишка, — сказал Арни. — И не бляшку я бы там получил, а хорошую затрещину за то, что бросил коров.

Викинг усмехнулся:

— Я вне закона от Вестфольда до Халогаланда, и многие не поскупятся на серебро, увидев мою голову отдельно от тела.

Арни покраснел так, что на глазах выступили слёзы:

— Как тебя объявляли вне закона, я не слыхал. А вот как ты застрелил того малого с мечом, это мне запомнилось.­ И ещё я думаю, что волосы у тебя подходящие, но Сван Рыжий на тебя совсем не похож.

— Это ещё почему?

У него были очень светлые глаза, серо-зелёные, умевшие без промаха послать смертную стрелу. Арни нипочём не отважился бы с ним спорить, если бы не знал, что в случае чего легко убежит. Он сказал:

— Свану не понадобилось бы помощи против тех двоих.­

Викинг снова рванулся сесть, но боль в груди заставила­ откинуться обратно в сено. Он негромко засмеялся:

— Отстегать бы тебя, паршивца, да неохота вставать.

Арни дал ему кружку молока, поправил сползшее одея­ло и побежал обратно под дождь. Мимо его стада сегоднядолжно было пройти другое, которое уже перегоняли домой.Любопытные телята увяжутся за чужими, если не проследить.

Вечером, когда Арни приготовил поесть, викинг сказал ему:

— Стемнеет, выйдешь наружу и поглядишь, что там в море.

Арни ответил:

— Если ты про костёр на острове, то я ведь так и поду­мал, что он горит для тебя. Его зажигают между скалами, и видно только отсюда... с Арнарбрекки.

— Арнарбрекка!.. — пробормотал викинг. — Орлиная Круча!

Он пошевелился и вздрогнул, сдвинув раненую ногу.

— Где здесь можно спуститься к воде?

Арни подумал и ответил:

— Нигде.

— Говори толком, пастушонок!..

— Я спускался один раз, — сказал Арни неохотно. — Две зимы назад. Но только это было днём и без дождя, и у меня не болела нога. Я лазил достать щенка...

Викинг сжал зубы и переложил больную ногу с места на место. Потом ещё раз. Арни посмотрел и подумал, что остановить такого и впрямь было нелегко.

— Мне нужно плыть на этот остров, — сказал викинг по­годя. — Ты, пастушонок, покажешь мне, где слезал, и сдела­ешь костыль, чтобы я мог туда дойти. И шевелись, я хочу успеть до темноты!

Арни принёс ему всё тот же кожаный плащ:

— Не нужен тебе костыль... Свою ногу ты ещё достаточ­но обобьёшь, пока будешь спускаться!

Добравшись к обрыву, Арни оставил викинга разгляды­вать отвесные кручи, сам же вернулся в пещеру. И странное дело: сколько раз прежде он ночевал здесь один, но тутего каменный дом внезапно показался ему опустевшим...

У него хранилось несколько крепких верёвок — привязывать коров. Арни смотал их и сунул за пояс. Ещё в углупещеры стоял бочонок, в нём были спрятаны от мышей ле­пёшки и сыр. Арни торопливо вытряхнул еду и тщательнозаколотил круглую крышку. Немного поколебался — и при­вязал сверху своё козье одеяло. Пусть бочонок побережёт силы пловца, а тёплая шкура не даст ему застыть в холодной воде...

Викинг лежал на животе, подперев подбородок кула­ками. Было видно, что хмурые скалы Арнарбрекки ничего хорошего ему не пообещали. Он обернулся к подошедшему Арни и, конечно, сразу понял, зачем понадобились бочонок и одеяло. Повозившись, он расстегнул свойтяжёлый кожаный пояс — весь в серебре. И протянул его Арни:

— Держи! Это тебе.

— Не надо, — сказал Арни и вздохнул. — А то никто не поверит, что ты разделался с теми двоими и ушёл.

Викинг помедлил, потом застегнул круглую пряжку и сказал:

— Когда-нибудь я ещё побываю в здешних местах.

И в это время на острове за проливом загорелся костёр.

3

Свасуд всё вертелся вокруг хозяина и визжал. Арни по­садил его около плаща:

— Стереги!..

— Ты-то куда? — спросил викинг. — Я тебя не звал.

Арни обвязался верёвкой и перекинул её через плечо, чтобы не так резала ладони. Он сказал:

— Ты же сорвёшься один.

Викинг не стал ни соглашаться с этим, ни спорить. Мол­ча привязал другой конец верёвки к своему ремню и пододвинулся к краю обрыва. Арни помог ему устроить меч за спиной. Медлить не стоило: солнце садилось.

Бочонок плыл вниз, глухо постукивая о камни. Порою он застревал на уступах, потом неожиданно скатывался, и двое отчаянно цеплялись за расщелины скалы. Обождав,­ двигались дальше.

Викинг шёл первым, и приходилось ему нелегко. Он то и дело повисал на руках, а когда и на одной, выискиваяопору для ноги и колена. Переводил дух и запускал пальцы­в новую трещину несколькими пядями ниже. Камни дважды пытались сбросить его, и оба раза он изворачивался по-кошачьи, удерживаясь на стене. Он не говорил ничего, но даже в сгущавшихся сумерках его лицо порой делалосьбелей молока. Арни знал: опять пришлось опереться на ра­неную ногу. Арни держался выше и сбоку. Он перекладывал верёвку с плеча на плечо; на обоих под рубашкой горели­красные полосы. Во время передышек он прижимал руки к мокрым камням — ободранные ладони приятно холодило, зато потом на камнях оставались кусочки кожи и су­кровица из лопнувших волдырей. Арни не жаловался. Он старался не думать о чёрных зубах валунов, что скалились далеко внизу, ожидая неверного движения. Поначалу этоудавалось с трудом, но в какой-то миг страх словно бы сва­лился с Арнарбрекки раньше самого Арни — он мимолётно­ почувствовал это и сразу же позабыл, потому что на том конце верёвки опять нужна была помощь.

Пепельные сумерки постепенно угасли, пришла ночь. Арни ощупью искал опору ногам. А сверху доносилось горестное поскуливание Свасуда, но постепенно оно отодви­галось всё дальше, сливаясь с медленно нараставшим плес­ком воды...

Потом викинг легонько дёрнул верёвку и сипло выгово­рил:

— Ну, всё.

Арни подполз на четвереньках. Викинг не мог впотьмах­ видеть его ладоней, но сказал:

— Сунь руки в воду.

Арни послушался этого совета, и ему показалось, будто он нечаянно схватил раскалённое железо. Перед глазами побежали разноцветные пятна, руки мгновенно отнялисьдо самых локтей. Морская вода заживляет, но это лекарство­не для девчонок. Когда боль отпустила, Арни поднял голо­ву и посмотрел в море. Огонь по-прежнему мерцал вдалеке,­чертил по волнам изломанную дорожку и звал... Викинг тяжело дышал рядом в темноте. Можно было представить, чего ему стоил этот спуск с Арнарбрекки, если уж Арни сидел еле живой. А ведь он одолел лишь первую половинупути. Он лежал неподвижно и только всё сплевывал сквозьзубы, — наверное, опять пошла кровь...

— Эй, пастушонок, — позвал он наконец. — Где ты там, иди-ка помоги. Надо мне плыть.

Доброе одеяло пришлось безжалостно прорезать ножом.­Распоров его, Арни помимо воли ужаснулся дыре и тому, как трудно будет теперь её зашивать. Но тут же спохватил­ся, ведь этой шкуре не суждено было больше греть его поночам. Викинг просунул голову в отверстие и затянул пояс.Потом привязал бочонок, чтобы не потерять. И неуклюже, боком сполз с прибрежного камня. Стылая вода приняла его, и он сказал:

— Немного похолоднее, чем в бане.

Сильно оттолкнулся здоровой ногой и молча поплыл туда, где вспыхивал далёкий костёр. Некоторое время Ар­ни ещё различал светлое пятно — козью шкуру, потом и онорастворилось в ночи.

Тут только Арни понял, что всё кончилось. Он вскочил на ноги, прижал ладони ко рту и закричал изо всех сил:

— Сван!.. Сван Рыжий!..

Море не отозвалось. Зато сверху, со скал, внезапно послышался лай. Лай катился по отвесной стене Арнарбрекки, ударялся о воду и метался между камнями, как живое существо. Это Свасуд впервые в жизни залаял от тоски и страха за хозяина. Арни вложил пальцы в рот и свистнул, как всегда это делал, успокаивая коров. Свасуд наверху ещё несколько раз тявкнул, жалобно, совсем по-щенячьи, и замолчал. Понял, наверное, что хозяин жив и собирается вскоре вернуться.

Действительно, надо было возвращаться.

Арни потянулся вверх, ощупывая ближайший выступ скалы. И подумал, что лезть в потёмках наверх покажется ещё неуютнее. Но будет и легче. Ведь он будет один.

И вдруг опустил руки, а потом скорчился на мокрых камнях и заплакал. Он сам не понимал отчего. Должно быть, оттого, что опять остался беспросветно один и чёрная Арнарбрекка грозно возвышалась над ним в темноте. И жестоко саднило ладони, и предстояло ещё долго, очень долго карабкаться по скале, прежде чем Свасуд вылижет их своим ласковым языком...

А ещё он плакал потому, что здесь даже Свасуд не мог увидеть его слёз.

Рассказ второй

Погоня

Крепкими мужами называли Скьёльда Купца из Долины и двоих его сыновей... Не зря называли. Слабой руке не совладать бы с таким большим и богатым двором, как Жилище Купца. И это стало особенно заметно после гибели Скьёльдунгов и самого Скьёльда. Люди рассказывали, всем троим пришла смерть от рук Свана Рыжего, мстивше­го Купцу за какое-то давнее дело. У отчаянного викинга будто бы хватило дерзости в одиночку явиться к Скьёльду во двор. И когда тот вышел навстречу — сказать ему вмес­то приветствия:

— Защищайся, Купец.

Скьёльд же был тогда вовсе не стар годами. И притом крепок, как ясеневое копьё. Люди не зря дали ему ещё од­но прозвище: Драчун. Однако Сван уложил Драчуна чуть не первым ударом. Вытер меч и пошёл себе не торопясь за ворота, бросив на прощание:

— Есть брат у орма-со-Шрамом.

Так и ушёл. Много было свидетелей, но никто не посмел­ его остановить. Чтобы преградить путь такому Свану, надобно самому родиться в море, на боевом корабле. А сы­новья Скьёльда были далеко, на охоте.

Они вернулись на другое утро и сразу пустились в погоню. Люди рассказывали, они даже настигли викинга, но мало что нашли, кроме своей смерти. Сван разделался с обоими и спустился к морю со скал Арнарбрекки, считавшихся неприступными. И вплавь переправился на острова, к своему кораблю.

Этому второму подвигу свидетель был один: раб-пас­тушонок Арни Ингуннарсон. От него и узнали. Впрочем, мальчишка был неразговорчив и скуп на слова, и его скоро­ перестали расспрашивать. Посиди, как он, по полгода со стадом в горах, вовсе разучишься говорить. Да и что он по­нимает в сражениях, ему лишь бы никто не тронул коров.

С тех пор минуло три зимы.

1

Это было его шестое лето на верхних лугах...

Весной родичи Скьёльда окончательно поняли, что не сумеют удержать наследной земли. Горько было прощаться с древним гнездом, но ничего не поделаешь, пришлось. Свершили скейтинг, передали из полы в полу горсть земли, взятой из-под хозяйского места... Рабы остались у новых владельцев, кто захотел. Кто не захотел — досталисьдругим.­Фридлейв Фитьюнг, хозяин Арни, купил сразу троих. Пар­ня по имени Хаваль, девчонку Турид и её старого­ деда, знавшего хорошие травы. Широкоплечий Хаваль, ровес­ник Арни, достался Фридлейву дёшево, родичи Скьёль­да почему-то много не запросили. Дед-травник обошёлся в три марки серебра, целое сокровище, но люди говорили, он того стоил. А Турид не нужна была вовсе, но упрямый старик нипочём не хотел покидать внучку, пришлось взять и её. Фридлейв мог себе это позволить, недаром его звали Фитьюнгом — Богатеем.

Арни, конечно, видал раньше и Турид, и Хаваля, всё-та­ки соседи. Однако дружить не дружил. Теперь он невольно­ приглядывался к новичкам. И заметил, что Турид вовсе не рада была жить с Хавалем в одном дворе. Арни не было до этого дела.

Коровы ещё ходили по нижним лугам, и работы у Арни пока было немного. Можно провести две черты на земле и поиграть с ребятами в мяч. Или взять удочки и поехать за рыбой. Это нравилось ему даже больше. Красться в лодке вдоль береговых скал, представляя себе, будто это Сван Рыжий послал его вперёд!..

В тот день ему не повезло. Хитрая рыба упорно обходила его крючки. А потом из глубины фиорда потянулся туман, и Арни погнал лодку домой.

Когда он причалил, вокруг уже колыхалось белое моло­ко. Арни бросил вёсла на берег, выскочил сам и стал закатывать штаны, собираясь вытащить лодку. И тут перед ним неожиданно возникла Турид. Запыхавшаяся. Испуганная.

— Можно я посижу в твоей лодке?

Арни не успел ответить. Девчонка прыгнула через борт и мигом перебежала на корму. По гладкой воде раскатилась­ медленная волна, лодка сдвинулась с камней и стала отходить прочь от берега. Арни шагнул в воду, ловя её за носовое кольцо.

Тут песок скрипнул под мягкими сапогами. Из тумана появился Хаваль. Подошёл. Остановился у края и стал смотреть на Турид и Арни. Арни стоял по пояс в воде — останавливая лодку, он вымочил-таки штаны. Наверное, вид у него был забавный, потому что Хаваль вдруг улыбнулся.

— Меня называют Хавалем сыном Хамаля сына Хрейма из Жилища Купца, — сказал он дружелюбно. — Я у вас тут третий день и не всех ещё знаю. Как зовут тебя люди?

— Арни... Арни Ингуннарсон.

— Ингуннарсон, это по матери. А по отцу?

Арни вздрогнул и подобрался: это был уже вызов! Нет худшего оскорбления, чем напомнить безродному: у тебя нет отца, ты не можешь назвать, от кого был рождён! Арни оставил лодку и выбрался из воды. И вдруг оказалось, что он не уступает Хавалю ни ростом, ни шириной плеч. Мок­рые штаны облепили его ноги, и стало заметно — эти ноги привыкли к горам.

— Меня называют Арни Ингуннарсоном, — сказал он сквозь зубы.

Сейчас Хаваль ударит. Арни перехватит его руку. И как следует вывернет. Чтобы запомнил.

Но Хаваль даже не перестал улыбаться.

— Я обидел тебя? — спросил он участливо. — Не сердись, Ингуннарсон. Я же не знал.

Арни неожиданно сделалось стыдно.

— Ладно, — буркнул он, чувствуя, что краснеет.

Отвернулся и увидел, что лодка с Турид успела отойти довольно далеко. Девчонка сидела смирно, глядя на берег. В лодке не было вёсел.

Делать нечего, пришлось лезть в воду и плыть к ней. Когда наконец под килем снова зашуршал песок, Хаваля на берегу уже не было. Дура девка, с внезапной злостью по­думал Арни про Турид. Хаваль ему, пожалуй, понравился. Это достойно — признаться в нечаянной глупости. Нет, незлой малый. Хотя, конечно, болтун.

Пока Арни тащил лодку в корабельный сарай, а потом шёл домой, Турид не отходила от него ни на шаг. И только уже во дворе куда-то незаметно пропала. В девичью побежала, наверное.

И чем это Хаваль так её напугал? Небось выскочил навстречу из тумана. Она и вообразила невесть что.

Арни подумал об этом и почти сразу забыл.

А через две ночи стада погнали на сетер.

Минувшая зима выдалась не из сытых, но коровы успели подкормиться на нижних пастбищах и шли весело. Ар­ни лишь изредка брался за хворостину, и то потому, что до­рога пролегала через земли соседей: не дело, если приключится потрава.

И впереди, и позади него поднимали пыль десятки копыт. Арни знал, что не все пастухи так радовались лету, какон. Кто-то оставил дома молодую жену. Кто-то заранее взды­хал о том, как станет до осени скучать в горах, не видя ­человеческого лица. Арни было легче. Девчонки на него не слишком заглядывались. И близкой дружбы ни с кем он не водил.

Зато как же крепко он любил свои горы! Орлиную Кру­чу и волны, бормочущие у подножия скал!.. Зелёные шхеры и огромную, вогнутую чашу моря...

И ещё одно, о чём Арни никому не рассказывал. Вот ужетри года он терпеливо смотрел в море, надеясь увидеть там паруса. Сван Рыжий пообещал, что вернётся.

Арни не знал, как выглядел его корабль. Но не сомневался, что узнает его сразу.

2

На сетере всё было по-старому. Пещера, служившая Ар­ни летним жилищем, и та, казалось, была ему рада: возле входа покачивали головками голубые цветы. Цветы словн­о знали, что Арни их не затопчет. Да. Первые несколько ночей диковато покажется спать здесь одному, за зиму привыкаешь к общей лежанке, к сопению и вздохам двух десятков людей. Потом это пройдёт.

Свасуд подошёл к пещере спокойно. Добрый знак: не придётся выселять угнездившееся зверьё. Арни внёс вовнутрь одеяло и короб с едой. И разложил костёр, изгоняя из пещеры затхлую сырость. Вот теперь его дом и впрямь годился, чтобы в нём жить.

Потом он пошёл поздороваться с Арнарбреккой.

Пастухи в горах живут по-охотничьи. Что добудешь, с того и сыт. Или не сыт. Ходить домой самому далеко, а работник со двора приезжает нечасто. Арни лазил по Арнар­брекке, собирая яйца, и бил стрелами пернатую дичь.

Ему, конечно, не позволили тогда оставить себе лук уби­того Скьёльдунга. Но старый умелец, такой же невольник, сделал ему другой — по мнению Арни, нисколько не хуже. И из этого лука он выучился пускать семь стрел подряд с такой быстротой, чтобы последняя сходила с тетивы, по­ка первая была ещё в воздухе. И он уже не помнил, когда промахивался в последний раз. Лук был вправду хорош. А всё дело в том, что однажды зимой, когда валили лес, Арни вытолкнул мастера из-под падавшей сосны.

Арни принёс с собою на сетер несколько ячменных лепё­шек, загодя разрезанных на ломтики и высушенных у очага. До праздника Зимних Ночей он будет лакомиться ими, съедая по сухарю в день. Иначе недолго и позабыть, что едят люди в долинах, те, которым не надо пасти коров.

Однажды Арни нашёл у себя в пещере целый свежий хлеб.

Он недоверчиво понюхал его, помял пальцами. Потом, не удержавшись, отломил горбушку и отправил её в рот. Угостил Свасуда. Завернул остальное в тряпочку и нахмурился. Кто-то позаботился о нем. Это было приятно. Одна­ко этот кто-то определённо считал, будто он, Арни, не может сам себя прокормить. Это злило.

— Ищи, — велел Арни собаке. — Свасуд, ищи!

Волкодав уверенно довёл его до широкой тропы, по которой гоняли коров на пастбища и обратно. Здесь Арни остановил его, поняв, что слишком поздно затеял погоню. Добро! С этим заботливым он встретится в следующий раз. Арни почему-то сразу решил, что тот пожалует снова.

Может быть, это Хаваль.

Теперь, уходя, Арни оставлял Свасуда у пещеры, наказывая:

— Стереги!

Долго ждать не пришлось, непрошеный благодетель по­пался назавтра же после того, как кончился хлеб.

Арни издали увидел девчонку Турид. Та сидела на земле, прислонившись к камню, и обеими руками прижимала к груди свёрток. Арни проглотил слюну, стоя за сотню шагов. А рядом с девчонкой лежал Свасуд. Время от времениона пробовала пошевелиться, и тогда волкодав лениво при­поднимал губу, показывая кончики клыков. Турид вздрагивала и вновь испуганно замирала.

При виде хозяина пёс застучал хвостом по земле. Арни­взъерошил ему загривок и сказал, обращаясь к Турид:

— Я тебя не просил сюда приходить!

Ему казалось, это должно было прозвучать сурово иочень по-мужски... Турид отшатнулась, словно он на неё за­махнулся. Уронила свой свёрток и кинулась прочь — только взвились длинные волосы, схваченные ремешком. Свасуд серой тенью метнулся было вдогон, но сразу остановил­ся, ещё прежде, чем Арни успел его отозвать. И вернулся, виляя хвостом.

Арни вздохнул. На душе почему-то сделалось гадко. И было похоже, что он совершил какую-то глупость. Ладно. Подумаешь, важность!

Он пожал плечами и отломил от хлеба, сколько помес­тилось в ладонь.

Ещё через несколько дней Арни поймал себя на неожиданной мысли: вот кончится хлеб и Турид снова придёт! Это было открытие. Арни слишком привык к одиночеству. И не привык кого-нибудь ждать. Если не считать Свана Рыжего с его кораблём. Но что касается Свана, в глубине-то души Арни знал — это было не ожидание, а больше меч­та. И притом не из тех, которые сбываются быстро. Если сбываются вообще.

И до чего же, оказывается, здорово, если где-то там о те­бе думает другой человек. И ты сам думаешь о нём. С Арни никогда так не было прежде.

Он снова стал оставлять Свасуда у пещеры... Пока однажды не обнаружил своего сторожа преспокойно спящим­ на солнышке, а рядом, у камня, завёрнутый хлеб. И никаких следов Турид. Свирепый пёс отпустил её, посчитав за свою.

— Эх ты! — сказал ему Арни. Он часто разговаривал со Свасудом, потому что больше было не с кем. Но на сей раз пёс так и не понял, чем провинился.

Стало быть, девчонка боялась. Однако ходила ведь.

Арни поразмыслил и решил, что не будет её больше вы­слеживать. Некогда ему ловить эту Турид, бегая за ней по горам. Зря он тогда на неё накричал. Ничего. Он ещё пока­жет ей Арнарбрекку и цветы, живущие в расселинах скал. И какая зелёная вода там внизу. А ещё он поймает пёструю мышку-лемминга и подарит ей. Пусть приручает.

Арни вылепил из глины маленькую фигурку коровы и поставил на камень, куда Турид обычно клала свой хлеб.

3

Арни возвращался к пещере, когда Свасуд вдруг ощети­