Лита E-Book

Зуля Храмова

• Herausgeber: Питер
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 269

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Странные вещи начинают происходить с Литой – фэшн дизайнером русского происхождения, эмигрировавшей в Америку. Жизнь её вдруг превращается в квест по поиску людей, одарённых невероятными способностями, в который самым неожиданным образом вплетается дружба, любовь, эзотерика, метафизика, мода, искажения времени и политика. Интригующий сюжет в итоге ставит Литу перед нелегким выбором. Легенды Междуречья перекликаются с трогательными и тревожащими историями современной американской жизни, ярко отражаясь в сознании героини. Повествование погружает читателя в аутентичный мир американского социума и поднимает нравственные и экзистенциальные вопросы в процессе стремительно раскручивающейся гонки Литы к разгадке тайны.

Leseprobe

Зуля Храмова

Лита. — СПб.: Питер, 2025.

ISBN 978-5-4461-4242-2

© ООО Издательство "Питер", 2025

Оглавление

Пролог

Часть 1

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

Часть 2

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

Часть 3

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

XV

Эпилог

— Не грусти, — сказала Алиса. — Рано или поздно все станет понятно, все станет на свои места и выстроится в единую красивую схему, как кружева. Станет понятно, зачем все было нужно, потому что все будет правильно.

Льюис Кэрролл. Алиса в Стране чудес

Пролог

«Вся эта история напомнила мне далекие армейские годы. Я служил тогда в лагерной охране. Помню, нарядчик сказал одному заключенному:

— Бери лопату и копай!

— Чего копать-то?

— Тебе сказали русским языком — бери лопату и копай!

— Да что копать-то? Что копать?

— Не понимаешь? В крытку захотел? Бери лопату и копай!..

Самое удивительное, что заключенный взял лопату и пошел копать…» (Сергей Довлатов).

Именно поэтому, услышав в очередной раз от друзей: «Пиши книгу!», я открыла телефон и занесла палец над клавиатурой. Только о чем все-таки копать… э-э-э… писать? Нужна ли капля моей исповеди океану современной литературы, кишащему тренированными телами графоманов всех стилей и жанров?

И тут мне подумалось: а не пройтись ли субъективным срезом по американскому обществу, подобно портновским ножницам, которые не знают, на чью задницу они кроят идеальные штаны — миллионерскую, подкачанную персональным тренером, или бедняцкую, откормленную дешевым фастфудом? Ведь дизайнеры, парикмахеры, визажисты и фотографы уравнивают все сословия и состояния перед лицом красоты и стиля.

Может быть, если я расскажу о тех американцах и эмигрантах, которых знаю лично, то впоследствии перед внутренним взором русского читателя будут вставать именно они, а не выхолощенная обоюдной пропагандой примитивная карикатура. Может быть, это моя миссия — стоять, словно дрищ в пока еще целых очках, зажатый между двумя амбалами, размахивающими ядерными дубинками, и, упираясь худосочными ручонками в мощные грудные мышцы своих друзей, одного — детства и юности, второго — молодости и зрелости, содрогаясь от напряжения и страха, пытаться их разнять и не допустить драки. И прекрасно сознавая, что отхватить можно от любого из них, все равно пищать тонким голосом:

— Ребят, ну не надо. Только не надо войны. Только без вой­ны…

Часть 1

I

Качели!.. Они свесились к Лите откуда-то с большой высоты.

Ну как качели — обычная дощечка на грубых веревках, как в детстве, в саду у бабушки.

Лита взялась рукой за веревку и замерла на краю утеса, перед которым лежало круглое, как наполненная водой чаша, озеро с отражающимися в нем безмятежно застывшими облаками.

Прямо напротив утеса, на далеком противоположном берегу, возвышался белоснежный дворец, и мерная рябь озера смущала белое отражение его величественных башен на поверхности воды.

Это было красивое и странно одинокое место.

Лита нетерпеливо переступила босыми ступнями по шершавому камню и осторожно уселась на перекладину, мысленно отмахнувшись от резонного вопроса, откуда же свешиваются качели, потому что возбуждение уже наполняло толчками низ ее живота упругим предвкушением счастья.

Прохладный ветер коснулся ее щеки, и Лита, слегка помедлив на краю обрыва и покрепче ухватив веревки, с замершим сердцем оттолкнулась ступнями от камня и — полетела.

Качели, как гигантский маятник, понесли ее с неизмеримым размахом вниз, к солнечным бликам на воде, и потом вверх, к приближающемуся дворцу, который стремительно увеличивался в размере так, что на секунду можно было рассмотреть выбеленный солнцем камень стен, снова падая вниз и близко-близко проносясь над рябью воды.

Чувство восторженной жути при каждом взмахе качелей постепенно сократилось до устойчивой радости, и Лита захотела коснуться воды. Пролетая в очередной раз над нижней точкой дуги и крепче вцепившись одной рукой в жесткую веревку, она слегка откинулась назад и вниз и вытянула другую руку.

Вода была прохладной и упругой на кончиках пальцев, когда она разбила спокойную гладь, но отражение дворца в зеркале озера завибрировало тревожно, и рука ее стала соскальзывать с мокрой веревки…

…Рывком сев в постели со всполошенным сердцебиением в глотке, я уставилась в предрассветную темноту гостиничного номера. Выравнивая дыхание, я медленно опустилась обратно на спину и прокрутила сон под закрытыми веками. Пальцы правой руки все еще помнили прохладное прикосновение воды. Отпустила ли я веревку?..

Мысли о вчерашнем дне потеснили сон, и он отступил в глубину моего сознания. Что это был за день!

Изнанка гламурного прикида нью-йоркской Недели моды пошита из болезненных амбиций и ревнивой зависти дизайнеров, холодного цинизма устроителей шоу, галопирующих визажистов и парикмахеров, полураздетых моделей, покачивающихся, как новорожденные оленята, на высоких ножках с копытцами каблуков, и назойливо энергичных фэшн-группи, наряженных в наимоднейшее из имеющегося. Мальчики с напряженными ягодицами в тесных брючках, стреляющие улыбками наугад, девочки-блогеры в неудобной обуви, одетые с очевидно продуманной небрежностью, пиар-агенты с проступающим инеем на надменных лицах — это весь фэшн-Вавилон с его муравьиной иерархией, из которой выбивается только пятая власть, фотографы и видеографы, ибо лишь они способны остановить мгновение, которое потом размножат и сделают историей медиа. А недостатка в остановленных мгновениях здесь не было: съемка бесконечных селфи — это лимб бессмысленного существования в метавселенной, а мириады цифровых автопортретов — лишь виртуальная пыль на манускриптах нашей эпохи.

Я носилась, раздавая указания, между моделями, командами красоты, помощниками и обрывками их разговоров:

— …я хожу для трех дизайнеров, не представляю, как я успею переодеться…

— …хм-м, лицо выглядит нарядно, но посмотрите, у нее шея белая, а щеки желтые — переделайте мейк…

— …ха-ха, а я ему такая: «Не-е-е-ет, сначала оплати»…

— …а стрелку чуть потолще и повыше…

— …осторожнее ешь пиццу и потом приходи, я помаду поправлю…

— …он мне такой: «Я тебе привез в подарок кое-что неординарное», а я такая: «Ага, а я потом это лечи, ха-ха!»…

— …так хвост достаточно высоко?

— …неплохой из недорогих Фиолетовое Наслаждение, ну или Точка Лило, это можно под водой…

«Что-о?» — последняя фраза меня ментально притормозила, и я изумленно взглянула на Нэнси, пиар-директора компании, высокую худую женщину за шестьдесят с холодным лицом, которая никогда и не пыталась скрывать снисходительное презрение ко всем дизайнерам этого шоу. Особенно к одной хорошенькой девушке, дизайнеру из Индонезии, показавшей изумительную коллекцию скульптурно вывязанных платьев и костюмов. Пару дней до шоу я видела издалека, как Нэнси, возвышаясь над крохотной азиаткой, отчитывала ее с надменным видом и как та убежала после этого в уборную. Осторожно последовав за нею, я увидела ее у зеркала поправляющей макияж на покрасневших глазах.

— Ты ок? — эта универсальная американская фраза покрывает весь спектр эмоций, от безразличной вежливости до приглашения порыдать на плече. Девушка настороженно взглянула мне в глаза и, шмыгнув носиком, решила мне довериться:

— За что она меня так ненавидит?

— О, я думаю, она ко всем так относится. Не обращай внимания, у нее же на лице филерами выложено слово «сука».

Азиатка рассыпалась смехом, прикрывая рот своей детской рукой.

Лицо Нэнси на самом деле было заколото ботоксом и коллагеном до состояния вечно недовольной жизнью маски, но прямо сейчас его обычное брезгливое выражение было затейливо-оживленным. «Точка Лило», ага.

«В твоей спальне из игрушек для взрослых только тонометр и оксиметр, — мысленно съязвила я. — Ой, эйджизм, фу такой быть».

Мне активно не нравилась Нэнси. Лучше бы она поменяла свой ординарный костюмчик банковского клерка на модерновую версию, чтобы соответствовать позиции фэшн-пиар-агента. «Раздвигать нужно уметь не только ноги, но и границы собственного сознания. Понятно, Нэнси?» — я мысленно усмехнулась, довольная своей хлесткой отповедью. Конфликтовать с нею вслух я пока не решалась.

Вздохнув, я вылезла из постели, спать явно больше уже не получится, а прогулка по Манхэттену сама себя не совершит. Через пару дней мне уезжать обратно домой, во Флориду.

Всякий город, как и любой человек, имеет свойственное только ему утро. Начало рабочего дня Нью-Йорка обычно хмурое, трезвое и приправленное щепотью безысходности. Если утро Майа­ми — это полусонное, ленивое воспоминание о прошедшей ночи, то для жителей «Большого яблока» это старт еще одного дня, когда оно равнодушно откусит от тебя очередной кусок. Хотя может казаться, что от него откусываешь ты.

Я стояла на автобусной остановке и наблюдала за тем, как утреннее солнце нежно золотило зеркальные верхушки небоскребов. В каменных джунглях Сити, как и в любых других, иерархия потребления света перетекала в направлении строго сверху вниз. На дне этого утреннего леса было все еще сумрачно, душно, пахло выхлопными газами и пережаренным фастфудом, и тут так же сосредоточенно кипела муравьиная жизнь, слегка напоминающая бег по кругу без правил одетых в немаркое хмурых людей.

«Может быть, как и в джунглях, отливающие золотом утренние окна пентхаусов — это визуальный стимул для тех, кто карабкается наверх?» — я не закончила мысль, садясь в подошедший автобус. Он был по-утреннему полон, но я увидела свободное место и быстро его заняла.

Напротив меня сидел опрятно одетый старик с окладистой седой бородой. Он держал на коленях трехлитровую банку с водой и отрешенно смотрел в окно. Это было странно даже для Нью-Йорка, и я стала с любопытством разглядывать его жилистые крупные руки в пигментных пятнах, обхватившие банку. Неуверенный солнечный луч, падающий из окна, выбелил его бороду и ее перевернутое отражение в дрожащей воде за стеклом банки, внезапно вытолкнув из темноты моего сознания яркую картинку сегодняшнего сна: белый дворец, колеблющийся на поверхности озера, и восторженное ощущение полета, и упругие брызги… В этот момент старик медленно отвернулся от окна автобуса и взглянул мне прямо в лицо чистыми прозрачными глазами.

В них висела странно знакомая мне пустота, когда ее внезапно и мощно торкнула извне грубая сила.

Окружающий нас мир вдруг замедлил движение и звук.

Отражение белой бороды в миниатюрной копии озера внутри банки резко качнулось в сторону и пошло уродливой рябью, одновременно издавая отчаянный скрежет и пронзительную, высокую ноту боли.

Предметы, лица, сумки, чья-то рука с часами под манжетой рубашки, потертые поручни и вздыбленная вода в банке — все вдруг пришло в стремительное поступательно-вращательное движение перед моими глазами, и я только успела зарегистрировать ощущение странной пустоты в животе, словно моим внутренностям отключили гравитацию, перед тем как жесткий кулак резко ударил меня в затылок — и погрузил в полную тьму.

II

Ритмичный пикающий звук возник в моем сознании, словно кто-то вдруг прибавил громкости бытию. Звук также сопровождался тошнотой на выдохе и, казалось, как-то был с ней связан. К звуку добавился чей-то глухой кашель. Я приоткрыла глаза и посмотрела в его сторону.

Тоскливые занавески с виниловым верхом на кольцах, отделяющие мой кубикл от остальных. Приемная госпиталя.

Я закрыла глаза, пошевелила руками и ногами, они послушались, но это вызвало приступ слабости и уже знакомую тошноту.

За занавеской справа вдруг раздались вопль «lemmy go, lemmy go, lemmy go-o-o!» и звуки возни, закончившиеся новым приступом кашля, который становился все тише, все дальше, пока вдруг не превратился в рокочущие волны, которые, в свою очередь, обросли черными перьями и стали крыльями…

Миг или два спустя я почувствовала чье-то прикосновение ко лбу, отчего мне резко стало легче.

Сквозь полуприкрытые веки я увидела медсестру в голубой униформе.

— Как вы себя чувствуете? — спросила она.

— М-м-м… Н-н-не знаю. — Я рефлекторно пожала плечами, и к тошноте тут же добавилась тупая боль в затылочной части головы.

— Вы испытываете тошноту? Головокружение? Слабость?..

— Да. И еще все двоится.

— Это нормальная симптоматика сотрясения головного мозга. Вам нужно сейчас воздержаться ото сна, а также от физических нагрузок и вождения машины. Если будет сильно болеть затылок, то можете выпить болеутоляющее. — Медсестра помолчала и добавила: — Вы везучая. Многие пассажиры этого автобуса так легко не отделались. — И она прикоснулась к моему запястью, чтобы померить пульс.

Прикосновение было неизмеримо приятным и почему-то сразу облегчило и боль, и тошноту.

От этого необычного прикосновения по моей руке вдруг стало струйками разливаться пульсирующее тепло, и какие-то крохотные яркие вспышки побежали по всему телу, выравнивая и замедляя дыхание.

Я с любопытством взглянула на руку медсестры, и мое сердце вдруг дало сбой, истерично зайдясь в новом ритме, отчего на ее лбу проступила озабоченная морщинка.

Я плотно закрыла и вновь открыла глаза.

Этого не могло быть.

Но тем не менее я с кристальной резкостью видела большую, совершенно реальную белую кошачью лапу.

Я отчетливо видела отдельные волоски ее шерсти и ощущала бархатную подушечку с втянутыми когтями на своем запястье. Лапа была по-звериному горячая.

Медсестра обеспокоенно взглянула на мое лицо, отметила отразившийся на нем шок и сделала запись в айпаде. После чего вновь коснулась руки, и я почувствовала удивительный покой, разливающийся по всему телу вопреки моему истерящему разуму.

Позже, в такси по пути в отель, я вспоминала странный взгляд медсестры в ответ на мой вопрос о галлюцинациях как симптоме сотрясения мозга.

— Например? — подозрительно уточнила она. — Что вам чудится?..

Но откровение про кошачью лапу звучало абсурдно даже у меня в голове.

Тем не менее «развидеть» ее я не могла.

Я настороженно разглядывала руки встречных, но все они, включая уверенные руки таксиста на руле, были успокаивающе обыденны.

Правда, очертания людей были все так же нерезки, и некоторые из них странно дрожали, словно они ехали, трясясь в невидимом тарантасе по булыжникам мостовой.

Вернувшись в темный номер отеля, я залезла под одеяло и расслабленно закрыла глаза, впервые почувствовав облегчение.

«Спа-а-ать…» — зевнула я, уходя в раствор медлительных минут, словно в прохладную глубину воды.

III

Звук вибрирующего на тумбочке телефона пробился в мое сознание, моментально разогнав муторные, незапоминающиеся сны, которые мучили меня всю ночь.

В трубке холодный голос Нэнси продолжал начатую фразу, обращенную не ко мне:

— …отвези в химчистку и по пути захвати большой матча латте и также… О, привет, Лита! Как у тебя дела? — И, не дожидаясь ответа: — Отлично, отлично! Ты не забыла? Сегодня съемка эдиториала, твоя коллекция уже на месте, но тебе надо там быть тоже, я скинула адрес, передавай привет от меня Патрику, я должна убегать — ба-а-ай!

— Бай, — запоздало ответила я в опустевшую трубку и осторожно откинулась на подушку: затылок все еще глухо болел и подрагивал.

Нэнси в совершенстве владела уничижительной манерой вести беседу, к которой технически невозможно придраться — можно только освоить этот вид оружия. «Что тебе не дано», — удрученно вздохнула я, выкарабкиваясь из-под одеяла.

Через час, когда я входила в фотостудию, мне навстречу выбежал изящный юноша, одетый в черные брючки и белую облегающую футболку. Юноша двоился и вибрировал, как и большинство встреченных мною сегодня людей.

— Фелипе Гомес, — жизнерадостно представился он и протянул мне узкую ладонь, — ассистент Патрика.

«Да вижу я, что гомес», — нетолерантно подумала я, но вслух приветливо улыбнулась и последовала за ним в комнату, где помощники уже устанавливали свет, а визажист и парикмахер одновременно колдовали над головой полураздетой модели, сидящей на высоком стуле со стаканчиком кофе в руке, закрутив в узел бесконечные ноги. Андрогинная девушка с безучастным лицом из японского аниме ритмично подергивалась, но, очевидно, это было заметно только мне.

Супермодная концепция внешности модели, «унисекс», уже начала вырождаться в свальную пену мультигендерного содома, нивелируя разницу между сотней новорожденных полов, отрицающих собственные заводские настройки, но меня от этой темы начало подташнивать задолго до удара по голове.

Я села на диванчик и закрыла глаза.

Двоящиеся силуэты окружающих вызывали новую тошноту.

Надо же, сотрясение мозга… Что же, хотя бы одно доказательство того, что он есть. Но как же раздражают эти вибрации окружающих. Особенно неприятно было наблюдать за упитанным Патриком, раздающим претензии своей команде капризным голосом поп-дивы:

— Это не то! Я хочу волосы в стиле JF, Just Fucked — ol’right? Распуши их сзади, она же «факинг» в кустах! И макияж мне нужен dewy. Нет, это слишком, лицо должно быть словно омыто росой, а не «факиным» потом!

Что?! Легкий пот на женском лице — это признак оргазма? ­Ха-ха-ха! Ладно, валяйте, а то мы сегодня не кончим! ­Ха-ха-ха!

Патрик вибрировал с большей амплитудой, чем остальные. Интересно почему?

Страннее было то, что модель, переодевшись для первой же сцены в мой дизайн, замедлила свою вибрацию.

Коллекция «Аватар», вдохновленная одноименным фильмом, бесшовно вписала девушку в авангардный стиль рептильной кожи, угрожающих плавников, агрессивных силуэтов и узоров плетеной одежды космического племени. Странно… я отложила эту мысль, чтобы обдумать позже.

Фелипе подошел ко мне танцующей походкой:

— Лита, может быть, кофе? Или бейгл? Там на столе еда. Вы очень бледны, могу я чем-то помочь?

В его голосе звучало искреннее участие. Красивый мальчик. У Патрика хороший вкус…

Через несколько часов съемки Фелипе оживленно болтал со мной за жизнь. Он оказался милым и открытым человеком:

— Лита, ты себе не представляешь, как сложно координировать съемку с ассистентами дизайнеров и редакторов журналов! Вот с тобой все просто, ты классная.

— Да, я однажды общалась со стажерами большого журнала мод. Приходишь к ним, задаешь вопрос, а у них глаза как у белочек, которые какают…

— Ха-ха-ха! Точно! Их туда по блату берут, по звонку от мамы, они там просто тусуются. Лучше бы уступили место людям без связей, кто будет рваться на части ради этой работы! Меня не взяли, мне приходится самому ушами шевелить.

Фелипе скользнул взглядом по нагнувшемуся с фотоаппаратом Патрику, у которого слегка свисал животик, и продолжил:

— Я мечтаю стать стилистом. Обожаю фэшн, твоя коллекция — просто вау! Но до модели я не дорос несколько дюймов. Скоро у меня аппойнтмент в большой компании, Патрик устроил. Хочешь увидеть, что я туда надену? Ты ахнешь!

Ахнуть мне пришлось всей моей головой.

Фелипе переоделся в белые брючки-сигаретки и рубашку такого упоительно розового цвета, словно на нее стошнило стадо обожравшихся блестками единорогов, — но не это было причиной.

Просто почему-то вся верхняя часть Фелипе, упакованная в розовое, вдруг завибрировала с болезненной частотой, что спровоцировало у меня позыв последовать примеру единорогов. Неужели у меня проявился низкий болевой порог для ярких цветов?

— Сними, — процедила я сквозь сжатые зубы, — не надо ЭТО.

— Да ты что! Это же Том Форд. Самый свежак, я еле успел купить…

Роскошно. Стилистом мечтает стать, а бегает за блескучим трендом, как грейхаунд за плюшевым зайцем.

— Если хочешь получить работу, надень другое. Что еще у тебя есть?

Я прошлась вдоль длинной вешалки в маленькой комнате, проводя рукой по вещам, пока Фелипе огорченно снимал свою рубашку.

Вещь, которую я не глядя вытащила из середины, была спокойного серого цвета с фисташковой отделкой, и она успокаивала мое сердцебиение от одного к ней прикосновения.

Фелипе натянул ее на свой смуглый торс, и я инстинктивно сделала шаг назад, оглядывая его с невыразимым облегчением.

Он удивленно смотрел на мою реакцию, а я впервые за день смогла полновесно его разглядеть.

Весь его силуэт прекратил раздваиваться и вибрировать, но застыл в резких, ясных очертаниях, высветив гармоничную смесь мужественности и женственности его облика. Это внезапно успокоило и мою головную боль, и тошноту. Я смотрела на него во все глаза.

Означает ли это, что я выздоровела?..

IV

Путь домой убедил меня в обратном. Большинство встречных в аэропорту и самолете неприятно вибрировали, и «Гугл» уже подтвердил мне, что это не из-за сотрясения мозга.

Что за ментальную болезнь я нашла буквально себе на голову?

Предварительно позвонив в студию и отпустив домой своих работниц, двух жизнерадостных кубинок Марию и Розарио, я с облегчением вернулась в свое маленькое царство.

Я снимала старенькую студию недалеко от местного молла. Проезжая к ней окольными улицами, я в очередной раз встретила пожилую растрепанную женщину, которая всегда попадалась мне по пути, — она целеустремленно семенила по дороге в любую погоду и любое время года. Сегодня она шла по обочине уже с ходунками, но двигалась с такой же скоростью и с выражением упорства на лице. Мимо убогих домиков, нашпигованных последними моделями телевизоров и бытовой техники, мимо клуба игроков в бинго, где пенсионеры сбрасываются на адреналин игрового азарта по двадцать пять центов, мимо офисов риелторного гиганта, которому принадлежит четверть жилья в городе, — шла она, подобно траве, пробивающейся сквозь щели раскаленного бетона, как вся американская жизнь, основанная на принципе pursuit of happiness1. Словно первобытная жажда жизни как таковой, как движение вперед по умолчанию. Может быть, именно так выглядит надежда на лучшее.

Мастерская встретила меня приветливым молчанием и непо­движностью предметов. Здесь можно будет забыть про враждебно вибрирующий мир за ее пределами. Провести рукой вдоль стеллажей с тканями. Приложить к себе и долго рассматривать струящийся шелк, хрусткую органзу, уютную фланель или тяжелый гипюр в тройном отражении зеркал, пытаясь угадать в них будущее платье.

Я покопалась в своем плейлисте и выбрала «Аэросмит».

Crazy… Вибрирующая энергия голоса Стивена Тайлера проникла в мое сознание, возбужденно пульсируя в грудной клетке, диктуя новую моторику моему телу. Подпевая и подтанцовывая мощному вокалу, я свободно двигалась по студии, иногда замирая перед зеркалами с ножницами вместо микрофона в руке и по пути заглядывая на верхние полки и в дальние углы.

…Crazy, crazy, crazy, are you baby? — культовая рок-баллада боготворила сумасшествие, возводила его в ранг неодолимого сексуального влечения, раскрывающего крылья наслаждению.

…Now I’m never, never, never gonna be the same… — и пусть этот мир для меня не будет больше прежним, что мне за дело, если в нем все еще есть великая музыка и возможность создавать красоту своими руками.

Перебирая ткани, я наткнулась на незнакомый пакет. А-а, да. Пожилая американка, до этого работавшая на меня, принесла мне его со словами: «Посмотри, вдруг пригодится».

Внутри пакета была стопка пожелтевшего хлопка и вязанных крючком салфеток, напомнивших мне содержимое старых русских комодов и тумбочек с застывшими на них фарфоровыми пастушками. Я перебирала кружевные воротнички, детские распашонки, салфетки и скатерти, обвязанные крючком. Неровная ручная вязка отличалась от безликой фабричной и поэтому казалась трогательной и живой. Беззащитной, как пожилой человек. Внутренним взором я видела морщинистые руки в желтом свете лампы и маленькую девочку, внимательно следящую за снующим крючком. Я хорошо помнила ощущение рождения чуда прямо перед моими глазами…

Там же в пакете была записка, и я с трудом разобрала замысловатую вязь почерка из той эры, когда люди писали чернилами и чистописание было равноправным школьным предметом:

«Дорогая Вельма, я скупила все это в закрывающемся бутике викторианского стиля. Они собирали эту коллекцию у старушек в надежде сохранить такое наследие, но никто сегодня не заинтересован в старых вещах… Я помню, что ты шьешь и, может быть, знаешь кого-нибудь, кто сможет вдохнуть в них жизнь. Это же молодость наших матерей… Отдай их правильному человеку, пожалуйста. С теплотой, Бренда».

Записка осторожно тронула поверхность моей памяти, и я снова ушла в детские воспоминания, перебирая пальцами замысловатые кружева.

С возбужденно бьющимся сердцем я взялась за работу.

…Застрочить параллельными защипами шелковую органзу, выложить на нее разнокалиберные салфетки в гармоничный овал, соединить их тысячей крохотных ручных стежков, балансируя тонкое и массивное кружево с фривольными рюшами и чопорными складками.

…Положить крупитчатое тельце манишки на строгую черную шерсть, которая проявит причудливую графику кружева, как это делает ночное небо с Млечным Путем.

…Пришить крошечные черные пуговки, словно финальное многоточие, в одну линию с трехмерными миниатюрными цветочками по центру груди.

Старые стены студии отступали и исчезали, растворяясь в бескрайнем просторе фэшн-иллюзии, полы с потертым ковролином уходили из-под ног, и я счастливо парила среди линий, форм и текстур, которые постепенно складывались из клубящегося в моем воображении небытия в новые образы.

Вынырнув из работы, я почувствовала себя слегка заживленной, как после сеанса терапии. Словно для меня, запертой наедине с моими тяжелыми мыслями, немного приоткрылась дверь и впустила струю свежего воздуха. Как предчувствие весны в замороженной сердцевине января.

Может быть, нужно сделать мини-коллекцию из этого винтажного кружева, вытащить из своей и чужой памяти строгих учительниц и библиотекарш с их высокими прическами и глухими платьями в обрамлении скромной вязи воротничков и манжет, но только так, чтобы их захотела надеть современная девчонка. Тут главное — пропорции и стиль…

За стеклянной дверью я увидела проходящего мимо и слегка вибрирующего почтальона.

Да, работу с клиентами придется временно переложить на кубинок, а мою проблему надо срочно решать. Кому я могу о ней рассказать? Только не докторам. Иметь медицинскую запись о галлюцинациях совсем неохота.

Кстати, о них. Спасибо, что больше не мерещатся кошачьи лапы.

Ха.

«Доктор, мне тут одна кошечка давление мерила…»

Волшебное это было бы начало беседы с врачом, сразу бы растопило лед недоверия. Но в психушку что-то совсем неохота.

Родители и знакомые исключаются. Остается только один человек — Лада, лучшая подруга. Но это не по телефону.

Впрочем, к семейному доктору идти придется — настало время ежегодной проверки. Плюс, может быть, он выпишет что-нибудь. От этого дребезжания встречных…

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь «иногда дребезжат»? — Доктор Мейер, нестарый, но рано располневший мужчина, с сочувствием смотрел на меня сквозь поблескивающие стекла круглых очков. — Сотрясение мозга не имеет таких симптомов, я тебя направлю к окулисту, но странно это. И вот тебе рецепт обезболивающего от головы, но не увлекайся, только на ночь, и с ним надо много воды… С твоим весом нужно аккуратнее с дозировкой. — Доктор с удовольствием окинул взглядом мою фигуру в глухом облегающем платье из трикотажа телесного цвета.

Как я могла ему объяснить, что его круглый живот и бесформенная грудь, обтянутые белым халатом, ритмично по­драгивали мелкой рябью, как и у секретаря на ресепшене, и у мед­сестры, измеряющей мне давление? Но, слава богу, никаких кошачьих лап.

Померещилось мне тогда, сто пудов.

Стараясь не встречаться взглядом с медсестрами, глаза в пол, я процокала каблуками через офис к выходу, взялась за ручку двери, но она внезапно провалилась в пустоту, так как снаружи ее резко дернул на себя входящий мужчина. От неожиданности я пискнула на русском «ой, мама!..» и вскинула на него глаза.

Высокий, с удлиненной бритой головой, будто высеченными из камня скулами и решительной линией челюсти, он слегка пятился назад, не сводя с меня глаз. На лице его застыло растерянное выражение человека, которого внезапно ударили сзади по голове.

Но не это заставило меня на секунду замереть: его лицо и тело находились в состоянии блаженного, желанного покоя, не вибрируя, а, наоборот, источая гармонию изображения в высоком разрешении. Чувство моментального облегчения омыло мои глаза, я пробормотала: «O-ops!.. Sorry about that»2, дежурно улыбнулась и прошла мимо него к машине.

Открывая дверцу своего Z4, я услышала за спиной «Девушка!..» и резко обернулась: это было слишком неожиданно, словно кто-то окликнул меня из прошлой жизни на родине.

Мужчина приближался широким шагом, глядя мне прямо в глаза, и лицо его выражало одновременно решимость и осторожность, словно у сапера перед взведенной миной:

— Девушка, я так понял, вы же русская? Я хочу извиниться, что так резко дверь дернул. Она зеркальная, я снаружи вас не заметил.

— Ничего страшного, — улыбнулась я, занося ногу в салон. Но он поднял руку и с комически смиренным выражением на лице продолжил:

— Нет, я вас точно сильно напугал. Позвольте угостить вас ужином или по крайней мере чашечкой кофе. — Он указал рукой на «Старбакс». — Плиз, облегчите мне угрызения совести. — И он быстро улыбнулся, сверкнув зубами. Улыбка была как вспышка фотоаппарата и мгновенно преобразила его лицо, слегка меня этим ошеломив.

Что я потеряю, зайдя в кафе со статично выглядящим человеком, который к тому же умеет знакомиться таким старомодным способом?

— Но вы же опоздаете к врачу, — цепляясь за соломинку, кивнула я на докторский офис, — и я не знаю, кто вы…

— Я на прививки, там можно в любое время, — отмахнулся он, придерживая дверцу машины перед тем, как ее захлопнуть. — Я Алексей. А как вас зовут?

— Лита. — Как легко было плыть по течению беседы с человеком, не поддающимся моему странному синдрому.

— Очень приятно! Это от Аэлита?

— Если бы. Лилит.

— Первоженщина. Вам подходит.

— Мне подходит имя первородной женщины-демона?

— Вовсе не демона, если верить первоисточникам. Библия — это переработанный и отредактированный текст. Какой кофе вы будете?

— М-м-м… Мне чай, черный, и вон то печенье. Но и в Книге Еноха про нее же ни слова?

Алексей вскинул на меня взгляд, продолжая помешивать соломинкой свой кофе. В его глазах светилось какое-то детское любопытство.

— Чем вы занимаетесь, Лита?

Что ж, я тоже умею брать тайм-аут. Я отвернулась к окну, ощущая на своей щеке его пристальный взгляд.

И услышала:

— Вы правы, Енох не упоминал Лилит, но обе книги не являются древнейшими из дошедших до нас посланий. Каждое свеженайденное свидетельство отменяет предыдущее и часто превращает миф в историю. Так же как археолог, снимающий землю слой за слоем, мы можем докопаться до той Лилит, которая была создана Господом равной с Адамом.

Повернув голову, я увидела, что он смотрит на меня с понимающей полуулыбкой и приподнятой бровью, как взрослый, потакающий капризному ребенку. Боже, какое облегчение — просто смотреть на человека, который не вибрирует, словно экран телевизора с плохим сигналом.

Алексей не сводил с меня внимательных глаз, сложив перед собой на столе руки. Они были красивой лепки, загорелые и с коротко подстриженными ногтями.

— Лита, чашка чая и печенька не смогли загладить мою вину, но, может быть, у хорошего ужина это получится? — Он помолчал и продолжил с неожиданным напряжением в голосе: — Я не могу вас так вот взять и потерять…

1 Ключевая фраза Декларации независимости США, означает «стремление к счастью» (англ.).

2 Ой! Извиняюсь! (Англ.)

V

Настырное вибрирование телефона вытолкнуло меня из сразу канувшего в небытие сна. Это совершенно неожиданно звонил Филипе:

— Лита!!! Я получил работу! Просто вау, они на меня смотрели как на боженьку! Но послушай, они спросили про мой выбор этого лука, я честно рассказал, как ты вынула его из вороха одежды не глядя, и они теперь хотят с тобой познакомиться лично. Ты все еще в Нью-Йорке? Если нет, они тебе оплатят поездку, прилетай скорее, плиз-плиз-плиз…

Я тихонько вылезла из-под одеяла под его стрекот, стараясь не потревожить спящего рядом человека.

Договорив на кухне шепотом с Филипе, я вернулась в скомканную постель и села, обняв руками колени.

Алексей.

За последние сутки я нашла себя в странном коконе покоя и вихря одновременно, словно пребывая в центре зрачка урагана. Будто все составляющие моего бытия были встряхнуты чьей-то сильной рукой и пересобраны заново, в неузнаваемом порядке. Время вдруг обрело новые качества. Например, плотность. Я никогда раньше не замечала, что оно может сгущаться и становиться тягучим и томительным, как мед в жаркий полдень. Или легковесным и прозрачным, концентрирующим бытие между вдохом и выдохом.

Крохотная студия была завалена книгами, рюкзаками, инструментами и грубыми ботинками разной степени изношенности. Мне показалось, что предметы вопросительно взирают на меня сквозь полусумрак комнаты. «Странные мысли тебе приходят в голову, ты ее не ушибла часом?» — Привычка к самоиронии помогала уравновесить избыток необычного, продолжавшего происходить со мной теперь ежедневно.

Алексей пошевелился, приоткрыл глаза, сконцентрировал взгляд на моем лице. И медленно повернул руку, лежавшую поверх одеяла, ладонью вверх.

Время на секунду споткнулось и неторопливо начало уплотняться вновь…

От Санкт-Пита до Майами на машине меньше четырех часов, достаточно времени для того, чтобы разложить последнюю неделю в таймлайне и рассортировать события по степени непонятности и важности. Все равно придется, Ладка за это время позвонила дюжину раз и уже досыта наелась моим «при встрече расскажу».

Алексей улетел из штата по работе на несколько дней, и слава богу — мне было просто необходимо хоть ненадолго вынырнуть из этого загадочного состояния души и тела, в котором я так нечаянно очутилась и в которое меня немедленно по расставании с ним потянуло назад.

— Что там такое скоропортящееся в Вашингтоне? Вино или женщины?

Слой моего сарказма был тонковат для того, чтобы прикрыть уныние, и это было очевидно нам обоим.

— Женщины. Женщины тяжелого поведения. В Библиотеку Конгресса других не берут. — Алексей притянул меня к себе. — Но я везде вижу только одну…

В общем, нужно срочно поговорить с Ладой, ибо жизнь моя внезапно превратилась в кинофильм непонятного жанра. Единственное, что меня тревожило, — это опасение, что она тоже будет двоиться и вибрировать, как большинство окружающих. Впрочем, если ей об этом рассказать, то она наверняка расхохочется своим грудным смехом, станет специально трясти пышной грудью и дурачиться, просто чтобы прогнать ужас из моих глаз.

Но я изо всех сил надеялась, что она будет так же, как Алексей, кристально ясна и статична.

Я так и не собралась с духом рассказать ему об этой своей проблеме, впрочем, и времени у нас на разговоры было мало. Мы были все еще, по сути, незнакомцами, и, спроси меня кто сейчас, я бы не ответила на простейшие вопросы о его жизни. Но я уже знала о нем более важные вещи, чем биографические факты: словно тушью на акварели, очертание его профиля с сигаретой на фоне заплаканного дождем окна, ощущение прикосновения его горячей ладони сквозь мое шелковое платье, безболезненные ожоги, которые оставляли его осторожные губы на моей ключице, шее, виске…

Я незаметно для себя отвлеклась от тревожных мыслей, медленно прокручивая перед ментальным взором последние двое суток, благо хайвей был полупустым, низко бегущие облака безмятежны, а тихий джаз по радио — бездумно оптимистичным.

Протискиваясь сквозь трафик постоянно ремонтируемых трасс Майами-Сити, я успокаивала себя, как могла. Я сотни раз видела Ладку. Нет никакой причины, чтобы в этот раз было по-другому. Господи, плиз, пусть она не дребезжит, сегодня мне нужна моя нормальная подруга… ну, насколько Лада способна быть нормальной.

Остановившись на светофоре, я вдруг поймала боковым зрением болезненный толчок. Дорогу переходил обычный для Майами персонаж: пожилой мужчина с неровно накрашенным красной помадой ртом, одетый в короткое платье и лодочки на шпильках. Правда, в этом карикатурно искромсанном человеке из мужского осталась только Y-хромосома… На каблуках он ходил неправильно — сгибая жилистые ноги в коленях, выпятив живот и вытянув вперед шею, завершая этим сходство со старой злобной птицей. Но сумочку на сгибе локтя держал уверенно, с достоинством леди пересекая дорогу. И при этом только для меня интенсивно вибрируя и двоясь. Значит, синдром по-прежнему в силе, спасибо тебе, мужик.

Поднявшись в лифте на нужный этаж, я глубоко вздохнула и позвонила в дверь, которая сразу распахнулась, и я очутилась в Ладкиных объятиях, перемежающихся с визгом и возгласами:

— Ну наконец-то! Моя ящерица-путешественница приехала! — Она вечно путала русские слова и поговорки. — Дай-ка я на тебя погляжу!

Я молчала, не в состоянии отвести ошарашенного взгляда от своей подруги. Нет, она не двоилась, не дребезжала и не вибрировала, статичная и ясная, как всегда.

Но я смотрела в ее улыбающееся лицо и безуспешно пыталась сглотнуть свое бешено бьющееся сердце.