Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Больше чем книга
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2022
Французский писатель Луи Буссенар — автор многочисленных приключенческих романов, переведенных на два десятка языков мира и не уступающих лучшим произведениям Жюля Верна. Их отличительные черты: богатство фантазии, чувство юмора, романтика далеких странствий и обширный научный материал. В настоящее издание вошли два знаменитых романа о похождениях юного француза Жана Грандье и его верных друзей в Северной Америке в эпоху «золотой лихорадки» и в Южной Африке в период Англо-бурской войны. Невероятные приключения сочетаются здесь с историческими фактами, увлекательный сюжет — с правдоподобной картиной экзотических стран, будь то занесенный снегом Клондайк или раскаленная под солнцем Республика Трансвааль. Для настоящего издания роман «Ледяной ад» был переведен заново, а перевод романа «Капитан Сорви-голова» сверен с подлинником и отредактирован с восстановлением пропущенных ранее фрагментов. Книга сопровождается обширным комментарием. Также в томе воспроизведен комплект классических гравюр французских художников Шарля Клериса и Мариуса Льеже, дополненный цветными иллюстрациями из французских газет рубежа XIX и XX веков.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 806
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Перевод с французского Алексея Лущанова, Константина Полевого
Иллюстрации Мариуса Льеже, Шарля Клериса
Оформление обложки Егора Саламашенко
Буссенар Л.Ледяной ад ; Капитан Сорви-голова : романы / Луи Буссенар ; пер. с фр. А. Лущанова, К. Полевого. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2022.
ISBN 978-5-389-21899-4
12+
Французский писатель Луи Буссенар — автор многочисленных приключенческих романов, переведенных на два десятка языков мира и не уступающих лучшим произведениям Жюля Верна. Их отличительные черты: богатство фантазии, чувство юмора, романтика далеких странствий и обширный научный материал.
В настоящее издание вошли два знаменитых романа о похождениях юного француза Жана Грандье и его верных друзей в Северной Америке в эпоху «золотой лихорадки» и в Южной Африке в период Англо-бурской войны. Невероятные приключения сочетаются здесь с историческими фактами, увлекательный сюжет — с правдоподобной картиной экзотических стран, будь то занесенный снегом Клондайк или раскаленная под солнцем Республика Трансвааль.
Для настоящего издания роман «Ледяной ад» был переведен заново, а перевод романа «Капитан Сорви-голова» сверен с подлинником и отредактирован с восстановлением пропущенных ранее фрагментов. Книга сопровождается обширным комментарием. Также в томе воспроизведен комплект классических гравюр французских художников Шарля Клериса и Мариуса Льеже, дополненный цветными иллюстрациями из французских газет рубежа XIX и XX веков.
© А. А. Лущанов, перевод, 2022© Е. В. Трепетова, комментарии, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Часть перваяПРЕСТУПЛЕНИЕ В МЕЗОН-ЛАФФИТЕ
Глава I
Разительный контраст. — Загадочное письмо. — Шантаж. — Пятьдесят тысяч франков или смерть. — Полицейский. — «Княгиня ожидает». — Неудавшаяся слежка. — Дьявольская ловкость. — Лошадь без всадника. — Последняя угроза. — Убитый человек. — «Красная звезда». — Самоубийство
Первые апрельские ласточки весело гоняются друг за другом с радостными криками, хаотично расчерчивая небесную лазурь, в которой купается чудесное весеннее солнце.
Раскрываются первые весенние почки, набухшие соками, появляются первые бутоны цветов, и в теплом воздухе разливается тонкий и нежный аромат новой весны...
Как хорошо жить на свете!
А еще лучше — жить здесь, в двух шагах от великолепного Сен-Жерменского леса1, в одной из роскошных вилл, что стоят вдоль дороги, ведущей из Мезон-Лаффита2 к старинным королевским охотничьим угодьям.
Несколько парижан, истосковавшихся по дачной жизни, с радостью сбежали от суматохи большого города и счастливо наслаждались поэтическим пробуждением природы. Среди них была и семья Грандье, которая вот уже две недели как поселилась на вилле «Кармен».
На календаре было 25 апреля, часы показывали восемь утра.
Глава семьи, высокий красивый мужчина лет сорока пяти, без шляпы, с испариной на лбу и мертвенно-бледным лицом, нервно мерил шагами большой кабинет с видом на лужайки, рощицы и аллеи тщательно ухоженного английского сада.
На маленьком столике остывала чашка чая, к которой он даже не прикоснулся.
Мужчина тяжело вздыхал, бормотал что-то бессвязное, стискивал зубы и заламывал руки. Очевидно, он был страшно взволнован, и волнение это все возрастало.
В дверь негромко постучали.
— Войдите!
На пороге со словами «Ваша почта, месье!» появился слуга, держа поднос, на котором лежали газеты, письма и журналы.
— Хорошо, Жермен, спасибо.
Едва слуга вышел из комнаты, хозяин бросился к подносу и принялся лихорадочно рыться в ворохе корреспонденции, пока не обнаружил плотный квадратный конверт из грубой бумаги кремового цвета, на котором красовалась печать в виде красной пятиконечной звезды.
Мужчина сдавленно захрипел, побледнел еще сильнее, его руки задрожали. Охваченный ужасом, он пробормотал прерывающимся голосом:
— Красная звезда!.. Все, мне конец... это седьмое... последнее...
Он с трепетом вскрыл конверт и обнаружил письмо, тоже помеченное красной звездой. Он уставился на буквы вытаращенными от страха глазами, во власти той непобедимой силы, что толкает к пропасти человека, у которого закружилась голова.
После нескольких секунд мучительной тишины он, поминутно запинаясь, прерывистым голосом проговорил:
— Деньги!.. Они хотят денег, огромную сумму... А я разорен, одолжить негде. Вся эта роскошь только напоказ... Но они не желают верить, угрожают убить моих детей! Обожаемых детей, которых до сей поры отцовская любовь хранила от всех бед! И теперь они их убьют, зарежут обоих, если я не достану денег, сегодня последний срок... Я бы отдал свою жизнь по кусочку, всю кровь до последней капли... Но у меня нет денег, больше ни гроша... Сколько я ни пытался их раздобыть, это лишь уничтожило доверие ко мне, ускорило мое разорение... Вот так! Я был добр, честен, доверчив и теперь расплачиваюсь за это!
Из соседней комнаты послышался радостный шум: сквозь приоткрытое окно донеслись несколько фортепианных аккордов и веселое пение.
В саду раздавались трели малиновок, зябликов и соловьев. Бабочки порхали над первыми цветами, опьяняясь нектаром. Царившее повсюду очарование представляло такой убийственный контраст с отчаянием мужчины, что он не смог сдержать подступивших к горлу рыданий. Но через минуту, устыдившись собственной слабости и желая одолеть ее во что бы то ни стало, он глубоко вздохнул и сказал себе вполголоса:
— Надо с этим покончить.
И, не давая себе времени на раздумья, он порывисто нажал на кнопку электрического звонка.
Слуга явился мгновенно.
— Тот человек здесь? — спросил господин Грандье.
— Да, он ждет уже добрую четверть часа.
— Пригласите его немедленно!
В кабинет вошел молодой человек среднего роста, скромно одетый, с живым пытливым взглядом и смышленым лицом.
— Это вас прислали из префектуры полиции?3 — взволнованно спросил господин Грандье после короткого обмена приветствиями.
— Да, месье.
— Что же вы так долго? Если бы вы только знали! Я ждал вас, как смертельно больной ждет врача.
— Я был на задании и, как только получил депешу, немедленно поспешил к вам, даже не заехав домой.
— Вы спасете меня!
— Сделаю все, что в моих силах. Должен, однако, предупредить вас, что меня прикомандировали к вам неофициально... в порядке помощи версальской прокуратуре, поскольку здесь мы уже не на территории департамента Сены.
— Но сможете ли вы мне помочь?
— Вскоре вы увидите меня за работой. Кроме того, со мной двое товарищей на всякий случай. Но для начала не могли бы вы посвятить меня в обстоятельства дела?
— Прочтите это письмо, и вы узнаете все.
Агент взял письмо, понюхал его, осмотрел бумагу, изучил почерк и прочитал вполголоса:
Месье, я пишу вам в седьмой и в последний раз.
В седьмой и в последний раз я вам повторяю: вы богаты, а мне нужны деньги. Я приставляю к вашему виску это письмо, как пистолет, и говорю вам: кошелек или жизнь! Пятьдесят тысяч франков — или я убью вас, но сначала прикончу одного за другим всех членов вашей семьи.
Мне нужны эти пятьдесят тысяч франков, чтобы попытать счастья в Клондайке, в знаменитых золотых краях, где люди действия становятся миллионерами за несколько недель.
И вы вручите мне их сегодня же.
Я дал вам неделю, чтобы собрать всю сумму, и этого, при вашем общественном положении, должно быть более чем достаточно.
Не стоит пытаться меня обмануть или ускользнуть от меня. Я принял все предосторожности, я знаю обо всем, что вы делали в течение этой недели поминутно, так что вы полностью в моей власти.
Мне известно, что вы дважды были в прокуратуре Версаля и один раз в префектуре полиции. Ваш дом охраняется днем и ночью, что, впрочем, верх глупости, когда имеешь дело с человеком моего полета.
Но хватит болтать! У вас должны быть пятьдесят тысяч франков, у вас они есть, так что сегодня вы передадите мне всю сумму.
Вы положите деньги в пакет и ровно в полдень будете у ворот, ведущих в лес. В указанное время в десяти шагах от въезда дорогу перейдет мужчина, одетый в коричневую ливрею. Вы скажете ему, что вы месье Грандье. Он ответит: «Княгиня ожидает». Вы передадите ему сверток — выкуп за себя и за вашу семью.
Возможно, вы прикажете задержать его. Это будет глупо, поскольку этот человек — не мой сообщник, он даже не понимает своей роли. Это просто подручный, убежденный в том, что доставляет политическую корреспонденцию.
Чтобы окончательно прояснить ситуацию, должен вас уведомить, что если вы посмеете предать меня, то сегодня же ночью поблизости произойдет убийство.
Я сделаю это лишь для того, чтобы показать вам, что пойду на все и что для меня убить человека — все равно что раздавить улитку.
Да, я убью этой ночью кого-нибудь из местных жителей. И чтоб вы знали, что это именно моих рук дело, у него будет перерезано горло от уха до уха, а на левом виске я вырежу ножом мою эмблему — красную звезду.
Умному моих слов достаточно!
— Ну, что вы на это скажете? — произнес несчастный Грандье, тяжело дыша.
— Я бы сказал, что все сводится к простому шантажу, — важно ответил агент.
— Но все эти страшные угрозы... он повторяет их каждый день, вот уже целую неделю.
— Все эти красные звезды, бумага необычного формата, слишком сильные слова в письме, которые явно не вяжутся с его целью, — это чересчур. Шантаж и театральщина! Будьте уверены, месье, мое чутье подсказывает, что вы имеете дело с обычным мошенником, которого мы непременно схватим... Вот и все, что я могу вам сказать.
— Будьте осторожны! А если все же...
— Я за все отвечаю, никто никого не убьет, поскольку, посудите сами, кто ж убивает по заказу, крича об этом за двенадцать часов до дела?
— Что же мне делать?
— Доверьтесь мне, положите в конверт пятьдесят фальшивых купюр и отправляйтесь на свидание с человеком в ливрее ровно в полдень. Остальным займусь я.
Уверенность полицейского передалась Грандье, он словно заново родился.
Агент продолжил:
— Уже девять часов, я как раз успею переодеться и дам инструкции моим помощникам. Мы проследим за негодяями, они от нас не уйдут.
— Вы уж постарайтесь, ибо я доверяю вам свою жизнь.
— И вы совершенно правы, потому что мы втроем спасем вас, это так же верно, как то, что меня зовут Жерве.
С этими словами полицейский покинул комнату, явно уверенный в успехе.
В условленный час месье Грандье был у въезда в лес, тщетно пытаясь обнаружить агента. Но заметил лишь некоего господина верхом на лошади, который изучал или делал вид, что внимательно изучает карту леса.
Ему вдруг показалось, что всадник незаметно подмигнул ему, и тут месье Грандье скорее угадал, чем признал, в нем полицейского, совершенно неузнаваемого в этом новом, мастерски воплощенном обличье.
В нескольких метрах от него работяга-бочар в куртке и фартуке пил свой стаканчик у винного погребка, где остановился также служащий железной дороги с небольшим пакетом под мышкой, похожим на бандероль.
Все трое, впрочем, выглядели совершенно посторонними друг другу людьми.
С бьющимся сердцем Грандье услышал первый удар колокола, возвещающий полдень.
Он вошел в ворота, ведущие в лес, и увидел человека в ливрее, переходившего дорогу. Подойдя к нему с пакетом, выставленным напоказ, Грандье произнес, стараясь, чтобы его слова звучали твердо:
— Я месье Грандье.
— Прекрасно! Княгиня ожидает! — ответил тот.
Без лишних слов Грандье передал ему пакет и повернулся. Человек в ливрее вежливо поклонился, сунул пакет в карман и продолжил свой путь через лес.
Всадник с совершенно естественным видом сложил карту и очень ловко обогнал таинственного посланника. Известный способ, оригинальный, но очень надежный: если нужно проследить за кем-нибудь — лучше находиться впереди него.
Железнодорожник и бочар следовали за ним поодаль, изображая праздных гуляк, а на самом деле готовые броситься на незнакомца в любой момент.
Тот неспешно двигался вперед, с беспечным видом человека, уверенного в собственной совести и в завтрашнем дне. Таким образом он прошел около трехсот метров до места, где две дороги пересекались под прямым углом. На одной из них стоял лесник, держа под уздцы оседланную лошадь.
Человек в ливрее остановился, обменялся парой коротких фраз с лесником, взял у него поводья, затем вскочил в седло, пришпорил коня и помчался во весь опор.
Агент полиции Жерве инстинктивно разгадал этот дерзкий ход. Пока его помощники, железнодорожник и рабочий, обескураженно застыли на месте, он мгновенно развернул лошадь и, послав ее в карьер, бросился в погоню.
Жерве прекрасно держался в седле, к тому же под ним была превосходная лошадь, и ему удалось сократить дистанцию и не дать злоумышленнику вырваться вперед. Во время скачки он говорил себе: «Этот мерзавец от меня не уйдет! Шелкопряд и Мотылек выследят лесника и узнают, что у него за душой... все будет хорошо».
Мотыльком и Шелкопрядом звали двух агентов, переодетых рабочим и железнодорожником. Действуя слаженно, они не отставали от сторожа, который выглядел, по их мнению, крайне подозрительно, и не спускали с него глаз.
Последний, ни разу не обернувшись, вышел на широкую тропу вдоль одной из изгородей, какими отделяют частные охотничьи владения. Агенты говорили себе, что он ни за что от них не скроется.
Через десять минут лесной сторож оказался перед небольшой железной дверью, из тех, что были устроены в сплошном палисаде то тут, то там. Он остановился, мгновенно вставил ключ в замок, отпер калитку, скользнул в проем, закрыл дверь и исчез в зарослях.
Все это заняло не больше десяти секунд. Изумленные агенты налетели на запертую дверь, о которой прежде даже не подозревали.
— Нас провели! — воскликнул бочар.
— Еще как! — вторил ему железнодорожник. — Ничего, Жерве своего не упустит.
— Проклятье! Слежка провалилась, теперь нам понадобится время, чтобы установить всех здешних сторожей и найти того, который только что выскользнул у нас из рук, словно рыба.
— Только вот я подозреваю, что он такой же лесник, как и я служащий Западной железной дороги.
— Я тоже! К счастью, у Жерве есть все, что надо, чтобы выследить и схватить этого проходимца.
— Но что нам теперь делать?
— На всякий случай пройдем вдоль изгороди до самого конца. Кто знает, куда это нас приведет?
Они прошагали так около получаса, пока наконец не вышли на лесную дорогу, тщательно ухоженную, но совершенно укромную.
— Нужно сориентироваться и понять, где мы, — сказал переодетый железнодорожником Мотылек, доставая из кармана карту леса.
Звук бешеного лошадиного галопа заставил их обоих вскинуть головы.
Прямо на них мчалась лошадь без всадника, с поводом, болтающимся вокруг шеи, стременами, бьющими по бокам, и грудью, покрытой пеной. Повинуясь инстинкту, они немедленно бросились к ней, перерезав ей путь, хватались за уздечку, за гриву, за храп, волочились по земле, оглушенные, но не разжимая хватки. После, как только агенты пришли в себя, они не смогли сдержать крик боли и ярости — в этом обезумевшем животном, которое они только что остановили едва ли не ценой собственной жизни, они узнали того самого коня, что Жерве, их начальник, взял для себя в местной конюшне три часа назад.
Господин Грандье был отчасти успокоен хладнокровием полицейского, чей образ действий, впрочем, любому внушил бы полное доверие. Он неплохо провел время после полудня, позабыв о тревогах, мучивших его всю неделю, и обрел некоторую надежду.
Он рано отправился в постель и впервые за неделю заснул крепким сном.
В шесть часов утра его разбудил шум голосов. Его лакей разговаривал с садовником, который также исполнял обязанности консьержа и жил в домике у ограды виллы.
— Говорю вам, месье Жермен, это письмо очень срочное, его надобно немедленно передать хозяину, иначе не миновать беды, как сказал тот, кто его только что принес и чуть звонок мне не вырвал.
— Полно, Жермен, подайте его сюда, — произнес Грандье, предчувствуя страшное.
Его сердце пронзило холодом — он только что заметил красную звезду, запечатавшую крепкий конверт из кремовой бумаги.
Он лихорадочно сорвал печать и прочел несколько строк, плясавших у него перед глазами, словно в книге заклинаний:
Вы меня обманули. И раз уж вам нужен труп, чтобы принудить вас к покорности, я, как и обещал вам, убил человека сегодня ночью. Отправляйтесь на улицу Сен-Николя, там вы увидите мертвеца с моей отметиной на левом виске.
Завтра в полдень вы передадите мои пятьдесят тысяч франков, иначе следующим будет ваш сын. Теперь вы знаете, что я держу свое слово!
Размахивая руками как одержимый, Грандье бросился одеваться со всей поспешностью, не понимая, что делает.
Бедняга, убитый злодеем на улице Сен-Николя... но правда ли это? Может быть, это последняя угроза? Отчаянная пустая похвальба преступника?
Грандье должен знать наверняка. Его влечет неодолимая сила, он покидает виллу... бежит по дороге с обезумевшим видом, с пеной у рта, с покрасневшими глазами...
Вот и улица Сен-Николя... Здесь суетятся люди, взволнованные и потрясенные, шумят, судачат, ходят взад-вперед... Обе створки ворот распахнуты настежь... Какая-то растрепанная женщина испускает душераздирающие крики... Во дворе суматоха и отчаяние.
Жандарм появляется как раз в тот момент, когда Грандье, не совсем понимая, что он делает и говорит, входит в дом, прохрипев срывающимся голосом:
— Я должен увидеть... тело!
Толпа расступается, он заходит в комнату, где рыдают люди, которых он даже не замечает.
В постели, на простынях, пропитанных красным, распростерт труп мужчины с открытыми глазами, истекший кровью.
Страшная зияющая рана рассекла его горло от уха до уха.
Похолодев от ужаса, не в силах противостоять неведомой силе, Грандье склонился над мертвым, застывшим лицом. Левый висок исполосован ножом — шрамы образуют звезду с пятью лучами.
— Красная звезда... — заикаясь, пробормотал несчастный еле слышно. — Значит, я тоже умру...
Он вышел из комнаты, расталкивая встречных, бегом вернулся на виллу «Кармен», запыхавшись, вошел в свой кабинет и запер дверь на двойной оборот ключа. Затем, без всяких размышлений и напрасных ожиданий, Грандье взял листок бумаги и написал на нем дрожащей рукой несколько строк:
Я совершенно разорен и лишен всякой надежды. Увы, я решительно не могу удовлетворить требования вымогателей, которые требуют денег, угрожая жизни моих близких. Я умираю и завещаю моим детям отомстить за меня.
Ш. Грандье
Перечитав написанное, он кивнул, открыл ящик стола, вынул из него револьвер, приставил дуло к виску и решительно, без малейших колебаний, спустил курок.
1Сен-Жерменский лес — дубово-буковая роща площадью 3500 гектаров, расположенная на территории коммуны Сен-Жермен-ан-Ле, в петле Сены примерно в 20 км к западу от Парижа. Лес издревле являлся излюбленным местом охоты французских королей. В целях борьбы с браконьерством с XVII века был постепенно обнесен каменной стеной с десятью монументальными воротами, запиравшимися на ночь. К лесу примыкают города Сен-Жермен-ан-Ле, Мезон-Лаффит, Ле-Мениль-ле-Руа, Ашер и Пуасси. После открытия железнодорожной ветки Париж-Сен-Лазар — Сен-Жермен в 1835 году лес стал широко популярен у жителей столицы как место отдыха.
2Мезон-Лаффит — коммуна в департаменте Ивелин, респектабельный пригород Парижа, расположенный примерно в 10 км к северо-востоку от Сен-Жермен-ан-Ле и в 18 км к северо-западу от французской столицы; станция на железнодорожной линии Париж-Сен-Лазар — Гавр. Город находится на левом берегу Сены, с запада опоясан Сен-Жерменским лесом. На момент действия романа население составляло около 6 тысяч человек. Главная достопримечательность — замок Мезон-Лаффит, шедевр гражданской архитектуры XVII века, построенный архитектором Франсуа Мансаром. Огромный парк, примыкавший к замку, был в XIX веке застроен частными виллами. Мезон-Лаффит известен также как «конный город», обладающий ипподромом с самой длинной прямой беговой дорожкой в Европе (2,2 км).
3Префектура полиции — учреждение, подчиняющееся министру внутренних дел и отвечающее за общественную безопасность Парижа и прилегающих к нему департаментов О-де-Сен, Сен-Сен-Дени и Валь-де-Марн (все четыре территории вплоть до 1968 года образовывали департамент Сены). Департамент Ивелин, где расположен Мезон-Лаффит, не относится к юрисдикции префектуры полиции.
Глава II
Два друга. — Ученый и репортер. — Поль Редон и Леон Фортен. — Как нынче убивают. — Кстати, о морских свинках. — Чудесное открытие. — Тайна золота. — Новый металл. — Леону Фортену во что бы то ни стало нужны пятьдесят тысяч франков, чтобы стать королем золота. — Арест
— Смотрите, кто пришел! Редон! Дружище Поль Редон, дражайший и великолепнейший!
— Да, собственной персоной, мой дорогой Фортен!.. Но что я вижу? Все окна нараспашку!
— Не могу устоять перед апрельским солнцем — на улице так тепло.
— Тепло, но не жарко. Ты же знаешь, что я, как правило, всегда мерзну. Мои меха в июне уже прославились на весь Париж.
— Да я уж вижу — ты закутан, как эскимос.
— Прошу, ни слова больше, иначе я начну чихать лишь от одной мысли об этом... Вид графина со льдом вызывает у меня насморк, а если я читаю про северный полюс, то могу отморозить руки!
— Садись же, если только найдешь куда.
— Да, в твоей лаборатории некоторый беспорядок.
— Спасибо на добром слове, стены моей хибары сейчас покраснеют от твоего комплимента. Лаборатория! Двенадцать квадратных футов физико-химико-физиологического бла-бла-барахла... Слишком много всякого хлама. И все же я здесь отлично развлекаюсь и отдыхаю от так называемой серьезной работы.
— Я только что узнал, что ты получил назначение лаборантом в Сорбонну. Рад за тебя!
— Ну да, я теперь мальчик на побегушках на курсе у папаши Метивье.
— Мои поздравления!
— Но для этого пришлось немало поднапрячься, а потом еще была жеребьевка. В конце концов, я выиграл, потому что моя фамилия Фортен, а это имя носит барометр4.
— Ты всегда и над всем смеешься.
— Еще бы! По-другому никак... Смех — это единственное мое богатство. Спасибо еще, что благодаря отцу мне было где приклонить голову и чем прокормиться, пока я неспешно добирался до университетской должности.
— Я думал, твой отец — богатый садовод.
— Садовод салатов, моркови и репы... если что и цветет в его саду, так это огурцы. Папа — добрый старый огородник, я люблю его всем сердцем, он многим пожертвовал ради того, чтобы я шел по своей стезе. Его заслуга тем более велика, что он ни аза не смыслит в науке и делает это лишь из любви к своему малышу. Но скажи мне, каким ветром тебя занесло в наши уединенные и мирные сельские края?
— Ветром? Скажи лучше: смерчем, тайфуном, — ответил Редон, довольный удачной игрой слов. — Я приехал вести расследование для газет, на которые я работаю.
— Расследование? Но чего?
— Я расследую убийство, которое произошло сегодня ночью в паре сотен метров отсюда.
Поль Редон был журналистом, точнее сказать, репортером, но репортером высшего класса, работающим в английской или даже американской манере. Он обладал особым даром добывать информацию и сочетал в себе выдающуюся профессиональную ловкость с проницательностью, на зависть любому полицейскому. Благодаря небольшому личному состоянию Редон сохранял независимость и работал только по собственному желанию и на кого ему хотелось, обеспечивая себе изрядный доход от продажи информации, за которую парижские газеты готовы были платить ему золотом.
Он был хорош собой, двадцати пяти или двадцати шести лет от роду, с темно-каштановой бородкой и волосами, смуглолицый, как креол, но голубоглазый, с острым, прозорливым и необыкновенно пытливым взглядом.
Искусный во всех телесных упражнениях, страстный спортсмен, ловкий, необыкновенно сильный, не робкого десятка, Поль между тем имел две оригинальные причуды. Он постоянно мерз, кутался в любое время года в шерсть и меха и был уверен в том, что страдает всеми хроническими болезнями, какие только можно вообразить.
По своему характеру это был человек прямой и честный до непреклонности. Притворяясь скептиком, он готов был смеяться над чем угодно, но был также способен увлечься великой идеей; циник снаружи, но с внезапными благородными порывами. Добавьте к этому несокрушимую энергию, которую едва ли можно заподозрить у человека, впадающего в ужас от сквозняков и всегда готового внимать любым рекламным объявлениям о новых чудодейственных средствах, в том числе и от несуществующих болезней.
Редон и Фортен познакомились еще в детстве в Сент-Барбе. Они были близкими друзьями во время учебы в знаменитом коллеже, и эта дружба сохранилась незапятнанной до зрелого возраста.
Леон Фортен был того же возраста, что и его приятель, но разительно отличался от него как морально, так и физически.
Это был высокий, крепкий молодой человек, с широкими плечами и грудью колесом, сплошными мускулами и силой атлета. Его красивый и энергичный профиль напоминал орлиные лица древних галлов, от которых он унаследовал большие глаза цвета морской волны, нос с горбинкой, алые губы и длинные рыжеватые усы со свисающими кончиками.
Сильный и смелый, как лев, спокойный до такой степени, что, даже если бы небо рухнуло на землю, он бы и бровью не повел, Фортен был так мягок и покладист, что его обожали все, кто был с ним знаком.
Если судить по внешности, можно было подумать, что это эпический герой, искатель необычайных приключений. Но подобное предположение было бы в корне ошибочным.
Леон Фортен, сын, внук и правнук, и так далее, до бесконечности, словом — близкий и дальний потомок французских вояк, воплотивший в себе их тип, был молодым и замечательным ученым.
Да, именно замечательным, оригинальным и, может быть, даже гениальным, чьи открытия, известные лишь отчасти, уже наделали много шума.
Вся его жизнь была сосредоточена только на работе. Работа без громких слов и рассуждений — вот что владело всем его существованием и доставляло ему минуты безграничной и благородной радости.
Когда его друг, вот так, с порога, без предупреждения, объявил об убийстве, о котором он даже не подозревал, Фортен резко вскинул голову и ответил:
— Преступление? здесь? Ну, это уже слишком...
— Скажи-ка лучше — невероятно. И даже поразительно! Я видел немало убийств за время моей карьеры репортера, но у всех, по крайней мере, был явный мотив, очевидная причина, что-то осязаемое...
— Тебе известно, кто жертва?
— Да, совершенно безобидный бедолага, небогатый, никаких врагов, убит по необъяснимой причине, можно даже сказать, из любви к искусству.
— Это странно, — прошептал Фортен задумчиво и печально. — как мало значит сегодня человеческая жизнь. Люди готовы резать и убивать друг друга без всякого повода так же легко, как отпускают оплеухи... да, есть типы, для которых пролить кровь себе подобных проще простого, как для меня — препарировать моих бедных морских свинок.
— Так ты все еще мучишь этих несчастных зверьков?
— Увы, да! Я только что открыл новый анестетик, он должен полностью вытеснить хлороформ. Больше сейчас ничего тебе не скажу. Но свинкам придется еще немного пострадать ради того, чтобы вскоре он мог облегчать страдания людей.
— Ну-ну, дружище-филантроп! А на этом столе что ты делаешь, скажи на милость? Вижу какие-то медные опилки.
— Медные? Да за кого ты меня принимаешь? Это чистое золото — все, что осталось от моей последней монеты в двадцать франков.
— Знаешь, я при деньгах. Если пятьдесят луидоров5 смогут осчастливить тебя...
— Пятьдесят луи? Это крохи... Пятьдесят тысяч франков, не меньше! Вот сколько мне нужно, и немедленно, ни сантимом меньше! О, если бы у меня было пятьдесят тысяч франков!
— И что бы ты сделал?
— Я мог бы применить на практике самое замечательное открытие нашего времени и за несколько месяцев стать королем золота!
— И зачем тебе это нужно?
— Ты глупец! Став богатым, я смогу жениться на мадемуазель Марте, а потом удовлетворять всем ее вкусам, всем капризам и фантазиям... Для начала купить замок...
— В Испании?
— Не имею ничего против Андалузии. Там жарко, и в нем найдется несколько комнат и для тебя. Потом я предложу мадемуазель Марте...
— Которая к тому времени уже станет мадам Фортен...
— Несомненно! Я предложу ей яхту водоизмещением в тысячу тонн, особняк на Елисейских полях, шале в Трувиле6, виллу в Ницце, собственный вагон-салон и много чего еще! Но у меня нет этих злосчастных пятидесяти тысяч франков, будь они пятьдесят тысяч раз прокляты, и это не дает мне покоя, сводит меня с ума, я на грани нервного срыва!
— Все так серьезно?
— Ну что ж! Посмотри сам и скажи мне, не должен ли первый попавшийся обладатель пятидесяти тысяч франков на коленях умолять меня принять эту жалкую, ничтожную сумму? Видишь этот металлический стержень?
— Похож на свинцовый.
— Это новый металл, который я только что открыл...
— Да неужели!
— Пока не придумал, как его назвать... Я обнаружил его, глубоко вдохновившись периодической таблицей великого русского химика Менделеева. Понимаешь меня?
— Едва ли!
— Ничего страшного! Объясню как-нибудь потом! А сейчас смотри!
— Ну и ну! Это просто чудо! Твой безымянный металл притягивает золото, как магнит — железо.
— Ну да... именно так: как магнит — железо. Он обладает, если можно так сказать, некоторым магнетизмом в отношении золота, очень интенсивным и невиданно чувствительным. Я провел множество экспериментов, и этот металл, мой металл, неизменно демонстрировал чрезвычайную тягу к золоту.
— Это и в самом деле чудесно!
— Даже больше, чем ты способен вообразить. Итак, я смешал в одну кучу железные, цинковые, серебряные, свинцовые, никелевые, платиновые и золотые опилки и приблизил к ним этот металл. И тотчас же произошла сортировка, мгновенный отбор... частицы золота, в отличие от всех прочих, прилипли к стержню из этого металла.
— В самом деле! Но как ты его назовешь?
— Пока я назвал его «икс», как Рентген свои знаменитые лучи.
— Значит, я буду его крестным отцом. И раз уж ты его создатель, я хочу дать ему твое имя. Мы назовем его «леон», постой-ка, нет... «Леониум», по-моему, подходящее название для металла.
— Великолепно, клянусь, спасибо тебе за это! Но поговорим серьезно. Ты можешь себе представить, какую выгоду сулит это необыкновенное свойство? Представим себе очень легкий стержень, простую иглу из моего металла...
— Да говори же: из леониума!
— Я еще не привык... Так вот, простая игла, очень подвижная, на алмазном основании, на свободном ходу, как стрелка компаса. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Продолжай!
— Так вот! Эта игла сможет реагировать на расстоянии нескольких десятков метров даже на незначительное количество золота. Она неизменно поворачивается к золоту, даже если перемещать его то вниз, то вверх или располагать за преградой, хотя бы и металлической.
— Это просто потрясающе!
— Поэтому я, с учетом всех обстоятельств, утверждаю, что владею секретом всех золотых залежей мира.
— С этим трудно поспорить.
— Взять, предположим, прииски Клондайка, расположенные, как тебе известно, на границе Аляски и Канады.
— Это там, где дьявольски холодно?
— Бывает, что столбик термометра опускается до сорока, сорока пяти и даже пятидесяти градусов ниже нуля.
— Да ты меня до пневмонии доведешь!
— Но там, под слоями вечной мерзлоты, спрятаны миллиарды! Это громадные, колоссальные, неисчерпаемые запасы золота всего мира! То, что шахтеры называют «мать золота», целые пласты, запечатанные в скалах и ледниках и надежно охраняемые лютым холодом... Возможно, их никто никогда не найдет.
— Напротив! Леониум... золотой компас! Твой металл с его чувствительностью к золоту — о, это так просто и чудесно! Эта игла, способная на расстоянии определить огромные месторождения золота, приведет прямо к огромному карману, о котором мечтают все золотоискатели Аляски!
— Так и есть, старина! Как я вижу, слова «Аляска», «Юкон», «Клондайк» больше не вызывают у тебя приступа дрожи.
— Клянусь тебе! Эта старая ледышка, которая еще шевелится под моей меховой пелериной, начинает согреваться!
— Стало быть, ты веришь в мое открытие?
— Верю до такой степени, что просто пылаю!
— Теперь ты понимаешь, зачем мне нужны пятьдесят тысяч франков! Я должен возобновить масштабные опыты по производству и очистке леониума; получить нужное количество чистого металла и, как только это будет сделано, организовать, под большим секретом, экспедицию в Клондайк.
— Это уж само собой разумеется.
— Можешь ли ты поверить, что я не смог найти ни единого су взаймы, чтобы завершить мое открытие, которое представляется тебе таким ясным и очевидным? Ах, эта тупость... невообразимая тупость богатых буржуа! В Америке, где деньги не прячут по-идиотски, как у нас, и не трясутся над мелочной рентой в три процента, я бы уже имел сто тысяч долларов! Я обращался к разумным, образованным людям, которые даже не захотели меня выслушать! Ты бы видел, как их корежило, когда они слышали о пятидесяти тысячах франков!
— Да, наша французская бережливость держится обеими руками за свою старую кубышку!
— Совершенно отчаявшись, я обратился к богатому промышленнику, месье Грандье, который живет на вилле «Кармен». Я считал его образованным человеком, другом прогресса, восприимчивым к оригинальным и благородным идеям. Он рассеянно выслушал меня, а затем, когда я попросил у него пятьдесят тысяч франков, мои единственные цель и утешение, он попросту выставил меня за дверь, заявив, что я сумасшедший. Мне кажется, что я взбрыкнул. Мы немного повздорили, и я ушел, с большим запозданием вспомнив, что он имел все мыслимые права на уважение с моей стороны.
— О чем ты говоришь? Какие еще права?
— Это маленький секрет. Ты узнаешь обо всем в свое время.
— Ну что ж, пусть даже этот Грандье имел глупость тебе отказать, уверяю тебя, пятьдесят тысяч франков найдутся, и очень скоро, иначе я буду не я!
Разговор друзей был прерван тяжелой поступью грубых сапог и бряцаньем шпор.
— Это здесь! — произнес резкий голос перед дверью маленькой импровизированной лаборатории, которую Фортен устроил в углу сарая. — Он силен, как трое обычных мужчин, поэтому будьте готовы в любую минуту прийти на мой зов.
В дверь дважды постучали.
— Войдите! — удивленно ответил молодой ученый.
Дверь открылась, и на пороге появился жандармский унтер-офицер.
Не тратя времени на приветствия, он подошел к Леону с суровым видом и спросил:
— Это вас зовут Леон Фортен?
— Да, это я. Но я попросил бы вас обращаться ко мне «месье», если вам не трудно.
— Именем закона вы арестованы!
— Я?! Но это бред. И в чем меня обвиняют?
— В том, что сегодня ночью на улице Сен-Николя вы перерезали горло безобидному бедолаге по имени Мартен Лефевр.
Услышав это нелепое и чудовищное обвинение в свой адрес, Леон Фортен испустил крик возмущения и гнева:
— Я — убийца? Да вы негодяй!..
— Замолчите и не сопротивляйтесь, иначе...
— Все, что вы сказали, — гнусная ложь! Это клевета, и вся моя честная трудовая жизнь это подтверждает.
— Меня это не касается, — резко прервал его жандарм. — Мне приказано арестовать вас, и я это сделаю.
Поль Редон хотел было вмешаться, но унтер-офицер смерил взглядом его закутанную в меха фигуру, которую уже видел утром поблизости от места преступления, и проворчал:
— Я не к вам обращаюсь. А если будете лезть в дела, которые вас не касаются, сядете под замок! Так что отойдите и побыстрей! А вы, Леон Фортен, следуйте за мной!
Молодой человек, совершенно раздавленный, окинул горестным взглядом маленькую лабораторию, где ему довелось провести столько сладостных часов в трудах и надеждах, и почувствовал, что его сердце рвется на куски.
Он захотел обнять отца и мать, как делал, когда был ребенком, снова утонуть в бесконечной нежности стариков и во все горло прокричать им о своей невиновности. Они были в поле, заняты ежедневным трудом, составлявшим все их существование, и, возможно, к лучшему, что их не было дома.
— Я увижу их! Я с ними поговорю, я поддержу их, мой дорогой Леон, как если бы мы были братьями! — вскричал Редон, нервно пожимая руки своему другу. — Тебе нужно набраться терпения, увидишь, это глупое дело разъяснится! Я здесь, с тобой, и, к счастью, я смогу доказать правду вопреки всем судам и жандармам!
— Как вы сказали?
— Я говорю, что следствие сегодня утром велось совершенно бездарно, да к тому же людьми, которые в этом ничего не смыслят, а теперь вот вы хватаете всех без разбора. Еще я говорю, что ваше поведение возмутительно и что со мной такое не пройдет. И наконец, я заявляю, что если вы грубиян или просто нахал, то вы очень скоро узнаете, с кем имеете дело! Мой друг идет с вами, а я последую за ним.
4Барометр Фортена — вид ртутного барометра, состоящий из вертикальной стеклянной трубки в защитном корпусе со шкалами, позволяющими непосредственно считывать высоту поверхности ртути в трубке. Сконструирован около 1800 года французским изобретателем и производителем научных приборов Жаном-Николя Фортеном (1750–1831).
5 После французской революции луидорами в быту назывались двадцатифранковые монеты.
6Трувиль-сюр-Мер — престижный морской курорт в Нормандии, в департаменте Кальвадос, на побережье Ла-Манша.
Глава III
Скорбный путь. — Настоящий друг. — Перед судом. — Редон предупреждает. — Допрос. — Цветы обвиняемого. — Дама в голубом. — Рапорт полицейского. — Обвинение уточняется. — Блокнот в пятнах крови. — Вы — убийца!
Унтер-офицер был так жестко поставлен на место, что не нашелся что ответить на эту отповедь. Он открыл дверь и властным жестом указал молодым людям на выход.
На улице еще один жандарм с трудом сдерживал разъяренную бушующую толпу. При виде Поля и Леона раздались дикие крики:
— Убийцы!.. Вот они, мерзавцы!.. Трусы... бандиты!.. Смерть! Смерть убийцам!7
Особенно неистовствовали женщины, куда яростнее мужчин, инстинктивно готовые, сами не зная почему, своими руками бить, царапать и рвать на части.
Леон Фортен шествовал с гордо поднятой головой посреди бури и смотрел на беснующуюся толпу открытым взглядом с искорками гнева. Поль Редон втихомолку усмехался и, сохраняя хладнокровие, бормотал себе под нос:
— Глас народа — глас Божий, так, кажется, говорят... Нечего сказать, очень лестно для Создателя!
Оскорбления и требования немедленной смерти становились все громче: ни дать ни взять вопли каннибалов.
Конечно же, лучшим доказательством дружбы, какое мог дать Поль Редон своему ученому другу, было сопровождать его на этом скорбном пути, разделить его ношу бесчестия, вместе с ним вынести позорные оскорбления, изрыгаемые этим безликим, чудовищным и трусливым организмом — толпой!
Наконец ужасная пытка прекратилась. Они добрались до мэрии, где их дожидались следователь и помощник прокурора Республики, прибывшие из Версаля, а также мировой судья из Сен-Жермена8.
Редон по-братски обнял друга:
— Мужайся, Леон! Будь храбрым и надейся! Тут чья-то жестокая проделка или чудовищное недоразумение, а может быть, и то и другое. Я разберусь... и ни за что тебя не оставлю!
— Спасибо, мой дорогой Поль, спасибо тебе! Повидайся непременно с моими родителями, передай им, чтобы не отчаивались, ибо их сын невиновен и по-прежнему достоин их любви, как и уважения всех честных людей.
Унтер-офицер снова грубо вмешался.
— Ну все, достаточно, разойдись! — сказал он с раздраженной грубостью, которая, видимо, была его обычной манерой.
Редон понял, что больше ему тут ничем не помочь и пора уходить. Он приготовился подчиниться, как вдруг столкнулся лицом к лицу с помощником прокурора. Тот удивленно вскрикнул и сердечно протянул ему руку. Еще бы, этот чертов Редон был знаком со всеми и на короткой ноге с прокуратурой.
Время поджимало, так что служитель закона хотел было ограничиться краткими изъявлениями вежливости, но репортер, воспользовавшись случаем, живо увлек его в сторону и прошептал на ухо:
— Поверьте, дорогой мой, вы сейчас совершаете самый возмутительный промах. Клянусь честью, Фортен невиновен.
— Я бы очень хотел вам верить, но мы арестовали его не просто так, у нас есть все основания; более того, против него самые ужасные улики.
— Какие основания? Какие улики?
— К сожалению, не могу сообщить вам ничего более.
— Ну хорошо! В таком случае вы не откажете мне в свободе провести собственное расследование?
— Сколько угодно!
— Хорошо, прошу вас, отдайте приказ на этот счет приставу и велите ему немедленно предоставить мне доступ к месту преступления.
— Договорились!
— Покорно благодарю, при случае можете рассчитывать на ответную услугу! И вот еще что: не слишком спешите утверждать обвинительное заключение и берегитесь ловушки. Я предупредил вас о промахе, постарайтесь его избежать, чтобы не навредить репутации прокуратуры.
— Спасибо, дорогой Редон. Через пару часов, после обеда, мы произведем обыск у обвиняемого. Вы придете?
— Да, непременно. До скорого!
Теперь в помещении оставались только трое служителей закона, писарь, жандармский пристав и Леон Фортен. Следователь велел жандарму выйти и занять пост в коридоре, приказав никого не пропускать в зал заседаний.
Затем он вежливо предложил Фортену сесть и немедленно приступил к малоприятному допросу того разряда, который способен сбить с толку даже невиновного бесчисленными, непредсказуемыми и странными вопросами.
Для начала — имя, фамилия и род занятий.
Фортен, Леон-Жан, двадцать шесть лет, доктор естественных наук, лаборант медицинского факультета Парижского университета с жалованьем в сто пятьдесят франков в месяц, проживает с родителями в Мезон-Лаффите, бывает в Париже по служебным делам от трех до пяти раз в неделю, проездной билет третьего класса Западной железной дороги.
Пока писарь заносил в протокол все эти сведения, следователь пристально смотрел в лицо Леона и вдруг спросил его без всяких экивоков:
— Вам знаком господин Грандье?
Услышав этот вопрос, на первый взгляд не имевший ничего общего с преступлением на улице Сен-Николя, молодой человек внезапно покраснел, замешкался, продемонстрировав легкое, но все же заметное беспокойство.
— Да, конечно же, я знаю господина Грандье, но не близко, насколько можно знать человека, с которым говорил всего один раз, в обстоятельствах, пожалуй, затруднительных или по меньшей мере нелепых... во всяком случае, для меня.
— Прошу вас, расскажите об этих обстоятельствах.
— Разумеется, ибо при нашей единственной встрече не случилось ничего, за что бы я мог себя упрекнуть. Дело в том, что я изобретатель, и, естественно, очень бедный. Мне необходима крупная сумма денег, чтобы внедрить в практику мое открытие, способное совершить переворот в мировой экономике, так что на прошлой неделе я отправился к господину Грандье в надежде испросить у него требуемую сумму.
— И о каких деньгах шла речь? — небрежно спросил следователь.
— Пятьдесят тысяч франков.
Услышав этот четкий ответ, следователь слегка моргнул и поджал губы, словно бы празднуя внутреннюю победу.
— Итак, вы признаете, что хотели одолжить у господина Грандье пятьдесят тысяч франков?
— Мне нечего скрывать, хотя эта попытка была самой глупой из всех, что я когда-либо совершал.
Следователь продолжил допрос, внезапно переменив тему:
— Где вы были вчера в полдень?
— В лесу.
— В какое время вы обычно обедаете?
— В полдень: по идее, я уже должен был присоединиться к родителям за столом, но я вернулся только к часу дня, вопреки моему обычному здешнему распорядку.
— И что же вам помешало следовать всегдашнему расписанию?
— Я немного отклонился от своего обычного маршрута, как вдруг меня обогнала оседланная лошадь без всадника, вся в пене. Я было попытался ее остановить, но безуспешно — она едва не сбила меня с ног, я потерял равновесие и упал, получив несколько ушибов.
— Который был час?
— Едва ли четверть первого пополудни.
— Сколько времени вам понадобилось бы, чтобы вернуться к родителям?
— Около десяти минут.
— Так почему же вы вернулись только через час?
Леон Фортен снова сильно покраснел, обнаружив явное замешательство.
— Соблаговолите ответить со всей откровенностью, — добавил следователь, — и говорите только правду.
— Уверяю вас, месье, что я был занят совершенно невинным делом и оно не имеет никакого отношения к печальному происшествию, о котором вы меня сейчас спрашиваете.
— В ваших же интересах я призываю вас отвечать, как только что сказал вам: по всей правде.
Фортен с усилием продолжил:
— Хорошо! Когда на меня налетела лошадь, я держал в руке большой букет фиалок и примул, так что у меня была свободна только одна рука, чтобы удержать лошадь. Я не справился, она сбила меня с ног, букет оказался у нее под копытами, и она его раздавила. Я не хотел возвращаться без цветов, так что мне пришлось задержаться, чтобы собрать новый букет.
Следователь иронично усмехнулся и слегка пожал плечами:
— Можете сказать, для какой цели предназначались эти цветы?
— Нет, месье, — твердо ответил Леон. — Не могу и не хочу.
— Подумайте о последствиях вашего молчания, особенно с учетом неправдоподобности всей этой истории.
— Это мой секрет, и я не намерен посвящать в него вас.
— Как вам будет угодно! Вы встретили кого-нибудь во время вашей прогулки?
— Никого, насколько я могу припомнить... возможно, я просто не обратил внимания. Наверное, мне попадались какие-то люди, но едва ли я мог их заметить.
— Вас тем не менее заметили.
— Почему бы и нет, тем более что я не скрывался. По крайней мере те, кто меня видел, смогут подтвердить, что я говорю правду.
— Да, несомненно, но только не всю.
С этими словами следователь наклонился к писарю, который, отложив перо, живо вышел из зала суда. Через несколько минут он вернулся в компании Мотылька и Шелкопряда, агентов Жерве, все еще переодетых в костюмы рабочего-бочара и служащего Западной железной дороги.
— Вы узнаёте этого господина? — без предисловий спросил следователь у Мотылька.
— Да, месье. Я встретил его вчера в лесу, когда мы остановили лошадь нашего шефа, бедняги Жерве. Мой товарищ Шелкопряд вскочил в седло и галопом вернулся в Мезон-Лаффит, а я пошел пешком и по пути заметил господина, который стоит здесь, перед вами. Я обратил на него внимание еще и потому, что он шел довольно быстро и казался весьма взволнованным. Кроме того, его одежда была в беспорядке, вся в пыли, а шляпа раздавлена, что свидетельствовало о недавней борьбе. Я был поражен внезапным исчезновением моего начальника, пытался понять, что случилось, так что при виде этого странного незнакомца, явно не праздного гуляки, я решил за ним проследить.
Он вернулся в Мезон-Лаффит в большой спешке. Я видел, как он шагал вдоль каменной ограды, затем вдоль кованой решетки богатой виллы и наконец остановился и положил за один из столбов букет, который принес с собой. Потом он отправился восвояси, а я последовал за ним, держась на порядочном расстоянии. Однако я успел заметить очень элегантную даму в голубом, которая, прячась за белым зонтиком, сразу же взяла букет.
— Вы знаете, как называется эта вилла?
— Ее название было написано над воротами главного входа, золотыми буквами на белом мраморе. Это вилла «Кармен».
— Ну что, господин Фортен? Что вы на это скажете? — с иронией спросил следователь.
— Я скажу, — гневно заявил молодой человек, — что это слова и действия шпика, которым здесь не место.
Услышав такую нелестную характеристику, полицейский агент побледнел и злобно посмотрел на Леона.
По знаку следователя, он продолжил свой рассказ:
— Затем я проследил за этим господином до его дома и узнал, кто он такой, пообещав себе выяснить остальное, что показалось мне подозрительным. После этого мы занялись поисками Жерве, которого и обнаружили вечером в больнице Сен-Жермена, куда его доставили в безнадежном состоянии. Он не узнал нас и не смог рассказать нам ничего о покушении, жертвой которого он стал.
— Вы по-прежнему настаиваете на том, что это было преступление, а не несчастный случай?
— Преступление, я уверен. Я также утверждаю, что этот господин, который разгуливал там, посреди леса, якобы нюхая маргаритки, в непосредственной близости от места преступления, явно в этом замешан.
Впервые за все время допроса Леон Фортен потерял обычно свойственное ему хладнокровие и не смог сдержать гнев. Он порывисто вскричал:
— Да что здесь происходит? Что тут творится, в конце концов, и чего вы от меня хотите? Как это возможно? На заседании суда без тени сомнений вы выставляете меня виновным в убийстве, случившемся прошлой ночью. Теперь является субъект, который под предлогом того, что я собирал в лесу цветы, обвиняет меня во втором убийстве. И ваша совесть, господа судьи и прокуроры, беспристрастные, разумные и справедливые люди, при этом не возмущается? Вы допускаете, что вопреки всем моим неустанным трудам и незапятнанной чести я могу в одночасье вдруг стать преступником? Но это чудовищно! Вы слышите, чудовищно! И я решительно протестую против этого гнусного покушения на мою свободу и, что еще важнее, на мою честь!
Следователь ничего на это не ответил. Он медленным движением достал из кармана небольшой предмет, завернутый в обрывок газеты. Развернув бумагу, он вынул из нее маленькую записную книжку в коленкоровом переплете, снабженную карандашом и резиновой лентой.
— Вы узнаете этот блокнот? — произнес он ледяным голосом, показывая его Фортену.
— Разумеется, я его узнаю, тем более что он принадлежит мне, — ответил тот без малейших колебаний. — Я потерял его вчера днем, возможно в лесу, когда на меня налетела лошадь.
— В самом деле? Не могли бы вы в таком случае объяснить мне происхождение пятен крови на обложке и на некоторых страницах вашего блокнота?
— Это очень просто! Я ставлю эксперименты на морских свинках с новым обезболивающим и препарирую этих зверьков, попутно делая записи в блокноте. Мне приходится действовать очень быстро, не имея времени даже вымыть окровавленные руки, и поэтому я не мог не запачкать блокнот. Вот вся правда.
— Вы лжете! Все ваши слова — жалкое нагромождение нелепого вранья. Правда в том, что мотив всех этих преступлений — ваши неуемные амбиции. Вы просили пятьдесят тысяч франков у господина Грандье, он вам отказал... Тогда вы подвергли этого несчастного ежедневному шантажу со страшными угрозами и довели его до того, что он, обезумев, покончил с собой.
— Я? Шантажировал? Его? Но это бред сумасшедшего!
— Молчите! У нас на руках ваши письма! Чтобы вконец застращать господина Грандье и сделать его более податливым, вы перерезали горло человеку с улицы Сен-Николя!
— Мои письма? Но я никогда не писал господину Грандье, — пролепетал бедняга.
— Да, ваши письма, помеченные красной звездой. Почерк, которым они написаны, пугающе схож с тем, что мы увидели в вашем блокноте. А сам блокнот, ваша записная книжка, вы потеряли ее вовсе не в лесу... Знаете, где мы ее нашли? Около кровати, на которой с перерезанным горлом лежала ваша жертва с улицы Сен-Николя!
7 Из соображений деликатности, которые читатели «Журнала путешествий» легко поймут, автор счел необходимым изменить место действия, где на самом деле разворачивалась эта история. Иными словами, это не Мезон-Лаффит, а другой город, также расположенный близ леса недалеко от Парижа. (Примеч. автора.)
8Сен-Жермен-ан-Ле — город в департаменте Ивелин, административный центр округа, в который входит коммуна Мезон-Лаффит. Со Средних веков известен как местонахождение загородной резиденции французских королей — Сен-Жерменского замка, где родились Маргарита де Валуа, Людовик XIV. С 1880-х годов был связан с главным городом департамента Версалем и Мезон-Лаффитом пригородной железнодорожной кольцевой дорогой.
Глава IV
Редон берется за дело. — Первые следы. — Немного гипса. — Труд паука. — Пуговица от брюк. — Берегитесь ловушки! — В Сен-Жермене. — Это англичанин. — Дело проясняется. — Возвращение в Париж. — Камера хранения. — По телефону. — Удар ножом
Допрос продолжался еще долго и столь же безрезультатно, если не считать бессмысленных мучений Леона Фортена и его же гневного возмущения.
Затем господа судейские обильно пообедали, как люди с чистой совестью, вся эта утренняя суета только раззадорила их аппетит. Обед растянулся на добрых два часа, которые репортер использовал самым плодотворным образом.
Заручившись поддержкой помощника прокурора, Поль Редон, не теряя ни минуты, поспешил на место преступления. У ворот дома стоял жандарм, не пропуская никого без официального разрешения.
Все владение состояло из небольшого дома с двором и садом, прачечной, каретного и дровяного сарая у ограды участка и занимало около тысячи двухсот квадратных метров. Постройки и стена ограды были весьма запущенны, хозяина явно не заботило их состояние. Покойный, мужчина лет шестидесяти, довольно своеобразный, избегал общества, слыл скупцом и жил один, если не считать семидесятилетнюю экономку, совершенно глухую и немощную.
В спальне покойного над трупом, строгие и скорбные очертания которого проступали под окровавленной простыней, читала молитвы монахиня.
Первым делом репортер обошел вдоль ограды и тщательно осмотрел гребень стены в поисках каких-нибудь следов. И тут же у одной из шпалер наткнулся на осколки черепицы, разбитой явно не так давно. В верхней части стены не хватало пары черепиц, к тому же у шпалеры обнаружились два следа обуви, глубоко впечатавшиеся в землю. Следы были свежие и совершенно четкие.
«Вот где убийца перебрался через ограду, — подумал репортер, изучая отпечатки следов, словно краснокожий, вышедший на тропу войны. — Стена вряд ли выше двух с половиной метров, и он спрыгнул с нее, не подвергнув себя ни малейшей опасности».
Еще утром, когда он осматривался на месте преступления, чтобы в общих чертах составить мнение о произошедшем, Поль Редон установил, что убийца проник в дом, разбив одно из стекол первого этажа. Но он не обнаружил на земле ни единого осколка.
Репортер вернулся к окну, присмотрелся к нему повнимательнее и тут же заметил, что стекло не разбили, а вырезали с помощью алмаза. У самой рамы, или даже скорее у оконной замазки, прилегающей к раме, обнаружились едва заметные остатки стекла, тщательно вырезанного по периметру фрамуги.
Отлично разбираясь в воровских приемах, Редон знал, как можно без шума и битья вынуть стекло единым куском, поэтому только покачал головой и сквозь зубы прошептал:
— Чисто сработано.
Делается это с помощью куска смолы и стекольного алмаза или, за неимением такового, обычного алмазного перстня. Вор разминает руками смолу, делая ее мягкой, затем прилепляет ее в центр стекла, которое хочет выставить. Потом он вырезает стекло по краю замазки со всех четырех сторон. Левой рукой злоумышленник удерживает кусок смолы, крепко приставший к стеклу, а ребром ладони правой руки легонько постукивает вдоль надрезов. После этого, как правило, стекло отделяется от рамы в целости, с негромким глухим звуком. Благодаря смоле стекло не падает с привычным оглушительным звоном, и проход открыт.
Подумав о том, что хорошо бы найти этот стеклянный квадрат, Редон пустился на поиски. И почти сразу его обнаружил. Стекло просто поставили у стены, под окном, где его почти не было видно за кустом ревеня. Он поднял его и осмотрел со всех сторон: тут явно работала опытная рука. Присмотревшись к смоле, репортер вскрикнул с бьющимся сердцем:
— Черт возьми! Вот это здорово! Просто отлично!
К куску смолы прилипли два темных волоса, слегка волнистых, длиной по меньшей мере в пятнадцать сантиметров. У репортера мгновенно возникла версия:
— Человек, который вырезал это стекло, носит длинную бороду. Ничего удивительного, что пара волосков из нее приклеились к смоле, пока он проделывал свой фокус. Плюс глубокие следы на грядке — и вот у меня в кармане пара отличных доказательств. Нужно сохранить отпечатки, и немедленно.
Он вышел из усадьбы и сказал постовому жандарму:
— Я скоро вернусь. Скажите, пожалуйста, где я могу поблизости раздобыть гипс?
Получив адрес, Редон пустился бегом, задыхаясь под своей меховой накидкой, и прибыл в лавку, где торговали всевозможным строительным товаром. Тут он приобрел полмешка гипса, одолжил шпатель и, взвалив поклажу на плечо, так же бегом вернулся на место преступления.
Его плащ быстро стал похож на куртку мельника, руки и лицо покрылись белой пылью, встречные принимали его за сумасшедшего, и жандарм у ворот готов был с ними согласиться.
Со всей возможной поспешностью репортер бросился к колодцу, набрал ведро воды и, отыскав в прачечной небольшой бочонок, принялся разводить в нем гипс, ничуть не заботясь о брызгах, которые все гуще покрывали его одежду.
Добившись нужной консистенции, Редон заполнил полученным раствором оба отпечатка, оставленных у подножия стены зловещим ночным посетителем.
Заинтересованный, жандарм подошел поближе, явно более не считая помешанным элегантного молодого человека, увлеченного такой необычной работой.
— Месье, не сочтите за пустые слова, но вы хитрец, — произнес он без обиняков.
— Вы поняли, в чем дело, не так ли?
— О да! И я думаю, что это очень умно — представить суду такие доказательства.
— Вы согласитесь подтвердить в письменном виде их подлинность?
— Да, разумеется, как и все, что вы здесь обнаружите ради установления истины.
— Благодарю вас! Вы честный и достойный человек!
Не дожидаясь, пока гипс затвердеет, Редон, не теряя ни минуты, поднялся на второй этаж и вошел в комнату, где лежал труп. Он почтительно снял шляпу перед монахиней, кратко объяснил причину своего появления и продолжил свое расследование со всей дотошностью и вниманием.
Внутри обитель покойного оказалась не менее запущенной, чем снаружи: все было покрыто пылью, повсюду свисала паутина. В одном из углов, между складок балдахина кровати, репортер обнаружил прилежного паука, который тщательно чинил свои сети. Работа была уже почти закончена. Это означало, что маленький ткач трудился по меньшей мере двенадцать часов.
Таким образом, можно было предположить, что паутина была разорвана примерно в то время, когда произошло преступление. Видимо, это произошло в тот момент, когда убийца наклонился над кроватью, чтобы перерезать горло несчастному старику, сделал свое зловещее дело, а затем резко выпрямился, одновременно порвав паутину!
Редон попробовал воспроизвести эту сцену. Он склонился и выпрямился, пытаясь представить, что произошло в этой комнате ночью, и пришел к выводу, что злоумышленник, очевидно, был одного с ним роста. Если бы он был выше, то ударился бы головой об угол, при этом не тронув паутины. Это было еще одно важное дополнение вдобавок к уже собранному комплекту доказательств, полученных с необычайной ловкостью.
Репортер еще раз внимательно обследовал всю комнату, осмотрел мебель, изучил следы пыли и, не найдя ничего подозрительного, с досадой собирался было уходить, как вдруг почувствовал, что наступил на что-то твердое. Он наклонился и поднял пуговицу, обычную пуговицу от брюк.
Редон отлично знал, что в ходе криминального расследования не бывает мелочей, сколь бы незначительной ни казалась та или иная деталь.
Он осмотрел пуговицу и установил, что она оторвалась не сама по себе, нет, ее вырвали с силой, на что указывал кусочек ткани, оставшийся в переплетении ниток. Кроме того, эта пуговица была необычной — довольно большая и крепкая, особенной формы, с надписью «Бэрроу Т. Лондон», несомненно указывающей имя портного и его местонахождение.
«Итак, — подумал репортер, — сегодня ночью или утром здесь был человек, который одевается в Лондоне. Едва ли это следователь — и уж тем более не мой бедный друг Леон... Черт возьми! Что, если убийца — англичанин?! А ну-ка посмотрим на его ноги!»
Он тщательно завернул пуговицу в уголок носового платка и побежал в сад, прыгая через две ступеньки.
Гипс совершенно застыл и стал твердым, как камень. С бесконечными предосторожностями Редон извлек слепки из земли, аккуратно отряхнул, и в руках его оказались два великолепных отпечатка. Оба получились совершенно четкими и точно воспроизводили малейшие детали обуви. Это были, несомненно, английские ботинки, равно как и сама ступня — длинная, плоская и узкая, предмет гордости любого англичанина, всегда готового выставить ее напоказ, несмотря на ее крайне сомнительные эстетические достоинства.
Репортер восторжествовал. Он ухватился за кончик путеводной нити, пока еще тоненькой и ненадежной, но тем не менее вполне убедительной для человека его закалки.
— Ну что же, — сказал он себе, потирая руки. — Нет никаких сомнений, это англичанин... И я его найду. Он может быть только в Сен-Жермене! Мне нужно туда, и немедленно!
И, не теряя ни минуты, Редон направился в прокатную контору, чтобы нанять экипаж. Пока запрягали лошадь, он успел привести в порядок волосы, худо-бедно почистить одежду, тщательно упаковать гипсовые слепки следов и наскоро написал короткую записку, которую велел передать следователю:
Не смогу присутствовать при обыске. Напал на след, и хороший. Не то что у вас. Детали изложу завтра в прокуратуре. Берегитесь ловушки!
Ваш Редон
И вот он уже несется в экипаже в Сен-Жермен. Редон был готов объехать все гостиницы и рассуждал так: «Если мой англичанин любит шикарную жизнь, он должен быть в Павильоне Генриха IV9. С него и начнем».
Появление репортера в довольно растрепанном виде не вызвало у персонала знаменитого отеля ничего, кроме любопытства, поскольку он был знаком директору и некоторым сотрудникам.
Он отвел директора в сторону и после сердечного рукопожатия спросил у него с крайне озабоченным видом:
— Не останавливался ли у вас джентльмен примерно моего роста, с длинной каштановой бородой и ногами истинно английского размера?
— У нас есть, точнее, был только один англичанин, соответствующий вашему весьма неопределенному описанию, но...
— Он уехал, так?
— Да, около трех часов назад!
— Проклятье! Вы не знаете, куда он направился?
— В Лондон, насколько я могу судить.
— По крайней мере, вам известно его имя?
— О да! Его зовут Фрэнсис Бернетт, и он прибыл из Индии. Он прожил у нас всего две недели.
— Спасибо! Досадно, что я не застал его, мне совершенно необходимо увидеться с ним по неотложному делу. Я не сомневаюсь, он именно тот, кто мне нужен. Может быть, я могу поговорить с коридорным, который ему прислуживал?
Директор отеля не мог отказать ни в чем такому известному и выгодному клиенту, как Поль Редон. Он немедленно велел позвать коридорного по имени Феликс и предоставил его в распоряжение репортера. Когда они остались одни, Редон вынул из кармана два луидора, сунул их в руку лакею и сказал без обиняков:
— Феликс, вам ведь известно, что у меня иногда бывают очень странные причуды.
Тот важно ответил, как хорошо вышколенный слуга:
— О! Месье волен иметь любые причуды, какие ему заблагорассудится.
С беззаботным видом, хотя его сердце бешено колотилось в груди, репортер продолжил:
— Сегодня утром я нашел пуговицу от штанов в не совсем подобающем для нее месте... Я подозреваю, что она принадлежит господину Бернетту, и это меня очень беспокоит.
Слуга улыбнулся и кивнул головой, как человек, который все понимает с полуслова.
— Полагаю, Феликс, — добавил Редон, — что профессиональная этика позволит вам прояснить мои подозрения? Вот, взгляните на предмет нашего разговора.
Он развязал платок и показал пуговицу лакею. Тот ответил без колебаний:
— Месье совершенно прав: это пуговица от костюма господина Бернетта. Она похожа на остальные, и на ней написано то же, что и на других: «Бэрроу Т. Лондон». Я берусь утверждать это со всей уверенностью, тем более что сегодня утром господин Бернетт обратил мое внимание на то, что на поясе его брюк отсутствует пуговица. Он попросил меня пришить другую вместо той, что оторвалась вместе с кусочком ткани.
При этих словах Редон просто обомлел от счастья, но сдержал свои эмоции и пробормотал полушутя-полусердито:
— Ну и плут этот англичанин! С его-то внешностью... поди неказистей меня, не так ли?
— Это точно! И к тому же лет сорока, плотный, непримечательный, похож на боксера и носит темные очки.
— Так он уехал?
— Да, месье.
— А багаж? Чемоданы?
— Один обычный чемодан и три плетеных английских короба, обтянутые просмоленной парусиной.
— Отлично, спасибо!.. Держите, Феликс, вот вам, — сказал репортер, вручая коридорному третий золотой, который тот принял, рассыпавшись в благодарностях.
Узнав все, что ему было нужно, Редон вышел из отеля, расплатился с кучером и побежал на вокзал.
Поезд только что ушел. До следующего было еще полчаса. Репортер вдруг осознал, что с утра он выпил только чашку чая, а время уже близилось к четырем. Он съел пару бутербродов, выпил стакан малаги, выкурил сигарету, немного подождал и наконец отправился в Париж с пакетом, где были гипсовые отпечатки следов предполагаемого Фрэнсиса Бернетта.
Через пятьдесят минут поезд прибыл на вокзал Сен-Лазар. Редон справедливо предположил, что пассажиры, прибывающие из Сен-Жермена, редко путешествуют с багажом, так что он решил опросить носильщиков, не обслуживал ли кто-то из них человека с приметами господина Бернетта и тремя плетеными коробами.
Его никто не видел. Никто не выносил из вагона три короба, принадлежащие одному путешественнику. Но Редон не сдавался; зная, что главное качество расследователя — это терпение, он рыскал тут и там, снова и снова задавал вопросы, щедро раздавал чаевые и в конце концов узнал, что приземистый бородач, похожий на англичанина, покинул вокзал, но только с двумя коробами.
— Это он, — сказал себе Редон. — Но где же третий короб? Ну конечно! В камере хранения.
Благодаря золоту, способному открыть любую дверь, репортер проник в отделение для багажа и сразу же обнаружил пресловутый короб. Ошибки быть не могло — на нем значился адрес: «Мистер Фрэнсис Бернетт, эсквайр, Лондон».
«Ну что же, — подумал репортер, — мне сегодня положительно везет, и, как покойный император Тит, я не потерял этот день.10 Но я уже валюсь с ног. Осталось только позвонить нашему дорогому помощнику прокурора, который, должно быть, уже наделал кучу глупостей».
Он вошел в телефонную будку и велел оператору соединить его с прокуратурой Версаля.
— Алло! Кто говорит?
— Это Поль Редон, репортер. С кем имею честь?
— Да неужели? Любезный Редон! Мы с арестованным только что приехали из Мезон-Лаффита. Он по-прежнему упорно отрицает очевидное, невзирая на все доказательства. Но он виновен, даже не пытайтесь ему помочь...
— Мой дорогой, да будет вам известно, что убийца — англичанин, его зовут Фрэнсис Бернетт, и завтра я вам это докажу. Теперь же необходимо, чтобы вы приказали немедленно конфисковать багаж, принадлежащий мистеру Бернетту, в камере хранения вокзала Сен-Лазар. Кроме того, отправьте местных жандармов обыскать все гостиницы в округе и арестовать этого Бернетта, записывайте приметы... И наконец, следует организовать наблюдение за билетными кассами всех вокзалов. Я беру на себя полную ответственность за все эти меры и за любые последствия. Что до моего бедного друга Фортена, не пройдет и трех дней, как вы первым объявите о его невиновности. До завтра, увидимся в девять утра в версальском суде.
— Но послушайте, Редон, вы сошли с ума!
— Сделайте то, что я вам сказал, и вы будете благодарить меня на коленях! Слышите, на коленях! До скорого, я расскажу в газетах о том, что я узнал об этом убийстве и как мне удалось предотвратить судебную ошибку. Но при этом я постараюсь спасти ваше лицо, как говорят китайцы.
