Девушка с характером E-Book

Анне Якобс

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Семейный узор
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 668

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

1913 год. Немецкий город Аугсбург. Воспитанница сиротского приюта Мари устраивается служанкой на виллу богатого промышленника Мельцера. Большой особняк с многочисленными слугами живет по своим правилам, и Мари пытается найти там свое место. На первый взгляд Мельцеры кажутся идеальной семьей, но, несмотря на внешнее благополучие, у них есть свои тайны. На вилле кипят страсти, плетутся интриги, вспыхивает любовь. После знакомства наследника семейства Пауля с красавицей Мари мир в доме оказывается под угрозой. И никто не знает, какие планы вынашивает глава семейства, взяв в дом сироту...

Leseprobe

Анне Якобс Девушка с характеромРоман

Anne Jacobs

Die Tuchvilla

* * *

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

© 2015 by Blanvalet Verlag, a division of Penguin Random House Verlagsgruppe GmbH, München, Germany

© Протопопова О., перевод, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2024

I Аугсбург, осень 1913

I

Миновав ворота Святого Якова, она замедлила шаг. Здесь, в восточной своей части, город жил совершенно иной жизнью. Это был не полусонный тесный мирок переулков Нижнего города, а грохочущий и жестокий мир производства. В долине меж ручьев располагались многочисленные фабрики. Подобно средневековым крепостям, каждая была обнесена стеной, чтобы оградить территорию от посторонних, а рабочих держать в поле зрения. Внутри этих крепостей непрерывно шумело и вибрировало, трубы выбрасывали черный дым, в цехах день и ночь грохотали станки. Мари знала не понаслышке: тот, кто здесь работал, постепенно превращался в серый булыжник, глухой от рева машин, слепой от клубящейся пыли, немой от пустоты в голове.

Это твой последний шанс!

Мари остановилась и против солнца посмотрела в направлении текстильной мануфактуры Мельцера. Некоторые окна в утреннем свете озарялись сполохами, как во время пожара, стены были серыми, а за стеклами окон внутри фабрики все казалось почти черным. Ярким контрастом на фоне этого здания выделялась стоявшая поодаль вилла из красного кирпича – настоящий замок Спящей красавицы посреди парка.

Последний шанс! Интересно, почему фрейлейн Папперт повторила это вчера трижды? Как будто, получи Мари сегодня отказ, ей остались бы только тюрьма или смерть. Девушка хотела получше разглядеть прекрасное здание, однако его контуры расплывались перед глазами, сливаясь с лужайкой и деревьями парка. Что неудивительно, ведь Мари еще не оправилась от болезни: три недели назад у нее пошла горлом кровь. Кроме того, сегодня утром она от волнения практически не ела.

«Ну что ж, – подумала Мари. – По крайней мере, это красивый дом, и там я должна буду заниматься не шитьем, а чем-то другим. А если они погонят меня на фабрику, я просто убегу. Никогда в жизни я не стану больше изнурять себя по двенадцать часов в день, обслуживая черную замасленную машину, которая вечно рвет нитки».

Она поправила на плече узелок с вещами и медленно пошла ко входу в парк. Старомодные железные ворота с ковкой в виде переплетающихся цветов были гостеприимно распахнуты. Вдоль парка вилась подъездная дорожка, которая заканчивалась мощеной площадкой с круглой цветочной клумбой посередине. Вокруг никого не было, но на близком расстоянии вилла внушала определенный трепет, особенно портик с колоннами высотой в два этажа. Колонны поддерживали каменный балкон – вероятно, с него владелец фабрики обращался к своим рабочим в канун Нового года. Они благоговейно взирали на него и на его укутанную в меха супругу. Возможно, по праздникам им доставался бесплатный шнапс или пиво. Уж во всяком случае, не шампанское – игристые вина хозяин, наверное, пил в кругу семьи.

Вообще говоря, Мари не хотелось здесь работать. Она посмотрела на проплывающие мимо облака, и ей показалось, что высокое кирпичное здание надвигается на нее и вот-вот раздавит. Однако эта работа – ее последний шанс. То есть, по сути, выбора у нее нет. Мари изучающе посмотрела на фасад. По обеим сторонам от портика располагались входные двери. Они предназначались для прислуги, через них же, видимо, принималось все, что доставляли в особняк.

Пока она думала, к которой из дверей пойти, сзади послышался шум автомобильного двигателя. Темный лимузин с грохотом проехал мимо нее. Отшатнувшись, она смогла разглядеть лицо водителя. Он был еще молод, на голове красовалась голубая фуражка с козырьком и золотистой кокардой.

«Ага, – подумала она. – Сейчас он заберет хозяина и отвезет его в контору. Хотя фабрика совсем близко. Минут десять пешком максимум. Но такой богатый господин не ходит пешком, ведь его дорогие туфли и пальто могут испачкаться».

Она с любопытством и некоторой неприязнью смотрела на вход за колоннами, где как раз открывались двери. Показалась горничная в темном платье и светлом переднике, на гладко зачесанных волосах был белый чепчик. Вслед за ней вышли две дамы, облаченные в длинные, отороченные меховыми воротниками пальто: на одной – темно-красное, на другой – светло-зеленое. Шляпы представляли собой нечто сказочное с цветами и вуалью. Когда дамы садились в машину, мелькнули изящные ботиночки коричневой кожи. За дамами следовал господин – нет, это был не директор фабрики, слишком уж молод. Может быть, муж одной из дам? Или сын хозяина? Он был одет в короткое дорожное пальто коричневого цвета и нес в руке сумку, которую небрежно поставил на крышу автомобиля, прежде чем сесть внутрь. А как глупо прыгал вокруг них водитель, распахивая двери и предлагая дамам руку, словно они без его помощи не сумели бы сесть в мягкий салон машины. Определенно, эти дамы были сделаны из сахарной ваты. Под проливным дождем они бы растаяли, и их бы смыло. Как жаль, что сегодня не шел дождь.

Когда дамы и господин уселись в машину, шофер провез их вокруг клумбы, засаженной красными астрами, розовыми георгинами и сиреневым вереском. Совершив неспешный разворот, машина загрохотала в направлении выезда. Она настолько близко проехала мимо Мари, что ступенькой коснулась ее развевающейся на ветру юбки. Серый взгляд мужских глаз скользнул по Мари с нескрываемым любопытством. Молодой господин сидел без шляпы, у него были небрежно взлохмаченные волнистые волосы и светлые усики, и по виду он напоминал студента. Он улыбнулся Мари, затем наклонился вперед и что-то сказал даме в красном, от чего все трое засмеялись. Может, они потешались над плохо одетой девушкой или над ее узелком? Мари почувствовала боль в груди. Она переборола желание развернуться на месте и убежать обратно в сиротский приют. У нее не было выбора.

В нос ударил запах бензина и разогретой резины, вызвав у Мари приступ кашля. Решительно обогнув клумбу, она поднялась на крыльцо и, взявшись за черный железный молоточек, постучала. Никакой реакции. Наверное, все заняты – было около десяти утра. Она постучала еще раз – снова напрасно – и уже собралась было просто открыть дверь, когда наконец услышала шаги.

– Ах ты, господи, новенькая пришла. Почему ей никто не откроет? Девочка боится зайти…

Голос был молодой и чистый. Мари узнала в ней горничную, которая только что отворяла двери для дам. Белокурая и розовощекая, кровь с молоком, на широком лице невинная улыбка.

По всему было видно, что родом она из окрестных деревень, а никак не городская.

– Проходи. Нечего стесняться. Ты Мари, да? А я Августа. Вторая горничная. Уж год как.

Она явно этим гордилась. Ах, какой дом! Они держали двух горничных! У прежнего хозяина Мари все приходилось делать в одиночку – и готовить, и стирать.

– Здравствуй, Августа. Спасибо тебе за гостеприимство.

Мари спустилась по ступенькам вниз и оказалась в тесном коридоре. Как странно. Снаружи ей показалось, что на вилле очень много окон, однако во флигеле для прислуги было так темно, что буквально не видно, куда ставишь ногу. Наверное, глаза еще не привыкли к мраку после слепящего утреннего солнца.

– Вот кухня. Повариха угостит тебя кофе с булочкой. Выглядишь, как будто недоедаешь…

И правда. По сравнению с ядреной, пышущей здоровьем Августой Мари напоминала привидение. Она всегда была худой, но после болезни щеки совсем ввалились, ключицы выпирали. Зато глаза казались вдвое больше, а непокорные светло-каштановые волосы стали напоминать веник. Во всяком случае, так вчера вечером сказала фрейлейн Папперт. Она заведовала сиротским приютом Семи мучениц, да и сама выглядела, словно на себе испытала все семь страданий. Однако это ничего не меняло: Папперт была злобной ведьмой и в прошлой жизни, должно быть, жарила в аду грешников. Мари ненавидела ее лютой ненавистью.

Кухня оказалась настоящей обителью. Теплая, светлая и полная вкусных запахов. Помещение, которое поведало Мари о сочной ветчине, свежем хлебе и сладкой выпечке, изысканных паштетах, курином супчике и говяжьем бульоне. Бульоне с ароматом тимьяна, розмарина и шалфея. Укропа и кориандра, гвоздики и муската. Мари стояла перед дверью и не могла отвести глаз от стола, за которым возилась повариха. Только сейчас Мари почувствовала, как холодно было на улице, и задрожала. Как прекрасна была перспектива сесть с чашкой кофе с молоком возле печи, ощутить ее тепло и, неспешно прихлебывая горячий кофе, вдохнуть запах изобилия.

Громкий крик заставил ее вздрогнуть. Это была немолодая миниатюрная женщина, она вошла в кухню с другой стороны и отпрянула при виде Мари.

– Дева Мария! – простонала она и прижала руки к груди. – Вот она! Помоги нам, боже! Точно как во сне. Господи Иисусе Христе, защити нас от всякого зла…

Она прислонилась к стене, задев медную кастрюлю, которая с грохотом упала на кафельный пол. Мари застыла от ужаса.

– Вы совсем спятили, Йордан? – недовольно проговорила повариха. – Ронять мою любимую кастрюлю для супа. Не дай бог на ней теперь вмятина или трещина.

Миниатюрная женщина, которую повариха только что назвала «Йордан», и ухом не повела. Тяжело дыша, она отодвинулась от стены, запустила пальцы в прическу, украшенной черной вуалью. Черными были также ее блузка и юбка, на блузке красовалась маленькая брошь – оправленная в серебро камея с изображением изящной женской головки.

– Ничего… ничего, – прошептала она и взялась за виски, как при головной боли. Мигрени бывали только у господ, у прислуги это называлось обычной головной болью, и случалась она от пьянства и от безделья.

– Опять приснилось чего, а? – заворчала повариха и выудила из-под стола кастрюлю. – Однажды вы прославитесь с вашими снами. И тогда кайзер позовет вас к себе предсказывать ему будущее.

Она громко рассмеялась, смех немного напоминал блеяние козы. Ехидный, но не злой.

– Да оставьте вы свои дурацкие шутки, – отмахнулась Йордан.

– Но если вам все время снится несчастье, – невозмутимо продолжала повариха, – кайзер не захочет вас у себя видеть!

Мари стояла, прислонившись к стене, сердце бешено колотилось, и внезапно ей стало плохо. Женщины не обращали на нее внимания, а Йордан сообщила, что молодая барышня желает чай с печеньем и что поварихе следует поторопиться.

– Молодой барышне придется потерпеть, мне сначала нужно воду вскипятить.

– Вечно одно и то же. На кухне возитесь вы, а отчитывают меня.

Мари показалось странным, что говорить стали более напряженно, но при этом тише. Возможно, все дело было в свисте, который заглушал все остальные звуки. Разве кухарка не сказала минуту назад, что ей нужно вскипятить воду? Почему же чайник уже засвистел?

– Возитесь? – услышала Мари голос поварихи. – Мне надо обед приготовить, сладкий пирог да еще ужин на двенадцать персон. И я одна, потому что эта дурочка Герти сбежала. Если бы не Августа… Боже правый!

– Пресвятая Дева Мария, вот так подарочек!

Мари вдруг захотелось сесть, но было поздно. Серо-коричневый кафель кухонного пола внезапно покачнулся, все стало черным. Наступила тишина. Мари ощутила себя приятно легкой, почувствовала парение в мягкой, нежной темноте. Лишь глупое сердце стучало и колотилось, сотрясало все ее тело и вызывало дрожь. Она не могла этому противостоять, руки скрутило спазмом, зуб на зуб не попадал.

– Только этого нам не хватало. Припадочная. Уж лучше Герти с ее любовными историями…

Мари не смела открыть глаза. Должно быть, она упала в обморок. Такого с ней не случалось с того дня, как пошла кровь. Неужели снова кровохарканье? Господи, только не кровохарканье! В тот день она ужасно испугалась. Изо рта вдруг хлынула кровь. Много. Так много, что она была не в состоянии встать.

– Прекратите болтать глупости, – оборвала Йордан повариха. – Девочка абсолютно истощена, не удивительно, что она падает в обморок. – Вот, возьмите-ка чашку.

Чьи-то шершавые руки взяли Мари за подмышки и усадили. На губах она ощутила теплый край чашки, от которой пахло кофе.

– Пей, девочка. Это поставит тебя на ноги. Давай помаленьку.

Мари поморгала. Прямо перед собой она увидела лицо поварихи – некрасивое, потное, но доброе. Сзади Мари распознала тонкую темную фигуру Йордан. На черной блузке блестела серебряная брошка, на лице читалось отвращение.

– Что вы с ней нянчитесь? Если она больна, фрейлейн Шмальцлер все равно ее не примет. И хорошо. Очень хорошо. Она принесет несчастье, если останется здесь. Большое несчастье принесет она в дом, я знаю…

– Давайте наливайте чай, вон вода кипит.

– Это не моя обязанность!

Мари все же решилась сделать несколько глотков кофе. Она не хотела подводить добрую повариху. И, к счастью, кажется, во рту не было вкуса крови.

– Ну что, – удовлетворенно пробормотала повариха, – получше?

Мари затошнило от крепкого горького напитка. Она уронила голову на грудь и с трудом улыбнулась.

– Получше… Спасибо за кофе…

– Полежи еще. Немного погодя дам тебе чего-нибудь сытного.

Мари послушно кивнула, хотя при мысли о сдобной булочке или даже курином супе у нее свело желудок. Оказалось, служанки уложили ее на одну из деревянных скамеек, на которых они сидели за столом. Мари стало стыдно за этот обморок. Женщинам пришлось поднимать ее и укладывать на скамейку. И потом эти рассуждения Йордан. Вероятно, с головой у нее было не очень. Она, Мари, припадочная и принесет в дом несчастье? Все как раз наоборот. Скорее, вилла сулила Мари несчастья, и она столкнулась с ними в первый же день, а это давало почву для размышлений. И пусть ей дали последний шанс – Мари ни за что здесь не останется. Ни за деньги, ни за добрые слова.

– Вы что творите? – закричала кухарка. – Чайник никогда не наливают доверху. Боже праведный! У вас все выльется, и госпожа обвинит меня.

– Если бы вы делали свою работу как полагается, этого бы не случилось. Я здесь, в конце концов, для другого. Я горничная, а не кухонный клоп!

– Клоп? У вас спесь из всех щелей так и прет. Спесь и глупость.

– Что у вас там происходит? – послышался голос Августы. – Госпожа уже трижды спрашивала свой чай и совсем не в восторге. И требует Йордан срочно наверх…

Мари заметила, что и без того бледное лицо горничной стало еще бледнее. Сама она уже могла поднять голову, тошнота прошла.

– Я так и знала, – мрачно проворчала Йордан. Шурша юбкой, она поспешила к выходу, по пути пригвоздив Мари взглядом. Так обычно смотрят на опасное насекомое.

2

Элеонора Шмальцлер была статной дамой. Сорок семь лет службы в этой семье посеребрили ее виски, но осанка сохранилась молодой. В Померании Элеонора служила камеристкой у госпожи Алисии фон Мейдорн. После замужества Алисии она вслед за своей хозяйкой переехала в Аугсбург. Вообще брак Алисии с сыном провинциального учителя, а ныне фабрикантом Иоганном Мельцером был мезальянсом. Иоганн, выйдя из низов, добился больших успехов. Благородное семейство фон Мейдорнов, напротив, обнищало. Оба сына стали офицерами и только тратили, поместье в Померании погрязло в долгах. Кроме того, Алисия засиделась в девках: к моменту обручения ей было около тридцати. А ограниченная с детства подвижность лодыжки после неудачного падения с лестницы дополнительно сужала ее перспективы на рынке невест.

Обязанности экономки в новом доме Элеонора Шмальцлер поначалу выполняла лишь время от времени. Но Алисия не доверяла местному городскому персоналу. Эти люди, по ее мнению, в основном думали о своей выгоде, а не о благе хозяев. Двоих дворецких и одну экономку Алисия уволила спустя короткое время. Элеонора Шмальцлер в отличие от них с первого же дня проявила себя блестяще. В ней сочетались привязанность к хозяйке и природный дар руководить. Те, кто служил в имении, должны были усматривать в том привилегию, которая давалась не каждому, и нужно было демонстрировать такие качества, как добродетель, честность, усердие, немногословность и лояльность.

Было около одиннадцати утра. Госпожа и молодая барышня Катарина вот-вот должны были вернуться. Молодого господина отвезли на вокзал – он уже несколько лет изучал юриспруденцию в Мюнхенском университете. Затем мать с дочерью поехали к доктору Шляйхеру. Эти визиты к врачу длились не более получаса. Элеонора Шмальцлер считала их, скорее, бесполезными, но госпожа возлагала на врача большие надежды. Катарина в свои почти восемнадцать лет страдала бессонницей, сильными головными болями, неврозами.

– Августа!

Услышав шаги, экономка определила, что это горничная. Августа осторожно распахнула дверь. На правой руке она удерживала маленький серебряный поднос с чайной чашкой, сливочником и сахарницей.

– Да, фрейлейн Шмальцлер?

– Ей лучше? Тогда пошлите ее ко мне.

– Будет сделано, фрейлейн Шмальцлер. Она хорошо себя чувствует. Милая маленькая девочка, но ужасно худая, и потом, у нее нет…

– Я жду, Августа.

– Сию минуту, фрейлейн Шмальцлер.

С каждым нужно разговаривать особым образом. Августа была исполнительной, но недостаточно умной. И, кроме того, болтливой. Однако в горничные ее взяли именно благодаря рекомендации Элеоноры Шмальцлер. Августа была честной и преданной семье. Бывали девушки, поначалу готовые послужить в имении, которые, однако, через несколько месяцев бросали работу. Августа так никогда бы не поступила, она держалась за свое место на вилле, она им гордилась.

Дверь скрипнула, когда новенькая осторожно ее отворила. Экономка взглянула на тонкое бледное лицо, на огромные глаза. Темные волосы были заплетены в косу, из которой по всей длине выбивались непокорные прядки. Так вот она какая. Мари Хофгартнер, восемнадцать лет. Сирота. Скорее всего, незаконнорожденная, до двух лет жила со своей матерью, после ее смерти оказалась в приюте Семи мучениц. Тринадцати лет была отдана прислугой в Нижний город, сбежала оттуда спустя четыре недели. Две другие попытки прижиться в качестве служанки тоже оказались неудачными, швеей при модистке она выдержала год, потом полгода на текстильной фабрике Штейерман. Горловое кровотечение три недели назад…

– Здравствуй, Мари, – произнесла Элеонора с натужной приветливостью, обращаясь к маленькому жалкому существу перед ней. – Тебе лучше?

Карие глаза очень внимательно посмотрели на нее, под этим пытливым взглядом экономка почувствовала себя неуютно. Или девочка была совсем глупой, или как раз наоборот.

– Спасибо. Мне лучше, фрейлейн Шмальцлер.

В малышке чувствовался стержень. Она была не из тех, кто ноет. Только что она лежала в кухне на полу без сознания – так доложила Йордан, а сейчас уже стоит здесь как ни в чем ни бывало. Йордан утверждает, что у нее эпилепсия. Но эта часто болтает глупости. Элеонора Шмальцлер никогда не доверяла словам подчиненных. Полагаясь на свой острый ум, она позволяла себе – хоть и тайком – критически относиться даже к словам хозяев.

– Прекрасно, – сказала она. – Нам нужна помощница на кухне, и тебя рекомендовала фрейлейн Папперт. Ты уже работала на кухне?

Собственно, вопрос был излишним, она просмотрела трудовую книжку и свидетельства Мари, которые вчера доставил курьер.

Взгляд девушки скользнул поверх небольшого дивана, по книжным полкам, уставленным книгами и папками, на мгновение задержался на зеленых, в крупную складку, оконных портьерах. Богато обставленная комната, в которой экономка была хозяйкой, кажется, произвела на девушку впечатление. По тому, как Мари коротко моргнула, стало понятно, что она заметила на письменном столе свои документы. В таком случае зачем она спрашивает, говорил ее взгляд. Она же все прочла.

– Я трижды помогала в домах по хозяйству, готовила, стирала, разносила еду и присматривала за детьми. Кроме того, в приюте нам постоянно приходится чистить овощи, носить воду и мыть посуду.

Нет, она ни в коем случае не была глупой. Элеонора Шмальцлер не любила слишком умных в своем подчинении. Такие думали лишь о своей выгоде, а не о благе дома. А еще умело подворовывали, и экономка с неохотой вспомнила одного дворецкого, который несколько лет припрятывал красное хозяйское вино, а затем продавал его. Она до сих пор не могла себе простить, что так долго позволяла этому жулику водить себя за нос.

– В таком случае ты быстро вникнешь в свои обязанности, Мари. На кухне ты будешь в подчинении у нашей поварихи фрау Брунненмайер. Другие работники тоже могут давать поручения, и ты будешь обязана их выполнять. Я говорю это, поскольку ты, как я вижу, не работала раньше в таком большом поместье.

Она на мгновение замолчала и изучающе посмотрела на девушку. Слушала ли та ее? Мари стояла, устремив взгляд на рисунок, выполненный углем, он висел в раме над письменным столом. Подарок молодой барышни Катарины. На прошлое Рождество она облагодетельствовала прислугу, каждому подарив рисунок. На том, что висел здесь, были изображены цеха, треугольники крыш, остекленных с северной стороны.

– Тебе нравится картина? – с иронией спросила экономка.

– Очень. Всего-то пара штрихов, но сразу понятно, что изображено. Мне бы тоже хотелось так уметь.

В карих глазах этой девчонки были видны восхищение. Даже слабая улыбка мелькнула на лице. Экономка сразу подобралась, тема нереализованных желаний была для нее весьма чувствительной, этот груз она тащила с собой вот уже шестьдесят лет. Однако ничто так не вредит столь необходимому для работы душевному спокойствию, как подобные сантименты.

– Оставь рисунки молодой госпоже. Тебе, Мари, многому придется здесь научиться. Прежде всего на кухне, где готовят еду. Но и другому, например, – обхождению с хозяевами. Мы управляем большим поместьем, часто устраиваем ужины и более важные приемы, раз в год организуем бал. Для всех этих многолюдных мероприятий у нас приняты четкие правила.

Только теперь на лице девушки промелькнула некоторая заинтересованность. При всей своей сметливости она все же казалась довольно наивной и мечтательной. Вполне возможно, она читала бульварные романы и верила, что мир полон романтических любовных бурь.

– Вы говорите о настоящих балах? С танцами, музыкой и прекрасными дамскими туалетами?

– Именно об этом я и говорю, Мари. Однако многого ты не увидишь, твое рабочее место внизу, на кухне.

– Но… но ведь нужно разносить еду…

– На больших праздниках еду сервируют мужчины. И это ты тоже должна будешь усвоить. Перейдем к практическим вопросам. Для начала я утверждаю тебя на один квартал с жалованьем в двадцать пять марок. Их тебе будут выплачивать в два приема. Десять марок по истечении месяца, остаток – через два месяца. Разумеется, если ты себя хорошо проявишь.

Она сделала небольшую паузу, чтобы посмотреть на эффект сказанного. Мари оставалась равнодушной. Алчной она, кажется, не была. Прекрасно. Большего на должности помощницы кухарки и не полагалось.

– Тебе выдадут два простых платья и три фартука. Вещи ты должна содержать в чистоте и порядке и носить ежедневно. Волосы будешь надежно перевязывать косынкой, руки всегда должны быть чистыми. Носки и обувь твои. Как у тебя с бельем? Покажи-ка.

Девушка развязала узелок. Выяснилось, что и с бельем дела обстоят плохо. Где, собственно, деньги, которые были собраны во время праздника для сиротского приюта? У девушки две сильно ношенные рубашки, одни чулки на смену, дырявый шерстяной подъюбник и несколько пар заштопанных носков. Второй пары обуви нет.

– Мы посмотрим. Если докажешь свою состоятельность. Рождество не за горами.

К праздникам персоналу полагались подарки, в основном ткань на платье, кожа на обувь или хлопчатобумажные носки. Прислуге, приближенной к хозяевам, дарили небольшие семейные сувениры – часы, картины или что-то подобное. В случае с Мари, при условии, что она это заслужит, можно кое-чего добавить. Ей было нужно шерстяное пальто и теплая шаль. Экономка вновь гневно подумала о сиротском приюте. Даже шали у девочки не было, администрация во всем полагалась на нового работодателя.

– Спать будешь наверху, на четвертом этаже, в комнатах для прислуги. Свою спальню ты будешь делить с Марией Йордан.

Мари начала было связывать свой узелок, но теперь испуганно остановилась.

– С Марией Йордан? Камеристкой? Которая носит брошку с женской головкой?

Элеонора Шмальцлер была в курсе, что Мария Йордан не самая приятная соседка. Но новенькая была не в том положении, чтобы высказывать пожелания.

– Ты с ней уже познакомилась. Мария Йордан уважаемая в этом доме персона. Ты еще узнаешь, что камеристка пользуется особым доверием госпожи, поэтому и занимает довольно высокое положение.

Собственно, она и сама время от времени завидовала Йордан, которая была не только камеристкой хозяйки, но прислуживала и молодым барышням. Элеонора Шмальцлер тоже когда-то занимала эту должность и знала об особой близости между камеристками и их хозяйками.

Субтильная фигурка Мари выпрямилась, спина вытянулась, вся она стала чуть выше.

– Простите, но я ни за что не хочу делить комнату с Марией Йордан. Я лучше буду спать где-нибудь под крышей с мышами. Или в кухне. В худшем случае на чердаке.

Элеоноре Шмальцлер пришлось собрать все свое самообладание. С такой дерзостью ей раньше сталкиваться не приходилось. Полуголодная оборванка из сиротского приюта, которой, кроме плохих свидетельств, и предъявить-то было нечего, имела наглость диктовать свои условия. Если до этого момента экономка чувствовала к новенькой сострадание, теперь она была просто взбешена. Ну конечно, ведь во всех свидетельствах так и было написано: высокомерная, резкая, строптивая, ленивая, непокорная… Только злобной она, пожалуй, не была. Но остального уже было достаточно. Элеонора Шмальцлер с удовольствием отправила бы девчонку обратно в приют. Однако это было невозможно. Неизвестно почему, но сама госпожа пожелала взять ее в дом.

– Что-нибудь придумаем, – коротко ответила Элеонора. – И вот еще что, Мари. Ты уже знаешь, что фрейлейн Йордан зовут Мария. Поэтому на вилле у тебя будет другое имя, иначе возникнет путаница.

Мари так сильно затянула концы своего узелка, что у нее побелели костяшки пальцев.

– Мы будем называть тебя Розой, – назвала экономка первое попавшееся имя. В другой ситуации она предложила бы на выбор два-три имени. Но девчонка не заслуживала подобной обходительности.

– На этом пока все, Роза. Теперь иди в кухню, тебя ждет работа. Чуть позже Эльза покажет тебе твою комнату и выдаст платья и фартук.

Экономка отвернулась, подошла к окну и отодвинула штору. Тем временем вернулись хозяева. Роберт помог дамам выйти из машины, госпожа уже поднималась на крыльцо. Кажется, на улице потеплело, и она сняла пальто, поручив его нести Роберту. Шмальцлер вздохнула, нужно бы побеседовать с молодым человеком. Он способный мальчик и может дослужиться до дворецкого. Оставалась надеяться, что долетавшие до нее слухи о нем не соответствовали действительности.

– Эльза? Передай кухарке, что дамы вернулись. Кофе и что-то перекусить.

– Слушаю, фрейлейн Шмальцлер.

– Подожди. Потом принеси из бельевой вещи для новой кухарки и отведи ее наверх. Она будет жить вместе с Марией Йордан.

– Да, фрейлейн Шмальцлер.

Экономка вышла на кухню раздать указания. Здесь творилась обычная неразбериха, какая бывает перед праздничным ужином. Повариха отлично управлялась, но при большом скоплении дел к ней лучше было не подходить. Вот и сейчас на слова Эльзы она отреагировала довольно резко, однако экономка знала, что кофе нужно подать вовремя. Затем она вернулась в свою комнату и к большому удивлению нашла там Мари. То есть Розу, как она ее теперь называла.

– Что тебе еще?

Девушки снова перекинула свой узелок через плечо, в глазах ее было странное выражение. Болезненное и одновременно необычайно твердое.

– Мне жаль, фрейлейн Шмальцлер.

Экономка с раздражением посмотрела не нее. Эта девчонка была совершенно невозможной.

– Что тебе жаль, Роза?

Девочка сильно втянула воздух, будто готовилась к преодолению большого препятствия. Она подняла голову и прищурила глаза.

– Я хочу называться моим собственным именем. Меня зовут Мари, а не Мария, как фрейлейн Йордан. Кроме того, я работаю на кухне и не думаю, что госпожа когда-нибудь позовет меня к себе. Она будет звать камеристку, а не кухарку. То есть нас нельзя будет перепутать.

Все свои доводы она произносила тихим голосом, постоянно кивая. Она говорила и тихо, но без запинок и робости. Экономка даже внутренне с ней согласилась. Однако перед лицом такой дерзости Элеонора решила не уступать ни в коем случае.

– Не тебе это решать!

Всему есть предел. Эта особа просто лентяйка, она ищет причину и дальше существовать за счет сиротского дома, вместо того чтобы зарабатывать себе на жизнь.

– Вы разве не понимаете? – взволнованно продолжала девушка. – Имя выбрали мне родители. Они долго и основательно искали и выбрали именно это имя. Оно мне завещано. Поэтому я не хочу никакого другого имени.

В ее словах была слышна отчаянная решимость, а Элеонора достаточно разбиралась в людях, чтобы понять, что девочка не была ни лентяйкой, ни безосновательно капризной. То, что она делала, выглядело трогательно. Даже если Мари и нафантазировала. Родители! Она была незаконнорожденной и отца своего, вероятно, никогда не видела.

Этим упрямым созданием будет трудно руководить – такой вывод сделала для себя домоправительница. Сама она, конечно, не стала бы нанимать Мари. Но того пожелала госпожа.

– Ну хорошо, – согласилась Элеонора и принудила себя улыбнуться. – Попробуем называть тебя твоим настоящим именем.

– Да, пожалуйста, фрейлейн Шмальцлер. – Ликовала ли она? Нет, казалось, она просто ощутила невероятное облегчение. И спустя несколько секунд добавила:

– Большое спасибо.

Девушка сделала какое-то подобие реверанса, развернулась и наконец убралась на кухню. Шмальцлер покачала головой.

– Этот дух противоречия нужно задушить, – сказала она себе. – От госпожи он тоже не укроется.

3

– Прошу тебя, Элизабет. Я совершенно без сил, и у меня болит голова.

Катарина прилегла на кровать. На ней по-прежнему был светло-зеленый костюм, она лишь распустила волосы и сняла невысокие боты. Элизабет годами наблюдала свою сестру в этом состоянии. Ей казалось, Катарина симулирует, желая лишь привлечь к себе внимание окружающих.

– Болит голова? – переспросила она деловым тоном. – Тогда прими порошок, Китти.

– У меня от него спазмы в желудке.

Элизабет без всякого сострадания пожала плечами и опустилась в небесно-голубое кресло, стоявшее перед зеркалом. На туалетном столике ее сестры громоздилась куча-мала из стеклянных бутылочек, резинок для волос, черепашьих гребенок, пудрениц и чего-то еще. Как бы часто Августа ни наводила здесь порядок, Катарина неизменно вновь устраивала хаос. Вот такой была ее чокнутая младшая сестра.

– Я тебе только хотела рассказать, о чем узнала от Доротеи. Она видела вас с Паулем позавчера в опере, помнишь?

Элизабет подалась к зеркалу и сделал вид, что поправляет прядь волос. На самом деле она хотела посмотреть на реакцию сестры. К сожалению, по виду Катарины ничего нельзя было понять: она лежала, прикрыв глаза и опустив руку на лоб. Казалось, ответа было ждать бесполезно.

– Должно быть, прекрасное было представление…

В этот момент сестренка пошевелилась и взглянула на Элизабет. Такие глупости, как музыка или живопись, всегда заставляли ее забывать о головной боли.

– Представление действительно было прекрасное. Особенно солистка, исполнявшая партию Леоноры. «Фиделио» – вообще трогательная вещь, и потом музыка…

Элизабет немного подогрела энтузиазм Катарины, чтобы затем направить разговор в нужное ей русло:

– Да, я сожалею, что не пошла с тобой.

– Я не понимаю, Лиза, как ты могла манкировать такое чудесное музыкальное событие. При том, что у нас своя ложа. И вообще, это твое нежелание ходить на концерты и в оперу…

Элизабет удовлетворенно улыбнулась. Вот Катарина уже и села на постели, и от мигрени не осталось и следа. Она болтала о костюмах и сценических декорациях. Эта сумасшедшая даже рисунки нарисовала.

– В антракте в нашей ложе были гости – мне рассказала Доротея.

Катарина нахмурилась, словно пытаясь вспомнить. И если Элизабет сочла это притворством, то Китти точно понимала, о чем идет речь.

– Да, верно, лейтенант фон Хагеман зашел поздороваться. Он узнал, что Пауль проводит выходные в Аугсбурге и послал нам шампанское. Очень мило с его стороны.

Вот и все. Элизабет теперь посмотрела в зеркало на собственное отражение, возбужденное, ее лицо было некрасивым. Щеки казались толстыми, а губы – узкими.

– Лейтенант фон Хагеман зашел поздороваться с Паулем? Как мило с его стороны.

Она и сама слышала, насколько искусственно звучат ее фразы. Но она была слишком разгневана, чтобы следить за интонацией.

– Лиза, послушай, – произнесла Китти и снова упала на подушки. – В конце концов, они учились в одной школе.

Это правда, но Пауль был на два года старше Клауса фон Хагемана, поэтому они никогда не были школьными товарищами. Просто посещали одну и ту же гимназию. И вообще Пауль на выходных много времени посвятил своим друзьям, и Клаус фон Хагеман не принадлежал к их числу.

– Доротея рассказала также, сколько внимания ты уделяла лейтенанту, Китти. Правда, что на второй акт он остался в нашей ложе и сидел рядом с тобой?

Катарина снова положила было руку на лоб, но сейчас подняла голову и смерила Элизабет гневным взглядом. Теперь-то до нее дошло.

– Если ты намекаешь на то, что я и Клаус фон Хагеман…

– Именно на это я и намекаю!

– Но это просто смешно!

В глазах Катарины читалось негодование, на лбу залегла складка, губы сжались в полоску. Элизабет с досадой отметила, что даже сейчас Катарина была хорошенькой. Слегка раскосые глаза, маленький нос и круглый рот, созданный для поцелуя, придавали ее треугольному лицу исключительную прелесть. Кроме того, у нее была темно-каштановая шевелюра, на свету отливающая медью. Сама Элизабет была блондинкой, обычной блондинкой без особой изюминки. Белокуро-пепельные волосы – как тут не отчаяться.

– Смешно? – вне себя от ярости выкрикнула Элизабет. – Да весь город только об этом и говорит! Обворожительная Катарина, нежная фея с каштановыми локонами, королева грядущего бального сезона. Теперь она охмурила благоразумного лейтенанта фон Хагемана, который уже год как обхаживает ее сестру…

– Пожалуйста, Лиза! Все это абсолютная неправда!

– Абсолютная неправда? Ты хочешь сказать – неправда, что Клаус собирался сделать мне предложение?

– Я так не сказала. Господи, как болит голова! – Катарина прижала обе ладошки к вискам, но Элизабет была слишком рассержена, чтобы обратить на это внимание. Разве кто-то поинтересовался, как у нее дела? Может быть, и она страдает бессонницей и головными болями, однако никто в доме на сей счет не беспокоился.

– Никогда не прощу тебе этого, Китти! Никогда в жизни!

– Но… но я ничего не делала, Лиза. Он сел между мной и Паулем, и все. Мы беседовали о музыке, он так много знает о музыке, Лиза… Я только все время слушала. Ничего больше. Клянусь.

– Змея подколодная! Доротея видела, как ты смеялась и флиртовала с ним.

– Отвратительная ложь!

– Все в театре вас видели, и ты будешь утверждать, что это ложь?

– Ох, Лиза. Мы просто общались. Пожалуйста, не забывай, что Пауль все время находился рядом!

Элизабет осознала, что зашла слишком далеко. Эта злючка Дора, должно быть, наговорила лишнего. И как только она умудрилась попасться на удочку такой болтушки! Элизабет хмуро уставилась в зеркало. Обрамленный золотой рамкой трельяж трижды отражавший налитое гневом лицо старшей сестры: один раз анфас и дважды в профиль. Господи, какой же некрасивой она сейчас была! Почему судьба обошлась с ней столь несправедливо? Почему наделила ее младшую сестру лицом феи, которое не теряло своей прелести даже при мигренях или в моменты душевного беспокойства?

– Это ложь, Лиза, – тараторила Китти в беспомощном отчаянии. – Доротея такая сплетница, как можно ей верить? Всем известно, что она… – Китти замолчала, потому что в дверь постучали, и вошла их мать. Катарина хотя и сразу успокоилась, но мама уже из коридора услышала ее возбужденный голос.

– Китти! Что случилось? Доктор Шляйхер ведь просил тебя не волноваться.

– Ничего не случилось, мама. Я совершенно спокойна.

Алисия Мельцер знала своих дочерей. Ее взгляд скользнул по Элизабет, которая тут же выхватила из пудреницы кисточку и стала обмахивать ею лицо.

– Лиза, ты ведь знаешь, что не должна провоцировать свою сестру. Китти ночью почти глаз не сомкнула.

– Мне очень жаль, – мягко произнесла Элизабет. – Я пришла к ней, чтобы немного развеселить. Вот и все.

Катарина подтвердила версию сестры. Она не была ябедой, в этом ее нельзя было упрекнуть, она и раньше никогда не подводила Элизабет. Алисия Мельцер вздохнула.

– А почему вы до сих пор не одеты? – посетовала она. – Сейчас подадут обед.

На маме было синее, в пол, шелковое платье, украшением служили жемчужные бусы, завязанные на уровне груди в узел. Ей было уже за пятьдесят, но, несмотря на свой возраст, она оставалась привлекательной, и только ее слегка раскачивающаяся походка из-за негнущейся лодыжки порой немного портила впечатление. Элизабет дорого бы дала, чтобы унаследовать материнскую стройность, но судьба распорядилась иначе: фигурой старшая дочь пошла в предков по отцовской линии – широкобедрых и склонных к полноте. Даже в просторном утреннем платье – тонком струящемся кружевном одеянии со шлейфом – ее фигура выглядела грузной. Эта бестия Китти однажды пошутила, что Элизабет выглядит, как ходячая грелка на чайник. Впрочем, сейчас досталось именно младшей сестре за ее совершенно измятый зеленый костюм, в котором она улеглась в постель. Узкая юбка и длинный жакет с кокеткой были сшиты из блестящей шелковой парчи, которую папа привез из Индии.

– Обед? – воскликнула Катарина и простонала. – У нас ведь сегодня еще званый ужин. Как можно будет его переварить, если сейчас съесть полноценный обед?

– Придется постараться, Китти. Мы не можем оставить папиного брата и его жену обедать в одиночестве. Это было бы в высшей мере невежливо. Они уже предупредили, что сразу после уедут.

– Слава богу, – вырвалось у Элизабет.

Мать посмотрела на нее с укором, хотя и сама радовалась их отъезду. У папы были три брата и четверо сестер, все они обзавелись семьями и детьми. Однако никто из них не имел капитала. Поэтому их визиты всегда сопровождались просьбой о некоторой денежной сумме или каком-нибудь ходатайстве. Иоганн Мельцер был в Аугсбурге уважаемым человеком. Предприниматели, банкиры, художники, представители городской власти часто бывали в доме фабриканта, его благородных кровей супруга брала на себя роль радушной хозяйки. Пока она самозабвенно заботилась о дамах, в «мужском» салоне подавали красное вино, мадеру и французский коньяк, воздух пропитывался дымом от толстых сигар, деловое обсуждали вперемешку с личным. Такой ужин был запланирован и на сегодня, и видеть за столом конторщика Габриэля Мельцера и его скорбную седую жену было бы крайне неловко, хотя бы из-за их непрезентабельного вида.

– Итак, переодевайтесь, девочки. Ничего вычурного. Вы ведь знаете, у тети Хелены одно-единственное платье.

– Да, – хихикнула Элизабет. – Но она каждое утро прикалывает новый воротничок, надеясь обмануть нас.

Улыбка пробежала и по лицу Алисии Мельцер, но она быстро подавила ее. Элизабет часто позволяла себе бестактные реплики, ей нужно было учиться вести себя.

– Ну, у них больной ребенок, а лечение стоит денег.

Элизабет склонила голову набок, но на сей раз промолчала.

Сейчас это был больной ребенок, в прошлый раз – какое-то несчастное поручительство за какого-то друга, потом пожар на кухне и большой материальный ущерб. Папина родня все время выдумывала причины, чтобы тянуть с него деньги. К слову, мамины родственники вели себя не лучше, просто они были лучше воспитаны. Во всяком случае, пока не напивались. И им требовались куда большие суммы, поскольку жили они на широкую ногу и долги имели соответствующие. В целом все родственники были исключительно неудобными людьми, Элизабет не знала ни одного, кому ей хотелось бы смотреть в лицо, а не в спину.

– Обязательно присутствовать на обеде, мама? – вздохнула Катарина. – Я ужасно устала и хотела бы поспать. Ты же знаешь, доктор Шляйхер прописал мне снотворное.

Алисия уже была возле двери и секунду помедлила, взвешивая на одной чаше весов здоровье ее больной девочки, а на другой – вежливость и приличия. Да еще и по отношению к бедным родственникам мужа. Но привычка соблюдать ритуал взяла верх над материнским инстинктом. Катарине тоже надлежит учиться держать себя в обществе. Ей – прежде всего.

– Мы не будем затягивать обед, Китти. Сразу после ты сможешь прилечь. Я пошлю тебе Марию, она поможет переодеться. Элизабет, ты наденешь коричневое платье с рукавами-фонариками. Тебя, Китти, я хотела бы видеть в светло-сером, в том, с маленьким болеро и перламутровыми пуговицами.

– Да, мама!

Элизабет с упрямым видом поднялась из кресла и направилась в свою комнату. Разумеется, Мария будет помогать сестре, в то время как ей, Элизабет, придется собираться самой. Мария в лучшем случае забежит к ней, чтобы заколоть волосы. Было совершенно очевидно, что одной камеристки для троих дам недостаточно. Тем более что дорогой Йордан уже за сорок, и ее представления об одежде столь же старомодны, что и у мамы. Но Элизабет утешало, что после замужества у нее будет своя камеристка.

Коричневому платью было уже три года, мама заказала его для Элизабет, когда той было семнадцать. Мать считала, что коричневый цвет хорошо гармонирует с белокурыми волосами дочери. Элизабет имела ровно противоположное мнение. Коричневый цвет навевает скуку, в нем ты как одинокий холмик, никто не задержит на тебе свой взгляд, и старомодные рукава-буфы никак не добавляют прелести. Но для конторщика Габриэля Мельцера и его бесцветной жены этого будет достаточно.

Мария уже достала платье из гардеробной и повесила в комнату, таким образом Элизабет оставалось лишь сбросить с себя утренний туалет и облачиться в коричневое уродство. Ее ждала еще одна неприятность: она поправилась, в платье пришлось буквально втискиваться. Теперь нужно было туже зашнуровываться, и без Марии не обойтись. К тому же, сегодня вечером Элизабет предполагала надеть бархатное темно-зеленое платье, и корсет придется затягивать так, что от одной этой мысли ей становилось дурно.

– Госпожа. Давайте я уложу вам волосы. Нет, только посмотрите, как вам идет платье!

Мария Йордан улыбнулась. Идеальная камеристка. Всегда вежлива, сдержанна, самая абсурдная лесть из ее уст звучит правдиво. Элизабет было достаточно взглянуть в зеркало, чтобы увидеть, что в этом матерчатом коконе она выглядела, как начиненная колбаска. И все же было приятно услышать от Марии комплимент, сесть на мягкую скамеечку перед зеркалом и вверить себя ее умелым рукам.

– Только слегка заколите. Перед ужином вы мне понадобитесь уже в пять.

– С удовольствием, барышня. Украсить коричневой лентой?

– Нет, ленты не нужно. Уже и так хорошо. Спасибо, Мария.

– Как пожелаете, барышня.

Разве справедливо, что именно она была склонна к полноте? Мама никогда не была толстушкой, у нее и сегодня была фигура девушки. Однажды она удивила своих дочерей, показав им платье своей юности, ужасно старомодное одеяние из темно-красной бумазеи с расклешенной юбкой и кружевной отделкой. Она хранила это платье, потому в нем познакомилась с папой. Элизабет нашла его уродливым, но оно подходило маме по размеру, как и тогда. Родив троих детей, мама сохранила фигуру.

Выйдя из комнаты, Элизабет увидела, как Китти спускается по лестнице. Легкой парящей поступью, как если бы она бежала по облакам. Это странное создание по большей части пребывало в полусне. Но какой же стройной была ее сестра, какой необыкновенно изящной! А силуэт – будто вырезан из журнала мод. При этом Китти было совершенно не важно, что на ней надето и как убраны волосы.

Она бы охотно променяла свою жизнь на вилле на Париж, где хотела учиться живописи. Сидеть с мольбертом на улице, как молодые художники. Однажды услышав эти планы, мама сумела сохранить присущее ей самообладание, тогда как отец впал в ярость и назвал дочь «неблагодарной глупой курицей».

Элизабет последовала за своей сестрой на второй этаж, толстые ковры на лестнице заглушали шаги, и Катарина не услышала, что за ней идет сестра. Она была целиком в своих мыслях. Элизабет думала о том, как Китти сегодня вечером будет сидеть за столом. Там же будут добрые знакомые матери фон Хагеманы, деловые друзья отца. Ей стало душно. Причиной мог быть узкий корсаж. А также лейтенант Клаус фон Хагеман, который будет сопровождать своих родителей на ужине и которому придется наконец объясниться.

Эльза отворила Элизабет дверь в столовую, видимо, пожилая служанка будет и еду подавать. Для бедных родственников не стали задействовать Роберта, он в ливрее и белых перчатках будет обслуживать гостей за ужином. Элизабет поздоровалась с натянутой вежливостью и извинилась за опоздание. Она последней села за стол, после чего Эльза принесла суп. Говяжий бульон с омлетом. Элизабет со злорадством покосилась на сестру. Она знала, что та ненавидит бульон да и вообще едва прикасается к мясу.

– Как ты себя чувствуешь, дорогая Китти? – спросила тетя Хелена. – Ты выглядишь уставшей.

Катарина рассеянно помешивала суп. Элизабет было видно, что веки сестры слипаются.

– Китти?

Тут она вздрогнула и открыла глаза.

– Простите, тетя. О чем вы спрашиваете?

Мама нахмурилась, и Катарина подобралась под ее пронзительным взглядом. Она смущенно улыбнулась.

– Я сказала, что ты выглядишь уставшей, дитя, – терпеливо повторила тетя Хелена.

– Извините, тетя, я не прислушивалась. Я сегодня сильно устал.

– Я так и сказала, – с легким раздражением подтвердила тетя Хелена.

Элизабет храбро подавила смешок, а мама смягчила неловкость, пояснив гостям, что Катарина плохо спала ночью. Тетя Хелена отреагировала с притворным участием и продолжила рассказ о своей собственной бессоннице, которую ловко объяснила семейными тревогами. Так был перекинут мостик к истории про больную дочь и дорогим лекарствам. И вообще к врачам, о которых не знаешь что и думать. Прописывают всякие настойки и таблетки, а помогут ли они одному богу известно.

– Мы все живем по воле Божьей, – приветливо подтвердила Алисия. Элизабет знала, что мать всерьез так думает, что она истинная христианка и по воскресеньям ходит к мессе в монастырь Святых Ульриха и Афры.

– Так жаль, что дорогой Иоганн не нашел времени для совместного обеда, – с легким сожалением сказала тетя Хелена. – Не очень хорошо, что он целые дни проводит у себя на фабрике без обеда.

Элизабет прекрасно было известно, что и мать не в восторге от отсутствия отца. Закопаться в работе и спихнуть на маму назойливых родственников – на него это было похоже. Но разумеется, Алисия Мельцер не подавала вида. Более того, она согласилась с тетей Хеленой, искусно изобразив вздох сожаления, и посетовала на излишнее увлечение мужа работой. Дескать, у нее такое впечатление, что он женат на фабрике: уходит ранним утром, а домой возвращается нередко затемно. Что он чувствует груз ответственности, тщательно обдумывает все решения, ведь любая ошибка в цехе может стать причиной разрыва контракта.

– Благосостояние подразумевает неустанную работу, – сказала она со значительной улыбкой, взглянув на дядю Габриэля. Тот покраснел, поскольку была суббота и ему надлежало быть в конторе. Вероятно, он выдумал для своего начальника какую-нибудь историю. Папа как-то сказал, что Габриэль ненадежный служащий.

Элизабет так и знала, что что-нибудь случится. Из рук Катарины вдруг выпала ложка и плюхнулась в говяжий бульон. Украшенная монограммой ручка ложки задела бокал с вином. Бокал упал и разбился, вино вылилось на скатерть. Дядя Габриэль попытался было спасти бокал, при этом задел своей накрахмаленной манжетой суповую тарелку, содержимое которой и выплеснулось на колени его супруги. Редко когда увидишь столь досадную цепочку неудач.

– Эльза! Принеси свежих салфеток. Августа, проводи госпожу Мельцер в гостевую, ей нужно переодеться…

Элизабет и пальцем не пошевелила, было прямо-таки смешно наблюдать, с каким отчаянием тетя Хелена отряхивала свою юбку, а Катарина все время перед ней извинялась:

– Мне так ужасно жаль, тетя Хелена! Я такая неловкая! Я дам тебе одно из моих платьев.

Когда Августа открыла двери, чтобы отвести тетушку в испачканном платье переодеваться, из кухни донесся голос поварихи. Фанни Брунненмайер была в пылу работы, и отчетливо слышалось каждое слово:

– Ты в самом деле самая большая недотепа, которую мне приходилось видеть. Ты ни на что не годишься. Пресвятая Дева Мария, и откуда берется столько глупости в одном человеке!

Алисия Мельцер дала знак Августе закрыть дверь как можно быстрее.

– Новая кухарка, – извиняясь, обратилась Алисия Габриэлю Мельцеру. – Ей еще нужно вникнуть в работу.

4

Это какая-то чертовщина. Безумное нагромождение кастрюль и судков, хаос из красного мяса, ощипанных и выпотрошенных голубей, окороков, розового филе и маринованных куриных грудок. Посреди всего этого – овощи и зелень: мангольд, лук-шалот, морковь, сельдерей, а также яблоки, пучок редиса, укроп, кориандр…

– Ты опять путаешься под ногами! Бегом к плите! Раздувай огонь, но не сильно. Я тебе что сказала? Уйди от печки, а то все мне испортишь!

Мари бегала взад и вперед. Брала то одну, то другую кастрюлю, приносила тарелки и ложки, таскала дрова для плиты, мыла миски и ножи. До чего бы она ни дотронулась, все было не так.

– Да не сливочник, глупая ты глупая. Кастрюлю с бульоном. Вон там. Да раскрой глаза. Быстро, у меня сейчас соус перестоит…

Она не успевала. Она что-то искала, несколько раз приносила не то, потом наконец угадывала, тем временем повариха уже обходилась и без нее. Кухня казалась Мари безбрежным бурным морем, а стол, на котором возвышались кастрюли и посуда, – палубой во время качки.

– С голубями осторожнее. Смотри не оборви им крылья. А перья складывай в мешок, не то они разлетятся по всей кухне. Пресвятая Богородица – я тебе что сказала делать?

Кто-то открыл окно, и серые голубиные перья взметнулись в воздух. Они исполняли танец снежинок над длинным столом, и пока Мари прыгала, силясь поймать хотя бы самые длинные перья, другие, легкие и нежные, оседали в кастрюлях и на тарелках. Мари принялась собирать их со оленины, с рыбного филе, выудила из малинового соуса и прежде всего из шоколадного мусса.

– Ну? Что тут поделывает наша маленькая Мари? – услышала она в дверях язвительный голос Йордан.

– Не суйте нос не в свои дела! – прошипела на нее повариха. – Вон из кухни, иначе у меня сливки скиснут!

Угодить ей было невозможно. Хотя бы потому, что она не умела объяснить, что именно ей нужно. Хорошая помощница должна была знать план, который лишь подразумевался поварихой и которому она сама следовала подсознательно. Все делалось согласно этому плану, и Мари чувствовала, что он идеальный. Для каждого этапа был предусмотрен единственно правильный момент. Из нагромождения кастрюль и тарелок, полуготовых, сырых или даже приготовленных блюд в конце концов рождалось превосходное единое целое – ужин из восьми перемен, который должен быть подан ровно в шесть вечера.

Суп из лука-порея со сливками, рыба, голуби под медовым соусом, сельдерей в соусе «Мадера», оленина с брусникой, мороженое, фруктовые меренгт, сыр. Затем кофе и чай. Миндальное печенье. Ликеры.

Возле кухни был устроен лифт, который доставлял еду в холл второго этажа, где располагалась столовая. Мари увидела Роберта лишь мельком, когда он заглянул на кухню спросить кухарку насчет вина. Отвечала она грубо или совсем не отвечала, и Роберт в конце концов ретировался. Но Мари успела восхититься его ливреей в черно-белую полоску с золотыми пуговицами, а также безупречными белыми перчатками.

Какой дом! Как ей могло прийти в голову сбежать отсюда в первый же день? Несомненно, это было бы самым глупым решением из всех возможных. Боги! – никогда еще она не видела такого изобилия, таких разносолов. Обитатели этой виллы черпают жизнь полной ложкой. Для них нет ничего недоступного, самое лучшее – вот их необходимый уровень. Голуби. Соус «Мадера». Три вида запеченной рыбы. Двадцать или тридцать яиц для них ничего не значат. Белок взбивают и смешивают с сахаром. Деликатно подсушивают в печке. На бисквит намазывают сливочный крем, поверх раскладывают фрукты и венчают меренгой. Мари иногда просто стояла и смотрела, словно могла впитать в себя эти изысканности, записать и сохранить у себя в голове все рецепты. Создать свою внутреннюю поваренную книгу, какая была в голове поварихи. Но были и рецепты, которые Фанни Брунненмайер держала в тайне. В такие моменты она отсылала Мари на улицу за дровами. А когда та возвращалась с ношей поленьев, блюдо было уже готово.

На лифте поднимали одну перемену блюд за другой. Маленький колокольчик оповещал Роберта, что внизу все готово, тогда он тянул за канатики, и тарелки и судки, накрытые серебряными крышками, воспарялись на второй этаж. А на кухне тем временем спешно готовили следующую перемену. Иногда паузы между ними были недолгими, но потом беседа за столом вдруг оживала, и повариха беспокойно ходила вокруг мяса, нежных овощей, мороженого, которое таяло. Только когда последние блюда – сырные тарелки со свежими брецелями и корзинки с фруктами – начали свой путь наверх, ее напряжение спало. Брунненмайер опустилась на скамейку, вытащила из кармана фартука белую салфетку и вытерла ею вспотевшее лицо.

– Принеси-ка мне вон ту кружку, девочка. Большую. Да, эту.

Она пила пиво с наслаждением, долгими глотками, все время вытирала себе пот с лица и с облегчением улыбалась:

– Ты не так плохо справилась.

5

Элизабет с тоской смотрела вслед соблазнительным остаткам торта, которые уносил Роберт, чтобы заменить их на искусно оформленные корзинки с фруктами. Сине-красный виноград в сиянии свечей, тонкие кружочки апельсинов, разрезанные на дольки и сложенные вместе яблочки. Сушеные абрикосы и сладкий миндаль. Она все же решилась взять кусочек яблока, раз уж так храбро отказалась от сыра и сливочного торта.

– Это тоже превосходно, дорогая госпожа Мельцер, – подал голос тот, кто исполнял за столом роль ее кавалера. Клаус фон Хагеман, не вставая, слегка поклонился Элизабет, которая в свою очередь ответила улыбкой и кивнула.

– Мне кажется, мама уже думает, как бы ей переманить вашу изумительную повариху, – весело адресовал он ей свою реплику.

Элизабет жевала яблоко. Она любила тянуть с ответом, прочувствовать нетерпеливый взгляд его голубых глаз, понаблюдать за его напряженным ожиданием, пришлась ли ко двору шутка. В конце концов она улыбнулась и ответила, что славная Брунненмайер уже несколько лет служит у них.

– Она как неограненный алмаз, наша Брунненмайер: на вид грубая и неотесанная, но очень верная, – смело заметила Элизабет. – Она не бросит своих Мельцеров ни за деньги, ни за лестные слова.

Элизабет взяла бокал и, попивая красное вино, следила за Катариной, которая была поглощена беседой с Альфонсом Бройером. Широкоплечий, крепкий, обычно молчаливый сын банкира болтал с подачи Катарины как сорока обо всякой заумной ерунде. Он покраснел то ли от выпивки, то ли от обильной еды, но Элизабет решила, что виной всему была возбуждающая близость Катарины, от чего у бедного парня кровь прилила к щекам и разные глупости затуманили ему голову.

– В таком случае вам повезло, – сказал Клаус фон Хагеман. – Верность – редкое сегодня качество. И кроме того, это одна из высших людских добродетелей, не так ли?

Она поспешила согласиться. Безусловно, верность – добродетель, отец все время подчеркивал, насколько важно, чтобы рабочие были преданны фабрике.

Клаус фон Хагеман медленно поставил свой бокал и взял корзинку с фруктами, чтобы предложить их Элизабет. Волей-неволей пришлось взять кружочек апельсина – Йордан так сильно ее зашнуровала, что терпеть это было почти невозможно.

– Я, скорее, говорил о верности в чисто человеческом смысле, – задумчиво произнес он и посмотрел на пламя свечей в серебряном канделябре, стоявшем на столе. – Верности родителей своим детям, например. Но прежде всего супружеской верности.

Элизабет почувствовала, как ее сердце дрогнуло. Вот и настал тот самый момент. Сейчас он скажет. Никаких сомнений, его глаза исполнены такой серьезности. Сейчас он объяснится.

– В основе брака, сударыня, должны, на мой взгляд, быть две вещи – лед и пламя. С одной стороны, яркое пламя любви, с другой – мягкое постоянство, обоюдная верность супругов длиною в жизнь.

Элизабет ощутила сладкую дрожь, тем более что Клаус, немного смущаясь, осмелился взглянуть в ее декольте. Полная грудь была единственным ее преимуществом перед Катариной. О, как бы ей хотелось раздуть пламя, о котором он сейчас говорил, только бы уже скорее переходил к сути!

– Вы так близки мне, Элизабет, – услышала она его тихий голос. – Я полагаю, настало время сделать вам признание, идущее из глубины моего сердца…

Она не думала, что вечер будет таким счастливым. И конечно, благодарила в душе свою мать за рассадку гостей. Алисия Мельцер была женщиной, предпочитавшей собственноручно вершить судьбы своих детей. И Элизабет давно поняла, что планы матери совпадали с ее собственными. Катарина за эту зиму, пожалуй, покорит и разобьет множество сердец. Ну и пусть, ведь сейчас она – Элизабет – ощущала себя на вершине желаний, и как глупо с ее стороны было поверить болтушке Доротее. Клаус фон Хагеман весь вечер не сводил с Элизабет глаз, они болтали, хихикали, обменивались смешными и даже двусмысленными замечаниями, и он дважды коснулся ее руки. И вот настал момент, и Элизабет затаила дыхание. Правда, более интимная обстановка лучше бы подошла для такого случая. Делать признания за столом, сидя рядом с жующими гостями, было не так романтично, как представляла себе молодая девушка. Господи, эта несносная Гертруда, которая уже вчера больше часа страдала от икоты, икнула и сейчас! Кто-то заметил, что супруга банкира происходила из мещан и не была обучена манерам.

– Бывают в жизни мгновения, когда думаешь, что Земля остановилась, дорогая Элизабет. Такое мгновение недавно пережил и я, – неутомимо продолжал лейтенант.

Именно в этот момент подошел Роберт и предложил Элизабет сырную тарелку, сервированную виноградом, ананасом и цукатами.

– Возьмите рокфора, барышня, – доверительно прошептал лакей. – Он великолепен.

Движением руки она дала понять, что не хочет, тогда Роберт обратился к лейтенанту. И тот безо всякого жеманства положил себе кусочки сыра любимых сортов, два кусочка ананаса и свежеиспеченный брецель.

Нить разговора была прервана, Клаус фон Хагеман молча занялся едой и подлил себе вина.

– Нас прервали, лейтенант.

– Верно, – рассеяно ответил он. – Так о чем мы говорили?

– Вы говорили о важных минутах в вашей жизни…

– И правда. Однако мне кажется, сейчас неподходящий момент, сударыня. Прошу меня простить.

Вот так разочарование. Этот трус пошел на попятную. А все Роберт. В самый неподходящий момент появился со своей дурацкой тарелкой. Убить его мало.

Тем временем разговоры за столом затихли, обильная еда дала о себе знать, гостей начало клонить в сон. Алисия с трудом поддерживала беседу о новой – «божественной» – оперной певице, как о ней отзывались госпожа фон Хагеман и госпожа Бройер. Тилли Бройер, долговязая семнадцатилетняя девица в темно-красном, чересчур декольтированном платье, открывавшем ее белую кожу и выпирающие ключицы, молча налегала на рокфор и сладкий виноград. И только Катарина, которая едва притронулась к еде, не демонстрировала признаков всеобщей утомленности. Элизабет было слышно, как Катарина обсуждает со своим кавалером принципы китайского рисунка тушью. Для Элизабет было непостижимо, что Альфонс слушал ее сестру, не сводя с нее глаз, как если бы та проповедовала Евангелие. Видимо, на него так действовали ее манера говорить, сияющие глаза, движение полных губ, размашистые, но одновременно изящные жесты. Начни Катарина читать Альфонсу телефонную книгу Аугсбурга, он бы и тут слушал ее с не меньшим вниманием, была уверена Элизабет.

– Ну что, господа, – услышала она бодрый голос матери. – Я вижу, что вы не против уединиться с сигарой или трубкой. Прошу не стесняться, мы, дамы, найдем чем занять себя в ваше отсутствие.

– Отлично! – прокричал банкир, который уже давно был готов ускользнуть от непрерывной болтовни своей дражайшей половины. – Ваше желание, дорогая госпожа Мельцер, для нас закон!

Мужчины поднялись, и раньше остальных – хозяин дома Иоганн Мельцер. Его преподобие Лейтвин – субтильный очкарик с редкими волосами – присоединился к мужской компании. Неизвестно почему, но Элизабет не очень жаловала пастора, возможно, причиной тому были толстые стекла очков, за которыми его глаза казались крошечными, что придавало лицу беспомощное выражение. Однажды, когда он снял очки, чтобы протереть стекла, Элизабет увидела, что его серые глаза были самого обычного размера. И выглядел он не беспомощным, а вполне уверенным в себе человеком.

– Тогда я тоже, пожалуй, немного посижу в голубой дымке. – Лейтенант фон Хагеман поднялся из-за стола. – Мой старик, вероятно, изумился бы, останься я среди дам, как одинокий петушок.

Очевидно, возможности удержать его не было. Они с Элизабет обменялись обычными для такой ситуации любезностями, и когда он покидал комнату, Элизабет надеялась прочитать в его глазах искреннее сожаление.

Все шло согласно ритуалу. Роберт подошел к Алисии Мельцер и сообщил своей госпоже, что «все готово». Дамы теперь могут перейти в красную гостиную – комнату, которую Алисия обустраивала по собственному вкусу. Одни только шелковые обои в китайском стиле стоили целое состояние. Мебель в стиле Людовика XV была изготовлена во Франции и отделана, разумеется, сусальным золотом. Здесь дамам обычно подавали кофе по-турецки, конфеты и легкую выпечку.

Однако в женском кружке не спешили прерывать начавшийся разговор об интрижке между одной известной дамой и шофером. Больше других пикантными подробностями сыпала невыносимая банкирша, не обращая внимания на отчаяние в глазах ее бедной дочери Тилли. Алисия постаралась приглушить страсти, ее в этом поддержала Риккарда фон Хагеман. Мать лейтенанта была урожденная фон Гаст и обладала отменным чувством меры, которого Алисии так недоставало жене банкира. Госпожу фон Хагеман, несмотря на ее пятьдесят лет, тоже все еще можно было назвать красивой.

У Элизабет появилась идея – всего лишь идея, но многообещающая. Она встала, улыбнулась матери и вышла из столовой. Тот факт, что она первой пошла в красную гостиную, не мог показаться странным, напротив – другие дамы лишь последуют ее примеру. Однако Элизабет пошла туда не сразу. У нее было немного времени, чтобы заглянуть к мужчинам в поисках книги и попросить Клауса фон Хагемана принести ее в красную гостиную. В этом не было ничего особенного, поскольку предполагалось, что именно там соберутся на кофе дамы. И если все пойдет согласно ее хитрому плану, то в красной гостиной она на короткое время останется с лейтенантом наедине. Но если он упустит представившуюся возможность, другой уже не будет.

Она быстро пересекла холл, радуясь, что толстый ковер заглушает шаги. Мужская гостиная располагалась на другом конце холла. Элизабет следовало поспешить, но в то же время следить за дыханием, поскольку шнуровка на платье была очень тугой. Какую бы выбрать книгу? Нужна такая, которую просто найти, лучше всего какой-нибудь роман, скажем, «Робинзон Крузо» – вполне безобидная книжка и стоит на виду на средней полке стеклянного книжного шка…

– Такое в моей жизни впервые, сударыня…

А ведь это голос лейтенанта. Или ей почудилось? Элизабет остановилась посреди коридора, схватила ртом воздух и не услышала ничего, кроме бешеного стука собственного сердца.

– Вы смеетесь надо мной, Катарина? Как вы можете быть такой жестокой? Я вам открыл сердце, все мое существо у ваших ног, и вы смеетесь…

Грудь Элизабет обдало ледяным холодом. Никаких сомнений, это был его голос и доносился он из красной гостиной. Как она не заметила, что Катарина покинула столовую раньше других? Дрожа, Элизабет стояла, прислонившись к комоду, и с жадностью ждала новых фраз. Фраз, которые бы поставили окончательную печать несчастья, воткнули бы в ее сердце нож.

– Меня будто огненный смерч поразил, Катарина. Молния среди ясного неба. Я должен сказать вам это, иначе я умру… – И он произнес три слова, которые она так ждала от него услышать. Он произнес их даже несколько раз. – Я люблю вас. Я боготворю вас, Катарина.

Ответила ли она ему? Высмеяла его? Стала защищаться? Или запретила себе слышать столь смелые признания? Элизабет не услышала ничего такого. Вместо этого до нее донесся возбужденный хриплый голос лейтенанта.

– Будьте моей!

Элизабет почувствовала на лице что-то горячее. Как странно: все ее тело будто покрылось льдом, но из глаз текли горячие слезы, они прокладывали себе дорожки на напудренных щеках и, оставляя уродливые следы, стекали на платье.

– Не отвечайте сейчас, Катарина. Я могу подождать, пока вы обдумаете и обсудите мое предложение с родителями. Но я вас умоляю, не забывайте, я со всей преданностью жду вашего вердикта…

Слушать это дальше не было никаких сил. Но Элизабет Мельцер была не из тех, кто после подобных пощечин мышкой заползает в норку. Она смахнула слезы, приосанилась, поправила волосы. И распахнула дверь гостиной. Ее взору предстала поистине комичная картина. Китти сидела в кресле, а перед ней на коленях стоял лейтенант.

– Так вот где ты, Китти! – воскликнула она. – Я везде ищу тебя.

Фон Хагеман поспешно поднялся; проходя мимо Элизабет, он смущенно кивнул и вышел вон. Она сделала вид, будто его не существует.

6

– Сейчас же гаси фонарь! Ложись. Раздеться и в темноте можешь!

Мари была совершенно без сил. После двух неудачных попыток она наконец отыскала свою спальню. Сначала она попала к Августе и Эльзе, потом угодила в кладовку, где были сложены ящики, чемоданы и разобранная мебель. И вот она в своей комнате. Несмотря на ночной чепец, Йордан было легко узнать по ее острому носу.