9,99 €
Mehr erfahren.
- Herausgeber: Kolibri
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Sprache: Russisch
Митч, заядлый книготорговец, однажды утром арестован за немыслимое преступление: он нарушил закон, продавая запрещенные книги. После пяти лет заключения у него есть только одно желание - вновь обрести свободу и свой книжный магазин. Но судьба решает иначе. В тот же день Митч сталкивается с прокурором, который вынес ему обвинительный приговор, и встречает Анну, молодого шеф-повара, которая вполне может стать женщиной его жизни.
Das E-Book können Sie in Legimi-Apps oder einer beliebigen App lesen, die das folgende Format unterstützen:
Seitenzahl: 299
Veröffentlichungsjahr: 2025
Ähnliche
Marc Levy
LA LIBRAIRIE DES LIVRES INTERDITS
Перевод с французского
Аркадия Кабалкина
Леви М.
Лавка запретных книг/ Марк Леви; [пер. с фр. А. Ю. Кабалкина]. – М. : КоЛибри, АЗБУКА, 2025.
ISBN 978-5-389-30111-5
16+
Митч, заядлый книготорговец, однажды утром арестован за немыслимое преступление: он нарушил закон, продавая запрещенные книги.
После пяти лет заключения у него есть только одно желание — вновь обрести свободу и свой книжный магазин. Но судьба решает иначе. В тот же день Митч сталкивается с прокурором, который вынес ему обвинительный приговор, и встречает Анну, молодого шеф-повара, которая вполне может стать женщиной его жизни.
www.marclevy.info
© Illustrations de
© Marc Levy / Versalio, 2025
© Nastassia Brame, фотография автора на суперобложке, 2023
© Кабалкин А. Ю., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке.ООО «Издательство АЗБУКА», 2025КоЛибри®
Посвящается Софи
Если я не говорю ни о власти,ни о политике, ни о морали,ни о чиновниках, ни об опере,ни о других зрелищах, то я могувсе свободно издавать,хотя и под надзором двух-трех цензоров.
Бомарше. Женитьба Фигаро
1Митч
Он стоял у деревянного стола, немного выгнув спину, чтобы, наполняя бокал, ничего не пролить. Радио наигрывало нездешнюю музыку, смесь рэпа и босса-нова, такую же приблудную, как помойный кот, поселившийся во дворике за магазином. Митч обнаружил его месяц назад — сразу, как вышел из тюрьмы. Не иначе, кот поселился там, пока он отбывал срок. За пять лет его отсутствия внутри магазина завелась пыль, покрывшая все толстым слоем, а снаружи — этот четвероногий бандит. Поскольку из магазина ничего не украли, Митч, не чуждый фантазии, сделал вывод, что кот хорошо охранял помещение и отваживал бродяг. Было за что к нему привязаться и кормить по вечерам, прежде чем закрыть магазин. Кот сначала проявлял недоверие, но потом стал подпускать его к себе, хотя, как хозяин ни старался, упорно отказывался наведаться в его магазин, даже в самые дождливые вечера.
Настоящее имя Митча, выбранное родителями задолго до рождения сына, было Мишель, но его мать, переплетчица, обожавшая старые кинофильмы жанра «нуар», всегда звала его Митчем. Отец, печатник, эрудит и работяга, вкалывал в типографии с 15 лет, пока не погиб от несчастного случая в 51. У ротационной машины, которую он смазывал, подломился стопор, и она затянула его в себя и смяла, хищно чавкнув цилиндрами. Жестокий конец для человека, позволявшего себе в жизни единственную роскошь — книги.
Отец и сын неплохо ладили, часто подолгу мастерили что-нибудь вдвоем, дождливыми воскресеньями играли в шахматы или пинали мяч, если погода позволяла, но врожденная сдержанность не позволяла им лучше узнать друг друга. Жизни обоих прятались за спинами литературных героев, ценности черпались из их разговоров о страстях, блужданиях, надеждах, пьянстве и одиночестве.
Только после смерти отца Митч понял, какое огромное наследство тот ему оставил: он обнаруживал отца на страницах той или иной книги, чаще всего, правда, во второстепенных ролях. Многие фразы и выражения, вышедшие из-под пера Хемингуэя, Йейтса, Баулза, его папаша присваивал себе, отдавая предпочтение словам попроще. Когда Митч-подросток спросил его однажды, существует ли Бог, ответ прозвучал так: «Скепсис появляется, когда, сидя в церкви между копом и монашкой, ты обнаруживаешь пропажу бумажника» [1]; когда он бунтовал против своих учителей, отец говорил ему в утешение: «Погляди на меня, я же живу, терплю. — Пауза. — Ситуация под контролем» [2]. Когда жена тревожилась, как дотянуть до конца месяца, он неизменно предлагал ей в роли целебного снадобья такие слова: «Не переживай ты так, все утрясется» [3].
В типографии, как и у них в квартале, к манере выражаться его отца относились с усмешкой, с удивлением, а то и с подозрением. Митч понимал отца, наверное, лучше, чем кто-либо еще, хотя даже ему никогда не удавалось выяснить, заимствовал ли его старик — а работа изнашивала того быстрее, чем прожитые годы, так что он и вправду состарился гораздо раньше срока, — также и свое настроение из любимых книг.
Через три недели после фатального несчастного случая мать продала семейный домишко и переселилась на берег моря. Митча нотариус познакомил с иным наследством, поскромнее, в виде сбережений на завещанном ему счете. Не золотое дно, но все же кое-какие средства, чтобы он смог прикупить себе квартирку, а отцу заказать надгробие поприличнее того прямоугольника лужайки, где его зарыли. Остальные средства, до последнего гроша, ушли у Митча на храм, по-настоящему увековечивший его отца: симпатичный книжный магазинчик в двух шагах от вокзала. Это место он выбрал неслучайно: пригородные поезда съели немалую часть отцовской жизни. Два часа по утрам и столько же по вечерам отец Митча полностью посвящал чтению, так что даже пропускал, бывало, свою остановку. Тысячи рассветов и закатов были проглочены им через вагонное стекло, на сиденье, сильно отстававшем по удобству от его кресла в гостиной, что не мешало ему с удовольствием твердить: «Со мной книги путешествуют». Автора этой цитаты Митч отчаялся опознать.
Тем весенним вечером, когда синее небо уже обгладывало облака, Митч выпил одним глотком джин и с непривычки закашлялся. У него не было ни малейшего пристрастия к спиртному, он прибег к нему только для того, чтобы очистить горло от грязи, которой наглотался за время большой уборки. После выхода из тюрьмы он только и делал, что драил столы, шлифовал и натирал прилавок, скреб паркет, боролся с пылью на книжных полках и на каждой книге по отдельности при помощи сухой тряпки, возвращавшей свежий вид корешкам и обложкам. На следующий, воскресный день у него намечался финальный натиск — придание прозрачности витрине, после чего он готовился позволить себе полдня отдыха. Дальше брезжил, наконец, день официального открытия.
Как собственник этого книжного магазинчика и квартирки в пригороде, Митч рассчитывал начать сводить концы с концами. Конечно, если постарается и если вернутся покупатели. На счастье, его тюремный срок не сопровождался ни штрафом, ни конфискацией имущества: судья рассудил, должно быть, что довольно будет конфисковать у него пять лет жизни. Издатели, в кое-то веки хоть в чем-то достигшие согласия, не стали опустошать его склад и обнулять счет. Книги на складе устарели, но классика никогда не выходит из моды, отдел для детей всегда сохраняет свежесть, писчебумажные товары тоже.
Вооруженный терпением и оптимизмом, Митч был полон решимости зажить, как прежде.
Он насыпал в миску сухого корма, погасил свет, включил сигнализацию и вышел во дворик накормить верного ночного сторожа, с урчанием подбежавшего к нему и в этот раз. Сейчас, как и каждый вечер после выхода на свободу, он покосился на люк, ведший в подвал. Пока что он не набрался храбрости туда спуститься. Как-нибудь в другой раз. Время для этого болезненного решения еще не пришло.
У него оставалось всего десять минут, чтобы не опоздать на поезд — последний, если он хотел провести ночь в своей постели. Вокзал был в двух шагах, даже со своей хромой ногой он рассчитывал успеть.
Он попрощался с котом и заковылял по узкой улочке.
2HB 1467Пять с половиной лет назад
В закутке магазина, используемом под склад, кто-то побывал, он был уверен в этом. Но с какой целью? Там не было ничего ценного, по крайней мере, в понимании большинства людей. Никакой пропажи Митч тоже не обнаружил. Но он так хорошо знал свое логово, что хватило даже крохотного непорядка, чтобы его насторожить. Одна книга криво лежала поверх других, как будто кто-то взял ее в руки и сразу положил обратно, но уже немного по-другому. Это было вдвойне странно, ведь он был уверен, что оставил наверху стопки «Рассказ служанки», а теперь на этом месте оказалось «Красное и черное». Замок двери, выходившей во двор, остался цел, коврик, накрывавший люк, не был сдвинут с места. Он купил его на барахолке в дождливый вторник, через две недели после утверждения закона 1467, навсегда изменившего его жизнь. Митч прогнал это воспоминание и сосредоточился на насущной проблеме. Попасть в закрытый магазин было невозможно, сработала бы сирена сигнализации. Как же незнакомец оказался здесь и, главное, какой была цель ночного визита?
Он взволнованно обследовал каждый метр. Если его не обманывало предчувствие, необходимо было поскорее найти надежное место и переправить туда свое сокровище. О том, чтобы самому перевезти полтора центнера товара, не могло быть речи, как и о том, чтобы обратиться к кому-то за помощью без того, чтобы пришлось отвечать на вопросы.
Вероятно, сложность задачи навела его на мысль, что виновником непорядка мог оказаться грызун. «Красное и черное» могла столкнуть с места крыса. Сколько весит книжка карманного формата? Не больше двухсот граммов.
Эта гипотеза его приободрила. Он положил книгу на место, походил для очистки совести еще и вернулся за прилавок.
А зря. Надо было послушаться своего инстинкта. Склонность идти по линии наименьшего сопротивления однажды превратит его в преступника.
Как всегда по утрам, Митч сошел с поезда на Центральном вокзале в 7:45. Он был в плаще, голубых брюках, белой рубашке, на голове бейсболка. Как всегда по утрам, по пути он остановился в вокзальном кафетерии, чтобы выпить стоя кофе, прочел заголовок в брошенной клиентом газете и вздохнул. После выборов прихвостни губернатора успешно приструнили прессу, и с тех пор ни один печатный орган уже не позволял себе критиковать решения властей. Митч отставил на блюдечке несколько монет, попрощался с хозяином кафетерия и пошел своей дорогой.
Он свернул в свой проулок ровно в 8, погода стояла ясная, начинался славный октябрьский денек, как раз такой, как он любил. Митч ценил постоянство, нуждался в нем. Когда один управляешься в книжном магазине, нужна железная дисциплина и методичность. Открываешь посылки, заполняешь читательские карточки (клиенты очень одобряли это его правило), решаешь, где что положить, ведешь бухгалтерию — на нее он отводил часы простоя по понедельникам; сметаешь пыль с полок — занятие по вторникам и средам, перед открытием; и, конечно, с улыбкой встречаешь посетителей. Самым ожидаемым днем недели был четверг, день получения заказов: в коробках могло оказаться настоящее сокровище, которое он добавит к своей коллекции.
Вечерами он искал его на страницах романов, вкладывая в этот поиск всю свою душу исследователя. Охота за Святым Граалем начиналась, лишь только он садился в поезд. Добравшись до дома, он готовил себе ужин и уже в кухне, усевшись, возобновлял чтение, которое продолжал потом в гостиной и в постели. Даже по субботам он ужинал в ресторане в компании книги. Митч вовсе не был одиноким сычом, просто в друзьях у его ходили вымышленные персонажи, которых он искренне любил.
Как ни странно, закон HB 1467 не накладывал запрета ни на издание, ни даже на чтение запрещенных книг. Он просто лишал книжные магазины права их продавать, а библиотеки — предлагать их читателям.
Когда Митч впервые услышал о законопроекте 1467, он сначала принял его за фарс, за уловку предвыборной кампании. Одному человеку было бы не под силу родить до такой степени мутный текст! Для такого макиавеллевского выверта потребовалось бы сразу несколько хитроумных голов. Парадоксально, но губернатор приписывал его себе одному, утверждая, что действует по воле Всевышнего и стремится восстановить в попранных правах мораль. С виду закон преследовал лишь цель запретить книги, вредящие общественному сплочению, но чем внимательнее Митч изучал его статьи, тем лучше понимал, что его авторы задумали превратить его со временем в краеугольный камень глубоких, необратимых перемен.
Несколькими месяцами раньше губернатор проигрывал в опросах общественного мнения. Его избрание стало результатом кампании устрашения: страх, который она сеяла, вытекал из теории с помпезным названием «большое замещение». Идея была довольно проста: страну заполонили орды чужаков, идет молчаливая ползучая война. Статистика при этом утверждала обратное: иностранцы составляли не более десяти процентов населения страны, и это соотношение не менялось уже двадцать лет. Те из них, кто работал в промышленности, торговле, государственном секторе — больницах, школах и так далее, жили в разных частях столицы и ее пригородов. Митч жил в скромном доме, заселенном людьми иного свойства — приезжавшими и уезжавшими в зависимости от сезонов сева, сбора фруктов, овощей, винограда. С тех пор, как сотрудники иммиграционной службы стали проявлять удвоенное рвение и нулевую толерантность, квартиры в его доме опустели. Обезлюдение давало себя знать и в деревне, где некому стало убирать урожай. В садах гнили фрукты, полки в супермаркетах и в магазинах помельче выглядели теперь уныло.
Через несколько недель после утверждения закона губернатором все книжные магазины и библиотеки страны получили список из тысячи четырехсот названий, которые впредь запрещалось продавать и предоставлять для просмотра. «Илиада» и «Одиссея» Гомера, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, «Отец Горио» Бальзака, «Содом и Гоморра» Марселя Пруста, «Комната Джованни» Джеймса Болдуина, «Цвет пурпурный» Элис Уокер надлежало теперь убрать с книжных полок. Вскоре появился и дополнительный список. В нем фигурировала литература, грозившая обществу расколом, стыдившая его, объявлявшая виновным в прошлом, к которому эта литература не имела отношения. Книги, повествующие о рабстве, расизме, мужском господстве, злоупотреблении властью, диктатурах и их преступлениях, теперь должны были исчезнуть с глаз долой.
У Митча пропало всякое желание улыбаться.
В тот осенний день, так хорошо начавшийся, в его книжный магазин заявился проверяющий от госбезопасности, и все разладилось. Под доносящийся снаружи городской шум, гудки, крики на бульварах проверяющий в антрацитовом костюме инспектировал тумбы и полки с книгами, то и дело поправляя толстые круглые очки, плохо державшиеся у него на переносице. С поникшими плечами, зато с выражением важности и удовлетворения на физиономии он взял за уголок «Дневник Анны Франк» и со снисходительным видом вынес Митчу первое предупреждение. Он пообещал на днях вернуться и проконтролировать, не остались ли у него запретные книги. Если остались, то придется распорядиться об административном закрытии на неделю — такое наказание полагалось в случае второго по счету нарушения. Книготорговец страшно разгневался, проверяющий сбежал от него, как от чумы, и Митч сердито опустил металлическую штору. День сложился совсем не так, как ему хотелось. Теперь ему требовалось время, чтобы прийти в себя.
Он так и не поднял штору и весь остаток дня сидя пялился на книжные полки. Когда стемнело, он не поехал на поезде домой.
Вместо этого Митч принял решение, полностью изменившее его жизнь: сопротивляться абсурду. Вооружившись киркой, лопатой и ведром, он открыл люк и спустился в подвал.
Антиквар, продавший ему магазин, обмолвился о каком-то потайном помещении в подвале, спрятанном за кирпичной стеной. Легенда гласила, что в начале прошлого века некий торговец прятал там драгоценности и произведения живописи неясного происхождения.
— Иными словами, краденое, — договорил Митч за продавца.
— Иными словами, — согласился тот. — Но это, конечно же, всего лишь легенда, а если нет, то мало ли, что происходило в начале прошлого века… Лично я никогда не принимал это за чистую монету. — И он в знак искренности прижал руку к груди.
— Зачем ему было замуровывать то помещение? — удивился Митч.
— Наверное, ему донесли, что какой-то его недовольный клиент проболтался и что туда вот-вот нагрянет полиция. За ночь он перепрятал все самое ценное и, чтобы скрыть следы своих делишек, собственным руками сложил стену.
— Если он все оттуда забрал, то зачем было так утруждаться?
— У него не было времени избавиться, не привлекая внимания, от мебели и всего прочего, где он хранил товар: этажерок, сундуков и, как мне шепнули, нетранспортабельного сейфа. Осторожности ради надо было сделать так, чтобы все это исчезло заодно с его прошлым.
Митч, чье воображение никогда не простаивало, догадывался, что история эта не настолько древняя, как утверждал антиквар.
— Кто же все это вам рассказал? — весело осведомился он.
— Тот, у кого я купил давным-давно этот магазин. Теперь я должен был поведать эту историю вам, новому собственнику, — ответил продавец, подписывая купчую.
На том и разошлись. С тех пор в редких случаях, когда Митч спускался в подвал, он, глядя на ту самую стену, задавался вопросом, действительно ли по другую сторону кирпичной кладки существует потайная комната.
До сих пор магазин требовал от него столько усилий, что ему было недосуг проверять, так ли это. Если вся история была выдумкой, то стена, которую он теперь приготовился разрушить, могла оказаться несущей. Уже занеся кирку, Митч задумался о риске. Пришлось прерваться и вернуться в магазин, за лежавшим под прилавком карманным фонарем.
От свисавших с потолка подвала лампочек было мало проку. Митч направил луч фонаря на кирпичную кладку и стал внимательно ее рассматривать. Не надо было быть опытным строителем, чтобы убедиться, что кирпичи клал мастер своего дела, постаравшийся, чтобы никто не догадался, что работа велась в спешке. Раствор был положен аккуратно, гладко.
Митч огляделся и пришел к выводу, что свободное пространство подвала — это всего треть площади магазина у него над головой, что уже выглядело многообещающе. Он собрался с духом и нанес первый удар киркой, второй, третий — пока что без особого толку, не считая одного треснувшего кирпича. Он не так торопился, как раньше укрыватель краденого, но и ему время было дорого, пришлось поднажать. С непривычки горели руки, плечи и спина, между лопатками стекал пот. Он стянул рубашку, бросил ее на лесенку, ведшую к люку, и с голым торсом продолжил пробовать стену на прочность.
После того как на пол упал большой кусок раствора, Митч стал бить в образовавшуюся трещину. Закачались сразу три кирпича, как готовые вывалиться молочные зубы. Он бросил кирку, вытер лоб и принес сверху молоток и большую отвертку.
Потребовалась всего пара минут, чтобы вынуть из стены несколько кирпичей и просунуть в образовавшуюся дыру фонарь. Заглянув в дыру, он пробормотал: «Черт, что это такое?..»
Луч высветил ряды полок вдоль двух длинных стен, тянувшихся, наверное, до внешний стены магазина. Таким было лишь предположение, потому что яркости фонаря не хватило, чтобы осветить весь тайник. Прищурившись, Митч разглядел три стоявших в ряд сундука, стол, накрытый не то старой скатертью, не то простыней, два кресла одно напротив другого, столик на одной ножке между ними, закругленный угол прилавка, табуреты. Стало яснее, почему скупщик краденого так спешил скрыть от посторонних глаз не только склад своего товара, но и весь этот частный клуб, где собирались, наверное, покупатели, для которых не имело значения происхождение товара, и сами воры-продавцы.
Вопрос существования Бога вставал перед Митчем, пока он учился, но ответом на него послужила преждевременная смерть отца. Мир был слишком шатким местом, чтобы излишне доверять Тому, Кто его создал. Накануне, а может, чуть раньше, трудно было точно припомнить из-за охватившего его теперь волнения, он узнал об отставке главы огромного аэрокосмического консорциума из-за истории с несколькими плохо затянутыми гайками, но при этом столетие за столетием войн, голода, катастроф и несправедливостей не мешали верующим чтить Великого Распорядителя. Митч к числу верующих не принадлежал, но при сложившихся обстоятельствах то, что он нашел под своим магазином, трудно было не счесть если не чудом, то по меньшей мере даром провидения. Взбодрившись, он опять схватил кирку и трудился до тех пор, пока не смог сам пролезть в темный тайник.
3Анна
В ресторане «У трех кузенов» почти без перерыва выкрикивали заказы, и на каждый крик тут же звучал ответ «принято». Сбоку готовились холодные закуски, на большой плите посередине кухни поспевали горячие блюда, в удобном месте ждали своей очереди миски с соусами. Анна была готова разносить полные тарелки после того, как их проверит шеф.
Анна была молода, полна жизни и исключительно работяща; у нее случались моменты получше и похуже, но почти всегда, если не считать нечастых приступов утренней хандры, она светилась жизнерадостностью. Работа в этом большом ресторане была для нее манной с небес, ей пришлось наврать о своем прошлом, чтобы сюда попасть. Третье место на конкурсе в Кулинарном институте, два года помощницей шеф-повара в ресторане Родриго Переса в Буэнос-Айресе, еще три года су-шефом в Pontillac в Вашингтоне — отменный послужной список для приема в бригаду поваров, но слишком яркий для претендентки в простые официантки. Что ж, она поработала в ресторанах с именем, но скромных размеров, а теперь хотела изучить, как все устроено в крупном заведении.
Ничто не выдавало ее волнения, когда раздался звонок — сигнал на выход. Она схватила две порции морского языка в кляре, две тарелки с говяжьим филе и ринулась с ними в тамбур. Выбежать в зал, подать блюда, пока они не остыли, вернуться в кухню, и так весь вечер — для этого требовалась спортивная форма, отменное чувство равновесия и умение действовать на опережение. Шарахнешься в сторону, чтобы не столкнуться с другим официантом, из числа неуклюжих, — и звон разбитой посуды прозвучит реквиемом по твоему плану.
В сжатой левой ладони она прятала пластмассовую пипетку. Легкое нажатие, пара капель концентрата без вкуса и запаха в одну из тарелок с морским языком… Она тренировалась дома, снуя между кухней и гостиной с полными руками, как в тот вечер. Научилась вилять бедрами, чтобы миновать преграды, прятать пипетку между мизинцем и безымянным пальцем, потом — в рукаве. Она репетировала свой фокус утро за утром, пока не довела мастерство до совершенства. Примерно в полночь, часа через три после ужина, у главного комиссара Жабера начнутся судороги, потом тошнота, еще немного погодя страшная рвота, к утру он лишится сил и будет испытывать жжение при мочеиспускании.
Он обвинит ресторан в том, что его накормили испорченной рыбой. Поспешный вывод, еще одна ошибка на его счету, думала Анна, причем не последняя. Доза не смертельная, но достаточная, чтобы он сильно захворал.
Главный комиссар Жабер не отвечал расхожему представлению о начальнике полиции. Поджарый, с выступающими челюстями, прямым тонким носом и глубоко посажеными глазами, он не имел пристрастия к выпивке, не курил и был не более продажен, чем другие. Его пороки исчерпывались чревоугодием и вульгарностью, причем по части последней мало кто мог с ним сравниться.
Ресторан «У трех кузенов» был обязательной остановкой для туристов, которых метрдотель всегда сажал на втором этаже. Вальтер превратился в физиономиста. К завсегдатаям он всегда обращался по фамилии и заискивающим тоном, так же щедро расточая комплименты, как другие льют шампанское, и не жалея пены, благо что она ничего не стоит.
Комиссар Жабер распоряжался здесь как у себя дома, как почти по всему городу, и даже имел собственный столик. Любитель неуместных жестов, он с наслаждением позволял себе мелкие низости, подобно многим персонам при власти, воображающим, что им все позволено. Всякий раз, приходя ужинать (и никогда не платя по счету), комиссар Жабер гладил официанток по ягодицам и шептал им сальности, когда они наклонялись к столику, принеся его заказ.
С первых же дней работы здесь Анна как новенькая должна была обслуживать его столик. Другие официантки завалили ее советами: не пересекаться с ним взглядом, не тянуть с заказом, отвечать только на вопросы по меню и ни на секунду не задерживаться у его столика. Жабер был неприкосновенен, зато сам позволял себе касаться кого угодно и когда ему заблагорассудится. Он дал ей понять, что ей некуда деваться, остается забыть про самолюбие и проглатывать любое унижение. Но никто ее не предупреждал, что комиссар Жабер, быстро положивший на нее глаз, надумает поджидать ее после конца ее смены в своей машине, спрятанной за поворотом.
Это произошло месяц назад, примерно в полночь. Она выносила мусор, когда Жабер на нее набросился. Он прижал ее к мусорному баку, попробовал поцеловать ей грудь и отвесил пощечину, когда она, обороняясь, оцарапала ему щеку. Если бы су-шеф не выскочил на ее крик в тот момент, когда Жабер запустил одну руку Анне под юбку, другой стянул с нее трусики и уже начал ее насиловать, то мерзавец не остановился бы. Но су-шеф Хосе пригрозил ему мясницким ножом и сопроводил угрозу таким выразительным взглядом, что даже всесильный Жабер был вынужден одуматься. Он заулыбался и, видя, что у су-шефа налились кровью глаза и вообще он настроен решительно, пошел на попятный: «Да ладно, я многовато выпил, ничего такого, я так, смеха ради. Не наделай глупостей, а то пожалеешь. Будем считать, что ничего не случилось, совсем ничего, так, порезвились без всяких последствий. Никому не нужны неприятности, ни тебе, ни мадемуазель».
Жабер высоко поднял воротник пальто, подражая сыщикам с киноэкрана, которыми восхищался и которым в подметки не годился. Жабер родился дрянью, стал дрянным полицейским и всю жизнь прожил дрянным человеком.
Анна, опираясь на Хосе, вернулась в ресторан в растрепанных чувствах, с оторванной бретелькой фартука, алым следом пятерни на щеке, с болью в затылке и в животе. Оба были согласны без слов, что слово жертвы ничего не будет весить в сравнении со словом обидчика. Обвинять комиссара полиции значило бы дополнительно унизиться, рисковать и жить в страхе. Осознание своего бессилия усугубляло боль. Хосе налил ей большой бокал ликера и велел залпом опрокинуть, ничем не закусывая. Потом вызвал для нее такси и сразу расплатился с таксистом. Анне было предложено несколько дней отдохнуть, но она уже назавтра явилась на работу, как если бы ничего не случилось. Они с су-шефом переглянулись, и оба поняли: действительно, ничего не случилось. Просто у Анны, наделенной, в дополнение к другим ее многочисленным качествам, злопамятством и находчивостью, появился новый повод пустить в ход свое недюжинное воображение.
Спустя месяцы после изнасилования Жабер, вернувшись домой, стал корчиться от судорог и всю ночь провел в обнимку с унитазом. План Анны сработал так, как было задумано, но с одной оговоркой. В полдень следующего дня главный комиссар, которому становилось все хуже, дополз до телефона и вызвал скорую. Его отвезли в больницу, взяли анализы — и не пришли к твердому заключению. После появления первых симптомов прошло уже двенадцать часов, и определить, чем он отравился, стало невозможно. Диагноз гласил «сильное пищевое отравление», тем не менее Жабер, вопреки ожиданиям Анны, в этот раз не смог сделать поспешных выводов.
Сразу после больницы он поехал в центральный комиссариат и приказал двум полицейским в штатском без промедления доставить к нему су-шефа «Трех кузенов». При виде Хосе Жабер, превозмогая дурноту, хищно осклабился: настал миг реванша. Он пообещал подвергнуть заведение суровой санитарной проверке и применить жесткие санкции, вплоть до закрытия, если су-шеф не признается в недосмотре и сам немедленно не уволится. Хосе хранил невозмутимость: вся рыба, подаваемая в его ресторане, поставлялась тем же утром. Он спросил комиссара, есть ли у него доказательства обвинений и, не дожидаясь ответа, ушел.
К счастью для ресторана «У трех кузенов», расследование не получило продолжения из-за череды ошибок. Первую по счету допустил обследовавший Жабера врач-интерн: поставь он верный диагноз и проведи со всей оперативностью правильное лечение, больной, вполне возможно, выздоровел бы. Но того и другого не произошло, и уже вечером у Жабера разыгралась головная боль, он не мог подняться с постели, ужасно мерз и дрожал, а потом и подавно забился в конвульсиях.
Вторую ошибку, уже немалую, хоть и невольную, допустила Анна, не разобравшаяся в химии грибов. Смертельная доза бледных поганок составляет 30 граммов, а галерина окаймленная, которую часто путают с летним опенком, токсичнее их в шесть раз, и смертельная доза ее отвара, приготовленного Анной, была равна как раз тем самым трем каплям.
К счастью для Анны, у Жабера было слишком много врагов, чтобы в убийстве додумались заподозрить морской язык.
Спустя еще день, когда пресса сообщила о предстоящих похоронах главного комиссара, Хосе дождался Анну у гардероба. Они взглянули друг на друга и опять пришли к молчаливому согласию: ничего не произошло. И все же Анна сдала свой фартук и ушла.
У нее не было иного намерения, кроме как добиться справедливости, заставить Жабера пережить несколько неприятных минут. Отправлять его на тот свет они не собиралась.
В тот осенний день Анна сложила свою одежду в большой чемодан. Она поужинала у себя в кухне в обществе книги и посвятила остаток вечера подготовке дома к длительному сну: накрыла мебель простынями, перекрыла воду и газ, закрыла ставни. Ее домик с фасадом из ноздреватого известняка и видом на железнодорожные пути был довольно неказист, но она любила его и собиралась еще долго оплачивать взятый на его покупку кредит. У нее щемило сердце от необходимости уезжать, не зная, когда сможет вернуться.
Следующим утром она улетела в Канаду, где нашла место су-шефа в престижном квебекском ресторане. Она решила работать там, пока не отложит достаточно денег на осуществление своей мечты. Если все утихнет, то есть если следствие по делу о смерти Жабера не выйдет на нее, она вернется и откроет собственный ресторан.
А пока что она дала себе слово больше ничего не готовить из грибов.
4Тайник
Митч умел мастерить. Любознательный по натуре, он с детства, наблюдая за родителями, стал рукастым. Его отец ремонтировал по выходным в мастерской на чердаке разный выброшенный другими хлам: лампы, старые книжные шкафы, столы и кривоногие стулья. Его мать тоже чинила все, что выходило из строя в их старом доме.
Мастерить, стряпать, копаться в саду, даже шить — все это было у него в крови.
Аварийная электропроводка в секретной комнате, замотанная там и сям изолентой, и разваливающиеся выключатели выглядели слишком опасно и грозили пожаром. Первым делом Митч протянул новые провода и заменил подслеповатые лампочки на потолке. Подсоединив всю проводку к счетчику, он вкрутил свечу.
При ярком свете помещение выглядело еще просторнее. Под слоем пыли обнаружился паркет из каштана в приличном состоянии и приемлемая мебель, тоже вся в пыли. Перед стойкой стояло шесть табуретов, а еще здесь было два диванчика, клубные кресла, три стола с шестью стульями каждый, старый открытый сундук и — это интересовало Митча больше всего в связи с проектом, который он вынашивал, — тянувшиеся вдоль стен полки. Внимательно все это рассматривая, он понял две вещи. Во-первых, отсюда сбежали второпях. Об этом свидетельствовали оставшиеся на стойке стаканы, раскиданные по столикам карты, брошенные игральные кости, блокноты с записями набранных в играх баллов и запах прошлого с примесью запахов старой древесины, кожи и солода. И во-вторых, здесь не только перепродавали краденое, здесь действовал еще и игорный дом.
Митча не волновал объем работ для приведения всего этого в порядок. Ожидаемый результат открывал перед ним новые перспективы.
Два месяца после этого события он каждый день приезжал сюда первым поездом, чтобы успеть поработать до открытия магазина. С полудня до 14:40 металлическая штора на его витрине была опущена, он трудился в подвале и после вечернего закрытия, бывало, даже ночевал там, на тщательно вычищенном кожаном диванчике. Каждый свободный момент он использовал, чтобы переставлять мебель, натирать паркет, подметать, возвращать блеск цинку стойки, развешивать светильники, приводить в порядок ковры.
Последнюю неделю из этих восьми он завершил вконец разбитым, раздавленным усталостью. Когда все пришло в соответствие с его вкусом, он спустил вниз четыреста тридцать семь томов запрещенных книг, которые у него были, не досчитавшись всего одной.
Как-то раз в воскресенье, перед самой полуночью, рассортировав все это богатство по авторам в алфавитном порядке, он упал в кресло с рюмкой контрабандного виски из бара, чтобы отпраздновать завершение работ.
Все было готово, совсем скоро Митч собирался открыть подпольный книжный магазин, куда будут допущены только заслуживающие доверия покупатели.
Наутро он возвращался домой в изрядном похмелье. Ночь он провел почти без сна, взбудораженный поиском ответа на вопрос: как разобраться, кто достоин доверия, кто нет, что станет доказательством, что никто из клиентов подпольного магазина его не предаст? Он сварил кофе, но забыл чашку на столе гостиной, машинально забрел в спальню — и рухнул на кровать.
Он очухался уже в вечерних сумерках, с затуманенной головой и сильной потребностью в глотке свежего воздуха. Захватил с собой сумку, чтоб купить съестного — в холодильнике мышь повесилась, — и покинул квартиру.
Соседей по дому теперь оставалось немного, остававшиеся как раз возвращались с работы. Лифт давно не работал, с лестницы доносились шаги и голоса. На лестничной площадке второго этажа Митч столкнулся с Горштейном. Он всегда считал его не то венгром, не то поляком, не то румыном, но не удосуживался узнать точнее. То ли Горштейн пребывал в состоянии постоянного психологического дискомфорта, то ли просто не понимал ни слова из того, что ему говорили: он закатывался хохотом при каждом «здравствуйте», «до свидания» и «как поживаете?» Митча, ставя преграду любой попытке завязать с ним разговор. В этот раз он в кои-то веки не засмеялся, а состроил страшную гримасу, как будто разразилась мировая катастрофа. Сделав над собой сверхчеловеческое усилие, он приподнял руку, показал наручные часы и постучал указательным пальцем по циферблату, после чего покачал головой сначала слева направо, потом справа налево, что на общечеловеческом языке означало, что дела плохи и что поздно что-либо предпринимать. Митч узнал смысл этого послания от начальника своего отца, когда тот позвонил им в дверь. Сообщив о случившемся в типографии несчастье, тот точно так же покачал головой — слева направо, справа налево.
Правда, в случае Горштейна причина была не настолько прискорбна: просто, увидев сумку Митча, он попытался ему объяснить, что продовольственная лавка в этот час уже закрыта. Митч даже понял соседа, ибо тот достал из своей кошелки батон, который успел купить, энергично разломил его надвое и половину отдал ему; Митч получил от него также кусок сыра и яблоко. Дружески похлопав его по плечу, сосед с довольным видом спасителя исчез за своей дверью, не дожидаясь благодарности.
Митч отправился на прогулку с куском хлеба в одной руке, бруском сыра в другой и с яблоком в кармане.
Гораздо позже, сидя на своей кухоньке, он сооружал себе сандвич, размышляя о том, что языковой барьер ничуть не мешает заводить друзей. Эта нечаянная встреча стала еще и источником волшебной находки. Митч принялся думать о словах, от которых он испытывал особенное удовольствие, встречая в книгах, об их потрясающей ясности и о том, как они помогают видеть нюансы. Например, закон HB 1467 запрещал книготорговцам продавать запрещенные книги, библиотекарям — давать их читать, но в нем не было — а он специально перечитал его строчка за строчкой — никакого упоминания о предоставлении книг в аренду.
В тот вечер Митч уснул сном праведника, таким счастливым, каким не бывал уже давно.
Следующим утром, еще до 8 часов, металлическая штора поползла вверх, впустив в магазин дневной свет. Покупатели нечасто наведывались сюда до 10 часов утра, если не считать нескольких школьников и студентов, забегавших за учебными принадлежностями, и еще более редких субъектов, продолжавших читать журналы. После первого избрания губернатора и закрытия оппозиционных изданий сохранилась всего одна газета, принадлежавшая богатейшему бизнесмену, близкому к власти. Статьи в его Le Phare расхваливали действия правительства и критиковали дальние страны; еще там печатались отзывы читателей, многочисленные сообщения о происшествиях, анонсы культурных событий и недельные метеопрогнозы.
Митч занимался привычными делами: вскрывал коробки, передвигал тумбы с книгами, возвращался за прилавок, чтобы справиться с перечнем заказов, но, даже делая все возможное, чтобы не сознаваться себе в этом, думал только об одном: как скрыть от властей запретные книги и кого к ним подпустить. В конце концов он пришел к выводу, что лучше всего будет довериться собственному чутью. Он занимался этим ремеслом достаточно давно, чтобы научиться понимать, с каким читателем имеет дело. Но что до их предпочтений в чтении и склонностей… Левые они у них, вытекающие из восхищения Альбером Камю, революционные, питаемые Карлом Марксом, или гуманистические, судя по любви к Ромену Гари?
Дверь магазина толкнула женщина. Волосы у нее были собраны и сколоты на затылке, черный элегантный плащ до колен туго стянут на талии, закатанные до локтя рукава открывали изящные, но определенно не чуждавшиеся работы руки. Поставив на пол чемодан, женщина стала прохаживаться между тумбами, брать и класть на место книги.
То ли она не замечала Митча, то ли намеренно избегала смотреть в его сторону. Он внимательно следил за ней — был уверен, что раньше ее не видел, и никак не мог понять, достойна ли она доверия.
Незнакомка, заглянувшая с утра пораньше в его книжный магазин, могла оказаться агентом службы безопасности, готовящим ему ловушку. Митч полагал, что все, кто занят применением паршивых законов, испорчены и безнадежны, но не позволял себе ударяться в паранойю; он склонялся к тому, что женщина спасается у него от дождя и это удобный случай проверить свое чутье.
Она листала поэтический сборник и вздрогнула, когда он к ней обратился.
— Я задумалась и не заметила вас, — сказала она, объясняя, почему не поздоровалась с хозяином магазина, когда вошла.
— Эта книга — результат придирчивого отсева, — сказал он, имея в виду заинтересовавший ее сборник. — Даже не сомневайтесь, это последний экземпляр, не уверен, что он долго здесь пролежит.
Покупательница как будто не уловила смысла сказанного им, пришлось объяснять, что автор, Рассел Бэнкс, — бунтарь, фантазер, видящий все трещины общества и посягательства плутократов на демократические порядки.
— Это не совсем то, что я ищу, — возразила она.
— Что именно вы ищете?
— Понятия не имею. Что-нибудь для длительной поездки.
— Путеводитель? Куда отправляетесь?
— Нет, не путеводитель, скорее, то, что послужит доброжелательным сопровождением в пути.
Митчу понравился ее выбор слов, и он взял с соседней тумбы роман Харуки Мураками «1Q84».
— Вот! И позволю себе дать вам доброжелательный совет: чтобы сполна оценить эту книгу, читайте ее медленно.
— Я не глотаю книги, и вообще я читаю немного, — призналась она. — Вечно не хватает времени. Здесь я оказалась почти случайно. Приехала на вокзал и узнала, что вылет моего самолета задерживается, вот и решила побродить по городу, не очень люблю аэропорты.
Она неуверенно расстегнула сумочку, заплатила за книгу, поблагодарила Митча, взяла свой чемодан и вышла, не оглянувшись.
Митч наблюдал, как она шагает под мелким дождем, явно считая выше своего достоинства обращать внимание на такую пустяковую помеху, и гадал, в какие края она возьмет с собой Аомамэ и Тенго.
В ближайшее воскресенье Митч решил проведать мать.
Обустройство подпольной книжной лавки так его увлекло, что он испытывал чувство вины из-за того, что слишком долго пренебрегал сыновьим долгом. Он с пересадкой доехал до маленькой пригородной станции и оттуда еще полчаса шел пешком до «Резиденции в шиповнике», где мать жила четыре года. За пышным названием скрывалось скромное заведение для людей, уже не знавших, кто они такие и где находятся. На то, чтобы обеспечить там матери максимум комфорта, Митч тратил львиную долю сбережений. В его детстве и юности у них с матерью были нежные, близкие отношения, но после гибели отца многое изменилось, казалось, что у сына частично отняли и мать. Ее переезд на юг страны отдалил их друг от друга, а потом ей стала отказывать память.
Навещая мать, он всегда привозил ей пирог, который она пекла по утрам в воскресенье в его детстве. Она с удовольствием его ела, то и дело улыбаясь, словно доказывая сыну, что кое-что еще знает. Но от месяца к месяцу эта улыбка все больше означала лишь благодарность незнакомцу, балующему ее вкусным гостинцем.
