Девушки, которые лгут E-Book

Эва Бьёрг Айисдоттир

• Herausgeber: Жанры
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Скандинавский нуар
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 461

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

«Я была настолько опустошенной не всегда. В детстве я испытывала все чувства: и гнев, и ненависть, и любовь, и печаль. Видимо, я испытала их в таком количестве, что просто больше не осталось. Эта бесчувственность в теле и в душе и заставляет меня совершать поступки, которые кому-то покажутся отвратительными. Но мне плевать. Кажется, во мне угасли все эмоции, кроме кипящей, клокочущей, пылающей злобы, которую я не в силах унять». Поначалу исчезновение матери-одиночки Марианны Торсдоттир не вызывает интереса у жителей Акранеса. Она страдала от депрессии, периодически уходила в загул, не справлялась с воспитанием дочери без поддержки соцработников... Полиция и свидетели сходятся во мнении, что женщина ушла из жизни добровольно… Но семь месяцев спустя ее тело обнаруживают со следами насильственной смерти. Офицер полиции Эльма и ее коллеги берутся за дело, которое становится все более сложным по мере того, как растет число подозреваемых и проливается свет на прошлое Марианны… Сможет ли Эльма найти истину в хоре голосов свидетелей? В хоре голосов девушек, которые лгут?

Leseprobe

Эва Бьёрг Айисдоттир Девушки, которые лгут

Eva Björg Ægisdóttir

STELPUR SEM LJÚ GA

© 2019 Eva Björg Ægisdóttir

© Грушевский В. С., перевод, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

От победителя The CWA John Creazey (New Blood) Dagger

«Не просто качественный детектив, но леденящая душу история становления монстра».

The Times

«Захватывающий и леденящий душу триллер от восходящей звезды исландского нуара».

Рагнар Йонассон

* * *

Гюнне

Рождение

Белые простыни напоминают мне бумагу. Они шуршат при малейшем движении, у меня чешется всё тело. Я не люблю ни белые простыни, ни бумагу. От самих этих волокон, от того, как плотная ткань липнет к чувствительной коже, я покрываюсь мурашками. Поэтому я почти ни разу не сомкнула глаз, с тех пор как оказалась здесь.

Моя кожа такая же белая, как простыни, а на ощупь, как это ни смешно, точь-в-точь бумага. Она тонкая и растягивается каким-то странным образом, стоит мне только шелохнуться. Такое ощущение, что она вот-вот пойдёт трещинами. Под ней синеют вены, и я то и дело скребу кожу ногтями, хотя понимаю, что этого делать не надо. Ногти оставляют на коже красные полосы, и лишь усилием воли я сдерживаюсь, чтобы не расцарапать себя до крови. Если бы это произошло, врачи и акушерки стали бы бросать на меня ещё больше косых взглядов, а их я уже почувствовала на себе более чем достаточно.

Медперсонал явно полагает, что со мной что-то не так.

Интересно, заглядывают ли доктора в соседние палаты, где лежат другие женщины, с той же завидной частотой и без предупреждения, как и в мою? Сомневаюсь. Видимо, они только и ждут, что я выкину какой-нибудь фортель. Они донимают меня вопросами, рассматривают моё тело, изучают царапины у меня на запястьях, обмениваясь при этом мрачными взглядами. Они критически высказываются насчёт моего веса, а у меня нету сил объяснять им, что я всегда была такой. Голодом я себя не морю: я худая по жизни и особым аппетитом никогда не отличалась. Бывает, что я не ем несколько дней подряд, даже не замечая до тех пор, пока тело не начинает буквально трясти от голода. Не то чтобы я поступаю так по доброй воле: существуй в этом мире какая-нибудь таблетка, в которой содержались бы все питательные вещества и калории, требующиеся организму в течение дня, я бы не задумываясь её принимала.

Однако я молчу как рыба, стараясь не замечать озадаченного взора и расширенных ноздрей склонившегося надо мной врача. По-моему, никакой симпатии он ко мне не испытывает, – особенно после того, как меня застукали в палате с сигаретой во рту. Все отреагировали так, будто я устроила в их чёртовой больнице пожар. А я всего-навсего распахнула окно и выдохнула в него струю дыма. Я и подумать не могла, что это кто-то вообще заметит, однако внезапно они ворвались в палату – втроём или вчетвером – и заорали, чтобы я потушила сигарету. В отличие от меня, они даже не поняли, насколько это, должно быть, смешно выглядит со стороны, и не улыбнулись, когда я, выбросив сигарету в окно, словно под дулом пистолета, подняла руки вверх. Меня прямо распирало от смеха.

С тех пор один на один с ребёнком меня не оставляют. И слава богу, потому что к самой себе у меня нет доверия. Так что теперь малышку мне приносят и кладут на грудь, а когда она впивается мне в сосок и принимается сосать, ощущение такое, будто меня пронзает тысяча игл. Ничего общего у себя с существом, лежащим на моей груди, я не нахожу. Слишком крупный нос для такого крошечного лица, а в прядках тёмных волос всё ещё просматриваются сгустки запёкшейся крови. Зрелище не из приятных. Меня передёргивает, когда малышка внезапно прекращает сосать и поднимает взгляд. Смотрит мне прямо в глаза, будто оценивает: вот, значит, какая она, моя мама, – думает она, наверное.

Мы глядим друг на друга. Ресницы у неё тёмные, а под ними – серые, как камень, глаза. Акушерки говорят, что со временем цвет глаз изменится, но я надеюсь на обратное: серый цвет мне всегда казался красивым. Почувствовав, как набегают слёзы, я отворачиваюсь, а когда снова опускаю взгляд, обнаруживаю, что глаза ребёнка по-прежнему прикованы ко мне.

– Прости, – едва слышно шепчу я. – Прости за то, что твоей матерью оказалась я.

Воскресенье

– Не беги так быстро. – Эльма припустила следом, но Александер, будто и не слыша её, нёсся вперёд. Его белокурые, чуть ниже плеч, волосы сияли в лучах декабрьского солнца.

– Попробуй-ка поймать меня, Эльма. – Он бросил через плечо сверкающий взгляд, а в следующий момент, поскользнувшись, растянулся на земле.

– Александер! – подбегая к нему, воскликнула Эльма. Убедившись, что он отделался лишь царапинами на ладонях, она выдохнула: – Ничего страшного. До свадьбы заживёт!

Она помогла ему подняться, стряхивая песок с его ладоней и смахивая слезу, что стекала у него по раскрасневшейся щеке.

– Поищем красивые ракушки на берегу?

Шмыгнув носом, Александер кивнул:

– И крабов.

– Ну да, может, и крабов найдём.

Александер мигом позабыл о своём падении и, увернувшись от Эльмы, которая хотела взять его за руку, снова сорвался с места.

– Осторожно! – крикнула она ему вслед.

Эльма наблюдала за тем, как, оказавшись на чёрном песке, Александер резко остановился и присел на корточки. Должно быть, что-то привлекло его внимание.

Она неспешно приблизилась к нему, наполняя лёгкие солоноватым морским воздухом. Несмотря на прохладу, солнце светило ярко, а белоснежная пелена, покрывавшая всё вокруг, когда Эльма проснулась в то утро, исчезла. Лёгкий ветерок гнал рябь по воде, и ничто не нарушало тишины. Эльма ослабила шарф и склонилась возле Александера.

– Покажешь, что нашёл?

– Крабью лапку. – Он поднял вверх тоненькую красную конечность.

– Вот это да, – сказала Эльма. – Может, нам положить её в коробочку?

Александер кивнул и с большой осторожностью поместил свою находку в протянутый Эльмой лоток. А в следующий миг он уже снова бежал по песку в поисках очередного сокровища.

Мальчику недавно исполнилось шесть лет, и окружающий мир был для него настоящей сокровищницей со всякими любопытными вещами. Поездки к побережью у мыса Элинархёвди в списке его любимых занятий были довольно высоко, поскольку здесь всегда можно было отыскать что-нибудь интересненькое. В детстве Эльма тоже была любительницей подобных прогулок: брала с собой коробку для ракушек и забывала обо всём на свете, рассматривая песок у себя под ногами в поисках трофеев, выброшенных на берег морскими волнами. Звуки и запахи, что окружали здесь Эльму, наполняли её удивительным спокойствием: все тревоги и волнения будто растворялись в умиротворяющем пейзаже.

Она смутно помнила легенду о том, откуда возникло название Элинархёвди: вроде как в честь Элин – сестры жившего в Средневековье священника и колдуна Сэмунда Мудрого. Ещё у этой Элин была сестра по имени Хатла, которая обитала на противоположной стороне фьорда. Каждый раз, когда Элин хотелось побеседовать с сестрой, она выходила на мыс и махала платком Хатле, которая присаживалась на расположенный напротив утёс Хётлюбьярг. Эльма собиралась поведать эту легенду Александеру, но как только она его догнала, в кармане ожил её мобильник.

– Эльма… – тяжело дышала в трубку Адальхейдюр.

– Всё в порядке, мама? – спросила Эльма, присаживаясь на большой валун возле Александера.

– Ну да. – Из телефона раздавалось пыхтение, сопровождаемое каким-то шелестом. – Да, я тут достаю гирлянду – собралась, наконец, повесить её. Даже не знаю, почему у меня раньше руки не дошли.

Родители Эльмы имели обыкновение украшать дом к Рождеству слишком много и слишком рано. Вернее сказать, эту миссию брала на себя её мать: не то чтобы отец отлынивал, но Адальхейдюр не оставляла ему шансов ей помочь. Обычно она подгадывала время, когда он был на работе, чтобы ничто и никто не мешал ей развесить яркую мишуру по всему дому.

– Тебе нужна помощь?

– Нет-нет, я сама справлюсь. Я просто подумала… папе ведь через две недели исполняется шестьдесят. Может, вы с сестрой прокатитесь в Рейкьявик и поищете подарок? Я знаю, что он хочет новые бродни[1].

– Ты хочешь, чтобы мы вдвоём съездили? – поморщилась Эльма: они с сестрой никогда не были особенно близки, хотя между ними было всего три года разницы. – Я не знаю, мама…

– Дагни очень бы хотелось, чтобы вы съездили вдвоём.

– А тебе к нам почему бы не присоединиться?

– У меня дел невпроворот, – ответила Адальхейдюр. – Я подумала, что вы могли бы съездить туда в следующие выходные и одним днём управиться. У меня есть подарочный сертификат в спа-салон, которым мы с папой всё никак не воспользуемся, так что можете сходить вместо нас, пока будете в городе.

– Тот сертификат, что я подарила вам на Рождество? – Эльма даже не пыталась скрыть недовольство.

– Вот-вот! Значит, он был от тебя? В любом случае, я буду рада, если по нему сходите вы. Устройте себе сестринскую вылазку.

– Я купила сертификат для вас, мама, чтобы вы с папой себя немного побаловали. Вы же нигде не бываете.

– Ну что ты говоришь! Мы ведь поедем в Прагу весной. У тебя должно получиться…

– То есть дело уже решённое?

– Ну зачем ты так, Эльма?..

Эльма перебила её:

– Шучу. Конечно, я съезжу. Без проблем.

Засунув мобильник в карман, она двинулась в сторону Александера, который уже успел оказаться у самой кромки воды. Эльма не проводила времени с сестрой один на один уже целую вечность. Периодически она забирала Александера: в первую очередь потому, что он сам звонил Эльме и просил её за ним заехать. В остальном же всё общение сестёр осуществлялось через родителей. Иногда Эльма задавалась вопросом, какими были бы её отношения с Дагни без вмешательства родителей.

– Эльма, смотри, сколько всего я нашёл. – Александер продемонстрировал ей целую пригоршню разноцветных камушков. С каждым годом он всё больше походил на Видара, своего отца: те же тонкие черты лица и голубые глаза, тот же лёгкий характер и мягкосердечие.

– Какая красота, – похвалила Эльма. – Они наверняка могут исполнять желания.

– Думаешь?

– Уверена.

Александер положил камушки в лоток, который держала Эльма.

– Я тоже так думаю, – сказал мальчик и улыбнулся, показав щелочку, оставленную первым выпавшим зубом. Вытянув руку, он смахнул прядку волос с лица Эльмы.

Та усмехнулась:

– Ох, спасибо, Александер. У меня на голове, наверное, полный беспорядок?

Мальчик кивнул:

– Вообще-то да.

– Так какое желание ты загадаешь? – Эльма выпрямилась, отряхивая с брюк песок.

– Я их отдам тебе, чтобы они твоё желание исполнили.

– Ты уверен? – Эльма взяла племянника за руку, и они направились в сторону машины. – Ты мог бы загадать себе что угодно: космический корабль, подводную лодку, лего…

– Но у меня же это и так всё будет. Я просто напишу список для Деда Мороза. Тебе камушки намного нужнее, потому что подарки он дарит только детям.

– Да, тут с тобой не поспоришь.

Она открыла заднюю дверцу, и Александер забрался в машину.

– Я знаю, что ты загадаешь. – Он серьёзно поглядел на Эльму, которая помогала ему пристегнуться.

– Даже так? Ты умеешь читать чужие мысли?

– Да… Вообще-то нет, но я и так знаю, – ответил Александер. – Тебе нужен такой же мальчик, как я. Мама говорит, что ты поэтому иногда и грустишь: потому, что у тебя нету мальчика.

– Но у меня же есть ты, разве не так? – возразила Эльма, целуя его в макушку. – Зачем мне кто-то другой?

Телефон завибрировал у неё в кармане, прежде чем Александер успел ответить.

– Ты где? – поинтересовался Сайвар. По тому, как хрипло звучал его голос, Эльма поняла, что была права, когда накануне отказалась пойти с ним потанцевать. Периодически в Акранесе[2] устраивали дискотеки, как, например, вчера, но ни на одном из подобных мероприятий Эльма так пока и не появилась. Ей представлялось, что тогда пришлось бы встречаться с кучей людей, с которыми она не общалась годами, и отмахиваться от вопросов, отвечать на которые она не имела ни малейшего желания.

– Я встала пораньше и поехала гулять с племянником, – ответила она. – Ну, а ты как? Оторвался вчера?

Ответом послужил лишь стон Сайвара, что рассмешило Эльму. Ей было прекрасно известно, что он плохо переносит алкоголь и на восстановление ему требуется несколько дней. Несмотря на плотное телосложение, Сайвару хватало пары стопок, чтобы опьянеть.

– Я, вообще-то, звоню не поэтому, хотя рассказать тебе о вчерашнем вечере есть что… – он прочистил горло и добавил более серьёзным тоном: – У нас труп.

Эльма бросила взгляд на Александера, который сидел в машине, рассматривая свои камушки.

– Чего-чего? Где?

– А ты сама-то где? – проигнорировал её вопрос Сайвар. Из мобильника донеслось потрескивание – наверняка помехи на линии.

– На Элинархёвди.

– Заедешь за мной? Думаю, что сам вести не в состоянии…

– Заеду, – сказала Эльма и отключилась. Убрав телефон в карман куртки, она заняла водительское сиденье, при этом улыбнувшись в зеркало заднего вида Александеру – мальчику, который хотел отдать ей свои чудесные камушки, чтобы она больше не грустила.

Отвезя племянника домой, Эльма доехала до синего многоквартирного дома, в котором жил Сайвар. В отделе уголовного розыска в Акранесе служили всего трое полицейских, и Эльма считала, что ей повезло с таким коллегой, как он. С первого дня между ними сложились хорошие отношения, в которых всегда находилось место для шутки, несмотря на то что заниматься им приходилось расследованием весьма трагических событий. Хёрдюр, начальник отдела, был человеком гораздо более суровым, но Эльма не жаловалась, поскольку к числу его достоинств относились рассудительность и честность, и работалось ей в отделе хорошо.

Сайвар ждал её у подъезда. Руки он спрятал в карманы и зябко втягивал голову в плечи. Одет он был в светло-серые спортивные штаны и лёгкую чёрную куртку. Его тёмные волосы топорщились на макушке, по тому, как он щурился, было понятно, что дневной свет ему совсем не в радость.

– У тебя уже лето наступило? – полюбопытствовала Эльма, когда Сайвар опустился на пассажирское сиденье.

– Мне никогда не бывает холодно, – сообщил он, коснувшись ледяной ладонью её руки.

– Ай, Сайвар! – отпрянула Эльма, бросив на коллегу сердитый взгляд, а потом покачала головой и прибавила мощность печки.

– Спасибо, – сказал Сайвар. – Знаешь, я когда в окно выглянул, даже не подумал, что на улице такой холод – только увидел, солнце яркое.

– А ты уверен, что ты исландец? Любому исландцу известно: то, что мы видим за окном, это совсем не то, что нас ждёт, стоит только высунуть нос на улицу. Да и меняется погода у нас каждые пятнадцать минут, – выворачивая с парковки, она добавила: – Уже выяснили, кто это?

– Пока нет, но ведь вариантов не так и много, верно?

– То есть?

– Помнишь о той женщине, что пропала весной?

– Ну конечно – Марианна. Ты думаешь, это она?

Сайвар пожал плечами:

– Она жила в Боргарнесе[3], и полицейский, что оказался на месте первым, уверен, что это она и есть. Вроде как у неё на голове сохранилось ещё достаточно волос.

Эльма даже представить себе не могла, что за картина их ждёт, если окажется, что труп всё-таки принадлежит Марианне, ведь с тех пор как та пропала, прошло уже более семи месяцев: она исчезла в пятницу, четвёртого мая, оставив записку, в которой просила прощения у своей дочери-подростка. В тот вечер у Марианны было назначено свидание, так что её возвращения до ночи девочка и не ожидала. Ничего странного в этом не было: в таком возрасте она могла улечься спать и в отсутствие матери. Но поскольку женщина не появилась дома и к вечеру субботы и не отвечала на звонки, девочка связалась с патронатной семьёй[4], которая принимала её у себя по выходным дважды в месяц. О пропаже Марианны заявили в экстренные службы. Выяснилось, что на встречу она так и не приехала. Её машину обнаружили несколько дней спустя возле отеля в Бифрёсте, городе, что расположен примерно в часе езды к северу от Акранеса. Сама же Марианна как в воду канула. Исходя из содержания оставленной ею записки, можно было предположить, что она решила свести счёты с жизнью. Однако поскольку труп так и не обнаружили, дело оставалось открытым. Никакой новой информации о судьбе Марианны не поступало. До сегодняшнего дня.

– Кто обнаружил труп? – спросила Эльма.

– Какие-то дачники, у них летний домик неподалёку, – объяснил Сайвар.

– А где конкретно её нашли?

– В лавовом поле возле Грауброка.

– Возле Грауброка? – эхом отозвалась Эльма.

– Ну да, того вулкана, что недалеко от Бифрёста.

– Да я вообще-то знаю, что такое Грауброк. – Эльма бросила на Сайвара косой взгляд. – Но разве речь не о самоубийстве? Мы ведь из этого исходили, нет?

– Возможно и такое. Ничего другого мне не сообщили, но последнее слово в любом случае за криминалистом. Труп наверняка уже не в самом лучшем состоянии – столько времени прошло всё-таки. Её машина обнаружилась поблизости, так что вполне вероятно, что она пробралась в лавовую пещеру в надежде, что её не найдут.

– Странный способ…

– Расстаться с жизнью? – закончил мысль Эльмы её коллега.

– Именно, – кивнула та, давя на газ и будто не замечая направленного на неё взгляда Сайвара. Дело не в том, что она была слишком чувствительной натурой, чтобы обсуждать подобные темы, – совсем нет. Однако Давид неизменно возвращался в её мысли, стоило только кому-нибудь заговорить о самоубийстве.

Эльма училась на втором курсе университета, на факультете психологии, когда познакомилась с Давидом. К тому времени она уже успела убедиться, что выбрала не ту стезю. Давид изучал экономику и управление и был полон больших надежд и блестящих планов на то, как откроет собственный бизнес. Девять лет спустя надежды так и оставались надеждами, но Эльма считала, что всё идёт своим чередом. Они оба занимали хорошие должности, жили в собственной квартире и ездили на собственной машине – у них было всё, что им требовалось. Давид, правда, временами погружался в уныние, но Эльма не придавала этому особого значения. Она полагала, что он спит по ночам так же, как и она, и не сомневалась, что и в тот сентябрьский день застанет его дома. Но она ошибалась.

– А может, это и не она, – после недолгого молчания проговорила Эльма.

– Может, и не она, – согласился Сайвар.

Они свернули на дорогу, ведущую к Боргарнесу. Гора Акрафьядль, мимо которой они теперь проезжали, вблизи выглядела совсем иначе. Двигавшаяся впереди машина вывернула на грунтовую дорогу в направлении возвышенности: видимо, кто-то планировавший воспользоваться ясной погодой, чтобы взобраться на пик Хауахньюкюр. Эльма покосилась на Сайвара: глаза у того были красные, а скрыть запах перегара, заполонивший салон машины, как только он в неё уселся, ароматы лосьона после бритья и зубной пасты не могли.

– Судя по всему, похмелье у тебя нешуточное. Или ты принял ванну, которую вместо воды наполнили алкоголем? Весело провёл время?

Сайвар сунул в рот жвачку:

– Так лучше? – выдохнул он в сторону Эльмы.

– Тебя правда интересует мой ответ? – она никак не могла удержаться от того, чтобы не подразнить его из-за похмелья, но, бог свидетель, Сайвар тоже не упускал шанса подтрунить над Эльмой, когда она позволяла себе лишнего. Последний такой случай был летом на вечеринке, которую устроила их коллега Бегга. Не то чтобы Эльма каждый раз напивалась до беспамятства, но тогда что-то пошло не так, и в результате ей пришлось обниматься с унитазом, как какому-то тинейджеру, который впервые напился. Она во всём винила виски, который принёс один из коллег. Тогда ей показалось неплохой идеей его попробовать. А может, и красное вино сделало своё дело. У Эльмы сохранились смутные воспоминания о том, как, изрядно набравшись, она взяла на себя роль диджея. Это не вызвало энтузиазма у других гостей, чего нельзя сказать о хозяйке дома, которая, как могла, подпевала песням Backstreet Boys.

Виновато взглянув на Эльму, Сайвар немного опустил окно:

– Немного подташнивает. Глотну свежего воздуха.

– Мне остановиться?

– Нет-нет, сейчас пройдёт, – он снова закрыл окно. – Эльма, когда мне в следующий раз придёт в голову сходить на танцы, остановишь меня?

– Постараюсь, но ничего не обещаю.

– Староват я уже для таких развлечений.

– Это факт.

Сайвар нахмурился:

– Могла бы сказать: ну что ты, Сайвар. Ты совсем не старый.

Эльма улыбнулась:

– Тридцать пять – это не так уж и плохо. Время у тебя ещё есть.

– Тридцать шесть, – вздохнул Сайвар. – Половина жизни за плечами.

Эльма усмехнулась:

– Да ладно тебе! Если теперь ты каждый раз будешь заниматься самобичеванием, я и правда приложу все усилия, чтобы отговорить тебя от очередного загула. Ну или, по крайней мере, постараюсь держаться подальше от тебя на следующий день.

В ответ Сайвар лишь снова вздохнул.

Время в пути от Акранеса до находящегося севернее Грауброка составляло примерно час. В дороге Сайвар задремал. Его голова свесилась на плечо и ритмично покачивалась в такт движению машины, пока снова не запрокинулась на подголовник. Эльма убавила музыку и подкрутила регулятор обогревателя – после прогулки по побережью ей всё ещё было зябко. Вспомнив об Александере и о его трогательных словах, она улыбнулась. Вот бы остановить время, чтобы в мальчике подольше сохранились его наивность и искренность! Но время неумолимо. Казалось, ещё вчера она держала Александера на руках в родильном отделении – сморщенное красное существо с белёсым пушком на голове. С тех пор как Эльма перебралась в Акранес чуть более года назад, у неё появилась возможность проводить больше времени со своими племянниками – Александером и Йокюдлем, которому в сентябре исполнилось два года. Поэтому теперь ей казалось, что они растут уже не так быстро, как прежде.

Когда Боргарнес остался позади, вдоль дороги потянулись кочковатые луга с пожухлой травой и виднеющимися отовсюду фермами. По мере приближения к Бифрёсту пастбища уступили место бескрайним лавовым полям. Перед большинством расположенных здесь летних домов были припаркованы автомобили: люди явно стремились насладиться погожими деньками, до того как зима вступит в свои права.

Грауброк – небольшой вулкан, в последний раз извергавшийся тысячу лет назад, – недостаточно высок, чтобы называться горой. Однако большой кратер посередине делал его очень живописным. Кратеров, вообще-то, было три: правда, два других, что располагались по бокам основной вершины конической формы, были меньше центрального и не так бросались в глаза. Серые и ржаво-красные обломки вулканической породы покрывали гладкие скаты дремлющего вулкана, к склонам которого льнула бледно-коричневая трава. Фоном служили широчайшие лавовые поля с покрытыми мхом валунами. Эльма заметила полицейский автомобиль у подножия кратера и свернула в сторону, немного не доезжая до парковки, которая обычно кишмя кишела туристами и автобусами. Она провела машину вперёд по грунтовой дороге и припарковалась возле полицейского автомобиля.

Эльма слегка толкнула локтем Сайвара. Он быстро моргнул несколько раз и зевнул.

– Тебе получше? – спросила Эльма, открывая дверцу.

Сайвар ответил кивком, однако, судя по его виду, это было далеко не так. Выглядел он чуть ли не более разбитым, чем раньше.

У полицейской машины стоял оперативник из Боргарнеса – человек средних лет, встречаться с которым Эльме на её памяти пока не приходилось. Он прибыл на место происшествия раньше их и уже успел пообщаться с теми, кто обнаружил труп, – двумя мальчуганами, которые проводили время в близлежащем летнем доме с родителями одного из них. Они наткнулись на безжизненное тело, играя посреди лавового поля в прятки. Полицейский из Боргарнеса прикрывал глаза ладонью от яркого солнца. Было довольно безветренно, но всё же прохладно, и Эльма потуже затянула шарф. Краем глаза она заметила, как Сайвар пытается поплотнее запахнуть свою тонюсенькую куртку.

– Зрелище не из приятных, – сообщил оперативник, когда они обменялись приветствиями. – Но вам-то в отделе уголовного розыска к такому не привыкать.

Эльма улыбнулась – большинство дел, что попадали на её рабочий стол, были если не о ДТП, то об ограблениях. Те разы, что ей приходилось лицезреть трупы, можно было пересчитать на пальцах одной руки. Поступая на службу в уголовный розыск Вестюрланда[5], она ожидала размеренных рабочих будней, несмотря на размеры подведомственной территории. Однако не прошло и недели, как был обнаружен труп у старого маяка в Акранесе. Это было убийство, привлёкшее внимание всей страны.

– Работать здесь ещё то удовольствие, – продолжал их коллега. – Пещера глубокая и узкая, поэтому чтобы проникнуть внутрь, нужно согнуться в три погибели. Мальчишки до смерти перепугались – подумали, что наткнулись на чёрного эльфа.

– На чёрного эльфа? – недоуменно подняла брови Эльма.

– Вы поймёте о чём я, когда взглянете на труп.

Карабкаться по шероховатой лаве оказалось делом совсем не лёгким: Эльме потребовалась максимальная сосредоточенность, чтобы не навернуться на иззубренных окаменелых наростах. Она не отрывала глаз от земли, пытаясь обнаружить самую надёжную точку опоры, но всё же пару раз мох просел у неё под ногами, и она чуть не потеряла равновесие. Несколько мгновений она простояла не двигаясь – оглядывала великолепный пейзаж. Они находились на южной стороне кратера, не видимые с окружной дороги и с парковки, где оставляли свои машины туристы.

Полицейский из Боргарнеса отметил место, где обнаружили труп, с помощью сигнального жилета, иначе его было бы проблематично найти вновь, поскольку все каменные глыбы были похожи одна на другую. Даже когда они остановились, Эльма не смогла различить местонахождение трупа. Лишь когда оперативник указал ей рукой, она заметила узкое отверстие, наполовину скрытое мхом. Она даже засомневалась, можно ли называть это пещерой: вероятно, слово «впадина» подошло бы лучше. Отверстие уходило под уклон и выглядело совсем не впечатляюще, но когда Эльма присела перед ним на корточки, она убедилась, что это самая настоящая пещера – гораздо более глубокая и просторная, чем она себе представляла. Вход был узким, а вот пространства внутри хватало, чтобы там мог вытянуться в полный рост взрослый человек, хотя, вероятно, ему и пришлось бы немного пригнуться.

Сайвар воспользовался фонариком их коллеги и направил его в темноту. В луче света стали различимы чёрные своды, и Эльма, протиснувшись внутрь через узкое отверстие, осторожно ступила на неровный пол. Едва она оказалась в пещере, как все внешние звуки растворились, уступив место какому-то приглушённому гудению. Возможно, это её собственное дыхание раздавалось эхом в лавовых стенах. Эльма оглянулась на Сайвара, почувствовав укол страха из-за окружившей ее тесноты. Однако собравшись с духом, она вгляделась вглубь пещеры. Когда свет фонарика выхватил из темноты её недра, у Эльмы перехватило дыхание.

Неудивительно, что мальчики приняли тело за тёмного эльфа. На трупе была тёмная одежда, и лежал он так, что голова была несколько приподнята. Череп был не чёрным, а каким-то серовато-коричневым с отдельными клочьями волос. От лица ничего не осталось – кожи не было, только зияющие пустые глазницы и оскаленные в жуткой улыбке зубы.

Сайвар опустил луч фонарика пониже, и в круге света оказались чёрное пальто, синяя майка и джинсы – потемневшие и превратившиеся чуть ли не в лохмотья от долгого пребывания в сырой пещере. Неожиданно луч света ушёл в сторону. Резко оглянувшись, Эльма различила белое, как мел, лицо Сайвара. Тот развернулся, сделал пару неуверенных шагов и согнулся пополам. В следующее мгновение всё снова погрузилось во тьму, и Эльма услышала, как её коллегу вырвало на осколки лавы.

Два месяца

Они говорили, что это нормально. Мол, это ощущение пройдёт со временем.

– Послеродовая депрессия, – утверждала кудрявая, как овца, акушерка, пока я дни напролёт ревела, лёжа на больничной койке. – Большинство молодых мамочек через это проходят, – добавляла она, сочувственно глядя на меня сквозь свои ужасные очки с хромированными стёклами. Больше всего мне хотелось сорвать их с её лица, швырнуть на пол и растоптать. Этого я, однако, не делала, лишь вытирала слёзы и улыбалась каждый раз, когда в палате появлялся медперсонал. Я делала вид, что всё замечательно и что я несказанно рада ребёнку, который даже не входил в мои планы.

Они все на это повелись – гладили мою дочь по пухлым щёчкам и обнимали меня на прощание. Они не видели, как улыбка сползла с моих губ, стоило мне только повернуться к ним спиной, и как слезы полилисьу меня из глаз, когда я села в такси.

С тех пор как я вернулась домой из больницы, окутавшая моё сознание тьма становится всё чернее, и меня не отпускает страх, что она в конце концов поглотит меня. Никакого восторга или радости я не испытываю – во мне лишь пустота. Я засыпаю, просыпаюсь, и начинается очередной день сурка. А она лежит всё там же – эта тёмноволосая малышка, рождённая в многочасовых муках. Даже её плач превратился в некий фоновый шум, который я едва улавливаю.

В первые недели я боролась с желанием взять и как следует её потрясти, когда она начинала хныкать. Мне хотелось только, чтобы она замолчала и дала мне шанс расслышать мои собственные мысли. В те моменты, когда казалось, что от её завываний у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки, я от греха подальше выходила из комнаты, иначе я бы действительно растрясла её, как тряпичную куклу.

Звучит ужасно, но именно такие чувства меня обуревали. Я злилась. В первую очередь, на неё – за то, что она от меня так много требовала, а во вторую – на весь остальной мир – за то, что ему было плевать на мои переживания. Я даже представляла, как «нечаянно» уроню её на пол или прижму подушку к её лицу – и всё закончится. Этим я бы оказала ей услугу, поскольку мир – безобразное место, полное отвратительных людей. Эти видения и мысли посещали меня по ночам, когда я сутками не смыкала глаз и не могла понять, жива я или уже нет. Я пребывала в некоем пограничном состоянии, ощущая, что влезла в шкуру другого человека, а от меня самой ничего не осталось.

И говоря начистоту – если такое вообще возможно – она казалась мне некрасивой. Банально некрасивой. У неё было недетское лицо: жёсткие черты, крупный нос, а взгляд такой настороженный, как будто в этом ребёнке притаился взрослый человек, отслеживающий каждый мой шаг. Ждущий, когда я совершу оплошность. Она просто не могла быть моей дочерью – той, которую я вынашивала девять месяцев. Во время беременности я успокаивала себя, что как только она появится на свет, все мои мучения окупятся. Однако ощущения того, что они окупились, у меня по-прежнему нет. Как не было, так и нет.

Поэтому я и избегаю её взгляда. Я почти сразу прекратила кормить её грудью и стала давать ей бутылочку – мне было неприятно, что она питается тем, что вырабатывает мой организм, и я испытывала дискомфорт из-за того, что нахожусь к ней так близко. Меня выворачивало от того, как она, посасывая молоко и моргая своими маленькими серыми глазками, смотрит мне прямо в лицо. Когда она начинала скулить, я клала её в коляску, которую толкала взад-вперёд, пока всхлипы не прекращались. Иногда на это требовались минуты, а иногда и часы. Однако в конце концов она неизменно умолкала.

После чего я забиралась в постель и плакала, пока не подступал сон.

К тому времени как на место происшествия прибыли криминалисты, Сайвар более или менее оклемался, но продолжал сидеть в машине. Проведя возле него пару минут, Эльма не выдержала и вышла из автомобиля, поскольку в салоне стало пахнуть так, как пахнет в ночном клубе часов около пяти утра. Прислонившись к дверце, она глядела через лавовое поле туда, где работали криминалисты. Как-то неожиданно окрестности стали погружаться в темноту: небо, что совсем недавно было ясным, затянулось серой пеленой. Гряда облаков затмила солнце, потянуло студёным ветром.

Эльма зарылась носом в шарф, стараясь не зацикливаться на холоде. Немного спустя она заметила, что по грунтовой дороге к Грауброку приближается внедорожник их с Сайваром начальника Хёрдюра. Он проводил время со своей семьёй в летнем домике в долине Скоррадалюр, когда ему по телефону сообщили об обнаружении трупа. Коротко поприветствовав Эльму, он нахлобучил на голову меховую ушанку и направился к криминалистам. К удивлению Эльмы, он шёл через лавовое поле твёрдой походкой, как заправский треккер. Вернувшись назад, Хёрдюр открыл багажник своей машины.

– Гийя настояла, чтобы я привёз вам это, – сообщил он, извлекая из багажника термос и бумажные стаканчики.

– Как это кстати! Передай Гийе мою благодарность, – сказала Эльма, принимая из его рук стаканчик. Супруга Хёрдюра являлась его полной противоположностью: в то время как начальник был сдержанно-формален в общении, его жена отличалась лёгким характером и с первой же встречи стала относиться к Эльме так, будто они знакомы сто лет.

Хёрдюр налил кофе в протянутый Эльмой стаканчик и кивнул в сторону машины:

– Что там с ним?

– Ему немного нездоровится.

– Нездоровится?

– Ну да… – Эльма сочувственно улыбнулась. – Судя по всему, вчера неплохо погулял.

Хёрдюр покачал головой:

– Не староват он для таких развлечений?

– И я о том, – уныло протянула Эльма, осторожно отхлёбывая кофе: он был всё ещё обжигающе горячим.

– Дело, кажется, скверное, – после небольшой паузы изрёк Хёрдюр. Он перевёл взгляд в сторону занятых своей работой криминалистов, облачённых в синие комбинезоны. Несмотря на то, что световой день ещё не закончился, они установили прожекторы, чтобы осветить внутреннее пространство пещеры.

– Тут ты прав, труп выглядит так… ну, будто он пролежал там не один месяц.

– Может, она случайно туда провалилась?

– Нет, не думаю, – покачала головой Эльма. – Учитывая угол наклона, падение вряд ли могло быть фатальным, верно? Вероятнее, что она проникла туда намеренно, чтобы её не нашли. И так бы и было, если бы пещера не показалась мальчикам прекрасным местом для игры в прятки.

– Значит, возможно, она оказалась там именно с целью умереть.

– Да. Видимо, не хотела, чтобы кто-нибудь случайно наткнулся на труп.

– А есть уверенность, что это женщина?

– В общем есть, – сказала Эльма. Оставшиеся на черепе пряди волос были длинными, да и пальто на трупе ей показалось женским. Кроме того, кроссовки на ногах усопшей были размера тридцать шестого или что-то около того. Сама Эльма точно бы в такие не влезла. – Однако Марианна ли это, неизвестно. Хотя вероятнее всего так оно и есть: ведь не так много женщин бесследно исчезло за последние месяцы и годы.

– Да, Марианна – единственная, которая пока так и не нашлась. – Хёрдюр швырнул свой стаканчик в урну, что стояла возле скамейки, поправил шапку и потёр ладони.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем издалека донёсся оклик, заставивший их поднять глаза. Один из криминалистов подзывал их жестом. Хёрдюр немедленно сорвался с места, а Эльма застучала по стеклу с пассажирской стороны. Её даже слегка передёрнуло, когда она увидела, как жутко выглядит Сайвар. Его по-прежнему бледное, как полотно, лицо теперь ещё приобрело и какой-то землистый оттенок. Глядя на Эльму воспалёнными глазами из-под красных, опухших век и пытаясь унять дрожь, он всё же выбрался из машины и изобразил подобие улыбки.

– Дать тебе шарф? – спросила она, хотя и сама вся продрогла.

– Да нет, я…

– Конечно дать. – Она сняла с себя шарф и обмотала им шею Сайвара, стараясь, чтобы он не заметил, как она затрепетала, словно осиновый лист, стоило только ветру коснуться ледяными пальцами её собственной открытой шеи. – А тебе идёт.

– Спасибо. – Его попытка улыбнуться снова провалилась.

– Потерпи ещё чуток и скоро опять сможешь оказаться в своей тёплой постельке. – Эльма слегка подтолкнула его локтем в бок, и они двинулись вперёд.

– Думаешь?

– Честно говоря, нет, – усмехнулась Эльма. – Возможно, нам придётся прокатиться в участок. Но по дороге домой я остановлюсь на заправке, и ты сможешь купить себе что-нибудь жареное и вредное.

– Ой, молчи.

– А что, всё так плохо?

Обычно Сайвар не отказывался от такой еды – Эльма не раз была свидетелем того, как он уплетал пару-тройку хот-догов с сыром и картошкой фри, а на десерт поглощал упаковку чипсов, но так и не наедался.

– Я больше никогда не буду пить, – простонал Сайвар.

– Обнаружено удостоверение личности, – сообщил Хёрдюр, когда подошли Эльма с Сайваром. Стоявший рядом криминалист передал прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором находился изрядно отсыревший в промозглой пещере документ. Хотя шрифт потускнел, имя читалось достаточно чётко: Марианна Торсдоттир.

– Сколько времени прошло с её исчезновения? – спросил криминалист.

– Она пропала в начале мая. То есть больше семи месяцев, – ответил Хёрдюр.

– Ну, учитывая обстоятельства, мне кажется, что тело довольно неплохо сохранилось, – заметил мужчина. – Особенно те его части, что были под одеждой, – а значит, практически все, кроме головы и кистей рук. На черепе ещё кое-где сохранились участки мягкой ткани – например, на затылке и на шее. Мы их осмотрели и почти уверены, что в черепе имеется трещина, так что без патологоанатома не обойтись. Будет вскрытие, я полагаю?

– Безусловно, – кивнул Хёрдюр. – Возможно ли, что трещина в черепе образовалась в результате падения?

Криминалист поморщился:

– Вряд ли. Вы же видели, какой в пещере угол наклона. К тому месту, где лежит тело, нужно чуть ли не подползать. Мне представляется, что рана – результат иного воздействия.

Хёрдюр призадумался, а потом изрёк:

– Ну да. Придётся вызывать патологоанатома.

От Эльмы не укрылось разочарование Сайвара. Вызов патологоанатома из Рейкьявика означал два дополнительных часа ожидания на этом холоде.

Мгла подкралась с запада и с поразительной быстротой заволокла небо до самого горизонта, где садилось солнце. Они наблюдали за работой криминалистов практически целый день. К тому времени как прибыл патологоанатом, сгустились сумерки. По факту ему потребовалось не более часа, чтобы оценить ситуацию и сделать забор образцов ткани, после чего тело отправили в Рейкьявик, где на следующий день должно было быть проведено вскрытие.

И патологоанатом, и криминалисты придерживались того мнения, что повреждения на черепе Марианны не являются результатом падения. Помимо прочего, на передней стороне её майки имелось большое, тёмное пятно – возможно, это была кровь. Труп разложился настолько, что полной уверенности быть не могло, но многое указывало на смерть при подозрительных обстоятельствах. В любом случае им показалось странным, что останки Марианны не были помещены в полиэтиленовый мешок или хотя бы накрыты какой-нибудь простынёй. На худой конец, почему его не спрятали за грудой камней? Тот, кто бросил труп в пещере, явно не сомневался, что там его никто не найдёт.

На исходе дня, который показался им вечностью, Хёрдюр, Эльма и Сайвар отправились в полицейский участок Акранеса, чтобы обсудить дальнейшие шаги. Эльма сидела в совещательной комнате, потягивая четвёртый стакан кофе и выуживая остатки печенья из упаковки, которая на момент их приезда в участок лежала на столе целёхонькой. Сидевший напротив Сайвар, отчаянно зевая, отодвинул от себя лэптоп. Щёки у него слегка порозовели, хотя за весь день он не притрагивался ни к чему питательному, кроме газировки. Бросив взгляд на наручные часы, он посмотрел на Эльму. Почувствовав, что Сайвар на неё смотрит, она оторвала глаза от столешницы.

– Что? – В жёлтом свете потолочного плафона её тоже стало клонить в сон, и она подавила зевок, прикрывая рот рукой.

– Нам не стóит поговорить с дочерью Марианны?

– Я возьму это на себя, – ответила Эльма.

Девочку звали Хекла. Когда её мать исчезла, её взяли в свой дом супруги Сайюнн и Фаннар. Они же занимались воспитанием девочки, когда та была помладше, а в дальнейшем принимали её у себя по субботам и воскресеньям дважды в месяц. Эльме не было доподлинно известно, в связи с чем девочка оказалась на их попечении, однако она была в курсе того, что условия, в которых Марианна растила дочь, оставляли желать лучшего. Сайюнн и Фаннар оказывали всю необходимую помощь во время наиболее активных поисков Марианны весной и выразили готовность к тому, чтобы Хекла проживала у них на постоянной основе.

– Есть ли кто-либо ещё, с кем нам следует связаться? – поинтересовался Сайвар.

– Отец Марианны живёт в Рейкьявике, – вспомнила Эльма. – Однако, если не ошибаюсь, её брат и мать умерли. Других близких родственников у неё не имеется.

Эльма потянулась вниз, чтобы погладить сидевшую у её ног Бирту. Собака Сайвара неизменно предпочитала располагаться поближе к ней, а не к своему хозяину, когда тот приводил её с собой на работу. А происходило это чуть ли не каждый день, с тех пор как Сайвар расстался с девушкой, закончив семилетние отношения. У него не хватало духа оставлять собаку дома в полном одиночестве, так что в полицейском участке её теперь воспринимали чуть ли не обязательной частью обстановки. Бывшая девушка Сайвара уже обзавелась новым бойфрендом, и теперь они ожидали первенца. Сайвар говорил, что рад за них, но у Эльмы имелись определённые сомнения насчёт искренности этих слов. Он был явно не особо доволен и выбором Бирты, которая благоволила Эльме, а не собственному хозяину, хотя и старался воспринимать это обстоятельство с юмором. Эльма замечала, как Сайвар задумчиво глядит на растянувшуюся у её ног собаку, словно посылая ей флюиды с призывом подойти к нему. Бирта, однако, не спешила подчиняться его безмолвному приказу, как и всем остальным командам, которые Сайвар давал ей в присутствии Эльмы, а лишь переводила вопросительный взгляд на последнюю и ждала сигнала с её стороны.

– Я позвоню её отцу, – проговорил Сайвар, не отводя глаз от Бирты.

– Давай, – ответила Эльма, поднимаясь. Бирта тут же вскочила на лапы и засеменила следом за ней в кабинет, где снова разлеглась у её ног.

На бумаге супруги Сайюнн и Фаннар выглядели вполне добропорядочными людьми. Она работала стоматологом, он – инженером. Проживала пара в новой части Акранеса, в доме, напоминавшем тёмно-серую коробку с бетонной террасой. Кроме Хеклы, в семье воспитывался мальчик, которого они сначала взяли на попечение, а в дальнейшем усыновили. Бергюр – так его звали – только что пошёл в первый класс. Когда Эльма впервые встретилась с Сайюнн, та без обиняков рассказала ей, что решение об усыновлении было продиктовано неоднократными безуспешными попытками выносить собственного ребёнка. Не каждый готов стать родителем чужих по крови детей, однако казалось, что Сайюнн и Фаннар любят Бергюра и Хеклу не меньше, чем любили бы своих биологических сына и дочь. Супруги вышли навстречу Эльме с Сайваром и провели их в дом, увешанный фотографиями и рисунками, сюжет которых было непросто расшифровать, поскольку они представляли собой абстрактный набор цветовых пятен. В углах этих полотен красовались написанные неровными буквами имена «Хекла» и «Бергюр».

Хекла сидела у кухонного стола, заваленного учебниками. Чёрная толстовка была ей явно велика, тёмные волосы были собраны в высокий хвост. Когда они вошли, девочка подняла взгляд и вынула из уха беспроводной наушник.

Эльма улыбнулась, и Хекла предприняла несмелую попытку улыбнуться в ответ.

– Может, нам присесть в гостиной? – предложила Сайюнн, указывая вправо. Она пропустила полицейских вперёд, подождала Хеклу и, положив руку на плечо девочки, последовала с ней в комнату. Рядом с Сайюнн, которая на несколько сантиметров превосходила ростом своего мужа, Хекла выглядела чуть ли не Дюймовочкой – для своего возраста она была довольно миниатюрной. Даже не слишком высокой Эльме с её среднестатистическими ста шестьюдесятью восьми сантиметрами девочка была ростом по плечо.

– Сегодня днём… – начала Эльма, когда они уселись. Она наблюдала, как по ходу её рассказа об обнаружении трупа меняется выражение на их лицах. В подробности она не вдавалась, говорила кратко и по делу. Сама Эльма в тот момент старалась не думать об останках, которые давно потеряли сходство с человеком, которым некогда были.

– В лавовом поле у Грауброка? – переспросил сидевший на самом краешке дивана Фаннар. Откуда-то доносились звуки работающего телевизора: писклявые голоса мультипликационных персонажей. – Ничего не понимаю. Как она там оказалась? Она что, сама туда поехала?

– Мы приложим все усилия, чтобы это выяснить, – заверила Эльма. – Останки Марианны будут отправлены патологоанатому, который завтра проведёт более тщательный осмотр и, возможно, точнее установит причину смерти.

– Причину смерти? Но вы же говорили, что она… – Сайюнн бросила взгляд на сидевшую рядом Хеклу и, понизив голос, продолжила: – …что она исчезла по доброй воле.

Нельзя сказать, что эти слова произвели какой-то особый эффект на девочку, хотя, с другой стороны, она была наверняка осведомлена обо всех теориях насчёт исчезновения своей матери, и у неё было достаточно времени, чтобы их обдумать. Понять, что за мысли роются у неё в голове при этих новостях, было невозможно. Она глядела на полицейских своими большими глазами без каких бы то ни было эмоций, и только уголки её рта немного опустились.

– Тогда мы так и считали, – вступил в разговор Сайвар. – Тело обнаружено не было, так что и утверждать что-либо было нельзя. Это являлось одним из наших предположений.

Сайюнн притянула к себе Хеклу, и девочка положила голову ей на плечо. Её взгляд переместился с гостей на стеклянную вазу, стоявшую на журнальном столике.

– Мы с вами свяжемся, как только появится новая информация, – пообещала Эльма.

– Безусловно, расследование будет возобновлено, – добавил Сайвар. – В связи с этим хотелось бы узнать, не вспомнили ли вы чего-нибудь, – может, что-то, о чём вы не упоминали весной и что могло бы быть важным? Нас интересуют любые детали.

– Я даже… даже не знаю, – Сайюнн посмотрела на мужа. – Тебе ничего в голову не приходит, Фаннар?

Тот лишь покачал головой.

– Хекла, – обратилась к девочке Эльма, – в последний раз ты виделась с мамой вечером в четверг, третьего мая, верно? Тебе тогда что-нибудь показалось необычным? Не помнишь?

Хекла покачала головой:

– Она была такой, как всегда.

– А в предыдущие дни? Тебя в поведении мамы ничего не насторожило?

– Не знаю. – Девочка переместила внимание на свои выкрашенные в чёрный цвет ногти и принялась соскребать с них лак. – Ну, она была радостная такая. Думаю, что из-за того… человека. Она постоянно болтала по телефону.

То же самое Хекла говорила и весной. Исследуя лэптоп Марианны, полиция обнаружила бессчётное количество сообщений между ней и мужчиной, с которым она планировала встретиться. Большинство сообщений посылалось через соцсети, доступ к которым получила полиция.

Эльма наблюдала за Хеклой. Прочесть мысли последней было сложно: особой реакции она не выказывала и отвечала только когда ей задавали прямой вопрос. Точно так же вела она себя во время расследования семь месяцев назад. Достучаться до неё было трудно, она ограничивалась односложными ответами, ни разу не заплакав и не проявив каких бы то ни было признаков душевного смятения. Конечно, все дети разные и реагируют на стресс по-своему. Хекла явно принадлежала к тем, кто воли эмоциям не даёт. Да и обстоятельства исчезновения Марианны были не совсем обычными. Вернётся ли она, никто не знал. В определённом смысле пропажа близкого человека отражается на родственниках даже тяжелее, чем его смерть. Неведение, смешанное с переживаниями, держит всех причастных в подвешенном состоянии, и одному богу известно, когда им удастся из этого состоянии выйти.

– И что же теперь? – спросила Сайюнн.

– Как сказал мой коллега, мы возобновим расследование. Как только появится что-то новое, мы с вами сразу свяжемся. Как и в том случае, если нам понадобится дополнительная информация от вас, – сказала Эльма.

Они с Сайваром поднялись, и Сайюнн проводила их до двери.

– Полагаю, Хекле будет полезным получить психологическую поддержку, – сказала она, оглядываясь через плечо, чтобы убедиться, что её слова не долетают до девочки. – Для неё это большой удар.

– Разумеется, – успокоила её Эльма. – Я распоряжусь, чтобы с вами связались на этот счёт. Это не подлежит сомнению.

Сайюнн кивнула.

– Ну, а в общем и целом, как она, на ваш взгляд? – спросила Эльма.

– В общем и целом?

– В последние месяцы, я имею в виду. Ей удалось адаптироваться к новым обстоятельствам?

– Да, вполне, – сказала Сайюнн. – Хотя она и не понимает, что ей теперь со всем этим делать. У меня ощущение, что она несколько растеряна. Поэтому я и полагаю, что ей не повредит помощь специалиста. Их отношения с Марианной не были типичными отношениями матери и дочери – Хекле часто не хотелось возвращаться домой после выходных, которые она проводила у нас, так что нам даже приходилось увещевать её.

– Понимаю.

– Вот, – продолжала Сайюнн. – Поэтому в некотором смысле для Хеклы это даже благо. Я не говорю, что смерть матери для неё благо, боже упаси. Однако обстоятельства изменились для неё в лучшую сторону, и я убеждена, что девочка рада тому, что теперь сможет постоянно проживать с нами.

Эльма улыбнулась, хотя это замечание и показалось ей не совсем к месту. Безусловно, Сайюнн и Фаннар жили в более благоприятных условиях, чем Марианна: у них и дом был попросторнее, и машина попрестижнее. Однако, насколько было известно Эльме, Хекла не подвергалась какому-либо вредному влиянию со стороны матери, хотя Марианне и требовалась поддержка со стороны социальных учреждений.

– Когда она впервые оказалась у вас на попечении?

Сайюнн улыбнулась:

– Когда ей было три года – совсем кроха. Она была таким чудесным ребёнком, что мне хотелось прижать её к себе и больше никогда не отпускать.

Пять месяцев

Я была настолько опустошённой не всегда. В детстве я испытывала все чувства: и гнев, и ненависть, и любовь, и печаль. Видимо, я испытала их в таком количестве, что их просто больше не осталось. Эта бесчувственность в теле и в душе и заставляет меня совершать поступки, которые кому-то покажутся отвратительными. Но мне плевать. Кажется, во мне угасли все эмоции, кроме кипящей, клокочущей, пылающей злобы, которую я не в силах унять. Как и в детстве, когда у меня начинали дрожать пальцы, а лицо покрывалось испариной. Я ощущала себя воздушным шариком, который растягивался всё больше и больше, пока наконец не лопался с громким хлопком. Временами я вымещала гнев на родителях, а временами на кукле по имени Маттхильдюр. Кукла была лысая, и у неё закрывались глаза, когда её наклоняли назад. Мне было совсем не интересно катать её в кукольной коляске, как это делали мои подружки, а уж тем более наряжать её и поить из бутылочки ненастоящим молоком.

Один раз я рассердилась не на шутку. Даже не знаю почему: возможно, из-за чего-то, что сделали – ну или не сделали – мои родители. Да и какая разница? Помню только, что захлопнула дверь в мою комнату и изо всех сил пыталась сдержать слёзы ярости, но мне это не удалось. Я стояла посреди комнаты, и мой взгляд упал на Маттхильдюр, которая сидела на моей кровати в своём хорошеньком платьице. Её пустые глаза тупо уставились в пространство, а на губах застыла нелепая улыбка, словно она вечно испытывала какую-то радость. Я схватила её и не задумываясь дважды ударила головой об стену. А потом вошла в раж и принялась неистово бить куклу об стену снова и снова, пока у меня не заболели руки и дыхание не стало прерывистым от напряжения. В конце концов я швырнула Маттхильдюр на пол. Несколько мгновений я стояла неподвижно, будто задеревенела. В тот момент я не понимала, приятное это ощущение или скверное. Злость прошла, но взглянув на валяющуюся на полу куклу с полоской розовой краски на лбу, я прониклась чувством того, что совершила что-то нехорошее. Наклонившись, я подняла куклу, крепко прижала её к груди и стала покачивать, произнося нараспев: Прости меня, прости.

Странное это ощущение – в возрасте шести лет казаться самой себе чёрным пятном на белоснежном полотне: будто весь мир летит в тартарары, и единственное, что ты можешь сделать, это уцепиться хоть за что-то и постараться не упасть. Я пыталась поглубже запрятать свою порочность, но знала, что она никуда не девается – сидит у меня на плече этаким чертёнком, шёпотом отдаёт мне приказы и покалывает своим острым трезубцем. А мне это, сама не знаю почему, доставляет удовольствие – такое, что не может принести ничто иное. Я осознала это не во взрослом возрасте и даже не в подростковом. Я поняла всё ещё в детском саду, где развлекалась тем, что то и дело щипала Витлу. Витла была занудной, уродливой девчонкой, от которой вечно пахло мочой. Она была на год младше меня и всегда говорила хнычущим голосом – даже когда на самом деле ей было весело. Когда бы я ни подумала о Витле, первое, что встаёт перед моим мысленным взором, это текущие у неё из носа сопли, которые она, будто какую-то сладость, слизывает с верхней губы язычком, что проворно, как у ящерки, высовывается изо рта. Каждый раз, когда воспитательница выходила, я подкрадывалась к Витле сзади и щипала её за руку. Та вздрагивала от неожиданности и начинала реветь. Это являлось одной из немногих вещей, что приносили мне радость в тот период. Мне было всего пять лет.

Конечно, это происходило до того, как мои поступки стали приводить к последствиям: маленькие дети ведь не несут ответственности за свои действия, а вот подростки уже несут, хотя, по сути, они те же дети и ещё не отдают себе отчёта в том, что творят, как бы физически ни менялись их тела и ни расширялось мировоззрение. Я обнаружила это в тринадцать лет, когда сфотографировала в раздевалке бассейна одну ужасно толстую девчонку, имени которой уже и не припомню. Мы называли её хрюшкой – это прозвище вроде как рифмовалось с её именем. На перемене я показала фотографию парням из нашего класса. Они заржали, как кони, а та девчонка смотрела на нас, стоя несколько поодаль. Её пухлые щёки зарделись и сравнялись цветом с красным свитером, в котором она приходила на занятия круглый год – каждый божий день. Когда всё вскрылось, мне пришлось перед ней извиняться. Меня вместе с родителями вызвали к директору, в кабинете которого сидели родители той девчонки и глядели на меня как на какой-то отброс, что засорил канализацию у них в доме, в то время как директор читал мне нотацию о травле и её последствиях.

После того случая я большей частью стала вести себя осмотрительнее, чтобы снова не попасться: конечно, я повзрослела и поняла, как важно уметь произвести хорошее впечатление, если хочешь хоть чего-то добиться в этой жизни, и как важно, чтобы никто не догадался о тех отвратительных мыслях, что приходят тебе в голову, хотя те же самые мысли приходят в голову и всем остальным, просто никто не осмеливается их озвучить. Я довольно скоро научилась помалкивать и улыбаться, быть милой и говорить «да».

Большинству окружающих я кажусь самым обыкновенным человеком, хоть и немного вспыльчивым, как говорила моя бабушка. Однако в последнее время я чувствую, что больше не справляюсь с собой: у меня такое ощущение, что моя душа меняет цвет. Она то жёлтая, то синяя, а то и огненно-красная.

 Всё же постарайся быть со своей сестрой поласковее, Эльма: доброе слово-то ведь и кошке приятно.

– О чём ты говоришь? Я всегда с ней нормально общаюсь. – Эльма посмотрела на мать, которая пыталась распутать гирлянду, чтобы затем сразу украсить ей живую изгородь перед домом, хотя уже был десятый час вечера. Задержавшись на работе допоздна, Эльма ещё не успела поужинать. Дома у родителей её ждали жаркое из ягнятины и картофельная запеканка, которые ей предстояло разогреть в микроволновке. Она справилась с едой за рекордное время, при этом ещё и отбиваясь от расспросов по поводу обнаруженного трупа. Любопытство Адальхейдюр не знало границ, и она выпытывала у дочери подробности, хотя та и повторяла ей вновь и вновь, что рассказывать особо не о чем.

– Вот оно как, – проговорила мать, которая явно полагала, что Эльма не совсем с ней откровенна.

Эльма поплотнее закуталась в куртку – она всё ещё не могла согреться после стольких часов на открытом воздухе и теперь мечтала как можно скорее оказаться в своей тёплой, уютной постели. Заметив, как мать безуспешно пытается повесить фонарики на изгородь, она ухватилась за другой конец гирлянды и сказала:

– Давай помогу.

Когда им наконец удалось зафиксировать гирлянду на ветвях, Эльма оглянулась на мать и повторила:

– Я всегда с ней нормально общаюсь, это она…

Вздох матери не дал ей договорить:

– Ох, Эльма, ну почему вы так? С самого детства только и знаете что ссориться.

– Но, мама… – Эльма запнулась в поисках подходящих слов. – Ты же знаешь, каково мне было. Это она всегда меня игнорировала. Прояви она ко мне хоть малейший интерес… – Осознав, что чуть ли не кричит, она прикусила язык, чтобы не сболтнуть лишнего, о чём потом придётся жалеть. – Ты просто уже не помнишь.

– Ах не помню?! – воскликнула мать, но потом улыбнулась: – Насколько я помню, это ты прорезала дырку на её любимом платье.

– Но это же…

– И если память мне не изменяет, именно ты бросила кусок мыла в её аквариум, и все рыбки сдохли.

– Но ведь это…

– И я могла бы продолжить, доченька. Ты ведь тоже далеко не ангел. Изображаешь жертву в ваших сестринских разборках, но часть вины лежит и на тебе.

Эльма почувствовала, как у неё вспыхнули щёки:

– Ты сама говорила, что она даже не хотела, чтобы я появилась на этот свет. Она с первого дня меня терпеть не могла.

– Эльма! Это уж слишком!

– А что такое? – Эльма осознала, что её тон снова сделался выше, чем ей того хотелось бы.

Адальхейдюр расправила плечи.

– Как ты можешь ставить это в вину трёхлетнему ребёнку? Что она смыслила, когда ты родилась? Ей наверняка было непросто вдруг оказаться на вторых ролях. В первые месяцы после твоего рождения она вела себя так, будто она на год младше: снова принялась запихивать в рот пустышку и брать в постель своего плюшевого медвежонка. У неё даже голос изменился, – усмехнулась Адальхейдюр. – Она стала разговаривать… ну, как совсем ещё малышка. Ни с того ни с сего вдруг разучилась произносить букву «Р». Но сестра всегда относилась к тебе по-доброму, Эльма: могла часами лежать возле тебя, гладя тебя по щёчкам. Всегда одним пальчиком, будто боялась сделать тебе больно, – мать улыбнулась. – Единственное, о чём я прошу, это чтобы вы были подобрее друг к другу. Это же такая малость. Признай, что временами ты бываешь чересчур резкой, доченька.

Эльма молчала. Как объяснить матери, каково ей было жить рядом со своей старшей сестрой Дагни? Жить в тени девочки, которую все считали совершенством, когда саму Эльму – всего лишь её младшей сестрёнкой?

– Привет, – донёсся из дома голос Дагни, и Эльма едва слышно охнула. – Есть кто дома?

Адальхейдюр бросила на Эльму многозначительный взгляд:

– Да-да, давайте-ка попьём чайку.

– Вот вы где, – сказала Дагни, открывая дверь на террасу. Она выглядела как балерина: её волосы были собраны в аккуратный пучок, из которого не выбивалась ни единая прядь. Эльма была бы рада больше походить на Дагни, но чуть ли не всякий раз, когда они говорили кому-то, что являются сёстрами, люди удивлялись, и Эльма знала почему: Дагни была красива, а Эльма была… такой, какой была. Не уродиной, но и не красавицей. Она была самой обыкновенной: со светло-каштановыми волосами, бледной кожей и веснушками – пройдёшь и не заметишь. В подростковые годы Эльма пыталась привлечь к себе внимание одеждой и причёской, но все попытки вызывали лишь косые взгляды окружающих: она казалась им странноватой, слегка не от мира сего. А поскольку с мнением, что дурная слава лучше никакой, Эльма была не согласна, она выбрала анонимность и в определённый момент без всяких усилий слилась с окружающей средой, в которой, по сути, её замечало лишь ограниченное число людей.

– А я сегодня хвороста напекла, – сообщила Дагни, улыбаясь и подняв вверх руки с двумя полными полиэтиленовыми пакетами.

– А вот это уже другой разговор, – отреагировала Эльма, которая поймала себя на мысли, что у неё в желудке всё же ещё есть немного места для лакомого десерта. Занеся в дом коробку с оставшимися разноцветными лампочками, которым было не суждено стать частью рождественского декора в этом году, они вошли в кухню.

– Чем сегодня занимались? – поинтересовалась Адальхейдюр, включая электрочайник.

– Ну, я хворост пекла, как видишь. А Видар с мальчиками ходили поплавать, – сказала Дагни, кладя пакеты с выпечкой на стол.

– Молодцы. Бассейн после ремонта – просто загляденье, – заметила Адальхейдюр, выставляя на стол чашки, блюдца и коробку с чайными пакетиками. – Ну так как насчёт моего предложения? У папы юбилей, и я хочу сделать ему сюрприз. Устроим вечеринку. Пригласим только родственников и ближайших друзей. Думаю, что мы могли бы весело провести время. Мне всегда хотелось организовать что-то подобное в качестве приятной неожиданности, но я ума не приложу… ну, в общем, как устраивают такие праздники. Поэтому если вы могли бы взять организацию на себя…

– Мы с Эльмой обо всём позаботимся, – тут же согласилась Дагни. – Верно, Эльма?

– Ну да, конечно, – ответила Эльма. – Мы и банкетный зал можем подыскать.

Вода в чайнике закипела, и, наполнив чашки, Адальхейдюр тоже присела за стол. Выбрав себе чайный пакетик, Эльма опустила его в кружку, от которой поднимался пар.

– Отличная идея, – кивнула Дагни. – Как насчёт того, чтобы съездить в город в субботу? Мы бы и украшения купили, и подарок. Может, и рубашку новую ему подберём, раз уж пойдём по магазинам, и… – она сделала паузу, а потом расхохоталась: – Да уж, надо признать, что устраивать праздники я обожаю!

– Звучит неплохо, – сказала Эльма, погружая хворост в чай. Казалось, что Дагни совсем не претит проводить время с младшей сестрой, и Эльма подумала, что, может, и правда дело исключительно в ней самой: может, это только она всё никак не избавится от старых обид? Наверняка Дагни отдаёт себе отчёт, что не сказала Эльме практически ни слова сочувствия, когда не стало Давида. А разы, когда сестра приезжала к ним с Давидом в гости в Рейкьявик, Эльма могла пересчитать по пальцам одной руки. Порой ей казалось, что Дагни просто не помнила о том, что у неё есть сестра.

Появление в кухне отца вывело Эльму из размышлений. Откусывая хворост, она обнаружила, что добрая половина печенья так и осталась плавать в чаю: она совершенно забыла, что опустила его в чашку.

* * *

Окно в спальне Хеклы было идеальным: оно закрывалось так плотно, что в комнату не проникали никакие посторонние шумы, даже когда снаружи завывала буря. В квартире, где они жили с Марианной, ветер со свистом задувал через щели в оконной раме, не позволяя Хекле сомкнуть глаз по ночам. Другим преимуществом – даже более существенным – являлось то, что здесь окно можно было открывать нараспашку, почти как дверь, и вылезать через него наружу, когда ей хотелось, не будучи никем замеченной. Единственной проблемой было закрыть его снаружи так, чтобы без всяких проблем снова открыть по возвращении. Это было непросто, но всё же некоторое время назад Хекла нашла решение: она зацепляла щеколду резинкой для волос, которую затем закрепляла с внешней стороны рамы, благодаря чему ей удавалось довольно плотно закрывать окно. Ну и пробираться назад в дом было легче лёгкого – стоило только отцепить резинку.

В тот вечер, однако, Хекла боялась, что порыв ветра распахнёт окно и резинка порвётся. Ветер был такой силы, что она растягивалась до самого предела, грозя лопнуть в любую секунду. На всякий случай Хекла нацепила на щеколду ещё две резинки и, пригибаясь, чтобы Сайюнн и Фаннар не заметили её из окна своей спальни, тихонько прокралась вдоль стены дома. Машина ждала её в конце улицы.

Опустившись на пассажирское сиденье, она улыбнулась Агнару. Тот смущённо улыбнулся в ответ и нажал на газ так резко, что мотор издал рык, способный привести в праведный гнев живших в округе людей. Машина сорвалась с места, и Хеклу буквально вдавило в сиденье.

– Это была Марианна, – проговорила она немного спустя. – Та, которую нашли. Труп, я имею в виду.

Агнар перевёл взгляд с дороги на свою спутницу. Вытянув руку, он опустил её на бедро Хеклы:

– А ты в порядке, или…

Она кивнула. Сейчас ей не хотелось говорить о Марианне, но она чувствовала, что должна сказать хотя бы что-то. Агнару явно тоже было непросто подобрать нужные слова. Запинаясь, он произнёс:

– Мне… Я могу что-то сделать?

Хекла взглянула на него, пытаясь понять ход его мыслей. Что он мог сделать теперь? Он и так уже сделал больше чем достаточно.

– У тебя есть деньги? – спросила она в полной решимости на время забыть о Марианне. – Мне безумно хочется мороженого.

Улыбнувшись, Агнар затормозил у магазинчика со сквозным проездом. Они едва успели, поскольку ларёк уже закрывался, и высунувшаяся из окошка продавщица даже не пыталась скрыть раздражения. Через пару минут Хекла уже уплетала мороженое за обе щеки, похрустывая шоколадной крошкой и пережёвывая кусочки лакрицы, пока не почувствовала, что её вот-вот стошнит.

Некоторое время они нарезали круги по городу, а потом остановились у гавани, где Агнар сунул себе под губу табачную жвачку. Хекла этого терпеть не могла – с табаком под губой Агнар выглядел сущим хомяком. Мороженое доедать она не спешила, поскольку знала, что, как только оно закончится, Агнар полезет к ней с поцелуями.

– Может, пора выбросить? – спросил он.

– Ну да. – Хекла перестала наконец скрести ложкой по дну с остатками мороженого и вручила картонку Агнару. Тот сунул её в полиэтиленовый мешок, что лежал на полу позади водительского сиденья. Потом он взял руку Хеклы и стал поглаживать её по тыльной стороне своими длинными, тонкими пальцами. По сравнению с ними её собственные пальцы выглядели в ладони Агнара как-то уж совсем по-детски – коротенькие и пухлые. Хекла чувствовала себя девчонкой-несмышлёнышем, которая непонятно как оказалась в машине с почти двадцатилетним парнем. Прильнув к ней, Агнар начал её целовать, в то время как она пыталась думать о чём-нибудь другом.

Улёгшись в тот вечер в постель, Хекла испытывала угрызения совести. Она много уже чем занималась с Агнаром и наобещала ему с три короба, хотя уверенности, что выполнит обещания у неё не было. Не то чтобы он сделал что-то не так… Просто с каждым его сообщением и взглядом в её глаза она чувствовала, что уже не питает к нему прежнего интереса. Чем больше он к ней лип, тем меньше ей хотелось с ним встречаться.

Он даже уже не казался Хекле привлекательным. Честно говоря, особо привлекательным она Агнара никогда и не находила… Ну может, только в самом начале. И вероятно, потому, что он был первым парнем, обратившим на неё внимание, а во внимании она тогда нуждалась.

Они познакомились однажды вечером в Акранесе, где Хекла оказалась со своими подругами Тинной и Дисой. Девчонки были в восторге от перспективы покататься по городу с ребятами постарше. Они дошли до самого конца улицы, чтобы скрыться от всевидящего ока родителей. Когда небольшой синий автомобиль притормозил у тротуара, они, недолго думая, залезли в него и все втроём плюхнулись на заднее сиденье.

Вышло так, что Агнар сидел бок о бок с Хеклой: высокий и худой, с прыщиками на лице и слишком большим количеством геля на волосах. Их плечи соприкасались каждый раз, когда водитель делал резкий поворот, а потом до упора выжимал газ, стоило им выехать за черту города. Кто-то закурил, и машина наполнилась дымом, а потом ледяным воздухом, когда они опустили окна, чтобы проветрить салон. На обратном пути Агнар, несмотря на подколки и смешки своих приятелей, попросил у Хеклы ее ник в мессенджере. На другой день её ожидало послание от Агнара, и в течение следующих двух недель их общение становилось всё более откровенным. Хекла рассказала Агнару многое из того, о чём никогда раньше не говорила вслух: о маме, о школе, о буллинге и о своей озлобленности. В ответ Агнар произносил только правильные вещи – он понимал её и был готов выслушать. Наконец-то появился кто-то, прочувствовавший Хеклу и желавший некоего продолжения.