Худеющий E-Book

Стивен Кинг

• Herausgeber: Neoclassic
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 419

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Ужас, что пришел в сытый богатый городок, принял обличье цыганского табора. Цыгане, вечные бродяги, за мелкие монеты развлекающие толпу, владеют стародавними секретами черного колдовского искусства. И когда довольный жизнью адвокат Билли Халлек случайно сбивает машиной старуху из табора и не несет наказания за случившееся, «цыганский барон» наказывает его сам. Расплата за содеянное такова, что Билли еще тысячу раз пожалеет, что остался в живых, ибо смерть была бы милостью...

Leseprobe

Стивен Кинг Худеющий

© Richard Bachman, 1984

© Перевод. Т. Покидаева, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

Глава 1: 246

– Отощаешь, – шепчет Уильяму Халлеку старый цыган с гниющим носом, когда Халлек с женой Хайди выходит из здания суда. Всего одно слово, донесшееся с дуновением приторно-сладкого старческого дыхания. – Отощаешь. – И прежде чем Халлек успевает отпрянуть, старый цыган тянет руку и гладит его по щеке скрюченным пальцем. Его рот раскрывается темной раной, обнажая остатки зубов, что торчат, как надгробные камни, из десен – черные на зеленом. Между ними, извиваясь червем, просовывается язык и облизывает губы, искривленные в горькой усмешке.

Отощаешь.

Воспоминание вернулось к Билли Халлеку неспроста, когда он в семь утра, с полотенцем, обернутым вокруг бедер, встал на весы. Снизу доносились аппетитные запахи яичницы с беконом. Ему пришлось вытянуть шею и чуть наклониться вперед, чтобы увидеть цифры в окошке весов. Ну… если по правде, то наклониться пришлось не чуть-чуть. Очень даже изрядно пришлось наклониться. Он был крупным мужчиной. Слишком крупным, как ему с радостью сообщил доктор Хьюстон. Если тебе еще не говорили, так я скажу, объявил Хьюстон на последнем осмотре. У человека с твоими доходами, привычками и комплекцией вероятность инфаркта становится весьма ощутимой годам к тридцати восьми, Билли. Тебе надо худеть.

Но нынче утром его ждал приятный сюрприз. Он сбросил три фунта, с 249 до 246.

Ну… если по правде, когда он отважился встать на весы в прошлый раз, они показали 251, но тогда он был в брюках, и в карманах лежала мелочь, и брелок с ключами, и его армейский складной нож. К тому же весы в верхней ванной всегда завышали вес. В этом он был уверен.

Он вырос в Нью-Йорке и еще в детстве где-то услышал, что цыгане обладают даром предвидения. Может, это и есть доказательство. Он попробовал рассмеяться, но сумел выдавить только жалкую, неубедительную улыбку; рановато еще смеяться на тему цыган. Время пройдет, все уляжется, и тогда можно будет и посмеяться; он был достаточно взрослым и понимал, что к чему. Но сейчас ему делалось дурно при одной только мысли о цыганах, и он всем сердцем надеялся, что никогда больше не встретится ни с кем из них. Отныне и впредь он будет воздерживаться от шутливых гаданий по руке на вечеринках и ограничится спиритической доской. Да и то вряд ли.

– Билли? – донеслось снизу.

– Иду!

Он оделся, заметив с почти подсознательным раздражением, что, несмотря на три сброшенных фунта, брюки по-прежнему давят ему на живот. Сорок два дюйма в обхвате. Он бросил курить ровно в 00:01 в первый день наступившего года, но за это пришлось заплатить. Еще как пришлось! Он спустился на кухню с расстегнутым воротничком и неповязанным галстуком. Линда, его четырнадцатилетняя дочь, как раз выбегала за дверь в вихре взметнувшейся юбки и длинных волос, собранных в хвост и скрепленных сегодня утром очень даже сексапильной бархатной лентой. Учебники она держала под мышкой. В другой руке деловито шелестели ее яркие чирлидерские помпоны, белые с фиолетовым.

– Пока, пап!

– Счастливо, Лин.

Он уселся за стол и взял «Уолл-стрит джорнэл».

– Любовь моя, – сказала Хайди.

– Моя дорогая, – с чувством проговорил он и отложил газету.

Она поставила перед ним завтрак: дымящуюся горку омлета, сдобную булку с изюмом, пять кусочков зажаренного до хруста бекона. Хорошая, сытная еда. Хайди уселась напротив него и закурила «Вантидж‐100». Январь и февраль выдались напряженными: слишком много «бесед по душам», а по сути замаскированных ссор, слишком много ночей в постели спиной к спине. Но они пришли к modus vivendi: она перестала высказываться насчет его лишнего веса, он перестал возмущаться из-за ее полутора пачек сигарет в день. Так что весна получилась вполне неплохой. Помимо их перемирия были еще и другие приятные моменты. Например, Халлек получил повышение. Фирма «Грили, Пеншли и Киндер» теперь называлась «Грили, Пеншли, Киндер и Халлек». Мать Хайди наконец-то исполнила свою давнюю угрозу и вернулась в Виргинию. Линду все-таки взяли в чирлидеры запасного состава школьной команды, что стало для Билли большим облегчением; временами ему начинало казаться, что непрестанные истерики Линды доведут до нервного срыва его самого. В общем, все шло прекрасно.

А потом в город приехали цыгане.

«Отощаешь», – сказал старый цыган, и что, черт возьми, было у него с носом? Сифилис? Рак? Или что-то уже совсем жуткое вроде проказы? И кстати, может быть, уже хватит об этом думать? Давно пора успокоиться и забыть.

– Все еще думаешь об этой истории? – внезапно спросила Хайди – так внезапно, что Халлек подпрыгнул на стуле. – Билли, ты не виноват. Судья так сказал.

– Нет, я думал совсем о другом.

– И о чем же ты думал?

– Тут в газете написано, – сказал он, – что в этом квартале жилищное строительство снова пошло на спад.

Да, он не виноват; судья так сказал. Судья Россингтон. Для друзей – просто Кэри.

Для друзей вроде меня, подумал Халлек. Сколько партий в гольф сыграно со стариной Кэри Россингтоном, Хайди, тебе это хорошо известно. На встрече Нового года два года назад, когда я собирался бросить курить, но так и не бросил, кто прихватил тебя за грудь – да, соблазнительную, кто бы спорил – во время традиционного новогоднего поцелуя? Угадаете, кто? Ну, конечно! Старина Кэри Россингтон, чтоб мне провалиться!

Да. Старина Кэри Россингтон, перед которым Билли провел более дюжины муниципальных судебных дел. Старина Кэри Россингтон, с которым Билли не раз играл в покер в клубе. Старина Кэри Россингтон, который не взял самоотвода, когда его добрый приятель, партнер по гольфу и покеру Билли Халлек (иногда Кэри хлопал его по спине и кричал: «Ну что, все торчком, Большой Билл?») предстал перед ним на суде не для того, чтобы обсуждать тонкости муниципальных законов, а как ответчик по делу о непреднамеренном убийстве в результате ДТП.

И когда Кэри Россингтон не взял самоотвод, кто сказал «бу», детишки? Кто во всем славном городе Фэрвью выразил свое «фи»? А вот и никто! Никто не сказал «бу»! В конце концов, кто такие истцы? Сборище грязных цыган. Чем скорее они уберутся из Фэрвью на своих старых микроавтобусах с наклейками Национальной стрелковой ассоциации на бамперах, чем скорее мы увидим задние фары их обшарпанных автоприцепов, тем лучше. Чем скорее, тем…

…тощее.

Хайди затушила окурок в пепельнице и сказала:

– К черту твое жилищное строительство. Все-таки я хорошо тебя знаю.

Да, пожалуй, подумал Билли. И еще он подумал, что она тоже не может выбросить из головы эту историю. Она была слишком бледной. И выглядела на свои тридцать пять – редкий случай. Они поженились совсем молодыми, и Билли до сих пор помнил, как на четвертом году их супружеской жизни к ним пришел коммивояжер, продававший пылесосы. Как он посмотрел на двадцатидвухлетнюю Хайди Халлек и вежливо спросил: «Девочка, а мама дома?»

– Но аппетит мне ничто не испортит, – сказал Билли. И действительно, несмотря на тревожность и тяжкие думы, он доел весь омлет и бекон. Выпил половину стакана апельсинового сока и улыбнулся жене своей лучшей улыбкой славного парня Билли Халлека. Она попыталась улыбнуться в ответ, но получилось не очень. Он представил, как она держит табличку: «МОЙ УЛЫБАТОР ВРЕМЕННО ВЫШЕЛ ИЗ СТРОЯ».

Он потянулся через стол и взял ее за руку.

– Хайди, все хорошо. И даже если нехорошо, все закончилось.

– Да, я знаю. Я знаю.

– А Линда?..

– Нет. Уже нет. Она говорит… говорит, что подруги очень ее поддерживают.

В первую неделю после случившегося их дочери приходилось несладко. Она возвращалась из школы либо в слезах, либо на грани слез. Она перестала есть. У нее на лице высыпали прыщи. Халлек, полный решимости не горячиться и не паниковать, сходил в школу и поговорил с классным руководителем дочери, с завучем и с любимой учительницей Линды, мисс Ниринг, преподавательницей физкультуры и тренером школьной команды чирлидеров. Он установил (вот отличное юридическое словечко), что Линду дразнят, причем дразнят грубо и не смешно, как это обычно бывает среди ребят в средней школе – и уж точно бестактно, учитывая обстоятельства, – но чего еще ожидать от подростков, считающих шутки о мертвых младенцах верхом остроумия?

Он повел Линду на прогулку. Все дома на Лантерн-драйв были построены с большим вкусом и стояли вдали от дороги. Стоимость этих домов начиналась примерно с семидесяти пяти тысяч долларов, а в конце улицы, ближе к частному клубу, доходила до двухсот тысяч (там имелись крытые бассейны и домашние сауны).

Линда надела свои старые полосатые шорты, теперь разошедшиеся по шву… и Халлек заметил, что ноги дочки сделались такими длинными и по-жеребячьи худыми, что из-под шорт снизу выглядывали желтые хлопчатобумажные трусики. Его сердце кольнуло от жалости, смешанной с ужасом. Дочка росла. Она наверняка и сама понимала, что полосатые шорты давно ей малы и вдобавок заношены, но Билли догадывался, почему она их надела: для нее они были связующей ниточкой с безмятежным, счастливым детством, тем самым детством, в котором любимые папочки не предстают перед судом (пусть даже исход заседания известен заранее, поскольку главным судьей выступает твой старый приятель по гольфу Кэри Россингтон, однажды спьяну облапавший твою жену), а ребята из школы не подходят к тебе на большой перемене, чтобы поинтересоваться, сколько дырок в штрафном талоне заработал твой папа, прикончив старушку.

Ты понимаешь, что это был несчастный случай, да, Линда?

Она кивает, не глядя на него. Да, папа.

Она выскочила на дорогу между двумя припаркованными машинами и не смотрела по сторонам. Я уже не успевал затормозить. Просто не успевал.

Пап, я не хочу больше об этом слышать.

Я знаю, да. Я сам не хочу об этом говорить. Но ты все равно слышишь. В школе.

Она с ужасом глядит на него. Папа! Ты же не…

Ходил к тебе в школу? Да. Я ходил. Вчера, но ближе к половине четвертого. Там уже не было никого из детей. Во всяком случае, я их не видел. Никто не узнает.

Она успокаивается. Немножко.

Я слышал, тебя донимали другие дети. Мне очень жаль.

Все не так уж и страшно, говорит она, взяв его за руку. Но ее лицо – свежая россыпь воспаленных прыщей на лбу – говорит совершенно другое. Эти прыщи сразу дают понять, что ее донимали изрядно. Тему отцов, заключенных под стражу, не поднимает даже Джуди Блум[1] (хотя, возможно, когда-нибудь поднимет).

Еще я слышал, что ты отлично справлялась, говорит Билли Халлек. Не обращала особенного внимания. Потому что если обидчики видят, что им удается тебя задеть…

Да, я знаю, хмуро отвечает она.

Мисс Ниринг сказала, что очень тобой гордится, говорит он. Это маленькая ложь. Мисс Ниринг такого не говорила, но она хорошо отзывалась о Линде, а это для Халлека значит не меньше, чем для его дочери. И ложь делает свое дело. Глаза у Линды сверкают, и впервые за время прогулки она смотрит прямо на Халлека.

Она так сказала?

Да, подтверждает он. Ложь дается легко и звучит убедительно. Почему бы и нет? В последнее время он только и делал, что врал.

Она стискивает его руку и благодарно улыбается.

Скоро они от тебя отстанут, Лин. Найдут себе другую жертву. Кто-то из девочек забеременеет, или у кого-то из учителей случится нервный срыв, или кого-нибудь из парней привлекут за торговлю травой или коксом. И тогда тебя снимут с крючка. Понимаешь?

Внезапно она обнимает его, крепко-крепко. Он решает, что она взрослеет не так уж быстро и что не всякая ложь идет во вред. Я люблю тебя, папа, говорит Линда.

Я тоже тебя люблю, Лин.

Он сжимает ее в объятиях, и вдруг у него в голове словно включается мощный стереоусилитель, и он снова слышит двойной удар, первый – когда передний бампер его «девяносто восьмого» сбил старуху цыганку в ярко-красном платке на всклокоченных волосах, и второй – когда большие передние колеса переехали ее тело.

Хайди кричит.

Ее рука падает с его колен.

Он еще крепче обнимает дочь и весь покрывается гусиной кожей.

– Сделать еще омлет? – спросила Хайди, прерывая его воспоминания.

– Нет. Нет, спасибо. – Он виновато взглянул на пустую тарелку. Как бы худо ни шли дела, он никогда не терял ни сна, ни аппетита.

– Ты уверен, что у тебя…

– Все в порядке? – Он улыбнулся. – У меня все я порядке, у тебя все в порядке, у Линды тоже. Как говорят в мыльных операх, кошмар закончился – будем жить дальше.

– Прекрасная мысль. – На этот раз она улыбнулась настоящей улыбкой. Ей вдруг снова стало меньше тридцати, и она вся сияла. – Ты точно не хочешь доесть бекон? Осталось всего два кусочка.

– Нет, – сказал он, памятуя о том, как брюки давят ему на талию (Какая талия, ты о чем? – высказался крошечный и совсем не смешной Дон Риклс у него в голове. В последний раз у тебя была талия году этак в семьдесят восьмом, хоккейная ты шайба) и как ему пришлось втянуть живот, чтобы застегнуть ремень. Потом он вспомнил про весы и сказал: – Хотя один все-таки съем. Я сбросил три фунта.

Хайди уже подошла к плите, несмотря на его первое «нет». Она действительно хорошо меня знает, подумал он, иногда это прямо угнетает. Теперь она обернулась к нему.

– Ты все-таки думаешь об этой истории.

– Да нет же, – раздраженно сказал он. – Человеку уже нельзя спокойно сбросить три фунта? Ты сама говоришь, тебе хочется, чтобы я…

отощал

– …был не таким тучным.

Ну вот, теперь из-за Хайди он снова вспомнил о старом цыгане. Черт! Об изъеденном гнилью носе цыгана, о прикосновении шершавого пальца, скользнувшего по его щеке прежде, чем Билли успел среагировать и отшатнуться, как отшатываются от паука или клубка насекомых, копошащихся под трухлявым бревном.

Она поставила перед ним бекон и поцеловала в висок.

– Извини. Худей на здоровье. Но если вдруг не получится, помни, что говорил мистер Роджерс…

– Ты мне нравишься таким, какой есть, – закончили они хором.

Билли взял отложенную «Уолл-стрит джорнэл», но все было как-то уныло. Он поднялся из-за стола, вышел на улицу, подобрал с цветочной клумбы «Нью-Йорк таймс». Мальчишка, разносивший газеты, вечно швырял их на клумбу, постоянно ошибался и никак не мог запомнить фамилию Билли. Халлек не раз задавался вопросом, бывает ли болезнь Альцгеймера у двенадцатилетних детей.

Он вернулся в кухню, развернул газету на спортивной странице и принялся за бекон. Он как раз изучал турнирную таблицу по боксу, когда Хайди поставила перед ним тарелку со второй половиной булки, золотистой от подтаявшего масла.

Халлек сам не заметил, как съел ее всю.

Глава 2: 245

Судебный процесс по делу о возмещении ущерба, тянувшийся больше трех лет – и грозивший затянуться еще года на три, если не на четыре, – завершился внезапно и самым что ни на есть наилучшим образом во время полуденного перерыва, когда ответчик неожиданно согласился выплатить сумму, ошеломившую всех. Халлек не растерялся и предложил ответчику, производителю краски из Скенектади, подписать заявление о намерениях прямо здесь, в кабинете судьи. Изумленный адвокат ответчика в ужасе наблюдал, как его клиент, президент компании по производству красок «Счастливый случай», ставит подпись на всех шести копиях заявления, а судебный нотариус тут же их заверяет, добродушно сверкая лысиной. Билли сидел затаив дыхание, боялся пошевелиться и чувствовал себя так, словно выиграл в Нью-йоркскую лотерею. Еще до обеда все было улажено.

Билли пригласил своего клиента в «О’Ланни», заказал ему большой стакан «Чивас», себе взял мартини, а затем позвонил домой Хайди.

– Мохонк, – сказал он, как только она взяла трубку. Это был небольшой, но очень славный курортный городок к северу от Нью-Йорка, где они с Хайди давным-давно провели свой медовый месяц – подарок от ее родителей. Они оба влюбились в это местечко и потом еще дважды там отдыхали.

– Что?

– Мохонк, – повторил он. – Если ты не поедешь, я приглашу Джиллиан из конторы.

– Ну уж нет! Билли, что происходит?

– Так ты хочешь поехать?

– Конечно, хочу! На выходных?

– Завтра, если договоришься с миссис Бин, чтобы она заходила к Линде и проверяла, вымыта ли посуда и не творятся ли в гостиной оргии. И если…

Его заглушил радостный вопль Хайди:

– Твой процесс, Билли! Пары краски, и нервное расстройство, и психотические симптомы, и…

– Канли готов возместить ущерб. Фактически все уже решено. После четырнадцати лет юридической тягомотины и судебных решений, не значащих почти ничего, твой супруг наконец выиграл дело в пользу хороших парней. Убедительно, чисто и неоспоримо. Канли повержен, а я на седьмом небе.

– Билли! Божечки! – На этот раз она завизжала так громко, что в трубке заскрежетало. Билли улыбнулся и убрал трубку подальше от уха. – Сколько получит твой клиент?

Билли назвал сумму, и ему пришлось убрать трубку от уха почти на пять секунд.

– Как думаешь, Линда сильно обидится, если мы смоемся дней на пять?

– Ты шутишь? С чего бы ей обижаться? У нее будет возможность смотреть телевизор допоздна и пригласить на ночь Джорджию Дивер, чтобы болтать о мальчишках и объедаться моим шоколадом. Сейчас там, наверное, холодно, Билли? Думаю, надо взять твой зеленый свитер? Ты возьмешь теплую куртку или джинсовый пиджак? Или и то и другое? Ты…

Он сказал, чтобы она решала сама, и вернулся к клиенту. Тот выпил уже половину большого стакана виски и желал травить польские анекдоты. Выглядел так, словно его огрели пыльным мешком. Халлек потягивал свой мартини и вполуха слушал избитые шутки о польских плотниках и польских трактирщиках, уносясь мыслями в дальние дали. Выигранный процесс может стать поворотной точкой в его карьере; конечно, рано еще говорить о грядущем стремительном повышении, но такой вариант вовсе не исключен. Очень даже неплохо для дела из той категории, за которую крупные фирмы берутся в качестве благотворительности. А значит, можно надеяться, что…

…первый удар бросает Хайди вперед, ее рука невольно сжимается на его члене; он смутно чувствует боль в паху. От силы удара ее ремень безопасности блокируется. Кровь брызжет вверх – три капли размером с мелкие монетки – и падает алым дождем на ветровое стекло. Хайди еще не кричит; она закричит позже. Он тоже не сразу соображает, что происходит. Понимание приходит на втором ударе. И он…

…залпом допил свой мартини. На глаза навернулись слезы.

– Все хорошо? – спросил его клиент Дэвид Даганфилд.

– Вы даже не представляете, как хорошо, – ответил Билли и протянул ему руку. – Мои поздравления, Дэвид. – Он не будет думать об этой аварии, не будет думать о старом цыгане с гниющим носом. Он настоящий хороший парень, что подтверждает и крепкое рукопожатие Даганфилда, и его усталая, чуть глуповатая улыбка.

– Спасибо, дружище, – сказал Даганфилд. – Большое спасибо.

Он вдруг перегнулся через стол и неуклюже обнял Билли Халлека. Билли приобнял его в ответ. Но когда руки Дэвида Даганфилда сомкнулись у него на шее и одна ладонь случайно задела щеку, ему снова вспомнилась жутковатая ласка старого цыгана.

Он ко мне прикоснулся, подумал Халлек и, даже обнимая клиента, невольно поежился.

По дороге домой он старался думать о Дэвиде Даганфилде – отличная тема для размышлений, – но на подъезде к мосту Трайборо с удивлением понял, что думает вовсе не о Даганфилде, а о Джинелли.

Сегодня он пригласил Даганфилда в «О’Ланни», хотя первым делом подумал о ресторане «Три брата», негласным совладельцем которого был Ричард Джинелли. Сам Билли уже несколько лет не захаживал к «Братьям» – учитывая репутацию Джинелли, это было бы неразумно, – но до сих пор в первую очередь вспоминал именно о «Трех братьях», где вкусно кормили и где он замечательно проводил время, хотя Хайди никогда не нравился ни ресторан, ни сам Джинелли. Билли казалось, что она его боится.

Когда он проезжал мимо съезда на Ган-Хилл-роуд, его мысли вполне предсказуемо вернулись к старому цыгану, как старый конь возвращается в свое стойло.

Джинелли был первым, о ком ты подумал. Когда ты вернулся домой в тот день и Хайди плакала, сидя на кухне, Джинелли был первым, о ком ты подумал. «Привет, Рич, я сегодня убил старушку. Можно заехать к тебе? Надо поговорить».

Но Хайди сидела в соседней комнате, и Хайди бы этого не поняла. Рука Билли, потянувшаяся к телефону, так и не притронулась к трубке. Он вдруг очень отчетливо осознал, что у него, состоятельного юриста из Коннектикута, нет никого, к кому можно было бы обратиться за помощью, когда грянули крупные неприятности, – никого, кроме нью-йоркского гангстера, явно имевшего привычку отстреливать конкурентов.

Джинелли был высоким, не то чтобы невероятным красавцем, но весьма элегантным мужчиной. Его голос, сильный и мягкий, никак не вязался с наркотиками, грабежом и убийством. Хотя сам он был связан со всем перечисленным, если верить его полицейскому досье. Но именно его голос Билли хотелось услышать в тот жуткий день, когда Дункан Хопли, шеф полиции Фэрвью, его отпустил.

– …или сидеть тут весь день?

– А? – спросил Билли, вздрогнув. Он даже не сразу сообразил, что стоит перед шлагбаумом на въезде на платный участок шоссе, причем у одной из немногих кассовых будок, где сидит настоящий живой человек.

– Я говорю, будем платить или…

– Да, конечно. – Билли дал кассиру доллар, забрал сдачу и поехал дальше. Почти в Коннектикуте; девятнадцать съездов до Хайди. И уже завтра – в Мохонк. Размышления о Даганфилде не сработали в качестве отвлекающего маневра; значит, попробуем Мохонк. И на время забудем о старой цыганке и старом цыгане, да?

Но его мысли снова вернулись к Джинелли.

Билли познакомился с ним через фирму, которая семь лет назад готовила для Джинелли пакет документов. Это дело было поручено Билли, тогда еще новичку в фирме. Никто из старших партнеров не захотел связываться с Ричем Джинелли, чья репутация уже тогда была очень и очень скверной. Билли не спрашивал у Кирка Пеншли, почему фирма вообще согласилась работать с Джинелли. Ответ был известен заранее: занимайся своими бумажками, а вопросы политики будут решать старшие. Билли подозревал, что Джинелли что-то знал о скелетах в чьем-то шкафу; он был из тех, кто всегда держит ухо востро.

Билли три месяца проработал на ассоциацию «Три брата» и в самом начале был твердо уверен, что будет испытывать неприязнь и, может быть, даже страх перед своим клиентом. Но тот неожиданно оказался приятным и привлекательным человеком. Обаятельным и веселым, легким в общении. Больше того, Джинелли отнесся к Билли с таким уважением, какое он обрел в своей фирме только четыре года спустя.

Билли притормозил у турникета в Норуолке, бросил в автомат тридцать пять центов и снова выехал на шоссе. Сам того не осознавая, он пошарил рукой в бардачке. Под дорожными картами и руководством по эксплуатации автомобиля обнаружились две упаковки бисквитов с кремовой начинкой. Он распечатал одну коробку и принялся быстро есть, роняя крошки на грудь.

Его работа с Джинелли завершилась задолго до того, как Большое жюри Нью-Йорка предъявило последнему обвинение в организации бандитских расправ в рамках междоусобных разборок крупных наркоторговцев. Обвинения были предъявлены Верховным судом Нью-Йорка осенью 1980-го и благополучно сняты весной 1981-го, в основном из-за кончины пятидесяти процентов главных свидетелей обвинения. Один взорвался в собственном автомобиле вместе с двумя из трех полицейских детективов, приставленных его охранять. Второму проткнули горло сломанной ручкой от зонтика, когда он сидел перед чистильщиком обуви на Центральном вокзале. Стоило ли удивляться, что двое оставшихся свидетелей заявили, будто уже не уверены в том, что слышали голос именно Ричи Джинелли по прозвищу Молот, когда он отдал приказ убить бруклинского наркобарона Ричовски.

Уэстпорт. Саутпорт. Почти дома. Билли снова пошарил рукой в бардачке… Ага! Почти полный пакетик арахиса. Чуть лежалого, но съедобного. Билли Халлек принялся жевать орехи, совершенно не чувствуя вкуса, как прежде не чувствовал вкуса бисквитов.

Они с Джинелли обменивались поздравительными открытками на каждое Рождество и время от времени вместе обедали, обычно в «Трех братьях». Потом у Ричи случились «неполадки с законом», как он их называл, сохраняя всегдашнюю невозмутимость, и совместные трапезы прекратились. Отчасти из-за Хайди – она на дух не переносила Джинелли, – но отчасти из-за самого Джинелли.

– Тебе лучше какое-то время сюда не ходить, – сказал он Билли.

– Что? Почему? – невинно спросил Билли, как будто только вчера не ругался по этому поводу с Хайди.

– Потому что в глазах обывателя я гангстер, – ответил Джинелли. – Молодые юристы, которые якшаются с гангстерами, далеко не пойдут, Уильям, а нам с тобой важно, чтобы ты не марал руки и шел к вершинам.

– И это единственное объяснение?

Джинелли улыбнулся странной улыбкой:

– Ну… есть и другие причины.

– Какие причины?

– Уильям, я очень надеюсь, что ты никогда этого не узнаешь. Но ты все-таки иногда заходи. Попьем кофейку, поболтаем, поржем. В общем, ты не теряйся, вот я о чем.

И он не терялся, иногда заходил поболтать (хотя надо признать, что в последнее время все реже и реже, подумал он, сворачивая на съезд к Фэрвью), а когда предстал перед судом по обвинению в непреднамеренном убийстве по неосторожности, Джинелли был первым, о ком он подумал.

Но старина Кэри Россингтон, любитель хватать чужих жен за грудь, обо всем позаботился, прошептал внутренний голос. И зачем ты теперь думаешь о Джинелли? Мохонк. Вот о чем надо думать. И о Дэвиде Даганфилде, который доказывает, что хорошие парни не всегда остаются ни с чем. И о том, чтобы сбросить еще пару фунтов.

Но когда он сворачивал к дому, у него в голове всплыла фраза, сказанная Джинелли: Уильям, я очень надеюсь, что ты никогда этого не узнаешь.

Чего не узнаю? – подумал Билли, а потом Хайди выбежала ему навстречу и поцеловала его, и Билли на время забыл обо всем.

Глава 3: Мохонк

Это была их третья ночь в Мохонке, и они только что кончили заниматься любовью. Шестой раз за три дня: головокружительная перемена после обычных степенных двух раз в неделю. Билли лежал рядом с женой, наслаждаясь теплом ее разгоряченного тела и ароматом духов «Анаис-Анаис», смешанным с запахом чистого пота и секса. На мгновение его мысли свернули куда-то совсем не туда, и ему вдруг представилась старая цыганка за миг до того, как ее сбил его «олдс». Послышался звон разбившейся бутылки «Перье». Потом видение исчезло.

Он придвинулся ближе к жене и крепко ее обнял.

Она обхватила его одной рукой, а другую положила ему на бедро.

– Знаешь, – сказала она, – если я кончу еще раз с таким взрывом мозга, то останусь совсем без мозгов.

– Это миф, – улыбнулся Билли.

– Что от оргазма взрывается мозг?

– Нет. Это как раз правда. Миф, что взорвавшиеся клетки мозга теряются навсегда. Они потом восстанавливаются.

– Ты меня успокоил.

Она поудобнее прижалась к нему. Провела рукой по его бедру, легонько и нежно коснулась члена, игриво зарылась пальцами в волосы у него в паху (в прошлом году он с огорчением заметил первые проблески седины в том месте, которое его отец называл адамовыми зарослями) и погладила предгорье его объемистого живота.

Она так резко приподнялась на локтях, что он даже вздрогнул. Он еще не уснул, но уже засыпал.

– Ты действительно похудел!

– Ха!

– Билли Халлек, ты похудел!

Он похлопал себя по животу, который иногда называл «Домом, который построил “Будвайзер”», и рассмеялся.

– Что-то не видно. Я по-прежнему выгляжу как единственный в мире мужчина на седьмом месяце беременности.

– Ты еще толстый, но не такой толстый, как раньше. Я знаю. Я чувствую. Когда ты в последний раз взвешивался?

Он покопался в памяти. Это было в тот день, когда Канли дал согласие на возмещение ущерба. Тогда весы показали 246 фунтов.

– Помнишь, я говорил, что сбросил три фунта?

– Утром, как только проснешься, сразу же взвесься.

– Здесь в ванной нет весов, – не без удовольствия отозвался Халлек.

– Ты шутишь.

– Нет. Мохонк – место цивилизованное.

– Значит, надо найти весы.

Его уже снова клонило в сон.

– Хорошо. Если хочешь.

– Хочу.

Хорошая у меня жена, подумал он. За последние пять лет, с тех пор как его неуклонная прибавка в весе начала проявляться уже всерьез, Билли неоднократно объявлял о намерениях сесть на диету и/или заняться физическими упражнениями. Диеты всегда превращались в сплошное жульничество. Пара хот-догов в придачу к обеду из йогурта или наспех съеденный гамбургер днем в субботу, когда Хайди ходила на аукцион или дворовую распродажу. Билли не брезговал даже кошмарными горячими сэндвичами из кафетерия в минимаркете в миле от дома. Мясо в этих сэндвичах вечно напоминало куски пережаренной кожи, спекшейся в микроволновке, но Билли ни разу не выбросил порцию недоеденной. Он любил выпить пива (пиво – это святое!), но больше всего он любил вкусно поесть. Морской язык в одном из лучших ресторанов Нью-Йорка, безусловно, лидировал в списке его предпочтений, но за просмотром бейсбольного матча сойдет и пакетик «Доритос» с каким-нибудь соусом пожирнее.

Запала на регулярные физические упражнения хватало разве что на неделю, а потом у него уже не было времени или он просто терял интерес. В итоге гантели перекочевали в подвал, где уныло пылились в углу, покрываясь ржавчиной и паутиной. Каждый раз, когда Билли спускался вниз, от них прямо-таки веяло немым укором. Он старался на них не смотреть.

Так что он изо всех сил втягивал живот и объявлял Хайди, что сбросил целых двенадцать фунтов и теперь весит 236. Хайди кивала и говорила, что она за него рада и что, конечно, она видит разницу. Но она знала правду, она видела пачки «Доритос» (иногда несколько сразу) в мусорном ведре. А когда в Коннектикуте приняли закон о возврате стеклянной и жестяной тары, пустые бутылки и банки, копившиеся в чулане, только усугубили чувство вины, порожденное заброшенными гантелями.

Хайди видела его спящим; хуже того, она видела, как он ходил в туалет. Когда отливаешь, нельзя втянуть брюхо. Он уже пробовал и убедился, что это попросту невозможно. Она знала, что он похудел фунта на три, от силы – четыре. Жену можно обманывать насчет другой женщины – по крайней мере какое-то время, – но не насчет твоего веса. Женщина, которая периодически ощущает твой вес на себе, всегда точно знает, сколько ты весишь. Но она улыбалась и говорила: Конечно, милый, ты выглядишь гораздо лучше. Может, отчасти она и лукавила – после таких комплиментов ему приходилось помалкивать насчет ее сигарет, – но он был уверен, что дело не только в этом и даже совсем не в этом. Она действительно давала ему возможность сохранить самоуважение.

– Билли?

– Что? – Разбуженный во второй раз, он удивленно и даже слегка раздраженно взглянул на жену.

– Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да, хорошо. А почему ты спросила?

– Ну… иногда… говорят, что внезапная потеря веса – нехороший симптом.

– Я себя чувствую отлично. И раз уж ты все равно не даешь мне уснуть, давай-ка я снова тебя завалю, чтобы ты убедилась, как замечательно я себя чувствую.

– Ну, давай.

Он застонал. Она рассмеялась. Вскоре оба уснули. Билли приснился сон, в котором они с Хайди вновь возвращались из супермаркета, только на этот раз он точно знал, что это сон, и знал, что сейчас произойдет, и хотел сказать Хайди, чтобы она прекратила свою затею: ему надо следить за дорогой, потому что уже совсем скоро старуха цыганка выскочит на проезжую часть между двумя припаркованными машинами – а если точнее, то между желтым «субару» и темно-зеленым «файрбердом», – ее неопрятные седые волосы будут заколоты дешевыми детскими пластмассовыми заколками, и она не посмотрит по сторонам, она будет смотреть прямо перед собой. Он хотел сказать Хайди, что вот его шанс все исправить, переиграть прошлое, отменить произошедшее.

Но он не мог говорить. Наслаждение вновь пробудилось от ее прикосновений, поначалу игривых, а потом очень даже настойчивых (во сне его член отвердел, и Билли чуть наклонил голову, услышав металлический шелест застежки-молнии, открывающейся у него на ширинке); наслаждение смешалось с тревогой и ощущением страшной неотвратимости. Впереди уже показался желтый «субару», припаркованный за зеленым «файрбердом» с белой полосой. И между ними вдруг вспыхнули по-язычески броские цвета, сочнее и ярче любой автокраски, что можно отыскать в Детройте или «Тойота-Виллидж». Он хотел закричать: Прекрати, Хайди. Это она! Я убью ее снова, если ты не прекратишь! О боже, нет! Нет, не надо!

Но цыганка уже выскочила на дорогу. Халлек хотел переставить ногу на тормоз, но нога словно прилипла к педали газа, ее как будто держала какая-то страшная, неодолимая сила. Суперклей неизбежности, мелькнула дикая мысль, и он попытался вывернуть руль, но не смог. Руль заклинило намертво. Билли внутренне сжался, готовясь к удару, и старуха повернулась к нему лицом, только это была не старуха, о нет, нет-нет-нет, это был старый цыган с прогнившим носом. И теперь у него не было глаз. За секунду до того, как «олдс» сбил его с ног и скрыл под собой, Халлек увидел пустые, широко распахнутые глазницы. Губы цыгана растянулись в мерзкой ухмылке – древним полумесяцем под гниющим кошмаром на месте носа.

А потом: глухой стук, один и второй.

Над капотом вяло взметнулась старческая рука, вся в морщинах и языческих кольцах из кованого металла. Три капли крови разбились о ветровое стекло. Халлек смутно осознал, что рука Хайди дернулась и резко сжалась на его члене, ускоряя оргазм, вызванный потрясением. Наслаждение и боль слились воедино…

Откуда-то снизу донесся шепот цыгана, пробившийся через ковровое покрытие на полу дорогого автомобиля, приглушенный, но вполне различимый: Отощаешь.

Вздрогнув, Билли проснулся, повернулся к окну и чуть не закричал. Над хребтом Катскилл сиял серп луны, и на мгновение ему показалось, что это старый цыган, чуть склонив голову набок, заглянул к ним в окно. Глаза цыгана – две яркие звезды в ночном небе, его ухмылка, как будто подсвеченная изнутри, испускает холодное сияние наподобие света от банки, наполненной августовскими светлячками, или свечения болотных огней, которые он видел мальчишкой в Северной Каролине, – луна в виде древней ухмылки, источающей холод и мысли о мести.

Билли судорожно вздохнул, крепко зажмурился и снова открыл глаза. Луна стала просто луной. Он упал головой на подушку и уже через пару минут крепко спал.

Новый день выдался ясным и солнечным, и Халлек все-таки сдался и согласился подняться по горному Лабиринту вместе с женой. Все окрестности Мохонка были изрезаны пешеходными туристическими тропами разной степени сложности, от очень легких до крайне трудных. Лабиринт считался маршрутом умеренной сложности, и во время медового месяца Билли с Хайди прошли его дважды. Он помнил, как было классно: карабкаться вверх по крутому склону, изрезанному ущельями, – а следом шла Хайди, смеялась и подгоняла его, тюфяка и копушу. Он помнил, как они протискивались через один из особенно узких проходов в скале, и он зловеще шепнул своей молодой жене: «Чувствуешь, как трясется земля?» Там было так тесно, что не повернешься, но она ухитрилась звонко шлепнуть его по заднице.

Халлек признался себе (но никогда не признался бы Хайди), что теперь эти узкие щели его пугают. В свой медовый месяц он был молодым стройным парнем, все еще в отличной физической форме после нескольких лет подработки на лесоповале в Западном Массачусетсе во время летних каникул. Теперь он на шестнадцать лет старше и намного толще. И, как ему радостно сообщил добрый доктор Хьюстон, скоро вольется в ряды кандидатов на инфаркт. Мысль об инфаркте на полдороге к вершине была малоприятной, но возможность такого исхода все-таки невелика; скорее надо бояться, что он застрянет в одной из тех узких каменных горловин, сквозь которые проходила тропа Лабиринта. Билли помнил, что в некоторых местах приходилось ползти, и таких мест было как минимум четыре штуки.

Очень не хотелось бы там застрять.

Или… Вот еще вариант. Старина Билли Халлек застревает в темной расщелине, а потом у него случается инфаркт! Шикарно! Два по цене одного!

Но он все-таки согласился попробовать при условии, что она согласится в одиночку дойти до вершины, если окажется, что ему будет тяжеловато продолжить путь. И что сначала они съездят в Нью-Палц и он купит себе кроссовки. Хайди без возражений приняла оба условия.

В городке Халлек обнаружил, что «кроссовки» теперь déclassé. Так никто больше не говорит и, кажется, даже не помнит такого слова. Он купил пару щегольских спортивных туфель, зеленых с серебряным, и они пришлись как раз по ноге. Он с удивлением осознал, что уже очень давно не носил парусиновых туфель… Лет пять? Или шесть? Невероятно, но факт.

Хайди одобрила его покупку и снова сказала, что он действительно выглядит похудевшим. Прямо у входа в обувной магазин стояли автоматические весы с табличкой «ВАШ ВЕС – ВАША СУДЬБА». Халлек с детства не видел таких весов.

– Вперед, мой герой, – сказала Хайди. – У меня как раз есть подходящая монетка.

Халлек замялся и почему-то занервничал.

– Давай, я хочу посмотреть, сколько ты сбросил.

– Хайди, ты сама знаешь, что эти уличные весы всегда врут.

– Мне хотя бы примерно понять. Давай, Билли… что ты как маленький?

Он нехотя отдал ей пакет с новыми туфлями и встал на весы. Она опустила монетку в щель. Раздался щелчок, и открылись две серебристые изогнутые панельки. В верхнем окошке был его вес, в нижнем – его судьба по версии автомата. Халлек резко изумленно вдохнул.

– Я знала! – воскликнула Хайди. В ее голосе слышалось легкое недоумение, словно она сама еще не поняла, то ли ей радоваться, то ли пугаться, то ли удивляться. – Я знала, что ты похудел!

Уже позже Билли подумал, что если Хайди и слышала его хриплый вдох, то наверняка рассудила, что его изумило число, на которое указала красная стрелка в верхнем окошке: даже в одежде, с армейским ножом в кармане и обильным мохонкским завтраком в животе он весил 232 фунта. Выходит, он сбросил четырнадцать фунтов с того дня, когда Канли согласился урегулировать спор во внесудебном порядке.

Но его изумил вовсе не вес; его изумила судьба. В нижнем окошке не было никакого «ФИНАНСОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ СКОРО ПОПРАВИТСЯ», или «ЖДИТЕ ВИЗИТА СТАРОГО ДРУГА», или «НЕ СПЕШИТЕ С ПРИНЯТИЕМ ВАЖНЫХ РЕШЕНИЙ».

Там было всего одно слово черными буквами: «ОТОЩАЕШЬ».

Глава 4: 227

Домой в Фэрвью они ехали в основном молча. Сначала машину вела Хайди, но миль за пятнадцать до Нью-Йорка, когда движение на трассе сделалось особенно плотным, она заехала на стоянку на автозаправке, и за руль пересел Билли. Ничто не мешало ему сесть за руль; да, старуха погибла, одна рука почти оторвалась от тела, кости таза раздроблены, череп разбит, как китайская ваза династии Мин, упавшая на мраморный пол, но Билли Халлек не лишился водительских прав и даже не получил ни единого прокола в штрафном талоне. Старина Кэри Россингтон, любитель хватать чужих жен за грудь, обо всем позаботился.

– Билли, ты меня слышишь?

Халлек быстро взглянул на жену и снова сосредоточился на дороге. После аварии он стал водить аккуратнее, и хотя не сигналил, не размахивал руками и не ругался больше обычного, теперь он внимательнее следил за дорогой, подмечая чужие – и свои собственные – ошибки, которых не замечал раньше, и относился к ним не так терпимо, как прежде.

Убийство старухи чудесным образом влияет на концентрацию внимания. Оно не способствует самоуважению и порождает ночные кошмары, но внимание концентрирует отлично.

– Извини, я задумался.

– Я просто сказала: спасибо за такой замечательный отдых.

Она улыбнулась и легонько коснулась его руки. Да, они замечательно отдохнули – Хайди уж точно. Хайди определенно сумела забыть все плохое: и погибшую цыганку, и предварительное судебное заседание, на котором дело было прекращено, и старого цыгана с гниющим носом. Для Хайди все эти беды остались в прошлом, как и дружба Билли с тем итальяшкой-бандитом из Нью-Йорка. Но ее все равно что-то тревожило. Билли покосился на нее и увидел, что она уже не улыбается, а пристально глядит на него, и вокруг ее глаз стали заметны тоненькие морщинки.

– Пожалуйста, – сказал он. – Всегда пожалуйста, детка.

– И когда мы приедем домой…

– Я опять завалю тебя в койку! – воскликнул он с наигранным энтузиазмом и изобразил похотливый оскал. Хотя, если по правде, сейчас у него вряд ли встало бы даже на всю команду чирлидерш «Далласских ковбоев», марширующих перед ним в дизайнерском нижнем белье. И дело не в том, сколько раз они с Хайди занимались любовью в Мохонке; все дело в предсказании. ОТОЩАЕШЬ. Такого там быть не могло – ему наверняка показалось. Хотя нет, черт возьми, не показалось. Надпись была очень даже реальной и четкой, как заголовок на передовице «Нью-Йорк таймс». И эта реальность пугала больше всего, потому что в набор предсказаний на платных весах «ОТОЩАЕШЬ» не входит. Даже «ВАША СУДЬБА – В СКОРОМ ВРЕМЕНИ ПОХУДЕТЬ» не прокатит. Люди, пишущие тексты для таких предсказаний, обычно ограничиваются чем-то вроде дальних дорог и нежданных встреч со старыми друзьями.

Стало быть, ему это привиделось.

Да, именно так.

Стало быть, у него что-то не то с головой.

Не говори ерунды.

Это не ерунда. Когда воображение выходит из-под контроля, это плохой знак.

– Можешь меня завалить, если хочешь, – сказала Хайди, – но мне бы хотелось, чтобы ты завалился в ванную и встал на весы.

– Да ладно, Хайди! Я чуток похудел, в чем проблема?

– Я рада, Билли, что ты похудел, я тобой очень горжусь, но все эти пять дней мы были вместе почти постоянно, и я совершенно не представляю, как тебе удалось сбросить вес.

На этот раз он смотрел на нее чуть дольше, но она на него не смотрела; она сидела, скрестив руки на груди, и глядела прямо перед собой.

– Хайди…

– Ты ешь столько же, сколько всегда. Может быть, даже больше. Видимо, горный воздух подстегивает аппетит.

– Лучше говори прямо. – Он притормозил, чтобы бросить сорок центов в автомат на въезде на платный участок дороги. Его губы сжались в тонкую белую линию, сердце бешено заколотилось в груди, и он вдруг разозлился на Хайди. – Ты хотела сказать, что я большой жирный боров. Вот и говори сразу. Какого черта? Я как-нибудь переживу.

– Я говорила совсем о другом! – воскликнула она. – Зачем ты так, Билли? Зачем ты меня обижаешь? Мы с тобой так хорошо отдохнули, а ты пытаешься все испортить.

Даже не глядя на Хайди, он понял, что она чуть не плачет. У нее дрожал голос. Он пожалел о своих грубых словах, но сожаление не отменило злости. И страха, который таился за злостью.

– Я и не думал тебя обижать. – Он так крепко сжал руль, что у него побелели костяшки пальцев. – Я тебя никогда не обижу. Но когда человек начинает худеть, это же хорошо, Хайди, а ты как будто меня укоряешь.

– Это не всегда хорошо! – От ее крика Билли испуганно вздрогнул, и машина вильнула. – Это не всегда хорошо, и ты сам должен знать!

Она все же расплакалась и теперь рылась в сумочке в поисках бумажных салфеток в своей характерной манере, которая отчасти его умиляла, а отчасти бесила. Он протянул ей свой носовой платок, и она вытерла слезы.

– Говори все, что хочешь, Билли. Злись на меня сколько влезет. Можешь даже испортить мне все впечатление от нашей чудесной поездки. Но я тебя люблю и скажу как есть. Когда люди внезапно худеют без всяких диет, это может быть признаком очень серьезной болезни. Это один из семи первых симптомов рака. – Она вернула ему платок. Когда Билли его забирал, он случайно коснулся ее руки. Рука была очень холодной.

Что ж, слово сказано. Рак. Рифмуется с «ништяк». Рак? Да все ништяк. Видит бог, это слово неоднократно мелькало у него в голове с тех пор, как он встал на весы рядом с тем обувным магазином. Оно маячило, словно замызганный воздушный шарик в руках злого клоуна, и он каждый раз от него отворачивался. Так отворачиваются от нищенок, что целыми днями сидят, покачиваясь, в укромных замусоренных закутках на Центральном вокзале… или от резвящихся цыганят, которых не счесть в каждом таборе. Цыганята поют странными голосами, заунывными, но в то же время чарующе нежными. Цыганята умеют ходить на руках, ухитряясь удерживать бубны босыми грязными ногами. Цыганята жонглируют. Цыганята утрут нос любому из местных мастеров фрисби; они запросто крутят одновременно по две или даже по три пластиковые тарелки не только на пальцах, но и на носах. Они смеются, проделывая свои трюки, и кажется, будто у них у всех либо какая-то кожная болезнь, либо косоглазие, либо заячья губа. Когда видишь такое причудливое сочетание прыткости и уродства, можно лишь отвернуться. А что еще делать? Нищенки, цыганята и рак. Даже этот поток беспорядочных мыслей напугал Билли.

Но может быть, это к лучшему, что страшное слово произнесено.

– Я хорошо себя чувствую, – повторил он, наверное, уже в шестой раз после той ночи, когда Хайди вдруг завела разговор о его самочувствии. И черт возьми, это чистая правда! – У меня, кстати, были хорошие физические нагрузки.

Тоже чистая правда… по крайней мере в последние пять дней. Они вместе прошли Лабиринт, и хотя Билли пыхтел всю дорогу и пару раз в самых узких местах ему пришлось втянуть живот, он нигде не застрял. На самом деле Хайди запыхалась даже больше его самого, и именно Хайди дважды просила остановиться передохнуть. Билли дипломатично молчал о ее неумеренном курении.

– Я верю, что ты хорошо себя чувствуешь, – сказала она, – и это прекрасно. Но все равно лучше провериться. Ты уже полтора года не был на медосмотре. Доктор Хьюстон наверняка по тебе соскучился…

– Добрый доктор, старый нарк, – пробормотал Халлек.

– Что?

– Ничего.

– Но говорю тебе, Билли, нельзя сбросить почти двадцать фунтов за две недели на одних только нагрузках.

– Я не болен!

– Тогда сходи на осмотр ради меня, чтобы я успокоилась.

Весь оставшийся путь до Фэрвью они оба не проронили ни слова. Халлеку хотелось обнять жену и сказать, что, конечно, он сделает все, как она говорит. Но ему в голову вдруг пришла одна мысль. Совершенно абсурдная мысль. Абсурдная, но все равно жуткая.

Может быть, это такой новый способ цыганского проклятия? Друзья и соседи, как вам такой вариант? Раньше цыгане превращали тебя в волка-оборотня, или подсылали демона, чтобы он оторвал тебе голову посреди ночи, или еще что-нибудь в таком духе, но все меняется, верно? Что, если этот старик прикоснулся ко мне и заразил меня раком? Хайди права, это очень тревожный симптом… когда ни с того ни с сего вдруг худеешь на двадцать фунтов, это уже как шахтерская канарейка, упавшая замертво. Рак легких… лейкоз… меланома…

Мысль была идиотская, но она все равно не давала ему покоя: Что, если он прикоснулся ко мне и заразил меня раком?

Линда встретила их бурными объятиями и поцелуями и, к изумлению обоих родителей, вытащила из духовки очень даже пристойную лазанью, которую подала на бумажных тарелках с портретом рыжего кота Гарфилда, известного обожателя этого блюда. Она спросила, как прошел их второй медовый месяц («Мне показалось, она намекала, что мы впали в детство, если и вовсе не в старческий маразм», – сухо заметил Билли в разговоре с Хайди, когда вся посуда была перемыта и Линда с двумя подругами умчалась доигрывать бесконечную партию в «Подземелья и драконы», тянувшуюся у них почти год), но как только они приступили к рассказу о своей поездке, воскликнула: «Кстати! Вы мне напомнили!» – и уже не умолкала до конца ужина, пересказывая все последние главы «Повести о чудесах и кошмарах средней школы Фэрвью», бесконечной истории, увлекательной для нее, но не особенно интересной для Билли и Хайди, хотя оба старательно делали вид, что внимательно слушают. Все же их не было дома почти неделю.

Перед тем как уйти, Линда звонко чмокнула Халлека в щеку.

– Пока, худышка!

Халлек наблюдал, как она оседлала велосипед и помчалась по улице так, что собранные в хвост волосы взметались за ее спиной. Потом обернулся к жене. Ошеломленный и растерянный.

– Ну что? – спросила та. – Может, теперь ты прислушаешься ко мне?

– Ты ее подговорила. Позвонила заранее и подсказала слова. Женский заговор.

– Нет.

Он посмотрел ей в глаза и устало кивнул:

– Да, наверное.

Хайди погнала его в ванную наверху, и ему все же пришлось раздеться и встать на весы почти голышом, лишь с полотенцем, обернутым вокруг бедер. Грянуло стойкое ощущение дежавю. Смещение во времени было настолько реальным и полным, что Билли даже слегка затошнило. Почти точное повторение того утра, когда он стоял на тех же самых весах, обернув вокруг бедер полотенце из того же бледно-голубого набора. Не хватало лишь аппетитного запаха жарящегося бекона. Все остальное – в точности как тогда.

Хотя нет. Не все. Было еще одно значимое отличие.

В тот день ему пришлось наклониться, чтобы увидеть число на шкале. А наклониться пришлось потому, что живот загораживал обзор.

Живот остался на месте, но он стал меньше. Гораздо меньше, потому что теперь наклоняться не понадобилось. Можно было просто посмотреть вниз – и увидеть шкалу.

Весы показали 229.

– Все ясно, – ровным голосом проговорила Хайди. – Я запишу тебя на прием к доктору Хьюстону.

– Эти весы занижают вес, – слабо возразил Халлек. – Всегда занижали. Я поэтому их и люблю.

Она холодно на него посмотрела:

– Давай обойдемся без этой хрени, милый друг. Ты пять лет плакался, что они завышают вес, и мы оба знаем, что так и есть.

Свет в ванной был очень ярким, и Билли видел, что Хайди и вправду встревожена. Ее кожа так натянулась на скулах, что аж заблестела.

– Стой здесь, – велела она и вышла из ванной.

– Хайди?

– Ни с места! – крикнула она, спускаясь по лестнице.

Через минуту Хайди вернулась с нераспечатанным мешком сахара, на котором было написано: «Масса нетто: 10 фунтов». Она поставила мешок на весы. После секундной заминки они показали: 012.

– Я так и думала, – угрюмо проговорила Хайди. – Я сама на них взвешиваюсь и знаю. Эти весы не занижают вес, Билли, и никогда не занижали. Они его завышают, как ты всегда говорил. И тебе это нравилось. Людям с избыточным весом всегда нравятся неточные весы. Потому что так проще не замечать очевидного. Если…

– Хайди…

– …если эти весы показали двести двадцать девять, значит, ты весишь двести двадцать семь. И поэтому…

– Хайди…

– …поэтому я запишу тебя на медосмотр.

Он помедлил, глядя на свои босые ноги, и покачал головой.

– Билли!

– Я сам запишусь, – сказал он.

– Когда?

– В среду. Запишусь в среду. По средам Хьюстон бывает в клубе, играет в гольф. – Иногда – с нашим добрым приятелем, неподражаемым старым развратником Кэри Россингтоном. – Я хочу договориться с ним лично.

– А почему не сегодня по телефону? Не прямо сейчас?

– Хайди, хватит.

Видимо, что-то в его лице убедило ее не настаивать, потому что в тот вечер она больше не заикалась на эту тему.

Глава 5: 221

Воскресенье, понедельник, вторник.

Билли сознательно не подходил к весам в ванной. За столом ел от души, хотя в кои-то веки у него не было аппетита. Перестал прятать свои «перекусы» за банками супа в кладовке. В воскресенье, за просмотром бейсбольного матча, жевал пеперони и сыр на соленых крекерах. В понедельник с утра на работе съел целый пакет карамельного попкорна – и пакет сырных палочек вскоре после обеда. Что-то из этого или, может, и то и другое вместе вызвало приступ неудержимого пердежа, продолжавшийся с четырех пополудни примерно до девяти вечера. Получилось неловко. Не досмотрев новости, Линда ушла из гостиной, где стоял телевизор, и объявила, что не вернется, пока ей не дадут противогаз. Билли виновато улыбнулся, но не сдвинулся с места. Он давно убедился на собственном опыте, что побег не спасает от газовой атаки. Гадкий запах намертво прилипает к тебе и преследует повсюду.

Но позже, за просмотром «Правосудия для всех» по кабельному каналу, они с Хайди вдвоем уговорили почти весь чизкейк «Сара Ли».

По дороге домой во вторник Билли заехал в «Бургер Кинг» на окраине Норуолка и взял два воппера с сыром. Начал их есть, как всегда ел за рулем: вгрызался, не глядя, жадно жуя и глотая кусок за куском…

Он опомнился на подъезде к Уэстпорту.

На мгновение ему показалось, что его разум отделился от тела. Это было не мысленное построение, не отвлеченное размышление; это было вполне ощутимое разъединение. Ему вспомнилось физическое ощущение тошноты, которое он испытал на весах в ванной в тот вечер, когда они с Хайди вернулись домой из Мохонка, и он подумал, что вышел на совершенно иной, новый уровень мышления. Он увидел себя со стороны как бы глазами отдельной астральной сущности, умозрительного попутчика, внимательно его изучавшего. И что видел этот попутчик? Скорее смешное, чем жуткое. Человека почти тридцати семи лет, в костюме-тройке за шестьсот долларов. На ногах – туфли «Балли», в глазах – мягкие контактные линзы «Бауш энд Ломб». Не в меру упитанный тридцатишестилетний белый американец мужского пола сидит за рулем «Олдсмобиля‐98» 1981 года выпуска и жадно вгрызается в большой гамбургер, роняя капли майонеза и кусочки нашинкованного салата на угольно-серый жилет. Уже можно смеяться до слез. Или кричать.

Билли выбросил недоеденный второй воппер в окно и с отчаянным ужасом посмотрел на свою руку, испачканную майонезом и мясным соком. А потом сделал единственно разумную, единственно возможную в данном случае вещь: рассмеялся. И дал себе слово: все, хватит. Вакханалию пора прекращать.