Авторитет из детдома E-Book

Кирилл Казанцев

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Казанцев. Воровская любовь
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 312

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Детдомовцы Пашка Анкудов и Колька Копоть были не разлей вода. Однажды директор детдома – садист и подонок – жестоко унизил Пашку. Колька вступился за товарища и ударил обидчика ножом. И разошлись пути-дорожки двух закадычных друзей. Один попал на зону, а второй продолжил скитаться по детдомам да распределителям. Через 30 лет авторитет Копоть приехал в Серпухов к вору в законе по прозвищу Индус. Индус собрался на покой и хотел назначить Копотя преемником. Начальник местного ОВД решил воспользоваться «сменой власти» и присвоить воровской общак себе. Он начал охоту на Копотя, и тот вряд ли отбился бы от матерого мента, если бы ему на помощь не пришел следователь Павел Анкудов. Тот самый Пашка – верный детдомовский друг...

Leseprobe

Кирилл Казанцев Авторитет из детдома

Глава 1

Мир устроен сложно, он соединен не видимыми глазу капиллярами взаимосвязей в пространстве и во времени. Хотя люди почему-то уверены, что мелкие события никоим образом не связаны меж собой. И случившиеся в прошлом никак не повлияют на будущее. Скажем, утром выполз муравей из муравейника, отправился искать со своими собратьями пропитание. Но не повезло трудяге, наступил на него мальчишка и… раздавил. Подумаешь, трагедия планетарного масштаба! Миллионы, миллиарды муравьев и других насекомых каждый день рождаются, гибнут. Разве может исчезновение одного из них что-то существенно изменить в будущем? А ведь изменяет. Сегодняшний день, как мозаика, складывается из множества мельчайших событий прошлого.

А если это не муравейник, а детский дом? И не муравьи отстаивают свое место в этом мире, а люди? И от любого поступка в борьбе за свое место под солнцем может напрямую зависеть будущее этого человека. А может, и не только его одного…

В восьмидесятые годы прошлого века детский дом в провинциальном Серпухове представлял собой довольно мрачное заведение. Грубые игрушки, жестокие воспитатели, жизнь впроголодь, нищета. А среди воспитанников царили законы волчьей стаи. Не урвешь ты, урвут у тебя. Не ударишь первым ты, ударят тебя. Стоит зазеваться, дать слабину, и сразу же окажешься на самом дне детдомовского сообщества.

Но, как правильно заметил классик, «жизнь, она повсюду». Никакие невзгоды и трудности не запретят мечтать о лучшем даже самым обделенным любовью и вниманием детям. Даже в кромешном аду у них обязательно найдется шанс полюбить и стать любимыми, защитить друга, бороться за справедливость.

Четырнадцать лет – сложный возраст. Человек становится подростком. Уже не ребенок, но еще не взрослый. Восьмиклассники – воспитанники Серпуховского детского дома Пашка Анкудов и Колька Копоть – прятались за дровяным сараем в конце детдомовского старого сада. Колька только что перелез через забор со стороны города и, чертыхаясь, оттирал испачканные солидолом штаны.

– Комбат гребаный, снова доски сверху намазал.

Комбатом ребята называли за глаза директора детского дома – бывшего командира десантно-штурмового батальона. Петр Дмитриевич всего год назад еще воевал в Афганистане, а потом его срочно вернули в Союз, отправили в запас. Поговаривали, будто за жестокость, проявленную к местным жителям. Мол, он и раньше не церемонился с афганцами. Сам с дурным хищным смешком, перемежая свою речь матами, рассказывал на уроках по военной подготовке, как будучи в разведке резал горло любому духу, который вставал у него на пути…

– А чего церемониться? – громыхал он на недоуменные взгляды мальчишек-детдомовцев. – Это днем он крестьянин с мотыгой, а ночью душман с автоматом. Я его отпущу, а он потом на меня и моих ребят боевиков наведет. Защитник советского народа и себя должен уметь защитить. Хороший афганец – только мертвый афганец. Мои ребята всех подряд резали, кому на глаза попадались. И старух, и детей. Но этих не интересно. Лучше всего, если молодая баба попадется. Мы ее для начала дружно по кругу пускали, – при этих словах педагог Петр Дмитриевич быстро, звучно и часто ударял указательным пальцем левой руки по согнутому большому правой. – Чего добру пропадать, если потом все равно прирежем? Да и ей перед смертью удовольствие. Все бабы это дело любят.

В том, что рассказ директора о его недавнем боевом прошлом не жестокая выдумка, а самая что ни на есть реальность, подростков убеждал дельный совет, который Комбат давал подрастающему поколению детдомовцев – будущих защитников Родины. Такое нельзя было придумать, можно было лишь освоить на практике при частом до привычности исполнении:

…Один за руки ее держит, двое ноги задирают, четвертый втыкает. Сперва она крутится, и это хорошо. Баба должна подмахивать. Ну а потом лежит она уже бревно бревном, что с ней ни делай, не шевелится. Бревно мужику интересно? Не интересно! Так вот, мои ребята так делали, – Петр Дмитриевич клал на стол автоматный патрон, прикрывал его лезвием саперной лопатки и демонстрировал чудо советской солдатской смекалки в действии. – Брали гильзу, на нее лопату клали и все ей под задницу засовывали. Боец становится ногой на черенок, знай себе нажимает. Вот так мы этих афганок и оживляли.

Вероятно, командование смотрело сквозь пальцы на «художества» Комбата и вверенного ему подразделения. Во всяком случае никаких претензий до поры до времени не выдвигало. Сгубило командира то, что однажды, обкурившись анаши и закрепив эффект парой бутылок дрянной афганской водки, он со своими бойцами уничтожил вместе со всеми жителями горный кишлак – «устроил душманам Хатынь». Население загнали в мечеть и забросали гранатами. Тем самым он сорвал запланированную операцию советских войск по разгрому крупной банды. Суд не состоялся лишь потому, что в руководстве сороковой армии никто не хотел скандала. Майора тихо сплавили на родину в Серпухов, где он вскоре стал директором детского дома.

Пашка Анкудов вопросительно посмотрел на своего лучшего друга:

– Раздобыл курево?

– А то! – гордо заявил Колька Копоть и бережно извлек из кармана не выкуренную и наполовину сигарету.

Длинный бычок перекатывался на ладони.

– «БТ» «Кинг сайз», – восхищенно произнес Пашка и осторожно, словно прикасался к обнаженному женскому телу, тронул пальцем испачканный ярко-красной помадой фильтр.

– Красотка какая-нибудь его курила, – Колька понюхал бычок, взял сигарету в губы, блаженно прикрыл глаза.

Чиркнула спичка. Подростки курили, сидя на корточках, передавали бычок из рук в руки.

– Вкусная, – оценил Пашка.

– Даже дым от нее, кажется, блинчиками пахнет. Это тебе не «Прима» вонючая.

– «Приму», между прочим, даже сама английская королева курит. Ей специально на заказ в Союзе ее делают с фильтром и в коробках из глянцевой бумаги.

– Враки это все…

Доспорить парни не успели. Среди густо побеленных стволов старых яблонь шла их одноклассница Варька Попова. Девчонка держала в руке книгу. Белое в синий горошек платье колыхалось на теплом майском ветре. Под матерчатой сборкой явственно проступала уже вполне развитая грудь. Складки короткого платья, словно пенные струи водопада, стекали с округлых упругих бедер.

– Варька… – выдохнул Пашка, даже забыв о дымящемся в его пальцах бычке.

Колька сглотнул слюну. Друзья давно неровно дышали в сторону этой девчонки. Секрета из того, что оба влюблены в нее, между собой не создавали. Но никак не могли решить сложный вопрос, что им с этим делать. Попова осмотрелась, не заметила наблюдателей, прятавшихся за дровяным сараем, и села за старую парту, стоявшую под яблоней. Когда опускалась на сиденье, то подбросила, чтобы не помялся, подол. Явственно мелькнули белые трусики. Принялась читать, чуть склонив голову, то и дело облизывала кончиком языка губы.

– Ты хотел бы ее поцеловать? – спросил Колька.

– Она мне даже приснилась вчера ночью, голая. Вот так вот и зашла в класс – без ничего. И за парту села. Никто этого почему-то не замечает, даже она сама, только я все-все у нее вижу, – щурился на Варьку Пашка. – И тут меня к доске вызывают, а у меня в штанах… ну, ты сам понимаешь.

– А мне она почему-то никогда не снится. Хотя, как засыпаю, я о ней по-всякому мечтаю, – шептал Колька. – И долго мы с тобой около нее ходить будем, молчать, как рыбы об лед? Надо решиться. Случай-то сейчас удачный.

– Предлагаешь подойти вдвоем и спросить, с кем она ходить хочет?

Колька усмехнулся.

– Вдвоем не пойдем. Мужчины в таких делах между собой сами должны решать.

– Не драться же нам с тобой.

– А я и не предлагаю поединок. Пусть случай решит, кто первым к ней подкатиться сможет. И никаких обид, – Колька вытащил из кармана двухкопеечную монету. – Решка – я первым иду. Орел – ты.

– Идет.

Копоть подбросил монету в воздух, словил ее на тыльную сторону руки и тут же прихлопнул ладонью. Несколько секунд подростки смотрели друг другу в глаза. Затем Колька поднял ладонь.

– Орел, – выдохнул он, забирая у приятеля сотлевшую почти до самого фильтра сигарету. – Не упусти свой шанс, Пашка. Если не поцелуешь ее прямо сейчас, вторая попытка уже за мной. – Ни пуха ни пера тебе, дружбан.

– К черту.

Пашка Анкудов поплевал на ладони, пригладил волосы, глубоко вздохнул и нерешительно зашагал к Варе. Девчонка, конечно же, краем глаза заметила приближение ухажера, но виду не подала, так же усердно читала.

– Здравствуй, Варя, – почему-то очень официально проговорил Пашка. – Читаешь?

– Привет, – не отрываясь от страницы, ответила Попова. – Зачем спрашиваешь, если и так видишь? – засмеялась она.

Ее смех серебряными колокольчиками полетел под яблонями.

– А что читаешь? – с мужской непонятливостью продолжал интересоваться Пашка.

– Французские сказки, – Варя показала обложку книги, при этом из страниц выскользнул и спланировал на траву засушенный цветок. – Ой!

Анкудов тут же присел, чтобы его поднять, в пальцах хрупкие лепестки тут же треснули, рассыпались. Пашка поднял голову, чтобы виновато взглянуть в глаза девчонке. Но «по дороге» его взгляд зацепился за подол белого в синий горошек короткого платья, да так под ним и остался.

Варя выждала пару секунд, затем плотно сжала колени и наставительно, но с благосклонной улыбкой произнесла:

– А вот этого делать не надо.

– Я… я… ничего… – стал заикаться Пашка, к его щекам прилила кровь.

– Что значит ничего? Я же видела! Ты подглядывал. Бесстыдник.

– Я… я… мне можно… я тебя люблю, – внезапно выпалил Пашка и, чувствуя на своей спине пристальный взгляд друга, наблюдавшего за тем, как разворачиваются события, из-за дровяного сарая, схватил Варю за плечи, прижался своими губами к ее губам, ожидая получить оплеуху.

Но этого не случилось. Варя лишь прижала сжатые кулачки к своей груди и слабо пыталась оттолкнуть ими Пашу.

– Не надо, остановись, – шептала она в моменты, когда губы ее освобождались. – Да ты совсем целоваться не умеешь. Просто тычешься…

Тем временем Пашка уже терял контроль над собой. Его руки шарили по Вариному телу, пальцы заползали в разрез платья, скользили по бедрам.

– Сумасшедший. Не надо… Не здесь… Увидят еще, – шептала Варька. – Ты еще не спросил, люблю ли тебя я, а лезешь, куда тебе нельзя лезть.

Колька, уже почти не прячась, высовывался из-за сарая, он хоть и кусал губы от ревности, но все же находил в себе силы искренне радоваться успехам друга. Неизвестно, чем бы все закончилось, но «идиллию» прервало появление Комбата. Он, как опытный десантник, умел приблизиться незаметно и возникнуть перед противником в самый не подходящий для последнего момент.

– Отставить разврат, – скомандовал он, хватая Пашку за шиворот и поднимая его в воздух. – А тебе, подстилка малолетняя, стыдно свою мочалку с таким молокососом чесать, – обратился он к покрасневшей растерянной Варе. – Целоваться его учить вздумала. А у него-то и не оброс еще, поди. Молчишь? Значит, не оброс.

Петр Дмитриевич неприкрыто разглядывал то, что открывалось его взгляду. В сбившемся разрезе платья виднелась грудь с набухшим соском, под задранным подолом белели незагоревшие тугие бедра. Варя одернула платье, вскочила. Но ее остановил властный голос.

– Сесть!

Попова, подрагивая, опустилась на скамейку и, как прилежная школьница, сложила перед собой руки.

– Так, а ты, извращенец – любитель подглядывать, выходи из-за сарая, – не оборачиваясь, предложил директор детдома капитуляцию Кольке Копотю.

Тот неохотно вышел, встал, заложив руки за спину.

– Вышел, и теперь что? Убивать будете? – Колька не опускал голову.

– С тобой я еще разберусь, как мужчина с мужчиной, – пообещал директор и повернул голову к Пашке. – Спускай штаны.

– Зачем?

– Спускай, я сказал, – не дожидаясь еще одного вопроса, Комбат схватил Пашку, зажал его голову между ног, сорвал с него штаны и на глазах у Вари с удовольствием принялся стегать по заднице ремнем с тяжелой пряжкой. – Сладкого захотел? Получай! А ты, сучка, хотела голого парня? Так теперь морду не вороти, смотри.

Наконец директор вытер вспотевший лоб, заправил широкий офицерский ремень в гражданские брюки, улыбнулся.

– Только так с вами, сволочами, и можно разговаривать. Если сучка не захочет, кобель на нее не вскочит. Мудрость народная. Так что тебе, Попова, за бездарную попытку учинения разврата во вверенном мне детском доме назначаю пять дней изолятора. Ясно?..

* * *

Вечером Колька сидел за той самой партой в саду, Пашка стоял рядом. Что такое изолятор в понимании Комбата, им объяснять было не надо. В детском доме на первом этаже имелся жилой блок – комната с санузлом и зарешеченными окнами. На двери со стороны коридора имелась табличка «ИЗОЛЯТОР». По правилам внутреннего распорядка это помещение предназначалось для инфицированных заразной болезнью воспитанников. Но ведала им не медсестра, ключи всецело находились в распоряжении Петра Дмитриевича. Помещал он туда исключительно половозрелых воспитанниц, которые ему приглянулись. Придумать причину наказания директору труда не составляло. А в случае с Варькой Поповой и придумывать не стоило – словил ее с Пашкой на месте «преступления», вот и «заслужила». По ночам директор наведывался к «заключенным» девчонкам и проводил с ними разъяснительную работу, которая заключалась в удовлетворении его сексуальной похоти самыми изощренными способами. И никто с этим ничего не мог поделать. Ни воспитатели, ни воспитанники, все директора элементарно боялись. У Петра Дмитриевича имелись свои люди в милиции и в местной власти. Любое обвинение в его адрес тут же было бы перенаправлено на жалобщика. Как же – поклеп на интернационалиста-героя, афганца-орденоносца, который за Родину «мешками кровь проливал, когда вы все здесь жировали».

Колька нервно точил свой перочинный нож. Он всегда так делал, когда волновался. Копоть натирал деревянный брусочек землей и быстро водил по нему лезвием. Пашка подбрасывал на ладони двухкопеечную монету.

– Я к ней под окно ходил, – срывающимся голосом говорил Анкудов. – Она только голову над подоконником показывала. Говорит, Комбат у нее всю одежду забрал. Грозился сегодня ночью прийти. А еще она мне призналась, что у нее никогда еще никого не было. Потом сказала, если он силой ее возьмет, она повесится.

– Дела… – протяжно вздохнул Колька. – Уж лучше бы наша монетка на ребро встала или в воздухе зависла. Соображения какие-нибудь имеются?

– Остановить его надо.

– И как ты собираешься это делать? Драться? Так он же нас, как котят, разбросает.

– Можно бомжей за бутылку нанять. Пусть они его отметелят.

Копоть предложение друга не поддержал.

– Наши дела мы сами должны решать. Да и денег на бутылку у тебя нет.

Пашка надолго задумался. Колька тоже морщил лоб. Наконец Копоть просветлел лицом.

– Придумал, – он аккуратно сложил остро отточенный перочинный ножик и сунул его в карман.

– Ну?.. – нетерпеливо поинтересовался Пашка.

– Помнишь, он сам на уроке нам рассказывал, как пленного душмана допрашивал?

– А тот все никак говорить не хотел, героя из себя корчил, – тут же припомнил Анкудов.

– Ага. А вот когда того душмана к доске привязали и пару раз в выгребную яму солдатского сортира с головой окунули, он и заговорил.

– Конечно, какой же ты герой, если дерьма нахлебался?! – понял ход Колькиных мыслей Пашка. – Если и с комбатом так сделать, он про Варьку и думать забудет.

Мальчишки-детдомовцы сблизили головы и зашептались. То и дело на их губах появлялись улыбки.

После отбоя они выбрались в коридор. Со второго этажа, где располагались спальные комнаты, спустились по металлической пожарной лестнице. Действовали без опаски, маршрут был ими уже не раз опробован.

– Тише ты, – зашипел на друга Колька, когда тот спрыгнул на землю. – Пошли.

Окно комнаты директора на первом этаже светилось. Мстители забрались на цоколь, заглянули внутрь. Петр Дмитриевич в тельняшке и тренировочных штанах сидел за столом. Перед ним стояла початая бутылка водки. Директор взял ее неверной рукой за горлышко и приложился. Острый кадык несколько раз дернулся под щетинистой кожей, словно мышь, попавшая в грубо сотканный мешок. Блестящие, немного сумасшедшие глаза скосились к окну.

Подростки тут же пригнули головы, оказались на земле и забежали за угол.

– Время еще есть. Видал, сколько у него водяры? Пока всю не выжрет, с места не сдвинется, – с видом знатока определил Колька.

Красным ведром с коническим дном и багром разжились на пожарном щите. Доску вырвали прямо из забора. За дерьмом дело тоже не стало. Дощатый сортир лишенного удобств детского дома стоял тут же, во дворе. Свет не зажигали, подсвечивали себе спичками и газетой.

Ведро плюхнулось в жижу, Пашка багром подцепил его за ручку, потянул.

– Тяжелое, черт!

– И воняет… – Колька помогал другу вытаскивать ведро из пропиленного в досках «очка» и втыкал нос себе в плечо, чтобы не так донимал запах.

– Ты через рот дыши, – посоветовал Пашка.

– Не могу, меня тогда точно вывернет наизнанку.

Ручку ведра надели на середину пожарного багра. В коридор вошли, сбросив тапочки, ступали бесшумно. Свет луны скупо лился сквозь высокие окна.

– Все, здесь поставим, – Колька остановился и осторожно опустил свой конец багра.

Место и впрямь было подходящим. Коридор пересекала стена из стеклянных блоков с дверью. Конструкцию ловушки придумали загодя, ее оставалось лишь воплотить в жизнь. Один конец доски уложили на дверной наличник в самом верху, второй конец подперли пожарным багром. Самым сложным оказалось водрузить на хлипко державшуюся доску ведро, наполненное до краев дерьмом. Пришлось Кольке подсадить Пашку, тот, рискуя облиться сам и окатить друга с головы до ног, все же с ответственным заданием справился. Даже сумел уравновесить ведро, подложив под него камешки.

Отходили от конструкции пятясь, почти не дыша, настолько она оказалась неустойчивой. Но зато подействовать должна наверняка, стоило открыть дверь, как полотно выбивало багор, и ведро переворачивалось на голову выходившему за дверь.

– А теперь шухер, – прошептал Колька.

С тапочками в руках, они прокрались в спальную комнату, дверь оставили чуть приоткрытой. Легли в кровати. Естественно, не спали, прислушивались. Вот, наконец, на первом этаже скрипнула дверь, послышались нетвердые шаги директора. Он еще что-то бормотал себе под нос. Что именно, не понять, но явно матерное.

Пашка глянул на Кольку. В глазах у него читалась мольба к всевышнему: «Сделай так, чтобы сработало». Бог, как и все просьбы в этом мире, бессловесную молитву детдомовца услышал. А вот выполнить ее или нет, все еще колебался. Во всяком случае, дал последний шанс одуматься и директору-педофилу…

Комбат остановился перед стеной из стеклоблоков, потянул носом. Отчетливо пахло дерьмом.

– Вот же сволочи, и тут уже насрали! – сделал неправильный вывод бывший разведчик и остервенело толкнул дверь. Длинный пожарный багор отлетел к стене, гулко ударился об нее.

Петр Дмитриевич еще успел глянуть вверх, от неожиданности раскрыть рот, неверный лунный свет мгновенно померк – глаза ему густо залило дерьмом, а готовое вырваться страшное ругательство так и застряло в горле…

– Слышал? – шепотом спросил Пашка.

Снизу доносился надрывный кашель.

– А то!

И тут весь детский дом буквально сотрясли проклятия и отборная брань. Единственным осмысленным словом среди этого словесного поноса было:

– … убью!..

Воспитанники вскакивали, выбегали из комнаты.

– Ну что, теперь и мы можем пойти, – предложил Колька.

Мальчишки в трусах и майках, девчонки в ночных рубашках призраками жались по стенам, затыкали носы, не решаясь приблизиться. Директор, стоя прямо на середине прохода, обдавал себе голову газировкой из сифона. Промыв лицо, он длинно и забористо выругался, а затем уставился на детей.

– Чего хари воротите? Быстро построиться. Я сказал!

Командирский голос возымел действие. Они тут же выстроились в шеренгу, подровнялись. Петр Дмитриевич отбросил ногой пожарное ведро к стене и грязный, «благоухающий» двинулся вдоль воспитанников, скользя взглядом по лицам.

– Все собрались? – грозно спросил он.

– Вари Поповой нет! – тут же с готовностью доложил Колька Копоть.

– Ах так, Варька отсутствует? Вам ее недостает? – зло бросил Комбат, метнулся к изолятору, зазвенел ключами.

– Не подходите, глаза выцарапаю! На помощь! – донеслось из-за распахнутой двери.

Директор вытащил в коридор упирающуюся, кутающуюся в простыню, ничего не понимающую Варьку, поставил перед строем.

– А теперь будет момент истины, – проговорил он. – Вы, ублюдки, уроды, дети алкоголиков и наркоманов, дефективные, на кого руку подняли? Вы же не только меня, а честь советского офицера замарали, – он оттянул прилипшую к груди тельняшку. – Если тот, кто это дерьмо под самый потолок поставил, не признается сейчас во всем сам, то я эту дуру, – директор указал на кутающуюся в простыню Варьку, – слизывать его с пола заставлю. И это будет справедливо. Из-за нее все началось. Считаю до трех. Один уже было. Два…

Пашка не выдержал, качнулся. Петр Дмитриевич среагировал мгновенно. Схватил его за шиворот, вырвал из шеренги.

– Так я и знал, – прошипел он. – При мне с пола все и слижешь. Пусть все смотрят, – он зажал в пальцах волосы подростка, пригнулся и собрался уже ткнуть Анкудова лицом в разлитое дерьмо.

Но тут вперед вышел Колька, глаза его недобро блестели в полумраке коридора.

– Один бы он ведро наверх не поставил. Соображать надо. Я с ним был, – внешне спокойно произнес Копоть.

Директор детского дома округлил глаза.

– Об этом я и не подумал, – прохрипел он. – Вместе слизывать станете.

– Не-а, – и тут Колька рванулся вперед, в его руке тускло блеснуло лезвие перочинного ножа.

Бывший командир десантно-штурмового батальона, способный справиться с несколькими хорошо тренированными противниками, просто не ожидал подобного от четырнадцатилетнего мальчишки. Идеально отточенное лезвие полоснуло по вытянутой шее Комбата, точь-в-точь как в его собственных афганских историях. Щетинистая кожа мгновенно разошлась, вывернулась раной. Из перебитой артерии фонтаном ударила кровь. Петр Дмитриевич еще успел схватиться рукой за порез, сделал пару шагов к Кольке и упал на колени. Он попытался что-то сказать, но кровь полилась, забулькала из открывшихся губ. Директор детского дома рухнул лицом вниз.

Девчонки завизжали, разбегаясь. Копоть глянул на чистое лезвие перочинного ножа и бросил орудие убийства на пол.

* * *

Воспитанника Николая Копотя, убившего своего директора, судили выездным судом. Заседание проходило в столовой детского дома.

Колька вины своей не отрицал, говорил, что ни о чем не сожалеет. Судья не учла показаний других воспитанников, рассказавших о самовольстве директора и его издевательствах над девчонками. В результате Копоть получил самый большой срок из возможного – шесть лет, – который отправился отбывать на «малолетку».

А на «малолетке» понятия вообще кошмарные, детдомовские по сравнению с ними – райская жизнь. Дети – народ жестокий. За «колючкой» ты, если не будешь постоянно отстаивать свое право на существование, очень скоро превратишься в отбросы зоновского сообщества.

Колька выстоял, правда, стоило это ему еще двух тюремных сроков. Но зато в результате он стал вором и влиятельным криминальным авторитетом с безупречной для уголовника репутацией.

Варьку Попову еще до суда над Копотем перевели в другой детский дом. Возможно, она писала письма Пашке, но они до него не доходили, впрочем, как и его до нее. Девчонка словно растворилась во времени и пространстве.

Пашку же случившееся бросило в другую сторону. Со временем он подался в правоохранители. Засела у мальчишки в памяти жестокая несправедливость. Вот и решил он бороться за лучшее будущее для всех на службе у закона. Себя не щадил, с годами заделался профессиональным опером-сыскарем.

Первые годы Николай и Павел переписывались. Потом письма стали приходить реже и реже, пока наконец отношения не прервались окончательно. Ничьего злого умысла или пренебрежения в этом не было. Просто жизнь развела Николая и Павла на два разных полюса. И кто бы мог подумать, что спустя много лет по иронии судьбы они снова встретятся – оперативник и вор… И эта почти случайная встреча многое изменит в их судьбах…

Глава 2

Недавно переваливший через «сороковник» уголовный авторитет, которому вместо погоняла служила звучная фамилия Копоть, наконец-то соскользнул с верхней полки плацкарта. Проводница вручила ему сложенный вчетверо билет.

– Подъезжаем к Серпухову, – напомнила она пассажиру. – Не задерживайтесь, стоим всего две минуты…

Николай Копоть расправил плечи. На верхней полке ему так и не удалось уснуть, больно уж она напоминала ему тюремные нары. А на зоне он провел почти половину сознательной жизни. За окнами вагона уже сгущались вечерние сумерки…

– И багаж не забывайте, – поторапливала проводница.

– Нет у меня багажа, – ухмыльнулся Копоть.

– Нашли чем хвастаться, – молодая женщина покосилась на густо татуированные плечи Николая.

Тот с благодушной улыбкой надел поверх майки-соколки рубашку.

– Главное, чтобы бабки были, на них все, что нужно, купить можно, – проговорил он, всовывая руки в рукава куртки. Я привык путешествовать налегке.

В Серпухове последний раз Николай был почти тридцать лет тому назад – после первого суда и «малолетки» судьба не заносила его в эти края. Конечно же, можно было приехать и раньше, но Копотю не хотелось разрушать тот образ города, который сложился в голове с детства. Какое-никакое, но в чем-то оно было не только ужасным, но и счастливым: с надежным другом, с которым первый раз закурил и выпил первый стакан дешевого вина, с первой любовью. Пусть Копоть и не успел рассказать о ней Варьке Поповой. Хотелось верить, что она теперь счастлива, растит детей, а может, и внуков уже нянчит…

Теперь же в Серпухов он направился не по своей воле. От предложения, поступившего ему от авторитетов криминального мира, нельзя было отказаться. На последнем сходняке старый вор в законе с погонялом Индус, скромно живший в Серпухове, сам попросил подыскать ему замену. Мол, старым стал, не ровен час помру, а потому и прошу освободить меня от чести быть хранителем воровского общака. Просьбу уважили, как и пожелание Индуса, что преемника он выберет себе сам из тех, кого ему предложит сходняк. Двоих кандидатов Индус уже отверг. И вот третий – Копоть – ехал на «смотрины».

Конечно же, в сегодняшние дни основной воровской общак – это не закопанная в трехлитровой банке наличка и рыжье, а банковские счета, доля в бизнесе. Но и дедовские методы иногда еще в ходу. Часть воровских богатств, идущая на грев братвы в зонах и следственных изоляторах, по-прежнему хранится в сугубо материальной форме у назначенных для этого уголовных авторитетов с безупречной воровской репутацией. Правда, в случае с Индусом речь шла скорее о почетной должности без особого практического смысла. Братва просто решила уважить Индуса, дать ему выбрать себе замену. Ну а потом, после его смерти, перевести общак в безнал и пустить в дело, чтобы деньги, как и положено, делали деньги.

Поезд сбавил ход, лязгнули буфера. Проводница загрохотала подножкой.

– Счастливо, – бросил ей через плечо Копоть и ступил на землю города, где последний раз бывал еще подростком.

Здание вокзала осталось прежним, вот только в окнах появились стеклопакеты. Но прежних нехитрых, милых сердцу прелестей жизни уже не наблюдалось. Исчезли автоматы с газированной водой по три и по одной копейке. Сразу же вспомнилось, как они с Пашкой Анкудовым ловко приноровились бить кулаком по монетоприемнику, и автомат за бесплатно исправно наливал им в граненые стаканы прозрачную холодную воду с шипящими серебряными пузырьками. Исчез и морозильный ларь с недостижимой для детдомовца мечтой – мороженым. Теперь вдоль платформы тянулся ряд застекленных магазинчиков и кафешек.

Долго осматриваться в одиночестве и предаваться воспоминаниям Николаю не пришлось.

– Здорово, бродяга, – сквозь вокзальную публику к нему притиснулся здоровяк Пепс, с которым Копоть закорешился на зоне во время последней ходки.

Две татуированные руки сошлись в крепком рукопожатии. Бывшие зэки даже обнялись. Так и хотелось спросить: «А помнишь?..» Но зачем спрашивать, если и так знаешь ответ: «Конечно же, помню. Такое не забывается».

– С Индусом я тебя завтра сведу. Сегодня поздно уже, – Пепс покосился на темнеющее небо. – У старика свои причуды, ты не удивляйся. Он из тех законных, которых «больше не делают». Своей линейкой всех меряет.

– И тебя померял? – усмехнулся Николай.

– На второй день забраковал. Не понравилось, что я кокс нюхаю.

– Дурь – не мое, – без тени осуждения произнес Копоть. – Чем меньше удовольствий на вольняшке, тем легче потом за колючим орнаментом.

– Каждому свое, – философски изрек Пепс.

– А чего у хранителя погоняло такое чудное – Индус? – поинтересовался Николай, когда они уже оказались на привокзальной площади.

– Увидишь – поймешь, – Пепс предупредительно вскинул указательный палец. – У него на лобешнике родинка большая, ну, типа такие, как индусы себе приклеивают.

– А, знак касты! Типа брахманы там и неприкасаемые, – выказал образованность Копоть.

– Во-во. За это его Индусом и прозвали. Но только смотри, он не любит, когда на эту его родинку зенки таращат. Делай вид, будто ее не замечаешь.

– Ну, с этим мы завтра разберемся. Специально рисоваться не собираюсь. Подойду Индусу, так тому и быть, не подойду – тоже.

– А сейчас ко мне рванем. Помоешься, покемарим пару часиков. Потом, после полуночи, в одно заведение завалимся. Не пожалеешь. Лучшее в городе.

– Что там такое? – поинтересовался Николай.

– Главное, туда только своих пускают, – загадочно уточнил Пепс. – Фейсконтроль.

Взяли такси. Водитель-кавказец несколько нервно косился на татуировки Пепса. Копоть разглядывал городские пейзажи через окно стареньких «Жигулей». Да, многое поменялось в городе, но все равно он оставался узнаваемым и в чем-то даже милым.

«Вот здесь, помню, стояла желтая бочка на колесах, только из нее не квас, а дешевое вино продавали», – припомнил Николай.

Пепс окликнул сидевшего на заднем сиденье Копотя:

– Смотри, вот это заведение, куда мы после полуночи пойдем.

За стеклом проплыла вывеска «Фитнес-клуб «Парадиз».

– Не слишком броско, – похвалил Николай. – Мы что, будем там ночью на тренажерах заниматься?

– Какие тренажеры? Хотя там и это можно, – засмеялся Пепс. – Там вообще, все можно. Придем, увидишь. А с виду скромно, потому как заведение в бомбоубежище расположено. Там такие катакомбы, черт ногу сломит…

Такси свернуло за угол, миновало еще несколько кварталов. И тут сердце у Копотя екнуло. В отдалении он увидел словно паривший над землей в вечернем воздухе остров. Кроны старых деревьев, а между ними еле заметные крыши – тот самый детский дом.

– Стой, – положил он руку на плечо таксисту.

Тот послушно затормозил, обернулся.

– Сладкие воспоминания детства? – спросил Пепс с улыбкой, но тут же согнал ее с лица, лишь только встретился взглядом с Николаем.

– Дальше я один, – сказал он.

– Я подожду, – предложил Пепс.

– Езжай. Я же сказал – один, – встретимся у твоего заведения после полуночи, – сказал Копоть, хотя пару минут до этого и собирался поехать к корешу.

– Как знаешь. Мешать не буду, – пришлось согласиться Пепсу. – Если что, я дома. Адресок знаешь.

– И город знаю. Не заблужусь, – Копоть махнул рукой, мол, езжай скорее.

Пепс прочувствовал настроение Николая, понял, что не следует ему мешать. Копотю следовало побыть наедине с самим собой. Такси неторопливо укатило. Бывший воспитанник в сгущающихся сумерках зашагал по дороге. Хрустел под подошвами гравий обочины, как и тогда, в детстве. Так же пахло вечерней свежестью, влагой и травой. Николаю казалось, что он сейчас не умудренный жизненным опытом бывалый зэк, а подросток, у которого практически нет прошлого, но зато есть будущее.

* * *

Дорога привела его к воротам. Они были все теми же – незамысловатыми, железными, сваренными из металлических прутьев. Правда, мастер попытался придать им хоть какой-то художественный вид. Поэтому две створки представляли собой то ли восходящие, то ли заходящие солнца. Сколько таких решеток пришлось перевидать на своем веку Копотю!

– Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей… – процитировал бывалый зэк.

Ворота были прежними, а вот забор оказался новым. Старый деревянный исчез, на его месте появился сложенный из сплошных бетонных плит. Унылой серой лентой он уходил в сгущающуюся темноту. Местами его украшали свежие граффити. Вроде бы и написано что-то, да вот хрен прочитаешь, что. Копоть пошел вдоль него, припоминая, что должно находиться по другую сторону. Когда он добрел до того места, где в прошлом стоял дровяной сарай, ему показалось… даже не показалось, он прямо ощутил, что по ту сторону сейчас он сам – четырнадцатилетний, а рядом Пашка Анкудов, поодаль от них – Варька. И неважно, что в тот злополучный день сияло солнце, а сейчас поздний вечер. По ту сторону забора все осталось как прежде.

Николай забросил руку на верх забора. Привычно провел – солидола не оказалось. Копоть подтянулся, перемахнул и огляделся. От сарая и следа не осталось, теперь на его месте виднелись старые контейнеры для мусора. Проржавевшие до дыр короба стояли перевернутыми. А вот сад остался. Старые деревья, покрытые мхом и лишайником, таинственно шумели листвой.

– Вот здесь и стояла парта, на которой… – Николай задумался над вопросом, к которому вот уже чуть ли не тридцать лет искал ответ. – А если бы монетка в тот день выпала по-другому, и к Варе пошел бы я, а не Пашка… Это что-то бы изменило в наших жизнях?

Копоть присел по-зэковски на корточки и закурил. Ветер подхватывал дым, нес его между деревьями, за которыми виднелось здание детского дома. Свет горел лишь в некоторых окнах. В здании нарисовался освещенный дверной проем. Длинная тень упала на траву. По желтой световой дорожке торопливо двинулась женщина в рабочем халате, в руках она сжимала швабру.

– Эй, чего тут расселся! – крикнула она надтреснутым хриплым голосом. – А ну, пошел отсюда. Ходят тут всякие…

Договорить ей Николай не дал.

– Теть Дуся, вы что это, своих не признаете? – спросил он, не подымаясь с корточек.

Старая женщина подошла, всмотрелась ему в лицо:

– Колька, что ли? – выдохнула она. – Копоть? Где ж ты все эти годы?

– Он самый.

– Живой… а говорили, будто ты уже давно того, перекинулся.

– Я и сам так думал, – подмигнул старой уборщице Копоть.

И подумал: «Хорошо, что сейчас темно, при свете дня я мог бы и не узнать старуху. Неужели она и теперь уборщицей тут работает?» Но швабра не оставляла в этом сомнений.

– А я думаю, кто это сюда забрался? У тебя все хорошо? Может, поужинаешь? У меня есть.

– Теть Дуся, помните, как вы меня однажды мороженым угостили? Принесли с собой в газеты завернутое, чтобы не растаяло. А я увидел, как вы его доставали.

– Не припомню что-то, – наморщила лоб старая уборщица.

– Было, было. Я еще брать отказывался, хоть и хотелось. А вы сказали, что, мол, когда разбогатею, тогда и верну за него двадцать две копейки.

– Не тебе одному такое говорила, – расплылась в улыбке пожилая женщина.

– Так вот, я не то чтобы сильно разбогател, но долг отдать могу, – Николай полез в карман куртки, вытащил из него несколько купюр и буквально силой затолкал деньги в кулак тете Дусе.

– Ты чего, не надо, какие тут долги. Вы ж детьми были. А я что…

– Держите, а я пошел. Только не говорите первое время никому, что меня видели.

Николай почувствовал себя неловко, словно сделал что-то не то, чего делать не следовало. А потому он, больше не оборачиваясь, дошел до забора, перемахнул через него и зашагал уже не по дороге, а по пустырю к близким огням города. Хрустели под ногами сухие сорняки, скрежетали битый кирпич и стекло. Во всю грудь Николай вздохнул, только оказавшись на улице. Тут ярко горели фонари. И хоть район был знакомым, но уже чувствовалось, что ты не в прошлом, а в настоящем, и жизнь твоя сложилась так, как сложилась. Ехать к Пепсу не хотелось. Ну не станешь же ему рассказывать о парте под старой яблоней, о тете Дусе и мороженом по двадцать две копейки.

* * *

Копоть вышел в центр к тому самому бомбоубежищу, в котором теперь располагался фитнес-центр «Парадиз». До полуночи, когда обещался подъехать кореш, еще оставалось пару часов, которые Копоть и решил провести здесь в ожидании, благо лавочка стояла перед самым входом. Он сидел, курил, разглядывая прохожих, каждый раз пытался угадать, кто из них чем занимается по жизни. Умение для настоящего вора незаменимое. Ведь всегда с первого взгляда следует понять, кто перед тобой, что достойного может оказаться в его кармане или в квартире. Внешность часто обманчива. Вот, например, идет мужчина в строгом костюме, с кожаным портфелем, на ходу одной рукой набирает эсэмэску на экране навороченного айфона. Вроде бы состоятельный человек. Но его выдает обувь, жмет немного. Богатый человек никогда не позволит себе носить обувь не по размеру. Значит, и в карманах пусто. Фуфел, а не состоятельный господин. А вот молодой мужчина в потертых джинсах со старым, но стильным мобильником уже интереснее. В шлепанцах на босую ногу ходит. Но шлепанцы-то дорогие, из хорошей кожи, мягкие, почти не ношенные, и говорит в трубку культурно, правильно. Так можно говорить, только много книжек прочитав. Очень уж правильный у него русский язык, для этого надо несколько иностранных в совершенстве выучить. Ногти на ногах обработаны, при этом на педераста совсем не похож. Уж тут своему зоновскому чутью Николай мог довериться полностью.

Интересные наблюдения за прохожими оказались прерваны. К бордюру подкатило два новеньких такси – настоящих, с шашечками и фонарями. Из них высыпали шесть молодых женщин лет под двадцать – двадцать пять. То, что их всего шесть, Николай понял, лишь когда сосчитал их. По веселью, «щебету», водоворотному движению казалось, что их не меньше дюжины.

– Простите?

– Разрешите?

Николаю пришлось подвинуться на край скамейки. На другом они уже составляли свои сумки. В рюкзачке мелодично звякнули две-три бутылки…

«Сухое вино, – на слух определил Копоть. – Водка не так звенит. Она ударяет глухо, как булыжник о булыжник».

– Девочки, ничего не забыли? Потом из сауны в магазин не побежишь, – напомнила коротко стриженная блондинка. Началась проверка. Девушки толпились у скамейки, чуть ли не наступая на ноги Николаю. Чувствовалось, что мужчины, во всяком случае на сегодняшний вечер, их мысли не занимают.

– Вино здесь, бокалы тоже… – перечисляла блондинка. – Свечки плавающие у кого?

– Здесь они! – отозвалась шатенка с длинными распущенными волосами.

– И спички у тебя, Тома?

– Я все взяла. И вообще, Наташка, не парься, у тебя же день рождения. Мы обо всем сами позаботились.

«Ага, – решил Николай. – Девичник себе решили организовать. И бабы они приличные, не какие-нибудь прошмандовки».

– А вот я знаю, что мы забыли, – спохватилась шатенка с распущенными волосами.

Николай машинально вновь посмотрел на нее и оторопел. Девушка так напомнила ему Варьку Попову, что просто стало не по себе. Причем сходство было не очевидным, а еле уловимым, оно проявлялось в тембре голоса, жестах, манере переводить взгляд.

– А забыли мы, подружки, сфотографироваться на память. Не будем же в сауне фотографироваться.

– А чего? Можно и в сауне. Я не ханжа, – вставила блондинка, тряхнув короткими волосами. – И не стесняюсь своего тела. Неужели ты, Томка, стесняешься?

– Не люблю, если у кого-то есть на руках компрометирующие меня фотографии.

– Раз уж о фотографиях зашел разговор, то мы и фотоаппарата не взяли.

– Можно и на мобильник.

– У мобильника разрешение плохое, – Тамара присела на корточки у скамейки, расчехлила большой планшетник. – А вот у моего айпода камера не хуже профессиональной. – Становитесь так, чтобы вывеска клуба была видна.

Девчонки стали живописной группой. Тамара стала выправлять кадр, держа планшетник перед собой двумя руками. Полыхнула вспышка.

– А ты с нами не сфотографируешься? – спросила блондинка.

Тамара обернулась, глянула на Николая, тот не успел скрыть свой интерес к девушкам.

– Если хотите, я могу вас сфотографировать, – предложил он.

– Не откажемся.

Копоть держал в руках планшетник и смотрел на подрагивающее изображение на экране.

– А как он включается? В смысле, как снимает? Я такой техникой раньше не пользовался, – врал он, хотя прекрасно умел обходиться с айподом, просто хотелось поближе познакомиться. – Меня Николаем зовут, а вас, кажется, Тамара?

– Тамара, Тамара, – девушка покосилась на экран, неудовлетворенно покачала головой. – Я вам сейчас кадр выставлю, а вы только нажмете. Справитесь?

– Если на вас не засмотрюсь.

Тамара зашла Копотю за спину, взялась за айпод двумя руками, принялась поправлять кадр.

– Держите так, чтобы дорожка за нами по диагонали шла, а верх обрезайте по карнизу…

Николай чувствовал прикосновение к спине Тамариной груди, хотя саму девушку это обстоятельство совсем не волновало, она, казалось, даже не задумывается о таких мелочах.

– Правильно держу? – Николай чуть перенял пальцы так, чтобы коснуться руки хозяйки планшетника, а в мыслях отметил, что она без обручального кольца.

При этом Копоть никак не мог просечь, чем занимается девушка по жизни. На студентку не походила. Во-первых, вышла из студенческого возраста – с такими умными глазами после двадцати не поступают, только сразу после школы. Во-вторых, в ней уже чувствовалась самостоятельность, хотя, похоже, сама на жизнь не зарабатывала. Ногти обстрижены коротко – правда, на одном след красного лака.

– А вы, Тамара, чем занимаетесь?

– Не скажу. Держите, не дергайте, а я побежала.

Тамара отбежала к подружкам, Николай нажал на спуск. На экране планшетника осталась фотография.

– Спасибо.

– Не за что. Я понял, кто вы такая.

– И кто же? Ни в жизнь не догадаетесь, – прозвучало хоть и кокетливо, но довольно-таки сдержанно.

– У вас на руке след от краски и руки растворителем пахнут. Но на маляра вы не похожи. Вы художница.

– Угадал, – засмеялись девчонки.

– Художник. Так правильно по-русски говорить даже о женщине, – поправила Тамара, по ее лицу было заметно, что ей обидно, слишком быстро ее раскусили. – И это не совсем растворитель, а уайт-спирит.

– Легкого пара вам, – пожелал Николай.

Молодые особы со смехом скрылись за дверью фитнес-центра. Копоть пошел по улице. Вскоре он вернулся с огромной коробкой шоколадных конфет, бутылкой шампанского и букетом цветов, вошел внутрь. Охранник при входе вопросительно посмотрел на него.

– Братан, там у вас девушки в сауну пошли. Ну, ты понял, о ком я. Так передай им вот это.

– Попробую. От кого только передать?

– Скажи, от фотографа. И возьми за труды, – Николай положил на стойку купюру. – Среди них художница есть. Шатенка с длинными волосами, красивая. Не знаешь, кто такая?

– Внимания не обратил. К нам много народу ходит. Девушки все красивые.

– Я к ночи ближе сюда приду с другом.

– Мы в полночь закрываемся, – пожал плечами охранник, присматриваясь к Копотю повнимательнее.

– Мне так сказали, – Николай почувствовал на себе лишнее внимание и вышел из фитнес-центра.