Концерт отменяется E-Book

Марина Серова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Русский бестселлер
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 265

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Частный детектив Татьяна Иванова за свою долгую профессиональную деятельность расследовала множество дел, но никогда ранее ей для этого не приходилось слушать джазовую музыку. Погиб известный пианист Марат Александров — его тело нашли под окнами квартиры. Сам он решился сделать смертельный шаг или ему помогли — предстоит выяснить Татьяне. Зацепок нет, остается только проверить, не оставил ли пианист подсказку в своем последнем альбоме под названием «Прыжок»...

Leseprobe

Марина Серова Концерт отменяется

© Серова М.С., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Пролог

Он падал. Быстро, как нисходящий пассаж в самом напряженном месте соло. И как в соло, время замедлялось, грозясь совсем остановиться. Ветер не давал открыть глаза, да и некогда было думать о том, что происходит вокруг. В ушах стояли звуки мелодий, сменяя друг друга, прерываясь, перебивая. Он знал их все, а еще множество других, которые никогда не играл. Наверное, так и бывает, когда жизнь пытается успеть все, на что в предыдущие года не хватило того самого злосчастного времени. Узнает ли она когда-нибудь, как он сохранил память о ней? Может, и нет. А ему на эту память осталось совсем немного. Темнота.

Глава 1 Утро Татьяны

Есть ли утром что-нибудь лучше, чем кофе? Эта мысль иногда приходила мне в голову, но каждый раз безуспешно ее покидала. Вот и в этот раз, глядя с десятого этажа на просыпающийся город, я вдыхала аромат, поднимающийся от белой чашки, и каждой клеточкой тела впитывала это ощущение. Хорошо…

Кухня, где я никогда не готовила, была выполнена в бело-серых тонах, с черными столешницами под мрамор, на которых кипенно-белые чашки сами по себе бодрили лучше любого кофе. Панорамные окна открывали вид на высотные здания, в стеклах которых блестели оранжевые блики восходящего солнца и уже заполняемый машинами проспект. Стоило только открыть окно, как какофония из шума моторов, автомобильных гудков, визга тормозов и редких далеких сирен врывалась внутрь – безотказный будильник. И все же я предпочитала кофе и пролистывание на смартфоне новостей. Пусть это и было не так непреодолимо бодро.

Я хотела вдоволь насладиться сегодняшним утром. Предыдущее дело раскрыто, приятно пополнило баланс на банковском счете, а новое еще не появилось. Такое случается нечасто, но каждым моментом я стараюсь пользоваться сполна. Это же можно провести неторопливо утро за чашкой кофе, прогуляться, может быть даже пройтись по магазинам… Шопинг – не моя страсть, но если есть возможность, то почему бы не прикупить пару-тройку стильных вещей, которые потом помогут добиться нужной информации? Вычурно я, конечно, не одеваюсь, равно как и вызывающе, даже для того чтобы разговорить упертого свидетеля, но давно поняла, что правильно подобранный костюм или аксессуар может творить чудеса. Однажды мне даже хватило одних только очков «Рэй-Бан».

Допив кофе и одновременно пролистав в телефоне новостную ленту – ничего интересного, – я натянула любимые джинсы и джемпер и уже собиралась идти обуваться, как утреннюю тишину комнаты, до этого нарушавшуюся только шумом кофемашины, прорезал громкий звонок телефона.

«Бог ты мой! – Я не могла пожаловаться на нервы, но сейчас вздрогнула от неожиданности. – Обычно я как раз жду звонка, потому что это зачастую обещает работу, а значит и деньги. Тут как-то меня утро разморило».

Взглянув на телефон, я увидела, что звонит Ленка.

«Что, сорвался урок французского? Или, наоборот, слишком удался?» – подумала я, проводя пальцем по экрану.

– Каман са ва?[1] – спросила я первое, что пришло на ум, но тут же осеклась, зная, что любое – даже самое короткое – упоминание любимого языка могло сработать для Ленки как спусковой крючок, после чего, для того чтобы не попасть на долгую лекцию по словоупотреблению французской лексики, пришлось бы делать только одно – бежать.

– Таня! Таня! – На другом конце подруга была явно чем-то сильно возбуждена. – Тут… А я, главное, иду… А он там и …

Стройное изложение мыслей в моменты крайнего волнения не было сильной стороной Ленки.

– Так, выдохни. – Я знала, как привести подругу в чувство. – Постой спокойно, не суетись.

– Да… фух… стою. – Ленка пыхтела в трубку, переводя дух.

– Вот теперь говори.

– Да я вот на работу вышла, сегодня ж в университете с самого утра пары. И кто только это придумал! Никто ничего ж не понимает, все спят. Это самые бесполезные занятия! Ты их просишь перевести текст, а они смотрят на тебя так, как будто впервые видят. Ну или вовсе не смотрят – спят на заднем ряду. И я ж, главное, пытаюсь их растормошить, но…

– Лен…

– А они ну никакущие! И все время…

– Лен!

– Что?

Остановить праведный гнев подруги по поводу нерадивых студентов – это была та еще проблема.

– Ты позвонила мне пожаловаться на несовершенство системы образования? – сыронизировала я.

– Нет, конечно, извини. – Голос Ленки стал спокойнее. – У нас тут недалеко от дома тротуар перекрыт, народу собралось! Говорят, человек с крыши упал.

Сколько раз я уже слышала подобные новости. Взрослые, подростки, неразделенная любовь, долги и, чего скрывать, пьянка – какие только причины не приводили совершенно разных людей к такому шагу! Кто-то сказал мне, что это решение слабого духом человека. Вместо того чтобы прикладывать усилия и справляться с проблемами, он выбирает со всем покончить разом. Мол, ему так проще. Думаю, «проще» – это в данном случае совсем не подходящее слово.

– Вот я и подумала, – продолжала Ленка, – может, ты знаешь чего?

– Нет, я не штатный сотрудник полиции, с чего бы мне об этом происшествии знать?

– Ну… – Подруга замялась. – Он как-то не похож, знаешь, ну на…

– На самоубийцу?

Никто на них никогда не похож. Закончив мерить комнату шагами, как бывало всегда во время разговора по телефону, я остановилась, глядя в окно. Большинство зданий в районе были высотные – десять, двенадцать, шестнадцать этажей. Человек средней комплекции пролетит это расстояние в среднем за три секунды. Едва ли этого достаточно, чтобы, как пишут в книгах, «жизнь пронеслась перед глазами».

– И почему ты так подумала?

– Ну, он одет как-то стильно, что ли.

– Лен, у людей нет специальной одежды, чтобы сводить счеты с жизнью. – Я отошла от окна, натянула кроссовки, усевшись на тумбу в прихожей, и огляделась в поисках ключей от машины. Вечно они оказывались не там, где их ожидаешь найти. – Чем забивать себе голову чепухой, лучше иди, вон, забивай голову первому курсу французским. Или у кого там пара утром?

– У второго, – почти обиженно просопела Ленка. – Я тут к тебе с такими новостями… А ты…

– Спасибо, я тебя поняла. – Ключи наконец-то нашлись в одной из сумок. – Приму к сведению. Давай вечером созвонимся.

Не дожидаясь, по обыкновению, пространных прощаний подруги, я положила трубку, похлопала себя по карманам, проверяя, не забыла ли чего, и толкнула входную дверь.

Привычный звук подъезда, в котором шаги на нижних этажах перемежаются с топотом голубей на чердаке (и как только птицы могут это делать!), дополнился неожиданным шелестом падающей на пол бумаги. Заглянув за дверь, я увидела коричневый конверт. Видимо, он был прислонен к стене и упал, когда я распахнула дверь.

Опыт приучил меня не хватать без раздумий незнакомые вещи. Иначе потом будешь долго объяснять, откуда на улике взялись твои отпечатки.

Я тронула пакет ногой – совсем не тяжелый, внутри, наверное, только какие-то документы. На ровной коричневой поверхности нет никаких подписей, марок, наклеек и любых других опознавательных знаков. На всякий случай я даже огляделась по сторонам, хотя и так было понятно, что подъезд пуст и прятаться здесь негде, если, конечно, ты не кот. Последние любили лежать между рамами на лестничных площадках и сочувствующе глазеть на выбегающих рано утром на работу людей. И их как раз я прекрасно понимала – нет у тебя такого количества проблем, если ты кот.

Я осторожно взяла конверт в руки, предварительно надев перчатки, взвесила его. Да, внутри какие-то бумаги – непонятно, что именно. Звук надрываемой бумаги отозвался в подъезде как-то уж слишком громко. Конверт качнулся из-за того, что содержимое решило занять внезапно открывшийся объем, и на пол вылетели… купюры. Много. Даже слишком много, чтобы быть внезапным знаком внимания от пожелавшего остаться неизвестным воздыхателя.

Я молча смотрела на них: навскидку сейчас на полу была рассыпана зарплата за неделю работы – или даже больше.

«И кому пришло в голову заявиться ночью под дверь моей квартиры, чтобы все это оставить? Едва ли кто-то мог это тут выронить. Столько денег просто так никто нигде не выбросит».

Я опустила руку с конвертом, из которого тут же выскользнул небольшой листок бумаги, и он, сделав один оборот в воздухе, плавно опустился на пол поверх разбросанных купюр.

– Да, немного конкретики нам бы не помешало, – сказала я вслух, нагибаясь за письмом.

Однако листок был пуст, за исключением одной фразы в самом углу.

«Что-то случилось».

– Да уж, понятно, – вздохнула я, еще раз повертев листок в руках, после чего собрала деньги и еще раз их пересчитала. Действительно, получилось даже чуть больше недельной оплаты работы частного детектива.

Кто бы это ни был, он явно знал мои расценки. Я специально это никогда не оговаривала, но клиенты предпочитали платить сразу за неделю авансом. Даже если предполагалось гораздо более долгое расследование. Вот и сейчас у меня тоже было такое ощущение, что меня наняли для расследования, но не сказали – для чего именно.

Сложив деньги в один карман, а записку и конверт в другой, я направилась к лифту.

Я никогда не любила неопределенность, хотя в моей работе это было почти обычным состоянием. От момента, когда я узнавала о преступлении, до момента, когда становилась известной личность преступника, всегда проходило разное количество времени. Но пока в голове еще не склеились все факты, пока не были прочерчены все дорожки, связывающие воедино всех так или иначе причастных, а еще предметы, места и события, – до этого момента неопределенность была всеобъемлющей. И сейчас, когда было непонятно, ни что случилось, ни кому нужно во всем этом разобраться, состояние у меня было таким же. К тому же из головы не шел звонок Ленки и тот упавший с крыши человек. В совпадения я не верила, стараясь всегда найти логические взаимосвязи, а здесь они пока не прослеживались.

«Кто принес деньги? Почему не сообщил больше подробностей?»

Он или она надеялись, а точнее были уверены, что я все пойму сама. По-видимому, кто-то явно не сомневается в моих способностях. Приятно.

«Может быть, тот, кто оставил деньги, имеет непосредственное отношение к… К чему? К преступлению? Но к какому?»

Занятая своими мыслями, я не заметила, как лифт опустился на первый этаж, где меня встретил и проводил взгляд уставшей консьержки, чем-то напоминающий кота, лежащего между оконными рамами.

На улице было по-весеннему свежее утро. Это когда шапка уже не нужна, но куртку лучше надеть. А если зайти в тень или погода без предупреждения сменится на ветреную, то неплохо бы найти шарф. Ну так, на всякий случай. На солнце же настроение способствовало чему угодно, но не работе. Куда приятнее было бы ехать на природу или как минимум гулять в каком-нибудь парке.

Я на несколько секунд задержалась возле машины, думая, не воспользоваться ли ей, тем более что ключи таки нашлись. Однако, посмотрев на залитую ярким солнцем улицу, я все же решила прогуляться. До Ленкиного дома было идти минут пятнадцать, а если подруга увидела толпу и полицейское оцепление по дороге на работу, значит, она шла к автобусной остановке. Что ж, еще минут на пять подольше. Я же давно привыкла обращать внимание на любые мелочи, а потому легко запоминала внешность встречающихся на улице людей. Поначалу приходилось себя заставлять, придумывать в голове ассоциации, осваивать разные способы мнемоники.

«Мужчина, лет сорока. Короткие волосы, карие глаза, нос с горбинкой. Глубокие морщины в уголках глаз. Слегка сутулится, из-за чего кажется ниже. Коричневая кожаная куртка, светлые джинсы».

Со временем все стало происходить само собой: лица автоматически распределялись в моей голове по типам, местам встреч, обстоятельствам и вообще любым основаниям, которые я могла придумать. Все, что надо было сделать потом, – так это просто в нужный момент вытащить нужное лицо из памяти, и у меня легко получалось сказать, когда я видела этого человека, где и сколько раз.

«Девушка. Невысокая, нестройная, нетолстая. Волосы каштановые, собраны в хвост. Глаза из-за прямых солнечных лучей непонятного цвета. Спортивная одежда и наушники – значит, утренняя пробежка».

Иногда это было для меня сродни упражнению: запомнить максимальное количество людей по пути от дома до кофейни или глядя на тротуар из окна автомобиля, стоя в пробке. Никогда не знаешь, когда пригодится.

«Вот еще одна девушка. Темные волосы, обрамляющие лицо, придают ей еще более грустный вид. Просторное платье и большая сумка на плече. Даже слишком большая. Что в ней носят? Вспомнила! Такие обычно носят художники, чтобы можно было складывать в них рисунки большого формата, не сворачивая».

Таких образов в моей голове скопилось уже довольно много. Какие-то со временем стирались, но были и такие, что оставались в ней на долгие годы. При этом необязательно было ими пользоваться. Просто какая-то деталь оседала в памяти и потом снова и снова возникала перед глазами, стоило только как-то вспомнить ее.

«О, утренний родитель с ребенком. Причем неважно, мать или отец. Как редко эти пары бывают довольны! Родитель недоволен, что куда-то опаздывает, ребенок – что вообще куда-то идет. В хорошее место поутру не ходят: садик или поликлиника, сто процентов».

Повернув за угол, я увидела впереди, метрах в ста, большую толпу людей. Там же мелькали полицейские, рядом находилась машина скорой помощи. Улица была достаточно оживленной, много кафе и магазинов. Квартиры в нависавших над дорогой высотных домах стоили приличных денег, значит, погибший был состоятельным человеком. Либо он, либо тот, из чьей квартиры его выбросили.

«Еще пара человек навстречу. В том возрасте, когда ты еще работаешь, но дома уже можешь отдыхать, так как делать ничего не нужно. Даже не знаю, хотела бы я поскорее достичь такого возраста. Скорее всего, нет, залипать дома, утопая в кресле-качалке, я пока морально не готова».

Отъезжающий от остановки автобус притормозил, пропуская черный бизнес-седан, после чего тот медленно покатился вдоль замершей на тротуаре толпы. Много народу смотрели в окна автобуса, надеясь, что им удастся что-то разглядеть за полицейским оцеплением.

«Он уже мертв, что вы хотите там увидеть? Что он встанет и расскажет, как все было?» – подумала я.

Протолкавшись через толпу, я подошла к оцеплению, где мне на глаза сразу попался подполковник Кирьянов. Всегда спокойный и выдержанный, он и сейчас не изменял себе, однако выглядел озадаченным и, по-видимому, невыспавшимся.

– Владимир Сергеевич, – окликнула я его, – раз ты здесь, за расследование можно не волноваться?

Да, мы с ним давно знакомы, но тут все-таки его подчиненные вокруг. Несолидно будет, если девушка окликнет его «Киря».

– Здравствуй, Тань. – Полицейский повернулся ко мне. – Не удивлен тебя тут увидеть. Ты к нам или просто случайно оказалась на месте преступления?

– Ну, я здесь точно не случайно.

Как только я прошла через оцепление, туда, где было посвободнее, у меня сразу возникло ощущение, будто я поднялась на сцену. Все столпившиеся зеваки сразу уставились на высокую зеленоглазую блондинку, так легко прошедшую туда, куда никому заходить нельзя, да еще и явно знакомую с подполковником полиции.

– В каком смысле? Тебе уже кто-то заказал расследование по этому делу? Может, тогда хоть ты нам толику ясности внесешь? – спросил Кирьянов.

Я посмотрела на лежащее недалеко накрытое простыней тело с растекшейся под головой лужей крови, а потом подняла глаза на здание. Двенадцать этажей. При этом тело лежит метрах в шести от стены – если бы он прыгал сам, наверное, лежал бы поближе. Редко кто кончает жизнь самоубийством, выпрыгнув с крыши с разбега.

– Разбежавшись, прыгнув со скалы… – пробормотала я. – Далековато он лежит, Володь.

– Молодец, но это я и без тебя знаю, – усмехнулся Кирьянов. – Тоже подумала, что сбросили его?

– Все может быть. Следы борьбы не обнаружили?

Полицейский подошел к телу и откинул покрывало. Только теперь я взглянула на погибшего внимательнее. Ему было лет тридцать пять, не более. Черные вьющиеся волосы, строгое, хоть и обезображенное ударом об асфальт, лицо. Довольно высокий, одет в серое пальто и брюки.

«Не джинсы, – отметила я. – Нечасто сейчас брюки увидишь».

На ногах черные ботинки – «оксфорды».

– С ним нашли какие-нибудь вещи? Может, сумку с документами? Смартфон? – спросила я, не поднимая глаз от тела на асфальте.

– Мы тоже подумали, что он бизнесмен или офисный работник, – отозвался Кирьянов. – Но нет. Ни сумки, ни документов в карманах, ни ключей. Нашли только это.

Он протянул какую-то сложенную вдвое бумажку, запечатанную в пластиковый пакетик. Улика. Повертев ее в руках, я поняла, что это билет.

«Джазовый вечер, живая музыка. Первым двадцати посетителям шампанское за счет заведения», – гласила надпись, подкрепляемая фотографией какого-то музыканта, явно чтобы передать всю необходимость посещения этого мероприятия.

– Концерт был вчера. Погибший там был или собирался прийти, но в силу вот этих обстоятельств, – я обвела взглядом тротуар, – не смог?

– Не уверен, что получится это узнать. – Кирьянов почесал затылок. – Билеты не именные, да и на входе никто данные не записывает. Если только поднять записи с камер…

– Если они там есть… – уточнила я.

Я задумалась.

«Безусловно, нужно будет сходить в этот бар, поговорить. Если он там был, то едва ли в толпе посетителей его могли заметить. Хотя… Кто в баре обладает лучшей памятью на лица? Охранник? Он запоминает только тех, кто доставил ему проблемы. Кто еще… Ну конечно! Бармен! Если этот человек подходил к барной стойке, его бы запомнили. Есть в нем что-то… Какой-то стиль».

Здесь стоит остановиться. Я не люблю такие туманные описания. Слишком много в них романтики и мало реальности. Нельзя найти преступника по характеристике «он стильный», или «красив как бог», или «в нем что-то есть». Рост, вес, прическа, цвет глаз, а еще родинки и шрамы подойдут куда лучше. Внешность – странная штука. Мы все непохожи друг на друга, но мало кто может сказать, чем именно. Что нас делает особенными? Рыжие отличаются от брюнетов, но и тех и других огромное количество. Множество людей с острым носом, и ничуть не меньшее множество – с тонкими губами.

«Да, одноглазых, наверное, поменьше, чем всех остальных, – подумала я, – но, к сожалению (или к счастью), человек, лежащий сейчас на асфальте, не одноглазый. Иначе описать его было бы куда проще…»

– Тань? Та-ань? – из размышлений меня вывел оклик Кири.

Прищурившись от показавшегося неожиданно ярким утреннего света, я огляделась – подполковник стоял рядом со мной.

– Ты что-то в себя ушла, – задумчиво взглянув на меня, сказал он. – Не замечал раньше такого за тобой. Что-то случи-лось?

– А… нет, Володь. Просто утро сегодня странное.

«Не каждый день мне анонимно деньги оставляют. Тем более в таком количестве», – подумала я.

– Что, дома кофе закончился? – хитро прищурился он.

– Нет, тогда бы утро было плохим, – съязвила я, скривив губы. – Но сегодня оно именно странное. А я не люблю, когда не понимаю, что происходит.

– Поделишься?

– Может быть. Но сначала надо самой разобраться. – Билет все еще был у меня в руке. – Ты же, я думаю, мне его не отдашь? – кивнула я на билет.

Кирьянов, изобразив свое самое сочувствующее лицо, покачал головой. Я не удивилась – все-таки улика. Понимаю, что могла бы сфотографировать билет на телефон, но я все равно всегда предпочитала физически ощущать вещи в руках. Казалось, так было проще думать, и то, до чего ты бы ни за что не додумался, разглядывая фотографию, в случае тактильного ощущения быстрее приходило в голову. Иногда я задумывалась о том, как велись расследования без современных цифровых устройств, и еще раз благодарила время, что приходится заниматься этим именно сейчас.

Что ж, фото – значит, фото. Я еще раз взглянула на появившееся в телефоне изображение билета, после чего снова повернулась к телу погибшего. Его серое пальто не было поношенным, скорее даже – почти новым. Шерсть на манжетах и локтях совсем не была скатана. То же можно было сказать и о брюках – либо их только что купили, либо за ними идеально следили.

«Одет с иголочки, – подумала я. – Да, здесь эта неточная формулировка подошла бы».

Внезапно случилось то, чего я так долго ждала. Важная деталь.

– Владимир Сергеевич, взгляни-ка на его пальцы, – показала я на труп.

– А что с ними? – Полицейский придвинулся ближе. – Вроде пальцы как пальцы. Никаких характерных следов физической работы. Впрочем, – он обвел глазами тело, – с такой одеждой от него этого вряд ли стоило ожидать.

– Посмотри, какие длинные у него пальцы.

Кирьянов нахмурился.

– Тань, твой ход мыслей порой скрыт от меня за семью печатями. – Он покачал головой.

– Они длинные и очень ухоженные. Может, он модель? Кто еще так следит за руками?

Полицейский задумался. Я была права в том, что многие мужчины ограничивались в уходе за руками лишь соблюдением длины ногтей. Здесь же было понятно, что руки этого человека были либо гордостью, либо, если так можно выразиться, его инструментом.

– Да, что-то в этом есть. Может позволить немного сузить круг поисков. Но нельзя не учитывать, что он просто может быть парнем, который следил за внешностью. Как там это называется? – пощелкал пальцами Кирьянов.

– Метросексуал, – подсказала я.

– Точно. Это слово, знаешь ли, в мой активный словарный запас не входит.

Толпа вокруг понемногу рассасывалась. Рабочий день набирал обороты, и надо было идти по своим делам. Меня всегда удивляло, как быстро люди забывают о том, чем занимались, и останавливаются поглазеть. Причем посмотреть захотят многие, а помочь, если это еще возможно, единицы.

«Наверное, при виде бомбы с часовым механизмом часть из них убежит, а остальные будут снимать на телефон, как меняются цифры на таймере», – подумала я.

Сейчас же здесь только лежал человек.

«С ним уже точно ничего не случится».

Тело наконец стали грузить в карету скорой помощи, Кирьянов тоже засобирался в отдел.

– Ты со мной? – спросил он, направляясь к машине.

– Нет, я еще хочу осмотреться, – отозвалась я. – В бар, где вчера был концерт, идти рано – он явно еще закрыт. Так что пройдусь здесь вокруг, осмотрюсь.

– Хорошо, держи в курсе. – Кирьянов уже садился в машину. – И по поводу своей задумчивости тоже. Настораживает меня, когда ты такая.

Хлопнула дверь, и полицейская «Веста», медленно вырулив из-за припаркованных автомобилей, покатилась по улице.

Я снова повернулась к зданию и, задрав голову, стала разглядывать фасад. Все окна по той секции, под которой лежало тело, были закрыты.

«Это исключает версию самоубийства при прыжке из квартиры. За собой окно не закроешь и домочадцев не попросишь это сделать. А вот тот, кто его выбросил – если выбросил, – вполне мог затворить окошко».

Еще оставалась крыша, но с нее прыгать было проще всего.

Я обошла дом вокруг. Обычный двор, заставленный машинами, которые, словно шубу с барского плеча, оставили свободной небольшую детскую площадку. Пара мамочек с колясками медленно брели по дорожке, уворачиваясь от путающегося под ногами пса. Он был из тех собак, единственной жизненной целью которых, как всегда мне казалось, было помешать максимальном количеству людей двигаться прямым путем.

Дверь в подъезд была железной и когда-то закрывалась на ключ, однако теперь сиротливо покачивалась на петлях, оставив проем, достаточный для того, чтобы через него беспрепятственно мог пройти суетящийся во дворе пес.

«Что ж, это усложняет задачу, – подумала я. – Значит, в подъезд мог зайти кто угодно и когда угодно».

Внутри было тихо, и, несмотря на незапирающуюся дверь, подъезд производил не самое худшее впечатление. По крайней мере, он не напоминал собой филиал уличного туалета, а это уже немало, смею заметить. Железные двери всех оттенков серого и бордового, бетонные лестницы и мощенные кафелем площадки этажей. Этот подъезд как будто послужил декорацией для всех выпусков программ о работе дежурной части, которая выходила на ТВ со времен моей юности по настоящее время. Двенадцать этажей – это немало, но я решила пройтись до самого верха пешком. Каждый раз меня встречала пустая площадка, на которой все так же молчаливо глазели четыре двери.

Дойдя до самого верха, я не обнаружила ровным счетом ничего. Никаких следов или брошенных вещей, и что самое важное – выход на крышу заперт на большой висячий замок. Он был хоть и старый, но это не значило, что его не могли открыть и потом закрыть. Значит, это убийство, ведь все окна и двери закрыты. Можно было бы снять отпечатки пальцев, но преступник – если только он не полный идиот – наверняка совершал преступление в перчатках.

«Что ж, это неплохой результат, – подумала я. – Его путь вниз начался либо на крыше, либо в одной из квартир. Надеюсь, Кирьянов отправит своих опросить жильцов подъезда».

На обратном пути вниз меня не отпускала мысль, что убийца проходил здесь. Психология подобных людей меня занимала ровно настолько, насколько это было необходимо для раскрытия того или иного дела. Но иногда мозг против моей воли фокусировался на подобных моментах.

«Ты столкнул человека с крыши (или из окна) и знаешь, что он уже точно там, внизу, на асфальте. Ты спокойно закрыл окно, чтобы никто не узнал, в какой квартире это произошло, запер дверь на крышу (если местом преступления стала она), а сам спокойно спускаешься по лестнице. Может быть, думаешь о том, что будешь есть на ужин, или о том, надо ли будет заправить машину. Да, конечно, ты можешь быть в шоке и, ничего не понимая, стараешься убраться отсюда как можно дальше, но ты не забыл закрыть окно и дверь. Наверное, не такой уж большой у тебя шок».

Я вышла на улицу. Мамочки с колясками теперь двигались с другой стороны двора. Пес не отставал, не теряя надежды на то, что еще чуть-чуть, и на него таки наступят, и задача на утро будет выполнена. Решив, что маленький шанс – это лучше, чем его отсутствие, я направилась к мамочкам.

С виду девушки были примерно одного возраста: лет двадцати пяти. Одна чуть повыше, светловолосая, стройная, с лицом, выражающим достаточно большую долю презрения к окружающему миру. У некоторого количества молодых мам – а для простоты я считала, что она гуляет со своим ребенком, потому что самый простой ответ зачастую есть самый правильный, – такое выражение лица, видимо, приобреталось автоматически после выписки из роддома. Девушка-блондинка была одета в легкое пальто серого цвета и синие джинсы.

Ее подруга была пониже ростом, с очень красивыми округлыми чертами лица. Темные волосы и карие глаза очень контрастировали со светлой осенней курткой. Мне показалось, что она выглядела по-настоящему счастливой. Ну а что? Солнечное утро, хорошая погода, прогулка с ребенком – неплохой задел для счастья.

«Молодцы, что остались спокойно гулять во дворе, а не потащили детей в толпу с другой стороны здания», – подумала я.

– Доброе утро! – окликнула я их, когда между нами оставалось менее десяти метров.

– Доброе утро, – отозвалась та, что пониже. Ее подруга хранила молчание.

– А вы не знаете, что там такое происходит на улице? – Я решила, что не стоит афишировать свою причастность к расследованию. Поговорю, а там уже буду судить по их реакции.

Светловолосая сделала вид, что отвечать на вопрос ниже ее достоинства. Такие люди всегда мне сначала были непонятны, потом злили, а в итоге – вызывали улыбку.

Все началось еще давно, во время моего обучения в вузе. Большинство однокурсников и преподавательский состав были прекрасными собеседниками, способными поддержать беседу практически на любую тему. При этом беседа с ними шла как будто сама собой, а ты не обращал внимания на последовательность вопросов и ответов, ловя себя на мысли, что это очень напоминает чтение хорошо написанной книги. Но было одно место в университете, где такой разговор был невозможен и никогда не происходил. Это деканат. Ты заходил, чтобы взять методичку, узнать расписание преподавателя или спросить о сроках пересдачи экзамена, открывал дверь, говорил дежурное «доброе утро» или «здравствуйте», но ответом была… тишина. Все просто поднимали глаза и смотрели на тебя. Молча. Ты, конечно, мог спросить: «А можно мне взять?..» или «А не скажете, где?..» – но это ровным счетом ничего не меняло. Все выглядело так, будто бы тебя не существовало – только абсолютно безмолвные и безэмоциональные лица.

Сначала мне казалось, что меня не расслышали, но потом я стала понимать, что это была естественно выработанная защитная реакция. Многие животные притворяются мертвыми или частью окружающего мира, лишь бы не пришлось с ним взаимодействовать. Я была уверена, что работники деканата честно старались мимикрировать под стул, стол или персональный компьютер – под что угодно неспособное ответить бедному студенту.

Так же поступила и светловолосая девушка с коляской. Она просто шла и смотрела на меня. Но студенткой я была давным-давно и уже забыла, что значит смущаться в ответ на непонятное поведение.

– Там толпа народу, полиция, скорая, – продолжила я. – Мне даже не по себе стало.

– Да они тут с самого утра, – продолжила невысокая, показывая рукой за спину. – Я в соседнем дворе живу, и то сирены эти достали.

– А я вот только переехала неделю назад. – Всем своим видом я демонстрировала желание пообщаться, но рукой показала в противоположную сторону, чтобы ненароком не попасть в ситуацию, когда придется отвечать на вопросы о том, у кого я сняла квартиру и кто мои соседи. – Кстати, я Таня.

Я протянула руку для пожатия.

– Я Света, – живо улыбнулась невысокая и, хоть и немного смутившись, пожала руку в ответ. Видимо, такое приветствие было ей не очень привычно. – А это моя подруга Катя.

– Очень приятно, – улыбнулась я, поворачиваясь к светловолосой.

– Да, здравствуйте, – наконец-то заговорила та. Голос звучал натянуто, но какой-то скрытой враждебности я в нем не ощутила.

– Они мне-то мешали утром, когда стали сюда подъезжать, – Света явно была настроена поговорить, – а Катюха вообще в этом доме живет.

– Так что произошло-то? – Театр по мне плачет. Большей заинтересованности в разговоре не видела ни одна суперзвезда, когда к ней наконец-то пробивался на интервью журналист какого-нибудь районного издания.

– Да говорят, что человек с крыши упал. Рано утром, – рассказывала Света. – Типа машины приезжали какие-то ночью, так ведь, Кать?

– Да я не слышала ничего такого. – Ее подруга скривилась, как от зубной боли. – Ну, шаги какие-то были ночью в подъезде. Так там всегда кто-то шарится. Протопали куда-то – не знаю, вверх или вниз.

– Это прям ночью было? – спросила я, стараясь выглядеть максимально вовлеченной в разговор, но при этом не показывая собственного интереса.

– Ну, после трех часов точно. Димка, – Катя кивнула на малыша в коляске, – как раз проснулся. Так что я как раз посмотрела на часы.

– Да у нас тоже в подъезде постоянно какой-то шум и гам, – вставила Света. – Я не знаю, бывают какие-то тихие дома или нет. Может, какие-нибудь элитные новостройки только, с закрытыми территориями.

Света была права. Я почти ни от кого не слышала, чтобы все соседи были тихими, соблюдали правила тишины и вообще с пониманием и участием относились друг к другу. Сейчас каждого интересует только он сам. Хочу – делаю ремонт в восемь утра в субботу. Хочу – веду друзей в квартиру посреди ночи, попутно поднимая на уши весь подъезд. Хочу – слушаю музыку на максимальной громкости, даже если знаю, что у соседей маленький ребенок, которому нужно спать. Я никогда не была сторонницей точки зрения «раньше было лучше», потому что сама не знаю, как там было раньше. Но, может быть, люди, обладающие бо́льшим жизненным опытом, не так уж и неправы.

– Так он тут, что ли, жил? – спросила я, стараясь задавать максимально простые вопросы.

– Да не знаю. – Катя пожала плечами. – Я тут не общаюсь практически ни с кем. Да и не вижу толком – люди рано уходят на работу и поздно приезжают. Это я дома сижу.

Что ж, по крайней мере, понятно, что в подъезде что-то происходило после трех часов ночи. Конечно, нет никакого подтверждения, что шум, который слышала Катя, как-то связан с погибшим человеком, но держать в голове этот факт точно стоит. Картина произошедшего всегда складывалась в самом конце. Уж точно не в первый день.

– Ну, понятно. Тут стариков, наверное, вообще нет? – сказала я, понимающие кивая.

– В моем доме есть пара-тройка бабушек, – Света поправила что-то в коляске, улыбнувшись младенцу, – но они, по-моему, выходят только в магазин.

Да уж, время лавочек у подъезда прошло. Я помнила, что в детстве, да и потом в юности, ничего из произошедшего во дворе не могло остаться незамеченным. Возле каждого подъезда сидели бабушки, зорко следя как за своими внуками, так и за всеми вокруг. Любой входивший в дом или выходивший из него получал быструю и точную оценку, которая у не очень умелых юмористов в дальнейшем превратилась в простейшие бинарное разбиение «наркоман – проститутка». Шутка, конечно, но, кем бы ты ни был, пройти мимо этих стражей двора было невозможно. Трехглавый пес по кличке Пушок из книги про Гарри Поттера, который, если я правильно помнила, никогда не спал, не шел с бабушками ни в какое сравнение. Нейросеть, знавшая ответы на все вопросы, и «биг дата»[2] нашего детства – вот что это было, не иначе. Сейчас бы они очень пригодились.

– Ну, конечно, высоко тут, – я обвела дом взглядом. – Кошмар, падать оттуда!

– У меня восьмой этаж, – ответила Катя, – и то, когда на балкон выхожу, голова кружится. А с ребенком – так и вообще боюсь.

«Раз она слышала ночью шаги в подъезде, то кто-то явно поднимался еще выше по лестнице, – подумала я. – Надо сказать Кирьянову, чтобы обратили особое внимание на квартиры девятого-двенадцатого этажей».

– Ладно, пойду я, в магазин надо, – улыбнулась я девушкам, давая понять, что разговор закончен.

– Ох, хотела бы я так же пойти. – Света мечтательно закатила глаза. – Так надоело сидеть дома да гулять вокруг. Или пойти в какой-нибудь бар…

– Кстати. – Я уже собралась уходить, но снова повернулась к ним. – Какой тут ближайший бар?

– «Техас», если я не ошибаюсь. – По лицу Кати было невозможно понять, жалеет она о том, что не может куда-то пойти, или нет. – Но там, насколько я слышала, не очень хорошо.

– Почему?

– Да вроде и кухня так себе, и, знаешь, контингент… – Катя сделала неопределенный жест рукой, мол, и так понятно.

– Хорошо, спасибо!

Я развернулась и направилась к выходу из двора. К этому моменту солнце поднялось еще выше, так что улица выглядела веселее. Тело увезли, толпа зевак почти рассосалась, и о случившемся напоминала лишь полицейская машина да потемневшее пятно на асфальте.

«Как же быстро жизнь возвращается в обычное русло», – подумала я.

На перекрестках ничто не напоминает о попавших в аварию. Лишь иногда – букетик цветов, закрепленный на столбе. Да и тот остается там ненадолго. Особенно за городом на трассе то тут, то там встречаются эти забытые всеми памятники и столбики с фотографиями. Когда-то это место было сосредоточением чьего-то горя. А теперь вокруг тишина, нарушаемая только проезжающими мимо машинами. С каждым новым днем все эти следы последних мгновений чьей-то жизни желтеют, ржавеют, сползают на обочину, а то и вовсе падают на землю. Значит ли это, что люди забыли? Конечно нет. Но человеку свойственно сначала во всеуслышание заявить о своем горе, а потом, когда уже не останется сил или средств поддерживать его для всех, спрятать его глубоко в себе, как одно из самых дорогих сокровищ. Чтобы иногда возвращаться к нему и снова испытывать жалость к себе.

Да, меня многие называли циничной. Говорили, что, мол, горечь по какому-либо событию – это не то, чему человек может противиться. Говорили, что это чувство сильнее всех остальных. Я же всегда отвечала, что у меня нет возможности постоянно чувствовать себя плохо. Я должна жить дальше, работать – от меня многое зависит. Я не могу оправдывать себя тем, что у меня плохое настроение, горе или что-то еще. Всегда, чтобы ни случилось, я должна двигаться вперед.

И я двигалась. Оставляла позади потерю друзей, неудачи в расследованиях, мелкие неурядицы, но в глазах других продолжала оставаться только лишь циником, или «черствой девкой».

Еще раз окинув взглядом дом, я сверилась с картой в телефоне, поняв, что до бара «Техас» мне идти минут десять, после чего перешла на другую сторону дороги. Здесь я оказалась в тени магазинов, сейчас только начинавших свою работу. Цветочные были для меня просто набором ярких пятен – самые бесполезные из всех. Ну не могу я понять, что такого в том, что тебе подарят что-то стоящее больших денег, что при этом через пару-тройку дней превратится в труху.

Следом шли магазины одежды – здесь было интереснее. Хорошая одежда всегда улучшала мое настроение и уж точно по-разному влияла на окружающих людей. На встречу с бизнесменами и просто состоятельными людьми я старалась подбирать дорогие аксессуары, зная, что они обратят на них внимание. Если же предстоял разговор с обычным человеком с зарплатой чуть выше прожиточного минимума, аксессуар (да и вообще любая дорогая одежда) был абсолютно бесполезен. В лучшем случае о стоимости этих вещей человек ничего не знал. В худшем – мог счесть меня зазнавшейся мажоркой. Так что я не покупала вещи просто потому, что могла их себе позволить. Хотя, конечно, иногда – особенно после гонорара за успешное расследование – взгляд падал на какую-нибудь дорогую сумку, и я не могла устоять.

Но за ненужными мне цветочными магазинами и изредка необходимыми магазинами одежды шли те, взаимодействие с которыми было наполнено для меня самой большой страстью и самым большим разочарованием. В работе они мне не пригождались, а в жизни, можно сказать, только мешали. Так что любовь к ним я не афишировала, в редкие моменты жизни наслаждаясь ей в гордом одиночестве.

Булочные. Запах сдобы и корицы так и манил зайти и купить что-то, чтобы потом бесконечно жалеть о сделанном выборе. Все эти пирожки, ватрушки, сочники, штрудели, синнабоны и прочие фантастические изделия пекарского искусства как будто только и ждали, что я пройду мимо. Точнее, как раз не мимо. А я раз за разом сражалась с собой, выдерживая долгие объяснения внутреннего голоса, выслушивая его за и против. Первых было больше, но вторые – сильнее. И все же иногда я поддавалась, хоть потом и успокаивала совесть увеличенным количеством подходов в спортзале. Сейчас, несмотря на то что торопиться было некуда, я все равно, стиснув зубы и стараясь не вдыхать дурманящий аромат свежей выпечки, прошла мимо.

До бара «Техас» оставалось совсем немного, а поскольку время подходило к обеду, я надеялась, что он уже откроется либо мне придется ждать совсем немного.

Еще один сквер (снова мамочки с колясками), потом через дорогу, в арку (всегда темно и сыро), и справа на стене я заметила порядком потрепанную временем вывеску бара.