Фаза 3 E-Book

Оса Эриксдоттер

• Herausgeber: Фантом Пресс
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 529

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Новый роман автора "Бойни". Очень оригинальный триллер о медицинском эксперименте, который пошел наперекосяк, а также история о любви и о хрупкости человека. Биохимик Селия Йенсен в составе команды исследователей работает над новым лекарством от болезни Альцгеймера. Фармакологи полны оптимизма, они уже запустили клинические испытания на больных. И результаты поразительные. Если испытания пройдут успешно, это будет революционным прорывом в лечении страшной болезни. Но в это же время происходит серия необъяснимых актов насилия. И во всех случаях главными действующими лицами выступают пожилые люди. Связаны ли преступления с новым лекарством или это совпадение? И как быть, если препарат и в самом деле имеет столь ужасные побочные проявления? Ведь лекарство действительно чрезвычайно эффективно, а случаи насилия единичны... Или же за происходящим кроется что-то совсем иное?

Leseprobe

Оса Эриксдоттер Фаза 3

Посвящается памяти моего отца Ханса Э. Эрикссона

Старость не для неженок.

Бетт Дэвис

ÅSA ERICSDOTTER

FAS 3

© 2022 Åsa Ericsdotter

First published by Bokforlaget Forum, Sweden

Опубликовано с согласия Nordin Agency AB, Sweden

© Сергей Штерн, перевод, 2023

© Андрей Бондаренко, 2023

© “Фантом Пресс”, издание, 2023

ЧЕТВЕРО ПОГИБШИХ В ДОМЕ ПРЕСТАРЕЛЫХ

Газета “Бостон глоуб”

ХАЛЛ, МАССАЧУСЕТС. Один из обитателей дома престарелых “Кулик” нанес смертельные ножевые ранения четверым пациентам этого же учреждения. Сигнал тревоги был получен в местной полиции в 6:30 утра в четверг. Первый труп обнаружен дежурной сестрой, она немедленно вызвала полицию.

Как сообщает полиция Халла, окровавленная одежда и орудие убийства – кухонный нож с длинным лезвием – найдены в комнате одного из пациентов. При задержании тот спокойно спал.

Согласно предварительному заключению, велика вероятность, что именно тот, у кого найден нож, и совершил преступление, – так, во всяком случае, заявил Сал Валехо, пресс-секретарь полиции в Халле.

В данный момент место преступления оцеплено для технического осмотра.

Дом престарелых “Кулик” – небольшое частное заведение на десять мест. На момент преступления в доме проживали восемь человек. Охрана не предусмотрена.

– Мы все потрясены, – сказала заведующая Нэнси Итон. – Немыслимая трагедия, весь город в шоке.

Две сестры, дежурившие ночью, вертолетом “скорой помощи” доставлены в госпиталь с тяжелой психической травмой.

Подозреваемый – 86-летний мужчина из Массачусетса. Никакого криминального прошлого. Помещен в тюрьму Плимут Каунти без права залога.

Личные данные предполагаемого преступника и жертв пока не публикуются. Мотив массового убийства на этот момент неясен.

* * *

КОМУ: Селия Йенсен <[email protected]>; Эндрю Нгуен <[email protected]>; Мохаммед Зедак <[email protected]>

ДЛЯ ОЗНАКОМЛЕНИЯ

ПРИОРИТЕТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Два подопытных животных умерли. Одна раненая мышь помещена в отдельную клетку. Рекомендация дежурного ветеринара: усыпить.

ВНИМАНИЕ!

Не помещать других животных в клетку с пометкой “СКЛОННОСТЬ К АГРЕССИИ”.

Ветеринарная группа

Часть первая

* * *

– Как вас зовут?

– Роберт.

– Фамилия?

– Маклеллан.

– Какой сейчас месяц?

– Январь.

– День?

– О… – Маклеллан почесал затылок. – Э-э-э… точно не скажу.

– Четвертое января. Четвертое.

Роберт Маклеллан сидел на стуле в диагностическом отделении на третьем этаже госпиталя Масс Дженерал в Бостоне рядом с Гейл. Белая блузка, парчовая юбка, легкий кашемировый кардиган. На шее две тонкие золотые цепочки. Она то и дело машинально трогала их рукой, будто проверяла, на месте ли подвески: маленькая “счастливая” монетка и сердечко с бриллиантиками. Гейл не спускала глаз со своего мужа.

– Возраст? Сколько вам лет?

– Семьдесят… – засомневался было Маклеллан, но тут же уверенно сообщил: – Семьдесят шесть.

– Как зовут вашу жену?

– Э-э-э…

– Роберт!

– Ничего страшного, миссис Маклеллан. – Врач предостерегающе поднял руку и улыбнулся. – Пожалуйста, не вмешивайтесь. И не волнуйтесь так, очень вас прошу.

– Простите. Я только… – Она растерянно покачала головой. – Обычно он не такой, как сейчас…

– Разумеется, – согласился доктор. – Совершенно новая, необычная ситуация. Кто угодно растеряется. У нас будет время поговорить об этом чуть позже.

– Гейл! – с облегчением воскликнул Роберт. – Мою жену зовут Гейл!

Доктор одобрительно кивнул и как ни в чем не бывало продолжил:

– А сейчас надо всего-навсего заполнить анкету.

Гейл опустила глаза и почувствовала, как от смущения загорелись щеки. Покрутила золотой замок на лежащей на коленях маленькой сумочке. “Фенди”, оригинал. Совсем новенькая, между прочим. В прошлое воскресенье нашла на распродаже в галерее Копли и была счастлива всю неделю. Роберт теперь покупает такие странные рождественские подарки…

Доктор не сдавался. Сколько центов в никеле? Вы покупаете что-то за тринадцать долларов и даете двадцатидолларовую купюру. Сколько вам должны вернуть?

Гейл стиснула зубы.

– Что это за животные? – Доктор указал ручкой на три контурных рисунка.

– Лев. Лев и…

Роберт и в самом деле в последнее время был не в себе, но то, что происходит сейчас… Возможно, повлияла больничная обстановка. Или не выспался: все чаще, просыпаясь ночью, она обнаруживала, что Роберта рядом нет. Обычно она находила его в гараже. Никуда не собирался ехать – просто сидел за рулем. А вчера ночью она проснулась от грохота. Бросилась в гостиную – оказалось, в темноте он наткнулся на журнальный столик и опрокинул красивую французскую лампу. Весь пол в фарфоровых осколках, склеить невозможно.

– Носорог.

Она посмотрела на мужа. Седые, да что там – совершенно белые волосы красиво зачесаны назад. Светло-голубая сорочка, подтяжки. Утром побрился, она видела. Кожа на шее стала дряблой, возрастная пигментация на лбу. И что? Все-таки далеко за семьдесят. Ну нет, надежда не потеряна. Есть новые лекарства – так, по крайней мере, сказал их домашний врач.

Доктор написал что-то в компьютере.

– Я прочитаю сейчас несколько слов, Роберт. Если можете, повторяйте за мной.

Она так устала от всех этих скитаний по врачам. Сама Гейл за всю жизнь провела в больнице всего лишь одну ночь. Детей у них нет и не было. А Роберт вообще никогда ничем не болел.

Раньше был полноват. Не критически, но все-таки лишний вес. А теперь похудел – разве плохо? И липидемии нет: насыщенные жиры если и превышают норму, то совсем чуть-чуть. Раньше считалось – нельзя есть много яиц, а он всю жизнь ел яйца по десятку в день. И ничего. Теперь говорят – все это глупости, насчет яиц. А некоторые даже советуют: яйца, яйца, яйца. Как можно больше яиц.

Ей и самой было с чем сражаться – щитовидка. То гипотиреоз, то гипертиреоз, то одно, то другое. Все слова выучила, но уже несколько лет капризная железа вообще не дает о себе знать, даже таблетки пить перестала. Короче, до поры до времени жизнь миловала их обоих.

Гейл посмотрела на часы. Всего десять минут прошло, а такое ощущение, что больше часа.

– Лицо, – бубнил Роберт. – Бархат. Церковь. Подсолнечник.

Она накрутила на руку кожаный ремешок сумочки. К элегантной черной “Фенди” прилагалась тонкая золотая цепочка для ношения через плечо, очень подходящая к ее цепочкам с необычными подвесками. Вообще говоря, эта сумочка ей не нужна. Сумок у нее хватало. Да и ходить с ней некуда – вот уже полгода они безвылазно сидели в доме на Честнат-Хилл и разговаривали только друг с другом. Но почему не доставить себе удовольствие, тем более за полцены?

Разговаривали друг с другом… Нет, не так. Разговаривала она, а Роберт сидел в своем кабинете с открытой на одной и той же странице газетой.

Мысли Гейл переключились на загородный дом, и она опять взглянула на часы. Надо позвонить дизайнеру по интерьерам насчет новой кухни. Эта дама из архитектурного бюро буквально завалила ее предложениями – поняла, что клиент за деньгами не постоит. Дорого, но плевать. Может, в этом году они смогут переехать туда пораньше. Роберту наверняка полезно подышать свежим морским воздухом. Вчера она рассматривала дизайнерские предложения целый вечер. Кухонный остров с мраморной рабочей поверхностью выглядел очень заманчиво, но зачем им такой большой? Пусть будет поменьше, а мрамор подороже – и глазу приятно, и больше воздуха. Все-таки дом летний, зимой они там не живут. Разделочный стол – ясеневый, очень дорогой, но Гугл безапелляционен: лучший материал – ясень. Лучше дуба или даже бука.

Сегодня же позвоню, решила Гейл. Дождусь, когда Роберт приляжет после ланча, и позвоню. Договорюсь с дизайнером. Картинки картинками, но надо съездить вместе с этой дамой на место и посмотреть своими глазами, послушать ее доводы. Обязательно съездим, как только стихнут дожди.

Ей вдруг страшно захотелось на дачу. Зима была ужасной – морозы, каких давно не видели. Казалось, она никогда не кончится, эта зима. Рекордно низкая температура и снегопады чуть не каждый день. К тому же Роберт все глубже и глубже погружался в себя, замыкался в невидимом коконе равнодушия.

А этот чудесный дом на Кейп-Код! Как он греет душу…

Они купили его двадцать лет назад. Коллега Роберта по адвокатской конторе пригласил их в гости. Большая вилла на побережье. Плавательный бассейн, несколько флигелей – настоящее поместье. Прогулялись по пляжу, а по пути назад в глаза бросился двухэтажный белый дом с табличкой “Продается” – и телефонный номер маклера.

В тот же день маклер показал им дом. Дом, конечно, великоват для летней дачи и без вида на море. Но именно из-за этого чуть не вдвое дешевле. Это во-первых. А во-вторых, Гейл влюбилась в него с первого взгляда.

И с тех пор они проводили здесь каждое лето. Гейл приезжала уже в мае и дожидалась Роберта – он, как правило, появлялся четвертого июля, в День независимости. Запирал их дом в Бостоне и приезжал в Труру. Роберту никогда не хватало терпения существовать в отрыве от цивилизации больше чем три-четыре недели, особенно в те годы, когда у него все еще была фирма. А Гейл ничего не имела против такой изоляции. Ей было чем заняться. Благодаря ее стараниям участок в четверть гектара уже в первые несколько лет превратился в элегантный мини-парк. Само собой, следить за этим хозяйством было нелегко, она почти целыми днями возилась в саду. Жаловалась, сердилась, но тяга к усовершенствованиям была неодолимой. Видимо, в роду ее были крестьяне и земледельцы – почти каждый, кто попадал в ее владения, произносил одну и ту же фразу: “Вы родились с зелеными пальчиками, Гейл”. Ее пионы у веранды вызывали всеобщее восхищение. А что говорить о полуметровом декоративном луке с сиреневыми шарами соцветий позади кизиловых кустов. Плетистые розы карабкаются по шпалерам с таким усердием, будто ищут встречи с Всевышним.

Но красота обманчива. Чтобы ее поддерживать, требуется немало усилий. Две недели без ухода – и белые корни лютика опутывают кусты шиповника, как удавчики; иногда ей кажется, что если хорошенько присмотреться, можно заметить их неуклонное движение. А сладко-горький паслен будто дожидается удобного случая, чтобы задушить сирень. Иногда опускались руки. Почему бы не остановиться? Природа сама знает, кому суждено распорядиться эволюцией в свою пользу, а кому нет. Почему бы не оставить все как есть? Но есть и другая точка зрения: да, все верно, природа самодостаточна, но беда в том, что ты уже вмешался в естественный цикл. А уж если вмешался, надо продолжать, экологический баланс нарушен, ты уже пошел против воли природы. И Гейл работала с утра до ночи. Не успеешь закончить прополку одного участка, тут же выясняется, что и соседний успел зарасти сорняками. Посадить деревце можно, но будь готова посвятить осень рыхлению, подкормке и обрезке. Вещи, которыми ты владеешь, в конечном счете владеют тобой, со вздохом повторяла она. Гейл очень любила такого рода максимы, хотя вся ее жизнь свидетельствовала: это преувеличение. Вряд ли она находится во власти двух домов и трех дорогих авто. Скорее наоборот.

– Возьмите бумагу в руки, согните пополам и положите на колени.

Роберт взял бумагу обеими руками и посмотрел на Гейл, ища поддержки. Она ободрительно кивнула и тут же оглянулась на врача – может, и кивать нельзя?

Ее муж выглядел как ребенок, которому предложили сложить бумажный самолетик, а он не знает, как взяться за дело. Было что-то безнадежное в его взгляде.

Доктор повторил предложение. Согните пополам и положите на колени.

Роберт подумал немного, сложил лист пополам, выровнял ногтями и положил на колени.

– Великолепно, блестяще. – Врач повернулся к дисплею компьютера и пощелкал по клавиатуре. Дождался, пока распечатка выползет из принтера, и протянул бумагу Роберту. – Итак, вы к нам обратились по рекомендации… – он опять глянул на дисплей, – доктора Гилберта, не так ли?

– Да-да, совершенно верно, – подтвердила Гейл. Гилберт был их домашним врачом.

– Полагаю, он рассказывал о нашей работе?

– Вы имеете в виду новый препарат?

– Да, речь о нем. Клинические испытания. Мы, само собой, на этой стадии пока не располагаем надежными результатами. Пока… – со значением повторил он, растопырил пальцы и покрутил в воздухе – наверное, нет другого жеста, так точно выражающего неопределенность. – Никаких официальных гарантий, если можно так сказать. Мы сейчас в третьей фазе. Но это неслыханно интересное и обнадеживающее исследование.

– Мы в нашем положении готовы пробовать любые средства. Мы… – Гейл услышала собственные слова и растерялась – сообразила, что никогда и ни с кем про это не говорила. – Мы… скажите правду, доктор, – мы в конце пути?

Доктор наклонился вперед и сочувствующе кивнул.

– Вы, должно быть, очень устали, – сказал он участливо. – Вам кто-нибудь помогает?

Она прикусила губу, словно от внезапной боли.

– У вас нет детей?

– Нет.

– Братья, сестры, с которыми вы можете поделиться? Близкие друзья?

Она молча покачала головой – побоялась, что дрогнет голос. Никого. Одна во всем мире. Она – и эта жуткая болезнь, отнимающая у нее последнее.

Доктор серьезно кивнул.

– Тогда сделаем так. – Он посмотрел на Гейл, потом на Роберта. – Я запишу вас в группу добровольцев. Через неделю-другую вас пригласят на магнитно-резонансное сканирование. Испытания начались еще осенью, но набор добровольцев продолжается. Разработчики по-прежнему приглашают пациентов для участия. И знаете что, Гейл? Вам тоже нужна помощь. Дневной стационар, помощь в хозяйстве. Группы поддержки. Вам надо с кем-то разговаривать, делиться. Что бы там ни говорили – это тяжелый диагноз. В одиночку справиться трудно.

Гейл заставила себя улыбнуться. Неужели он решил, что она собирается расплакаться? Ну нет. И никаких групп ей не нужно. Нужно только одно – поскорее начать лечение и перевернуть эту страницу.

Доктор встал. Дал понять: прием закончен.

– Вам позвонят из исследовательской группы и назначат время. Руководит лабораторией доктор Эндрю Нгуен. Блистательный ученый. Клинический центр в Чарлестоун, Нэви-Ярд. Вы ведь живете поблизости?

Гейл тоже поднялась.

– Честнат-Хилл.

– Превосходно. Значит, так… Пройдите в приемную, к вам выйдет медсестра с направлением, выпиской и кое-какими материалами. Дождитесь ее, пожалуйста.

Гейл поблагодарила, одернула юбку, повесила на плечо сумку и протянула руку Роберту. Роберт довольно долго молчал, сохраняя странное выражение лица, потом неохотно встал.

Понимает ли он, что происходит? Стыдится? Или это гримаса отчаяния?

Боже, как же это случилось? Роберт был самым умным мужчиной из всех, кого она встречала. Не было ничего, чего бы он не умел. Перерыл все дела в адвокатском бюро, помнил наизусть все прецеденты, законы, уложения и поправки. Прочитал все книги, которые стоило прочитать. Провез ее по запутанным дорогам в Апеннинах, ни разу не заблудившись. Заказывал ужины из пяти блюд на безукоризненном французском в лучших ресторанах Парижа, при этом так непринужденно, что ни один официант даже не заподозрил, что перед ним не французский гурмэ. Блистательный интеллект. Гейл часто вспоминала игривую шифровку в кроссворде: самый эротичный орган мужчины, четыре буквы. Правильный ответ – мозг. И вот – жалкий, растерянный, непохожий на себя. Не может нарисовать стрелки на часах.

Он же наверняка и сам все понимает.

Понимает ли? Как спросить?

Прожили вместе всю жизнь, все переговорено, но как найти нужные слова, когда он явно не в себе? Апатия, немотивированные припадки гнева, необъяснимые фразы и поступки.

Врач проводил их до двери. Сочувственно глядя в глаза, пожал руку.

– Держитесь!

Чуть ли не каждый ее знакомый, прощаясь, произносил это слово. Держитесь… Жизнь внезапно стала напоминать роман Стивена Кинга.

– Попытаемся…

Они прошли по коридору в комнату ожидания. Гейл надела свою меховую шубку, сняла с вешалки куртку Роберта. Ждать не пришлось – не успели одеться, появилась медсестра и вручила пачку тонких брошюрок. “Десять советов родственникам”, “Жизнь в новых условиях”, “Дневная программа миссии Орхарда: дом вне дома”… Гейл свернула их в трубочку и засунула в сумку.

– Едем домой.

Роберт вяло кивнул и послушно двинулся за ней.

* * *

Было необычно темное и холодное утро. Селия Йенсен повесила свой пепельно-серый английский дафлкот на спинку конторского стула, и стул слегка качнулся назад. Дафлкот она купила в секонд-хенде несколько недель назад. Толстый, из чистой шерсти, уютный капюшон – если верить этикетке, идеально подходит для суровой зимы. Но, очевидно, Новая Англия намного холодней Старой, где сшили это пальто. Селия все время мерзла.

Немного согревшись, сняла и надетую для тепла вязаную кофту, одернула черную футболку. Глянула в зеркало – неплохо. Светлые волосы заплетены в косу, черные джинсы, нарочито брутальные башмаки Dr. Martens, футболка подчеркивает красивую грудь. Селия посмотрела на часы. Где-то, в нормальном мире, солнце наверняка готовится к восходу, а здесь небо серо-фиолетовое, почти свинцовое. Вот-вот опять начнется снегопад. Так, по крайней мере, сказал водитель маршрутки между Массачусетским госпиталем и огромным биомедицинским центром в Нэви-Ярд, когда-то в этом здании помещалась судоверфь. Ну что, господа либералы? Где ваше глобальное потепление? Даже старожилы такого не помнят. К метровым сугробам за эту неделю прибавилась еще пара дециметров. Интересно, сколько надо выпить, чтобы такой рекорд обрадовал? Обычно пустая в рабочее время парковка под окнами ее дома на Бикон-Хилл забита погребенными под снегом машинами. Владельцы отчаялись откапывать. А может, хватает денег на такси. На работу такси, с работы такси – можно разориться.

Надо бы позвонить кому-то – отцу уже не под силу то и дело разгребать снег. Хотя на Кейп-Код выпало не так много снега, как здесь, но, как назло, именно в этом году он не стал устанавливать отвал на садовом пикапе. Вызвать снегоочиститель сейчас или подождать, пока прекратится снегопад? Наверное, лучше подождать – вряд ли отец соберется куда-то выходить. Пусть посидит дома, так спокойнее.

– Доброе утро!

В двери появился Мохаммед. Улыбка такая, что видны все тридцать два белоснежных, идеально ровных зуба. Хотя у Мохаммеда наверняка больше. Тридцать шесть, а может, и все сорок. Волосы мокрые – только что из душа. Все как всегда: сорокаминутная пробежка от дома в Бруклайне, потом душ – и все равно на работе раньше других.

– Где ты видишь утро? – буркнула Селия и с завистью посмотрела на бумажный стаканчик в руке у Мохаммеда. – Мне бы тоже неплохо выпить кофе.

– Сто раз успеешь. Даже перекусить, не только выпить кофе. Пациент придет не раньше восьми.

– А Эндрю уже здесь?

– Внизу, в лаборатории.

– Ты говорил с техником?

– Конечно. – Он вытянулся и отдал честь: – Магнитный резонанс к резонированию готов.

– А радионуклидная лаборатория? Индикатор получили?

– Все готово. Получил и расписался.

– Ты все сделал за меня… спасибо.

– Иди в кафетерий. И сэндвич возьми, не разоришься. – Мохаммед улыбнулся. – Увидимся на пропускном пункте… – он глянул на часы, – без пяти.

Повернулся и исчез.

Мохаммед получил место лаборанта в Гарвардской лаборатории нейродегенеративных заболеваний два года назад. А когда закончились эксперименты на мышах и прибыли первые десять добровольцев, оказалось, что этот парень незаменим – аккуратный, неутомимый, исполнительный. К тому же легкий и спокойный характер. Даже доктор Нгуен относился к нему с симпатией, а это говорит о многом – тех, кто хотя бы раз не поссорился с Нгуеном, можно пересчитать по пальцам. Все было бы хорошо. Но Мохаммед твердо решил: к осени увольняется и поступает на медицинский факультет, учиться на врача. Собственно, никакой новости – он делился планами с самого начала. На скромной должности лаборанта мало кто задерживается. Все так, но Селия то и дело с грустью представляла, как ей будет не хватать этого чудесного парня. Вряд ли они найдут ему полноценную замену. Редкое сочетание: профессионализм и природное дружелюбие. Он стал ей настоящим другом, а широким кругом друзей Селия никак не могла похвастать.

И еще: необычный проект требовал сочетания качеств, которые и по отдельности-то встречаются довольно редко. Мохаммеду каким-то непостижимым образом удавалось компенсировать хронический стресс доктора Нгуена. Из-за постоянно поджимающих сроков все чувствовали себя как под занесенным кнутом, а он только плечами пожимал. Надо – значит, надо. И при работе с добровольцами он был просто незаменим. В клаустрофобическом тоннеле магнитно-резонансной камеры многие впадали в панику – и тогда звали Мохаммеда. Он брал микрофон, произносил несколько слов, и пациенты успокаивались. При этом он не говорил ничего особенного – похоже, на них просто действовал его ласковый баритон с легким арабским акцентом.

Возможно, он тайный йог. Или доула[1]. И то и другое – постоянный предмет для шуток.

Мохаммед делил квартиру с двумя парнями его возраста. Из всей группы только Селия имела такую роскошь, как отдельная квартира. Хотя квартирой ее жилище назвать было трудно – девятиметровая комнатушка, туалет с душем и кухонный угол. Но все-таки отдельная. Цены на жилье в Бостоне совершенно заоблачные. Конечно, помимо аскетической миниатюрности, был и другой недостаток: дом расположен прямо над станцией метро “Массачусетский госпиталь”. То и дело доносится ржавый рев тормозов построенных лет пятьдесят назад вагонов, не говоря уж о бесконечном вое сирен машин “скорой помощи”. Но Селия не была избалована. Наоборот, она чувствовала себя привилегированной особой – все-таки собственная квартира на Бикон-Хилл, жемчужине Бостона. Пара минут до остановки автобуса в Чарлстоун, а до госпиталя – улицу перейти.

Бруклайн по сравнению – жалкий пригород. Она была у Мохаммеда на вечеринке, как раз перед Рождеством.

Один из его соседей – долговязый немец, постдок, пишущий диссертацию о шелковичных червях. Другой – поляк, физик с длинными непокорными волосами, собранными в конский хвост. Чересчур богемный, по мнению Селии, но нельзя не признать – обаятельным европейским манерам противостоять нелегко. Ему пришлось проводить ее через весь город, и они так долго целовались у входа в метро, что пропустили последний поезд.

Но это так, случайный эпизод. Селия отнесла его к категории “непредусмотренные небрежности”. Он прислал ей несколько эсэмэсок, но она не стала отвечать, хотя, если честно, не возражала бы встретиться с ним опять. И вовсе не сожалела об этих поцелуях, об этой непредусмотренной небрежности. Вечеринка удалась на славу, возбуждение держалось всю ночь, а возможно, и на следующий день – она все время задумывалась и потом ловила себя на мелких просчетах.

Но нет. Для любовных похождений у нее нет времени. Эта вечеринка была единственной за весь год, а может, и больше. И не только из-за работы – почти все время уходило на отца. И ведь будет только хуже.

Селия прошла через коридор к кофейному автомату и наткнулась на Эсте, молодую аспирантку из Канады. Если судить по малиновому худи и забавному пучку волос на затылке, больше пятнадцати не дашь, хотя Эсте далеко за двадцать.

– Спущусь, помогу Мо, – прощебетала она и бросила пустой стаканчик в корзину. – Увидимся.

Селия осталась одна. С наслаждением отхлебнула из стаканчика – в этой машине кофе намного лучше, чем в старой. Кто-то прилепил плакат по случаю недавно введенного национального Дня медика: “ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЖИЗНЬ! ДА ЗДРАВСТВУЮТ ВРАЧИ!” Конечно же, она слышала и про национальный День пончиков, и про национальный День блинчиков, а в проводимом ежегодно Ben&Jerry Дне бесплатного фунтика даже приняла участие: наелась мороженого до отвала. Мохаммед вообще не мог остановиться, пока она его не оттащила. Но День медика – это что-то новое. И что? Никто и не заметит, если не раздавать бесплатные угощения. День медика – и дармовые лакомства? Как же! Не дождетесь.

Еще объявление: лаборатории альгологии[2] требуются добровольцы для апробации нового метода лечения тиннитуса[3]. Двести пятьдесят долларов за участие – необычная щедрость. Наверное, не так уж у многих шумит в ушах. Или шумит, но не настолько, чтобы пробовать новые методы на себе. С другой стороны, постпандемическая экономика ударила по карманам населения довольно сильно – кто-то наверняка клюнет. Правда, не очень ясно, почему лечением шума в ушах занимается именно отдел изучения болевого синдрома. Возможно, шум в ушах иногда тоже причиняет боль. Душевную – уж наверняка.

Селия вернулась в лабораторию и поставила стаканчик рядом с компьютером. Надела рабочий халат и села за стол. Двадцать сообщений в электронной почте. Обреченно вздохнула и открыла первое. Доктор Нгуен отправил его без десяти пять утра. Никогда не стихающая паника – только так и можно определить состояние ее шефа. Когда она начала работать, он уже был паникером, а когда запустили программу Re-cognize, стало еще хуже, отдельные приступы паники перешли в постоянный стресс. И даже когда Национальный институт здоровья выделил группе небывалый грант в восемь миллионов долларов – не помогло. Восемь миллионов! Намного больше, чем получили другие исследовательские группы, но в мире Эндрю Нгуена тихие гавани отсутствуют напрочь. Другой бы потирал руки от удовлетворения – с такими деньгами открывались совершенно новые горизонты, – а он нет. Мрачно утверждал: FDA[4] в любой момент может лишить их права на грант. Новая этика, знаете ли. Непредвиденные проверки – мало ли что. Верить никому нельзя.

И сейчас тоже. Кто-то обмолвился – ходят слухи, что вот-вот нагрянет комиссия. И в пять утра Эндрю решил проверить, готова ли группа к этому нашествию.

Мы с Мо просмотрели всю документацию, сверили протоколы, написала Селия. Сработала привычка отвечать на письма, хотя куда проще было заглянуть в соседний кабинет и сообщить то же самое и в тех же словах. В том числе и с точки зрения этики, добавила она.

Потом откинулась на стуле и сладко потянулась. Она делила кабинет с Мохаммедом и Эсте – небольшой, зато на высоком этаже и с видом на воду. Повезло: в лаборатории альгологии по другую сторону коридора окон вообще нет. Хотя в это время суток что есть окна, что нет – никакой разницы. Только-только начало рассветать, и Селия то и дело раздраженно поглядывала на мигающую и потрескивающую лампу дневного света под потолком – когда же можно будет ее погасить? И заменить неплохо бы, она еще позавчера оставила заявку.

На белой доске Мохаммед успел сделать несколько записей – как всегда, шифрованных. МЫШИ: структ. функ. OTI, DODLOI 3/1, SCI—M2B2 – и так далее. Поди разберись. Селия не раз у него спрашивала: что ж ты народу-то хотел сказать? – а он в ответ прижимал к губам палец и улыбался.

К раме красным магнитиком прикреплена копия новых правил госпиталя. Не новых, конечно, доработанных. Наверняка работа Эсте, она отвечает за всю бюрократию, а рядом – карикатура, которую Мохаммед несколько дней назад нарисовал во время ланча. Забавная: бородатый, сгорбленный старый кот стоит на задних лапах и звонит в колокольчик, а остальные коты брезгливо отворачиваются и уходят, задрав хвосты. И подпись: ЕСЛИ БЫ ПАВЛОВ БЫЛ КОТОМ.

Юмор, конечно, специфический, понятен не всем, но нельзя не признать: рисовальщик Мохаммед превосходный. Четкие, уверенные линии, умение находить неожиданные ракурсы. Селия предложила послать рисунок в какой-нибудь из научных журналов. Вспомнила, как видела в библиотеке старинную, времен открытия рентгеновских лучей, карикатуру: из радиационного кабинета, к ужасу ожидающего своей очереди больного, в панике выбегает скелет. Но Мохаммед только плечами пожал. Он думал о карьере профессионального рисовальщика примерно то же, что и о возможности стать доулой. Селия прекрасно его понимала. Мохаммеду не пришлось выбиваться из сил, чтобы поступить в Гарвард. Работал лаборантом не столько для заработка, сколько хотел набраться опыта и уж точно не планировал стать нищим рисовальщиком карикатур и комиксов. А ей пришлось побороться – в ее родне не было никого, кто имел бы финансовые возможности поступить в университет. Если бы жизнь не повернулась своей улыбчивой стороной, Селия наверняка работала бы сейчас стюардессой, как мама. Ей пришлось пахать чуть не двадцать четыре часа в сутки, чтобы получить стипендию.

Она ответила еще на пару писем и посмотрела на часы. Как всегда, задержалась взглядом на фотографии на стене – повесила ее сразу, как только пришла в лабораторию. На фото ее бабушка, один из последних снимков. На заднем плане плотина в резервате Феллс, недалеко от приюта для сенильных стариков. Пышные осенние краски – и бабушка, маленькая, исхудавшая. Довольно крупный план, в глазах еще есть искра разума. А может, и нет, просто свет так упал. Или вообще плод воображения.

Селия повесила снимок, чтобы не забывать, откуда она пришла и за что сражается.

Восемь. Пора спуститься в вестибюль и встретить пациента. Застегнула пуговицы на халате и пошла к лифту. Пациенты приходили обычно в сопровождении ассистента из социальной службы либо с родственниками. На них было тяжело смотреть – сгорбленные, смотрят в пол, словно страдают от стыда больше, чем от самой болезни.

В вестибюле сидели двое – пожилые мужчина и женщина.

– Роберт Маклеллан? Я доктор Йенсен.

– Доброе утро. – Он пожал протянутую руку. Нормальное, уверенное рукопожатие.

– Добро пожаловать.

– А я – Гейл. – Женщина привстала и тоже протянула руку. – Жена.

Гейл выглядела намного моложе мужа. Белая блузка, бежевый твидовый пиджак. Сумка наверняка стоит целое состояние. И ожерелье недешевое – двойная золотая цепочка с бриллиантовым сердечком. Бриллиантовое сердечко на золотой цепочке и еще одна цепочка с монеткой. Дорогое украшение.

Появился Мохаммед. Представился и сделал приглашающий жест. Магнитно-резонансная камера с ПЭТ у них была на первом этаже. Тяжелое оборудование всегда старались размещать внизу, затащить его по лестницам или в лифтах трудно, а иногда и невозможно – надо краном поднимать и ломать стены, в окно не пропихнешь.

Селия показала Гейл на маленький диванчик:

– Вам придется подождать. – Заметив мину разочарования, она поспешила добавить: – Если соскучитесь или загрустите – за углом кафетерий, у них очень вкусные маффины.

Вместе с Мохаммедом Селия проводила Роберта в комнату для пациентов.

– Сейчас придет сестра и поможет вам переодеться. А потом сделает укол. – Она показала на локтевую ямку. – Это совсем не больно. После укола введет в вену тонкий катетер. Через катетер вводится радиоизотопный раствор. Исходя из полученных данных, мы будем оценивать результат лечения новым препаратом.

Как всегда, она говорила мягко и убедительно, вглядываясь в лицо пациента. Как будто бы все понимает. Посвятила в смысл так называемого двойного слепого метода: ни врач, ни больной не знают, что именно вводят – новый препарат или физраствор. Половина добровольцев получают препарат, другая половина – плацебо.

– В лучшем случае вы почувствуете разницу уже через месяц, самое большее – через два.

О какой разнице идет речь, она умолчала. Как и о том, что первые предварительные результаты показали: возможно, они нашли чудодейственное лекарство против болезни Альцгеймера. Мировая сенсация, если подтвердится. Лаборатория Эндрю Нгуена совместно с Институтом Герберта Гассера в Нью-Йорке синтезировали молекулу рибонуклеиновой кислоты, которую встраивают в нейтральный вирус. Задремавшая микроглия просыпается и начинает разрушать тау-белок, образующий в нейронах нейрофибриллярные клубки. При этом ожидается восстановление когнитивных возможностей. Программу так и называли – Re-cognize. Повторное узнавание.

Ожидания подтвердились. Сначала успешная апробация на мышах, потом на десяти, потом на двадцати пяти добровольцах. Опубликовали пару статей – и тут же посыпались предложения финансирования. Следующий эксперимент – уже сто участников. И опять превышающий все ожидания результат. Всего два месяца после первой инъекции Re-cognize – и наступает резкое улучшение. Больные возвращаются к жизни.

По принятым этическим правилам Селия не имела права рассказывать все это Маклеллану, но пообещала, что после анализа полученной картины первую дозу он получит уже сегодня. Если на снимках все выглядит хорошо, сказала она, имея в виду совсем другое: если все выглядит плохо.

– Мы комбинируем магнитный резонанс с контрастированием радиоактивным изотопом и таким образом получаем большой массив исходных данных. Гамма-камера позволяет обнаружить аномальные скопления радиофармпрепарата, а магнитный резонанс дает подробную картину мозга.

– Да-да, понятно, – кивнул Роберт Маклеллан.

– И еще вот что, – завершила она предусмотренную протоколом беседу. – Мы вводим радиоактивный препарат внутривенно, это вы уже знаете. Но я должна предупредить: магнитная камера – штука громогласная. Вы услышите довольно сильный стук, писк и тому подобное – это неизбежно, когда идет серийная съемка. Кто-то пугается, кому-то неприятно это слышать, даже с затычками для ушей, особенно вначале. Так что будьте готовы и не пугайтесь.

Появилась сестра. Сквозь халат просвечивали крупные алые розы на белой блузке – такая вольность была бы уместна в детской клинике, но Камилла дело свое знала.

– Здравствуйте. – Она подошла к Роберту и положила ему руку на плечо. – Сейчас переоденемся и сделаем укол.

– Как раз вовремя, – улыбнулась Селия и направилась в пультовую.

На длинном столе у огромного шестиметрового окна, открывающегося в процедурную, четыре монитора. Мохаммед уже здесь. И в самом деле – издаваемые аппаратурой звуки не спутаешь ни с чем. Даже сравнение подобрать трудно.

– Переодевается, – сообщила Селия. – Через несколько минут начнем.

– Как он?

– Вроде бы ничего. Спокоен. Не знаю, все ли до него дошло, хотя делал вид, что понимает.

– Может быть, стоит попросить жену подписать согласие?

– Не думаю… он вполне ориентирован.

– Возраст?

Селия глянула в формуляр:

– Родился в июне 1944 года.

– Высадка в Нормандии. Дитя войны…

Удивительный все-таки парень. Обладает способностью видеть связи там, где их сразу и не обнаружишь. И образованный. Это называется широким кругозором. Для ученого незаменимое качество.

– Бывший адвокат. Кажется, очень известный. А ты нашел кого-то на пятницу?

– Жду подтверждения. Вернее, надеюсь. Нгуен с меня не слезает. Ему уже десятерых в неделю мало. Угадай с трех раз: у Дэвида больше или меньше?

Селия рассмеялась:

– Двенадцать. А то и пятнадцать.

Дэвид Мерино – шеф Института Гассера. Они занимаются этой проблемой параллельно. Формально – сотрудничают, фактически – конкурируют. Эндрю и Дэвид никогда не были друзьями, но в начале пути без обмена данными не обойтись, и Re-cognize волей-неволей стал совместным проектом. Гарварду первому удалось встроить модифицированную РНК в геном вируса, а сотрудник Гассера придумал, как поместить модифицированный вирус в клетки мыши. Короче, Нобелевскую премию придется делить пополам. На этом этапе две лаборатории казались неразлучными. Если не психологически, то практически: гранты выделялись на двоих, и они делили их по-братски. Если такое определение вообще применимо, поскольку их предписанное NIH[5] братство больше напоминало затянувшуюся борьбу за первородство.

Селия не могла бы рассудить, кто больше заслужил право стоять на голубом королевском подиуме в Стокгольме. Конечно, Эндрю невыносим, он даже не скрывает, что хотел бы получить Нобелевку без дележки. Но и Дэвида ангелом не назовешь, хотя внешне похож. Ходили слухи, что когда он преподавал в Колумбийском университете, то у дверей его кабинета выстраивались очереди студенток. Но что не отнять – Мерино из тех людей, которые без труда могут продать снег инуитам. Блестящий экспериментатор, умница. Селии нравилось слушать рассказы о его выходках, сплетни и байки складывались в довольно привлекательную картинку. Их общение носило в основном виртуальный характер, но она успела понять: все, к чему прикасается Дэвид Мерино, превращается в золото, и не потому что он обладает неким даром, как царь Мидас, а потому что умеет прикасаться – всегда с нужной стороны.

– А ты знаешь, Мохаммед, Нью-Йорк уже набрал пятьсот случаев. Мы далеко позади.

– Эндрю почему-то решил, что к нам вот-вот нагрянет какая-то комиссия.

– Так и сказал? – Она пожала плечами: – Понятия не имею, какая муха его укусила.

– Может быть, мыши?

– И с мышами все прозрачно.

Твердой уверенности у нее не было. Провалы легко заметить. Не так уж легко, если на то пошло, но в таких комиссиях работают люди, во-первых, знающие, а во-вторых, нацеленные на поиски различного рода нестыковок. По двум экспериментальным мышкам протоколы вскрытия написаны странновато – и неудивительно: мышек забили по ошибке, лаборантка перепутала цветовой код. С каждым годом предъявлялось все больше требований.

– Этическая проверка уже прошла, – добавила она. – Пока ничего не случилось, никому и в голову не придет проверять. Один из ночных кошмаров Эндрю.

В пультовую заглянула Камилла:

– Пациент готов.

– Что ж… начинаем.

Они поднялись со своих мест и проследовали за сестрой.

Роберт Маклеллан, сгорбившись, сидел на кушетке. Зеленый катетер в локтевой вене на фоне бледной, потерявшей тургор кожи выглядел вызывающе. В больничной хламиде пациент казался намного старше. Старше и более погруженным в болезнь. Хорошо, что жена не видит, она и так заметно на взводе.

– Сейчас посмотрим на ваш мозг, – улыбнулась Селия. – Судя по вашей биографии, есть на что посмотреть.

Она подвела Роберта к двери с небольшим черным пропеллером на ярко-желтом фоне – символом радиоактивности. Ниже красовались и другие предупреждающие знаки: импланты суставов, пирсинг, кардиостимулятор – со всем этим вход категорически воспрещен. Селия автоматически похлопала себя по карманам. Несчастных случаев было немного, но с последствиями. В Миннесоте полицейский зашел в кабинет МРТ, забыв про пистолет, – оружие вырвало из кармана и ударило о магнит с такой силой, что на сливочно-желтой эмали осталась вмятина. Пистолет пришлось списать – никто не решался проверить его годность после такого удара. А несколько лет назад помешавшаяся на тренировках сестра не сняла жилет с утяжелителями, и этот жилет ее чуть не задушил. С таким магнитным полем играть не стоит. Селия посмотрела на Мохаммеда – тот тоже провел рутинный самообыск. Этот короткий ритуал стал настолько привычным, что они иной раз обыскивали себя даже при выключенной камере.

Ритмичный шум, будто работает гигантский насос. Селия убедилась, что Маклеллану выдали затычки для ушей. Мохаммед помог пациенту взобраться на подвижную кушетку и сунул ему в руку небольшой резиновый мяч.

– Это не для тренировки, Роберт, – улыбнулся он. – Это средство коммуникации. Вы ни в коем случае не должны шевелиться, голова должна быть совершенно неподвижной. И говорить тоже нельзя, даже когда мы задаем вопросы. И тем более кивать. Вместо этого нажимайте на мячик. К примеру, я задаю вопрос: хорошо ли надут ваш мяч? – и вы его сжимаете. А если не сжимаете, значит, что-то не так, и мы тут же приходим на помощь.

Мохаммед поправил подушку и подсунул два полипропиленовых клина по обе стороны головы.

– Ну что ж… начнем? Только помните: ни малейшего движения головой.

Они вышли в пультовую, а их место занял МР-техник с большим, как банка кока-колы, шприцем.

Сквозь окно из пультовой они наблюдали, как техник вводит радиофармпрепарат в пластмассовую канюлю катетера. Ввел до конца, показал врачам большой палец и ушел. Маклеллан остался в процедурной один. Селия записала точное время введения и пригляделась к больному – как будто бы все спокойно. Но это пока, в любой момент все может измениться. Некоторые были уверены, что перенесут процедуру без труда, но как только оказывались в замкнутом тоннеле камеры, начинался приступ паники. А другие засыпали. Хорошо бы иметь еще одну магнитную камеру, с незамкнутым контуром, специально для страдающих клаустрофобией. Но о таких расходах можно только мечтать.

Она кликнула мышкой – запустила первую серию снимков. На дисплее начали появляться картинки больного мозга Роберта Маклеллана, похожие на срезы огромного грецкого ореха. Ни она, ни Мохаммед не произнесли ни слова.

* * *

Хуже всего вечером. Гейл нажала кнопку выключателя – мигнув пару раз, загорелись мощные лампы дневного света под потолком в построенном на заказ гараже. Надо бы поменять на светодиодные, но у Гейл не поднималась рука выбросить, работают же пока. Узкие окна не открываются – строители схалтурили. Гейл отговорила Роберта судиться – крошечная фирма наверняка бы обанкротилась, – однако разозлилась не меньше мужа. Она же специально подчеркивала: окна должны открываться! Теперь приходилось открывать дверь и ждать, пока проветрится. Не каждый день, но все же.

Что за времена, надежных специалистов днем с огнем не найти. Всегда приводят с собой нескольких мексиканцев, наверняка нелегалов, иначе кто согласится на грошовую зарплату? Гейл со стыдом ощущала себя рабовладелицей. А если в рекламе стоит “мы нанимаем только американцев”, то еще хуже. Расизм по нынешним временам не просто не в моде – можно нажить серьезные неприятности.

Они купили довольно дорогой осушитель воздуха – невероятно безобразный агрегат. И спрятать невозможно, тогда вся затея становится бессмысленной.

Здесь же, в гараже, установлена беговая дорожка. Прежде чем начать тренировку, Гейл бросила взгляд на шестицилиндровый “астон мартин” Роберта и, как всегда, улыбнулась. Целая вечность – 1972 год! И два “ягуара”. Первый, красно-коричневый, еще старше – шестидесятые годы, с характерно изогнутым, словно стекающим на передний бампер капотом, напоминающим крыло самолета. Гейл так и не удосужилась проверить, кто у кого слямзил дизайн – “порше” у “ягуара” или “ягуар” у “порше”. Скорее всего, немцы были первыми, тенденция видна уже в довоенном “жуке”.

И наконец, единственная машина, которой они сейчас пользовались, тоже “ягуар”, только новый, купленный в прошлом году на автомобильной ярмарке. Дилер с неподражаемым оксфордским выговором был настолько убедителен, что Роберт тут же продал почти новый BMW и купил этот “ягуар”. Гейл еще к нему не очень привыкла, но одно ясно: хотя Роберт уже не тот, что раньше, но в безупречном, даже преувеличенно эстетском чувстве стиля ему не откажешь. Хотя кто знает – возможно, такая внезапная решительность и была первым симптомом болезни.

В неживом свете ламп машины выглядели сиротливо. Иметь такой гараж в Бостоне, да еще такого размера, – уже само по себе большое достижение, ни у кого такого нет. Собственно, это и был главный аргумент при покупке дома – возможность без непомерных затрат превратить пустующий полуподвал в просторный гараж. Теперь Роберту гараж ни к чему, он не садился за руль с прошлого лета, когда они ездили на мыс Код. И увлечение новым “ягуаром” улетучилось, купленные аксессуары так и лежали в углу в умеренно ярких, дорогого вида упаковках.

Гейл старалась не говорить об этом. В конце концов, гараж – единственное место, принадлежащее целиком Роберту, его вотчина и убежище.

Она покосилась на дисплей беговой дорожки и прибавила скорость – осталась минута. Обязательный спурт под конец. Участилось дыхание, на лбу выступили капли пота. Забавно: она еще не успела сбавить скорость, а машина ее опередила – пискнула и сама перешла в режим шага.

Час новостей – с девяти до десяти, Роберт обычно проводил его у телевизора, но с началом болезни все изменилось. Он нажимал не на те кнопки на пульте, раздражался и смотрел на нее то умоляюще, то смущенно. И похоже, не понимал половины из того, о чем вещал ведущий. А потом потерял чувство времени – вставал посреди ночи и варил кофе, абсолютно убежденный, что уже утро. Вот не далее как сегодня – она проснулась во втором часу ночи, пошла в туалет и увидела его на диване перед выключенным экраном, но с пультом в руке. Роберт выглядел таким беспомощным, что она не решилась сделать замечание.

Что бы ты хотел послушать, Роберт?

Он выбрал альбом Рэя Чарльза 1963 года. Не в первый раз, но и ничего удивительного: любимые хиты он мог слушать бесконечно. Old man river Синатры, к примеру. На этот раз – Рэй Чарльз, That lucky old sun.

Гейл много раз пыталась догадаться – почему? Что он вспоминает?

Села рядом на честерфилдский диван и некоторое время слушала вместе с ним.

День был тяжелый. Роберт вышел из кабинета МРТ с совершенно отсутствующим видом и показал ей пластырь на локтевом сгибе, совсем как мальчишка, гордо демонстрирующий метку от прививки.

Надежда на улучшение настолько ничтожна, что сама мысль причиняет боль.

Ее муж терпеть не мог диски и флешки – только винил. Мало того, пару лет назад специально ездил в Ригу, вычитал, что там есть магазин, специализирующийся на итальянских ламповых усилителях и колонках ручной работы. Гейл даже название запомнила – Audio Bottega. Через месяц покупку доставили – к дому подъехал забитый ящиками грузовичок. Особенно ее поразила вертушка: цена как у автомобиля среднего класса, к тому же весит около шестидесяти килограммов. Пришлось звать на помощь садовника.

Они прослушали весь альбом. Когда комнату заполнили мягкие, ускользающие гармонии Over the rainbow, у Гейл выступили слезы.

Над радугой? Нет. Там ничего нет, над радугой. Только в песне. Покосилась на Роберта – тот сидел с отсутствующим видом, будто мысли его витали где-то еще, но она-то знала, что это фантазия, если мысли его где-то и витали, то в вакууме, не взаимодействуя ни между собой, ни с окружающим миром.

И что ей делать без него? Мало того – кто она без Роберта?

Абсолютное, безнадежное бессилие. Мягкий, слегка вибрирующий баритон Рэя Чарльза, медленно затухающая, остающаяся в памяти заключительная нота, а потом исчезает и она – в темноте вечности. Где-то она там, безусловно, есть, эта тоскливая нота, но найти ее невозможно. Весь сегодняшний день Гейл не оставляло ощущение крушения. Последняя нить надежды оборвана.

Как победить эту болезнь?

Никому пока не удалось.

Машина снова мяукнула и постепенно остановилась. Гейл отпила из бутылки, вытерла полотенцем лоб и сошла с дорожки. Как будто бы стало полегче. Кто знает – возможно, эти сеансы пробежки все же притупляют прижатое к сонной артерии лезвие ужаса. Смочила салфетку клороксом и протерла дисплей и велосипедные ручки. И дорожку вытерла – никто, кроме нее, ей не пользовался, но нельзя забывать главное: деградация личности начинается с пренебрежения гигиеной. По пути приоткрыла дверь в комнату для стирки и, не глядя, бросила полотенце в корзинку с грязным бельем. Стирка и уборка каждую пятницу, суббота и воскресенье для отдыха – так было всегда, всю их долгую жизнь. Но Роберт заболел, и все поменялось. Он стал неаккуратен в еде, выходил из туалета с влажными пятнами на брюках. Конечно, все бывает, вроде бы ничего страшного. Страшно другое: сам он это не замечал. Пришлось поменять пол в ванной на втором этаже, пористый клинкер впитывал все запахи, открываешь дверь – и в нос бьет полузабытая вонь общественного сортира.

Теперь все недостатки устранены. Все приспособлено под ментальную инвалидность ее мужа.

Инвалидность… Слово режет слух.

Гейл почему-то вспомнила инструкцию по сдаче мочи на анализ в больничном туалете и невольно улыбнулась. Особая медицинская жизнь, плотская и понятная.

1. Женщинам: развести половые губы.

2. Мужчинам: сдвинуть назад крайнюю плоть.

3. И женщинам, и мужчинам: подставить емкость под струю через одну-две секунды после начала мочеиспускания, чтобы избежать загрязнения пробы.

Сорокапятиминутная тренировка закончена, пора возвращаться в привычное за последние месяцы состояние постоянной готовности.

Поднялась по лестнице и заглянула в его кабинет. Сидит в очках, в той же позе. На письменном столе стопка старых журналов – “Классические автомобили”, один номер открыт на середине, но, похоже, на той же странице, что и три четверти часа назад.

Гейл некоторое время стояла на пороге. В комнате полумрак, горит только зеленая настольная лампа. Стеллажи до потолка – книги по юрисдикции, справочники, своды законов и уложения, сотни томов художественной литературы. Одну из полок занимают черные твердые папки, этикетки написаны от руки, – уходя на пенсию, Роберт зачем-то притащил их домой. Гейл не понимала зачем, однако он настоял, хотя, по ее наблюдениям, так ни разу к этим папкам и не притронулся. Еле уговорила вынести пару кожаных кресел и поставить вместо них диван, чтобы можно было отдохнуть днем. Для дивана заказала виниловый чехол – на всякий случай.

Вообще-то время уже позднее, пора спать, но Гейл не стала его беспокоить. Оставила мужа наедине с журналом, который он читал, и пошла в душ. (Читал ли? Или просто смотрел на разворот с малиново-красным “кадиллаком” пятидесятых годов?) Надела ночную рубашку, накинула халат и расстелила постель. Покрывало и декоративные подушки бросила на сундучок под окном – старый-престарый, купленный за гроши на какой-то распродаже. Гейл его очень любила – деревянный, с потемневшей медной оковкой, так называемый матросский. Стены в спальне сливочно-белые, великолепно гармонируют с небесно-голубым персидским ковром. Газовый камин, два кресла рядом. Роберт даже привез для этих кресел овечьи шкурки, но они почти никогда не сидели в них, хотя что может быть лучше, чем провести четверть часа у камина в уютном кресле с рюмкой мадеры.

В спальне довольно холодно – Роберт предпочитает спать с открытым окном, как скандинавы. Хотя сам он никакого отношения к скандинавам не имеет – ирландец по крайней мере в пятом поколении, а может, и раньше. Гейл вначале мерзла, искала самые теплые одеяла, а потом привыкла и даже вошла во вкус. Но не сегодня – на дворе уже неделю двузначный минус. Всему есть границы.

Осмотрела спальню – как будто бы все. Можно идти за Робертом. По пути зашла в кухню, засыпала кофе в кофеварку, утром не хочется хлопотать, нажал кнопку – и после душа ждет готовый кофе. На всякий случай оставила один спот-лайт в потолке включенным – иногда Роберт перед сном заходит попить.

– Роберт? Пора спать, дорогой.

Он повернулся на стуле. Не сразу сфокусировал взгляд, словно она его разбудила. Журнал на столе по-прежнему открыт на той же странице.

– Читаешь?

– Да… так, знаешь. Вспоминаю.

На черном дисплее больших настольных часов светились белые суставчатые буквы: ЧЕТВЕРГ, ВЕЧЕР. Она купила эти часы в онлайн-магазине несколько месяцев назад и каждый раз вздрагивала, когда тихий звонок в телефоне сопровождал очередное извещение: “Ваш заказ ЧАСЫ ДЛЯ ДЕМЕНТНЫХ принят”. “Ваш заказ ЧАСЫ ДЛЯ ДЕМЕНТНЫХ отправлен по указанному адресу. Вы можете проследить заказ по следующему номеру…” И так далее. Ей становилось не по себе: а вдруг кто-то узнает? Гейл никому не рассказывала про диагноз Роберта. Даже Майре. Нет, Майра, само собой, понимала, что с Робертом не все в порядке. И наверняка замечала, как обеспокоена Гейл, – разве может не заметить самая близкая подруга? Но слово “альцгеймер” не было произнесено ни разу, даже когда Роберт упал на лестнице. Гейл с детства была очень стеснительной. К примеру, когда ей было тринадцать, не решилась рассказать о первых месячных матери. Побежала в аптеку и на сэкономленные деньги сама купила прокладки. Потом прятала их в своей комнате, трусы стирала и сушила ночью, прикрыв полотенцем. В один прекрасный день мать все же увидела пятнышко крови на простыне. Покачала головой и, ни слова не говоря, положила на дно платяного шкафа четыре голубые коробки прокладок Kotex.

Теперь все по-другому. Гейл иногда даже завидовала молодежи – как открыто говорят они на самые интимные темы.

– Вспоминаю… – повторил Роберт после долгой паузы. – Вот этот… – Он ткнул пальцем в “кадиллак”. – Ты права. Пора спать.

ЧАСЫ ДЛЯ ДЕМЕНТНЫХ оказались очень удачной покупкой. Поскольку они показывали не только часы и минуты, но и напоминали о времени суток, Роберт перестал раздражаться, когда вместо обеда, на который он рассчитывал, получал завтрак – яйцо всмятку и тост с мармеладом. И уже не протестовал, когда она провожала его в постель, хотя был уверен, что на дворе полдень. Даже обидно – часам он доверял больше, чем жене, с которой прожил чуть не полвека. Раз на дисплее стоит ПОНЕДЕЛЬНИК, УТРО – значит, так оно и есть, но если она говорила то же самое, начинал сердиться. А обычные часы его злили. Почему? Вряд ли даже самый знаменитый психиатр смог бы ответить на этот вопрос.

То же самое с деньгами. С датами.

– Тебе нужно что-то перед… – Начала и тут же запнулась.

Надо следовать инструкции, прописанной в одной из полученных в госпитале брошюр.

Любой вопрос, который вы задаете, должен быть рассчитан на возможность ответа “да” или “нет”. Так вы поможете больному избежать затруднений и, как следствие, ненужной фрустрации.

– Чашку чая?

– Нет, спасибо.

– Стакан сока?

Роберт последний раз глянул на огромный “кадиллак” и кивнул:

– Сок… да, сок было бы неплохо.

Гейл довольно улыбнулась. Все же они знают свое дело, врачи.

Они прошли в кухню. Гейл открыла дверцу маленького холодильника – там ничего не было, кроме толстостенных стеклянных бутылок со свежевыжатыми соками.

– Грейпфрут?

– Спасибо, с удовольствием.

Приятная легкая судорога – то ли радости, то ли надежды. Похоже на контакт. Они проводили вместе двадцать четыре часа в сутки, но вот такие минуты понимания случались все реже. Все чаще и чаще казалось, что ее Роберт где-то на другой планете, а рядом с ней его виртуальная копия, довольно примитивно запрограммированный мета-Роберт. Однако сейчас он вполне реален. Грейпфрут? Спасибо, с удовольствием.

– Я тоже выпью. – Настроение оставалось приподнятым. – По радио сказали, что опять идет циклон. Снег, холод… Витамин С не повредит – и тебе и мне.

Она села напротив. Стол уже накрыт для завтрака – белоснежные тарелки на бежевых таблетках, кофейные чашки на подносе.

А вот этого не надо было делать. Роберта наверняка смутит сервировка, в кухне же нет таких часов, некому подсказать, что уже вечер. Она поставила стакан и обреченно опустила плечи, поникла. Уже пожалела о своей выдумке с соком. Роберту не следует пить на ночь, наверняка придется будить и провожать в туалет.

Гейл откинулась на спинку стула, одернула задравшуюся ночную рубашку и посмотрела на Роберта. Он маленькими глотками пил сок и глядел в никуда.

* * *

– Папа?

Загадочный, еле уловимый шум, будто в научно-фантастическом фильме прослушивают космос. Она ткнула пальцем – на дисплее высветилась пиктограмма громкоговорителя. Никакого результата, разве что шум усилился. В кафе “Альбатрос” и без того шумно, и она тут же отключила динамик.

– Папа? Ты меня слышишь?

Никакого ответа.

Нажала кнопку отбоя. Мимо прошла официантка с подносом, на котором дымились чудовищных размеров морковные маффины. Селия проводила ее взглядом – толстая, даже ожиревшая женщина с неоново-синей прядью в темных волосах неуклюже протискивалась между столами. Добралась наконец до нужного – там сидела нарядная пара с двумя маленькими блондинистыми девочками, жадно поглядывающими на принесенные лакомства. Они с отцом всегда садились за этот столик. Каждое воскресное утро.

– Еще кофе, дорогуша?

Селия подняла голову – над ней нависла тяжелая грудь официантки, она даже не заметила, когда та успела подойти.

– Нет, спасибо. Я жду отца.

– Знаю, знаю, – улыбнулась официантка, обнажив шикарные рекламные зубы. – Но, может, пожуете пока что-нибудь?

Надо было заехать за ним… но он же прекрасно водит машину! Или водил…

– Пожалуй, не сейчас, спасибо. Все нормально.

Нормально… Ничего нормального уже давно нет. Дождавшись, чтобы приветливая толстуха отошла от столика, опять набрала номер. Теперь занято. Забыл нажать кнопку отбоя? Оставил телефон в кухне и вышел?

Селия огляделась. Пожилая дама за соседним столиком ободряюще улыбнулась. Очевидно, не только официантка знала, что она ждет отца. Тед Йенсен знаком всем и каждому. Селия прекрасно помнила, как она каталась на велосипеде, слушая рокот газонокосилки. Как только у отца появлялся час свободного времени, он бросал ее велосипед в кузов и они ехали в кафе-мороженое на улице Рут. Кофе и сливочное мороженое для Теда, фунтик мятного шоколадного для Селии. “Зеленое, как Ирландия”, – каждый раз сообщал Тед. К нему то и дело подходили знакомые.

– Ну и дочка у тебя, Тед! Красавица! Запасайся винтовкой.

Каждый раз, когда она думала об отце, перед глазами вставала именно эта картинка. Или как он возится с мотором своего пикапа в рубашке цвета хаки. Всегда готов к шутке. Поскольку ему приходилось каждую осень вывозить кучу хвороста, борта пикапа нарощены сделанными на заказ большими фанерными щитами: “Ландшафтное планирование” и помельче: “Тед Йенсен. Красота в деталях”. Летом он всегда ездил с прицепом, в котором лежали ярко-желтый Walker[6] и довольно тяжелый бензиновый триммер.

Хорошенькие светловолосые девчонки за соседним столиком затеяли ссору: одна присвоила обе коробки с мелками и держала их над головой, дразня младшую, та прыгала за мелками и хныкала. Мать шикнула на шалунью и посадила младшую на колени. Красивая, между прочим, женщина. Тонкая, с точеными чертами лица. Чем-то похожа на ее, Селии, маму. Тип маленькой феи из сказок. В голубом цветастом платье – странный выбор для января и для этого скромного ресторанчика. Экзотическая птица.

Впрочем, сама она, наверное, кому-то тоже может показаться той еще птицей. Накраситься не успела, да что уж там, попросту забыла, волосы наспех заплела в толстую косу. Черные брюки, черные сапоги, два черных свитера, надетых один на другой, и черный пуховик.

В Бостоне на такой прикид никто бы и внимания не обратил, но здесь, в полусельском Деннисе, черный цвет означал только одно: собралась на похороны. Остальные одеты очень ярко, даже кроссовки с неоновыми вставками. И что? Подумаешь… Если кто здесь и дома, так это она. Приходила сюда с детства, даже не помнит, когда была тут первый раз. Наверняка совсем маленькой, года два-три, а может, и раньше. Не то чтобы регулярно, но с той поры, когда поступила в колледж, – каждое воскресенье. Поселок маленький, любой скажет, кто здесь местный, а кто турист. Селия могла бы побиться об заклад – каждый посетитель знает, кто она, и удивляется: почему на этот раз одна, без отца.

Оладьи с сосисками и глазунью, а доченьке кофе покрепче и черничный маффин. Никак не проснется.

Тед Йенсен, как и обещала его реклама, был очень внимателен к деталям. Например, Селия не помнила случая, когда он забыл бы поздравить ее с днем рождения. И в поселке его любили, возможно, именно за это – за внимание к приятным для других мелочам.

До сих пор…

Несколько дней назад сосед встретил его на дороге к полю для гольфа. В куртке, но с непокрытой головой, хотя валил снег. Отвез Теда домой и позвонил Селии. Сказал: “Он, похоже, был не в себе. Присмотри за ним”.

Селия не удивилась – к тому времени она уже дважды сводила отца к врачу. Конечно, понимала размер беды, но меньше всего ей хотелось услышать подтверждение диагноза.

“У него же альцгеймер. Сама же видишь. Ты же, по-моему, как раз этим и занимаешься”.

Заниматься – это одно, а когда дело касается собственного отца… И вот – сидит одна. Сирота. Отец не пришел на традиционную встречу “папа с дочкой”.

На всякий случай еще раз набрала номер, но после первых же трех коротких гудков нажала кнопку отбоя. Встала, положила рядом с кофейной чашкой пятидолларовую бумажку и пошла к дверям.

– Что-то не так? – участливо спросила официантка.

– Нет-нет, все в порядке. Съезжу за отцом, у него что-то с телефоном. Вернемся попозже.

У входа, как всегда, стоит стеклянный холодильный шкаф с очень аппетитными на вид, щедро политыми сверкающей глазурью пирожными, суфле и пудингами. Раз в год, в день рождения давно уже умершей бабушки, они с отцом позволяли себе нарушить привычное течение жизни и заказывали десерт: большую миску горячего индейского пудинга с шапочкой ванильного мороженого на макушке. И ели, весело поглядывая друг на друга, хотя для Селии пудинг был слишком сладким, а для Теда – слишком пряным: повар не скупился на жгучую имбирную патоку. Смысл угадать нетрудно – так они вспоминали бабушку. Та часто готовила такой пудинг сама, считалось, что это ее любимое блюдо.

Седьмое марта. Скоро. Вряд ли отец вспомнит про трогательную традицию.

Вышла на улицу и поплотней запахнула куртку – опять пошел снег. Ее прокатная ярко-красная “мазда” стояла в дальнем углу парковки. Селия приложила пластиковый прямоугольник к картридеру в углу лобового стекла – замки чмокнули и открылись. Села за руль и глянула на часы: 11:25.

Мотор завелся мгновенно. Машина тронулась с места, но пришлось тут же нажать на тормоз – прямо перед носом вынырнула золотистая “субару”. Водитель тоже притормозил и приветливо улыбнулся. Лицо незнакомое, но он-то наверняка ее узнал, как и высунувшаяся из-за плеча жена. Селия улыбнулась – а как же еще? – и показала рукой: проезжайте, проезжайте, я подожду.

Водитель помедлил – радостная улыбка так и не сходила с его лица, – пришлось показать еще раз, и “субару” медленно проплыла мимо.

Селия завистливо посмотрела вслед – человек за рулем совсем старый, совершенно седой, наверняка под девяносто. Да и спутница не моложе. Веселые, здоровые, соображают – с задержкой, конечно, но соображают же… И дом свой найдут, можно не сомневаться.

Никаких справедливых законов человеческой жизни не существует. Уж кому и знать, как не ей. Кого Бог любит, забирает молодыми, сказала бабушка, когда умерла ее дочь, мать Селии. А потом и сама умерла, уже далеко не молодой, – как бы призналась, что особой любовью Господа не пользовалась. Или вообще нет такого понятия – отношение Бога к человеку. Создает и создает себе подобных, нимало не заботясь об их дальнейшей судьбе. Если и был поначалу какой-то замысел, то в процессе созидания забыт. Или интерес потерян.

Селия включила дворники – справятся. Ей почему-то не хотелось выходить из машины и варежкой сгребать нападавший снег. Ехать до папиного дома всего-то несколько километров, в полупустом зимнем Деннисе минут пять, не больше. Миновала площадь с похожей на огромную зеленую ракушку летней сценой. Почти все магазины и рестораны закрыты, кроме пары-тройки кафе. Впрочем, Деннис и летом особого интереса для туристов не представляет, за исключением разве что Дня независимости – здесь пролегает один из маршрутов на Кейп-Код, в их летний дом. Но даже и тогда большинство предпочитают шестую трассу, там быстрее, хотя кое-кто, с чуть более развитым эстетическим чувством, выбирает Олд-Кинг-хайвей – крюк небольшой, зато сколько всяких красот! Именно там, на Олд-Кинг-хайвей, живет ее отец, в том же старом белом бунгало, где она выросла. После развода дом остался Теду, но он совершенно не обращал на него внимания, Селия попробовала вспомнить и не смогла: затевал ли отец хоть раз какой-то ремонт? Обстановка в доме как в девяностые. За садом он, правда, следил, но сад-то крошечный, почти весь участок занимает большая веранда.

Чем ближе она подъезжала, тем сильнее охватывала тревога. В последний раз в доме было очень холодно, но почему – она так и не смогла добиться ответа. Только потом сообразила, что отец нажал кнопку отключения термостата – возможно, решил сэкономить на отоплении. Еще осенью Селия заказала целый поддон брикетов для камина, но упаковки так и остались нераспечатанными. На окнах в кухне – банные полотенца. Зачем? Оказывается, собрался пересчитать деньги в бумажнике и завесил окна, чтобы никто не подглядывал. На разделочном столе пакет с хлебом, а рядом алюминиевый поднос. Яйцо, несколько ломтиков бекона и мисочка с мармеладом. Тревожный сигнал – значит, даже соседи знают, что папа так плох, что не может о себе позаботиться, и приносят ему продукты.

Нет, не может альцгеймер прогрессировать так быстро. Она уже больше десяти лет изучает эту проклятую болезнь и изо всех сил пыталась себя убедить: не может. Такого не может быть.

Селия посмотрела на спидометр, мимолетно глянула в зеркало заднего вида и нажала на тормоз – оказывается, на участке с ограничением скорости в сорок миль в час она лупила за все шестьдесят. Пронесло – полиции не видно, а радаров здесь нет.

В животе бурчало – за весь день ничего не ела, только выпила две чашки кофе, одну дома, другую в “Альбатросе”, а сейчас уже время ланча. Но странно – есть не хотелось, несмотря на упорно посылаемые организмом отчаянные сигналы.

Вот и поле для гольфа, стрельбище, чуть подальше ветеринарная клиника с большим рекламным щитом “Вакцинация домашних животных”, а за поворотом – дом отца. Селия притормозила. Большой черный пикап “шевроле-сильверадо” стоит под белоснежной шапкой свежевыпавшего снега. Обычно отец навешивал на него снегоуборочный отвал еще в октябре и после каждого снегопада с шутками объезжал своих клиентов и сгребал снег с участков. Но в этом году железный скребок так и лежал в гараже. Конечно, уже шестьдесят пять, пора бы и утихомириться, но отец всю жизнь работал, и сидеть дома без дела – совершенно на него не похоже. Когда выпадал снег, он улыбался и подмигивал, радуясь возможности поболтать с соседями.

Как всегда, поставила машину за пикапом. Фасад потемнел от влаги, краска на ставнях шелушится. Небесно-голубые ставни, типичные девяностые… Лампа у входа почему-то не выключена – забыл, наверное. Весь участок под снегом, но от гаража к крыльцу прорыта узкая тропинка – значит, он все-таки выходил из дома с лопатой. Следов на снегу почти нет – проделал тропинку и сразу ушел обратно.

Постучала и толкнула дверь – не заперто.

– Папа?

Селия включила свет в прихожей. Под вешалкой ворох одежды.

– Папа?

Может быть, спит? Но он же снимал трубку!

Нарушения сна, внезапная сонливость или немотивированное ночное бодрствование.

Однако писать диссертацию о заболевании – одно, а видеть все это – совсем другое. Пугающая действительность. Недопитый виноградный сок на журнальном столике, газеты на полу, скомканное покрывало на диване. Папа же никогда не засыпает перед телевизором, он вообще почти не смотрит ТВ, зато много читает. Читал…

Книг не видно. Рулонные шторы опущены, однако свет не включен. Селия прошла в кухню и щелкнула выключателем. Брикеты так и не внес, но неважно, в доме тепло, не как в тот раз.

Отец посмотрел на нее с удивлением. Сидит за кухонным столом в халате, седые волосы взлохмачены, будто только что проснулся.

– Папа! – Она прикусила губу, чтобы не всхлипнуть. – Папа, это я, Селия.

Он глянул непонимающе, но буквально через пару секунд взгляд просветлел.

– Кого я вижу! Тыквочка! Пришла навестить старика-отца?

Сразу стало легче. Плечи расслабленно опустились, хотя дышать по-прежнему трудно, так всегда бывает после приступа паники.

– Мы же собирались вместе позавтракать… ты забыл?

Селия подошла к окну и потянула за шнурок. Рулонная штора поползла вверх, и в кухню медленно, словно забыв про собственную эталонную скорость, просочился скупой свет январского дня. Потом подошла к отцу со спины и крепко обняла.

– Одевайся. Глазунья уже заказана.