Джентльмены удачи E-Book

Виктория Токарева

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Кинозал
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 319

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Виктория Самойловна Токарева – известный писатель и сценарист, знакомый российским зрителям по любимым фильмам «Джентльмены удачи», «Мимино», «Шла собака по роялю», «Ты есть…», «Шляпа» и др. Произведения Токаревой переведены на многие языки, а ее творчество отмечено престижными литературными премиями. В 1990-е годы Токарева вошла в список десяти самых издаваемых в России авторов. Ее первый рассказ – «День без вранья» – увидел свет в 1964 году, и вскоре по его мотивам был снят художественный фильм («Урок литературы», 1968) с Евгением Стебловым в главной роли. А спустя три года на экраны вышла кинокомедия «Джентльмены удачи» (1971), ставшая лидером советского кинопроката и одним из самых популярных фильмов в истории советского кинематографа. Фильм завоевал любовь миллионов зрителей, и многие фразы из него стали крылатыми. Сценарий к фильму Виктория Токарева написала совместно с Георгием Данелией, а главные роли блестяще исполнили Евгений Леонов, Георгий Вицин, Савелий Крамаров и Раднэр Муратов. Помимо «Джентльменов удачи» в настоящее издание вошли и другие известные произведения Виктории Токаревой, которые были экранизированы.

Leseprobe

Оглавление

Джентльмены удачи. Киноповесть (В соавторстве с Георгием Данелией)

Шла собака по роялю

День без вранья

Ехал Грека. Повесть

Инструктор по плаванию

Сто грамм для храбрости

Я есть. Ты есть. Он есть. Повесть

Оформление обложки Владимира Гусакова

Токарева В.

Джентльмены удачи : рассказы, повести / Виктория Токарева. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024.

ISBN 978-5-389-27378-8

16+

Виктория Самойловна Токарева — известный писатель и сценарист, знакомый российским зрителям по любимым фильмам «Джентльмены удачи», «Мимино», «Шла собака по роялю», «Ты есть…», «Шляпа» и др. Произведения Токаревой переведены на многие языки, а ее творчество отмечено престижными литературными премиями. В 1990-е годы Токарева вошла в список десяти самых издаваемых в России авторов. Ее первый рассказ — «День без вранья» — увидел свет в 1964 году, и вскоре по его мотивам был снят художественный фильм («Урок литературы», 1968) с Евгением Стебловым в главной роли. А спустя три года на экраны вышла кинокомедия «Джентльмены удачи» (1971), ставшая лидером советского кинопроката и одним из самых популярных фильмов в истории советского кинематографа. Фильм завоевал любовь миллионов зрителей, и многие фразы из него стали крылатыми. Сценарий к фильму Виктория Токарева написала совместно с Георгием Данелией, а главные роли блестяще исполнили Евгений Леонов, Георгий Вицин, Савелий Крамаров и Раднэр Муратов. Помимо «Джентльменов удачи» в настоящее издание вошли и другие известные произведения Виктории Токаревой, которые были экранизированы.

© В. С. Токарева, 2024

© Оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®

Джентльмены удачи

Киноповесть(в соавторстве с Георгием Данелией)

По желтой среднеазиатской пустыне шагал плешивый верблюд. На верблюде сидели трое в восточных халатах и тюбетейках. За рулем (то есть у шеи) восседал главарь — вор в законе и авторитет по кличке Доцент. Между горбами удобно устроился жулик средней руки Хмырь, а у хвоста, держась за горб, разместился карманник Косой.

Ехали молча, утомленные верблюжьей качкой.

Жуликам повстречался старик-узбек.

— Салям алейкум! — заорал Косой, обрадовавшись новому человеку.

— Алейкум салям, — отозвался старик.

— Понял... — с удовлетворением отметил Косой.

Старик продолжал свой путь, а жулики свой.

— Хмырь, а Хмырь, — Косой постучал соседа по спине, — давай пересядем, а? У меня весь зад стерся. Доцент, а Доцент! Скажи ему!

— Пасть разорву! — с раздражением отозвался Доцент.

— Пасть, пасть, — тихо огрызнулся Косой.

В песке торчал колышек, а на нем табличка в виде стрелы:

«АРХЕОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ № 13. 2 км».

Жулики спешились.

— Уложи верблюда, — распорядился Доцент и стал карабкаться на вершину бархана.

— Ляг! — приказал Косой верблюду. — Ложись, дядя!

Верблюд не обратил на приказ никакого внимания.

Он стоял, старый и высокомерный, перебирая губами.

— Слышь? Кому говорят? Ложись, скотина. Пасть разорву!

Верблюд оттопырил губу и плюнул в лицо Косому.

— А-а!! — завопил Косой. — Ты что, дурак, шуток не понимаешь?!

— Тихо ты! — одернул Доцент с бархана. С высоты он оглядывал перспективу в полевой бинокль.

До самого горизонта лежала пустыня, как застывшее море. Потом, приближенные биноклем, выступили какие-то древние развалины, палатки, люди...

Стояла ночь. Над пустыней взошла луна.

— Пора, — сказал Доцент.

Он лег на живот и пополз по-пластунски. Хмырь тоже лег и пополз. Далее следовал Косой, а за ним безмолвно и преданно зашагал верблюд.

— Доцент, а Доцент, — растерянно позвал Косой. — Верблюд...

— Гони! — приказал Доцент, обернувшись.

Косой встал, и его лицо оказалось вблизи от верблюжьей морды. Верблюд узнал Косого и оттопырил губу...

— А ну тебя... — Косой махнул рукой и побежал догонять товарищей. Верблюд не отставал.

Возле входа в древнюю усыпальницу дежурил сторож. Он сидел на камне, положив берданку на колени.

За его спиной послышались шорохи. Сторож обернулся, но не успел ничего увидеть, потому что его схватили, повалили, связали и засунули в рот кляп...

Сухо щелкнула в замке отмычка. Заскрипела дощатая дверь, наспех сколоченная археологами. Жулики ступили в усыпальницу.

Жидкий свет фонарика выхватил из темноты каменный свод, гробницу, дощатый стол. На столе тускло мерцал золотом древний шлем...

— Порядок, — тихо сказал Доцент.

«У-у-уа!» — вдруг прорезало тишину ночи.

— Верблюд! — выдохнул Хмырь, цепенея от страха. — Заткни ему глотку! — приказал он Косому.

— Да ну его! Он кусается!

Из палатки археологов выглянул бородатый ученый, профессор Мальцев. Пошел по направлению к усыпальнице.

— Кто тут? — крикнул он в темноту.

Доцент выхватил нож и застыл, прижавшись к двери.

— Доцент, а Доцент, спрячь перо! — испуганным шепотом умолял Косой. — Не было такого уговора...

— Глаза выколю! — прохрипел Доцент.

На полдороге профессор остановился.

— Опять эти кошки... — пробормотал он и беззлобно припугнул: — Кыш!

Евгений Иванович Трошкин — заведующий детским садом № 83 Черемушкинского района Москвы — стоял у себя дома в ванной комнате и брился электробритвой, вглядываясь в свое лицо.

Он привык к своему лицу, не находил в нем ничего выдающегося и, уж конечно, не мог знать, что как две капли воды похож на вора-рецидивиста по кличке Доцент. Только Трошкин в отличие от Доцента был лыс.

Он кончил бриться и вышел на кухню. Здесь над тарелкой манной каши колдовали две женщины — мама и бабушка.

Трошкин сел, подвинул к себе тарелку с кашей и развернул свежую газету. Мама и бабушка присели напротив и с благоговением смотрели на него.

— Во! Опять насчет шлема, — сказал Трошкин, найдя что-то в газете, и прочел: — «Начальник археологической экспедиции профессор Мальцев Н. Г. предполагает, что пропавший шлем относится к четвертому веку до нашей эры и является тем самым шлемом Александра Македонского, который, по преданию, был утерян им во время индийского похода...»

— Какое безобразие! — сказала мама.

— Найдут, — успокоил Трошкин.

— Не найдут! — с жаром возразила бабушка. — Вон у Токаревых половичок пропал — нужная вещь, и то не нашли!..

А во Всесоюзном угрозыске, в своем кабинете, полковник Верченко показал профессору письмо и отложил в сторону.

— Союз архитекторов, коллектив Тульского оружейного завода, отдел культуры ЮНЕСКО... Уже и ЮНЕСКО подключили?

Мальцев кивнул.

— Товарищ профессор! — взмолился Верченко. — Ну зачем вы все это организовываете?! Неужели вы думаете, что мы без этих писем не будем искать ваш шлем? Это же наша работа...

— Да-да, понимаю, — согласился Мальцев.

— Вот и хорошо, — умиротворенно похвалил полковник. — Давайте я вам отмечу пропуск, а то вас так не выпустят... Мы будем держать вас в курсе...

— Спасибо, только один маленький вопросик... Я вчера говорил с профессором Лаусоном из Кембриджского университета. Он сказал, что, если понадобится, он может по своим каналам подключить к розыску Интерпол...

Верченко нажал кнопку, сказал в селектор:

— Славина ко мне! Вы бы лучше вместо того, чтобы звонить по Интерполам, охраняли свои находки как следует, а не бросали где попало! — упрекнул он Мальцева.

— У нас сторож был...

— «Сторож»! — передразнил полковник. — Это для вас шлем — историческая ценность. А для жуликов это просто кусок золота... Они могут его переплавить, распилить, наконец, продать за границу...

— О-о-о! — застонал профессор.

Вошел лейтенант Славин, белобрысый, подтянутый, и положил на стол папку.

— Личности преступников установлены. — Полковник достал из папки снимки. — Ермаков, Шереметьев, — на стол легли тюремные фото Косого и Хмыря, — Белый. — он показал фотографию Доцента. — Рецидивист, очень опасный преступник...

— Можно? — Мальцев взял у полковника снимок, вгляделся. — Отвратительная рожа... — чуть не плача от ненависти, сказал он. — Вы их поймаете?

— Безусловно, — заверил Верченко.

— Спасибо, — благодарно кивнул Мальцев и встал, но тут же вкрадчиво предложил: — А может, Глебу Иванычу позвонить?

— А что Глеб Иванович?! — раздражаясь, воскликнул полковник. — Я, конечно, очень уважаю Глеба Ивановича, но он тоже не Господь Бог и не гончая собака!

Зазвонил телефон. Полковник схватил трубку.

— Верченко слушает! — казенно и раздраженно отозвался он, и вдруг лицо его переменилось и голос стал приветливым. Он даже встал: — Да, Глеб Иваныч... Ну конечно, Глеб Иваныч!.. Так точно, Глеб Иваныч!..

Профессор на цыпочках вышел из кабинета и прикрыл за собой дверь...

В проходной он отдал пропуск, вышел на заснеженную московскую улицу и, увидев подходивший к остановке автобус, бросился за ним...

В автобусе сдавленный со всех сторон современниками профессор еле вытащил из кармана пятак.

— Передайте, пожалуйста, — вежливо постучал он в спину впереди стоящего гражданина.

Гражданин обернулся, и рука Мальцева застыла в воздухе: прямо перед ним в пыжиковой шапке стоял его злейший враг — Доцент!

Грабитель взял из пальцев профессора пятак, передал дальше.

— Полундра! — предупредил себя ошеломленный Мальцев.

Автобус остановился, дверцы разомкнулись, грабитель вышел. Мальцев ринулся за ним.

Профессор преследовал, как заправский детектив, теряясь в толпе, пытаясь остаться незамеченным, хотя преследуемый не обращал на него никакого внимания. Он свернул в переулок и скрылся за оградой. На воротах была вывеска:

«ДЕТСКИЙ САД № 83»

Мальцев прижался носом к стеклу. В окне был виден бандит, застегивающий пуговицы белого халата, и женщина в белой шапочке. Она что-то говорила ему, и тот рассеянно посмотрел в окно.

Мальцев моментально присел, боясь быть увиденным.

— Плохо едят! — жаловалась Трошкину молодая воспитательница Елена Николаевна.

Трошкин вошел в столовую. За столиками дети скучали над манной кашей. Оглядев ребят, Трошкин громко объявил:

— Товарищи! Завтрак в детском саду сегодня отменяется!

— Ура-а-а! — восторженно закричали «товарищи».

— ...Мы совершим полет на космической ракете на Марс. Командором назначается Дима. Дима, ты сегодня командор. Прошу взять в руки космические ложки. Подкрепитесь основательно. До обеда ракета не вернется на Землю.

Дети судорожно схватили ложки и стали запихивать в рот «космическую» манную кашу.

— Гениально! — прошептала Елена Николаевна.

В это время дверь в столовую приотворилась, заглянул участковый милиционер.

— Евгений Иванович, можно вас на минуточку? — виноватым шепотом попросил он.

— Здравствуй, Петя, — поздоровался Трошкин. — Ты извини, я сейчас занят.

— Вот тут гражданин настаивает, — виновато сказал Петя, и в тот же момент из двери на середину столовой с такой стремительностью, будто им выстрелили, вылетел Мальцев.

Он схватил Евгения Ивановича за горло и заорал:

— Попался!

— Пустите! Вы что, с ума сошли?! — пытался вырваться Трошкин.

— Отдавай шлем, подлец! Ты Доцент, а я профессор!..

В подмосковном дачном поселке за низким заборчиком, заваленный до окон снегом, стоял летний садовый домик. Оттуда доносилась песня:

Стучат колеса, и поезд мчится,Стучат колеса на ветру-у...И всю дорогу мне будет снитьсяШикарный город на южном берегу...

Хмырь и Косой пировали за дощатым столом. Перед ними стояла начатая бутылка «Московской» и лежали соленые огурцы на газетке.

— За Доцента! — Косой поднял стакан.

— Да, это тебе не мелочь по карманам тырить, — авторитетно заметил Хмырь. — Теперь тысяч по сто каждому обломится.

Они чокнулись и выпили.

— А что ты с ними будешь делать? — поинтересовался Косой.

Хмырь не ответил, усмехнулся снисходительно — было ясно, что он найдет деньгам достойное применение.

— А я машину куплю с магнитофоном, — размечтался Косой, — пошью костюм с отливом и — в Ялту! — Во все горло он запел:

Я-я-ялта, где растет голубой виноград.Ялта, где цыгане ночами не спят,Ялта, там, где мы повстречались с тобой,Там, где море шумит о прибрежный гранит,Поет прибой...

В ворсистом пальто и каракулевой шапке пирожком, со спортивной сумкой в руках Доцент медленно шел по тропинке среди заснеженных сосен. Поселок дышал тишиной и покоем, и Доцент, казалось, был покоен и тих, но все до последней клеточки было напряжено в нем...

У калитки он остановился, постоял несколько секунд, потом вдруг резко обернулся: никого...

Доцент быстро вошел в домик.

— Ну? — встрепенулся Хмырь.

— Толкнул? — спросил Косой.

— Толкнул... грузовик с откоса, — пробурчал Доцент, зачем-то отодвигая комод. — Рыбу я ловил.

— Рыбу? — удивился Хмырь. — Какую рыбу? Где?

— На дне. В проруби у лодочной станции...

Доцент достал из-за комода пистолет и сунул его за пояс.

— Пушка!! — вытаращил глаза Косой. — Зачем она тебе?

— Ты, Косой, плавать умеешь? — спросил Доцент.

— Куда плавать?

— Ну нырять...

— Это щас, что ли? В такую холодину? Не было такого уговора! Пусть Хмырь ныряет!

— Засекли нас, — серьезно сказал Доцент.

— С чего ты взял? — испугался Хмырь.

— Чувствую. Я всегда чувствую. Расходиться надо. — Он подошел к столу. — Встретимся завтра в семь у Большого театра...

Он взял бутылку и стал пить прямо из горлышка.

— Ни с места! — раздался отчетливый приказ.

— Все! Кина не будет, электричество кончилось! — отозвался Косой и первым поднял руки.

Нам не страшен Серый Волк,Серый Волк, Серый Волк! —

пели три «поросенка» в костюмах и масках: в детском саду № 83 шла подготовка к Новому году.

Дети сидели на стульчиках, как зрители, аккомпанировал на рояле Евгений Иванович Трошкин.

— Хорошо, — похвалил он и похлопал в ладоши. Дети тоже захлопали. — Теперь Серый Волк!

Из-за занавеси вышел худенький и робкий Серый Волк и тоненьким голосом затянул:

Я злой и страшный Серый Волк,Я в поросятах знаю толк...

— Не так, Дима. Вот смотри... — сказал Трошкин, поднимаясь с места.

Он снял с Димы маску волка, надел ее на себя и, моментально преобразившись в волка, зарычал:

— Р-р-р...

В дверь заглянула воспитательница Елена Николаевна:

— Евгений Иваныч, там этот... ненормальный пришел...

Профессор Мальцев ждал Трошкина в кабинете заведующего.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Трошкин. Садитесь, — любезно предложил он.

Трошкин сел напротив Мальцева.

— Грабителей я поймал! — сообщил профессор.

— Поздравляю.

— Не с чем. Шлема при них не оказалось — я там все перерыл. А где он, они не говорят. Молчат.

— Продали, наверное, — предположил Трошкин.

— Может быть. А может, и спрятали. Теперь это можете выяснить только вы!

— Я? — удивился Трошкин. — Каким образом?

— А вот каким... — Мальцев достал из портфеля фотографию, спрятал за спину. — Закройте глаза! — потребовал он.

— Зачем?

— Закройте, не бойтесь!

— А я и не боюсь.

Трошкин зажмурился. Мальцев быстро вытащил из-за спины портрет Доцента, закрыл ладонью его лоб, чтобы скрыть челку, и скомандовал:

— Можно!

Трошкин открыл глаза.

— Кто это? — спросил профессор.

— Не знаю, — пожал плечами Трошкин.

— Это вы!

— Да, вроде я... — неуверенно согласился Трошкин.

— Ага! — обрадовался Мальцев. — А это вовсе и не вы!

Он убрал ладонь, открывая доцентовскую челку.

— Да, не я... — еще больше удивился Трошкин.

— Так вот, дорогой мой, я вам приклеиваю парик, рисую татуировки и сажаю в тюрьму! Согласен?

— Зачем? — растерялся Трошкин.

— Родная мать не отличит, кто есть кто! — Профессор забегал по кабинету. — Это моя идея! — похвастал он.

— Ничего не понимаю, — сказал хмуро Трошкин.

— Суд уже был, — сообщил Мальцев. — Тем двоим дали по четыре года. Они так, мелочь... А этому, — профессор ткнул в портрет, — восемь! Отвратительная личность, мародер! У него еще и пистолет был... Так те двое сидят в Средней Азии, а этот под Москвой. Теперь ясно?

— Нет! — отрезал Трошкин.

— Господи! — развел руками Мальцев. — Я сажаю вас к этим. — Он указал на дверь, вероятно, подразумевая под дверью Среднюю Азию. — Они думают, что вы — он! — Профессор ткнул в портрет. — И вы узнаете у них, где шлем! Татуировки сделаем ненастоящие, я договорился с НИИ лакокраски, мне обещали несмывающиеся! Согласны?

— Не согласен.

— Почему? — растерялся Мальцев, не ожидавший такого поворота.

— У меня работа, дети. Елка на носу. Пусть милиция этим занимается, пусть еще раз у них спросит. И вообще... — Трошкин поморщился. — Не получится это у меня. Да и неэтично...

— Этично — неэтично! — передразнил профессор. — У нас вот с ними цацкаются, перевоспитывают, на поруки берут. А надо как в Турции в старину поступали: посадят вора в чан с дерьмом — так, что только голова торчит, — и возят по городу. А над ним янычар с мечом. И через каждые пять минут он ка-ак вж-жж-жик!.. мечом над чаном, — Мальцев с удовольствием полоснул ладонью воздух, — так что, если вор не нырнет — голова с плеч! Вот он весь день в дерьмо и нырял!

— Так то Турция, там тепло... — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.

...А через год попал я в слабосилку.Все оттого, что ты не шлешь посылку, —

пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.

Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца:

— У-у... Глаза выколю!

Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.

— Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень — меньше помнется.

— Ладно.

— Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! — крикнула бабушка маме.

— Мама! — позвала мама из кухни. — У тебя пирожки горят!

Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда...

Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.

Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.

— Убегать? — спрашивал Славин.

— Канать, обрываться.

— Правильно... Сидеть в тюрьме?

— Чалиться.

— Квартирная кража?

— Срок лепить. Статья сто сорок пятая.

— Ограбление?

— Гоп-стоп. Статья двадцать шестая.

— Девушка?

— Маруха, шалава, шмара.

— Нехороший человек?

— Падла.

— Хороший человек?

Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.

— Сейчас... — Он нашел в книжке нужное слово. — Зараза, — прочитал он и удивился: — Да, точно, зараза!

По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский газик.

— Очень похож! — говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.

— Поработали, — похвастал Славин. — А волосы?

— А что волосы? — не понял Бейсембаев.

— Парик! — торжествующе сказал Славин.

— Можно? — спросил майор.

— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.

Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.

— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спецклей! Голову мыть можно!

— Очень натурально, — опять похвалил майор.

— Скажите, Хасан Османович, — спросил Славин. — Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?

— Да как вам сказать... — Майор уклончиво улыбнулся. — Можно догадаться...

— Почему? — встревожился Славин.

Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:

— Этот добрый, а тот злой...

Раздвинулись массивные ворота, и газик въехал в тюремный двор.

— Вот ваша «палата». — Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.

— А где моя кровать? — спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.

— Нары! — поправил Славин. — Вы должны занять лучшее место.

— А какое здесь лучшее?

— Я же вам говорил — возле окна! Вот здесь...

— Но тут чьи-то вещи.

— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю...» Помните?

— Помню, — с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельсу.

— Ну все! — заторопился Славин. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился: — Если начнут бить — стучите в дверь...

Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:

— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — зараза...

В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий — Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.

Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.

От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.

— Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!

— Ты... это... того... — забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.

— Чего — «того»? — наступал Али-Баба.

— Не безобразничай, вот чего...

— Это ж Доцент!! — вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу: — А ну канай отсюда!..

— Канай! — обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. — Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!

— Так бы и сказал... — проворчал Али-Баба и поплелся в угол.

Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.

— Мальчик, — раздался вдруг сиплый голос, — а вам не кажется, что ваше место у параши?..

Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.

— Это Никола Питерский, — шепотом предупредил Трошкина Хмырь. — Пахан. Вор в авторитете.

Заключенные замерли в напряженном ожидании.

— Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! — вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского...

— Ну ты чего, чего... — забеспокоился Никола, пятясь к двери.

— Р-р-р-р! — свирепо зарычал Трошкин так, как рычал в детском саду, когда изображал волка, и снова подпрыгнул, выкинул вперед два пальца на уровне глаз жертвы. — Р-р-р!

— Помогите! — заорал Никола, его нервы не выдержали, и он отчаянно забарабанил в дверь локтями и пятками. — Спасите! Хулиганы зрения лишают!!

И в ту же секунду распахнулась дверь: за нею стояло все тюремное начальство во главе с Бейсембаевым.

Майор сразу понял расстановку сил...

— Извините... — вежливо сказал он, ко всеобщему изумлению жуликов, и удалился, осторожно прикрыв за собой дверь.

В камере ярко горела электрическая лампочка. Заключенные спали. Трошкин сел на своей постели.

— Эй, Косой! — тихо позвал он и потолкал спящего Косого в бок.

— А-а-а! — завопил Косой, просыпаясь и затравленно оглядываясь. Но, увидев вокруг себя родную обстановку, успокоился. — Чего? — недовольно спросил он.

— Спокойно! — грозно предупредил Трошкин. — Куда шлем дел, лишенец? А?

Проснулся и Хмырь. Тоже сел на своей койке.

— Я? — удивился Косой. — Он же у тебя был!

— Да? А тогда куда я его дел?

— А я откуда знаю!

— Пасть разорву!

— Да ты что, Доцент, — вступился за Косого Хмырь. — Откуда ж ему знать, где шлем? Ты его все время в сумке носил — как уходил с сумкой, так и приходил с сумкой. А когда нас взяли, там, оказалось, его и нет.

Трошкин задумался.

— Сам потерял куда-то, — обиженно сказал Косой. — И сразу — Косой. Как чуть что, так Косой, Косой...

— Ты что, не помнишь, что ли? — спросил Трошкина Хмырь.

— В том-то и дело, — озадаченно сказал Трошкин, понимая всю серьезность полученной информации. — В поезде я с полки упал башкой вниз. Вот тут помню, — он постучал по правой стороне головы, — а тут ни черта! — Он постучал по левой.

Косой с интересом посмотрел на ту половину, которая ни черта.

— Побожись! — сказал он.

— Вот век мне воли не видать! — побожился Трошкин. — Как шлем взяли — помню, как в Москву ехали, помню, суд помню, а в середине — как отрезало!

— Так не бывает! — не поверил Хмырь. — Тут помню, там не помню...

— Бывает! — неожиданно поддержал Трошкина Косой. — Я вот тоже раз надрался, проснулся в милиции — ничего не помню! Ну, думаю...

— Да подожди ты! — оборвал его Хмырь. Приблизившись к Трошкину, он умоляюще заговорил: — Послушай, Доцент! Вот ты меня мало знаешь, так у людей спроси — я вор честный. Скажи, где шлем! Мы тебе твою долю всю сохраним — век воли не видать — всю до копеечки!..

— Значит, и вы не знаете... — огорчился Трошкин. — Как же мы его найдем?.. — задумчиво проговорил он.

— И как в Москву приехали, не помнишь? — с любопытством спросил Косой.

— А что в Москве? — заинтересовался Трошкин.

— Поселились в каком-то курятнике. — Косой сел напротив и для убедительности показал руками, какой был курятник.

— Ну а потом?

— Дядя к тебе какой-то приезжал, во дворе вы с ним толковали.

— Чей дядя? — оживился Трошкин.

— Ты говорил: гардеробщиком он в театре Большом...

— А дальше?

— К барыге ездили.

— Куда?

— На бульвар, где машины ходят. — Косой показал, как ходят машины.

— Какой бульвар?

— Адреса не назову, а так помню...

— Слушайте — заткнитесь, пожалуйста! — попросил из другого угла камеры Али-Баба. — Устроили тут ромашку: помню, не помню... Дайте спать!..

«Заканчивается посадка в самолет номер шестнадцать девятьсот семнадцать, отлетающий рейсом шестьдесят вторым Ашхабад — Москва. Просим отлетающих занять свои места!» — объявлял по радио диктор аэропорта.

Трошкин, Славин и Бейсембаев стояли у трапа Ту-104. Прощались.

— Ну, счастливо оставаться! — Славин протянул майору руку.

— Всего доброго, — улыбнулся Бейсембаеву и Трошкин. Он был уже без парика, в обычном костюме, в своем прежнем трошкинском обличье. — Извините, что напрасно потревожили.

— Это вы извините, — улыбнулся Бейсембаев.

Славин и Трошкин поднялись по трапу последними, и стюардесса закрыла дверь самолета. Трап отъехал.

— ...время нашего полета — четыре часа сорок минут, — объявляла в самолете синеглазая стюардесса. — А сейчас я попрошу всех пристегнуть ремни и не курить!

— А какая разница во времени с московским? — спросил Трошкин у Славина.

— Три часа. — Славин удобнее устроился в кресле и откинул спинку.

— Так, выходит, мы в Москве будем в двенадцать? — обрадовался Трошкин. — Я еще на работу успею.

Шум моторов внезапно прекратился. В проходе снова показалась стюардесса.

— Товарищи, кто здесь Трошкин? — спросила она.

— Мы, — сказал Трошкин.

— Вас просят выйти.

Трошкин и Славин, недоумевая, двинулись следом за стюардессой. Она открыла дверь, и они увидели подъезжающий к самолету автотрап. А на трапе, как памятник на пьедестале, величественно стоял профессор Мальцев в светлой дубленке.

Официантка поставила на столик, за которым сидели Мальцев, Трошкин и Бейсембаев, четыре дымящиеся пиалы. За стеклянными стенами ресторана было видно летное поле, самолеты, поблескивающие на солнце.

Все с удовольствием принялись за еду, кроме Трошкина — он отодвинул от себя пиалу, сказал:

— Я дома пообедаю.

Профессор перестал жевать и уставился на Трошкина.

— Следующим рейсом я улетаю! — твердо сказал тот.

— Какая безответственность! — воскликнул Мальцев. — Какое наплевательское отношение к своему делу!

— Мое дело — воспитывать детей, — сдержанно напомнил Трошкин, — а не бегать с жуликами по всему Советскому Союзу.

Мальцев бросил ложку.

— Меня вызывает полковник, — он повернулся к Бейсембаеву, — и говорит: операцию прекращаем. Почему? — говорю я. — Если эти двое не москвичи и не знают названия улиц, они могут показать их на месте! Устроим им ложный побег, и они помогут нам определить все возможные места нахождения шлема! А он мне говорит: нельзя...

— Правильно, — сказал Трошкин.

Профессор молча царапнул по нему глазами.

— Ладно, думаю, — продолжал он. — Беру нашего вице-президента, отрываю его от работы, едем в ваше министерство. Ну то, се — наконец получаю разрешение. — Профессор вытащил из папки бумагу, потряс ею в воздухе. — Представляете, как все это сложно!

— Представляю, — сказал Бейсембаев. — Я двадцать пять лет работаю в системе и первый раз слышу, чтоб мы сами устраивали побег.

— А шлем, между прочим, тысячу шестьсот лет искали и тоже первый раз нашли!

— А я что? — сдался Бейсембаев. — Приказ есть, я подчиняюсь!

— Я бросаю все дела, беру это разрешение, — продолжал Мальцев, — лечу сюда, хватаю такси, мчусь к вам в Ахбулах, отпускаю такси, бегу в тюрьму, мне говорят: «Они уехали на аэродром». Лечу обратно с преступной скоростью, останавливаю самолет в воздухе, а он говорит: не хочу!

— Не хочу! — подтвердил Трошкин.

— Видите? — с мрачным удовлетворением проговорил Мальцев, впиваясь глазами в Бейсембаева. — Не страшен враг — он может только убить! Не страшен друг — он может только предать. Страшен равнодушный! С его молчаливого согласия происходят и убийство, и предательство!

— И я б на его месте боялся! — вступился за Трошкина Славин. — Они могут разбежаться, своровать, убить...

— Не в этом дело, — сказал Трошкин. — У меня сто детей каждый год, и у каждого мамы, папы, дедушки, бабушки. Меня весь Черемушкинский район знает, а я буду разгуливать с такой рожей да еще в такой компании!

— Кстати, о бабушках, — вдруг спохватился Мальцев. — Где у меня тут был пакетик? — забеспокоился он. — Ну только сейчас я держал в руках такой целлофановый пакетик...

— Вы на нем сидите, — подсказал Бейсембаев.

Мальцев приподнялся, вытащил из-под себя сплющенный пакет, протянул его Трошкину.

— Бабушка прислала вам пирожков, — сказал он. — Сегодня утром я забегал к вашим.

— Спасибо, — вздохнул Трошкин.

На стене цементного завода в строительной зоне исправительно-трудовой колонии висел лозунг:

«ЗАПОМНИ САМ, СКАЖИ ДРУГОМУ, ЧТО ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К ДОМУ».

А под лозунгом в составе своей бригады трудились Хмырь и Косой, укладывая шлакоблоки в штабеля.

— О! Появился! — сказал вдруг Косой.

Хмырь обернулся: по двору от проходной понуро шел Трошкин-Доцент.

— Ты где был? — подозрительно спросил Хмырь подошедшего Трошкина.

— В больнице.

Хмырь многозначительно посмотрел на Косого.

— Понятно, — сказал он и принялся за свои шлакоблоки.

— Что тебе понятно? — спросил Трошкин.

— Все понятно... Золото со шлема врачу на зубы толкал, вот чего! — выкрикнул Хмырь.

— Не по-воровски поступаешь, Доцент, — упрекнул Косой.

— Ну вот что, — спокойно сказал Трошкин. — В десять ноль-ноль у арматурного склада нас будет ждать автоцистерна. Шофер — мой человек. Возле чайной в стоге сена для нас спрятаны деньги и все остальное...

— Бежать?! — спросил Хмырь. — Я не согласный. Поймают.

— И я, — сказал Косой. — Как пить дать застукают!

Лейтенант Славин заглянул в пустую автоцистерну с надписью «Цемент». Там было темно, уныло, пахло сыростью.

— Н-да... — сказал он. — Неудобный вагончик.

— Тут недалеко, потерпят, — отозвался снизу шофер.

— Повторите задание! — сказал Славин, спрыгивая на землю.

— Занять позицию, чтоб меня было не заметно. Когда увижу, что трое залезли в цистерну, — выехать, не заправляясь цементом, к Али-Бакану. На развилке возле чайной остановиться и идти пить чай, пока эти не вылезут. А дальше...

— А дальше разбегутся они все к чертовой матери! А кто будет отвечать? Славин!.. Выполняйте!

— Нет, — сказал Хмырь.

— Нет, — сказал Косой.

— Ну бывайте! — попрощался Трошкин. — Деньги ваши стали наши... — Зайдя за угол, он облегченно и с наслаждением потянулся, засунул руки в карманы и, насвистывая песенку трех поросят, зашагал к проходной.

Когда работавший Али-Баба случайно оглянулся, он увидел острый зад Косого, мелькнувший за недостроенным домом...

— Эй, постой! — за спиной Трошкина раздался шепот.

Трошкин оглянулся: за ним следом по-пластунски ползли Косой и Хмырь.

Они залегли в канаве за зданием цементного завода. Перед ними метрах в пятидесяти виднелся глухой щитовой барак, крытый шифером.

Трошкин посмотрел на часы, спросил:

— А это точно арматурный склад?

— Я ж говорю — это слесарный! — раздраженно зашипел Хмырь. — Арматурный там — за конторой, — показал он большим пальцем назад.

— Во придурок! — возмутился Косой. — Чего свистишь-то? Я сам видел, как отсюда арматуру брали... Во!

Из цемзавода выехала автоцистерна с прицепом и остановилась возле барака. Из машины вылез шофер и скрылся за углом здания.

— Вперед! — скомандовал Трошкин и выскочил из канавы, как из окопа.

Пригибаясь, они подбежали к автоцистерне. Трошкин взобрался по лесенке, откинул крышку люка и протиснулся внутрь. За ним легко попрыгали в цистерну более худые Хмырь и Косой.

А из-за груды железных бочек за беглецами внимательно следил Али-Баба.

Из-за сарая появился шофер. Но это был не тот, с которым говорил Славин, а другой — постарше и поплотнее. Он стукнул сапогом по баллону, неторопливо залез в кабину, включил мотор.

— Пронесло! — перекрестился в темноте цистерны Косой.

Машина подъехала под погрузочный люк цемзавода.

— А чего стали? — удивился Косой.

— Проходная, наверное, — прошептал Трошкин, с ужасом глядя на шланг, повисший над люком цистерны.

— Давай! — крикнул шофер, и в цистерну под давлением хлынул цементный раствор. Минуту спустя шофер махнул рукой: — Порядок! Полна коробочка!

Он проехал немного вперед, подвинув под шланг прицеп.

По дороге мчалась автоцистерна с прицепом, а в ней по горло в цементе стояли Трошкин, Хмырь и Косой, упираясь макушками в свод. Когда машину встряхивало на ухабах, тяжелая волна накрывала Хмыря с головой — он был ниже других ростом.

— А говорил: шофер свой человек, порожним пойдет, — упрекнул Хмырь отплевываясь.

Тут машину тряхнуло, и цемент окатил всех троих с головой.

— Как в Турции... — сказал Трошкин.

Машина остановилась. Шофер неторопливо выбрался из кабины и пошел к голубому домику с надписью «Пиво-воды». Трошкин откинул люк и, как танкист, высунул голову. Осмотрелся.

— Вылезай! — скомандовал он.

Хмырь и Косой вылезли следом и побежали к лесу.

— Эй! — закричали сзади. — Подожди!..

Беглецы обернулись и застыли: из люка прицепа торчал цементный бюст Али-Бабы!..

Лейтенант Славин в полной форме шел по пояс в цементном растворе, ощупывая багром дно цементной ямы. А по сторонам ямы (на суше) в скорбном и напряженном молчании стояло все тюремное и строительное начальство. Впереди — профессор Мальцев.

— Вон там! Там, в углу, проверьте! — истерично требовал он.

— Николай Георгиевич, — Славин остановился и укоризненно посмотрел на профессора, — ну неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Что же они, по-вашему, сквозь шланг проскочили? У шланга автоцистерны диаметр двенадцать сантиметров, а у этого Али-Бабы один только нос — два метра!

— А где же они тогда? — чуть не плача, спросил Мальцев.

Зашелестели желтые листья кустарника, и на выжженную солнцем поляну вылезли взмыленные и исцарапанные Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба. Беглецы были в трусах и майках, в руках держали окаменевшую от цемента одежду.

— Вон еще сено, — тяжело дыша, показал Косой.

Неподалеку виднелось несколько аккуратных стогов.

— За мной! — скомандовал Трошкин.

— И в этом нет, — сказал Косой. Все поле вокруг них было покрыто разбросанными клочками сена.

— А может, ты опять что-то забыл? — сказал Хмырь Трошкину. — Может, не в сене, а еще где?

— Отстань, — отмахнулся Трошкин. — Сюда! — крикнул он. И вся команда с остервенением накинулась на последний оставшийся стог.

— Стой! — раздался вдруг окрик. — Зачем сено воруешь!

На поляне появился старик-сторож с берданкой.

— Шухер! Обрыв! — завопил Косой и первым устремился к кустам. Остальные за ним.

— Стой! — раздалось им вслед, и тут же прогремел выстрел.

— Не попал! — радовался Косой, продираясь сквозь кусты.

Хлопнул еще выстрел.

— Попал! — констатировал Трошкин, хватаясь за зад.

Хмырь, Косой и Али-Баба сидели на корточках возле ручья в трусах и в майках, стирали свою одежду. Трошкин чуть поодаль сидел по горло в ручье, кряхтел.

— Больно? — с сочувствием спросил Хмырь.

— Не больно, — раздраженно сказал Трошкин. — Жжет...

— Поваренная соль, — констатировал Хмырь и научно объяснил: — Натрий хлор.

— Ай-я-яй! — зацокал языком Али-Баба. — Какой хороший цемент, не отмывается совсем...

— Ты зачем бежал? — строго спросил Трошкин.

— Все побежали, и я побежал, — объяснил Али-Баба.

— У тебя какой срок был? — спросил Косой.

— Год, — сказал Али-Баба.

— А теперь еще три припаяют! — радостно хихикнул Косой. — Побег. Статья сто восемьдесят восьмая.

— Ай-я-яй! — укоризненно зацокал языком Али-Баба. — Нехороший ты человек, Косой. Злой, как собака.

Хмырь вытащил из воды свои окаменевшие брюки, встал.

— Что делать будем, Доцент? — Он показал Трошкину брюки.

— Так побежим! — угрюмо сказал Трошкин.

— Прямо так? — поразился Хмырь. — Голые?

— Да! Прямо так и прямо по шоссе. И прямо в гостиницу. Пусть думают, что мы спортсмены.

— Да ты что, в гостиницу! — испуганно вскричал Хмырь. — Нас же сразу заметут! Можно пока и в канавке переспать!

— Буду я с вами в канаве валяться, — зло сказал Трошкин. — Сказано в гостиницу, значит, в гостиницу!

Он вылез на берег, присел пару раз, разминаясь, потом согнул руки в локтях и затрусил в сторону дороги.

Стрелочник, сидя на табурете, дремал на солнышке возле вверенного ему железнодорожного переезда, когда его разбудил бодрый окрик:

— Открывай дорогу, дядя!

По шоссе к переезду бегом приближались четверо в трусах и майках.

Стрелочник покорно закрутил рукоятку. Шлагбаум поднялся, и мимо гуськом пробежали: толстяк, руки, плечи и даже ноги которого были изукрашены узорами татуировок, черный, как жук, волосатый дядя с длинным носом, тощий парень лет двадцати пяти и лысый мужчина лет сорока.

— Физкультпривет, дядя! Салям алейкум! — крикнул худой малый. И спортсмены, не сбавляя темпа, скрылись за холмом.

Голодные, измученные марафонцы вбежали в маленький белый городок, пересекли площадь у мечети и вошли в подъезд Дома колхозников.

В вестибюле Трошкин, кивком указав подчиненным на диван, подтянул трусы, пригладил челку и подошел к дежурному администратору — молодой женщине, сидевшей за деревянным барьером.

— Мы марафонцы, — задыхаясь, выговорил он.

— Сколько вас? — спросила дежурная, пытаясь прочитать надписи на трошкинской груди.

— Четверо. Один лишний.

— Всем места хватит, — сказала дежурная.

— Вы из какого общества, ребята? — Перед замершими от страха Хмырем, Косым и Али-Бабой остановился скучающий командированный.

— «Трудовые резервы», — сообщил Косой.

— А «Динамо» бежит?

— Все бегут, — пробурчал Хмырь.

— За мной, — позвал Трошкин. И спортсмены организованно затрусили на второй этаж.

Команда подошла к двери, Косой присел на корточки, заглянул в замочную скважину, потом привалился спиной к правому косяку, а в левый уперся ногой и сильно потянул дверь на себя. Хмырь толкнул дверь, и она распахнулась.

— Ключ же есть! — возмутился Трошкин.

— Привычка, — сказал Хмырь.

«Марафонцы», голодные и обессиленные, рухнули на кровати.

— Жрать охота, — простонал Косой.

— Очень охота, — поддержал Али-Баба. — А у нас в тюрьме ужин сейчас... макароны...

— Вот что, — приказал Трошкин. — Отсюда ни шагу, понятно? Я сейчас вернусь! — Он вышел в коридор. — Товарищ, — робко попросил он сидящего возле дежурной командированного. — Вы не могли бы мне на несколько минут одолжить какие-нибудь брюки? А то наши вещи еще не подвезли...

— Может, козла забьем? — оживился командированный, вставая.

— Потом, — пообещал Трошкин.

На улице Трошкин вошел в телефонную будку, снял трубку и набрал 02.

— Милиция, — отозвались с другого конца.

— Можно лейтенанта Славина?

— У нас такого нет.

— Как нет?

— Так. Нет и не было.

— Я — Доцент! — закричал Трошкин.

— Поздравляем!

— Вас разве не предупредили?

— О чем?

Евгений Иванович посмотрел на бестолковую телефонную трубку и положил ее на рычаг. Медленно вышел из автоматной будки.

— А какой это город? — спросил он у пионера.

— Новокасимск, — сказал пионер, с восхищением разглядывая татуированного босого дядю в узких джинсах.

— А Али-Бакан далеко?

— Тридцать километров.

Трошкин задумался.

Детский сад в Новокасимске был такой же, как в Москве, — двухэтажный, белый, штукатуренный.

Трошкин пригладил набок челку и пошел в подъезд.

— Здравствуйте! — вежливо поздоровался он, войдя в кабинет заведующей.

— Здравствуйте, здравствуйте... — отозвалась заведующая, глядя на робкого посетителя. — Садитесь.

— С вашего разрешения, я постою. — Трошкин хотел скомпенсировать свою внешность хорошими манерами. — Понимаете, в чем дело... — начал Трошкин. — Я из Москвы. Ваш коллега. Заведую восемьдесят третьим детсадом.

Она понимающе покивала.

— Нас четверо, — продолжал Трошкин.

— И все заведующие?

— Вроде... — смутился он.

— Ну-ну...

— И вот, понимаете... в цистерне, где мы ехали, случайно оказался цемент, и наша верхняя одежда пришла в негодность.

— Бывает, — сказала заведующая.

— Мне очень неловко... — У Трошкина от унижения выступили пятна на лице. — Не могли бы вы мне одолжить на два дня девятнадцать рублей сорок копеек?

— А хватит на четверых-то? — весело спросила заведующая.

— Хватит! — серьезно сказал Трошкин.

Заведующая встала и взяла Трошкина за руку.

— Пошли! — сказала она и повела его за собой, высокая, статная и решительная, как боевой генерал.

Они вышли из детского сада к одноэтажному кирпичному зданию с забитыми окнами.

Заведующая отворила дверь, и они оказались в небольшой комнате, совершенно пустой, если не считать старой тумбочки.

— Здесь у нас будет игротека, — сказала она. — А вот здесь... — она отворила дверь в смежную комнату, — здесь у нас будет спортзал.

Где будет спортзал, Трошкин не увидел: комната до потолка была забита ржавыми радиаторами парового отопления.

— Так что вот вы с вашими заведующими очистите эту комнату от радиаторов и сложите их там, — она указала на навес во дворе. — Я вам за это плачу двадцать рублей. Идет?

Трошкин задумался, глядя на бесконечные радиаторы.

— Идет, — сказал он. — Только знаете что: работать мы будем ночью. — Он подошел к тумбочке. — Положите наши двадцать рублей вот сюда, в ящик. А на дверь повесьте замок. — Он показал на другой конец здания. — Когда все вынесем, эта дверь освободится. Мы войдем и заберем нашу зарплату.

Заведующая помолчала, обдумывая предложение.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Только учтите, майн либер коллега: замок будет крепкий!

Командированный сидел по одну сторону стола, а Хмырь по другую. Между ними лежала шахматная доска, играющие сосредоточенно глядели на поле битвы. Хмырь был целиком и полностью одет в одежду командированного: костюм, рубашка с галстуком, ботинки. А командированный сидел раздетый — в трусах и в майке. Но на голове его была шляпа.

Али-Баба и Косой «болели» за спиной товарища. Али-Баба молчал, он ничего не понимал в шахматах. Косой тоже не понимал, но поминутно подсказывал:

— Ходи лошадью... лошадью ходи, дурак!

— Отстань. — Хмырь переставил ферзя и объявил: — Мат!

Али-Баба, как бы иллюстрируя сказанное, снял с головы командированного шляпу и плавно перенес ее на голову Хмыря.

— Все! — Хмырь встал. Он был при полном параде, хотя все ему было заметно велико: рукава свисали ниже кистей, а шляпа сползала на глаза.

— Не все! — запротестовал командированный. Он вытащил из чемодана электрическую бритву и положил на стол. — Против бритвы — пиджак и брюки, — потребовал он.

— Один пиджак! — отозвался Косой.

Хмырь в торговле не участвовал, он был уверен в своих силах. Сел за шахматы.

Некоторое время играли молча.

— А вот так? — пошел конем командированный.

Хмырь задумался.

— Лошадью ходи, — нервно посоветовал Косой.

— Отвались! — раздраженно сказал Хмырь.

— Лошадью ходи, век воли не видать!.. А мы — вот так! — заорал Косой и, не выдержав, передвинул пешку.

— Пошел? — вопросительно посмотрел командированный.

— Ну пошел, пошел... — с раздражением сказал Хмырь.

— Мат! — торжественно объявил его противник.

Хмырь посмотрел на доску, убеждаясь в проигрыше, перевел глаза на недоуменную физиономию Косого и, не выдержав этого зрелища, сгреб с доски фигуры и швырнул их в советчика.

— Ты что делаешь? — У Косого от обиды и гнева задрожали губы. Он не терпел унижения при посторонних. — Ты кого бьешь?..

Он схватил шахматную доску и треснул Хмыря по лысине.

— Товарищи! Товарищи! — заметался командированный. — Прекратите! Вы что, с ума сошли?

— Отставить! — вдруг раздался резкий, повелительный окрик.

В дверях стоял Трошкин. Одним прыжком оказавшись на середине комнаты, он схватил Хмыря и понес из номера, как щенка.

Косой и Али-Баба последовали за ними. Проигравшийся и перепуганный командированный снова остался в одиночестве.

— Раздевайся сейчас же! Верни вещи! — с тихой яростью приказал Хмырю Трошкин.

— А это не видел? — Хмырь выкинул к носу Трошкина фигу: ему не хотелось расставаться с честно выигранными вещами.

Трошкин не выдержал и, размахнувшись, с наслаждением дал Хмырю по уху. Легкий Хмырь отлетел в противоположный угол комнаты. Туда же подбежал Косой и, воспользовавшись лежачим положением товарища, добавил ему от себя лично ногой в бок.

— Вот тебе... — И в следующее мгновение сам отлетел в другой угол: Трошкин, не балуя разнообразием, съездил по уху и ему.

Али-Баба, полагая, что и его будут бить, присел на корточки и замахал над головой руками.

— Снимай! — Трошкин поставил Хмыря на ноги. Тот не заставил себя ждать, стал судорожно стягивать все выигранное имущество.

Трошкин сгреб вещи в охапку и пошел к командированному.

— Вот! — Он бросил все ему на постель, снял с себя джинсы и приобщил к возвращаемой одежде. — Стыдно, товарищ!

И вышел, хлопнув дверью.

Хмырь и Али-Баба лежали на постелях лицом к стене. А Косой стоял и смотрел в окно.

Трошкин вошел в номер, прошелся по комнате и, немного успокоившись, сказал:

— Ну вот что, если мы не хотим снова за решетку, если хотим до шлема добраться — с сегодняшнего дня склоки прекратить. Второе: не играть, не пить без меня, не воровать, жаргон и клички отставить, обращаться друг к другу по именам, даже когда мы одни. Тебя как зовут? — Он обернулся к Хмырю.

— Гарик... Гаврила Петрович.

— Тебя?

— Федя... — сказал Косой.

— Тебя?

— Али-Баба.

— Я кому сказал, клички отставить!

— Это фамилия! — обиделся Али-Баба. — А имя — Василий Алибабаевич, Вася.

— Как верблюда, — отозвался Косой.

— А меня... Александр Александрович. Все ясно? — спросил Трошкин.

— Ясно... — нестройным хором отозвались Федор, Гаврила Петрович и Василий Алибабаевич.

Трошкин обвел их усталым взглядом.

— Как стемнеет, кассу будем брать, — объявил он.

— И он пойдет? — Косой кивнул на Али-Бабу.

— И он...

— Так он же на этом скачке расколется, падла, при первом шухере! — скандально закричал Косой.

Али-Баба насупился, но промолчал.

— Пойди-ка сюда, Федя. — Трошкин поманил Косого пальцем. — Вот тебе бумага. — Он подвинул листок бумаги в линейку, лежащий на столе, чернила, ручку с пером. — Пиши.

Трошкин встал из-за стола и, шагая из угла в угол, стал диктовать:

— Падла... поставь тире... нехороший человек. Раскалываться — предавать, сознаваться. Шухер — опасность. Скачок — ограбление... Записал?

— Записал, — сказал Косой.

— А теперь, Федя, повтори Васе то, что ты ему сказал, на гражданском языке.

— Хе-хе, — заржал Косой и, заглядывая в листок, как в шпаргалку, медленно перевел: — «Так этот нехороший человек... предаст нас при первой же опасности».

Ночью на задворках детского сада трудилась «команда», освобождая помещение будущего спортзала.

Работали по двое: Хмырь в паре с Трошкиным, а Косой с Али-Бабой. Производительность была неодинаковая: гора из батарей у первой пары была вдвое выше, чем у второй.

— Семьдесят первая. — Хмырь опустил очередную секцию.

— Сорок шестая... — так же шепотом отсчитал у себя Косой.

— Не сорок шестая, а тридцать вторая! — прошипел Хмырь, державший под контролем работу товарищей. — Филонишь, гад!

— Александр Александрович! — громким шепотом позвал Косой. — А Гаврила Петрович по фене ругается!

— Отставить разговоры! — приказал Трошкин и вдруг заорал на весь город Новокасимск: — A-а!! Ой, нога, нога!!

— Тише ты! — Хмырь в темноте зажал ему рот.

— Этот Василий Алибабаевич... — простонал Трошкин, — этот нехороший человек... на ногу мне батарею сбросил, падла!

У двери лежала последняя батарея, ее оттащили в сторону. Хмырь потянул дверь, она легко поддалась. Все вошли в игротеку.

— Здесь! — простонал Трошкин, указывая на тумбочку.

Хмырь присел на корточки и потянул на себя ящичек.

Косой нервно чиркал спичкой. Дрожащее пламя осветило пачку трехрублевок, рядом лежала брошюра «Алкоголизм и семья»...

Наступило утро.

Али-Баба и два разбойника мирно похрапывали на своих постелях.

Трошкин вытащил из-под подушки честно сворованные деньги, вышел из номера и заковылял вниз по лестнице.

— Товарищ марафонец, — обратилась к нему дежурная, — вас просили позвонить по этому телефону. — Она протянула ему записку.

— Ну где же он? — нетерпеливо спрашивал профессор Мальцев Славина, бегая по кабинету новокасимской милиции. — Может, они его убили?..

— В восемь тридцать вышел из гостиницы, в девять ноль-ноль приобрел в универмаге четыре тренировочных костюма. В девять пятнадцать переоделся в общественном туалете. В данный момент очень медленной скоростью направляется к нам...

Хмырь нервно шагал по номеру из угла в угол.

— За шмотками, говоришь, пошел? — сердито спросил он, останавливаясь перед лежащим в постели Косым.

— Ага, — зевнул Косой. — Жрать охота, — пожаловался он.

— Да? — Хмырь снова забегал по комнате. — А если он вовсе ушел? А если он вовсе не вернется, а?

За окном послышалась далекая трель милицейского свистка. Хмырь вздрогнул, на цыпочках подбежав к своей кровати, юркнул под одеяло.

— Ай-я-яй! — вдруг зацокал языком на своей кровати Али-Баба. — Тьфу!

— Что плюешься, Вася? — спросил Косой.

— Шакал я паршивый! У детей деньги отнял, детский сад ограбил!

— Ишь какой культурный нашелся, — сказал Косой. — А когда ты у себя там на колонке бензин ослиной мочой разбавлял, не был паршивым?

— То бензин, а то дети! — Али-Баба вздохнул, встал и пошел.

— Ты куда, Вася? — забеспокоился Косой.

— В тюрьму. — Али-Баба снова вздохнул и вышел из номера.

— Продаст! Век воли не видать, продаст! — сообщил из-под одеяла Хмырь.

Косой спрыгнул с кровати, подбежал к двери и высунулся в коридор.

— Вась, а Вась! — тихонько позвал он удаляющегося по ковровой дорожке дезертира.

— Ну что? — Али-Баба нехотя остановился.

— У тебя какой срок был?

— Год. И три за побег... Четыре, а что?

— А теперь еще шесть дадут! — ласково пообещал Косой. — Статья восемьдесят девятая, кража со взломом. Иди-иди, Вася!..

Али-Баба подумал, подумал... Потом горестно поцокал языком и пошел обратно в номер.