Из замка в замок E-Book

Луи-Фердинанд Селин

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Эксклюзивная классика
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 631

Beschreibung

Роман «Из замка в замок» можно было бы озаглавить «Край ночи» Замки, о которых говорит Селин, в действительности являются странными, кошмарными призраками, имя которым Война, Ненависть, Нищета.

Leseprobe

Луи-Фердинанд Селин Из замка в замок

* * *

© Editions GALLIMARD, Paris, 1952

© Маруся Климова, перевод

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Вячеслав Кондратович Юродивый во французской литературе

Нет, пожалуй, в современной мировой литературе имени более бесспорно спорного и одновременно спорно бесспорного, чем имя французского писателя Луи-Фердинанда Селина (1894–1961). И действительно, у одних его книги вызывают фанатичное преклонение, у других, напротив, столь же категоричное неприятие. Мне случалось встречать как во Франции, так и у нас людей, которые после первого прочтения Селина утратили интерес ко всей остальной литературе. Воздействие, оказанное его творчеством на сознание многих современных западных писателей, сопоставимо разве что с эффектом, который произвели в свое время публикации на Западе книг Достоевского. Генри Миллер, например, сравнивал свое первое впечатление от знакомства с романами Селина с шоком и до конца жизни сохранял свое преклонение перед ним. Он считал, что влияние, оказанное Селином на французскую литературу, можно сравнить только с влиянием Артюра Рэмбо, да и то весьма приблизительно. Он посылал ему восторженные длинные письма, которые, впрочем, в большинстве своем так и остались без ответа – сам Селин довольно пренебрежительно отзывался о Миллере, называя его творчество «пустой болтовней»[1]. Для американских битников Селин был одной из трех культовых фигур современной литературы (наряду с Жене и Арто), которым, по их мнению, удалось «преодолеть литературу» (а в их устах это высший комплимент)[2]. Известно, что Жан-Поль Сартр взял эпиграфом к своему знаменитому роману «Тошнота» цитату именно из Селина (кстати, в то время куда более знаменитого). Это обстоятельство не помешало ему в послевоенные годы принять самое активное участие в травле Селина. Последний же постоянно обвинял Сартра в эпигонстве и плагиате. Не берусь судить, насколько были справедливы их взаимные обвинения. Одно можно сказать определенно: при всем своем демонстративном экстремизме Сартру удалось прожить жизнь куда более успешную и благополучную, чем та, которая выпала на долю Селина. Из негативных отзывов достаточно характерным является отзыв писателя Клауса Манна (сына Томаса Манна), который называл Селина «злобным сумасшедшим», хотя и с оговоркой, что тот «тоже одарен»[3].

Не менее противоречивыми являются и суждения окружающих по поводу политических взглядов Селина. Широко известен тот факт, что Селин основательно запятнал свое имя в глазах «прогрессивно настроенной общественности», опубликовав в свое время три расистских памфлета, причем не когда-нибудь, а в период с 1937 по 1941 год. Памфлеты представляли собой увесистые тома (около 400 печатных страниц каждый) и имели весьма характерные названия: «Безделицы для погрома», «Школа трупов» и «Попали в переделку». Что ж, как говорится, «из песни слова не выкинешь». К тому же их содержание с некоторых пор во Франции снова стало достоянием широкой публики. Несмотря на наложенный вдовой писателя запрет, несколько лет назад было предпринято их пиратское переиздание, повлекшее за собой шумное судебное разбирательство.

И все-таки, не желая кого бы то ни было оправдывать (хотя бы потому, что не чувствую себя вправе это делать), хотелось бы привести один эпизод, связанный с публикацией памфлета «Попали в переделку», который описывает Жак Бреннер в своей книге «Моя история современной французской литературы». Этот эпизод, мне кажется, позволяет лучше почувствовать природу таланта Селина: «Я вспомнил об одном вечере, проведенном у моего друга Франсиса Поля весной 1941 года. Селин только что опубликовал новую книгу „Попали в переделку“, посвященную „веревке без повешенного“. Он смеялся в ней над поставленной на колени Францией и ни на секунду не скрывал своего антисемитизма. Мы прочли несколько страниц вслух (моим друзьям не было тогда и двадцати лет), и каждый из нас шептал вполголоса: „Это гадко, как это гадко“. Потом вдруг, я не помню, в каком точно месте, мы вдруг начали безумно хохотать. Мы перестали принимать Селина всерьез и готовы были поздравить его с талантом очернителя. Но лишь в узком кругу друзей. Все пришли к единому мнению: публикация такого памфлета непростительна»[4]. Эта же причина, возможно, побудила известную антифашистку Марию-Антоньету Мачиоки, несмотря на ее антифашистские убеждения, назвать Селина «самым гениальным из всех фашистско-нацистских писателей». Более того, в любви к Селину признавались люди порой самых что ни на есть левых убеждений. О битниках я уже говорил; во время студенческой революции шестьдесят восьмого года во Франции имя Селина опять было поднято на щит… Что касается «нацистско-фашистских» убеждений Селина, то до сих пор не обнаружено каких-либо конкретных фактов, свидетельствующих о сотрудничестве Селина с фашистскими властями, кроме вышеназванных памфлетов, которые до сих пор остаются единственным реальным «темным» пятном в его биографии. В то же время не следует забывать, что даже такой известный своими правыми взглядами писатель, как Эрнст Юнгер, сам писавший в тридцатые годы пронацистские статьи, будучи офицером Вермахта и находясь в составе оккупировавших Париж немецких войск, был крайне напуган поведением Селина в то время. Юнгер впоследствии описал Селина в «Дневниках 1941–1943 годов» и «Дневниках 1943–1945 годов» (там он выведен под именем Мерлина), охарактеризовав его как человека, являющего собой «крайне опасный тип человека-нигилиста»[5]. Один американский журналист, чье имя теперь никому ничего не говорит, встретившись с Селином уже незадолго до его смерти, заявил, что «Селин – это чудовище». Список подобных, столь же противоречивых, высказываний о личности Селина и его взглядах можно было бы значительно продолжить. Лично мне кажется наиболее удачным не помню уже кем оброненное определение Селина как «правого анархиста». Сочетание этих двух взаимоисключающих понятий, пожалуй, лучше всего отражает парадоксальность его воззрений на этот, привыкший к жестким определениям и «ярлыкам», мир.

Луи-Фердинанд Детуш, а таково было настоящее имя Луи-Фердинанда Селина, родился в 1894 году в пригороде Парижа Курбвуа, в семье буржуа средней руки: его отец был мелким служащим, а мать торговала в лавке своих родителей. Семья была достаточно благополучной. Селин получил приличное образование: некоторое время провел в Германии, потом в Англии, обучаясь там в пансионе. Внешне факты этого периода его биографии вступают в явное противоречие с теми жутковатыми гротескными картинами, которые рисует сам Селин в романах «Смерть в кредит» и «Банда Гиньоля», посвященных своему детству. Причем автобиографичность этих произведений и наличие практически у всех их персонажей реально существовавших прототипов ни у кого не вызывает сомнений. Это обстоятельство часто вызывает недоумение у исследователей творчества Селина, но таковы уж, видно, были особенности его восприятия действительности. В конце концов, реальность каждому открывается такой, какой он ее видит.

А вот дальнейшая жизнь Селина складывается уже далеко не столь благополучно, даже внешне. Различных напастей и бед, обрушившихся на его голову, хватило бы, пожалуй, на несколько жизней. Участник Первой мировой войны, он получил тяжелое ранение в голову в сражении при Поэлькапель. Последствия этого ранения еще долго давали о себе знать – сильные головные боли преследовали Селина всю жизнь. За участие в боевых действиях Селин получил несколько боевых наград, в том числе и Военный Крест. Кстати, героем Первой мировой войны был и Маршал Петэн, который командовал французскими войсками в знаменитом сражении под Верденом и с которым судьба по злой иронии сведет Селина в конце Второй мировой войны уже при совсем других обстоятельствах.

После окончания войны, в июне 1916 года, он едет работать по контракту в Африку – к этому времени относятся его первые литературные опыты. Через полгода он, не выдержав жутких условий жизни, разрывает контракт и возвращается в Париж. Потом переезжает в Ренн, где 10 августа 1919 года женится на Эдит Фолле и начинает учебу в Реннской медицинской школе под руководством своего тестя, который был директором этой школы и членом-корреспондентом Академии медицинских наук. 15 июня 1920 года у молодых супругов рождается дочь Колетт, единственный ребенок Селина. После окончания школы доктор Детуш с семьей переезжает в пригород Парижа и устраивается работать в больнице. Он занимается научной работой, пишет диссертацию, много путешествует, какое-то время снова работает в Африке (в Нигерии и Сенегале). В 1926 году он расстается со своей женой Эдит и сходится с двадцатитрехлетней американской танцовщицей Элизабет Крейг. Все эти события нашли в дальнейшем отражение в его первом романе «Путешествие на край ночи». Вышедший в 1932 году роман имел, можно сказать, оглушительный успех и почти сразу же был переведен практически на все языки, в том числе и на русский. С этим романом связан и один из самых шумных скандалов в литературной жизни Франции XX века, отголоски которого не утихают и по сей день. В 1932 году жюри комитета Гонкуровской премии присудило эту самую престижную во Франции премию не Селину, как того ожидали практически все, в том числе и он сам, а ныне практически забытому писателю Ги Мазелину за роман «Волки». Это решение, оставившее без внимания одно из ключевых произведений литературы XX века, во многом определившее ее дальнейшее развитие (пожалуй, не в меньшей степени, чем книги Джойса, Кафки или Пруста), до сих пор остается образцом саморазоблачения циничной закулисной возни, сопровождающей присуждение всевозможных литературных премий. Для самого же Селина это решение сказалось главным образом не на его славе, а на материальном положении; денежные затруднения сопровождали его до конца жизни, побудив однажды с горькой иронией заметить: «Если бы мне дали Нобеля, мне было бы чем заплатить за электричество».

Драматично сложились отношения Селина и с русской литературой. В двадцатые-тридцатые годы Советский Союз начал активную пропагандистскую кампанию, целью которой было продемонстрировать всему миру достижения Октябрьской революции. Многие западные интеллектуалы получили приглашения посетить страну Советов. Пожалуй, больше всего деятелей культуры приехало из Франции. В 1920-е годы Советский Союз посетили Ромен Роллан, Эдуард Эррио, Поль Вайян-Кутюрье, Жорж Дюамель, Анри Барбюс; в 1930-е – Андре Мальро, Луи Арагон, Андре Жид, Шарль Вильдрак и др. К началу 1930-х Селин находился в прекрасных отношениях с Луи Арагоном, который упорно убеждал его посетить Советский Союз, дабы своими глазами убедиться в правильности выбранного русскими пути. В 1934 году в Москве выходит перевод романа Селина «Путешествие на край ночи», осуществленный женой Арагона Эльзой Триоле. Хотя, по мнению биографа Селина Франсуа Жибо, перевод на самом деле выполнил неизвестный московский переводчик[6]. Охарактеризованный в предисловии как «гигантская фреска умирающего капитализма»[7], роман за два года выдержал три издания общим тиражом более 60 тысяч экземпляров и получил значительный резонанс в советской критике.

Его появление не обошли своим вниманием «Правда», «Литературная газета», «Новый мир» и другие влиятельные советские периодические издания. В целом роман был воспринят достаточно благожелательно. Большим поклонником творчества Селина был, как известно, Лев Троцкий, написавший, уже в изгнании, большую статью, посвященную его творчеству, – «Селин и Пуанкаре»[8]. По неподтвержденным данным, русский перевод романа «Путешествие на край ночи» был выполнен Эльзой Триоле по личной просьбе Троцкого. Однако на состоявшемся в 1934 году Первом съезде Союза писателей, где присутствовали Андре Мальро и Луи Арагон, Горький заявил, что на примере этой книги видно, что «буржуазное общество полностью утратило способность интеллектуального восприятия искусства», а главный герой романа – Бардамю – «не имеет никаких данных, чтобы примкнуть к революционному пролетариату, зато совершенно созрел для принятия фашизма»[9].

Тот факт, что роман был опубликован в Советском Союзе со значительными купюрами, был воспринят Селином крайне болезненно и побудил его порвать всякие отношения с Эльзой Триоле и Луи Арагоном, которых он считал виновниками искажения текста.

В 1935 году во Франции выходит второй роман Селина – «Смерть в кредит». На русский язык он не переводился, однако получил крайне негативные отклики в советской критике, которая охарактеризовала его как «произведение анархистское, циничное, нигилистическое»… Сам же Селин клеймится как писатель «глубоко антигуманный», выразивший в своем творчестве «презрение к человеку, человечеству, жизни»[10].

И все же посещение Селином СССР состоялось. Он прибыл в Ленинград осенью 1936 года. Однако в отличие, например, от Андре Жида, который был официально приглашен советским правительством, путешествовал по всей стране в специальном вагоне в сопровождении пяти писателей и даже удостоился чести во время похорон Горького стоять на трибуне Мавзолея рядом со Сталиным и Молотовым, Селин приехал в Советский Союз в качестве простого туриста и смог побывать лишь в Ленинграде.

Знакомство Селина с советской действительностью 1936 года вызвало у него крайне отрицательную реакцию, что нашло свое отражение в небольшом эссе «Mea culpa» и скандально известном памфлете «Безделицы для погрома»[11]. Публикация этих произведений во Франции окончательно поссорила Селина с советским правительством: на его имя и творчество был наложен запрет, который длился до самого последнего времени.

Примерно к 1939 году относится знакомство Селина с танцовщицей парижской Оперы Люсетт Альманзор, ставшей его женой и разделившей с ним все тяготы последнего периода его жизни (в трилогии Селин называет ее Лили).

А дальнейшая судьба писателя сложилась трагически. Скандальные расистские памфлеты. Сомнительное поведение в период Второй мировой войны. Бегство в Данию после ее окончания. Суд. Тюрьма. Ссылка. Годы забвения, одиночества, и снова шумный литературный успех, связанный с появлением романа «Из замка в замок» (1957), первой частью трилогии, в которую вошли также романы «Север» и «Ригодон».

Все книги Селина в той или иной мере являются автобиографическими. Не составляет исключения и роман «Из замка в замок», который он писал в Медоне и завершил в 1956 году.

Этот роман можно было бы озаглавить «Край ночи». События, описанные в нем, охватывают период с 1944 по 1956 год, время после крушения коллаборационистского правительства Виши. Замки, о которых говорит Селин, в действительности являются странными, кошмарными призраками, имя которым Война, Ненависть, Нищета. Три раза Селин оказывается обитателем замка: на юге Германии в Зигмарингене, в компании маршала Петэна и его министров, в Дании, где он в течение 18 месяцев находится в заключении в тюрьме, а потом еще несколько лет на разрушенной ферме, и, наконец, в пригороде Парижа Медоне, где он практикует в качестве врача и где всю его клиентуру составляют несколько таких же нищих, как он сам, пациентов.

Селин вместе со своей женой покинули Париж и прибыли в Зигмаринген в начале ноября 1944 года, то есть примерно через два месяца после того, как туда переехало большинство членов правительства Виши. Для лучшего понимания описываемых Селином в романе событий необходимо хотя бы в общих чертах описать существовавший в тот момент в Зигмарингене расклад политических сил.

В замке и баварской деревне Зигмаринген, бывшем родовом имении Гогенцоллернов на юге Германии, в сентябре 1944 года немцы собрали большинство французских политических деятелей, составлявших костяк коллаборационистского правительства Виши. Однако далеко не все они оценивали свое положение одинаковым образом. Так, например, маршал Петэн считал себя пленником немцев и практически полностью отошел от дел, общаясь лишь со своим персоналом. Премьер-министр правительства Виши Пьер Лаваль, также привезенный в Зигмаринген против своей воли, придерживался той же линии поведения. В таком же положении находились еще несколько приближенных к нему высокопоставленных чиновников: министр промышленности Жан Бишлонн, министр национального образования Абель Боннар, министр юстиции Морис Габольд, министр печати Поль Марион и др. Этой группе противостояло несколько «активных» политических деятелей, продолживших сотрудничество с Германией: Фернан де Бринон, Жозеф Дарнан, Жак Дорио, Марсель Деа и др. Они входили в состав так называемой «Правительственной делегации в защиту национальных интересов», созданной по инициативе Гитлера и Риббентропа с целью в дальнейшем сформировать на ее основе новое правительство во главе с Дорио. Между «активными» и «пассивными» отношения были практически полностью разорваны, хотя они жили в одном месте и вынуждены были часто встречаться. Несмотря на это, обе эти группы официальных лиц зимой 1944–1945 года находились в привилегированном положении, расположившись главным образом в замке. Петэн занимал верхние этажи, Лаваль и члены «Делегации» жили ниже. Впрочем, все они в равной степени были обречены.

Совсем в других бытовых условиях находилась остальная масса беженцев, расквартированных в домах и подвалах прилегавшей к замку деревушки. Их число приближалось к двум тысячам (у Селина их 1142). По большей части это были «неявные коллаборационисты», съехавшиеся сюда со всех концов Франции. Многие из них хотя и не занимали официальных постов, но все же были достаточно известны: литераторы, художники, журналисты, лидеры политических партий. К их числу принадлежал и Селин, продолжавший там работать в качестве врача, – впоследствии был вынужден заниматься этим практически до конца жизни. Состояние, в котором пребывали все эти окруженные и практически обреченные на смерть люди, можно без труда себе представить. Вот, например, как описывает свою встречу с Селином один из французских беженцев, прибывших в то время из лагеря неподалеку от Зигмарингена. Это свидетельство особенно интересно, ибо принадлежит человеку, который до того момента с Селином был незнаком. «С нами заговорил какой-то странный тип. Он был высокий, худой, и его сверкающие светлые глаза, глубоко посаженные под огромными кустистыми бровями, светились беспокойным светом. Когда он смотрел на вас, его зрачки застывали и казалось, что его глаза постоянно вас о чем-то вопрошают. Он был одет в застиранную, когда-то коричневую, куртку, и темно-синие панталоны, болтавшиеся на его тощих ногах. У него на шее на веревочке висели две огромные кожаные меховые рукавицы, а в левой руке он за ручку держал объемистый саквояж, в котором были проделаны дырочки для доступа воздуха. В этом саквояже – я узнал это позже – он носил огромного кота. Таков был странный наряд это типа; что же касается кота, это была замечательная тварь, я не мог оторвать от него глаз. Он был размером почти с ягненка, и, честное слово, казалось, он очень доволен, что прогуливается в подобном экипаже: забавная тварь… Это были Луи-Фердинанд Селин и его кот Бебер. Скороговоркой, не прерываясь, даже чтобы выслушать ответы, он стал расспрашивать меня, что побудило меня явиться в Зигмаринген. Его удивляло мое решение приехать в это осиное гнездо. В живописной манере, употребляя неожиданные выражения, и с неизменным лукавством он набросал мне картину военного положения, как оно ему представлялось: „… у меня такое впечатление, что все сжалось и окончательно отвердело, – сказал он мне о немцах. – Эластические отступления уже невозможны, каучук потерял гибкость“. А потом, все время в том же насмешливом тоне, со своим парижским акцентом, странно контрастировавшим с горячечным блеском его светлых глаз, огромные зрачки которых трагически неподвижно смотрели на вас: „Интересно, выкарабкается кто-нибудь из этой передряги? Как по-вашему? Вы здесь человек новый, вам виднее“. Задавая этот вопрос, он, казалось, действительно желал, чтобы война кончилась как можно скорее, и, как это ни странно было для подданного Зигмарингена, полным крушением Рейха. „Теперь они должны бы наконец понять, что уже довольно, – сказал он чуть позже, – это вовсе не смешно. Не надо бы им растягивать это удовольствие – люди, которых сейчас мобилизуют, могли бы быть моими внуками. Если бы мимо этого можно было пройти, не заразившись, как мимо сифилиса!“ Я не мог отделаться от воспоминания об этих больших голодных глазах, смотревших на меня. Казалось, эти глаза звали на помощь, контрастируя с насмешливым тоном, юмором и комизмом этого персонажа, похожего на монмартрского шансонье. До сих пор я испытываю к этому человеку, которого я, можно сказать, совсем не знал, странную жалость»[12].

Еще одна тема, к которой Селин неоднократно обращается в своем романе, – это тема его пребывания в Дании, куда Селин вместе с женой бежали из Зигмарингена в марте 1945 года. Прибыв в Копенгаген, Селин почти десять месяцев находился там на нелегальном положении. Ночью 18 декабря 1945 года Селин и его жена были арестованы и заключены в тюрьму Вестерфангсель в Копенгагене: она – на три месяца, он – на четырнадцать. В июне 1947 года Селин был освобожден из тюрьмы под подписку о невыезде за пределы Дании. Период с лета 1948 по лето 1951 года Селин проводит в ссылке, в ста километрах от Копенгагена, недалеко от маленького городишки Корсор, в хижине на берегу Балтийского моря. Условия, в которых Селин, Люсет и Бебер прожили эти три года, были ничуть не менее суровы, чем те, в которых они оказались после своего приезда из Парижа в Зигмаринген. Хижина была рассчитана только на жизнь летом и не имела практически никаких удобств. Летом 1951 года Селин наконец-то амнистирован французским Верховным Судом, после чего получает возможность вернуться в Париж.

Остаток жизни Селин доживает в своем доме в парижском пригороде Медоне, где по-прежнему практикует в качестве врача и занимается литературным трудом. За это время он создает еще несколько книг: «Разговоры с профессором Y», «Феерия для другого раза», «Норманс», «Из замка в замок», «Север», «Ригодон». Последний роман был опубликован уже после смерти автора. Луи-Фердинанд Селин умер 1 июля 1961 года. В момент смерти рядом была только его верная спутница Люсетт Альманзор-Детуш.

До последнего дня своей жизни Селин не переставал сетовать на несправедливость мира и людей. И надо сказать, оснований для этого было у него достаточно. До сих пор в Париже нет ни одной мемориальной доски, увековечивающей память писателя. В то же время Селин был одним из очень и очень немногих французских писателей, романы которого стали выходить в самой престижной серии издательства «Галлимар» – «Плеяде». В настоящий момент в этой серии вышло все собрание его сочинений, что фактически означает официальное причисление его к сонму классиков. И тем не менее Селину, как никому другому во всей мировой литературе, удалось избежать сопутствующего подобному признанию опошления: он сумел найти в мире такую нишу, надежно укрывшую его творчество от выхолащивания, превращения в «общее место» культуры. Правда, заплатить ему за это пришлось дорогой ценой. Отдавал ли он себе в этом отчет сам? Скорее всего, да. Однажды он, в свойственной ему манере, как бы вскользь, заметил: «Критики меня не портят». И был прав![13]

Широко распространено мнение, в соответствии с которым творчество Селина принято делить на два этапа: поздний и ранний. Причем расцвет, как правило, связывается с ранним периодом его творчества. Временная граница, отделяющая его ранние книги от поздних (годы Второй мировой войны и конец сороковых), действительно существует. Однако с оценочной частью этого суждения невозможно согласиться. Можно говорить об определенном стилистическом сдвиге, произошедшем в его позднем творчестве, о появлении в его последних книгах некоторых новых тем, но противопоставлять его поздние книги ранним, а тем более говорить о его творческой деградации способен только очень поверхностный читатель. Не следует забывать, что и свои первые книги Селин опубликовал уже в зрелом возрасте, когда ему было далеко за тридцать.

Кстати, это позднее вхождение в литературу роднит его с нашим соотечественником Василием Розановым, который тоже вошел в русскую литературу, когда ему было далеко за тридцать, имея за плечами богатый жизненный опыт. Вообще, между обоими писателями довольно много общего, хотя один в большей степени считал себя мыслителем и оперировал традиционными религиозными и философскими идиомами, а другой больше доверял живой стихии человеческой речи. Действительно, концептуальных статей у Селина буквально считанные единицы. Тем не менее небольшое эссе «Mea culpa», написанное им после посещения Советского Союза, во многих отношениях показательно. Его лейтмотивом является не столько разочарование в советской реальности, сколько куда более глобальное разочарование в человеке вообще, который, по мысли Селина, в любых условиях, вне зависимости от занимаемого им социального положения и политической системы, в которой он живет, остается существом не только слабым, но и опасным. При всей видимой простоте этого обобщения, оно, по существу, подводит черту под великими «пессимистическими прозрениями» по поводу человека, характерными для таких мыслителей XIX века, как учитель и предшественник Василия Розанова Константин Леонтьев или Ницше, – людей, во многом опередивших свое время. «Подводит черту», ибо разочарование Селина в человеке носит более тотальный характер и лишено каких-либо отсылок к положительным идеалам вроде христианства (у Леонтьева) или сверхчеловека (у Ницше). Впрочем, сам Селин практически никогда вслух не говорил о своих философских пристрастиях. Исключение составил разве что посвященный детству и отношениям с родителями роман «Смерть в кредит» (1936), где явственно видны следы увлечения Селина Фрейдом, пик которого пришелся на период создания этого романа.

Творчество Селина, действительно, знаменует собой тотальное разочарование в человеке и человечестве. Он сам не устает напоминать об этом своим читателям, называя людей то «мистиками смерти, которых следует опасаться», а то и просто «тяжелыми и тупыми». Однако было бы большой ошибкой свести весь пафос творчества Селина к чистому негативу. В этой связи – возвращаясь к сходству с Василием Розановым – можно вспомнить одно из посвященных русскому мыслителю западных исследований, которое носит весьма характерное название – «Юродивый в русской литературе». Во французской литературе, столь богатой всевозможными эксцентричными личностями, это место, на мой взгляд, должен был бы занять именно Селин.

«Посвящается животным» – эти слова предваряют последний роман Селина «Ригодон», который увидел свет уже после смерти автора. Посвящение, сделанное рукой одного из самых «циничных» и «антигуманных» писателей XX века, кажется довольно неожиданным, но только для тех, кто не знаком с его творчеством или знаком понаслышке. Животные всегда занимали в творчестве Селина одно из центральных мест, впрочем, как и в жизни…

А тех, кто недостаточно знаком с его творчеством, и сегодня, увы, очень много, и не только у нас, но и во всем мире. Вышедший в 1932 году роман «Путешествие на край ночи» сразу же завоевал Селину шумную и скандальную известность, которая, хотя и не принесла ему каких-то особых официальных наград и материальных благ, но сопровождала его всю жизнь. И как ни парадоксально, именно благодаря этой известности Селин по сей день остается писателем, мало знакомым широкой публике и, в сущности, так до конца и не понятым. Ибо бросавшееся в глаза новаторство Селина в сфере французского литературного языка, активное использование им арго, склонность к подчеркнуто эпатажным декларациям очень скоро были позаимствованы у него многими современными литераторами. Ощущение новизны исчезло, а вместе с ним стал угасать интерес к Селину читателей, да и критики тоже. А между тем Селин нуждается в гораздо более глубоком и, я бы даже сказал, медитативном прочтении, ибо это писатель, наделенный исключительно глубоким экзистенциальным опытом, который, несмотря на используемые им внешние литературные приемы, никогда не станет достоянием большинства и никогда не утратит своей свежести.

Экзистенциальный опыт Селина – это опыт человека, прошедшего через войну, тюрьму, болезни и всевозможные унижения… Тут невольно в памяти всплывает фигура Достоевского… В свое время народник-атеист Михайловский назвал христианского писателя Достоевского «жестоким талантом». Именно таким «жестоким талантом» можно было бы назвать и Селина, и хотя сам он не считал себя религиозным писателем, его ставшая уже притчей во языцех антигуманность, безусловно, сродни религиозной «жестокости» к человеку Достоевского. Можно безо всякой натяжки сказать, что его творчество апокалиптично. Его романы – это торжество обратной перспективы, в той мере, в какой этот термин вообще применим к литературе. Люди у Селина лишены права на какое-либо мировоззрение, мнение, гордыню, они настолько обнажены, очищены от всего человеческого, что становятся подобными бессловесным тварям, то есть животным. А таким обнаженным человек может предстать… или перед Богом, о котором сам Селин никогда не говорит, или перед Смертью, о которой он говорит постоянно. Более того, животным Селин всегда отдает некоторое предпочтение, даже перед лицом Смерти. «Чьих только предсмертных судорог и где только я ни наблюдал: в тропиках, во льдах, в нищете, в роскоши, за решеткой, на вершинах Власти, пользующихся всеобщим уважением, всеми презираемых, отверженных, во время революций, в мирное время, под грохот артиллерийской канонады, под звон новогодних бокалов… моему слуху доступны все оттенки звучания органа de profundis… но тяжелее всего, я думаю, бывает: собакам!.. кошкам… и ежам…».

Селин «отразил ужас буржуазного существования… показал превращение человека в волка среди волков». Это определение творчества Селина в Краткой литературной энциклопедии начала семидесятых не совсем точно, причем не только своей идеологической предвзятостью. Селину абсолютно не свойственна человеческая гордыня: мол, для человека нет ничего ужаснее, чем оказаться «волком среди волков». Животные у Селина далеко не безобидны, но они гораздо менее опасны, чем люди.

Селина часто называют «выдающимся стилистом». Я думаю, что это не более чем попытка адаптировать к современной культуре явление слишком неординарное и по-настоящему из нее выдающееся. Во всей мировой литературе нет, наверное, другого такого писателя, который со столь подчеркнутым пренебрежением относился бы к композиции своих романов, всевозможным стилизациям и прочим литературным приемам. Когда читаешь Селина, то порой начинает казаться, что даже сами слова для него почти ничего не значат, во всяком случае, значат гораздо меньше, чем интонации, ритм повествования или сложная, до предела запутанная пунктуация…

И животных Селин предпочитает еще и потому, что те, в отличие от человека, вообще не умеют говорить. Сам Селин тоже почти не рассуждает на эту тему: животные просто присутствуют в его книгах так же естественно, как пейзаж, как ночной Париж, как Сена за его окном в Медоне… Неестествен у Селина только человек, который своей болтовней, жадностью, тщеславием замутняет неуловимую, скрытую от глаз, бессловесную сущность бытия. А Селин – один из немногих писателей ХХ века, чье внимание практически полностью сосредоточено на неуловимой, за-словесной сущности жизни и человеческих отношений. Характерна с этой точки зрения и та пресловутая революция, которую произвел Селин во французском литературном языке, – активное использование им арго. Как это ни парадоксально, скорее его можно было бы причислить к символистам, если бы это литературное течение дожило до середины XX века. Абсолютно чуждый символизму идейно, Селин тем не менее пользуется грубыми жаргонными словами прежде всего как символами для выражения простой и грубой сущности современной жизни, открывшейся ему с такой пугающей полнотой. И животные для Селина – символ утраченного Рая, символ утраченной человеком, а потому никогда не достижимой для него полноты бытия.

Именно поэтому его книги и требуют сосредоточенного, медитативного прочтения. По этой же причине с годами они становятся все более аморфными по форме и на первый, поверхностный, взгляд могут показаться даже несколько однообразными, так как все больше начинают напоминать собрание причитаний юродивого, которого злые люди обидели, «отняли копеечку»… Эволюция взглядов Селина, его последовательные антигуманизм и антиутопизм, видимо, косвенным образом сказываются и на форме его поздних романов, в которых он окончательно отказывается от традиционного сюжета и фабулы, являющихся для него также знаками некоего человеческого вторжения в реальность, насилия над ней, пережитками утопических представлений о единстве и взаимосвязи происходящих в жизни событий. Этот неизжитый утопизм, например, можно наблюдать в творчестве того же Достоевского, учившегося искусству построения сюжета у Эжена Сю и Жорж Занд. С этой точки зрения поздние романы Селина, по аналогии с «Частью речи» Бродского, можно было бы назвать «частью жизни», так как они напоминают предельно очищенные от любого видимого вмешательства слепки с бытия, связанные между собой только единством исторического времени и пространства.

Но Селин не только не всеми понят, его имя до сих пор многих пугает. Опыт Селина – это еще и опыт человека, волею судьбы поставленного вне общества и вне закона. И в его особом отношении к животным есть, безусловно, и нечто такое, что роднит его с устрашающим обывателя жестоким преступником, который вдруг проявляет неожиданную привязанность к собакам, кошкам и птицам. Печать такого сходства действительно лежит на Селине и по сей день и, вероятно, останется на нем навсегда…

Впрочем, лучше всего о своем опыте сказал сам Селин: «…если вы оказываетесь в экстремальных условиях, к тому же еще „не по своей воле“, вы сразу же врубаетесь!.. сразу же чувствуете, заранее, когда с вами должно что-то случиться, и именно с вами, а не с кем-нибудь другим… у вас срабатывает инстинкт, как у животного… это только человек туго соображает, разводит диалектику и все затуманивает…».

Думая о том, что же нового внес Селин в мировую литературу, невольно ловишь себя на мысли, что вроде бы не так уж и много. В сравнении с Кафкой или Джойсом, реформировавшими форму современного романа, открытия Селина не столь уж и велики: по форме его романы достаточно просты и традиционны. Однако все формальные нововведения предполагают плавное течение литературы, ее постепенную эволюцию, перспективу развития, а не конец. Творчество же Селина, как я уже сказал, апокалиптично. В Селине прежде всего поражает его предельно трезвый, поистине аскетический взгляд на жизнь, который он ни на секунду не позволяет себе отвести в сторону даже перед лицом смертельной опасности.

Селин умер в Медоне, в том же самом парижском пригороде, где некогда провела несколько лет своего эмигрантского изгнания Марина Цветаева. С трудом верится, что два этих человека могли существовать столь близко, причем не только в пространстве, но и во времени. Более того, Цветаева, чья романтическая эстетика в значительной степени восходит к XIX веку, была на три года старше Селина. Их соседство во времени и пространстве кажется столь невероятным прежде всего потому, что невозможно себе даже представить, чтобы Цветаева прочитала Селина – для нее это было бы равносильно самоубийству. В то же время, совершив это метафизическое самоубийство, она, возможно, избежала бы самоубийства физического… Ибо Селин как бы предвосхитил один из самых роковых вопросов современности: «Возможно ли искусство после Освенцима?», дав на него своим творчеством убедительный ответ. Книги Селина, особенно поздние, – это и есть своего рода «искусство после Освенцима». Однако, ответив на этот вопрос утвердительно, он заставляет своих читателей задуматься уже над другим вопросом: возможно ли искусство, и в частности литература, после него самого?

Санкт-Петербург, 1998 г.

© Маруся Климова

Из замка в замок

По правде сказать, я думаю, что я кончу гораздо хуже, чем начал. О, начал-то я совсем неплохо… я родился, если вы помните, в Курбвуа, на Сене… я говорил об этом уже тысячу раз… после множества падений и взлетов я действительно подошел к критической черте… это возраст, скажете вы… возраст!.. конечно!.. в 63 с гаком не так-то просто влиять на ход событий… находить новых пациентов… куда ни ткнись!.. вас никто не помнит!.. я врач… и скажу вам по секрету, пациенты ценят во враче не столько знания или опыт… но прежде всего, в первую очередь, личное обаяние… а какое, к черту, обаяние, когда тебе за 60?.. для мумии или китайской вазы в музее… это еще куда ни шло… каких-нибудь маньяков, любителей старины это, может быть, и заинтересует… но дам? этих вечно расфуфыренных, размалеванных, надушенных баб?.. дохлый номер! подобный субъект, неважно, пациент он или врач, способен вызвать у них только отвращение!.. вот если бы он был весь в золоте?.. тогда ладно!.. может быть, он и ничего? гм! гм!.. но несчастный урод?.. прочь! Послушайте, о чем говорят больные на улицах, в магазинах… если речь идет о вашем молодом коллеге… «о, знаете, мадам!.. мадам!.. какие глаза! какие глаза у этого доктора!.. он сразу же определил, что со мной!.. он выписал мне эти капли! в полдень и вечером!.. по несколько капель!.. этот молодой доктор просто очарователен!..» А вот какого они мнения о вас!.. «Ворчливый, беззубый, невежественный, шепелявый, горбатый…» с вами все ясно!.. любимец женщин торжествует!.. мужчины кропают законы, женщин подобные глупости не интересуют: они формируют общественное мнение!.. успех медицинской практики полностью в руках женщин!.. вы с ними не в ладу?.. тогда вам хана!.. среди ваших пациенток одни дебилки и неполноценные идиотки?.. тем лучше для вас! чем они ограниченнее, тупее, сумасброднее, тем больше у них энергии!.. можете засунуть подальше свой халат и все остальное!.. остальное? лично меня и так полностью обчистили на Монмартре!.. полностью!.. на улице Жирардон!..[14] повторяю это снова и снова!.. я готов кричать об этом на каждом углу!.. все делают вид, что не слышат меня… такие вещи не слишком приятно слушать!.. однако я предпочитаю поставить все точки над «i»… все!.. эти ублюдки, эти преисполненные святого негодования освободители ворвались ко мне, взломав дверь, и увезли все на Блошиный рынок!.. все было продано за гроши!.. я ничего не преувеличиваю, у меня есть доказательства, свидетели, имена… все мои книги и инструменты, мебель и рукописи!.. все шмотки!.. у меня не осталось ничего!.. ни носового платка, ни стула!.. продали даже стены!.. дом, все!.. пустили с молотка!.. «и поделом»! на это нечего возразить! вы так думаете! я читаю ваши мысли!.. совершенно справедливо! о, надеюсь, что с вами такого не случится! Ничего подобного с вами никогда не произойдет! вы ведь так предусмотрительны!.. вас можно заподозрить в симпатиях к коммунизму не больше, чем любого рядового миллиардера, вы такой же пужадист, как сам Пужад[15], вы нейтральны, как швейцарский сыр, американизированы, как Буффало!..[16] вы в прекрасных отношениях со всеми, кто имеет хоть какой-то вес в обществе: Ложа, Профсоюзная Ячейка, Церковь, Прокуратура!.. стопроцентный хрянцюз… о, вы-то знаете, как делается История!.. невольник чести?.. еще бы!.. сподручный палача? и это можно!.. позвольте-с мне облизать нож гильотины?.. хе! хе!

А пока у меня нет даже «Пашона»…[17] мне надо срочно одолжить «Пашон», ибо это лучшее средство от назойливых пациентов!.. вы приглашаете их садиться и начинаете измерять давление… они так много жрут, пьют и курят, что редко оно опускается у них ниже 22… 23… а вдруг maxima… их жизнь – что-то вроде шины… они панически боятся этого maxima… взрыв! смерть!.. 25!.. тут они перестают шутить и становятся крайне серьезны! вы объявляете им, что у них 23!.. больше вы их не увидите! а какой взгляд они бросают вам, уходя! сколько в нем ненависти!.. вы кажетесь им садистом, убийцей! «до свиданья! до свиданья!..»

Ну и черт с ними!.. когда-то у меня был «Пашон», и мои друзья приходили ко мне проверить свое здоровье… вероятно, им доставляло удовольствие видеть, в какой нищете я живу… 22!.. 23!.. теперь и их нет!.. но вообще-то, откровенно говоря, я бы с удовольствием завязал с медициной… а между тем я вынужден продолжать! diabolicum! до самой пенсии! может быть, тогда наступит конец?.. какое там «может быть»! экономить! на всем! всегда! и везде!.. во-первых, на отоплении!.. всю прошлую зиму температура не поднималась выше плюс пяти! мы, конечно, привыкли!.. закалились! о, можете не сомневаться!.. нордическая закалка! мы продержались там наверху целых четыре зимы… почти пять… при 25 ниже нуля… в этом грязном хлеву… без огня, без единой искорки, даже свиньи сдохли бы там от холода… уверяю вас!.. впрочем, мы здорово закалились!.. соломы на крыше не осталось совсем… ветер продувал нас насквозь, снег сыпался нам прямо на голову!.. пять лет и пять месяцев на льдине!.. Лили больная после операции… вы, вероятно, думаете, что этот ледник был бесплатным? о, вы глубоко заблуждаетесь!.. вовсе нет!.. я оплатил все!.. вот чеки, подписанные моим адвокатом… заверенные Консульством… видите, у меня есть основания для недовольства! меня ведь ограбили не только на Монмартре… на Балтике я тоже подвергся бандитскому нападению!.. грабители с Монмартра собирались выпустить мне кишки, размазать мои внутренности по мостовой до самой улицы Лепик… балтийские бандиты сделали все, чтобы я сдох от цинги… они намеревались сгноить меня в тюрьме «Ванстр»…[18] и им это почти удалось… два года в канаве, три на три!.. потом они вспомнили о холоде… о вихрях Большого Бельта…[19] заперли меня! на пять лет! и заставили платить! повторяю еще раз! все мои сбережения!.. все мои авторские права!.. то немногое, что я имел! все уплыло!.. прибавьте к этому наложенный Трибуналом арест на имущество!.. вот смеху-то было! надо же до такого додуматься!.. у меня ведь почти ничего не осталось!.. ничего, кроме единственного костюма, который я храню с 34-го года! Он дорог мне, как память!.. я не Пужад, и не собираюсь приписывать себе способность предвидеть экономические катастрофы заранее, особенно теперь, когда от прошлого остались одни мумии!.. я рассказываю об этом предусмотрительно сделанном мной в 34-м году приобретении просто так, сам не знаю зачем!.. в те тяжелые времена было не до щегольства… мой портной жил на проспекте Опера… «Пожалуйста, сшейте мне костюм! Необычный, строгий!.. супергабардиновый, Пуанкаре!..[20] в стиле Пуанкаре!»

Стиль Пуанкаре только что входил в моду! френч! на самом деле очень необычного покроя… меня обслужили!.. костюм до сих пор у меня… ему просто сносу нет!.. судите сами!.. он прошел всю Германию… Германию 44-го года… под бомбежками! и какими! продолжавшимися в течение четырех лет… человеческий буйабес, пожары, танки, бомбы! груды развалин! он немного выцвел… и все! а потом еще все эти тюрьмы!.. пять лет на Балтике… ах да, чуть не забыл! сутолока Безон-Ля-Рошели и кораблекрушение в Гибралтаре![21] уже тогда он у меня был!.. теперь гордятся своими нарядами из нейлона, костюмами «Гревэн», атомными кимоно… представляю, что стало бы с ними!.. мой-то целехонек! поизносился, конечно! оно и понятно! пообтрепался!.. четырнадцать лет суровых испытаний!.. мы все немного пообтрепались!

Я никогда не стремился выделиться, одеться поживописнее… как на полотнах… Ван Дейка… Рембрандта… Вламинка… нет!.. я всегда хотел быть как все… ведь я врач… в своем белом халате… из какого-то синтетического волокна… я очень респектабелен… и имею вполне приличный вид… однако стоит мне выйти в костюме Пуанкаре, и этого обо мне уже не скажешь…я мог бы купить себе новый костюм… конечно!.. экономя еще больше… на всем… мне стыдно в этом признаться… но я стал совсем как моя мать… бережливость! экономия! однако всего не учтешь… моя мать потеряла сознание и умерла от сердечного приступа прямо на скамейке, голод и лишения, вероятно, тоже сказались, я был тогда в тюрьме «Вестерфангсель» в Дании… она умерла в мое отсутствие… я сидел вместе с приговоренными к смерти в секторе «К»… я проторчал там целых 18 месяцев… тот, кто не хочет слушать, может не слушать, но я никогда не перестану повторять это…

Моя мать, несмотря на свое больное сердце, физическое истощение, голод и прочее, умерла в полной уверенности, что все это лишь временные затруднения и что, проявив определенную стойкость, волю и терпение, можно дождаться лучших дней, когда все снова встанет на свои места, эти жалкие бумажки снова превратятся в настоящие деньги, пачка масла снова будет стоить двадцать пять сантимов… поймите, я тоже помню, как жили до 14-го года… я панически боюсь лишних трат… когда я вижу эти цены!.. стоимость одного костюма, например!.. я немею от ужаса! скажите: неужели Президент, «Комиссар», Пикассо, Галлимар могут позволить себе покупать одежду?!.. переведите цену одного костюма «Комиссар» в калории – о, это же можно жить, творить, любоваться на Сену, посещать музеи, платить за телефон в течение по крайней мере года!.. одежду теперь покупают только сумасшедшие!.. картофель, морковь, это еще куда ни шло!.. лапша, морковь… я не хочу жаловаться!.. бывало и хуже!.. гораздо хуже!.. конечно, мне платили!.. дело не в этом!.. но все мои «авторские права»! «Путешествие»!..[22] а не только мебель и рукописи!.. все пошло псу под хвост!.. да здравствует сила!.. на Монмартре и в Сен-Мало!.. на юге!.. на севере… на востоке… на западе… повсюду процветает бандитизм! на Лазурном берегу или в Скандинавии!.. везде одно и то же!.. напрасно вы будете стараться, лезть вон из кожи… чтобы им угодить… теперь ведь есть эта чертова 75-я статья[23], будь она проклята! Величайшее Соизволение на то, чтобы вас выпотрошить, обобрать до нитки и разделать вашу тушку на фрикассе!

Вот такие пироги!.. я уже поведал вам о своем рационе… что касается меня, то мне не составляет большого труда ограничить себя в еде… это несложно!.. другое дело Лили!.. Лили нужно как следует питаться… она меня волнует гораздо больше… ее ремесло требует много сил!.. конечно, мы позволяем себе некоторые излишества: собаки, например… наши собаки… они лают!.. что это там за тип у решетки?.. просто какой-то мудак или убийца?.. вы спускаете свору! гав! гав! и никого!..

– Но где же вы живете?.. – спросите вы, – гордый Артабан?[24]

– В Бельвю, месье!.. на косогоре! приход Бельвю!.. вы, наверное, знаете?.. в долине Сены… сразу за тем заводом на острове… я и родился неподалеку… извините, я повторяюсь… но закоренелым тупицам приходится повторять по сто раз!.. Курбвуа[25], Сена, Рамп дю Пон… не всем нравится, что я родился в Курбвуа… и мой возраст тоже, я повторяю год моего рождения… 1894!.. я пережевываю одно и то же?.. обмусоливаю?.. имею право!.. как уроженец прошлого века я имею право пережевывать одно и то же!.. и, о Господи! ворчать!.. поносить все на чем свет стоит! и между прочим, должен вам признаться, что вся эта свора прожорливых пьяниц, все эти рожи, на которые я постоянно натыкаюсь повсюду от Бастилии до площади Тертр, на самом деле выводят меня из себя!.. эти ублюдки притащились черт знает откуда… из Вовера!.. Перигора![26] с Балкан!.. Корсики!.. во всяком случае, они не местные!.. это мне было некуда податься… а куда, вы думаете, они пошкандыбали, спасая свою шкуру? они разбежались по домам! черт побери! и армия вместе с ними!.. корм для червей, проклятые дармоеды!.. у меня же даже кормилица жила в Пюто, Сантье де Бержер… а впрочем, кому это теперь интересно?.. ладно, поехали дальше!

Вернемся в Бельвю… к суровым условиям нашего существования… мне-то что… мне нужна только голова… чем меньше я ем, тем лучше она работает… конечно, меня слегка пошатывает… со стороны можно подумать: вот! он опять наклюкался!.. и так действительно говорят… что ж, можно даже специально создать себе репутацию пьяницы, ни на что не годного бездельника, кретина, да еще, плюс ко всему… «с уголовным прошлым»!.. вас будут презирать? ну и хорошо!.. мне все равно, я старик, и как я уже сказал, чем меньше я ем, тем лучше мне работается!.. но Лили-то не старуха! ей нужно давать уроки танцев! конечно, много на этих уроках не заработаешь!.. нам не хватает даже на отопление!.. она делает, что может… я тоже делаю все от меня зависящее… я это говорю не для того, чтобы выжать из вас слезу, но наши дела действительно идут из рук вон плохо!.. по правде говоря, если уж на то пошло… мы вынуждены влачить существование гораздо более жалкое, чем последний рабочий, там, напротив, у Дрейфуса…[27] по крайней мере, у того есть!.. пенсия! да, Мадам!.. страховка, отпуск… целый месяц отпуска!.. но разве я могу устроить Дрейфусу Познань?..[28] разве я могу назвать себя нещадно эксплуатируемым? а почему у меня нет хотя бы самой жалкой зарплаты? рабочие бы меня просто не поняли!.. им плохо у Дрейфуса? пенсия! отпуск! страховка! да если бы я ишачил на Дрейфуса, меня бы, по крайней мере, уважали!.. если же я скажу, что я ишачу на Гастона[29], меня поднимут на смех!.. ведь я знаменит, как никто другой!.. я прославился на весь Франкрайх, и теперь все стены заклеены плакатами, где я представлен предателем, безжалостным гонителем евреев, который скурвился и фуганул Линию Мажино[30], а вместе с ней Индокитай и Сицилию… о, я это знаю!.. на самом деле они не верят ни слову из этих ужасов, но можете не сомневаться, уверяю вас, они будут травить меня до самой смерти!.. пропагандистская машина запущена, и им просто нужен козел отпущения среди расистов…

Но вернемся к более важным вещам!.. я говорил вам про зиму в Бельвю… о холоде… когда я теперь слышу, как мне на него жалуются… мне смешно!.. представляю, что было бы с этими неженками в Скандинавии… на берегу Балтики под ураганным ветром, срывающим с крыши ветхую солому!.. – 25 и не только на уик-энд… целых пять лет, мадам! стоит только выйти из камеры!.. хотел бы я посмотреть, как Лукум бьется своей башкой о лед того моря… захватывающее зрелище!.. а этот Ахилл![31] со своим семейством!.. о, но это еще не все!.. сначала эти невинные ангелочки должны были бы отмотать пару годков в «Ванстре» по 75-й статье… посмотрел бы я тогда на их физиономии!.. им наверняка это пошло бы на пользу!.. вот тогда… тогда… мы бы и поговорили!.. можно было бы даже пожать им руку… может быть, в них пробудилось бы что-то человеческое…

Я, кажется, говорил про завод на острове?.. признаться, в старости на многое начинаешь смотреть иначе… инвалиды на 75 процентов или разнорабочие никому не нужны!.. такова жизнь! я не жалуюсь!.. вот если бы я с юных лет начал закладывать за воротник, скажем, еще в средней школе, тогда у меня не было бы проблем, был бы я теперь дворником у Дрейфуса… меня бы все уважали, у меня были бы деньги и пенсия…

Что касается медицины… то больные ко мне еще иногда приходят… а как же!.. ни один врач не может похвастаться, что больные его больше не достают!.. нет! не так часто… конечно!.. я их осматриваю… не хуже, чем другие врачи… и не лучше… я – сама любезность! о, я очень вежлив! и очень внимателен!.. я никогда не ставлю диагнозы наобум!.. никогда не старался пустить больным пыль в глаза!.. за целых тридцать пять лет я ни разу не выписал ни одного заумного рецепта!.. тридцать пять лет, что бы там ни говорили, но столько не живет даже лошадь!.. не то чтобы я не знал, как это делается!.. я знаю! прекрасно знаю!.. я внимательно штудирую все медицинские проспекты… по два, три кило в неделю!.. в огонь! в огонь все это! я не возьму греха на душу! и никогда никому я не порекомендую непроверенного средства! я человек старой закалки… черт возьми! сучье отродье!.. на что вы меня толкаете? на преступление? уголовщину?.. Бухенвальд? Сибирь?.. Покорно благодарю!.. каббалист, опасный алхимик! этого вы от меня не дождетесь! единственный мой недостаток заключается в том… что я никогда не прошу денег! я не могу заставить себя делать это!.. у меня нет ни пособий… ни страховок… такова уж моя натура!.. идиотское самолюбие! я ведь не бакалейщик какой-нибудь… лапша?.. пачка печенья?.. уголь? и вода из-под крана тоже? тем, что я никогда не взял с больных ни сантима, я создал себе больше проблем, чем Петьо, который жарил их в печи!..[32] о, я благородный сеньор!.. благородный господин с Рамп дю Пон!.. господа Швейцер, аббат Пьер, Жоановиси, Лазарефф[33], вот они могут позволить себе подобные жесты… а мое поведение кажется всем подозрительно легкомысленным!.. он ведь был в тюрьме, кто его знает, что у него на уме!

Больные, о которых я уже говорил, те, что ко мне еще приходят, донимают меня рассказами о своем здоровье, о страданиях, которые не дают им покоя… я всех их выслушиваю… так!.. так!.. поподробнее, пожалуйста… обстоятельства… а если бы им довелось испытать то, что мы с Лили пережили за последние 20 лет… всем этим недотрогам! Боже мой!.. и как мы вообще выжили!.. этим неженкам!.. хотя бы треть! десятую часть… да они, наверное, ползали бы теперь по полу!.. под стульями! блея от ужаса!.. весь остаток своей жизни!.. всякий раз, когда я слышу их причитания, я невольно спрашиваю себя: «каким же кретином надо было быть, чтобы так вляпаться? в такое дерьмо?.. по самые уши?» стоит мне об этом подумать, как у меня кошки на сердце скрести начинают!.. вроде кошечки Томины, той самой, которая мрр! мрр! по моей бумаге… ей ведь совершенно безразличны все мои россказни! мрр! мрр! весь мир безразличен! животные! люди! жирные твари!.. черт бы их всех побрал!.. жирные, как Черчилль, Клодель, Пикассо, Булганин[34] вместе взятые! жопастые! жополизы! и мрр! и мрр! вы ведь тоже хотите стать такими!.. кассовые враги! вы соревнуетесь в нагуливании двойного жира! Комиссары рантье! пришло время снимать комиссионные с ваших вложений 1900 года!.. вот к кому следовало бы обратиться моим пациентам… им было бы полезно их послушать! полезно! может быть, они стали бы есть немного меньше мяса!.. это благотворно влияет на пищеварение! представляю, какую бы это вызвало у них ярость!.. это ведь основа основ современного мира!.. Жратва и Выпивка! о, это вам не классовая борьба!.. гораздо, гораздо серьезнее!.. усомниться в необходимости бифштекса! он хочет запретить нам виски? да такому вообще нет места среди живых!

Что касается меня, то я уже говорил вам, что жизнь, даже самая аскетическая, теперь очень дорога… конечно, если тебе никто не помогает! никто не поддерживает!.. ни мэрия, ни пенсионный фонд, ни Партия, ни Полиция… но таких нет! смею вам заметить… просто нет!.. всем, кого я знаю, кто-то помогает… они все живут у кого-то на содержании… кое-как… так себе… получше… похуже… питаются объедками… с чужого стола! как аббат Пьер… как Буало…[35] найдите себе какого-нибудь покровителя… неважно кого… Короля или Армию Спасения!.. как Швейцер, Расин[36], Лукум… присосались к какой-нибудь кормушке!.. основали какое-нибудь Братство от слова «брать»!.. и клянчат помаленьку!

Все это было бы смешно, если бы не было так грустно… меня обвинили в расизме и обобрали до нитки! за эти десять лет, поверьте мне!.. за эти долгие десять лет! я испил чашу человеческой подлости до дна! они вопят по поводу своего Суэцкого канала?.. вот если бы они рыли его своими руками… тогда, я считаю, еще можно было бы понять, о чем они скулят! все, что они украли у меня на улице Жирардон, я заработал своим трудом!.. наверное, они заберут все это с собой в рай?.. очень может быть!.. десять лет невероятных унижений, из которых два года в камере… о, они, конечно, тоже… Расин, Лукум, Швейцер, Тартр[37] тоже кое-что исследовали… наблюдали… поднакопили деньжат, наполучали Нобелей!.. в общем, нахапали, кто сколько мог! все эти одутловатые, лоснящиеся, как Геринг[38], Черчилль, Будда!.. изнемогающие от ожирения комиссары! Десять лет, говорю я вам! этого я никогда не забуду!.. из них два – в тюрьме… по 75-й статье действующего законодательства! и кто же это подвергся столь суровому наказанию? ваш покорный слуга! кое-кто, наверное, уже недовольно морщится, оттого что я все время твержу одно и то же, как будто все это время я прохлаждался на курорте! а все свое имущество сам добровольно раздал пьяницам с Холма!..[39] не скоро еще на моем доме вывесят мемориальную доску с надписью: «Здесь был ограблен…» я знаю людей: все, что не касается непосредственно их самих, их желудка, для них просто не существует! не спорьте со мной!.. но я не забываю ничего!.. ни маленьких подлостей, ни крупных… имен тоже… ничего! абсолютно!.. недоумки вроде меня всегда крепки задним умом… вы будете смеяться!.. но они воспользовались тем, что я отбывал срок по этой блядской 75-й статье, и растащили буквально все! мне известно, что те, кто меня грабил, и не думают мучиться угрызениями совести, они чувствуют себя превосходно! преступление пошло им на пользу!.. этот провокатор Тартр, например!.. при фрицах он был готов лизать подошвы моих ботинок, стареющий кумир прыщавых юнцов, вонючий Сартир!.. лоснящийся, с двойным подбородком, с отвисшей задницей, в очечках, с запахом изо рта, в общем, полный букет! помесь Мориака[40] и маньяка!.. нечто среднее между Хилым Клоделем и бурливой Роной! уродливый гибрид!.. соединивший в себе ослиную тупость и прилипчивость чумы!.. готовый ради денег на все!..

Раз уж мы коснулись Высокой Литературы, я расскажу вам о Деноэле… о покойном Деноэле…[41] о, порой он был просто ужасен!.. ему ничего не стоило сплавить ваши сочинения за бесценок… оно, конечно, и понятно! подвернулся удобный случай, грех не воспользоваться… раз, два – продано!.. потом он спохватывался, начинал жалеть о том… об этом… (сотня имен!)… в то же время надо отдать ему должное… он прекрасно разбирался в Литературе… он ценил труд, уважал авторов… не то что Броттэн!.. Броттэн Ахилл – это обычный лавочник, гнусный узколобый кретин… его интересуют только деньги! деньги! и только деньги! он настоящий миллиардер! и вечно окружен кучей голодранцев!.. готовых подобострастно лизать ему зад!..

Покойный Деноэль читал все… Броттэн же – тот, как и Клодель, просматривает только последнюю страничку с ценой… madein «Опилочно-Мозговой Трест»: президент Норбер Лукум!.. ах!.. представьте себе, они насвистывают, курят, попивают чаек и производят все это чтиво! бросили монетку: орел или решка! и вот одним автором стало больше!.. ими уже забит весь погреб! а если бы они решили выбросить всех их на помойку?.. даже мусорщики, наверное, не стали бы их читать!.. смешно… мусорный бачок! вот до чего я дошел!.. не пора ли выносить мусор? меня уже ждут два мусорных бачка!.. если я этого не сделаю, то кто же?.. не Броттэн же!.. не смешите меня!.. крепись, малыш! и не Лукум! скорее бы сдохнуть!.. вот уже почти шестьдесят четыре года, как я повторяю «крепись, малыш!» и при этом бодро улыбаюсь!.. однако это еще ерунда… бачки в зубы и «вперед! малыш!»… от меня до дороги метров двести… правда, под гору!.. я выношу их ночью, когда меня никто не видит… оставляю у дороги… но их у меня тибрят!.. у меня свистнули уже целых десять мусорных бачков… о, если бы воровали только мусор… здесь тащат все, что плохо лежит, шмонают повсюду! не говоря уже о том, что я ужасно себе нагадил тем, что сам решил выносить отбросы… в результате меня больше не зовут «доктор»… а только «месье»… скоро все меня будут звать старым оборванцем! я вполне могу себе такое представить… врач без прислуги, без горничной, без машины, который сам выносит свою помойку… да еще пишет романы!.. побывавший в тюрьме… вы сами понимаете, что это значит!..

А пока, в ожидании лучших времен, если бы вы купили у меня одну-две книги, вы бы мне очень помогли…

Не стоит больше об этом говорить!.. ибо главный источник моей ненависти… находится вне меня… вот на этой дороге! машины!.. они никогда не останавливаются! настоящее безумие!.. какой-то несущийся к Версалю смерч! жуткое нагромождение машин!.. будний день! воскресенье! бензина они не жалеют!.. машины с одним… тремя… шестью пассажирами!.. зажравшимися, пузатыми, которым на все плевать!.. и куда это они все едут?.. пожрать, выпить! еще! черт!.. им все мало! все мало!.. по делам… ам!.. ам!.. они едут по делаам!.. ам!.. ам!.. у них неотложное жаркое!.. буа! я жалею о том, что у меня слямзили три мусорных бачка! миллиардеров заботит то, что их мотор плохо заводится! они забрызгивают грязью меня… и мои мусорные бачки!.. рыгая при этом уткой с репой! 130 в час! они испускают газы и рыгают, дабы успокоить тех, кто ходит пешком! знаменитые утки!.. знаменитые «ралли»! знаменитые меню!.. вы выходите из-за стола в таком приятном расположении духа (Шато Тромпетт 1900)[42], что это просто чудо! щелчок! вы не должны врезаться в насыпь, клен, тополь! руль в ваших руках!.. бам!.. две тысячи тополей! дьявольская автогонка!.. черт возьми!.. вонючие тормоза! чадящие тормоза!.. вдоль всей автотрассы и туннеля! подвыпившие гуляки! обожравшиеся сверх всякой меры! одержимые маниакальным рвением!.. ах, Шато Тромпетт 1900!.. оно дает мне столько сил!.. пропасть! утка с репой!.. тысячи машин колесо в колесо! черт побери, Господи, потише! полнокровные, готовые для обжарки туши мяса! порция шампиньонов! печка открывается! начинается Месса! не святой водой!.. теплой кровью! весь туннель забит окровавленными внутренностями! море мяса и железа!.. редкий счастливчик, которому удалось избежать катастрофы, вряд ли вспомнит, как все произошло! Крестовый поход! ну так в поход! стремительно несущиеся пилигримы! рыгающие, испускающие газы, злобные, насосавшиеся дорогого вина! Шато Тромпетт! утиное гнездо! типы из ООП[43] наблюдают… ворчат… шевелятся… жестикулируют… шухерят!.. сбежалась вся округа в радиусе тридцати километров… на все поглазеть! все увидеть! обе насыпи полны зевак!.. мамаши, папаши, тетушки, юнцы! тупые садисты! стремительный поток, 130 в час, промелькнувшие вдали ООП… машут руками… дымящийся туннель! Шато Тромпетт! раскаленный асфальт!..

О, будь я побогаче, уверяю вас, или хотя бы «на социальном обеспечении», я бы смотрел на весь этот бардак, на всю эту расточительность азота, карбида, липида, каучука, на все это крестово-походное смешение бензина, уток и алкоголя со спокойствием Наполеона! мамаши, папаши, нагромождение колымаг!.. ради Бога! браво!.. но все дело в том!.. что у меня нет самого необходимого!.. нет!.. и все тут! негде взять!.. от этого, когда эти свиньи обдают вас грязью, вас охватывает злоба и ненависть!.. каждого сожженного ими реле, каждого Шато, каждого колеса нам бы хватило, чтобы жить целый месяц!.. и даже не так плохо! вырвать с корнем бирючину!.. все эти мазохистские прихваты не для меня!.. поверьте мне! они меня не волнуют! ни этот обабившийся Лукум! ни тупой Тартр!.. ни этот жареный мерлан Ахилл, а тем более этот Вайян![44]отчего он стал таким смелым? ведь он намеревался меня убить!.. да! он специально туда поднимался! он твердит это повсюду! он даже об этом написал!.. но черт побери! я-то тут! еще не поздно! пусть он приходит, я жду!.. я все время здесь, я никогда не выхожу, я специально жду опоздавших… одна весна… две… три… и меня уже здесь не будет… будет слишком поздно… я умру естественной смертью…

* * *

Это питьевая вода?.. уэ! уэ!.. попробуйте ее!.. вы знаете, что такое жавелевая вода?.. может быть, ее и можно пить, если добавить побольше вина… но просто так?.. вы издеваетесь… видите ли, это питьевая вода, насыщенная хлоркой! уверяю вас, пить ее невозможно!.. о, новый повод пожаловаться… еще бы!.. в моем положении в них нет недостатка!.. я уже вам надоел своим нытьем!.. это наглость!.. Ахилл Броттэн как-то вечером сказал мне: «Рассмешите! Раньше вы это умели, а теперь разучились?..» – он недоумевает: «У всех есть свои маленькие огорчения! вы не один!.. у меня они тоже есть, не волнуйтесь!.. если бы вы потеряли, как я, сто тринадцать миллионов на „де бирс“![45] если бы вы „авансировали“ двести миллионов своим авторам! вам бы это тоже не очень понравилось! у всех есть свои заботы! сто тринадцать миллионов на „де бирс“!.. сорок семь миллионов на Суэце! и знаете!.. всего за два раза! четырнадцать миллионов в „крестах“!..[46] которые мне нужно было доставить самому! это в моем-то возрасте! в Женеве! относить „кресты“ покупателю!.. к счастью, мне помог мой сын!.. четырнадцать миллионов по „20 швейцарских франков“!.. вы можете себе такое представить?» я напрягся и постарался себе такое представить… Норбер тоже… он был там и присутствовал при нашем разговоре… Норбер Лукум, президент «Опилочно-Мозгового Треста»… он не мог сдержать своих чувств!.. у него буквально наворачивались слезы!.. Старик Ахилл таскал на себе четырнадцать миллионов «крестов»!.. вывод: Селин, вы исчерпали себя!.. вы должны нам огромные суммы, и у вас больше нет вдохновения!.. вам не стыдно? когда Лукум произносит «вдохновение», слышится нечто невнятное… такие у него толстые неповоротливые губы… возраст! и еще то, что он не говорит, а как бы печатает слова… скверная дикция… он потихоньку выталкивает их изо рта… кажется, что Норбер Лукум вот-вот подавится ими… никто не читает моих книг!.. он, Президент «Опилочно-Мозгового Треста»! полный банкрот! ладно! я зациклился!.. они все меня ненавидят… ничего удивительного!.. но друзья?.. они, естественно, не могут понять, почему я не пытаюсь заработать медициной… не практикую… не думаю о будущем!.. не использую!.. бу-бу-бу!.. трындят эти благодетели! свою потенцию! свою интуицию! свое умение исцелять! бу-бу-бу!.. но главное, чего хотелось бы моим друзьям, это чтобы я поскорее сдох!.. в глубине души они все этого хотят!.. когда меня грабили, они уже подобрали кое-какие бумаги, рукописи… на лестницах, в мусорных бачках… они абсолютно убеждены, что стоит мне отбросить коньки, как все это сразу же неизбежно поднимется в цене!.. но для этого, о Господи, необходимо, чтобы я сдох, и как можно скорее!..

Я помню все, что из меня вытряхнули, инвентарный список у меня в башке… «Бойня»… «Воля Короля Крогольда»… и еще два… три черновика!..[47] они вовсе не потеряны для человечества! конечно! я все знаю! все знаю! но ничего не говорю… я покорно слушаю своих друзей… уэ! уэ! я тоже, черт возьми, жду чтобы они все сдохли! они! сперва они! они ведь все жрут больше меня! пусть у них разорвется маленькая артерия! я надеюсь на это! очень надеюсь!.. я хотел бы встретить их всех у Харона, врагов, друзей, с кишками, обмотанными вокруг шеи!.. пусть Харон хорошенько займется ими!.. прекрасно!.. этот садист Норбер! еще тепленький!.. их черепа, и Ахилла тоже, будут раскроены от уха до уха!.. я сам попрошу! чтобы им для их колких замечаний оборудовали нечто вроде громкоговорителя! все слышно! каждый! бранг! и врранг! здорово, Харон!.. все предусмотрено! отныне он больше не будет вспоминать ни о своих Суэцах, этот Ахилл! ни о своих «де бирс»! ни о «крестах»!.. сточная канавка! хррясь! в лодочке они будут как шелковые! и с ними, конечно, весь «Мозговой Трест»! с расколотыми черепушками и выпученными зенками! в гостях у Харона… представляю, как это будет забавно!.. гораздо забавнее, чем тогда с Рено во Френе…[48] когда мои заботливые друзья приходят меня навестить, посмотреть, долго ли мне еще осталось валандаться, я, забавы ради, представляю себе их на Стиксе, как Харон их там всех приласкает! бум!.. хрясь! их подлые! упитанные мордашки! о, хитрецы!.. Лукум, его коралловый ротик буквально создан для этого!.. он такой мясистый и безвольный… способный испускать только вуаааа! увуааааа!.. какая-то клоака вместо рта!.. он будет здорово смотреться от уха до уха! милашка Норбер!.. и Ахилл! его похотливый глаз жареного мерлана повиснет у него за ухом!.. я так и вижу!.. вижу его!.. или на его часах!.. или на шее, наподобие ордена? обалденная подвеска!..

Скажу вам по секрету, мои друзья ни о чем не подозревают! ну и пусть!.. пусть!.. они хихикают над Рено… их это забавляет! а как насчет Харона?.. тише!.. они ничего не знают! они спорят, курят, рыгают, зубоскалят, и почти все уверены, что будут жить до ста лет благодаря этим снадобьям! мадам!.. о, эти суперкапли Чудодол!.. со мной все ясно, я, конечно, болван! но я чуток, как радиолокатор!.. заранее я нутром чую, как Харон их там прихватит!.. как они будут там извиваться в лодке!.. улыбочка! чик! чирик! от уха до уха!.. а пока они обсирают меня, как могут, перемывают мне кости, треплются, напиваются… они полностью уверены в себе!.. их шкафы доверху набиты свечами и каплями!.. кроме того, гм! аперитивами! на любой вкус!.. сладкими и горькими! полная безмятежность!.. ах! ах!.. кусочек фуа-гра, сигаретка, два глотка Мамма[49], что новенького! свой ипподром!.. своя автострада!.. они находят, что у вас бледный вид и к тому же какой-то удрученный! неврастенический! они сами дают вам советы!.. вам нужно изменить режим! и немедленно! немедленно! они убеждены! у них есть доказательства! их жены запрещают им к вам ходить! опасаются, что вы плохо повлияете на их желудки, печени, селезенки!.. вы способны в одиночку омрачить все 14 июля в мире!..[50] своими доносами! вообще, вам следовало бы запретить практиковать!.. вы ведь уже были в тюрьме, так неплохо, если бы вас снова туда упрятали!.. в какой-то мере они правы!.. но меня тоже можно понять!.. конечно, я сильно поизносился, пообтрепался!.. но в моей груди не угасло страстное желание, чтобы все они сдохли раньше меня! все! пусть они подавятся своими бифштексами! пусть они ими обожрутся! пусть они лопнут!.. захлебнутся соусом!.. утонут в нем!

Я отвлекся… размечтался о будущем… а те двое все продолжают трындеть… Ахилл, Лукум… я их больше не слушаю… они повторяются! «каким забавным вы были раньше!» согласен, я действительно был большим проказником, я, может быть, им еще снова стану… с небольшим «счетом в банке»… как у Ахилла, например!.. как у Ахилла, точно!.. со «стольником» в банке! аллилуйя! или как у его великого оскопителя Лукума!.. хорошо болтать, когда он есть!.. но как все устроено, о небо!.. кому все достается! для кого все это предназначено! почести! дивиденды! страховка!.. «Семья, Работа, Родина?» черт побери!.. они сделали верные ставки!.. Верден, тра-та-та!.. у меня было время хорошенько подумать об этом в Зикмарингене[51], я знаю, что говорю.

Но вот еще что… мои книги больше не продаются… они так говорят!.. или почти не продаются… я вышел из моды, я повторяюсь! злые языки! сплетни!.. хорошо продуманная акция!.. они собираются перекупить все у моей вдовы! за кусок хлеба!.. черт побери! конечно, я уже в возрасте! ну а Норбер? он что, себя не видит? Ахилл, когда вы открываете дверь, вы должны его придерживать, иначе его унесет ветер! вместе с его