Баклажановый город, или Бутылочные эпизоды E-Book

Иван Чекалов

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 257

Beschreibung

Преподаватель литературы, которого за несколько часов до Нового года настиг приступ амнезии; юная пианистка, влюблённая в профессора московской консерватории; бывший майор и его сыновья, отправившиеся покорять Венгрию в лихие девяностые; журналист «Сильной и Независимой Газеты»; студентка филфака, повстречавшая спартанского цесаревича… Каждая дорога ведёт в Баклажановый город. Каждая история — часть партитуры. Лишь внимательный читатель услышит симфонию и выяснит — насколько глубока оркестровая яма.

Leseprobe

Серия «Лёгкие»

№ 76

Иван Чекалов Василий Тарасун

Баклажановый город,или Бутылочные эпизоды

Freedom LettersПресня2024

Содержание

Эпизод 1. Мастер Римов

Эпизод 2. Генератор холодного тумана

Эпизод 3. Best in Budapest

Эпизод 4. Иванов & сыновья

Эпизод 5. Баклажановый город

Эпизод 6. Епитимья

Эпизод 7. Света

Сцена после титров

Пометки

Cover

Оглавление

Эпизод 1. Мастер Римов

Парта, два стула. Дверь. Ни одного окна. Под потолком мигает тусклая лампа. Узкая длинная аудитория. Комната сжата стенами, как легкие впалыми ребрами. Душно. Мокрые разводы на полу. Тень, отбрасываемая партой и сидящим за ней Римовым.

«Почему? Зачем я?.. — он мотает головой, пытаясь прийти в себя. — Где? Ну парта, два стула. Дверь. Ни одного окна… Верлибр какой-то, — Римов щурится на лампу. Кровь стучит в висках. — Душно. Надо на воздух, — он пытается встать, ноги его не слушаются, а руки? Римов опускает руки на колени, сжимает их. Ощупывает ширинку. — На месте, — думает он. — Значит, не сплю. И то хорошо… а встать-то я почему не могу?» Он просовывает руку под бедро, чувствует холодный металл. Всё его тело вдруг простреливает резкая колющая боль.

***

В дверь постучали. Римов вытянул руки по швам и затаил дыхание. Ему стало страшно, как в детстве. «Вот постучат и перестанут. И не найдут. И забудут». Снова раздался стук.

«Надо вспомнить, вспомнить. Я сегодня собирался… — голова Римова трещала. — Или ко мне… Душно. Ни одного окна».

— Можно войти? — спросил кто-то робко.

— Заходите, — ответил Римов и тут же спохватился: «Зачем я это сказал? Надо было спросить, кто там».

Приоткрылась дверь. Римова оглушили громкие голоса, шаги. В аудиторию боком протиснулся долговязый парень. На плече у него, как спасательный круг, висела сумка. «А ведь он меня боится», — подумал Римов, заметив потупленный взгляд юноши.

— Можно мне сесть?

— Садитесь.

Римов внимательно рассматривал незнакомца. «Скромный, сумку под ноги убрал. На сына моего похож, на Васю, — Римов вспомнил, что у него есть сын. — Точно, сын… И, кажется, еще дочка. Вроде бы…»

— Привет, Вася! — радостно поприветствовал он сына.

— Я не Вася, — сомневаясь в собственной правоте, пробурчал парень, — я Воробьев. Третий курс.

— Воробьев?

— Антон… Я к вам перевелся в начале года. С наступающим, кстати! — парень впервые оторвал глаза от пола и неловко улыбнулся.

«И глаза похожие. Точь-в-точь… С чем он меня поздравляет? Девятое мая, что ли? Нет, с Победой так не поздравляют, — Римов поморщился от боли и попытался вспомнить коридор. — Ноги какие-то, свет, окно. А за окном темновато уже было. И снег шел…»

— С Новым годом, — пояснил парень. — С две тысячи двадцать вторым.

— Спасибо.

Они помолчали.

— Сергей Сергеич, извините, пожалуйста. Я почти все время работал, не мог прийти…

— Работали? — переспросил Сергей Сергеевич, заодно узнавший свое имя.

— То есть б-болел… — уточнил Воробьев. — У меня температура была тридцать девять, представляете? Полгода держалась, только сейчас спала.

— По Цельсию или по Фаренгейту?

Антон нервно посмеялся и снова опустил глаза. Сергей Сергеевич вспомнил, что у него отменное чувство юмора.

— Но я принес этюд, — парень стал неуклюже рыться в сумке. — Сейчас, одну секунду.

«Студент… А моя-то фамилия? Фамилия у меня какая? Иванов? Днепропетров? Иоффе? Нет, не то… Как же мне встать?»

— Легко.

Римов вздрогнул: «Кто это?»

— Это мы.

«Кто мы? — Сергей Сергеевич пригляделся к Воробьеву. По его плотно сжатым губам он понял, что голос чей-то чужой. Хотя все равно подозрительно… — Ау!» — мысленно крикнул Римов.

— Ау, — эхом раздалось в его голове.

«Совсем уже крыша поехала», — подумал мастер и хотел снова обратиться к студенту, но услышал суровое:

— Легко, говорим.

Повисла тишина. Студент Воробьев пытался придумать, как бы не читать этюд, мастер Римов решал, в какую клинику ложиться, а стены шептали:

— Мысленно крикнул Римов… Мысленно крикнул Римов…

— Да что! — уже вслух произнес он.

— Сейчас-сейчас! — бубнил под нос Воробьев, пока Сергей Сергеевич, недоверчиво глядя в стену, пытался понять, о каком, собственно, Римове идет речь.

— О тебе, — ответили стены. — Ты — Римов.

«А ведь и вправду Римов», — удовлетворенно хмыкнул Римов.

Студент наконец вытащил небольшую папку и протянул ее мастеру. «Ну и что мне с этим делать?» — Римов повертел папку в руках и вернул назад.

— Мне самому прочесть? — испугался студент.

— Прочтите, — строго ответил мастер.

— В-вслух?..

— Вслух.

Воробьев дрожащими руками вцепился в папку. Пока он решался, мастер снова нащупал под бедром холодный металл.

— Кнопка! — выкрикнул студент.

«Она, — понял Сергей Сергеевич. — Гады. Кнопку мастеру своему подложили. Детский сад какой-то».

— Кнопка! — для пущей уверенности повторил Воробьев и откашлялся. — Этюд. Первое предложение. Я не знаю о чем писать…

«Так и не пиши, засранец, — мстительно подумал Сергей Сергеевич, все острее ощущая проклятую кнопку. — Издевается. Кнопка! Ну да, ну да. Очень смешно. Вот я сейчас встану!.. — но встать не получилось. — Это дурной сон, Римов, проснись».

— Это дурной сон, Римов, проснись, — дразнили стены.

— …Завтра последний шанс сдать этюд по литературному мастерству, а у меня пустота в голове, и ни одной мысли, и страшно, что сессию завалю, и любовь сосет под ложечкой…

«А где она еще сосет? — попытался отвлечься от боли Римов. — Литератор, блин. Любовь у него… под ложечкой».

— Нет, я все-таки знаю, о чем писать! — воскликнул Антон.

«Сначала „не знаю, о чем писать“, через строчку „знаю, о чем писать“. Гениально».

— Гениально, — подтвердили стены.

— Моя любовь! Точнее, она-то не знает, что она моя любовь. Она ничья и одновременно… Всешняя!..

«Ага, „знает“. Три раза „она“, да еще „всешняя“. Брависсимо».

— Фортиссимо, — не расслышали стены.

«Я говорю, брависсимо», — вежливо поправил стены Римов.

— Вежливо поправил стены Римов, — обиженно откликнулись стены.

— Кнопка! — взвизгнул студент; Римов щелкнул зубами. — У нее нос кнопкой, огненные кудри и бездонные глаза. Кажется, что если нажать на этот нос, то она скажет: «Мама»…

«Сказал бы просто, что на куклу похожа, сопляк».

— Сопляк, — согласились стены.

— Когда я смотрю на нее, мне хочется плакать. От переполняющего весь мой молодой организм счастья! — Воробьев откинул стул. — Мой молодой, пы-шу-щий здоровьем организм! Хочется прижать ее к себе, и накручивать пальцами эти непослушные рыжие локоны, и писать про нее красивую прозу, чтобы она была красивей, чем даже стихи Маяковского про розы, — Антон осекся и сконфуженно присел. — Хотя говорят, что прозу надо писать только в зрелом возрасте, когда достаточно жизненного опыта…

«Совсем в местоимениях запутался. Прозаик, — Римов потер пальцем левое веко. — Стихи про розы… Маяковского. Проза про розы в зрелом возрасте!..»

— Р-р-р! — прорычали стены.

«Вот-вот. Р-р-р, — кивнул Сергей Сергеевич, — рифмоплет. Неужели это он мне кнопку подложил?»

— Весь ее образ говорит о молодости. Она свежа, как утро. Как огненный рассвет. Боюсь, что я смешон в своем обожании. Я не похож на того, кого можно полюбить. Я не герой романтического романа. Я просто Антон Воробьев, который пишет этюд на заданную тему и даже не рассчитывает, что ему поставят жалкую «четверочку», которая все равно не спасет ему жизнь, — Антон смущенно взглянул на мастера, — потому что следующим утром мир проснется без него и равнодушно пойдет дальше, не оглядываясь.

Студент замолчал. «Конец, — понял Римов и для себя дал итоговую характеристику Воробьеву: — Тривиален, но, кажется, не пакостник».

— А кнопка? — напомнили стены.

«Кнопка? Да мало ли совпадений бывает», — отмахнулся растроганный мастер.

— Ну как? — Антон ковырнул ногтем парту. — Как вам рассказ? То есть этюд. Вам понравилось?

— Ну, шероховатости есть.

— Есть, есть, — подсказали Римову облупленные стены.

— Но каши без топора не бывает! В смысле, и из топора каша бывает… Я имею в виду, вот вы стихи Маяковского про розы упоминали. Вы их помните хоть?

— Не очень, честно говоря. В школе читали, давно. Но помню, что красивые. Стихи то есть, не розы.

— Стране нужны паровозы, — загудели стены.

— Розы тоже бывают красивые… — как-то насмешливо согласился мастер. — А вот у вас было «не спасет ему жизнь». Вы что, самоубийство замышляете?

Студент меланхолично устремил взгляд в потолок.

— Да нет вроде… Это ведь мой лирический герой.

— Которого зовут Антон Воробьев, — предположил Сергей Сергеевич, — и учится он, наверное, на третьем курсе?

— На третьем…

— А он-то почему хочет на себя… руки наложить?

— Да не то чтобы прямо наложить, — томно вздохнул Воробьев. — Скорее так… Проверить чувство.

— Чувство? — хором переспросили Римов и стены.

— Несчастная любовь! — произнес студент тоном конферансье, объявляющего номер.

— Ага. Вы не находите, что эта тема не очень раскрыта?

— Я понимаю, о чем вы, — поджал губы Воробьев. — Наивно все слишком. По-детски. Но я так чувствую. Это мое… Личное.

Римов задумчиво переглянулся со стенами. Стены молчали. «Это же я сейчас должен был сказать, — поймал себя на мысли Сергей Сергеевич, — про „наивно“. Жалкий он какой-то. Забитый. Трогательно, так сказать, забитый».

— Битый, — грохотнули стены, — битой, битой…

«Ну не битой. А, можно сказать, жизнью… Это больнее», — подумал Римов и вспомнил про стальную кнопку. Она тоже как-то добавляла жалости к студенту.

— Немного наивно, да… — начал старый мастер, — но очень искренне. Главное в литературе — искренность. Стиль — это так. Ну, придется поправить предложения два-три… четыре. Пять.

— Шесть… — продолжили считать стены.

— Ничего страшного! Хоть десять! Да и всё перепишите — лишним не будет. А вот чувственный опыт — это фундамент художественной словесности. Творческой самости. И глупости это — про зрелый возраст. Куй, пока горячо, пиши, пока ты молодой, так сказать, на драйве. Дальше — дети, машина в кредит и футбол по телевизору, тапочки домашние…

«Все правильно сказал, — похвалил себя мастер и задумался. — Дочка старшая, Вася, мышка… Как же ее?.. Эй, Би, Си, Ди… Дабл Ю, что ли? Не, не Дабл Ю, слишком длинно. Кей… Эл! Точно, мышка Эл. Жена моя. Мышка-норушка… И дети. Дети и жена… Еще „Москвич“ старенький есть. Отцовский. Обновиться бы, наверное, надо. Надо же?»

— Надо же! — поразились стены.

«Да-да, сколько лет на ходу… Тоже вон Эл возмущается, что, дескать, твоя мышка-норушка в раздолбанном „Москвиче“ делает. „Ауди“ хочет новую. Да „Ауди“ даже старая стоит столько, что почку продать мало!.. Почки тоже не те стали… Пить надо меньше. А еще что? — задумался старый мастер. — Ну… Ну как. Должно же быть что-то. Ну Толстой есть, Лев. Достоевский. Федор. Франц, опять же, Кафка… ФК „Рубин“…»

— Какой «Рубин»? Ты не за него болеешь, — возмутились стены.

«Точно. Не за него. А за кого тогда? За „Спартак“, что ли…»

— Так я это, с-с зачетом, значит? — напомнил о себе Воробьев.

— С зачетом, — выдохнул Римов, провожая мыслями ФК «Рубин».

— Тогда распишитесь, пожалуйста.

***

Антон выскочил из аудитории, забыв на радостях прикрыть за собой дверь. «И этюд тоже забыл. Рассеянный малый». В комнату снова ворвался студенческий гул. Римов отчетливо расслышал смех. «Смеются. А я раньше как смеялся… Хохотал, можно сказать. Даже повода не нужно было. Вот, например, покажут тебе пальчик, — Сергей Сергеевич показал себе пальчик, — и захихикаешь. А сейчас — не смешно… — мастер тяжело вздохнул. — Друг над дружкой смеялись. Над преподавателями…»

— Преподавателями, — намекнули стены.

— Ну да, — вслух ответил Сергей Сергеевич. — Например, была у нас такая Шурупова. Две, точнее, их было. Такие лютые старухи, одна другой дряхлее. Говорили очень тихо еще, шепотом почти, две сестры. Вот мы подходили к ним на цыпочках и повторяли все, что скажут… скажут, например, Архилох, а мы…

— Лох.

— Ага, лох. Или, там, Месопотамия…

— Там и я…

— И я, да… Главное, ничего не делал один, всё с Шуриком. Был у меня дружок такой на третьем курсе. Его, правда, все Арбузом звали, толстый потому что. Он даже книжку про себя написал: «Арбуз». Я, кстати, редактировал. Неплохая такая книжка… А теперь вот в соседней аудитории вещает. Александр Викторович! Доцент кафедры русского языка и стилистики. Главный редактор толстого журнала. И сам все еще толстый… Зато на конференции зовут, в Милане сейчас был… А я?..

— А ты? — поинтересовались стены.

— А я на кнопке сижу! — в сердцах огрызнулся Римов.

Из-за приоткрытой двери послышался хохот. Сергей Сергеевич явственно расслышал два голоса: мужской и женский. «Смеются… Можно сказать, как-то недобро смеются. А почему? — мастер задумался. — Они, что ли, подложили? Все-таки они? Мерзавцы. Надо выйти отсюда. Я же что-то хотел сделать… Что-то дома… Так Новый год же! — мастер взглянул на окно в коридоре. Уже зажигались фонари. — Не успею ведь. Подарки еще купить, а там Эл, дети…»

У Римова перехватило дыхание. Стены словно потянулись друг к другу, аудитория вдруг показалась ему очень тесной, мастеру захотелось убежать как можно дальше, куда угодно, он попытался встать со стула, но ноги не слушались, голова трещала. Боль ошпарила Римова, как кипяток — от поясницы до затылка.

«Зачем я? — Сергей Сергеевич мотает головой, пытаясь прийти в себя. — Где? — Он щурится на лампу. Кровь стучит в висках. Римов опускает руки на колени, сжимает их. Ощупывает ширинку. — По-прежнему на месте, — думает он, — и то хорошо…»

***

Лиза зашла в аудиторию и изящным движением ноги захлопнула дверь. «Так это он ей, что ли, нажать хотел… кнопку?» — подумал мастер, завороженно глядя на огненные кудри девушки.

— Здравствуйте, — проворковала Лиза грудным голосом.

— Здравствуйте… — смутился Римов.

— Здравствуйте! — восхищенно поздоровались стены.

Девушка победно улыбнулась и уселась на парту. Перед лицом Сергея Сергеевича возникли непредвиденные трудности. Лиза никогда не стеснялась открыто демонстрировать свое тело, даже на парах, и Сергей Сергеевич мгновенно вспомнил, как ради ее фотографий зарегистрировался в «Инстаграме» под ником Marquis_de_Sade. Этого, впрочем, Римов предпочел бы не вспоминать.

— Вы тоже принесли мне этюд?

Лиза загадочно улыбнулась.

— Я принесла вам нечто большее…

Старый мастер затравленно поглядел на стену.

— Я принесла вам… рассказ, — Лиза придвинулась ближе к Римову. — С наступающим, между прочим.

— Спасибо, мне уже сказали.

Сергей Сергеевич опять посмотрел на полуоголенную грудь студентки. «Как у Эйч… А кто такая Эйч? Это дочь, что ли?»

— Совсем из ума выжил? — шикнули на него стены.

«Ну не дочь, не дочь… Дочь — Таня, вспомнил… А кто ж? Жена? Так жена — это Дабл Ю… Тьфу, Эл то есть. Эйч, Эйч, Эйч…»

Тем временем Лиза, чтобы привлечь к себе внимание, уронила под ноги мастера листки с рассказом.

— Ой! Извините, я сейчас… Вы мне не поможете?

— Да я бы с радостью, только… — Римов мучительно заерзал на кнопке.

— Годы, — подсказали стены.

— Годы, — тупо повторил Сергей Сергеевич, — не те уже годы. Ревматизм.

— Бедненький, — пожалела мастера студентка и сползла с парты.

«Клевая телка, — оценивающе, как в молодости, подумал Римов и, немного смущаясь, окинул взглядом гибкую фигуру: — Буквально все как у Эйч. Эл, конечно, тоже ничего, но первая жена… Точно! Первая жена!»

— Же-на!.. — взвыли стены, как болельщики на стадионе.

«А какая у нее грудь была. Не грудь, а московский планетарий. И талия тоненькая-тоненькая, как горлышко у кувшина, — мастер жадно втянул носом воздух, — античного. А задница… как… как…»

— Как черешня? — предположила одна стена.

— Как хурма, — уточнила вторая со знанием дела.

«Да нет. Как персик. Влажный, горячий персик».

Римов почувствовал, что возбуждается. Он вспомнил все черточки Эйч, каждую складку на ее теле, почувствовал ладонями плоский живот. Мастер прикоснулся к густым жестковатым волосам Эйч, слегка натянул их…

— Это не Эйч, это Лиза! — одернули Сергея Сергеевича стены.

— Ай! — вскрикнула студентка, но не стала подниматься, а только сильнее прижалась к коленям мастера.

— Уйди! — Сергей Сергеевич грубо оттолкнул Лизу, попытался подняться, но вспомнил про кнопку. — Сядьте на место, Ковалева! Да не на парту же!

— Сергей Сергеевич… — начала студентка.

— Быстро! — оборвал ее Римов.

«Вот если сейчас кто-нибудь зайдет, то все — конец». Бросив в сторону мастера испуганный взгляд, Лиза заняла место напротив. «Как же это я», — растерянно подумал Сергей Сергеевич и рявкнул:

— Читайте свой этюд! Не задерживайте преподавателя!

— Но это рассказ… — Лиза старалась не смотреть на мастера.

— Вам зачет нужен?

Она втянула голову в плечи.

— Нужен…

— Ну так читайте.

— Она в первый раз гуляла в этом парке.

— Это у нас название такое? — ехидно осведомился мастер.

— Нет. Название еще не придумала… — Лиза убрала волосы. — Она в первый раз гуляла в этом парке. Кнопка все время норовила сорваться с поводка.

— Кнопка… — подозрительно шепнули стены Римову.

— Кнопка? — переспросил мастер.

— Собака. Зовут так, Кнопка.

«Да что они все про кнопки? Придумать больше ничего не могут? Бездари, — Сергей Сергеевич вновь почувствовал резкую боль. — А вдруг все-таки они подложили? Она, точно. Ковалева».

— Точно? — усомнились стены.

«Ну а чего она лезла-то? Лезла зачем?»

— Наташа подошла к громадному вязу. Еще в Рязани у нее под окнами росла раскидистая береза. Ей нравилось по утрам обнимать ее пятнистую кору.

«Пятнистую кору? — злобно подумал Римов. — Не в горошек случаем?»

— В зеленый горошек… — мечтательно облизнулись стены.

— Сейчас она смотрела на вяз, поглаживая Кнопку, чувствуя себя язычницей на жертвоприношении, желая только вернуться к своему мужчине.

«Поглаживая, чувствуя, желая. Эротоманка».

— Он не любил ее. На самом деле. Он просто наслаждался ее телом. Когда ему хотелось ее, он подходил и брал — и Наташе это даже нравилось. Но не только же это… Кнопка ткнулась в руку Наташи и показала носом на поводок. «Что, снять?» — спросила она собаку и отпустила Кнопку. Ей иногда тоже так хотелось — сорваться с поводка. Она никогда не спала с мужчинами при свете.

«А со Светой при мужчинах? — подумал мастер. — Хотя чего я так… Эл тоже просит не включать свет. Будто боится чего-то».

— В школе на физру она всегда приходила последней. Наташа заходила в пустую раздевалку и переодевалась одна. Физрук не ругал ее, он только смотрел на нее, не отрываясь. Это все замечали. Когда они делали упражнения на пресс, он всегда вставал ей в пару и держал ее ноги. Он чуть заметно поднимал пальцы до щиколоток, и она чувствовала всей кожей его грубые толстые пальцы.

«Да эти физруки вообще все козлы, — мастер вспомнил, что ему рассказывала Эл, да и не только Эл. — А у Тани как было? В школу ходил даже разбираться. Так и не уволили… Хотел ему врезать прямо там, но он такой здоровый был… Да и вообще, — Римов пожал плечами, — некрасиво это, бить людей».

— Ссыкло, — резюмировали стены.

— «Кнопка, Кнопка!» — попыталась подозвать пса Наташа. Собаки нигде не было. Только громадный вяз шелестел веточками. Под ноги девушке упал поводок. Она забылась. «Некрасивая, — шепотом сказала она, — совсем некрасивая». Она достала из сумки зеркальце и принялась рассматривать свое лицо.

— А собака где? — спросили стены.

«Тс-с!» Римов совсем забыл про боль. Эл тоже всюду носила с собой зеркальце. «Или Эйч?» — задумался мастер.

— Эл, Эл, — ответили стены.

«Некрасивая… Дура она, что ли? Наташу какую-то выдумала. Да будь мне, как ей, и не будь Эл, так я, не будь дураком, ее бы так и поцеловал!»

— Так и поцеловал? — недоверчиво покосились стены.

«Ну! Глаза у нее такие… Большие такие глаза. Можно сказать, бездонные. Да и пишет в целом ничего. Почти талантливо. Глаголов бы поменьше. И сравнений. Всего бы в целом поменьше, а вот ее можно побольше. Хорошая».

— Ей нравилось гулять с собаками. Не бывает некрасивых собак. Кнопка, виляя хвостом, вытянув язык, вся подпрыгивая, подбежала.

«Четыре», — сложил Римов три деепричастия и один глагол.

— Наташа повалила Кнопку на спину и принялась чесать ей пузо. «Хорошая девочка, хорошая», — она вспомнила бездомную рязанскую собаку. Она была вся облезлая, доходяга. Они жили вшестером. Мама, отчим, бабушка и три сестры. Всего две комнаты, и все ходили по дому голые. Никто не стеснялся, кроме нее. В Рязани тоже был один мальчик… и он говорил, — голос Лизы стал прерываться, — говорил, что она красивая. И он на нее так смотрел, как никто больше не смотрел. А потом он ушел. Уехал в Москву. А она поехала за ним, поступила в тот же институт… Но он ее не замечал, просто проходил мимо.

«Наш, что ли? Неужто Балаганов? Этот прямо донжуан, может прямо. Ну я его тогда прижму сейчас, он тоже вроде с задолженностью. Или нет?..»

— С задолженностью…

«Ага, с задолженностью. Прижму! Зуб даю… Кстати, к стоматологу сходить не мешает, заработался».

— И она стала спать с мужчинами. С другими мужчинами. Она компенсировала неуверенность своим телом, им нравилось это, да и ей тоже. Но Наташа все равно боялась раздеваться при свете. Она погладила Кнопку, и ей так захотелось, чтобы ее кто-то погладил, просто обнял, по-хорошему так, п-просто…

Лиза разрыдалась. Листки с рассказом выпали у нее из рук. «Бедная», — подумал Римов.

— Лиза… — добавили стены.

«Карамзин! Не жизнь, а литература. Вот у мышки-норушки тоже такое бывает. Вроде нормально все, баба как баба, красивая, умная, всё при ней — а потом как бросится реветь. Ниагарский, можно сказать, водопад. Правда, потом дерется. Страшная женщина».

— Да пожалей ты ее! — воскликнули стены.

«Да ее пожалеешь! Я даже к психологу ходил однажды. Говорит: „Эл эмоционально нестабильна“. Ну и что тут прикажете делать? Я тоже, знаете, не стальной», — возмутился Римов и вспомнил про кнопку.

— Да не Эл! Лизу!

«А, Лиза. Да-да. Сейчас».

Девушка спрятала лицо. Римову отчаянно захотелось к жене.

— Ну чего вы… — осторожно произнес он. — Ну, Ковалева.

— Ну, Ковалева! — повторили стены.

— Ну вот я, например… Я, например, думаю, что вы красивая. Даже очень.

Лиза убрала руки от заплаканных глаз.

— Честное слово! — подбадривающе кивнул Сергей Сергеевич. — Будь мне сейчас, как вам, и не будь у меня жены, так я, не будь дураком, вас бы так и…

— Аккуратнее, — предостерегли старого мастера стены.

— Вот вы в Московском планетарии хоть раз в жизни были?

— В планетарии?.. — Лиза шмыгнула носом. — Не-а.

— Ни разу в жизни! — Римов всплеснул руками. — Это, знаете, не дело.

— Не дело, — подтвердили стены.

— Обязательно сходите. Прямо сейчас, как выйдете отсюда, туда и идите. Там Кассиопею видно… Правда он сейчас, наверное, закрыт. Новый год все-таки.

Мастера остро кольнула тоска по дому. Он снова представил себе уголок окна, видневшийся за дверью, снег на Тверской, машины, Эл, ждущую его у елки вместе с Васей… Дома пахло запеченной курицей. «Может, и Танька приедет… Да, обещала приехать. А который час? — взволнованно подумал Римов. — Восемь, девять? Я успею?.. Еще же ведь подарки…»

— А рассказ? — неуверенно спросила Лиза. — Как вам рассказ?

«Как мне рассказ. Ну и что делать? Дилемма. Педагогика или гуманизм?..»

— Гуманизм, гуманизм, — выбрали стены. — Главное, про глаголы молчи.

«Точно. Про глаголы молчу».

— И про деепричастия, — не забыли стены, — про деепричастия тоже.

«Да. И про них».

— Прекрасно. Очень талантливый рассказ. Вы заметно эволюционировали по сравнению со вторым курсом. Просто небо и земля. Особенно образ этот: рязанская квартира, голые люди. Эдемский сад.

— Я так и задумывала… Как Адам и Ева. Мама и отчим.

— Да-да, я сразу понял, — засуетился Сергей Сергеевич. — А знаете что? Давайте мы ваш рассказ опубликуем! Пошлем, например…

— В «Литературную газету», — шепнули стены.

— В «Литературку»!.. Хотя нет, оттуда все поубежали. О! Знаю! В журнал «Вымпел»! Залихватский такой журнал, молодежный. Арбуза знаете?

— Арбуза? — переспросила Лиза.

— То есть этого, Александра Викторовича? Русский язык и стилистика.

— Знаю. Он у нас в прошлом году вел.

— Так он главред вымпеловский. Вот сейчас выйду, — соврал Римов, помня про кнопку. — После зачета то есть выйду и ему покажу. Идет?

— Идет.

— Ну и славно. «Вымпел» «Вымпелом», а в нашем-то альманахе точно опубликуем. Только название надо придумать. Например, — Римов прищурился, — «Прогулки с собакой». Каково? Давайте сюда зачетку.

Лиза уже взялась за ручку двери, когда ее снова окликнул мастер:

— Ковалева!

— Да?

— А все-таки этот, рязанский — это же Балаганов, да? Я не выдам, не бойтесь.

Студентка рассмеялась.

— Балаганов не рязанский, он ростовский. С братом приехал. Нет, конечно, Сергей Сергеевич, ну вы что.

«Не Балаганов. Может, Иоффе?..»

— Какой Иоффе! Он двадцать лет как выпустился!

«Ну да… И вообще он не по девочкам был. А кто?..»

— Да Воробьев же, — не вытерпели стены, — «…непослушные рыжие локоны…», «…как огненный рассвет…», Маяковский, помнишь?

«Помню», — и Римов все понял.

— А Новый год вы с этим встречаете, с… мужчиной? — прощупал почву Римов.

— С каким? — не поняла Лиза.

— Ну, с этим…

— Ах с этим! Да нет, я его придумала вообще, у меня так никого и не было.

— Что, совсем никого?

— Совсем.

«Какая чистая девочка, — осознал Сергей Сергеевич. Ему очень захотелось ее обрадовать, чтобы она ушла из аудитории счастливая. — Новый год как-никак». Он хитро улыбнулся:

— А вы знаете, у меня тут Воробьев…

Лиза закусила губу.

— Он мне такой этюд принес, — Римов хмыкнул, — интересный. Я бы хотел услышать ваше мнение.

Сергей Сергеевич протянул Лизе текст Воробьева.

— Прочтете?

— Прочту, — Лиза подошла к парте. — Спасибо.

Она взяла бумаги, чуть встряхнула рыжими («Как огненный рассвет…» — подумал Римов) локонами и уверенной походкой продефилировала к выходу. Уже на пороге она кокетливо обернулась:

— Вы знаете, Сергей Сергеевич… Не надо было мне, наверное, пропускать ваши семинары, — Лиза чуть повела плечом. — А то вдруг под моими фотографиями перестанут появляться комментарии… Маркиза де Сада.

— Охуеть, — изумились стены.

***

«Ушла. И дверь не забыла закрыть. Молодец». В аудитории снова повисла тишина. «Хорошо у них все будет, это точно. Молодые! Всё впереди! Жизнь впереди, любовь впереди, а сомнения…»

— Позади, — подсказали Сергею Сергеевичу стены.

«А я со стенами разговариваю. Старость. И на кнопке сижу… А кто вы вообще такие?»

— Стены! — негромко позвал их Римов. — Кто вы такие?

— Стены, — ответили стены.

«Я вижу, что стены. А я на кнопке… Столько времени прошло, а ничего не изменилось — будто всю жизнь на этой кнопке. Лебедев „Нобелевку“ почти получил, пока я тут сижу. Соседями были… — Римов попытался вспомнить Лебедева. — Дачи дом к дому стоят, вплотную. Сначала не понравился очень, гостей все время водил. Потом услышал про него где-то, чуть ли не в институте: „подающий надежды автор“. Как же, в сорок три года. Сколько таких было, подающих. Я и сам был… А потом случайно столкнулись, пьяные, на „Антибукере“. Так сказать, небольшое происшествие… дорожно-транспортное. Он — получал, я — в жюри сидел. И как-то сразу всё поняли».

— Всё поняли?

«Ну друг про друга. Я его книжки стал редактировать, со временем переводы появились, другие премии, „Нобелевка“ вон. Дали в итоге шведу какому-то. Междусобойчик чертов. А потом умер Лебедев. Зато его у нас в институте проходят. Собрания издают. А я — не умер. Я — на кнопке сижу. Да, стены?»

Стены ничего не ответили.

«Даже их достал. Нытик, — подумал мастер. — А что ж делать-то? Кричать, на помощь звать? Да не умею я кричать… Ночь скоро, Новый год, Эл. Надо вставать, надо что-то делать. Хоть что-то».

«Зачем я?.. — Сергей Сергеевич мотает головой, пытаясь прийти в себя. — Где?» Он щурится на лампу. Кровь стучит в висках. Римов опускает руки, сжимает колени. Ощупывает ширинку. «По-прежнему на месте, — думает он, — и то хорошо…»

***

Прежде чем зайти, Балаганов демонстративно закашлялся. Это был легко узнаваемый кашель московского концептуалиста с нотками презрения ко всем банальностям вроде протосюжетов Борхеса.

— Балаганов! — возвестил он о своем появлении.

— Юлька, — задрожали стены.

Юлий Балаганов распахнул дверь как Цезарь, вторгшийся в Галлию. Да и одет он был соответствующе: ярко-красная туника (поверх вязаного свитера), зимние меховые сандалии, лавровый венок.

— Прощения прошу, — надменно извинился Юлий. — Я где-то позабыл студенческий билет. Мой грозный внешний вид вселяет ужас в низменных плебеев. Привратники на КПП меня хотели не пустить.

«Там и остался бы, — подумал Римов, — правда, стены?»

— Правда!

— Я вам принес торжественно этюд! — и Балаганов распахнул тунику. — Но прежде чем представить его вам, я бы хотел промолвить два-три слова.

И Юлий закатил глаза.

— Промолвите, — позволил мастер Римов.

— Литература отжила свое!

Тут стены возмущенно задрожали:

— Какой позор! Наглец, мальчишка! Бессовестный сопливый декадент!

— Не я это придумал, — оправдался Юлий. — Читали ли вы Барта, например?

«Заговорить мне зубы хочет, гнида, — Сергей Сергеевич вспомнил про жену: — Та тоже в болтовне не знает меры».

— Или Фуко? Как Пригов говорил: «Жизнь коротка, искусство долго», — студент самодовольно кашлянул.

— Вы не больны ли часом, Юлий?

— Что вы, мастер! Чтоб Юлий Балаганов заболел! Скорее все монахи на Афоне вдруг станут протестантами, ха-ха!

— Смешная шутка, — оценили стены.

— Так где этюд? — нетерпеливо мастер вопросил. — Как много слов и мало дела, Балаганов!

— Терпение, как говорил Платон, основа всякой мудрости. Минуту, — рукою цепкою студент полез в карман, достав оттуда упаковку кнопок.

«Так это он! Стервец позорный! Боже! Двумя оболами закройте мне глаза, похороните на закате солнца».

— Сейчас-сейчас! — заторопились стены. — Все будет в лучшем виде…

— Упаковка! — начал Юлий с выраженьем. — По десять миллиметров…

— Сколько штук?

— Как будто пятьдесят. Но может, сорок девять.

«Точно он!»

— Окрашенная сталь, цвет: ассорти. Артикул — число «Пи»: три, запятая… один, четыре, один, пять, девять…

— Два! — вскрикнул Римов.

— Я так и знал — вы ортодокс!..

***

Александр Викторович — доцент кафедры русского языка и стилистики — прислушался к тому, что происходило в соседней аудитории. Стены вот уже полчаса гремели и мешали ему готовиться к ежегодной конференции «Язык как материал словесности». Александр Викторович посмотрел на часы: «Не буду заходить домой, наверное, переодеться даже не успею». Кроме голоса Римова он отчетливо слышал писклявый фальцет студента Балаганова. «И этот здесь? Третий раз мне пересдает, — Александр Викторович закрыл ноутбук. — Тут, что ли, Сергеич справлять собрался? Влетит ему от жены, как пить дать влетит».

***

— …Восемь, пять, два, один, один, ноль, пять…

— Пять-пять! — не отставали стены.

— Новэм, сэкс, кватор, кватор, сэкс, дуо! — и Юлий Балаганов поднял длань.

— Все в порядке у вас? — из-за дверного косяка показалось обеспокоенное круглое лицо Александра Викторовича. — Студентов мучаешь?

Балаганов положил упаковку кнопок на стол Сергею Сергеевичу.

— Приветствую, почтенный господин, и удаляюсь, — Юлий поклонился доценту кафедры русского языка и стилистики.

— Ты мне долги-то когда собираешься сдавать? — поинтересовался Александр Викторович.

— После новогодних. В мартовские иды, — студент попытался протиснуться в дверь, но, вспомнив про зачет, вернулся. — А что касается зачета? Ведь зачет…

— Зачет? Зачет тебе нужен? А с кнопкой что будем делать? А? — не выдержал Римов. — Поржали над мастером — и всё, взятки гладки? Окей, бумер?

— Кнопка? — смешался Юлий.

— Кнопка, Балаганов! Кнопка! Почему вы написали… то есть принесли мне кнопки? Почему вы все про чертовы кнопки?! — Римов ударил ладонью по столу. — У вас эти кнопки в заднице, что ли, засели?! Что я вам, в конце концов, сделал?! Я здесь двадцать лет! Вас столько через меня прошло! Я же вам всем, блин, помогаю! На хрена! На хрена, Балаганов?!

Мастер схватил коробку кнопок и встряхнул перед студентом. Юлий испуганно шарахнулся в сторону Александра Викторовича.

— Вы чего, думаете, мастер тут старый дурак, а вы все Антоны Чеховы?! Балаганов, вы что, думаете, что вы — Лев Толстой?

— Толстой — говно, — пробормотал Юлий.

— Да это вы говно! Вы все говно! За эти двадцать лет никто так никем и не стал. Нет такого писателя — Балаганов! Нет и не было! Сорокин есть! Пелевин есть! А Балаганова нет! — Римов кинул в стену упаковку кнопок. Они жалобно звякнули и разлетелись по всей аудитории. — Вы не писатель, а персонаж! Понимаете?! Вы все — персонажи!

— А ты? — вдруг тихо спросили стены.

Балаганов прижался к рыхлому животу Александра Викторовича. Мастер тяжело переводил дыхание.

— А я! А что я? — Римов запнулся. — Каждую неделю эти долбаные этюды слушать. Бездари… Сосед «Нобелевку» чуть не получил. Арбуз — главред. А я что?

— Что, Римов?

— А я сижу. Студентов развлекаю. Аниматор. Всех помню, почти всех. И где они сейчас? И не пишут даже… А я на кнопке сижу. На кнопке сижу…

Римов вперился в стену напротив. Его руки слегка дрожали. Он снова почувствовал страшную духоту в аудитории.

«Зачем я?.. — Сергей Сергеевич мотает головой, пытаясь прийти в себя. — Где?» Он щурится на лампу. Кровь стучит в висках.

Александр Викторович вытолкал Балаганова и захлопнул дверь.

— Сергеич, так у тебя это… На доске ж написано.

— Написано? — поднял голову Римов. — Да ничего у меня не написано. Других только читаю.

— Да ты не понял, Сергеич, обернись.

Мастер Римов обернулся. Позади него на большой грифельной доске мелом было крупно накарябано: «Тема этюда — „Кнопка“». Сергей Сергеевич несколько раз перечитал слова, выведенные его кривым почерком.

— Заработался ты, — Арбуз подошел к Римову и похлопал по плечу. — Поехали, а? Всё ж в силе? Я шарлотку нам всем испек.

— Шарлотку?.. Зачем шарлотку?

— Так Вася ж любит! Я все помню.

— Любит, — повторил Римов, — не любит. Любит, не любит…

— Плюнет, поцелует, — закончили стены.

— Ну так что, Сергеич? Поехали? Я на машине.

— Уйди, Арбуз.

— Дак пробки же, — попытался объяснить Александр Викторович. — Не успеем.

— Уйди, — попросили стены.

— Я никуда не поеду, — Римов закрыл глаза.

— Как не поедешь? — Александр Викторович нервно хохотнул. — Здесь, что ли, праздновать?

— Я нигде не буду праздновать. Уйди, Арбуз.

— Уйди, Арбуз, — снова попросили стены.

***

Доцент кафедры русского языка и стилистики Александр Викторович сидел в своей аудитории и думал о том, что этот Новый год он снова встретит один. Открыв ноутбук, Арбуз продолжил готовить доклад к ежегодной конференции «Язык как материал словесности».

***

— Римов, — позвали стены.

— Отстаньте.

— Римов.

— Что вам еще?

— Ты можешь встать, Римов.

— Издеваетесь?

— Здесь нет никакой кнопки.

— Да не могу я! — приподнялся Римов и понял, что никакой кнопки на стуле действительно нет. — Как это?..

— Здесь не было кнопки.

— А где была?

«Где была? Где была?.. — Римов медленно встал со стула. Он почти не чувствовал ног, голова кружилась. — Дома, что ли, была? Вася баловался, лет в пять… Нет, Вася мне кнопок не подкладывал. А кто подкладывал? Студенты? Да я уже сто лет кнопками не пользуюсь».

— Раньше, — подсказали стены. — В первый раз.

— В первый раз?

— В твой первый раз здесь. Ты очень нервничал. Все валилось из рук. Студенты опаздывали, а ты в сотый раз перекладывал на столе бумагу, ручки, степлер. Даже кнопки зачем-то притащил. И без конца бубнил себе под нос вступительную речь, чтобы не забыть, ты ее всю ночь сочинял. А потом зашли студенты. Они показались тебе такими талантливыми, ты сразу решил, что все они очень талантливые, что каждому из них ты поможешь и у каждого выйдет книга. И ты поздоровался, а они поздоровались в ответ, почти хором. И ты начал свою речь — громко, уверенно. Ты даже не представлял, что это будет так. Тебе казалось, что ты станешь запинаться. Но ты не запнулся ни разу. И тут кто-то засмеялся. Ты решил, что тебе показалось. Но они продолжали смеяться, это был уже не один человек, а несколько. Смех становился громче. Ты начал нервничать. Заходил из стороны в сторону. Даже на первых партах не скрывали улыбки. Ты совсем струхнул, Римов. Ты ничего больше не понимал. Тебе нужна была какая-то опора, нужно было за что-то держаться. И ты схватил первое, что попалось на глаза, — эти проклятые кнопки. Кому вообще нужны кнопки на литературном мастерстве? Что с ними делать? Но ты их взял, все равно взял. Ты стал размахивать руками, студенты уже не смеялись, они хохотали, а ты не мог остановиться. Почему ты не остановился, Римов? Почему ты сразу не вышел оттуда, не вернулся к Эйч? Почему вместо этого ты уронил эти чертовы кнопки, так что они рассыпались по всей аудитории? Ты мог бы сбежать, тебя могло там не быть. Но ты принялся собирать их. Ты ползал по полу, Римов. Перед студентами, в первый же день. А они падали от смеха под парты. Никто тебе не помог, Римов. Ни один человек. Кнопки кололи тебе пальцы, а ты говорил, и говорил, и говорил. Почему ты не остановился, Римов? Почему ты не ушел?.. Почему?

***

Харлампий Пепперлевениади тактично постучался и зашел в аудиторию. Мастер Римов стоял у доски.

— Добрый вечер! Извините, что опоздал, — Харлампий переступил с ноги на ногу. — Я, кажется, последний.

— Чего вам? — Римов даже не обернулся.

— Так ведь зачет.

— А-а, зачет, да-да, — мастер кивнул на стул, — садитесь. Вы для альманаха текст обещали… Этюд принесли?

— Нет, я…

— Так чего вы тут вообще делаете? Думаете, вам за красивые глаза поставят, Пипер… Пепир…

— Пепперлевениади.

— Вот-вот. Бог с вами. Давайте сюда зачетку. С Новым годом.

Сергей Сергеевич прислонился к стене. Голова у него снова трещала, а мысли крутились вокруг дома: «Эл, Таня, Вася… Подарки купить не успею… Арбуз еще с шарлоткой какой-то. Звал я его, что ли? Видимо, звал. Некрасиво вышло».

Пепперлевениади протянул мастеру книгу.

— Какая у вас толстая зачетка, — Римов посмотрел на обложку. — Даже с картинками.

— Помните, в прошлом году мой роман обсуждали?

— Не очень, — Сергей Сергеевич повертел книжку в руках. — Где заговор против Цезаря?

— Нет, это Балаганов писал. У меня про Республику Фиуме. Про революцию.

«Точно, про Фиуме, — вспомнил мастер Римов. — Я его поругал тогда. Зря. Он неровный, конечно. Я бы вырезал половину, особенно про фашистов. Но в его возрасте… Предложил отправить в издательство, поговорил там со знакомым редактором. Две недели уговаривал. Пробил. Он-то, наверное, не знает».

— Все-таки издали?

— Издали. Не платят только.

— А редактор кто?

— Да у меня их десять штук поменялось. С рук на руки перекидывали. Я подписал вам, посмотрите.

Сергей Сергеевич открыл книжку. На первой же странице была подпись: «от Х. П. мастеру Римову. Спасибо».

— За что спасибо? — не понял Сергей Сергеевич.

— Сам не знаю. Просто спасибо, — студент отдал зачетную книжку.

— Что ж… и вам спасибо, — мастер поставил «зачет». — Успех ученика, можно сказать, это успех учителя. Вы новое-то что-нибудь пишете?

— Потихоньку, — неопределенно ответил Харлампий.