Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
- Serie: Мир приключений
- Sprache: Russisch
С дальними странами, морской стихией, индейцами, золотыми приисками и прочими атрибутами приключенческой литературы французский писатель Гюстав Эмар (1818 – 1883) познакомился вовсе не в библиотеке. Еще мальчишкой, он сбежал из дому и устроился юнгой на корабль, стремясь во что бы то ни стало добраться до "страны чудес" - Америки. Двадцать лет странствий позволили будущему писателю впрок запастись захватывающими сюжетами. В трех романах из знаменитого цикла "Короли океана" "Авантюристы", "Морские бродяги" и "Золотая Кастилия" с удивительной яркостью воплотился сам дух приключений: атмосфера свободы, битвы на земле и на море, захватывающие любовные истории, гордые и благородные герои – пираты, авантюристы, безжалостные к врагам, но честные и справедливые. В книге воспроизводятся иллюстрации, сделанные французскими художниками к первым изданиям романов Эмара.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 926
Veröffentlichungsjahr: 2018
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Содержание
Серийное оформление В. Пожидаева
Оформление обложки В. Гореликова
Иллюстрации Е. Гийо, Д. Вьержа и других французских художников
Составитель А. Лютиков
Эмар Г.
Авантюристы ; Морские бродяги ; Золотая Кастилия : романы / Гюстав Эмар ; пер. с фр. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2017. (Мир приключений).
ISBN 978-5-389-14127-8
12+
С дальними странами, морской стихией, индейцами, золотыми приисками и прочими атрибутами приключенческой литературы французский писатель Гюстав Эмар (1818–1883) познакомился вовсе не в библиотеке.Еще мальчишкой он сбежал из дому и устроился юнгой на корабль, стремясь во что бы то ни стало добраться до «страны чудес» — Америки. Двадцать лет странствий позволили будущему писателю впрок запастись захватывающими сюжетами. В трех романах из знаменитого цикла «Короли океана»: «Авантюристы», «Морские бродяги» и «Золотая Кастилия» — с удивительной яркостью воплотился сам дух приключений: атмосфера свободы, битвы на земле и на море, захватывающие любовные истории, гордые и благородные герои — пираты, авантюристы, безжалостные к врагам, но честные и справедливые. В книге воспроизводятся иллюстрации, сделанные французскими художниками к первым изданиям романов Эмара.
©А. Лютиков,статья, 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017 Издательство АЗБУКА®
Авантюристы
Глава I
«Гостиница Французского Двора»
Протяженность Сены от Шансо, где она начинается, до Гавра, где она впадает в море, не больше двухсот лье, и, несмотря на это, Сену можно назвать одной из величайших рек, ведь со времен Юлия Цезаря до наших дней на ее берегах решались судьбы мира.
Туристы, живописцы, путешественники, отправляющиеся в дальние края на поиски красот, вряд ли сыщут что-то прекраснее этой петляющей меж равнин и холмов реки, на чьих берегах стоят многолюдные города, а деревушки заманчиво разбросаны среди зеленых просторов или прячутся в прибрежных рощах.
Наша история началась 26 марта 1641 года в одной из таких деревень, в нескольких лье от Парижа.
Была в той деревне всего одна улица. Узкая и длинная, она спускалась с самого верха довольно высокого холма, вилась вдоль маленькой речушки и обрывалась на самом берегу Сены. По обе стороны улицы тянулись низкие неказистые домики, большая часть которых была приспособлена под гостиницы для всякого рода путников, останавливавшихся на ночлег в этой деревне.
В начале улицы высился богатый монастырь, возле которого располагалось скрытое в глубине обширного сада внушительное строение, служившее гостиницей богатым людям, которых дела или поиск развлечений приводили в эту деревушку, окруженную со всех сторон роскошными жилищами знати.
О том, что в деревне существует такая гостиница, догадаться можно было, лишь войдя через нижнюю дверь ограды в сад, в глубине которого и высилось здание. Со стороны дороги имелся у гостиницы другой вход, через трактир, к которому и подъезжали экипажи.
Однако принимал трактирщик, он же хозяин гостиницы, не всех приезжих. Он был весьма разборчив и уверял, что гостиница его, удостоенная посещением короля и всесильного кардинала, не должна служить пристанищем для бродяг. Чтобы оправдать свое самоуправство, трактирщик заказал вывеску, на которой был изображен французский герб, по низу которого шло название, выведенное золотыми буквами: «Гостиница Французского Двора».
Гостиница пользовалась доброй славой не только в этих краях,но и в самом Париже, и, надо прибавить, не на пустом месте:
Глава II
Семейная сцена
Между тем приезжие шумели у ворот. Ясно было, что нерасторопность трактирщика выводит их из терпения. Наконец онрешился выйти.
Как только по его приказанию конюх отодвинул засов и отворил ворота, несколько всадников въехали на двор. За ними следовала карета, запряженная четверкой лошадей. При свете фонаря, который держал слуга, трактирщик увидел, что путешественников семеро: трое господ, трое слуг и кучер на козлах. Все были закутаны в толстые плащи и вооружены.
— Вероломный! — воскликнул граф, отражая занесенный над ним удар и выбивая из рук противника шпагу.
— Остановитесь! Остановитесь! — закричал обезумевший от горя герцог, бросаясь к молодым людям, схватившимся врукопашную.
Но это позднее вмешательство было бесполезно: граф, наделенный необыкновенной силой, легко сумел освободиться от молодого человека и, повалив его на пол, стал ему коленом на грудь.
Вдруг раздался топот лошадей, послышалось бряцание оружия, а затем и поспешные шаги нескольких человек, взбегавших по лестнице.
— А-а! — закричал герцог со свирепой радостью. — Вот наконец и мщение!
Граф, не удостаивая ответом своего врага, обернулся к матросам.
— Бегите! — крикнул он властным голосом. Те стояли на месте, не решаясь оставить графа. — Бегите, если хотите меня спасти, — тихо прибавил он.
Матросы схватили свои карабины за дуло, чтобы проложить себе путь, действуя ими как палицами, и бросились в коридор.
Граф с тревогой прислушивался к ругательствам и звукам ожесточенной борьбы, и вот через минуту уже со двора раздался крик, так хорошо известный морякам. Лицо графа прояснилось, он вложил шпагу в ножны и стал спокойно ждать, проговорив про себя:
— Они спасены! У меня есть надежда!
Глава III
Арест
Почти тотчас в комнату вбежало несколько человек. Судя по шуму, было понятно, что на лестницах и в коридорах находятся люди, готовые в случае надобности прийти на помощь. Все эти люди были вооружены. В них легко было узнать королевских или, лучше сказать, кардинальских гвардейцев. И только двое, с лукавыми кошачьими физиономиями, с бегающими глазами, одетые в черные платья, не имели оружия. Но, по всей вероятности, именно их надо было опасаться больше остальных, ибо их раболепная вежливость всего лишь скрывала неутолимое желание причинять вред. Один держал в руке какие-то бумаги. Он сделал несколько шагов вперед, подозрительно оглядел все общество и сказал высоким отрывистым голосом:
— Именем короля, господа!
— Что вам нужно? — спросил граф де Бармон, решительно подходя к нему.
Приняв это движение за демонстрацию враждебных намерений, человек в черном платье с живостью отскочил назад, но хладнокровие тут же вернулось к нему, и он ответил со зловещей улыбкой:
— Граф Луи де Бармон, если не ошибаюсь?
— К делу, милостивый государь, к делу! — надменно ответил граф. — Я — граф де Бармон.
— Капитан королевского корабля, — бесстрастно продолжал человек в черном, — командир «Эригона», фрегата его величества.
— Я вам уже сказал, что я тот, кого вы ищете, — нетерпеливо ответил граф.
— У меня действительно имеется к вам дело, граф. Вас нелегко нагнать! Вот уже целую неделю, как я рыщу за вами, почти потеряв надежду на встречу.
Все это было сказано с кротким видом, сладким голосом и с медоточивой улыбкой, которые могли бы взбесить и праведника, а тем более того, к кому они были обращены, ведь терпением граф де Бармон похвастаться никак не мог.
— Долго вы еще будете тянуть? — вскричал он, гневно топнув ногой.
— Имейте терпение, граф, имейте терпение, — ответил человек в черном бесстрастным тоном. — Боже мой, как вы вспыльчивы! Так как вы, по собственному вашему признанию, граф Луи де Бармон, командир «Эригона», фрегата его величества, — прибавил он, бросив взгляд на бумаги, которые держал в руках, — то в силу данных мне полномочий я вас арестовываю именем короля за дезертирство, за то, что вы без позволения бросили в чужих краях, то есть в Лисабоне, столице Португалии, ваш фрегат. Отдайте мне вашу шпагу, граф, — прибавил он, вздернув голову и устремив на графа странно блеснувший взгляд.
Граф де Бармон передернул плечами.
— Оружие дворянина никогда не будет отдано такому негодяю, как ты, — с презрением сказал он и, обнажив шпагу, бесстрастно сломал лезвие о колено, а обломки, растворив окно, бросил во двор. Потом он выхватил из-за пояса два пистолета и взвел курки.
— Граф, граф! — закричал сбир2, с испугом отступая. — Это бунт. Подумайте, бунт против приказа его величества и его святейшества кардинала!
Граф презрительно улыбнулся и, подняв пистолеты, выстрелил в потолок. Затем он швырнул пистолеты в окно и, скрестив руки на груди, холодно сказал:
— Теперь делайте со мной, что хотите.
— Вы сдаетесь, граф? — спросил сбир с плохо скрытым страхом.
— Да, с этой минуты я ваш пленник.
Сбир с облегчением перевел дух: хоть и безоружный, граф все еще пугал его.
— Только, — продолжил граф, — дайте мне сказать два слова этой даме.
Он указал на донью Клару, которая начала приходить в себя благодаря хлопотам трактирщицы, прибежавшей на шум, несмотря на просьбы мужа не вмешиваться.
— Нет-нет, ни слова! — закричал герцог, бросаясь между дочерью и графом. — Уведите этого негодяя, уведите его!
Но сбир, видимо обрадовавшись легкости, с какой граф ему сдался, и не желая возбуждать его гнев, а более всего для того, чтобы показать свою власть, не подвергаясь никакому риску, возразил:
— Позвольте, позвольте, граф желает говорить с этой дамой.
— Но этот человек — убийца! — запальчиво крикнул герцог. — Перед вами лежит тело моего несчастного сына, убитого им.
— Я весьма сожалею, — отвечал сбир, — но ничего не могу сделать, обратитесь, к кому следует. Конечно, если хотите, я запишу ваше обвинение... Но вы, наверное, настолько же желаете поскорее освободиться от нас, насколько мы желаем поскорее уехать. Позвольте же графу спокойно проститься с дамой. Я уверен, что это не займет много времени.
Герцог бросил на сбира свирепый взгляд, но, не желая опускаться до препирательств с таким негодяем, ничего не ответил и отступил с мрачным видом.
Граф присутствовал при этом споре, не выказывая ни нетерпения, ни досады. С бледным лицом, нахмурившись, он ждал, готовый, без сомнения, решиться на какую угодно крайность, если бы ему отказали в его просьбе.
Сбиру стоило бросить на него взгляд, чтобы угадать, что происходило в его сердце. Не желая новых неприятностей, он миролюбиво сказал:
— Говорите, никто вам не мешает.
— Благодарю, — глухо ответил граф и повернулся к донье Кларе, которая смотрела на него горящими глазами. — Клара, — произнес граф твердо и внятно, — вы любите меня?
С минуту женщина молчала, взволнованно дыша.
— Вы любите меня? — повторил граф.
— Я вас люблю, Луи, — наконец ответила она слабым дрожащим голосом.
— Вы любите меня как вашего супруга перед Богом и перед людьми и как отца вашего ребенка?
Молодая женщина встала, ее черные глаза сверкали. Протянув руку вперед, она произнесла, задыхаясь от волнения:
— В присутствии моего отца, готового проклясть меня, перед телом моего убитого брата, при людях, слушающих меня, я клянусь, Луи, что я люблю вас как отца моего ребенка и, что бы ни случилось, останусь вам верна.
— Хорошо, Клара, — сказал граф. — Господь принял вашу клятву, Он поможет вам сдержать ее. Вспомните, что мертвая или живая — вы принадлежите мне, как я принадлежу вам, и никакие силы в мире не могут разъединить нас. Теперь прощайте — и не теряйте мужества.
— Прощайте! — прошептала она, падая на стул и закрывая лицо руками.
— Пойдемте, господа! Делайте со мной что хотите, — сказал граф, обращаясь к сбирам, невольно тронутым этой сценой.
Герцог бросился к дочери и, неистово тряся ее за плечи, заставил поднять лицо, залитое слезами. Глядя на нее взглядом, полным злобы, бушевавшей в его сердце, он крикнул, задыхаясь от бешенства:
— Приготовьтесь через два дня выйти за человека, которого я назначаю вам в супруги. А ребенка вашего вы не увидите никогда, его для вас не существует!
Молодая женщина отчаянно вскрикнула и упала без чувств на руки трактирщицы. Граф, в эту минуту выходивший из комнаты, обернулся к герцогу и, протянув к нему руку, сказал, заставив присутствующих похолодеть от ужаса:
— Палач! Будь ты проклят! Клянусь честным словом дворянина: я так страшно отомщу тебе и твоим близким, что память об этом мщении останется навечно. А если я не смогу уничтожить тебя, то нация, к которой ты принадлежишь, содрогнется от моей неутолимой ненависти. Между нами теперь война, война жестокая и беспощадная. Прощай!
Произнеся это страшное проклятие, граф де Бармон вышел твердой походкой, бросив последний взгляд на женщину, которую любил и с которой расставался, может быть, навсегда.
Коридоры, лестницы и сад гостиницы заполняли вооруженные люди: было просто чудо, что матросы, подручные графа де Бармона, успели бежать. Это придало графу надежду, и он шел уверенными шагами под внимательным надзором сбиров, не терявших его из виду. Сбирам давно сказали, что они будут иметь дело с морским офицером крайне вспыльчивого характера, необыкновенной силы и неукротимого мужества. Добровольная покорность пленника не внушала им особого доверия, они сочли ее за притворство и поэтому держались настороже.
Когда они вышли в сад, начальник сбиров заметил карету.
— Это именно то, что нам нужно! — сказал он, радостно потирая руки. — Мы так спешили сюда, что забыли взять карету... Прошу вас, садитесь, граф, — прибавил он, отворяя дверцу.
Граф сел, не заставляя себя просить дважды. Сбир закричал повелительным тоном, обращаясь к кучеру, сидевшему на козлах:
— Сойди! Именем короля, я беру эту карету. Уступи местоодному из моих подчиненных... Эвелье, — обратился он к высокому сбиру дерзкой наружности и такому худому, что тот, кто стоял возле него, казалось, всегда видел только его профиль, — садись на место кучера и поедем!
Кучер не стал сопротивляться такому решительному приказу, слез с козел, и его место тотчас занял Эвелье, а начальник сбиров поместился в карете напротив своего пленника. Он закрыл дверцу, и лошади, повинуясь сильным ударам бича, тронулись, таща за собой тяжелую карету, которую сопровождали двадцать солдат.
В течение довольно долгого времени между пленником и сбиром не было произнесено ни одного слова. Граф думал о своем, сбир спал или, лучше сказать, притворялся спящим. В марте ночи уже коротки, и скоро широкие белые полосы начали показываться на горизонте. Граф, до сих пор остававшийся неподвижным, сделал легкое движение.
— Вы страдаете, граф? — спросил сбир.
Глава IV
Остров Сент-Маргерит
Подобного ответа сбир вовсе не ожидал. Он посмотрел на графа с изумлением, означающим, что не понял его. Граф кротко улыбнулся и спросил:
— Это вас удивляет?
— Признаюсь, граф, удивляет, — ответил сбир с замешательством.
— Да, — продолжал де Бармон, — я понимаю, вам должен казаться странным отказ принять такое великодушное предложение. Не часто бывает, что пленник, которому предлагают свободу, добровольно остается в плену. Я должен вам объяснить такое странное поведение, и я объясню его немедленно, чтобы выне настаивали и дали мне возможность действовать по собственному усмотрению.
— Я всего лишь ваш покорнейший слуга, ваше сиятельство. Вы, конечно, лучше меня знаете, как вам следует поступить, стало быть, вам нет никакой надобности объяснять мне ваши действия.
— Именно потому, что вы старый слуга моего семейства и даете мне в эту минуту доказательство безграничной преданности, я должен объяснить вам причины отказа, который так вас удивляет. Выслушайте же меня.
— Если вы непременно этого хотите, граф, я вам повинуюсь.
— Хорошо, садитесь возле меня. Помните, все, что я вам скажу, — тайна.
Сбир сел возле графа, как тот приказал ему, сохраняя, однако, почтительное расстояние.
— Во-первых, будьте уверены, — продолжал граф, — что я отказываюсь от вашего предложения не по какому-либо предубеждению против вас, я вам полностью доверяю. Более двухсот лет ваша фамилия связана с моей, и мы всегда могли похвалиться вашей преданностью. Отметив это важное обстоятельство, я продолжаю. Положим, что план, придуманный вами, удается, хотя мне кажется, очень трудно привести его в исполнение и малейшая случайность может в самое последнее мгновение поставить успех под вопрос. Но в случае удачи я буду вынужден бежать без всяких средств к существованию, без друзей, и я не только не смогу отомстить своим врагам, как замышляю, но, отданный, так сказать, на произвол судьбы, очень скоро опять попаду к ним в руки и стану объектом насмешек для тех, кого ненавижу. Я буду обесславлен, они станут меня презирать, и, когда жизнь потеряет для меня всякий смысл, когда все мои планы будут разрушены, мне останется только одно — застрелиться.
— Ах, ваше сиятельство! — вскричал Бульо, прижав к груди руки.
— Я не хочу потерпеть неудачу в страшной борьбе, что начинается ныне между моими врагами и мной, — невозмутимо продолжал граф. — Я дал клятву, и эту клятву я должен сдержать во что бы то ни стало. Я молод, мне только двадцать пять, до сих пор жизнь была для меня сплошным удовольствием, мне все удавалось — и осуществление честолюбивых планов, и достижение богатства, и обретение любви. Теперь меня коснулось горе... Что ж... Тот, кто не страдал, тот еще не мужчина! Страдание очищает душу и укрепляет сердце. Уединение — хороший советчик, оно позволяет не обращать внимания на маловажные обстоятельства и сосредоточиться на главном. В одиночестве рождаются великие идеи. Я должен закалить свою душу страданием, чтобы отплатить своим врагам сторицей за все, что я перенес. Думая о разбитой карьере, о погибшей будущности, я найду необходимые силы для совершения мщения! Когда мое сердце умрет для всякого другого чувства, кроме ненависти, тогда, только тогда я сделаюсь непреклонным и смогу безжалостно растоптать тех, кто теперь насмехается надо мной и думает, что уже уничтожил меня. И тогда горе тем, кто осмелится встать у меня на пути! Вас пугает то, что я говорю вам, мой старый слуга, — прибавил граф, смягчив голос, — что же былобы, если б вам позволено было читать в моем сердце! Гнев, бешенство, ненависть к тем, кто безжалостно похитил у меня счастье ради того, чтобы удовлетворить мелкое и преступное честолюбие, — вот что вы нашли бы там.
— О граф! Позвольте старому слуге вашего семейства, человеку, преданному вам, умолять вас отказаться от этих ужасных планов мщения. Ах! Вы сами падете первой жертвой своей ненависти.
— Разве вы не помните, Бульо, — с иронией заметилграф, — что у нас говорят о нраве членов того рода, к которому яимею честь принадлежать?
— Да-да, граф, — отвечал сбир, печально качая головой, — помню и даже повторю, если вы того пожелаете.
— Повторите, друг мой.
— Вот, граф, эта поговорка:
Les Barmont-Senectaire Haine de demon, coeur de pierre3.
Граф улыбнулся:
— Ну! И вы все еще полагаете, что я готов запятнать честь моих предков?
— Я ничего такого не полагаю, сохрани меня Бог! — смиренно отвечал сбир. — Но меня пугает страшная будущность, которую вы себе готовите.
— Я принимаю эту будущность, только бы исполнить свою клятву!
— Ах, граф! Вы знаете, человек предполагает, а Бог располагает. Вы теперь пленник кардинала. Подумайте, прошу вас! Кто знает, выйдете ли вы когда-нибудь из тюрьмы, в которую я вас везу? Согласитесь же быть свободным!
— Нет, довольно. Кардинал не бессмертен. Если не до, то после его смерти — весьма недалекой, я надеюсь, — моя свобода будет мне возвращена. А теперь запомните хорошенько вот что: мое намерение настолько неизменно, что если, несмотря на мое нежелание, вы оставите меня здесь, первое, что я сделаю, став свободным, — это тотчас предам себя в руки кардинала. Вы поняли, не правда ли?
Бульо склонил голову, ничего не отвечая, и слезы покатились по его щекам. Эта безмолвная горесть, столь искренняя и столь трогательная, взволновала графа сильнее, нежели он думал. Он встал, взял руку бедного сбира и крепко пожал ее.
— Не будем больше говорить об этом, Бульо, — дружески сказал он, — я не стану злоупотреблять вашей преданностью.Но не скрою, она меня очень тронула, и я сохраню вечную признательность к вам. Обнимите меня, мой старый друг, и не будем поддаваться чувствам, ведь мы мужчины, черт побери!
— О, ваше сиятельство! Я не стану унывать, — отвечал сбир, бросаясь в открытые для него объятия, — ведь вы не сможете мне запретить думать о вас, где бы вы ни были.
— Я этому не противлюсь, друг мой, — отвечал граф, смеясь, — поступайте как хотите. Однако, — прибавил он уже серьезно, — признаюсь, я не прочь, оказавшись вдали от света, знать, что там происходит. Может случиться такое непредвиденное обстоятельство, которое изменит мои намерения и заставит меня вернуться на свободу.
— О, будьте покойны, ваше сиятельство! — вскричал сбир, почти обрадовавшись этому туманному обещанию. — Я устрою так, что вы будете знать все новости. Недаром я шесть лет служу кардиналу, он хороший учитель, я воспользовался его уроками и кое-что усвоил. Вы увидите меня в деле.
— Итак, решено! Теперь, кажется, неплохо бы позавтракать, преждечем мы продолжим путь. Я чувствую зверский аппетит.
— Сейчас я прикажу трактирщику подать вам завтрак.
— Вы будете завтракать со мной, Бульо, — сказал граф, дружески ударяя сбира по плечу, — и надеюсь, что до нашего приезда на остров Сент-Маргерит всегда будет так.
— Конечно, это для меня большая честь, но...
— Я этого хочу, кроме того, ведь вы являетесь частью моего семейства.
Франсуа Бульо поклонился и вышел. Заказав обильный завтрак, он распорядился, чтобы часть конвойных отравлялась в Париж, и потом вернулся к графу в сопровождении трактирщика. Тот в несколько минут накрыл на стол, уставил его отменными блюдами и ушел, оставив своих гостей за трапезой.
Путешествие продолжалось без происшествий, о которых стоило бы упоминать. Пленник и его страж договорились обо всем окончательно. Сбир слишком хорошо узнал характер человека, с которым имел дело, и не пытался возвращаться к разговору, в котором все точки над «i» были уже расставлены.
Во времена, когда происходила наша история, во Франции не было, как ныне, сети железных дорог. Самый незначительный переезд требовал огромного времени. Тяжелые экипажи с трудом выдерживали тряску и вязли в непролазной грязи. Таким образом, несмотря на быструю езду, прошло семнадцать дней, прежде чем пленник и его конвой прибыли в Тулон.
Уже в ту эпоху Тулон был одним из важнейших портов Франции. Сердце графа сжалось при въезде в город. Здесь когда-то началась его военная карьера. Здесь он в первый раз вступил на корабль в качестве капитана, хранителя флага, с честью вынес уготованные ему судьбой испытания и, несмотря на свою молодость, приобрел огромную известность, почти славу.
Карета остановилась на Сенной площади у двери гостиницы «Мальтийский крест», которая, к слову, является, может быть, старейшей во всей Франции, потому что существует и поныне, хотя и внутренне, и внешне подверглась неизбежным переделкам.
Удобно разместив своего пленника в гостинице, Франсуа Бульо отправился в город. Если он и поставил часового у двери, то только для того, чтобы исполнять полученные приказания, а вовсе не из опасения, что пленник сбежит. Он даже не потрудился запереть дверь, поскольку был уверен, что граф де Бармон и не подумает выйти за порог.
Сбира не было около двух часов.
— Вы долго отсутствовали, — сказал граф, когда тот возвратился.
— Мне надо было закончить важные дела, — отвечал Бульо.
Граф, не прибавив ни слова, опять начал ходить взад и вперед по комнате, как он это делал до прихода сбира. Наступило минутное молчание. Бульо пребывал в явном замешательстве. Он суетливо двигался, делая вид, будто переставляет мебель. Наконец, видя, что граф не замечает его присутствия и продолжает молчать, он остановился перед ним и, пристально глядя ему в глаза, спросил шепотом:
— Вы меня не спрашиваете, где я был?
— К чему? — отвечал граф. — Вы, вероятно, ходили по своим делам.
— Нет, ваше сиятельство, по вашим!
— Да?
— Да. Вас ожидает «Чайка».
Граф улыбнулся и слегка пожал плечами:
— А-а! Вы опять об этом... А я-то считал, любезный Бульо, что мы договорились больше не возвращаться к этому вопросу. Вот для чего вы удлинили наш путь, направившись через Тулон! Меня это удивляло, я не понимал, почему вы избрали столь странную дорогу.
— Ваше сиятельство... — прошептал сбир, с мольбой сложив руки.
— Вы помешались, любезный Бульо! Однако вы должны знать, что если я принял решение, дурное или хорошее, то не изменю его никогда. Пожалуйста, прекратим этот разговор. Даю вам честное слово дворянина, что все это бесполезно.
Старый слуга испустил стон, похожий на предсмертный хрип.
— Да будет ваша воля, граф! — сказал он.
— Когда мы едем в Антиб?
— Сейчас, если вы желаете.
— Хорошо. Чем скорее, тем лучше.
Сбир поклонился и вышел, чтобы все приготовить к отъезду. Роли переменились, теперь пленник повелевал своим стражем.
Через час граф выехал из Тулона. Всю дорогу он и сбир вместе пили и ели и разговаривали о всяких посторонних предметах. Бульо окончательно убедился, что бесполезно продолжать настаивать: граф никогда не согласится на побег. Однако сбир не отказался совсем от своего намерения, а только отложил его, рассчитывая, что пылкая натура де Бармона не вынесет скуки и бессмысленности заточения.
Приехав в Антиб, Бульо по приказанию графа, которому как будто доставляло удовольствие мучить его, стал разыскивать лодку для переезда на остров Сент-Маргерит. Поиски не заняли много времени. Имея на руках приказ кардинала, Бульо взял первую же подвернувшуюся рыбачью лодку.
Оставляя твердую землю, граф обернулся, и странная улыбка тронула его губы. Бульо, обманутый улыбкой, значения которой не понял, наклонился к графу и прошептал:
— Если вы хотите, еще есть время.
Граф посмотрел на сбира, пожал плечами и ничего не ответил.
Группа Леринских островов, в сторону которых направлялась лодка, состоит из нескольких безымянных и двух больших островов. Первый остров носит имя Сент-Маргерит, а второй— Сент-Онора. В описываемое нами время был укреплен только этот остров. Тут жили рыбаки и имелись развалины монастыря, основанного святым Гонорием в 400 году.
Остров Сент-Маргерит был необитаемым. Никто и не думал селиться на нем, окруженном опасными подводными рифами. Хотя сам остров со своими гранатовыми, померанцевыми и фиговыми деревьями представлял собой поистине райское плодородное место. Но именно на этом острове была возведена крепость, впоследствии приобретшая печальную известность уже в качестве тюрьмы.
Крепость эта высилась над прибрежными скалами и занимала большую часть острова. Она состояла из трех башен, связанных между собой переходами. Широкий и глубокий ров опоясывал ее стены, покрытые желтоватым мхом.
За несколько лет до начала нашего рассказа, в 1635 году, испанцы неожиданно овладели островом Сент-Маргерит. Кардинал, чтобы избежать повторения подобной катастрофы, решил поместить в крепости гарнизон из пятидесяти вышколенныхсолдат под начальством старого офицера. Этого же офицера онназначил и на должность губернатора. Для старика такое назначение было чем-то вроде выхода на пенсию. В крепости, вдали от мирских забот, он вел вполне спокойную жизнь, заключив молчаливое мирное соглашение с контрабандистами, изредка посещавшими остров.
Старик-офицер был высок и худощав, с сухими чертами лица.Одной руки и одной ноги у него не было. Звали его де л’Урсьер. Характер он имел скверный, постоянно ворчал и бранил своих подчиненных. Надо сказать, что день, когда он, в ранге майора, уволился из полка, праздновали и офицеры, и солдаты — до такой степени не любили они своего почтенного сослуживца.
Кардинал де Ришелье знал толк в людях. Назначив майораде л’Урсьера губернатором острова Сент-Маргерит и превративего в тюремщика, он нашел именно то место, которое как нельзя лучше подходило этому сварливому и злобному человеку.
Вот от него-то граф де Бармон и должен был теперь зависеть довольно долгое время, потому что кардинал, с легкостью сажая в государственную тюрьму дворянина, не торопился выпускать его. И пленник мог быть уверен, что, не случись какого-нибудь из ряда вон выходящего случая, он умрет, забытый в тюрьме. Если, конечно, кардиналу не придет на ум, как это случалось иногда, отдать приказ отрубить бедолаге голову.
После переговоров и нескончаемых предосторожностей,призванных свидетельствовать о строгой дисциплине, налаженной комендантом, пленника в сопровождении конвоя впустили наконец в крепость.
Когда де л’Урсьеру доложили о прибытии посланца кардинала, тот как раз заканчивал завтрак. Майор застегнул мундир, надел шляпу, нацепил шпагу и отдал приказ впустить сбира. Франсуа Бульо поклонился и передал ему приказ. Губернатор пробежал бумагу глазами, после чего обратил внимание на графа, который стоял несколько позади. Он небрежно кивнул емуи сказал сухим и надменным тоном:
— Вы — граф де Бармон, так написано в этой бумаге.
— Да, — ответил граф, кланяясь.
— Я в отчаянии, решительно в отчаянии, — продолжил майор, — но у меня строгие приказания на ваш счет. Однако поверьте — гм! гм! — что я постараюсь соотнести мое природное человеколюбие с предписанной мне строгостью. Гм!гм! Будьте уверены, что я знаю обязанности дворян по отношению друг к другу.
Комендант, довольный своей речью, улыбнулся и гордо выпрямился. Де Бармон слегка поклонился и ничего не ответил.
— Вас сейчас проводят в вашу комнату, граф, гм! гм! — продолжал комендант, привычно покашливая. — Мне хотелось бы, чтобы эта комната была получше, но я вас не ждал, гм! гм! Позднее мы позаботимся о ваших удобствах. Берлок, — обратился он к солдату, неподвижно стоявшему у двери, — проводи этого господина — гм! гм! — в комнату под номером восемь, во вторую башню. Гм! гм! Она, кажется, самая удобная... К вашим услугам, милостивый государь, к вашим услугам, гм! гм!
Майор вышел в другую комнату, а граф в сопровождении Бульо и конвойных последовал за солдатом. Они миновали несколько переходов и остановились перед дверью, запертой на огромные запоры.
— Здесь, — сказал солдат.
Граф обернулся к Бульо и дружески протянул ему руку:
— Прощайте, мой старый друг. — Голос графа был кротким,но твердым, между тем как на губах его блуждала неопределенная улыбка.
— До свидания, ваше сиятельство, — с чувством воскликнул Бульо и пошел прочь, скрывая непрошеные слезы.
Дверь со зловещим шумом затворилась за пленником.
— Горе тем, кто осмелится помериться силой с графом де Бармоном, если он выйдет из тюрьмы... — шептал Бульо, в задумчивости спускаясь по лестнице, — а он выйдет, клянусь в этом, даже если ради его спасения мне придется подвергнуть опасности свою жизнь!
3У Бармон-Сенектеров ненависть демонская, сердце каменное(фр.).
Глава V
Взгляд назад
Фамилия графов де Бармон-Сенектер была одной из самых старинных и самых знатных в Лондоне. Можно было смело утверждать, что начало рода терялось во мраке времен. Один Бармон-Сенектер сражался в Бувине рядом с Филиппом Августом. Жуанвильская хроника говорит о кавалере де Бармон-Сенектере, умершем от чумы в Тунисе в 1270 году, во время Восьмого крестового похода короля Людовика IX. Франциск I на поле сражения при Мариньяно пожаловал Ангеррану де Бармон-Сенектеру титул графа в награду за храбрость: он сражался на глазах короля в продолжение всей этой жестокой битвы. Графы де Бармон всегда делали военную карьеру и дали Франции несколько знаменитых полководцев.
Но с течением времени могущество и богатство этого рода уменьшилось. В правление короля Генриха III дело дошло почти до бедности. Однако, гордясь безукоризненным прошлым, очередной граф де Бармон продолжал высоко держать голову. И если для того, чтобы достойно нести свое имя, ему приходилось жить в провинции и испытывать жестокие лишения, никто никогда не догадывался об этом.
Граф поступил на службу к королю Наварры отчасти затем, чтобы благодаря войне улучшить свое положение, отчасти из восхищения перед доблестью своего государя, великое будущее которого, быть может, он угадал. Храбрый, молодой, пылкий красавец-граф был любимцем женщин. Среди его любовных приключений было одно, в Кагоре, с девицей, которую он успел похитить накануне свадьбы с очень богатым испанцем. Испанец, весьма щепетильный в вопросах чести, потребовал удовлетворения от графа, который, в свою очередь, нанес ему два серьезных укола шпагой. Это дело вызвало много шума и принесло графу большой почет среди утонченных молодых людей. Однако, против ожидания, испанец выздоровел от ран. Они опять дрались, и на этот раз граф так отделал своего противника, что тот волей-неволей должен был отказаться от новой дуэли. Именно это приключение внушило графу отвращение к волокитству, а вовсе не боязнь мести, в которой поклялся ему неудачливый испанский герцог, имя которого было Пеньяфлор. Со времени последней дуэли граф больше ничего об испанце не слышал, но укоры совести продолжал испытывать, ведь из пустой прихоти было разрушено счастье честного человека.
Храбро сражаясь рядом с королем во всех его войнах, граф наконец в 1610 году, после смерти Генриха IV, удалился в свое поместье, испытывая отвращение к французскому двору и чувствуя потребность в отдохновении после долгой службы.
Лет через пять, соскучившись в уединении, а может быть, в надежде прогнать докучливое воспоминание, которое, несмотря на время, не переставало его мучить, граф решил жениться на молодой девушке, принадлежавшей к одной из лучших местных фамилий, кроткой и прелестной, но такой же бедной, как и он. И теперь материальное положение его делалось день ото дня все хуже. Однако этот союз был счастливым. В 1616 году графиня родила сына, того самого графа Луи, историю которого мы взялись рассказать.
Граф оказался нежным отцом, однако сына воспитал в строгости, желая сделать из него такого же сурового, храброго и честного дворянина, каким был он сам.
Молодой Луи рано почувствовал, что за внешней пышностью жизни их семьи скрывается тайная нищета, и понял, что должен добиться для себя независимого положения, которое позволило бы ему не только не быть в тягость обожаемым родителям, всем жертвовавшим для него, но и вернуть померкший блеск семейному имени. Вопреки обычаю своих предков, которые служили королю в сухопутных войсках, он чувствовал в себе склонность к морской службе. Благодаря прилежному попечению старого и достойного аббата, который из привязанности к семейству сделался наставником Луи, он получил приличное образование, чем и воспользовался. Описания путешествий — его любимое чтение — воспламенили воображение молодого графа. Все его мысли обратились к Америке, где, по словам моряков, золота имелось в изобилии. И теперь у него было только одно желание — увидеть эту таинственную землю и взять свою долю в богатой жатве, которую собирал каждый из побывавших там.
Отец его и особенно мать долго противились его просьбам. Старик, воевавший столько лет, не понимал, как его сын может предпочитать морскую службу службе в сухопутных войсках. Графиня в душе не желала видеть своего сына ни военным, ни моряком. Оба эти поприща пугали ее. Она опасалась неизвестности далеких странствий, и сердце ее страшилось разлуки, которая могла стать вечной.
Однако надо было решиться, и, поскольку молодой человек упорно стоял на своем, родители вынуждены были уступить и согласиться с его выбором, невзирая на возможные последствия.
Граф сохранил при дворе нескольких друзей, среди которых был и герцог де Бельгард, пользовавшийся большим расположением короля Людовика XIII, прозванного при жизни Справедливым, потому что он родился под знаком созвездия Весов. Граф де Бармон был прежде дружен и с герцогом д’Эперноном, произведенным в адмиралы в 1587 году. Признаться, графу не слишком хотелось обращаться к нему из-за слухов, распространившихся после убийства Генриха IV. Однако обстоятельства складывались таким образом, что ради благополучия сына граф должен был заставить умолкнуть свои чувства. Отправив письмо герцогу де Бельгарду, он написал и другое, к герцогу д’Эпернону, который в то время был губернатором Гвианы.
Оба ответа не заставили себя ждать. Старые друзья не забыли графа де Бармона и поспешили употребить свое влияние, чтобы услужить ему. Особенно герцог д’Эпернон, который благодаря своему адмиральскому званию мог быть исключительно полезен в деле помощи молодому человеку. Герцог писал, что с радостью берется представить Луи в высшем свете.
Это было в начале 1631 года. Луи де Бармону было тогда пятнадцать. Высокого роста, с гордой осанкой, одаренный редкой силой и большой ловкостью, молодой человек казался старше своих лет. С радостью узнал он, что его желание исполнилось и что больше нет никаких препятствий для его поступления во флот. В письме герцога д’Эпернона заключалась просьба к графу прислать своего сына в Бордо как можно скорее, чтобы он, герцог, немедленно мог определить его на военное судно, где юноша начнет постигать азы морской службы.
Через два дня после получения письма молодой человек, с трудом вырвавшись из объятий матери, почтительно простился с отцом и на хорошей лошади в сопровождении доверенного слуги уже ехал по дороге в Бордо.
Флот долгое время находился во Франции в небрежении. В Средние века морское дело было полностью предоставлено частным лицам, правительство не интересовалось им, в отличие от других континентальных государств, которые приобрели если не преимущество, то по крайней мере некоторое влияние на морях. Так, мы видим, что в царствование Франциска I, который, однако, был одним из самых воинственных французских королей, Анго, арматор из Дьеппа, у которого в мирное время португальцы отняли судно, снарядил целый флот с позволения короля, не имевшего возможности оказать ему поддержку, и блокировал лисабонский порт, прекратив военные действия только тогда, когда заставил португальцев направить во Францию посланников, чтобы смиренно просить мира у короля.
С открытием Нового Света и не менее важным открытием мыса Доброй Надежды мореплавание становилось все более оживленным, охватывая все большие и большие территории. Это заставило французскую корону осознать необходимость создания военного флота для защиты торговых судов от нападения пиратов.
Только в царствование Людовика XIII этот план начал приводиться в исполнение. Кардинал де Ришелье, государственный муж широчайшего кругозора, которого английский флот заставил пережить немало неприятных минут во время продолжительной осады Ла-Рошели, издал несколько указов, относившихся к флоту, и основал школу навигации для воспитания желавших служить молодых дворян.
Франция обязана этому великому министру первой мыслью о военном флоте, которому суждено было бороться с испанским и голландским флотом, а в царствование Людовика XIV поколебать на время могущество Англии.
В эту-то школу, основанную Ришелье, и поступил виконт де Бармон благодаря поддержке герцога д’Эпернона. Старый герцог сдержал слово, данное своему товарищу по оружию: он не переставал покровительствовать молодому человеку, что, впрочем, не составляло большого труда, поскольку виконт выказывал необыкновенные и весьма редкие в то время способности в деле освоения избранной им профессии.
В 1641 году он был уже капитаном, командиром двадцатишестипушечного фрегата.
К несчастью, ни старый граф де Бармон, ни его жена не могли насладиться успехами сына и новыми перспективами, открывавшимися для их дома: оба умерли, один вслед за другим, оставив молодого человека сиротой в двадцать два года.
Луи, как почтительный сын, истинно любивший своих родителей, оплакивал их, особенно горевал он о матери, которая всегда была добра и нежна к нему. Но за те несколько лет, что он ходил в долгие плавания, Луи уже привык жить самостоятельно и полагаться только на самого себя. Поэтому потеря родителей была для него менее чувствительна и горестна, чем если бы он никогда не оставлял домашнего крова.
Являясь теперь единственным представителем своей фамилии, он стал серьезно смотреть на жизнь и удвоил усилия, чтобы вернуть былую славу имени, которое благодаря его рвению уже начинало сиять новым блеском.
Герцог д’Эпернон был еще жив. Но, забытый обломок поколения, уже почти совершенно исчезнувшего, этот больной старик, давно поссорившийся с кардиналом Ришелье, теперь не имел прежнего влияния и ничего не мог сделать для того, кому он так горячо покровительствовал еще несколько лет назад.
Однако граф де Бармон не терял бодрости духа. Дворянство не любило морскую службу, хорошие морские офицеры были редки, и граф решил, что, не вмешиваясь в политические интриги, он сумеет проложить себе путь наверх.
Случай, который невозможно было предвидеть, должен был разрушить его честолюбивые планы и навсегда погубить его карьеру. Вот как это произошло.
Граф де Бармон командовал тогда «Эригоном», двадцатишестипушечным фрегатом. После довольно продолжительного плавания у алжирских берегов, защищая французские торговые суда от берберийских пиратов4, его фрегат вошел в Гибралтарский пролив, чтобы потом выйти в океан и возвратиться в Брест. Но в ту минуту, когда судно входило в пролив, на него вдруг обрушился встречный ветер, и после отчаянных попыток продолжить путь судно было вынуждено лавировать несколько часов и наконец укрыться в гавани города Альхесирас, на испанском берегу.
Зная по опыту, что пройдет дня три или четыре, прежде чем ветер позволит пересечь пролив, граф де Бармон приказал спустить лодку и отправился на берег. Город Альхесирас, очень древний, был невелик, невзрачен и малонаселен. Только с тех пор, как англичане овладели Гибралтаром, находящимся по другую сторону бухты, испанцы поняли важность Альхесираса и превратили его в образцовый порт.
У графа не было никакой другой причины ехать в Альхесирас, кроме беспокойства, свойственного морякам, побуждающего их садиться в шлюпку и оставлять свой корабль тотчас, как только они войдут в бухту.
Торговые связи тогда еще не были налажены так хорошо, как в теперешние времена, правительства еще не имели обыкновения посылать в иностранные порты консулов, чтобы защищать торговые сделки своих соотечественников. Военные суда, которые случай приводил в какой-либо порт, должны были оказывать поддержку находящимся там торговцам из родной страны, ежели их интересы ущемлялись.
Отдав приказание прибыть за ним на закате, капитан в сопровождении только одного матроса по имени Мигель, к которому он был очень привязан и который сопровождал его повсюду, отправился по извилистым улицам Альхесираса, с любопытством осматривая все, что попадалось ему на глаза.
Этот Мигель, с которым мы часто будем встречаться впоследствии, был малый огромного роста, лет тридцати, с умным лицом, питавший к своему капитану искреннюю преданность с тех пор, как четыре года назад тот спас его с риском для собственной жизни, бросившись на лодке в открытое море в ужасную погоду, чтобы оказать помощь, когда Мигель упал в воду с мачты, поправляя запутавшиеся снасти. С тех пор матрос не расставался с графом. Родившийся в окрестностях По, на родине Генриха IV, он был, подобно этому королю, весел, насмешлив и чуть скептичен. Превосходный матрос, отчаянно храбрый, обладавший необыкновенной силой, Мигель олицетворял собойтипичного баска, натуру сильную и грубую, но честную и верную.
В сердце Мигеля, прозванного, конечно же, Баском, нашлось место еще только для одной такой же привязанности, которую Мигель питал к своему командиру. Это был бретонский матрос, мрачный и угрюмый, составлявший полную противоположность Мигелю. Из-за медлительного характера экипаж прозвал этого матроса Дрейфом, и тот так привык к этому имени, что почти забыл свое собственное.
Услугу, которую граф оказал Мигелю, Мигель оказал однажды Дрейфу, и по этой причине искренне привязался к бретонцу, хоть и насмехался над ним и поддразнивал его с утра до вечера.
Бретонец это понимал и при каждом удобном случае выказывал, насколько позволял его замкнутый, необщительный характер, свою признательность баску, полностью подчиняясь ему и никогда не возмущаясь требованиями, часто непомерными.
Мы так долго говорили об этих двух людях потому, что им придется играть важную роль в нашем повествовании и читателю необходимо узнать их как можно лучше.
Граф де Бармон и Мигель Баск продолжали прогуливаться по улицам, один размышляя и наслаждаясь солнцем, другой уважительно следуя в нескольких шагах позади и отчаянно куря трубку с таким коротким чубуком, что огонь почти касался губ. Скоро они дошли до окраины города и стали подниматься на холм по довольно крутой тропинке, заросшей по бокам кустами алоэ. С вершины холма открывалась панорама залива — к слову сказать, одна из прекраснейших в мире.
Было около двух часов пополудни — самое жаркое время. Горожане удалились в дома для сиесты, так что моряки не встретили по дороге ни одной живой души. И если бы книга «Тысяча и одна ночь», переведенная столетием позже, была известна в то время, граф без особых усилий вообразил бы себе, что это город из арабских сказок, жителей которого усыпил злой волшебник, — так вокруг было тихо и пустынно. Словно усиливая это впечатление, ветер стих, воздух был неподвижен, и обширная водная скатерть недвижно расстилалась внизу, под ногамиграфа, который рассеянно смотрел на свой фрегат, издали казавшийся небольшой лодкой. Мигель курил и, широко расставив ноги и заложив руки за спину — любимая поза моряков, — тоже любовался окрестностями.
— Смотрите-ка! — сказал он вдруг.
— Что такое? — спросил граф, обернувшись.
— Сюда галопом несется всадница. Что за странная фантазия прогуливаться в такую жару!
— Где? — спросил граф.
— Вон там, капитан, — ответил Мигель, протягивая руку.
Граф устремил взгляд в ту сторону, куда указывал Мигель.
— Эта лошадь взбесилась! — вскричал он, присмотревшись внимательнее.
— Вы так думаете, капитан? — спокойно спросил матрос.
— Я уверен! Посмотри! Всадница отчаянно вцепилась в гриву, несчастная погибла!
— Очень может быть, — философски заметил Мигель.
— Скорее, скорее! — вскричал капитан, бросаясь навстречу всаднице. — Надо спасти эту женщину даже ценой собственных жизней!
Матрос ничего не ответил, а только, чтобы не повредить трубку, вынул ее изо рта, положил в карман и потом ринулся вслед за своим капитаном.
Берберийская лошадь арабских кровей, с маленькой головой и тонкими породистыми ногами мчалась как ураган. Она бешено неслась по узкой тропинке, в глазах ее сверкали молнии, а из расширенных ноздрей как будто вылетал огонь. Всадница, ухватившись обеими руками за длинную гриву, обезумев отстраха, чувствовала себя уже погибшей и время от времени глухо вскрикивала. Далеко позади нее, почти неприметными точками на горизонте, во весь опор скакали несколько всадников.Тропинка, по которой мчалась лошадь, вела прямо к глубочайшей пропасти, и пропасть эта приближалась с головокружительной быстротой. Только безумец или человек, наделенный мужеством льва, мог пытаться спасти несчастную. Однако оба моряка, не рассуждая и не колеблясь, стали по правую и левую сторону тропинки и молча ждали. Они поняли друг друга.
Прошло две или три минуты, и лошадь пролетела мимо графа и матроса подобно вихрю, но они все же успели кинуться к ней и ухватиться за поводья. С минуту бешеное животное тащило их за собой. Шла борьба человека с животной силой. Наконец лошадь была побеждена и, хрипя, повалилась на землю. Граф подхватил на руки молодую женщину, столь чудесно спасенную, унес ее с дороги и почтительно опустил на землю. Всадница от страха лишилась чувств.
Граф, догадываясь, что подъезжавшие мужчины приходилисьродственниками или друзьями той, которой он оказал такую важную услугу, привел в порядок свою одежду и молча ждал, с восхищением глядя на красавицу, распростертую у его ног.
Это была прелестная семнадцатилетняя девушка, с тонкой и гибкой талией, с нежными чертами лица. Ее черные волосы, длинные и шелковистые, выбились из-под сетки, удерживавшей их, и душистыми локонами рассыпались по плечам. Костюм, чрезвычайно богатый, указывал на знатное происхождение молодой особы. Впрочем, так же как и аристократизм, присущий всему ее облику. Легкий румянец говорил о том, что всадница быстро возвращается к жизни.
Мигель Баск с невозмутимым спокойствием, из которого ничто не могло его вывести, оставался при лошади, котораястояла, дрожа всем телом, но уже не оказывала сопротивления. Мигель снял с нее подпругу, сорвал пук травы и начал обтирать, восхищенно бормоча:
— Какое благородное и прекрасное животное! Было бы жаль, если бы оно упало в эту ужасную пропасть. Я рад, что оно спаслось!
О молодой девушке благороднейший матрос вовсе не думал, весь его интерес сосредоточился на лошади. Обтерев и снова взнуздав, он подвел ее к графу.
— Вот, — сказал он с довольным видом, — теперь она усмирена. И ребенок может вести ее в поводу.
Между тем всадники быстро приближались и скоро подъехали к французским морякам.
4Берберийские пираты создали в начале XVI в. на средиземноморском побережье Северной Африки пиратское государство, в течение трех веков терзавшее средиземноморскую навигацию и торговлю.
Глава VI
Увлечение
Всадников было четверо. Двое казались важными людьми, двое других были в одежде слуг. В нескольких шагах от графа двое первых спешились, бросили поводья слугам и, с шляпами в руках подойдя к графу, учтиво поклонились. Граф также отвечал вежливым поклоном, украдкой рассматривая их. Первый был человек лет шестидесяти, высокого роста, с благородной осанкой, лицо его было красиво и на первый взгляд доброжелательно. Но, приглядевшись внимательнее, можно было приметить по мрачному огню черных глаз, что эта доброжелательность была только маской. Выдающиеся вперед скулы, довольно низкий лоб, нос, загнутый как птичий клюв, и квадратный подбородок выдавали злой нрав этого человека, смешанный с упрямством и гордыней.
На мужчине был богато расшитый охотничий костюм, а массивная золотая цепь, называвшаяся тогда фанфаронкой, несколько раз обвивала его шляпу с султаном из страусиных перьев. Фанфаронку ввели в моду авантюристы, возвращавшиеся из Новой Испании, и, как ни была эта мода смешна, горделивые кастильцы с восторгом принялись ей следовать.
Спутник этого знатного господина был гораздо моложе его, но одет столь же богато. Весь облик молодого человека казался настолько обыкновенным и незначительным, что можно было пройти мимо, не обратив на него никакого внимания, еслибы не бегающие серые глаза и рот с тонкими насмешливыми губами.
Старший из всадников поклонился во второй раз.
— Милостивый государь, — сказал он, — я герцог Пеньяфлор. Та, кому вы спасли жизнь, подвергая опасности собственную, — моя дочь донья Клара Пеньяфлор.
Граф де Бармон был уроженец Лангедока и говорил по-испански так чисто, словно на родном языке.
— Я рад, — ответил он с любезным поклоном, — что послужил орудием Провидения и спас вашу дочь.
— Мне кажется, — заметил второй всадник, — следовало бы оказать помощь донье Кларе, милая кузина наверняка серьезно пострадала.
— Не беспокойтесь, — ответил граф, — причиной обморока было всего лишь волнение. Если не ошибаюсь, мадемуазель уже начинает приходить в себя.
— В самом деле, — сказал герцог, — я, кажется, видел, что она пошевелилась. Лучше ее не трогать и дать опомниться, таким образом мы избегнем потрясения, последствия которого очень опасны для созданий нервных и впечатлительных — таких, как моя милая дочь.
Все это было сказано холодным, сдержанным голосом, весьма отличающимся от того, каким должен бы говорить отец, дочь которого чудом избежала смерти. Молодой офицер не знал, что и думать об этом истинном или притворном равнодушии. Не исключено, что это была только показная испанская спесь и герцог просто стеснялся проявлять свои чувства при посторонних, а на самом деле он любил свою дочь так сильно, как только позволяла его высокомерная и честолюбивая натура.
— Милостивый государь, — продолжал герцог, посторонившись, чтобы представить сопровождавшего его господина, — имею честь рекомендовать вам моего родственника и друга, графа дона Стенио де Безар-Суза.
Оба поклонились. Граф не имел никакой причины сохранять инкогнито, он понял, что настала минута сказать, кто он такой.
— Господа, — сказал он, — я граф Луи де Бармон-Сенектер, капитан флота его величества французского короля и командирфрегата «Эригон», в настоящее время стоящего на якоре в бухте Альхесираса.
Услышав имя графа, герцог страшно побледнел, брови его сдвинулись, и он бросил на Луи де Бармона быстрый пронзительный взгляд. Но смятение его продолжалось не более секунды. Сильнейшим усилием воли испанец сумел скрыть чувства, охватившие его, придал своему лицу прежнее бесстрастное выражение и с улыбкой поклонился. Лед был растоплен. Когда все трое узнали друг в друге людей благородного происхождения, их обращение друг с другом тотчас изменилось. Они сделались так же любезны, как прежде были холодны и сдержанны. Герцог первый возобновил разговор самым дружеским тоном:
— Вероятно, чтобы посетить эти края, вы пользуетесь перемирием, объявленным некоторое время тому назад нашими странами?
— Извините, герцог, я не знал, что военные действия прекратились. Я давно уже в море и не получаю известий из Франции. Случай привел меня к этим берегам. Несколько часов тому назад я укрылся в бухте Альхесираса, чтобы переждать, пока не переменится ветер, чтобы пересечь пролив.
— Я благословляю этот случай, граф, ему я обязан спасением своей дочери.
Донья Клара открыла глаза. Она была еще очень слаба, но постепенно начинала припоминать, что произошло.
— О! — промолвила она тихим, дрожащим голосом. — Без этого кабальеро я бы умерла.
Она силилась улыбнуться, устремив на молодого человека большие глаза, наполненные слезами. Не передаваемое словами выражение признательности читалось в этом взгляде.
— Как вы себя чувствуете, дочь моя? — спросил герцог.
— Теперь я совершенно оправилась, благодарю вас, отец, — ответила донья Клара. — Когда я почувствовала, что Морено перестал повиноваться узде и понес, я сочла себя погибшей и от страха лишилась чувств... Но где же бедный Морено? — спросила она. — Не случилось ли с ним несчастья?
— Успокойтесь, сеньорита, — ответил граф с улыбкой и указал на коня, — он цел и невредим и совсем успокоился. Вы можете даже, если вам угодно, без всякого опасения возвратиться домой верхом.
— Конечно, я поеду на добром Морено, — сказала донья Клара, — я нисколько не сержусь на него за его шалость, хотя она могла дорого обойтись мне.
— Граф, — сказал герцог, — смею надеяться, что мы не расстанемся на этом. Вы воспользуетесь нашим дружественным гостеприимством и посетите наш замок.
— К несчастью, я не хозяин своим поступкам, герцог. Долг службы требует моего немедленного возвращения на фрегат. Уверяю вас, я весьма сожалею, что не могу ответить на ваше благосклонное предложение иначе как отказом.
— Неужели вы так скоро выходите в море?
— Нет, напротив, я надеюсь, — отвечал граф, сделав ударение на этих словах, — остаться здесь еще на некоторое время.
— Раз так, — возразил, улыбнувшись, герцог, — я не принимаю вашего отказа и уверен, что скоро мы увидимся и познакомимся поближе.
— Это мое искреннейшее желание, — отвечал молодой человек, украдкой бросив взгляд на донью Клару, которая покраснела и потупилась.
Граф простился со всеми и направился к Альхесирасу, между тем как всадники удалились шагом в противоположном направлении. Капитан шел, задумавшись, вспоминая странное приключение, героем которого он так неожиданно сделался. Он воскрешал в памяти малейшие подробности случившегося, восхищаясь необыкновенной красотой девушки, которой имел счастье спасти жизнь.
Постоянно занимаясь делами службы, почти всегда находясь в море, граф, хотя ему было уже почти двадцать пять лет, не был влюблен и даже никогда не думал о любви. Женщины, которых он видел до сих пор, не произвели никакого впечатления на его сердце, мысли его всегда оставались свободны, и никакое серьезное чувство еще не смутило спокойствия его души. Поэтому с некоторым испугом, смешанным с удивлением, думал он о встрече, которая прервала его спокойную прогулку. Граф де Бармон вдруг обнаружил, что красота доньи Клары и ее милые слова произвели на него сильное впечатление и что ее образ преследует его.
— Полно, полно! — сказал он, несколько раз покачав головой, как бы для того, чтобы прогнать докучливую мысль. — Я, верно, сошел с ума.
— О чем это вы, капитан? — спросил Мигель Баск, воспользовавшийся восклицанием графа, чтобы дать волю соображениям, которые он горел нетерпением выразить вслух. — Надо признаться, этой молодой особе здорово повезло, что мы подоспели вовремя.
— Действительно повезло, — отвечал граф, — без нас девушка погибла бы.
— Это правда. Бедняжка!
— Это было бы ужасно. Она так молода и хороша!
— Недурна. Только я нахожу ее немножко худощавой и чересчур уж бледной.
Граф улыбнулся. Ободренный матрос продолжал:
— Позволите ли вы дать один совет, капитан?
— Какой? Говори, не бойся.
— Бояться-то я не боюсь, черт меня побери. Только мне бы не хотелось вас огорчить.
— Огорчить меня, Мигель? Чем?
— Вот видите ли, капитан, когда вы сказали ваше имя старому герцогу...
— И что же случилось?
— Случилось то, что он вдруг побледнел как смерть, нахмурил брови да так страшно на вас посмотрел, что мне представилось, будто он хочет вас убить. Вам не кажется это странным, капитан?
— Это невозможно, ты ошибаешься.
— Вы этого не заметили, потому что смотрели на донью Клару, а я все видел и знаю точно, о чем говорю.
— Но послушай, Мигель, я никогда не встречался с этим господином. С какой же стати он должен меня ненавидеть? Ты мелешь чепуху, друг мой.
— Нет, капитан, я знаю наверное, что говорю. Встречались вы с ним или нет, это не мое дело. А то, что он вас знает, и даже достаточно хорошо, об этом я могу побиться об заклад.
— Если ты утверждаешь, что он знает меня, пусть будет так. Но мне, по крайней мере, точно известно, что я никогда и ничем его не оскорбил.
— Этого никогда нельзя знать наверняка, капитан. Видите ли, я баск и давно знаю испанцев. Это странный народ. Они горды, как петухи, и злопамятны, как демоны. Поверьте мне, остерегайтесь их всегда, это не повредит. К тому же у этого старика лицо очень хитрое, он мне не нравится.
— Во всех твоих рассуждениях нет здравого смысла, Мигель. И я, верно, такой же сумасшедший, как и ты, раз слушаю тебя.
— Хорошо, хорошо, — матрос покачал головой, — мы еще увидим, ошибся ли я.
На том разговор и закончился. Однако слова Мигеля задели Луи де Бармона больше, чем он хотел показать. И на фрегат граф возвратился с озабоченным видом.
На другой день к десяти часам утра к фрегату подплыла щегольская шлюпка. В шлюпке сидели герцог Пеньяфлор и граф де Безар-Суза, его неразговорчивый родственник.
— Право, любезный граф, — сказал герцог добродушным тоном после первых слов приветствий, — вы, вероятно, сочтете меня бесцеремонным, но я появился, чтобы вас увезти.
— Увезти? — с улыбкой переспросил молодой человек.
— Истинная правда. Представьте себе, граф, моя дочь непременно хочет вас видеть и говорит только о вас. Она делает со мной почти все, что ей заблагорассудится, — чему, вероятно, вы не удивитесь. И вот по ее пожеланию я здесь, чтобы привезти вас в замок.
— Действительно, — сказал, поклонившись, дон Стенио, — сеньорита донья Клара непременно хочет видеть вас, капитан.
— Однако... — начал граф.
— Я решительно ничего не желаю знать, — живо возразил герцог, — вы должны решиться, любезный граф, вам придется повиноваться, вы знаете, что слово дамы — закон. Едем же! Не беспокойтесь, это недалеко, всего в двух милях отсюда.
Граф, в душе испытывавший сильное желание увидеть донью Клару, заставил упрашивать себя только из приличия. Отдав необходимые приказания своему лейтенанту, он отправился с герцогом Пеньяфлором в сопровождении Мигеля Баска, ставшего тенью своего капитана.
Таким образом началось знакомство, которое почти тотчас переросло в любовь, имевшую такие ужасные последствия для обоих молодых людей. Герцог и неразлучный с ним кузен осыпали графа уверениями в дружбе, предоставили ему полную свободу в замке и как будто не замечали привязанности, возникшей между доньей Кларой и Луи де Бармоном.
Тот, впервые поглощенный страстью, предавался чувству всем своим доверчивым и необузданным сердцем. Донья Клара, наивная молодая девушка, воспитанная в суровой строгости испанских нравов, была андалузкой с головы до пят. Со счастливым трепетом приняла она признание в любви, которую разделяла с первой минуты.
Итак, казалось, в замке все были счастливы. Только Мигель Баск портил картину своим хмурым видом: чем быстрее дело приближалось к развязке, которой так желали молодые люди, тем мрачнее и озабоченнее он становился.
Наконец фрегат снялся с якоря и отправился в Кадис. Герцог Пеньяфлор, его дочь и дон Стенио тоже отплыли на этом фрегате: герцогу нужно было отправиться в Севилью, где у него было большое имение. Он с радостью принял сделанное ему графом предложение доставить его в Кадис, расположенный всего в двадцати с небольшим милях от Севильи.
На другой день по прибытии фрегата в Кадис Луи де Бармон надел свой парадный мундир и отправился к герцогу Пеньяфлору. Герцог принял графа с самым дружеским расположением. Ободренный приемом, граф, преодолевая робость, стал по всей форме просить руки доньи Клары. Герцог благосклонно принял это предложение, сказав, что ожидал его и что оно отвечает его искреннему желанию, так как составит счастье обожаемой им дочери. Он лишь заметил, что, хотя между обеими странами заключено перемирие, однако мир еще не подписан, хотя, по всей вероятности, это скоро случится. И тем не менее он боится, как бы известие о браке не повредило карьере графа, настроив кардинала против него. Эта мысль уже неоднократноприходила в голову молодому офицеру, поэтому он опустил голову, не смея отвечать, так как, к несчастью, не имел никакогоосновательного довода, чтобы опровергнуть возражение герцога. Тот поспешил ему на помощь, сказав, что знает очень простой способ устроить все ко всеобщему удовольствию и обойти это, казалось бы, непреодолимое затруднение. Граф, трепеща от радости и надежды, спросил, какой же это способ. Тогда герцог объяснил, что дело идет всего лишь о тайном браке. Но когда война закончится и в Париж отправят посольство, обо всем тут же будет объявлено кардиналу, которого уже не оскорбит этот брачный союз.
Мечты молодого человека о счастье были так близки к краху, что он не нашел ни малейшего возражения на предложение герцога. Брак, хотя и тайный, будет тем не менее действителен, а до остального ему было мало дела. И он согласился на все условия, которые выдвинул герцог. В том числе и на следующее: брак совершится будто бы втайне от герцога Пеньяфлора, на случай если враги постараются настроить против него короля. Ведь тогда герцог Пеньяфлор сможет сослаться на свое неведение и таким образом избежать недоброжелательности тех, кто ищет случая погубить его.
Граф не совсем понял, какое дело испанскому королю до егобрака, но так как герцог говорил весьма убедительно и, по-видимому, очень боялся неудовольствия короля, граф согласился на все.
Через два дня, ночью, молодые люди были тайно обвенчаны в церкви Мерсед священником, согласившимся за немалую мзду помочь этому не совсем законному делу. Мигель Баск и Дрейф были свидетелями у де Бармона, который по настоятельной просьбе герцога не сообщил о своей тайне ни одному из офицеров команды. Тотчас после обряда венчания свидетели новобрачной увезли ее, между тем как ее молодой муж, весьма раздосадованный, возвратился на свой фрегат.
Когда на следующий день граф явился к герцогу, тот сказал ему, что, для того чтобы лишить недоброжелателей всякого повода к сплетням, он счел за лучшее отослать дочь на некоторое время к родственнице, живущей в Гранаде. Граф ничего не ответил на это и ушел, сделав вид, будто его убедили неправдоподобные доводы тестя. Он начинал находить поступки герцога странными и решил действовать, чтобы рассеять сомнения, поселившиеся в его душе.
Дрейф и Мигель Баск были отправлены разузнать все, что можно. Через две недели графу, к его немалому удивлению, стал известен результат их поисков: донья Клара находилась не в Гранаде, а в очаровательном городке Санта-Мария, расположенном напротив Кадиса на противоположном берегу рейда. Собрав все необходимые ему сведения, он с Мигелем Баском, который говорил по-испански, как уроженец Севильи, послал письмо донье Кларе и с наступлением ночи в сопровождении своих верных матросов высадился на берегу в Санта-Марии. Граф поставил матросов караулить, а сам направился прямо к дому, в котором жила донья Клара.
Дверь отворила сама донья Клара. Радость супругов была безмерна. Незадолго до восхода солнца граф покинул свою жену. А к десяти часам он отправился, как обычно, с визитом к тестю, ничем не выдав, что знает местонахождение доньи Клары.
Герцог принял графа, как всегда, весьма любезно. Так продолжалось около месяца. Однажды граф получил неожиданное известие о возобновлении военных действий между Францией и Испанией. Он был вынужден оставить Кадис, но перед этим хотел нанести последний визит герцогу и потребовать от него откровенного объяснения своего поведения. А в том случае, еслиэто объяснение не удовлетворит его, де Бармон решил похитить собственную жену.
