Дневник свекрови E-Book

Мария Метлицкая

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Женские судьбы. Уютная проза Марии Метлицкой (обложка)
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 337

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Ваш сын, которого вы, кажется, только вчера привезли из роддома и совсем недавно отвели в первый класс, сильно изменился? Строчит эсэмэски, часами висит на телефоне, отвечает невпопад? Диагноз ясен. Вспомните анекдот: мать двадцать лет делает из сына человека, а его девушка способна за двадцать минут сделать из него идиота. Да-да, не за горами тот час, когда вы станете не просто женщиной и даже не просто женой и матерью, а — свекровью. И вам непременно надо прочитать эту книгу, потому что это отличная психотерапия и для тех, кто сделался свекровью недавно, и для тех, кто давно несет это бремя, и для тех, кто с ужасом ожидает перемен в своей жизни. А может, вы та самая девушка, которая стала причиной превращения надежды семьи во влюбленного недотепу? Тогда эта книга и для вас — ведь каждая свекровь когда-то была невесткой. А каждая невестка — внимание! — когда-нибудь может стать свекровью.

Leseprobe

Мария Метлицкая Дневник свекрови

Я человек доброжелательный, придираться по пустякам точно ни к кому не буду. Правда, подлости и предательства не прощу – здесь я тверда как скала.

Подруги у меня с детства и на всю жизнь, а приятелей – вообще море. С людьми схожусь быстро и легко. Правда, потребности в новых знакомствах с годами все меньше и меньше. Что поделаешь, наверное, душевная усталость. Такое тоже бывает. Все больше хочется побыть наедине с собой. Помолчать. Почитать книжку, подумать о вечном.

У меня своя спальня, личное пространство я заслужила. Как я хочу покоя и отдыха! Но… покой, как известно… Я предупреждаю домашних, плотно закрываю дверь в свою комнату – и меня дома нет. А еще на ручку двери вешаю табличку, вынесенную из заморского отеля, «Просьба не беспокоить».

Но если честно, мои на табличку плюют. Каждые десять минут дверь в комнату открывается. Когда резко – это сын. Плавнее – муж. Он, видимо, лучше воспитан. Сын считает, что доступ ко мне для него открыт всегда. Что поделаешь, сама виновата – так приучила. И это правда – его я готова принять и выслушать всегда. Невзирая на головную боль, интересную книгу, телефонный разговор с подругой или нежно накрывающий меня теплой волной подступающий сон.

Сын просто уверен, что он – главный человек в моей жизни. И здесь он прав. Сама это ему всегда внушала.

Раньше гостей я любила. Дом наш, несмотря на тотальный дефицит всего и вся, был радушным и хлебосольным. Из «ничего» я накрывала обильные столы. Не гнушалась самым трудоемким – холодцами, пирогами, заливным. К чаю пекла «Наполеон». В двенадцать слоев. Мама дорогая! Вспомнить страшно. Неужели я все это делала?

Сейчас многое изменилось. Стоять по двое суток у «мартена» нет ни желания, ни сил. По-моему, в гости вообще люди ходить перестали. Проще встретиться в кафе. Деньги – те же. Зато удовольствие и свобода.

Но сегодня – не тот случай. Сегодня я должна, просто обязана, принять гостей дома. И стоять у плиты. И накрывать на стол. И общаться – даже если мне совсем неохота.

Потому что сегодня у меня необычные гости. Вернее, гости-то обычные (даже думаю, что чересчур). А вот ситуация отнюдь не рядовая.

Дело в том, что мой горячо обожаемый и единственный сын Данила собрался жениться.

В двадцать три года. Дурачок, конечно, но что поделаешь? Любовь, что называется, до гроба. Жить друг без друга не могут. Дышать не могут. Всю ночь слышу перестук эсэмэсок. Под перестук и засыпаю. К пяти утра.

У Данилы к двадцати трем годам уже довольно богатая и бурная личная жизнь – просто рано начал. Он горячо убеждает меня (и себя в том числе), что Нюся – его пара. По всем параметрам. По всем – это, конечно, очень важно. Потом, если честно, мне надоело не спать по ночам. Ждать его с гулянок. Так что в его ранней женитьбе есть, наверное, что-то положительное и для меня. Может, угомонится, с надеждой думаю я.

Да и к любви я отношусь с большим почтением. Не всем дано, между прочим.

Итак, они решили пожениться. Я предлагала горячо и, как мне кажется, убедительно, гражданский брак. Почему не попробовать для начала без материальных, так сказать, затрат?

Нюся на меня смертельно обиделась. Можно подумать, я ее оскорбила! В общем, моих вполне разумных доводов она не приняла. Дулась недели две. Отказывалась от ужина. У двери сухо прощалась. Я – и так и сяк. Честно говоря, испугалась. Портить отношения с невесткой на этой стадии рановато. Еще успею. Сын говорит, что Нюся – человек ранимый и чувствительный. Правда, мне так не кажется. Но это был первый урок, преподанный мне. Я его усвоила. Я, в общем-то, из понятливых. Поняла, что приспосабливаться буду я к невестке, а не она ко мне. Это дело, безусловно, усложняет. Но – как есть, так есть. Ради сына я и не на такое способна.

Свадьба так свадьба. Расходы, в конце концов, потянем и переживем. Ну, не поедем в этом году на море. На мое обожаемое море… Встречу с которым я жду весь холодный и тяжелый год. Которое дает мне силы как-то проползти год следующий.

Ладно, хватит капризничать. Хотя что может быть нелепей свадьбы в ресторане? Со всеми ее обязательными атрибутами. Непременно дурацкими и крайне затратными. А Нюсе, я поняла, именно все это и нужно. Белые скатерти с голубыми бантами. Придурок ведущий, трындящий, как попугай, заученными фразами. Платье в пол. Фата. Букет невесты. Белые голуби и черный лимузин.

Всем девочкам хочется этого? Неправда, не всем. Мне, например, никогда не хотелось. Я всегда считала, что это глупо и пошло. В мое время еще прикрепляли пупса на капот машины новобрачных. Сейчас не лучше – машину украшают как катафалк – искусственными цветами.

Данька, кстати, тоже всегда над этим посмеивался. Говорил, что у него так никогда не будет. Будет тихий семейный ужин в приличном, но не пафосном ресторане и свадебное путешествие в Венецию, например.

Но ночная кукушка, как известно, дневную перекукует. Я – дневная. На мое мнение все забили. Но что я поняла точно – Данька действительно влюблен. Как бы иначе он согласился на весь этот очевидный бред и пошлую белиберду?

И вот сегодня настал час «икс». К нам едут Нюсины родители. Для знакомства и обсуждения текущих и предстоящих вопросов и расходов. Знакомство с Факерами, одним словом.

Я вяло предложила встретиться в ресторане. Данька развопился и сказал, что мы обязаны сватов принять. Хорошо у этой Нюси получается компостировать моему сыну мозги. Снимаю шляпу. И кстати вспоминаю анекдот: «Мать двадцать лет делает из сына человека, а его девушка способна за двадцать минут сделать из него идиота».

Маленькая такая, худенькая. В чем только душа держится…

И вот, пожалуйста.

Муж, к слову, Даньку поддержал. Предатель. Правда, в чем дело, я знаю – муж ненавидит рестораны. А дома у него всегда есть прекрасная возможность свалить. Под уважительным предлогом, конечно. Дескать, к завтрему надо сдать статью. И шмыг к себе. А я мучайся до конца и по полной программе. Разве это честно? Справедливо разве? Что поделаешь, у нас всегда и за все отдуваются тетки. В смысле – женщины. В смысле – слабый пол. Вот это я с иронией. С горькой, кстати. По поводу «слабого пола».

Со вчерашнего дня я стою у плиты. Сын предварительно очень придирчиво обсуждал меню. Как будто он женится на датской принцессе и мы принимаем королевскую чету.

А фамилия у наших свеженьких родственников, между прочим, Ивасюки. Красивая фамилия. А главное – аристократическая. У меня почему-то возникают ассоциации с селедкой иваси – той, что из советского прошлого.

Я, конечно, не права. При чем тут фамилия? Я в девичестве Петракова. А в замужестве – Сергеева. Тоже не Нарышкины и не Понятовские. Но все же смешно – Ивасюки. Мой крайне остроумный муж предложил взять Даниле фамилию жены. Сын обиделся. Обычно он ржет вместе с нами. Мы сделали вывод, что ситуация тяжелая. И тяжело вздохнули – одновременно.

Данька накрывает на стол. Смотрит на просвет бокалы и рюмки.

– О-хо-хо, – вздыхаю я и задумчиво удаляюсь на кухню.

– Холодец застыл? – кричит из комнаты сын. – А заливное?

Я из вредности не отвечаю. Режу соленую семгу.

– Мам, ну оковалки просто! – возмущается он. – Режь элегантней! – приказывает мой мальчик.

– Пошел к черту! – огрызаюсь я. И угрожаю: – Лучше меня не заводи!

Угроза действует, и он, слава богу, смывается.

Слышу гул пылесоса.

Сынок взялся за пылесос?!

«Плохи наши дела», – думаю я.

Все гораздо серьезней, чем мы предполагали.

Ивасюки появляются минута в минуту. Ясное дело: глава семьи – подполковник. Я не успеваю докрасить второй глаз и снять передник. Данька бросает на меня испепеляющий взгляд. Выходит муж. Жмет руки и улыбается. Я точно знаю, о чем он мечтает. Чтобы вся эта канитель закончилась побыстрее. Я злобно на него смотрю и усмехаюсь, побыстрее получится вряд ли. Это я чувствую.

Муж предлагает гостям тапки. Новые, между прочим. Подполковник надевает свои. Жена вытаскивает их из пакета.

– Гигиеничней! – объясняет нам, бестолковым и плохо воспитанным.

Я злюсь, но, по сути, он прав. Ивасючка вытаскивает лаковые туфли. Крутится перед зеркалом. Орошает себя духами. Духи резкие, тяжелые. Меня начинает подташнивать. Нюся с Данькой скрываются в его комнате. Гости проходят в гостиную, она же – столовая. Оглядывают комнату.

– Зал у вас большой! – одобрительно кивает Ивасючка.

Кстати, представилась она как Зоя Ивановна. Я ответила:

– Лена.

– А по отчеству? – поинтересовалась она.

– Просто Лена, – жестко повторила я.

Ивасюк оказался Валерием Петровичем. Мой муж, кандидат исторических наук, профессор и заведующий кафедрой, – просто Павел.

– Ну, я так не могу, – расстроилась Зоя Ивановна. – Мы же еще совсем не близко знакомы!

«Хотелось бы не ближе», – подумала я. Недобрая я. Не снисходительная. Нетерпимая. Все, что написала про себя выше, обман. Что плохого сделали мне эти люди? Да, не нашего поля ягода – это очевидно. Простоваты и провинциальны. А что, они виноваты? Всю жизнь – по гарнизонам. В Москве всего шесть лет. А напыщенные, так это от смущения. И что я привязалась к этим тапкам? Вместе с тапками, между прочим, Ивасючка принесла собственноручно испеченный сметанный торт. Говорит – «Дон Кихот». Шутит, наверное. Или серьезно? Возможно, Дон Кихот и Санчо Панса для нее слились воедино. В один, так сказать, образ. Да и ерунда все это, ей-богу!

Кстати, эта Ивасючка довольно хорошенькая. Если бы не травленые соломенные волосы, собранные в «башню», заколотую тряпичным фиолетовым георгином, и очень перламутровая помада. И еще – сиреневые тени на веках. Ну что я к ней привязалась? Тоже мне, столичная цаца. У всех свои представления о прекрасном. Да, но этот костюм с обильным люрексом…

Сели на диван. Муж пытается завести светскую беседу. Я выскальзываю на кухню перекурить. Представляю, что скажут на свадьбе мои подруги. Змеи-интеллектуалки. Остроязычные и ироничные московские фифы.

Зоя Ивановна стучит в кухонный косяк.

– Тук-тук, к вам можно?

Видит меня с сигаретой. Глаза полны ужаса.

– Курите? – не верит она своим глазам.

Я вздыхаю и пожимаю плечами – дескать, грешна. Уж не судите строго. Будьте милосердны, наимилейшая Зоя Ивановна.

Она хихикает.

– Я тоже балуюсь. Иногда, – доверительно шепчет она. – Муж, разумеется, не в курсе. У нас полнейший патриархат и домострой, – тяжело вздыхает подполковница. – А у вас? – интересуется она.

Заметно, что этот вопрос ее сильно волнует.

Я пожимаю плечами:

– Нет, у нас партнерский брак. Все на паритетных началах.

– А-а, – разочарованно тянет она.

По-моему, я ее огорчила. Мы выносим тарелки с закуской в комнату. Я предлагаю сесть за стол, видя, что светская беседа у мужа не клеится.

Муж явно растерян, а подполковник вперился в телевизор. Там предвыборные дебаты. У подполковника набухли брыли. Сейчас что-то будет, с ужасом думаю я, понимая, что наши политические воззрения вряд ли совпадут.

Рассаживаемся за стол и зовем детей. Те выходят не сразу – довольно всклоченные и смущенные. Вижу, как подполковник смотрит на Даньку. Взгляд не обещает ничего хорошего.

Нюся похожа на отца. Выпуклые карие глаза, крупные зубы. Мелкая и тощая, скорее всего, в мать. Правда, сейчас Зоя Ивановна тело нагуляла. Видимо, с возрастом. Что, безусловно, меня радует.

Муж осведомляется, что будут пить гости.

– Беленькую, – бросает подполковник.

– Винца, – смущается его жена.

Он чуть сдвигает густые брови.

У мужа хватает ума не предлагать алкоголь Нюсе. Не слишком сообразительный в подобных вопросах, он, видимо, нутром чует, что может вызвать гнев будущего родственника.

Когда Нюся у нас в гостях, она с удовольствием пьет пиво и красное вино. И не отказывается от мартини.

Я начинаю раскладывать по тарелкам закуску.

– Огурчики ваши? – с полным ртом осведомляется подполковник.

– Не-а, – окончательно роняю свой авторитет я. – Соседка угостила.

– А моя все сама, – гордо объявляет он. – По триста баллонов закрывает. Помидоры, огурцы, грибы, варенье, компоты.

Я с уважением и жалостью смотрю на бедную Ивасючку.

Она рдеет под, видимо, не частой мужниной похвалой.

Балагур и острослов Данька молчит, как в воду опущенный.

Нюся тоже помалкивает. Добрейшая Зоя Ивановна нахваливает плоды моего труда. Подполковник важно кивает, соглашается. «Не мои» огурцы он, кажется, с трудом, но пережил. Восстановили мою репутацию холодец и пирог с капустой.

Видно, что подполковник не дурак поесть и выпить. Начинает потихоньку «плыть». Перехватываю тревожный взгляд его супруги.

– К делу! – объявляет Ивасюк и откидывается на стуле.

Мы подтягиваемся и выпрямляем спины.

– Свадьба в ресторане, – заявляет он тоном, не терпящим возражений.

Мы с мужем переглядываемся. Данька смотрит в тарелку.

– В Москве – дорого, – объясняет нам подполковник. – У моего друга, начальника части, жена – директор ресторана. В Новомосковске. Сделают все, как положено. Не обманут.

– А как гостей расселять? – Я, мягко говоря, обескуражена. – Ну, туда еще доедут. А обратно? Снимать гостиницу?

– Автобус, – поясняет Ивасюк. – Автобус от воинской части. Всех отвезут в Москву. До метро. А там все сами. Доберутся.

Я представляю своих друзей. Ресторан в Новомосковске. Лангет, оливье, селедка «под шубой». Старый «пазик» с рваными сиденьями. Нет. Нет! Не будет такого! Что, Ивасюк будет распоряжаться моей жизнью? И жизнью моего горячо обожаемого и единственного сына? Комфортом моих друзей и родственников?

– Нет! – почти выкрикиваю я. – Нам это не подходит!

У подполковника брови медленно ползут вверх, а Зоя Ивановна вжимает голову в плечи.

Данька и муж с испугом смотрят на меня.

– Значит, так, – жестко говорю я. – Свадьба будет в Москве. В приличном и недорогом ресторане. Сейчас таких навалом. Не на окраине. Чтобы всем было удобно добираться. Я люблю и уважаю своих близких. И себя, кстати, тоже.

Ни в какой Зажопинск мы не поедем.

– Решать надо коллегиально, – тихо вставляет мой мягкий и либеральный муж.

Подполковник растерян. Пожимает плечом. К отпору он, видимо, не привык. Придется привычки менять.

– Ну-у, – тянет он, – можно рассмотреть.

Зоя Ивановна с явным облегчением вздыхает. Я понимаю, что победила.

Данька приносит прайсы ресторанов и кафе. Долго спорим и обсуждаем меню. Подполковник поглядывает на меня с опаской и, по-моему, с уважением.

Обсуждаем десерт.

– А что такое тирамису? – осторожно спрашивает Зоя Ивановна.

Нюся кривит губки. Стесняется. Ей хорошо известно, что такое тирамису. Благодаря моему сыну, кстати.

Я терпеливо объясняю подполковнице все про итальянские десерты.

Она расстраивается и предлагает испечь три торта.

– Пожалуйста, – великодушно разрешаю я.

Дальше считаем число гостей с обеих сторон. Получается почти поровну. Ивасюк предлагает расходы нести пополам. Что заморачиваться, у кого сколько человек? Благородно. Не жлоб. Мое отношение к нему немного меняется. По крайней мере он способен к диалогу. Значит, не безнадежен. Обсуждаем Нюсино платье. Папаша невесты настаивает на фате. Матушка мечтает о платье в пол, пышном и белом, со стразами, кружевом и рюшами. Нюся капризничает и заявляет, что платье будет узкое, кремовое и «без всяких там цацек».

Я поддерживаю Нюсю и киваю.

Зоя Ивановна расстраивается до слез – кремовое? Узкое? Без фаты?

В общем, лишили человека светлой и заветной мечты.

Но Зоя Ивановна смиряется. Она, видимо, привыкла со всем мириться. Хорошая будет теща, думаю я. Не вредная. С тестем хуже. Он всем недоволен и опять накатывает беленькую. Горе заливает. Потом начинается рассказ про долгую и трудную службу. С ужасом узнаем, что он был вертухаем в лагере. Охранял политзаключенных. С гордостью говорит, что, будучи мальчишкой, видел самого Солженицына. Не просто видел – конвоировал.

Мы в шоке молчим. Я вспоминаю мамин рассказ, как ее родители принесли в дом «Архипелаг». Ей, девчонке, дали его прочитать. Потом искали место схрона. Она предложила своего плюшевого медведя Степаныча с кармашком и «молнией» на брюхе. Так и прожил «Гулаг» до самой перестройки в изрядно потрепанном и потертом Степаныче.

Потом подполковника потянуло на политику. Вот этого я боялась больше всего. Понимала, что наши взгляды разойдутся наверняка. Улыбаться, кивать и соглашаться в этих вопросах я точно не умею. У меня жесткая гражданская позиция. «Вот сейчас начнется», – подумала я. И никакой свадьбы не будет. А может, это и к лучшему? И родственников Ивасюков тоже не будет. Какие родственники? Скорее идеологические враги. Куда может занести подполковника, я, в принципе, довольно отчетливо представляю.

Оказалось, что Ивасюк не одобряет всех. Без исключения. И правых, и левых. Уже легче. Не такой уж он долдон. А я думала, что начнутся сопли по сталинским временам. Брежневские я бы еще пережила. Но сталинские – нет. Сталин – тиран и истребитель собственного народа. Главное, военной элиты. Молодец, Ивасюк! Пятерка! Брежнев – ничего плохого, в смысле – хорошего больше, чем плохого. Я не спорю. Доля истины в этом есть. Ну, не доля, а долька. Крошечная совсем.

Я почти расслабилась. Оказалось, зря. Начались наезды на Гайдара. Я мягко вступила в спор. По-моему, была достаточно убедительна. К концу моего жаркого спича Ивасюк сказал:

– Ну, не знаю, не знаю…

Про Чубайса я разговор не поддержала, побоялась, честно говоря.

Уже победа! Какой-то он неустойчивый, этот подполковник. Быстро соглашается. Или это я – убедительный и замечательный оратор?

Муж делает «большие глаза» и неодобрительно качает головой. Осуждает. Меня, разумеется. Да нет, он прав – собрались мы не для этого. Вечно меня тянет не туда! Ну, какая мне разница, за кого голосовали Ивасюки? Это их личное дело. Их, не мое.

Нам бы хорошо совпасть по другим вопросам – дети, внуки.

Муж потребовал чаю. Я со вздохом пошла на кухню. Зоя Ивановна взялась помогать. «Нормальная тетка», – подумала я. Нюся задницу от стула не отодрала. Данька нежно держал ее за руку.

За чаем подняли вопрос о проживании молодых. Я сказала, что удобнее жить у нас. И квартира больше, и институт рядом. Ивасюки вздохнули и согласились. Не отдавать же моего ребенка в казарму! Нюся, правда, немного скривила ротик.

Ивасюк с удовольствием выпил на дорожку лимонного ликера. Когда его супруга протянула свою рюмку, он грозно сверкнул очами, и Зоя Ивановна плавно опустилась на стул.

У двери прощались долго. Ивасюк покачивался и грозил мне пальцем:

– Все-таки Гайдар – нет!

Я пожала плечами.

– Вот здесь ты, мать, не права! – икнув, добавил Ивасюк.

Вот мы и перешли на «ты».

Зоя Ивановна жала руку моему мужу и Даньке. Потянулась ко мне – чмок в щеку. Я ее приобняла.

– В следующую субботу – у нас! – твердо заявил подполковник и опять почему-то погрозил мне пальцем.

Нюся с Данькой не могли разлепиться.

«Нет, все-таки любовь», – подумала я.

Значит, придется в следующую субботу…

Я вздохнула и отправилась мыть посуду. Сын пошел провожать гостей до такси.

Муж присел на кухонную табуретку и жалобно спросил:

– А можно как-нибудь избежать следующей субботы? Я этого не выдержу!

– Нет! – рявкнула я. – Выдержишь. Никуда не денешься. Ради единственного сына.

Муж тяжело вздохнул и поплелся в столовую за оставшейся грязной посудой.

Вернулся Данька. С замутненным взором.

«Не в себе, – подумала я. – Ребенок точно не в себе».

– Доволен? – довольно желчно поинтересовалась я.

Он кивнул.

– А спасибо где?

– Спасибо, мам! – сказал он как-то устало. У двери обернулся. – Хотя можно было обойтись без Гайдаров и Чубайсов, – язвительно и недовольно добавил он.

– Без Чубайсов обошлась. Скажи спасибо.

Он махнул рукой и пошел к себе.

Я наконец закончила уборку и присела на стул. Взяла сигарету и телефонную трубку. Знаю, что мама нервничает и ждет моего звонка.

Трубку она взяла после первого гудка.

– Ну?

– Могло быть и хуже, – вяло откликнулась я.

– Понятно, – вздохнула мама. – А подробности?

– Завтра, мамуль. Устала ужасно.

– Понятно, – повторила мама. – Я другого и не ожидала, – сказала она и повесила трубку. Обиделась.

Я включаю повторный набор.

– Не сердись, – прошу я.

– Вот странно, – кипятится мама, – а то ты не знаешь, что я весь вечер жду твоего звонка! Можно подумать, ты мне не дочь, а Данька не внук!

И я приступаю к подробностям. На сорок пять минут. Но маме кажется, что я что-то упускаю. Или опускаю. И она моим отчетом довольна не очень. Закончили. Я ползу в спальню. Залезаю под одеяло и блаженно вытягиваю ноги. Как я устала! И физически, и морально. Морально даже, наверное, больше.

Заходит муж.

– Может, обойдется? – жалобно спрашивает он.

– Не поняла вопроса, – вредничаю я. – Что именно?

– Все, – тоскливо вздыхает он. – Или хотя бы что-то.

– Вряд ли, – припечатываю я и отворачиваюсь к стенке.

А я-то надеялась, что в моем возрасте я уже имею право не приспосабливаться к чужим людям!

Ошибалась!

И я уговариваю себя заснуть.

* * *

Всю неделю я думаю о предстоящем ответном визите. На душе такая тоска! Делюсь с подругой Танюшкой. Она успокаивает, что все это надо пережить. И все это – не самое страшное в жизни.

Я и сама это понимаю. Но почему мне так не хочется тащиться в субботу в Братеево? Ведь неплохие люди! Наверняка хлебосольные. Искренние. Все от чистого сердца!

Муж молчит и вздыхает, как больная корова. Сынок тоже не весел.

Ладно! Я пытаюсь себя убедить, что все это – временное явление. После свадьбы мы вряд ли будем плотно общаться. Живем друг от друга далеко. С мая по ноябрь они на даче. Парники, грибы и триста баллонов консервов. К ним на дачу мы не поедем – сто двадцать верст и сортир на улице. У нас своя дача – полчаса от Москвы, сосновый лес и никаких грядок. И вообще, в сентябре мы уезжаем на море. А Новый год часто встречаем у друзей в Лиепае – у Ольги и Игоря там квартира. Ребята всегда нам рады. А дни рождения мы отмечать не любим, так у нас заведено. «А у них?» – пугаюсь я.

А если внуки? Общие, между прочим…

В субботу тащимся в Братеево. По дороге молчим. Настроение – хуже некуда. Какие мы все-таки непростые. С вывертами! Все – проблема. Все – не так. Все – с напрягом.

А вот Ивасюки нам искренне рады! Пахнет пирогами – вкусно пахнет! Зоя Ивановна проводит экскурсию по квартире. Гордится коврами на стенах и хрусталем в стенке. В общем, всем гордится. Сетует, что плохо взошло тесто. Нервничает и теребит бретельку фартука.

Нет, все-таки противные мы, москвичи! Снобы и задавалы! Чем гордимся? Что родились в столице? Что нам были доступны музеи и театры? А что видела она? Сопки и гарнизоны. Перебои с продуктами и невозможность достать детские колготки и польский шампунь. Самодеятельный ансамбль «Ромашка» и кружок макраме. И в этом она виновата? Простая девчонка из уральского городка. Кто ей объяснял, что ковры на стенах пошло и негигиенично? Что советский штампованный хрусталь – безвкусный привет из прошлого? Что, она виновата, что ее мама – сортировщица на заводе, а папа – крановщик?

Мне становится стыдно, и я хвалю ее ковры и посуду. Рассматриваю фотографии на стене. Зоя – тоненькая девочка с толстой русой косой. Красавица! Ивасюк – стройный, поджарый с густым, кудрявым чубом. Тоже симпатяга. А его служивая доля? Солдат служит там, где ему прикажет Родина. Стыдно, Лена!

Нас приглашают за стол. Все очень обильно и очень вкусно – и своя картошечка – белая и рассыпчатая. И свои соленые помидоры. И крепкие грузди с налипшим укропом. И пироги! С черемухой, между прочим! Такое мы едим в первый раз. Потрясающе вкусно!

Зоя жалуется, что не может привыкнуть к Москве. Шумно, грязно и все недобрые. Чужие какие-то. С тоской вспоминает свою жизнь в военном городке. Хозяин сдержан. Пьет немного. Видно, что женой доволен. Потом Зоя предлагает попеть. Мы растерянно переглядываемся. Она тоненько и чисто заводит: «Там, где клен шумит над речной волной…»

Эту песню я знаю. Подпеваю. Включается Ивасюк. У него приятный баритон. Поют они отлаженно и складно. Видно, что любят это дело. Становится светлее на душе. Потом пьем чай. Никаких разговоров о политике и о свадьбе. С собой Зоя заворачивает нам пироги, дает банку вишневого варенья и соленых грибов. Ивасюк идет в гараж, где устроен погреб, и набирает нам мешок картошки. Мы шумно и активно отказываемся, но все бесполезно. Нас провожают на улице. Мы обнимаемся с Зоей. Они машут нам вслед.

– Хорошие люди! – говорю я.

– Простые. Без второго дна, – откликается муж. – А может, и хорошо, что люди простые, без прикрас?

Я на этот вопрос не отвечаю. Почему, не знаю сама. Не знаю, хорошо или нет. Все-таки мы очень разные. Не плохие, не хорошие – разные. Ведь не зря раньше «брали» невесту из своего круга, своей песочницы. Ей-богу, не знаю. На душе опять тревога. Нюся не такая, как ее родители. Немного их стесняется. А это плохо. Что-то из себя строит, капризничает. Такая жена, как Зоя, из нее точно не получится.

Данька улыбается и смотрит в окно. Сегодня он нами доволен.

Вовсю готовимся к свадьбе. Выбрали ресторан – качественный и с вполне приемлемыми ценами. По ресторанам шастаем с моей подружкой Лалой. Лала соображает в таких делах – будь здоров! Ее, в отличие от меня, точно не надуют. В каждом ресторане она пробует закуску и горячее. Только пробует. Доедаю я. Лала следит за фигурой. Хотя весит пятьдесят килограммов. Данька говорит, что это вес барана. Лала тоненькая, как струна, с прямой спинкой и походкой носочками врозь. Когда-то она занималась балетом. У нее густые и длинные, вьющиеся мелким бесом волосы. Конечно, она не похожа на барана, но от милой овечки что-то в ней определенно есть. Лала моя ровесница, а выглядит лет на пятнадцать моложе. У нее нет мужа, но есть любовник. Младше Лалки на двенадцать лет. Он ее обожает и мечтает на ней жениться. Лалка не хочет. Говорит, что привыкла к свободе. К тому же женщина она не бедная, у нее два обувных магазинчика. Это сейчас. А начинала она в Луже, прилавок на улице. И торговала тогда сама – и в дождь, и в мороз.

Лалка за рулем. Мы объехали пол-Москвы. Наконец она довольна. Обсуждает с управляющим, как украсить зал. Я устала и плохо соображаю. Пью пятую чашку кофе за день. Сердце бухает, словно литой колокол.

В машине говорю Лалке спасибо. Без нее я бы пропала. Без конца названивает Лалкин хахаль и гундосит, что соскучился.

Лалка вздыхает, смотрит на часы и говорит ему, что дома будет через два часа.

– Неужели у тебя есть силы? – удивляюсь я, мечтая о валокордине, чашке горячего чая и подушке с одеялом.

Лалка пожимает плечами. Говорит, что сейчас встанет под ледяной душ, выпьет морковного соку и будет готова к дальнейшим подвигам.

Я вздыхаю и думаю, что молодой любовник – точно, подвиг. Здесь бы сына женить и не рухнуть!

Лалка довозит меня до дома, резко газует и тю-тю!

Я, еле волоча ноги, шаркаю до лифта. Надеваю ночнушку и залезаю в кровать. Зову мужа, чтобы поделиться впечатлениями. Он сидит у себя, естественно, за компьютером. Нехотя отрывается и заходит ко мне. Слушает вполуха. Ему не терпится свалить. Я обижаюсь и упрекаю его в том, что его не волнуют семейные дела.

Он тоже обижается, машет рукой и уходит к себе.

Вечером я рассказываю о своих успехах жениху. И он отсутствует – весь в своих мыслях. Я опять обижаюсь и говорю, что все это, по-моему, больше всех нужно мне.

Данька отвечает, что ему это тоже как-то не очень нужно, а нужно это в основном Ивасюкам и Нюсе. Значит, я бью ноги и стараюсь угодить семейке подполковника. Мило.

А мне это, кстати, и вовсе не нужно. Я еще раз думаю с тоской, что в этом году не увижу море. Грустно.

В воскресенье едем за платьем и туфлями для Нюси. Я, Данька, Ивасючка и, собственно, сама невеста. Едем на Лалкиной машине. Подруга меня не бросает.

В салоне Зоя кидается к сверкающим камнями и люрексом платьям с пышными кринолинами. Замечаю: чем на платье больше мишуры, тем Зоя счастливей. Нюся шипит: «Ну, мам!» – и краснеет.

Женишок сидит на диване и забавляется с телефоном.

Лалка испуганно смотрит на меня.

– Я тебя предупреждала, – шепчу ей я.

Она очень растеряна – такой моя подруга бывает нечасто. Я подталкиваю ее вперед. Пусть она, а не я советует Нюсе. Чтобы Нюся на меня не обозлилась. Лалка берет себя в руки и начинает действовать. Она выуживает достойные вещи и командует, чтобы Нюся чесала в примерочную.

Нюся, кстати, слушается ее неукоснительно. Я сижу на диване рядом с сыном и листаю журнал. Выплывает Нюся. В платье цвета увядшей чайной розы. С корсетом и струящейся узкой юбкой. На корсете – элегантная и скромная вышивка и нежный бутончик из кружева.

Удивительно, но Лалка сразу попала в цель. Какая же она умница! Я бы ковырялась полдня как минимум.

Нюся довольна. Что бывает, как мне кажется, очень редко. Она крутится перед зеркалом и перед Данькой. Данька смотрит на нее глазами, полными любви и восхищения. Мы с Лалкой переглядываемся. Мы совсем забыли про Зою. Я оглядываюсь. Зоя стоит в углу с глазами, полными слез. Я испуганно бросаюсь к ней. Теперь она уже просто рыдает. Минут через двадцать, после валерьянки и горячего сладкого чая, мы узнаем причину ее расстройств.

Всхлипывая, Зоя объясняет нам, недоумкам, что не о том она мечтала. А мечтала она увидеть свою дочь принцессой. Королевной. А видит ее сиротой казанской. Будто денег на единственную дочку пожалели. В убогом выдают. Не нарядном.

– А скромность в этом деле ни к чему, – всхлипывает бедная Зоя. – День ведь святой. Единственный в жизни. Праздник главный, можно сказать.

Ну, насчет «единственного» это, возможно, она погорячилась. Но первый – точно.

Потом она говорит, что мужа хватит кондрат, когда он увидит «дочу в этом».

Потом она берет в руки ценник и опять начинает всхлипывать.

– И это вот за это?!

Лалка смотрит на меня с неподдельным ужасом. Нюся красная от злости и стыда.

– Мы курить! – объявляет Лалка и тянет меня на улицу. – Пусть сами разбираются, – шепчет она.

Данька порывается выскочить с нами, но Лалка гавкает на него:

– Сидеть!

Он покорно опускается на диван. Сын смотрит на меня такими глазами…

«Так тебе и надо! – думаю про себя я. – Женишок, блин!»

Мы закуриваем, и Лалка произносит:

– Жесть!

Этим все сказано. Точнее не выразишь.

Я вяло усмехаюсь. Мне совсем не смешно. Это все, конечно, мелочи, но мы вряд ли поймем друг друга и в остальном.

– Хорошо, что у меня нет детей! – заключает Лалка.

Я не комментирую.

Платье выбрано. С минимальными уступками – белое, с кружевом и узкой юбкой. Компромисс найден. Зоя не очень, но все же довольна. Это радует. Хотя бы мы не передрались. Потом мы покупаем туфли и веночек на голову. Зоя опять разочарована – не фата!

Данька едет их провожать – в руках пакеты и коробки. Зоя скорбно прощается с нами. Нюся отводит глаза. Данька счастлив, что все закончилось.

Мы с Лалкой тоже счастливы и идем в «Шоколадницу».

– Знаешь, я тоже буду блинчики с шоколадом и чизкейк, – говорит Лалка.

Я смотрю на нее с ужасом.

– Углеводы нужны, – объясняет она. – Сильный стресс.

«Покупки мы пережили, – думаю я. – Осталось пережить свадьбу».

А дальше – все остальное. Я тяжело вздыхаю и отрезаю кусок блинчика с яблоком.

* * *

Накануне свадьбы я, разумеется, не сплю. Какой уж тут сон? Хотя все готово и проверено тысячу раз. Муж тоже не спит. Ворочается. Я выхожу на балкон и встречаю рассвет. В роще, что в пяти минутах ходьбы от нашего дома, поют соловьи. Пахнет сиренью.

Думаю о том, что зря не приняла снотворное. Буду теперь как сонная муха. Правда, после снотворного – эффект почти такой же.

В семь утра, измученная и разбитая, встаю под ледяной душ. Варю очень крепкий кофе. Становится чуть легче. В девять должна прийти моя парикмахерша Оксана. Я стригусь у нее уже добрый десяток лет. Ей не надо ничего объяснять, за столько лет мы понимаем друг друга без слов.

Я захожу в комнату сына. Даюсь диву – мой мальчик, который женишок, спит как младенец. Рот приоткрыт, одеяло на полу вместе с одной ногой. Меня разбирает смех.

Я сажусь на край кровати и смотрю на него. Очень хочется погладить и поцеловать. Очень!

– Дурила ты мой! – вздыхаю я. – И чего тебе не хватает? Чего спокойно не живется? Ни о чем не думаешь. Никаких проблем. Все вопросы решают родители. Кроме одного – устройства твоей сексуальной жизни. И ты надумал решить ее таким способом, такой ценой. Глупый ты мой воробей! Ведь вся эта история надоест тебе месяца через три. Ну в крайнем случае, через четыре.

А могли бы поехать на море! Все вместе, втроем. Ей-богу, удовольствия было бы больше, а хлопот меньше!

Наверное, наш либерализм и демократия до хорошего не доведут. Наверное, как любая демократия и либерализм. Ну, не умеем мы грамотно этим распоряжаться. Не научились еще!

Вот другие родители показали бы тебе, сына, большую и жирную фигу. И были бы правы! Пошли бы на любой конфликт, лишь бы не допустить подобную глупость.

Мы же – нет! Какие запреты и условия у интеллигентных людей? Мы уважаем твои решения и твой выбор! Как мы можем попрекнуть тебя зависимостью от нас? Это ведь означает попрекнуть тебя куском хлеба! Еще мы уважаем твои чувства.

Может быть, хоть так ты научишься за что-нибудь отвечать? Ну, если мы не научили…

Хотя способ жестковат, прямо скажем. А может, все вообще будет хорошо? Ну что я каркаю как старая ворона? Ох, мое материнское сердце! То, которое вещун…

В общем, брак – как легализация интимной жизни! Вперед и с песнями!

Я, кстати, первый раз вышла замуж в восемнадцать лет. Может, гены?

– Вставай, женишок! – Я щекочу ему пятку.

Он дергается и отворачивается к стенке.

Скоро за пятку его будет щекотать жена… А я буду стучать в дверь и спрашивать, можно ли войти.

Ладно, пусть еще поспит полчаса.

Муж тоже крепко спит. Похрапывает. Видимо, как и я, поздно заснул.

Я достаю из шкафа свой наряд. Синяя шелковая блузка в белых лилиях и белые брюки. Думаю, подойдет жемчуг. Бусы, серьги, кольцо. С ужасом смотрю на новые босоножки на высоченном каблуке. Такой каблук я не ношу уже лет десять. Поддалась на уговоры Лалки. Дура, конечно. Надо будет взять с собой балетки! Переобуюсь в случае чего. К тому времени уже никто и ничего не заметит. На градуснике двадцать четыре градуса. И это в такую рань! Что же будет к обеду? У Ивасюков серьезные планы – гуляние на Ленинских горах и легкий променад по Лужковскому мосту. С фотоаппаратом и камерой, разумеется.

Я осторожно уточнила:

– Зачем?

Зоя посмотрела на меня как на умалишенную.

– Как зачем? Себя показать. На других посмотреть.

В смысле – невест и женихов. Ну, чтобы убедиться, что «наша лучше всех». Посыл такой. Ладно, пешие прогулки, в конце концов, полезны. Пусть гости аппетит нагуливают.

Оксанка приходит минута в минуту. Хорошо, что мои еще дрыхнут. Болтались бы под ногами.

Быстро и четко она выполняет свою работу. Болтаем, конечно, о свадьбе. Оксанка утешает и успокаивает меня:

– А может, все ничего?

– Может, – тяжело вздыхаю я. За столько лет мы стали подругами, хотя она намного младше меня.

Оксана пританцовывает вокруг меня на легких и стройных ногах и делает мне расслабляющий массаж головы. Я закрываю глаза и… действительно расслабляюсь.

Потом она делает мне «выходной» макияж. Обсуждаем с ней, сколько он продержится на такой жаре. Выпиваем по чашке кофе и выкуриваем по сигарете. Я провожаю Оксанку и чувствую, что меня немного отпустило. Полегче как-то стало.

Спасибо ей! Всегда легче после разговора с хорошим человеком.

Теперь уже без шуток и прибауток я бужу своих мужиков. Накрываю завтрак. У мужа совсем нет аппетита, что не скажешь про сына. Яичница из трех яиц. Три сосиски. Два бутерброда с «Маасдамом» и два овсяных печенья с вареньем. Ну, и две чашки чая.

Это я к чему? Я не считаю за сыном куски, не приведи боже! Это я о его спокойствии и расслабухе. Хотя некоторые так трескают на нервной почве. Данька встает из-за стола, открывает холодильник и достает стаканчик клубничного йогурта.

– На закуску! – поясняет он.

– Проверься на глисты! – рекомендует ему остроумный папаша.

Потом они уезжают за букетом невесты, заказанным накануне. У меня есть время перевести дух. Я звоню маме.

– Нервничаешь? – Этот вопрос мы задаем друг другу одновременно.

– Я нервничаю и по менее значительным поводам, – резонно напоминает она.

– Все будет хорошо! – вяло подбадриваю ее я.

– Не слышу в голосе убедительности, – констатирует моя умная мама.

– Прими успокоительное, – напоминаю я.

– Ты тоже, – откликается мама.

В нашей семье все очень чувствительные. Кроме Даньки, по-моему.

– Я решила подарить ей кулон, – говорит мама.

«Ей». Понятно. Не могу не согласиться.

– Кулон золотой, – добавляет мама. – В форме ключика.

Помню я этот ключик. Маме его подарили на пятидесятилетие. Она еще возмущалась тогда, что подарок не по возрасту. Подарила, кстати, моя свекровь. Еще и поэтому мама реагировала так бурно. У них не очень получилось полюбить друг друга. Даже не понятно почему. Дамы одного круга, одного возраста. Видели бы они моих Ивасюков. Впрочем, сегодня увидят. Я немного побаиваюсь за маму – она сердечница.

– Мам, а если Тамара увидит? – Я имею в виду ключик и мою свекровь.

– Что она, узнает? – возмущается мама. – Она давно уже в маразме. Не помнит день рождения своего единственного внука.

Мама – человек аргументов, с ней не поспоришь. Когда Даньке было три года, свекровь его спрашивала: «Мальчик, а как тебя зовут?»

Он радостно отвечал: «Даня».

Далее следовал вопрос: «Мальчик, а сколько тебе лет?»

Сын честно отвечал и на этот вопрос.

Дальше был вопрос третий и последний: «Мальчик, а как твоя фамилия?»

Сын полностью удовлетворял ее любопытство.

Нет, ничего страшного в этом не было. Я не вредничаю и не придираюсь. Просто дело в том, что три этих сакральных вопроса она задавала ему лет до двенадцати. Он тихо зверел. Она бы продолжала интересоваться этим и дальше, пока взбешенный Данька не выкрикнул ей: «Бабушка, ты что, думаешь, за эти годы что-нибудь поменялось? Или, может, я взял псевдоним?»

Мы с мужем заржали. В голос. Тамара Аркадьевна обиделась. Сильно обиделась, надо сказать. Она вообще человек без чувства юмора. А это, на мой взгляд, полная катастрофа.

Конечно, она заявила, что сына мы воспитываем ужасно. Что он не уважает старших. Хамит и издевается. После этого, когда ее сын звонил ей – каждый вечер, кстати, она полгода не спрашивала, здоров ли ее внук.

Кстати, думаю, что назло моей маме она страстно полюбит семейство Ивасюков. Почему назло? Потому что ей, по большому счету, наплевать, как складывается у внука жизнь. И по малому тоже. Я ее не осуждаю. Она немолодой человек. Прожила нелегкую жизнь. Осталась в тридцать семь лет вдовой и одна поднимала сына. В конце концов, за мужа я должна быть ей благодарна. А так, у нее свои интересы. Соседки, сериалы и книжки Иоанны Хмелевской. Пусть будет здорова и счастлива. Свой отдых она заслужила. Вот. Я сказочно мудра и терпима.

Приезжают муж и сын. Начинается беготня. Орут оба и без конца меня дергают. Где галстук? Где носки? Какую надеть рубашку? Нет, все-таки все мужики… И галстуки, и рубашки, и носки – все давно готово. Ну что им еще от меня надо? Я рявкаю на сына. Он заявляет, что все это от волнения.

– Заволновался! – злорадно шиплю я. – Раньше надо было волноваться!

– Не понял? – Он оборачивается ко мне.

Готов к разборкам. Ну, не портить же ребенку такой день! Я смываюсь на кухню. Наконец выкатываемся из подъезда. Муж и сын вяло перебрехиваются. Повод у них находится всегда. Я толкаю мужа в бок. Он обижается. Ну, прямо дитя малое!

Едем за моей мамой. Она живет недалеко от нас. Мама – вот что такое дисциплина – уже на улице. В новом платье и с новой прической.

– Привет, жених! – бросает она внуку.

– Не понял, почему столько иронии, – вскидывается жених.

Я делаю маме знак глазами – молчи!

Язычок у нее – будь здоров! Она пожимает плечами.

Едем за Тамарой Аркадьевной. Ждем ее пятнадцать минут. Муж звонит в домофон. Свекровь выплывает. Белый костюм, белые туфли. На лице загадочная улыбка.

– И кто у нас невеста? – язвительно интересуется мама.

Данька в голос ржет. Муж смущается. В ее возрасте наряд довольно нелепый. Ну, если не невеста, то точно Снегурочка.

Свекровь садится в машину. Мама отодвигается подальше. От свекрови невыносимо пахнет «Красной Москвой». Это неистребимо. Сколько раз я дарила ей французские духи! Нет, ни за что. Ее постоянство и верность фабрике «Новая заря» восхищают.

Тамара Аркадьевна достает из сумки подарок молодым. Делает она это очень торжественно.

В ее руках конверт. Она протягивает его Даньке. Данька берет и говорит:

– Спасибо, баба Тома.

Свекровь торжественно смотрит на нас.

– Там деньги, – гордо оповещает она. – Пятьсот долларов. В валюте надежней.

Моя мама фыркает и отворачивается к окну.

Муж кидает на меня победный взор. Дескать, это вам не золотой ключик от дверцы каморки папы Карло. Я пожимаю плечами – на здоровье!

Подъезжаем к загсу. Вижу Ивасюков. На месте. Боялись опоздать. Хотя до мероприятия еще час с лишним.

Подполковница опять в обильном люрексе. Переливается на солнце и слепит глаза. На голове увесистая «башня», по бокам две заколки со стразами. Нарядная, короче. Ивасюк в форме. В смысле – военной. Мама дорогая! Торжественная пара, сказать нечего. Нюси не видно. Может, передумала?

Мы выползаем из машины. Мама стоит в стороне и закуривает сигарету. Явно не торопится упасть в объятия новым родственникам. А вот Тамара Аркадьевна спешит распахнуть свои объятия. Расставив руки, решительно двинулась на Ивасючку. Обнялись и расцеловались. Мама криво усмехается и осуждающе качает головой. Я, наверное, в свою любимую мамулю – такая же змеюка и циник.

Появляется Нюся. Как всегда, на лице гримаса недовольства. Господи, ну что на этот раз?

Оказывается, жмут туфли.

– Красота требует жертв! – не банально подбадриваю я свою почти уже невестку.

Мама так разглядывает Нюсю… В смысле – с таким лицом… Я бы на Нюсином месте предпочла испариться. А ей по барабану. Держит удар.

Я смотрю на сына. Дело в том, что Данька – красавец. Абсолютный плейбой. Рост метр восемьдесят шесть. Сложен, как римский атлет. Волосы темные, цвета спелого каштана, густющие, мягкой волной. Глаза голубые. Красивые, крупные руки. В общем, хорош, зараза. Девки сворачивают головы. Да что там девки! Тетки оборачиваются вслед.

Странно, что он такой получился. Мы с мужем довольно обыкновенные. Просто он очень удачно взял от каждого из нас все самое лучшее. Вернее, не он взял, а так распорядилась умная и щедрая природа.

Короче, Данька – красавец. А Нюся – обычная серая мышь. Мышонка. Так, кстати, часто бывает. Это сейчас он смотрит на нее затуманенным взором. А потом… Я хорошо знаю своего сына. Кобель. Однозначно. Впрочем, с его данными и повышенным женским к нему вниманием трудно было бы не стать другим.

Надо признать, что сегодня Нюся довольно хорошенькая. Все невесты хорошенькие. В той или иной степени. Чудеса нынешних технологий. Автозагар, прическа, макияж. Наращенные ресницы и ногти.

Да, добрая я тетя. Да нет, просто справедливая и объективная.

Подтягиваются гости. Тамара Аркадьевна в плотной сцепке с Ивасюками. Такое ощущение, что она ждала этой встречи всю жизнь. Мы с мамой переглядываемся.

– И правильно, что ключик, – шепчет мама. – Большего она не стоит.

Тема подарка ее немного грызет. Я киваю.

– Правда, мамочка.

У меня в сумке подарок для невестки. Мне объяснили, что так положено. Вдобавок к прочим расходам – ресторану, свадебному путешествию, покупке новой тахты для молодых.

Ну, положено, так положено. Мы купили Нюсе цепочку из белого золота с розовой жемчужинкой. По-моему, современно и элегантно.

Подруливает Лалка, кивком подбадривает меня. Я вздыхаю. Лалка треплется с моей мамой. Подъезжают Воробьевы – Таня и Женя, наши очень близкие друзья. В руках у Жени огромный букет белых орхидей, а люди они, между тем, небогатые. Мы обнимаемся и целуемся. Таня идет знакомиться с Ивасюками. Она очень хорошо воспитанная девушка. Ивасюки смотрят на всех с испугом и подозрением. Или мне кажется?

Нет моей подруги Соньки. С ней мы дружим с детского сада. Сонька отдыхает на Кубе. Я думаю, что Данькина свадьба – совсем не повод, чтобы прервать такое путешествие. Сонька ничего не потеряет и не приобретет, не побывав на нашем семейном торжестве.

Последней подплывает мужнина сестра Альбина, двоюродная сестра. Альбина – старая дева и неисправимая кокетка. Она и вправду чудна́я. Косит под девочку. Короткая юбка, глубокое декольте на изрядно подвядшей груди. Яркий макияж и высоченные, сбитые каблуки. Вид довольно жалкий и смешной. Моя мама говорит, что Альбина – городская сумасшедшая.

Альбина работает корректором в каком-то занюханном журнале типа «Заборы и калитки». И всю жизнь мечтает выйти замуж. Упорно и маниакально. При виде нового мужичка – самого, кстати, затрапезного – Альбина не в меру возбуждается. Начинает закатывать глаза, перекидывать ногу за ногу и громко смеяться, обнажая парочку проеденных золотых коронок. Мужики, даже самые никудышные, чуют опасность и быстрехонько смываются.

Наши все в сборе. Остальные подъедут в ресторан. Рядом с Ивасюками стоят две пары. Видимо, самые близкие друзья. Полковые товарищи. Тетки – один в один моя сватья. Блондинки, увы, не платиновые. Волосы цвета прелой соломы. Яркий макияж. Турецкие наряды – претензия на вечерние. В смысле – блестки, золотые и серебряные нити, воланы и кружева. Мужички тоже как братья. Наверное, образ жизни и вкусовые предпочтения создают иллюзию их «одинаковости».

Мне кажется, что они тоже встревожены. Зашуганные какие-то.

Нас приглашают в зал. Звучит старичок Мендельсон. Знакомая мелодия, а как пробивает дрожь! Как торжественно и волнительно! Все подтягиваются и тянутся гуськом друг за другом. Распорядитель расставляет нас по обе стороны брачующихся.

За длинным столом, покрытым малиновой скатертью, стоит дама. Она смотрит на нас с легким презрением, видно, как ей все осточертели!

«Странно, – думаю я. – Так изменились времена, страна и мода, а дама в загсе все та же. Корпулентная, важная. С высоким начесом и брошкой на пышной груди. Точно такая же была и у нас на свадьбе. Двадцать пять лет назад. Что-то меняется в нашей жизни, а что-то – величина постоянная».

Дама произносит торжественную речь. Мы с Ивасючкой дружненько ревем. Скованные одной цепью. Лично мне жалко моего дурачка. Хотя мой дурачок остается при мне. А ее птичка таки упорхнула. Бедная подполковница! Мне ее искренне жаль. Отпускать родного ребенка в лапы злобной свекрови.

В том, что я злобная свекровь, я уже ни секунды не сомневаюсь.

У ресторана толпа – все собрались. Наша изрядно поредевшая родня, парочка школьных подруг и коллег по работе – моих и мужниных. Ивасюки бросаются к своим. Зоя возбужденно знакомит меня с родственниками. Это тетя из Волгограда, это сестра из Питера. А это брат из Вологды. Кто-то пытается целоваться. Моя мама стоит с Лалкой в сторонке. Скурилась, по-моему, вконец. А впереди еще целый вечер, и у мамы гипертония. А вот свекровь со всеми обнимается и целуется. Ей все очень нравятся. Муж вздыхает и пытается ее оттянуть. Альбина плотоядно облизывает губы. Незнакомых мужиков море! Может, что-то выгорит? Я ей искренне этого желаю. Честное слово!

Входим в зал и рассаживаемся. Все замечательно – и зал украшен, и стол обилен. Официанты расставляют цветы. Молодые принимают подарки. К ним, расталкивая всех, бросается с большой картонной коробкой Альбина. Она виснет на Даньке, теребит Нюсю. И, наконец, вскрывает коробку, перевязанную розовой капроновой лентой. По-моему, той, которая украшала детское одеяльце, когда крошку Альбину счастливый папа забирал из роддома.

Она торжественно достает то, что лежит в коробке. Судя по виду коробки, я начинаю нервничать и ожидать худшего.

Но такого не ожидала даже я, знающая Альбину четверть века.

Она держит в руках грузинскую чеканку. Грустная девушка в народном головном уборе в профиль. Сюжет известный и самый банальный. Предполагаю, что грузинская девушка – ровесница Даньки. Или чуть постарше. А что, в свете не самых лучших отношений с дружественным народом, вполне возможно, что это уже раритет. Или даже антиквариат.

Сты-до-ба! Климактерическая идиотка! Позор семьи! Ивасюки переглядываются. Данька красный как рак. Нюся усмехается. Я вполне на ее стороне. Даже свекровь в ступоре. А моя мама близка к обмороку.

Мы не корыстные и не расчетливые люди! Нам ничего не надо, ей-богу! Нам вполне хватает на жизнь и даже на небольшие удовольствия! Мы понимаем, что Альбина живет на небольшую зарплату. Мы не ждем от нее ценных подарков! Мы поймем и не осудим, если она подарит просто букет цветов или набор кухонных полотенец.

Но только не так! Не так унизительно! Лучше ничего, чем это! Противно и стыдно. Даже не смешно! Или все-таки смешно? Конечно, смешно. Но и противно тоже.

Дальше все с аппетитом закусывают. Поднимают бокалы. Произносят тосты. Я замечаю, что Нюся надела наш подарок. Значит, понравился. Уже приятно. Я тоже говорю тост. В нашей семье отдуваюсь на торжествах всегда только я. Муж говорит, что у меня лучше получается. Интересно, откуда он знает, если сам ни разу не пробовал?

Я говорю расхожие фразы. Желаю здоровья, любви и взаимопонимания. Кто меня знает – удивлен. Обычно мои тосты велеречивы, продолжительны и остроумны. А здесь я сдержанна и банальна.

Потому что говорить другое просто неохота. К чему перепрыгивать через себя? Поживем – увидим. Продержатся хотя бы лет пять, вот тогда разольюсь соловьем.

Если кто-то еще будет меня слушать.

Потом встает Ивасюк. Он говорит рублеными, но искренними фразами. Его голос дрожит, в глазах слезы. Оказывается, он мечтает о внуках. Меня это почему-то удивляет. Как-то мы с ним, похоже, и в этом вопросе не совпадаем.

Один из гостей со стороны Ивасюков кричит: «Горько!» Молодые нехотя поднимаются со стульев. Представители Российской армии начинают считать. Хором и громко – раз, два, три. И так далее.

Данька с испугом оглядывается на меня. Я недобро усмехаюсь. А ты как думал?

Прерывает эту бурную вакханалию Нюся. Она говорит: «Хватит!» – и садится за стол. Данька облегченно вздыхает. Я почти люблю Нюсю.

Потом все курящие выходят на широкий балкон. Курить на воздухе полезней. Я слышу, как полковой товарищ Ивасюка пытает Даньку, почему он не отдал долг Родине. Данька вяло отбрехивается. Я вступаю первой скрипкой. Объясняю, что военным нужно родиться. Что не все могут служить. Что наша армия в плачевном состоянии. Что я не собираюсь рисковать жизнью единственного сына. И вообще, у него плоскостопие.

Дядька хмурит брови. Он явно мной недоволен. На Даньку смотрит с легким презрением. Мы его разочаровали. Он грозит мне пальцем и говорит:

– Ну, дамочка!

Нюся на нашей стороне. Она шипит:

– Хватит, дядя Дима! – И утягивает Даньку в зал.