Ход слоном E-Book

Бахтиар Ахмедханов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Криминально-психологический роман
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 291

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Альберт Кошкин вел обычный образ жизни, был тихим и неприметным, руководил многотиражной газетой на производстве. Но пришло время, и пожилого работника «попросили» освободить место. Для пенсионера начались трудные времена. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы старый знакомый Кошкина не предложил ему выгодную работу. Но долгожданная радость Альберта очень быстро сменилась серьезным опасением за собственную жизнь. Он и не предполагал, что путь от рядового охранника в элитном пансионате до участника тайных криминальных схем так короток и опасен…

Leseprobe

Бахтиар Ахмедханов Ход слоном

1

Веселое утреннее солнце грело, но не жгло. На дне розетки с остатками меда, чувствуя свою безнаказанность, лениво ползала оса. На траве, у самых ножек стола воробьи устроили драку из-за хлебных крошек. Я выступал в роли провокатора, время от время подбрасывая им кусочки булки. На террасе ресторана больше никого не было, и официант изо всех сил притворялся, что счастлив работать «до последнего клиента».

Уходить мне не хотелось. Я закурил пятую за утро сигарету, отпил из чашки остывшего чаю и продолжал со смаком завидовать самому себе. Пахло теплой землей, мокрой после ночи травой, какими-то неизвестными мне цветами и морем, до которого было от силы 5 минут спокойным шагом.

Я щурился на цветы, на пальмы, на воробьев, на официанта и лениво подбивал в уме баланс. Впервые за несколько десятков лет сальдо казалось положительным. Минусы: через месяц мне исполнится 66 лет, у меня нет ни кола и ни двора, и все активы состоят из крошечной квартирки в Москве и банковской карточки с совсем небольшой суммой. Плюсы: в свои годы я сохранил отменное здоровье, подорвать которое не смог целый букет дурных привычек, умудрился избежать разрушающей личность зависимости почти от всех видов материальных благ и нахожусь сейчас – загорелый и довольный- в пяти минутах от моря.

Но особое удовольствие мне доставляла мысль о далекой Москве, где сейчас была середина декабря. Зима почему-то всегда ассоциировалась у меня с томящимися в неволе пальцами ног, бледными и припухшими словно черви-опарыши. Я посмотрел на свои похудевшие и потемневшие ноги в невесомых кожаных сандалиях и с удовольствием пошевелил пальцами. Я представлял себе бурую слякоть под ногами, ледяной ветер, эти шапки, шарфы, шубы (все три слова на «ш» какие-то колючие и тяжелые, пропитанные мерзкой сыростью), и меня непроизвольно начинала распирать изнутри радость – немотивированная и явно неуместная в моем возрасте и положении.

Решив докурить на ходу, я медленно пошел по направлению к пляжу. Белые стены коттеджей были увиты цветущими красными и розовыми бугенвиллиями, на перилах балконов сушились купальники и полотенца – подобную курортную расслабуху последний раз я испытывал лет эдак 20 назад в Крыму. Впрочем, не такую: на советских (и тем более постсоветских) курортах не было такого ощущения спокойствия и защищенности от внешнего мира, как в этом пятизвездном отеле на берегу Красного моря.

«Мое» место под чахлой финиковой пальмой на краю пляжа было свободно, я быстро притащил сюда лежак и с наслаждением растянулся. Справа, как всегда, находилась компания разновозрастных теток из Питера, раскинувшихся в самых живописных позах. Слева на своем обычном месте дежурил охранник-араб, который откровенно пялился на русских красавиц и только что не пускал слюни.

Араба звали Хасан, мы с ним приятельствовали. Он брал у меня уроки русского языка, заключавшиеся в том, что Хасан рисовал палочкой на мокром песке женский силуэт и, тыча в разные, главным образом, интимные места, спрашивал, как это будет по-русски.

После работы на муляже я ставил ему произношение. Мой ученик очень старался, от напряжения и усердия он гримасничал и громко повторял незнакомые слова, приводя петербурженок в показное смущение. На следующий день Хасан благополучно забывал весь пройденный накануне материал, и урок к общему удовольствию повторялся сначала.

Но сегодня урока не было. Уроков вообще больше никогда не было, потому что у меня не стало ученика.

Никто не видел, как это произошло. Обдуваемый ласковым ветерком, я задремал на своем лежаке, а проснувшись, решил покурить и поболтать с охранником. Сунув в зубы сигарету и прихватив другую для Хасана, я направился к навесу, где на синем пластмассовом стуле обычно сидел мой ученик, охраняя границу пляжа. Там он сидел и сейчас, как-то уж совсем неприлично развалясь и повесив голову на грудь. За такое поведение на рабочем месте арабское начальство могло запросто разжаловать моего друга в ночные сторожа при автостоянке, то есть вернуть его туда, где он, по его рассказам, начинал два года назад. Я взял Хасана за плечо и собрался было слегка встряхнуть, но тут заметил, что форменная синяя рубашка залита чем-то густым и красным. Ранее в своей жизни я никогда не встречался с подобными зверствами, поэтому до меня не сразу дошло, что это кровь, а горло охранника перерезано от уха до уха.

Не помню, что именно я сделал, но что-то сделал точно, возможно даже закричал, потому что питерские тетки вдруг вскочили на ноги и тоже дружно заорали. Потом мы сидели на лежаках, курили и общались с помощью двух-трех выражений типа «ну и дела!» и «какой ужас!». Наконец пришли двое полицейских в штатском и задали несколько дежурных вопросов. Во время интервью я смотрел на их ноги, обутые в недорогие, даже на первый взгляд жесткие и тяжелые туфли и думал, что и носки на полицейских наверняка дешевые и синтетические.

От мыслей о потной обуви и удушающих носках мне все сильнее хотелось в море, и когда с вопросами было наконец покончено, я только что не побежал на деревянные мостки, откуда так приятно прыгать в ярко-синюю воду. А еще здорово пройтись перед этим по нагретому солнцем, горячему и даже на вид соленому дереву, на котором хочется, улучив момент, чтобы никто не видел, отбить подобие чечетки.

Раньше, когда я бывал только на Черном море, мне казалось, что вода во всех морях в принципе одинакова. Ну разве что в одних потеплее (моря вроде Баренцева или Карского я в расчет не брал), в других посолонее. Здесь я понял, что это не так. Красное море намного дружелюбнее Черного, и дело даже не в том, что оно намного спокойнее. Ощущение такое, что оно бережет тебя, и нужно очень постараться, чтобы в нем утонуть.

Поплавав примерно час над кораллами, среди которых сновали рыбы самых невообразимых расцветок, усталый, но довольный я выполз на берег, сел на лежак, вытер о лежавшую на нем футболку еще мокрую руку (чтобы не испортить сигарету) и с удовольствием закурил. И тут я вспомнил о Хасане, о котором странным образом забыл напрочь.

За что? Нет, парень он был явно с хитрецой, ну а кто сейчас без нее? Мы с ним как-то просидели на пляже до темноты, и, что удивительно, мне было интересно. О чем только не трепались – об исламском фундаментализме, об отношениях Востока и Запада, о том, что нас всех ждет в будущем и по всему выходило, что ничего хорошего нас не ждет. По-английски охранник говорил очень неплохо – это был явно не убогий, хотя и беглый английский язык лавочников. В ответ на мое удивление Хасан объяснил, что учился в колледже, где многие предметы преподавали на английском. Колледж – это, насколько я знаю, как наш техникум в советские времена, то есть то заведение, где получают всего лишь среднее образование. Хорошие тут у них техникумы.

Он дежурил на пляже через день, заступая на смену в обед, и предлагал, если мне нечем заняться в отеле, навещать его вечером на пляже – выпить его кофе из термоса, покурить (предполагалось, что сигареты будут мои) и поговорить за жизнь. Обо все этом час назад я и рассказал полицейским. Добавить вроде нечего, скрывать – тем более.

Ну что же, надо идти в номер, принимать душ и собираться на ужин. Привычка поздно и сытно завтракать избавляла меня от необходимости обедать. Если подсчитать, сколько я сэкономлю здесь на обедах (а у меня полупансион, куда включены только завтрак и ужин), то получится сумма, достаточная, скажем, для покупки небольшого телевизора. А поскольку телевизор мне не нужен, то «обеденные» деньги я тратил за ужином на виски.

Мой номер находился на первом этаже двухэтажного корпуса. Я не дал взятку при заселении, и в наказание меня поселили в комнату с видом не на море, а на белый каменный забор. Зато мой балкон выходил прямо на толстоногую пальму и цветущий куст, а забор мне совсем не мешал. По вечерам я обычно читал привезенный с собой толстый том Набокова или смотрел телевизор примерно с 50 каналами.

Сначала я попробовал смотреть российское телевидение, но за тысячи километров от родной страны бесконечные сериалы казались еще глупее, а так называемые звезды шоу-бизнеса еще тошнотворнее. Потом попытался смотреть англоязычный канал, по которому с утра до вечера крутили боевики, но понимал я далеко не все, а напрягаться не хотелось.

Так что я с удовольствием замуровал пульт в ящике стола и даже выдернул из розетки штепсель. Теперь по вечерам я ограничивался чтением двух-трех страниц, после которых сон, как сладкий туман, незаметно вползал в голову. Лицо тяжелело, глаза сами закрывались, и тогда я поворачивался в сторону открытой нараспашку балконной двери, пару раз, еще в сознании, вдыхал ароматный, слегка щекочущий ноздри прохладный, древесно-свежий ночной воздух и с наслаждением засыпал.

Утром я клал смятую местную купюру достоинством в один фунт на кровать и отправлялся на завтрак. И уже через пару часов на моей аккуратно заправленной кровати появлялось произведение искусства, представляющее собой обычное полотенце, непостижимым образом сложенное в виде лебедя, лягушки или цветка и украшенное лепестками цветов. Горничными в отеле работали молодые ребята деревенского вида, очень приветливые и старательные. Воровства не было в помине – за украденную безделушку в этой стране можно запросто схлопотать пять лет тюрьмы, а в здешние тюрьмы, как мне рассказывал ныне покойный Хасан, лучше не попадать.

Я любил мой номер, ставший мне домом. Казалось, что я живу здесь не несколько суток, а много-много лет и не верилось, что через 10 дней придется отсюда уезжать. И куда еще уезжать! При мысли о том, куда именно и что меня может там ждать, хотелось переплыть Красное море и забиться в щель на том берегу. Что там у нас на той стороне? Саудовская Аравия? Не фонтан, конечно, но все же лучше, чем то место, которое мне уготовано, если все пойдет не так. А в том, что все пойдет не так, я был теперь почти уверен.

2

Впрочем, я ни о чем не жалел. Во-первых, поздно, а, во-вторых, лучше пожить напоследок по-человечески, чем пускать слюну у витрин, сжимая в потном кулачке пенсионные копейки.

Все началось примерно год назад. Хотя перемены в моей жизни начались гораздо раньше, осенью 2006-го, когда меня как собаку выгнали на пенсию. Год а то и больше после этого я тихо, а временами и довольно громко спивался в компании такого же некондиционного мусора. Говорят, в Японии так называют вышедших на пенсию мужчин – квартиры у них там маленькие, и мужики, которые провели всю жизнь на работе, вдруг начинают путаться под ногами. Наши квартиры тоже не дворцы, зато дворы – хоть конем гуляй.

Коллективчик наш был маленький, но дружный. С утра мы уже скидывались и к обеду, как правило, бывали уже готовенькие. Сначала мне все это нравилось. Было в этом какое-то мазохистское удовольствие, что-то типа «пойду пешком назло кондуктору», а точнее – назло всему миру.

Просыпаешься на рассвете – ну совершенный кусок дерьма: во рту словно кошки нагадили, голова трещит, тошнит, но хуже всего – эта мерзкая внутренняя дрожь, знакомая каждому выпивающему человеку. Вода из-под крана не помогает, лезть под душ нет сил. И отчего-то очень страшно. Нет, не страшно – тревожно, вот точное слово. Кажется, и тревожиться-то давно больше не за кого и незачем, но только алкогольная тревога – чувство иррациональное. И тогда ты набрасываешь прямо на майку пиджак (куртку или пальто, если зима) и спускаешься в по-утреннему оживленный двор. Там садишься на лавку и принимаешься с отвращением ждать.

В молодости, когда я испытывал похмелье, мне хотелось вставить в голову черный, блестящий, мокрый шланг и тугой холодной струей промыть дочиста мозг – чтобы не осталось ни молекулы этой дряни. Сейчас по-другому. Одно только желание и остается – добавить этих самых молекул.

Пить в одиночку я не мог никогда, наверное, это меня всю жизнь и спасало. Вот и сейчас – я терпеливо ждал кого-нибудь из дворовых пьяниц. Эти утренние ожидания были наихудшим временем суток.

Сидишь, чешешь седые космы, с которых сыплется перхоть, и слезящимися глазами смотришь, как люди торопятся на работу. Эти люди живут на другой планете. Не потому, что они ездят на дорогих машинах, а у тебя нет даже велосипеда. Некоторые из них идут к метро, и одеты они скромно. Нет, не поэтому. Просто дело в том, что у них есть будущее, а у тебя его нет.

Но ты им не завидуешь, да и как завидовать, если вы живете на разных планетах? Ты – на планете «Внутренней Дрожи», маленькой такой планетке, размером с несколько окрестных дворов, то есть как раз до метро с недавно открывшимся круглосуточным магазином. И они – на планете «Где Все Спешат». Но все равно никуда не успевают, потому что конец у всех все равно один. И поэтому ты им не завидуешь.

Ты вообще никому не завидуешь, и сознание этого переполняет тебя чувством гордости. Каждый наверняка обращал внимание, какими гордыми часто бывают алкаши. Это потому что они обладают сокровенным знанием, которого напрочь лишены серые личности, шестерящие ради эфемерных благ. А тут – в обосанных штанах, но гордый!

Помню, еще в молодости кто-то из друзей притащил в университет северокорейский пропагандистский журнал, издающийся на русском. На обложке был изображен счастливый мальчик в пионерском галстуке, а внизу подпись: так живут счастливые северокорейские дети, не завидуя никому на свете». Мы были очень похожи на этого мальчика с обложки. Он тоже никому не завидовал, ну и, понятное дело, никто не завидовал ему.

Первый утренний глоток был спасением, чудодейственным средством, преобразователем всего сущего. Процесс напоминал мне манипуляции алхимика, работающего с разными субстанциями. Еще минуту назад ты не мог собрать вместе несколько простых мыслей, но вот ты проталкиваешь в себя пахучую едкую жидкость, заливаешь сверху другой жидкостью, уже сладкой и отдающей гуталином (если бы алхимики знали, что существует сочетание водки с колой, они не морочили бы себе головы каким-то философским камнем!) – и – о чудо! – мысли начинают собираться вместе. Это уже не мутные, позорно короткие струйки, похожие на те, которыми обгаживают деревья собаки. Это – светлые ручьи, собирающиеся в единый поток, спокойный и могучий.

Дрожь внутри унимается, в голове становилось горячо, глаза тяжело увлажняются, словно от избытка чувств. И вот ты, спокойный и сильный, сидишь и смотришь мудрым и всепонимающим взглядом на всех этих, бегущих по делам. Рядом с тобой сидят такие же посвященные. Вы всего достигли и потому снисходительны к окружающим. Да и как иначе? Жалко ведь их.

Днем мы, как правило, догонялись, вечером тоже, но это было не то. Это была выпивка для поддержания состояния, волшебством тут уже не пахло. По вечерам мы иногда громко спорили, время от времени даже ссорились, но это происходило редко. Обычно расползались часам к девяти.

Честно говоря, я даже не знал, чем занимаются дома мои товарищи. Лично я старался найти какой-нибудь фильм по «Культуре» (который, правда, редко досматривал до конца) или пытался читать. Потом наступало утро – ну и так далее.

Я давно понял разницу между наркотиками и алкоголем. Наркота (по крайней мере, мне) никогда не давала чувства уверенности в завтрашнем дне, под ее воздействием я начинал испытывать беспричинные беспокойство и страх. А вот алкоголь давал. Чувство уверенности хотя бы в том, что завтра снова наступит утро, и все мы снова спустимся во двор.

Но при этом меня довольно часто посещала мысль, что долго так продолжаться не может и что остановиться все же придется. Наверное, это говорил инстинкт самосохранения. Ему бы заговорить года через два, даже не заговорить, а заорать во весь голос – так нет же…

Короче говоря, с пьянкой я завязал через год. Был в нашей компашке некто Алексей Алексеевич, бывший снабженец с шинного завода. Более безобидного, добродушного и веселого человека я не встречал, даже приступы черной алкогольной меланхолии его как-то обходили стороной. И вот как-то утром двор облетела весть: Алексеича хватил удар. Вышел утром покурить на балкон и упал. Врачи сказали, что, учитывая возраст и образ жизни, шансы встать на ноги стремятся к нулю.

Один раз с кем-то из дворовых синяков мы сходили проведать больного. Алексеич лежал на продавленном диване толстый и жалкий, как выброшенный на берег тюлень. При этом аппетитом он отличался отменным, гадил, соответственно, под себя, поэтому жена Алексеича выглядела еще хуже.

Вечером мы напились особенно сильно, а утром я не пошел во двор. У меня давно уже не было никакой жены (а если бы и была, то еще непонятно, как бы она отнеслась к перспективе ухаживать за тем же самым, во что превратился Алексеич), и лежать до смерти в собственном дерьме не хотелось.

Новую жизнь я начал с того, что вывел тараканов. Все эти новомодные средства – полное фуфло с ограниченным сроком действия, а поскольку жить в чистоте, начиная прямо с сегодняшнего дня, я собирался долго и счастливо, то применил совершенно убойную вещь.

Тем, кто не знает, дарю рецепт: «шинный» порошок. Так его называл один давний знакомый, который как-то привез чудо-снадобье с завода в Ярославле, где делают шины. Инструкция по применению: вымыть квартиру дочиста, после чего все поверхности застелить газетами, а по углам и вдоль плинтусов насыпать порошок (больше похожий на маленькие гранулы). И на двое суток уйти как можно дальше. Потому что тараканы в обработанной квартире совершенно теряют голову, вытворяют что-то невообразимое, а потом дохнут.

Сам я тараканью оргию не видел, потому что боюсь этих тварей до смерти, но знаю по опыту: после одного сеанса тараканы исчезнут у вас навсегда – даже если во всех соседних квартирах живут фанатичные любители домашних насекомых, содержащие целые колонии этой мерзости.

Я напросился пожить три дня на даче к соседу – за три бутылки водки. Потом заплатил одной из дворовых бабок, подрабатывавшей уборкой у более зажиточных соседей, которая вычистила и отдраила квартиру. Потом я подстригся и купил у метро толстый журнал с объявлениями о работе.

На пенсию меня выгнали с крупного деревообрабатывающего предприятия, на котором я руководил многотиражной газетой. Весь коллектив редакции – два старпера и работающая по совместительству симпатичная толстушка-верстальщица, которую старперы (то есть я и мой заместитель) регулярно и с удовольствием угощали коньком под шоколадку, за что нам дозволялось якобы в шутку разок-другой шлепнуть ее по заднице. Когда коньяка было много, мы частили, и тогда из-за закрытой на ключ двери редакции могло показаться, что в помещении работает неизвестно что производящий, но хорошо отлаженный агрегат, состоящий из задницы и ладоней.

А потом случилась беда. В последние годы дела у комбината пошли в гору, и хозяева выделили под газету солидный бюджет. PR-служба, которой мы формально подчинялись и которая имела о нашем существовании самое отдаленное представление, моментально сориентировалась. Руководить многотиражкой поставили родственницу PR-начальства – дуру с насморочным голосом, сыплющую словами вроде креатив-позитив, но при этом не умеющую не то чтобы писать, но, кажется, даже и читать толком. А нас вежливо попросили. Что ж тут скажешь- пенсионный возраст!

Я, как личность творческая, обиделся на весь мир и пошел в дворовые алкоголики. Но мой зам, полковник запаса и в прошлом сотрудник гарнизонной газеты в ужасной дыре, сумел где-то как-то подсуетиться и устроиться охранником. Уже через пару месяцев экс-полковник позвонил и предложил пойти к нему в напарники. Я, помню, отшутился, на том разговор и закончился.

В общем, я купил толстый журнал о работе. Месяца два я только и делал, что звонил, иногда ездил на собеседования и пару раз, отчаянно стесняясь и, словно амбразуру, закрывая телом монитор, даже отправил резюме из интернет-кафе, набитом детьми, которые таращились на меня как на оживший экспонат палеонтологического музея.

Эх, не успели мы с моим замом-полковником списать на чертовом комбинате пару ноутбуков – сидел бы сейчас, строчил бесплатно и врал, какой я работящий и талантливый. Впрочем, найти хоть сколько-нибудь приличную работу мне не светило – опять же по причине возраста. И тогда я устроился курьером в издательство.

Сначала мне ужасно не нравилось, но очень скоро я втянулся и стал даже находить удовольствие в поездках по городу, во время которых я читал или предавался мечтам об отдыхе у моря. Самое интересное, что это было реально: мне платили около 12 тысяч, плюс пенсия, а если устроиться еще и на вторую работу, то получится очень даже и ничего…

Теперь, выходя из подъезда, я уже сам ловил на себе мудрые и всепонимающие взгляды вчерашних собутыльников, слегка стеснялся, быстро здоровался и пробегал мимо. Странное дело, но меня стали радовать даже поездки в метро. Раскачиваясь в едином ритме вместе с остальной пассажиромассой, я с гордостью думал, что тоже еду работу, а не прозябаю на мышиную пенсию, и что круг моих интересов несколько шире, чем распродажа по себестоимости капусты в магазине при совете ветеранов. В мои же ближайшие планы, помимо, как я уже говорил, отдыха у моря входила также и покупка компьютера. Что касается перспективного планирования, то им я не занимался и раньше, поскольку считал это занятие саморазрушающим. Человек, как известно, лишь предполагает.

Устроиться на вторую работу я не успел: грянул кризис и у меня не стало даже первой. Сократили. В моем загашнике было около 600 долларов – в принципе, достаточно, чтобы купить несколько дней у моря. И я решился. Кризис, судя по всему, надолго, а когда он закончится, то я буду уже в таком возрасте, что меня не возьмут даже наблюдать за тем, как сохнет краска на заборе. Да и срок паспорта заканчивается, а пока я буду колупаться с новым, то все мои доллары разойдутся непонятно на что, как это обычно и бывает.

Примерно за такими мыслями меня и застал звонок мобильника. Я постоянно носил его с собой – по привычке, а также с робкой надеждой, что прежний работодатель поймет, какой бесценный кадр потерян по досадному недоразумению.

Звонил, как ни странно, именно работодатель. Только не прежний, а, что еще более странно, новый.

– Привет, дядя Алик! Как жизнь?

Дядя Алик (или Альберт Эдуардович Кошкин) – это я. Любовь к кучерявым именам, возникшая давным-давно, как я думаю, в результате гремучего сочетания амбициозности и неграмотности, передавалась в нашей семье по мужской линии, как проклятие. Дедушка, например, вообще носил имя Наполеон, что наверняка стоило ему тех еще нервов.

Звонил мой старый сослуживец, ушедший в охранники. Его я ожидал услышать меньше всего, хотя, если честно, я вообще никого не ожидал услышать.

В отличие от меня он носил благородные фамилию, имя и отчество – Аркадий Валерианович Бунин. Еще он обладал красивым, звучным баритоном, который сегодня звучал сочнее обычного, что наводило на мысль, что у Аркаши все хорошо. «Дядей» он называл меня в шутку, разница в возрасте у нас было года три, не больше.

Меня приглашали выпить. Да не дома, а в ресторане, из чего я немедленно сделал вывод о том, что у экс-полковника все не просто хорошо, а прямо-таки замечательно. Я всей душой разделяю точку зрения о том, что чем больше богатых, тем меньше бедных, а потому общение с обеспеченными людьми считаю крайне полезным. В общем, приглашение было принято. Боюсь даже, что при этом я не смог скрыть своей радости. Ну и ладно, я всю жизнь люблю хорошо поесть и выпить, а сколько ее, той жизни?

3

Как сейчас помню, это был март. Или апрель. Ну, короче говоря, начало весны, которое я терпеть не могу. Все какое-то серое, размазанное, неопределенное, все какое-то нечистое, словно прыщавое. Сезон-подросток.

Мы сидели на третьем этаже кавказского ресторана возле метро «Новокузнецкая». Пока готовили основной заказ, Бунин попросил белую лепешку и по бокалу красного вина. Обмакнутый в вино хлеб приобретает какой-то терпкий вкус. Необычно, но здорово. Начинает щипать язык и даже слегка дает в голову – если на голодный желудок. У меня же он был как раз голодный: к походу в ресторан я готовился основательно и с самого утра специально ничего не ел.

– Скажи, вкусно? Это меня на Кавказе научили, я же три года в Грузии служил. Какую страну развалили!

Бунин сокрушенно покачал головой. Я тоже горестно поднял брови и развел руками, в одной из которых уже держал обмакнутый в вино хлеб, с которого падали драгоценные капли: да, мол, развалили сволочи…

Я не испытывал по временам СССР никакой ностальгии. Аргументы вроде «тогда мы свободно ездили, куда хотели» – бред сивой кобылы. По стране – да, ездили, хотя и с большим трудом. Попробуй-ка съезди, когда билетов в сезон не достать, а свободный номер в гостинице – это из области фантастики! А сейчас? Куда нельзя поехать сейчас? Хоть по стране, хоть в бывшую республику, хоть на другой конец света. Весь мир открыт, были бы деньги.

А рестораны? Я-то помню километровые очереди у входа и советских официантов, с презрительным достоинством принимавших наши трояки и пятерки, которые им платили только за то, чтобы войти. Я уж молчу про хамский сервис, манеру подсаживать клиентов до полного укомплектования столиков и разбавленную водку в графинах. И чего, спрашивается, ностальгировать?

Вот полковник – другое дело. У военных тогда оклады были раза в четыре выше, чем у инженеров и раз в шесть – чем у врачей. И квартиры им давали как из пушки. И женщины их любили за все за это – любой дуболом с одной единственной извилиной ходил в завидных женихах. Конечно, им теперь обидно. Хотя на обиженного судьбой мой бывший зам совсем не походил. Вон какой стол накрыл, чтоб я каждый день так жил!

Шашлыки были трех видов: из баранины на косточке, из бараньих же почек, печени и сердца и из овощей. Баклажан на шампуре, а внутри кусочек нутряного ягнячьего сала – сама нежность – под водку ничего лучше не придумано. Ну и всякие закуски вроде давленных с чесноком и перцем помидоров (настоящих, прошу заметить, а не из-под пленки), зеленой фасоли со специями и еще много чего.

Помню, выпили мы в тот день-вечер изрядно. Сначала повспоминали наше беззаботное житье-бытье на мебельном гиганте, после чего полковник перешел к рассказу о своей нынешней жизни.

– Алик, мне крупно повезло. Сам посуди: случайно встретил одного мужика, он особистом у нас был. Ни за что бы не узнал, он сам меня окликнул. Упакован от и до, машина дороже твоей квартиры, ты, Алик, только не обижайся. И сразу к делу перешел: мне, говорит, надежные люди нужны в охранную фирму. Чувствую, Алик, это мой последний шанс, нас с тобой как раз тогда с комбината шуганули… Ну вот, а сейчас я, представляешь, старший смены – ну ни хрена не делаю, целый день в интернете с бабами переписываюсь, а зарплата… Ну вот скажи, сколько, ты думаешь, мне платят?

– Ну, тысячи полторы, – промямлил я и подумал, что мир устроен несправедливо и что охранник из Аркаши как из дерьма пуля, даром что целый полковник.

– Полторы! – не произнес, а презрительно выплюнул он. И добавил, перегнувшись через остывающий стол:

– А пять не хочешь?

– Что, долларов? – упавшим голосом прошелестел я.

– Их самых, – устало сказал Аркаша и выпрямился на стуле, глядя на меня своими бледно-голубыми в красных прожилках глазами.

Наверное, в этот момент мне полагалось показать свое восхищение, а еще лучше – изобразить плохо скрытую зависть. Но вместо этого одной рукой я судорожно схватил очередной кусок шашлыка, а другой принялся разливать по рюмкам водку. Рука при этом дрожала противной мелкой дрожью – надо полагать от нереализованной жадности. Да и зависть изображать необходимости не было: думаю, она была написана – нет, грубо намалевана – на моей роже, тоже в красных прожилках, но, в отличие от довольной аркашиной, нищей и очень несчастной.

– Здорово! – каркнул я наконец со всей искренностью, на которую был способен. – Серьезная, наверное, фирма. Как называется?

– Да, фирма…Да так, ничего, конечно… – Аркадий на секунду замялся. – Да черт с ней с фирмой, давай за везенье выпьем!

– И за встречу твою с тем особистом, – с неестественным энтузиазмом поддержал я. – Вот правильно говорят, что ничего случайного в жизни не бывает!

– Да, кажется, особист. – Бунин отчего-то замялся еще больше. – А может, и нет. Я его несколько раз в штабе встречал, может, штабная крыса обычная. Знаешь, как они умеют устраиваться!

Уж это-то я знал! Видел перед собой воочию. И тут мне стало немного стыдно. Разве можно так злобствовать и завидовать? Ну повезло кому-то больше, чем тебе, ну и что? Разве это повод для скверных мыслей? «Неужели возрастное?» – с ужасом подумал я и принялся давить в себе старого завистника, изо всех сил пытаясь вспомнить все хорошие Аркашины качества.

Если честно, вспомнить удалось немного. Ну, вроде не подсиживал (хотя чего там было подсиживать?), не стучал (а кому я нужен, чтобы на меня стучать?), заметки про передовиков мебельного производства строчил как из пулемета (такой бредятины, имея медную, как у Аркаши, задницу, можно хоть по роману в день выдавать) – вот, кажется, и все. На деньги, правда, всегда был жадноват (хотя ему с его полковничьей пенсией хватало выше крыши), но это про каждого второго можно сказать. Ничего страшного. Для комфортного сосуществования в рамках одной конторы личность вполне подходящая.

И тут я сделал стойку. Весь бубнеж про умеющих устраиваться сволочей-штабистов доходил до меня как сквозь туман собственных мыслей, но в какой-то момент туман вдруг рассеялся, потому что Аркаша сказал, продолжая свою мысль:

– Так вот, я и говорю: чего тебе дома сидеть? Нам как раз доверенный человек нужен. Сам знаешь, кто сейчас в охрану идет – приезжие или бывшие менты. Как им можно доверять? А ты у нас москвич, интеллигент, ты и поговорить с человеком можешь, и доверие к себе внушить. Так как, пойдешь?

– В смысле охранником?

– Ну да, о чем я тебе уже полчаса толкую!

Честно говоря, образ охранника у меня ассоциируется с оснащенным дубинкой дегенератом в дурно сшитой униформе. И себя в этой роли я никак не рассматривал. Не потому, что считал себя выше такой работы (хотя и не без этого, конечно), просто людей за 60 в охрану не берут, я уже интересовался. Обо всем этом я и сказал Аркаше. Но он только презрительно фыркнул.

– Еще чего! Тебе и не надо на складе крыс гонять или стройку охранять, для этого другие есть. Ты нужен для другой работы. Творческой, так сказать. И с соответствующей зарплатой.

Высокооплачиваемый охранник-интеллектуал! Мне почему-то сразу представился загородный дом какого-нибудь утонченного олигарха, смертельно уставшего от общения с богатыми кретинами и потому остро нуждающегося в интеллигентном стороже. На случай, если вдруг захочется в тиши аллей перекинуться парой слов о только что прочитанной книге.

Стараясь не выдать своего волнения, я взял еще один кусок мяса и освежил рюмки с водкой.

– Соответствующая зарплата – это сколько? – спросил я как можно равнодушнее.

– Две тысячи долларов, – с интересом глядя на меня ответил Аркаша.

Кровь ударила мне в голову с такой силой, что я испугался, что меня от радости хватит инсульт. «Вот это была бы окончательная несправедливость», – подумал я и осторожно поставил рюмку на стол.

– Две тысячи? – переспросил я, избегая смотреть Аркаше в глаза. – А что, нормально.

– Ну вот и хорошо, – засмеялся охранников начальник. – Тогда будем считать, что с завтрашнего дня ты на работе.

– То есть как на работе? – опешил я. – А как же отдел кадров, бухгалтерия, договор или что там у вас…

– Ага, и отпечатки пальцев! Твоими бухгалтерией, отделом кадров и начальством в одном лице буду я. На работу будешь приходить по адресу, который я тебе дам, там же все формальности вроде зарплаты. Что-то не устраивает?

– Да нет, все устраивает, – неуверенно начал было я, – только как-то странно это…

– Послушай, – уже тоном раздраженного начальника сказал Бунин. – Тебе работа нужна, чтобы на проходной отмечаться или чтобы деньги платили? Я, между прочим, твою кандидатуру долго продавливал, потому что тебя знаю, а знаешь, сколько блатных хотели бы на это место? Работенка-то, между нами, не пыльная, но доходная, сам скоро оценишь.

– Уже оценил, Аркаша, – примирительно заметил я. – А чего охранять-то?

– Об этом не сейчас. Запоминай адрес, а номер моего мобильника ты знаешь. Жду завтра ровно в 10 утра. И убедительная просьба: о нашем разговоре и новой работе – никому. Потом поймешь, что это в твоих же интересах.

Аркаша назвал адрес. Улицу я знал, район «хрущевок» в Кузьминках, то еще местечко. Потом мы заказали еще водки, а потом, когда чувство уверенности в завтрашнем дне достигло апогея, еще. Поэтому первое, что я почувствовал, проснувшись утром, был ритмичный шум в ушах. Неужели давление? А ведь 66 лет, действительно, не шутка, и я в очередной раз дал себе слово поберечься.

Затем я принялся в деталях восстанавливать вчерашний вечер. Как добирался домой забыл начисто. Автопилот. Плохо. Как допивали тоже почти не помнил, так, какие-то обрывки. Вроде приставали к официантке. Тоже некрасиво. Вроде перемигивались с какими-то ужасными, старыми и толстыми бабами, но вроде бы без последствий. А это уже хорошо, что без последствий.

Беда в том, что мне очень не нравилось просыпаться рядом со старыми и толстыми бабами, точно так же, впрочем, как со старыми и худыми. А просыпаться с молодыми не получалось, поскольку сам я тоже давно стал старым и толстым.

Когда мы с Аркашей (интересно, как мне его теперь называть – Аркадий Валерианович?) трудились в нашем деревянном органе, то с получки или премии частенько заказывали девочек по вызову. Когда двух, а когда и одну на двоих – так даже смешнее, не говоря уже про экономию.

Эти оргии мы устраивали в моей квартире, потому что Аркаша, в отличие от меня, был женат. Мадам Бунину я не видел ни разу, о чем нисколько не жалею. Пару раз Аркаша при мне звонил ей и говорил, что задерживается на работе по причине производственного завала – его лицо в эти минуты лучше тысячи слов доказывало, что институт брака давно отжил свое.

Мне же объяснять что-либо было некому. Это было удивительно, и к этому я вот уже много лет все никак не мог привыкнуть. За свою жизнь я так много врал, что когда в этом вдруг отпала необходимость (возможно, именно поэтому и отпала), я оказался в положении человека, всю жизнь прожившего в коммуналке и вдруг на старости лет оказавшегося в собственном особняке. Зачем ему, одному, так много этажей и комнат? Зачем мне, одному, так много свободы?

Девочек мы с Аркашей выбирали самых дешевых. И надо бы хуже, да некуда. В наши годы так выглядели типичные пэтэушницы (ученицы ПТУ, профессионально-технических училищ, кто не помнит), причем двоечницы из неблагополучных семей. Как правило, наши одноразовые партнерши были коренасты, коротконоги, прыщавы, с грязными волосами и, как правило, без коренных зубов.

Они были привычны ко всяким клиентам, и наш возраст их нисколько не смущал. Некоторые, правда, сначала обращались к нам на «вы», но потом все становилось на свои места. Почему-то все они были голодны и прежде набрасывались на еду. Мы с Аркашей терпеливо ждали, стараясь за это время как можно больше выпить. Во-первых, так веселее, во-вторых – не так противно. Как вам наевшаяся всякой дряни сексуальная партнерша, изо рта которой разит купленным у метро копченым окорочком в сочетании с водочно-пепсикольной отрыжкой?

В общем, женщин, судя по всему, вчера не было. Ну и ладно. Думать о еде не хотелось. Вчера от жадности я сожрал столько шашлыков, что ими можно было бы вполне накормить средних размеров африканскую деревню. Жаль, что нельзя наесться впрок- эта мысль в последнее время посещала меня все чаще.

Впрочем, если Аркаша не врет и мне действительно будут платить две тысячи долларов в месяц, то есть шашлыки в ресторане я смогу каждый день. Две тысячи! Только бы все оказалось правдой, думал я, стоя под душем. Начну новую жизнь с первой же получки. Вот только в чем именно будет заключаться новая жизнь, я представлял с трудом.

Помнится, Киса Воробьянинов тоже не очень знал, что будет делать с тещиными бриллиантами, когда их найдет. Ильф и Петров описали представления Кисы о светлом будущем примерно так: покупка новых носков и отъезд за границу. Носков у меня полный шкаф, да и за границу сейчас съездить не так уж сложно. Например, в какую-нибудь Белоруссию.

Можно, конечно, в очередной раз жениться, решив таким образом вопрос быта, но создав себе при этом проблему поглобальнее. Все мои четыре брака распались по той простой причине, что по прошествии какого-то периода времени я и мои жены начинали вдруг раздражать друг друга. Опытным путем я определил первый симптом, ту грань, за которой раздражение начинало нарастать, как выражаются музыканты, crescendo. Первый звоночек – это когда молчать вдвоем становится тягостно, второй – когда больше не о чем говорить за столом, ну а третий – когда хочется отмотать жизнь назад, к моменту первой встречи и все переиграть заново. В общем, женитьба – это плохая идея.

Куда лучше вместо этой глупости заняться зубами. Заменить один из мостов, который вконец расшатался и давно действовал мне на нервы. Зубы – это раз. Потом обязательно купить компьютер. Это – два. Еще хотелось бы съездить в какой-нибудь санаторий – только не лечиться (такой необходимости, тьфу-тьфу-тьфу, пока нет), а просто пожить месяц на всем готовом. А то осточертело каждый день самому готовить себе еду, мыть посуду, застилать постель, убирать квартиру и делать другие скучные дела. А как было бы здорово гулять по тихим аллеям санаторского парка, дремать на скамейке с книгой в руках, сплетничать с соседями по столу, а вечерами резаться в лото!

В общем, перспективы открывались самые радужные – если, опять же, Аркаша не соврал. Все эти мысли одна за другой пронеслись в моей голове, пока я спускался с четвертого этажа нашей убогой, но чистенькой пятиэтажки. Несмотря на относительно раннее время, на скамейке у подъезда уже сидел один из дворовых алкашей. У его ног терлась рыжая Даша, известная всему району, как непревзойденная крысоловка.

– Здорово, Алик, табачком не богат?

Поскольку я уже чувствовал себя если не богачом, то полноценным представителем среднего класса, я не только великодушно отсыпал лишенцу полпачки «Золотой Явы», но и одарил сторублевкой. Правда, подумав при этом, что если Аркаша все-таки соврал, то я очень пожалею об этом широком, почти купеческом, жесте.

Этой мыслью о своей возникшей вдруг принадлежности к среднему классу я забавлялся во время всего пути от «Коломенской» до «Кузьминок». Метро, как известно, давно стало транспортом для бедных, все, у кого появляются хоть какие-то деньги ездят на машинах. Так что неудивительно, что с советских времен публика в метро очень изменилась. Взять хотя бы одежду. Если раньше здесь встречались как очень хорошо и дорого одетые люди, так и те, кто явно с трудом дотягивал до очередной зарплаты, то сейчас почти все пассажиры одеты в шмотки с вещевых рынков. Ну и, конечно, бомжи, которые как были, так и остались.

«Интересно, – думал я, всматриваясь в бледные, невыспавшиеся, словно сырые лица попутчиков, – много ли в вагоне людей, получающих 2 тысячи долларов в месяц? Скорее всего, нет. И вообще, я, наверное, тут один такой в вагоне, из среднего класса затесался!»

«А ведь я теперь тоже машину смогу купить, – продолжал я думать мысли обеспеченного человека. – Но, с другой стороны, зачем мне машина? Лишние проблемы, пробки опять же. На метро гораздо быстрее, а если надо, то всегда можно взять такси. Хорошо все-таки, когда можешь выбирать…»