Ловушка для Крика E-Book

Саша Хеллмейстер

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 553

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

История, объединившая триллер, хоррор, мистику и dark romance. Идеальное чтение для поклонников «Как поймать монстра», «Мое сердце — бензопила» и «Преследуя Аделин». В Скарборо ходят слухи, что Крик — маньяк, жестоко расправляющийся с жителями города — найден убитым. Однако Лесли Клайд уверена, что это не так. Крик, который стал ее личным кошмаром, не мог попасться так просто. Пока полиция плетет заговор против ее возлюбленного, желая повесить на него убийства, Лесли устраивает вечеринку в честь его дня рождения. Но праздник оборачивается трагедией: двое ее друзей бесследно исчезают, а вскоре все, кроме девушки, забывают об их существовании. Единственный, кто может объяснить произошедшее — это Крик. Ведь маньяк знает, что на этих землях живет древнее зло. И оно уже обратило свой леденящий взор на охотника и его идеальную жертву…

Leseprobe

Саша Хеллмейстер Ловушка для Крика

Внутренние иллюстрации – Nicta

© Хеллмейстер С., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Плейлист

00 | Second Chance – Darkhaus

01 | You Can't Take Me – Bryan Adams

02 | Heart-Shaped Box – State Of Mine

03 | Hard Drive – Griffinilla

04 | Who Taught You How to Love – King Dude

05 | Dangerous – Perturbator, Kabbel

06 | Stripped – David Pataconi

07 | Join Me in Death – Hit Crew Masters

08 | Thy Sleep Shall Be Sweet – Efisio Cross

09 | Red Death – Brann Dailor

10 | Invincible – Nitroverts

11 | Lie To Me – Chris Isaak

12 | Run To You – Bryan Adams

13 | You & Me – Memphis May Fire

14 | To the Moon and Back – Mason Watts

15 | Love to Hate – Battlejuice, Power Rob

16 | Suffer – Hurts

17 | Ride the Lightning – Warren Zeiders

18 | Fainted (Slowed) – Narvent

19 | Sweater Weather – RhythmRebel

20 | Lose Your Heads – YONAKA

21 | Self Control – Ruin Of Romantics

22 | Bad Bad Bad – Temple Balls

Пролог

Скарборо. Штат Мэн. 21 октября 2020 года

Коридоры центральной больницы Скарборо были пусты: ночью всё здесь замирало до поры до времени, пока не наступал час планового обхода и проверки пациентов, особенно таких, как пациент в палате эф-четырнадцать – тяжелораненый. Его прооперировали в другом штате, здесь же он являлся объектом пристального врачебного наблюдения и радовал своих докторов тем, что быстро шёл на поправку.

Полы были уже чисто вымыты, посетители – давно выпровожены, с пациентами тоже полный порядок, а потому дежурный персонал мог расслабиться: следующий обход по графику не раньше трёх часов: теперь поспать бы, пусть и недолго…

Пациент в той самой палате, отключённый от кардиомонитора уже сутки, тоже был погружён в дрёму, но беспокойную. Под голубой больничной рубашкой он весь вспотел. Кожа лоснилась и поблёскивала в слабом свете ночника; тёмно-каштановая коса, убранная на подушку, упала ему на плечо. Он рвано, поверхностно дышал, крепко сжав левую руку в кулак. Под закрытыми веками заворочались глазные яблоки. Он двигал ими, будто смотрел вправо и влево, не пробуждаясь. Затем напрягся всем телом. Пошевелился под тонким пледом. Издал тихий, болезненный стон. Там, в мире грёз и кошмаров, его потревожил вороний грай, резкий и острый, будто осколки. В этом тревожном сне он снова видел, как его кромсают ножом в лесу, под набухшей жемчужиной нью-джерсийской луны.

Удар за ударом; его плоть раскраивали на лоскуты. Лезвие хищно погружалось в тело и пило его кровь. Казалось, лезвие было живым и пульсирующим. Оно хотело ещё, и ещё, и ещё…

Виктор Крейн метался в постели, когда что-то влетело в окно – бам! – и с глухим стуком ударило снова.

Бам!

И тогда он вздрогнул и проснулся, весь в холодном поту.

Стояла глубокая ноябрьская ночь. Деревья за больничным окном, казалось, закоченели, покрылись тонким инеем. В коридорах была такая тишина, что Вику чудилось – умер целый мир, и только он очнулся от вечного сна. Он устало провёл рукой по лицу, желая стереть лекарственный морок, когда…

Бам.

Ему не приснилось. В окно снова ударили. Тогда он медленно повернул голову на звук.

Тьма за стеклом была непроглядной бездной. Она, казалось, дышала, будто огромное затаившееся чудовище. Вик, слабо придерживаясь за железную ручку больничной койки, встал. За ним от капельницы протянулась прозрачная тонкая трубка; Вик сделал шаг к окну. Он не совсем понимал зачем: стук пугал его.

Но Виктор Крейн привык смотреть туда, где страшно.

Ноги почти не держали: он слишком ослаб. В мутном после сна разуме кошмары из потустороннего мира подсознания казались плотски ощутимыми и реальными, и он, стараясь унять бешено колотящееся сердце, навалился на узенький подоконник, чтобы подавить желание как можно скорее вернуться в кровать и забыться новым тяжёлым сновидением. За окном, кажется, ничего не было: только пустота и тьма, которые смотрели на него и пугали больше, чем любые монстры и чудовища. Вик не понимал, почему по его плечам пробежали мурашки, как от предчувствия чего-то злого… И, когда он прислонил смуглую ладонь к холодному стеклу, всматриваясь в вязкую ночную мглу, похожую на пролитые чернила, из этой мглы выступила потрескавшаяся, старая маска убийцы с кровью, въевшейся в щёки, подбородок и губы, с ножевидным рисунком под глазами, с ремнями по обе стороны, прижимавшими маску к лицу под капюшоном. Она слегка улыбалась уголками чёрных губ, почти как живая.

По ту сторону хрустальной зыби к его руке убийца приложил свою, в чёрной перчатке, и постучал по стеклу бритвенно-острой рукоятью охотничьего ножа.

Вик сглотнул. Он пристально смотрел на маску убийцы, а она смотрела на него. Он склонил голову вбок, вправо: маска, будто в насмешку, отзеркалила его движение. Вик убрал руку от стекла. Убийца по ту сторону окна убрал руку с ножом, а затем медленно поднял кулак и стукнул им по раме.

«Открой мне», – безмолвно потребовал он.

Виктор Крейн едва покачал головой. И тогда маска заговорила с ним сама.

«Я сделал бы это с тобой прямо сейчас, – сказала она, не размыкая чёрных губ. Голос доносился так тихо и был таким глухим, что Вик едва различал слова. – Если бы не одно обстоятельство. Ты же знаешь, о чём я говорю? Да, ты знаешь… маскот[1]. Или нет?»

Виктор Крейн тихо сглотнул: дёрнулся его кадык. Свежие раны, только начавшие затягиваться, разнылись, напомнив о себе. Убийца выдержал паузу, наблюдая за своей жертвой. Цвет его тела слился с цветом ночи, и казалось, весь мир за окном и был его телом, а он сам – бездной и тьмой, и у тьмы этой, невообразимо громадной и беспредельной, оказалось ужасающее лицо.

«Ах, она тебе не сказала, – насмешливо произнёс Крик. – Она не доверила тебе свой маленький секрет?»

– О чём ты? – прошептал Виктор Крейн.

«Всё тебе скажи, – ответила маска. Убийца под ней улыбался. – Знаешь, завалить такого полуживого зверя, как ты, сейчас проще некуда, только тогда я стану ей навсегда врагом… А я этого не желаю. Убить тебя – значит потерять её. А я, так уж вышло, привязываюсь к людям, которые мне дороги. И стараюсь их не разочаровывать».

Вик уставился в пустые глазницы маски. Под ними совершенно точно не было видно глаз. Его охватил страх – больший, чем он испытывал за себя. Лесли? Эта тварь по ту сторону ночной пустоты говорит о Лесли? Либо это так, либо он сошёл с ума. Из самой глубины его груди поднялся горячий ком: он обжёг лёгкие, развернулся огненным цветком у самого сердца, опалил горло и вырвался наружу вместе с хриплыми словами:

– Ты её не тронешь.

«Кого не трону? Твою Лесли? Или мою? – удивилась маска и вдруг улыбнулась ему. Там, под плотно сомкнутыми пластиковыми губами с потрескавшейся от времени чёрной краской, Вик увидел ряд мелких, острых, хищных зубов, и ему стало дурно. – Время идёт, Кархаконхашикоба. Дыши, пока дышится. Живи, пока живётся. И не старайся изменить будущее: его предопределило прошлое. Ведь они во всём виноваты сами».

Вик медленно сделал шаг назад. Он неотрывно смотрел, как убийца поднял руку, затянутую в перчатку: большая ладонь легла на его маску, и пальцы обхватили её, будто паучьи лапы. Сердце у Виктора Крейна заколотилось сильнее прежнего. Во рту стало сухо. Убийца стянул её с лица и опустил руку, и из-под капюшона на Вика взглянула…

…пустота.

Тот, кто охотился за ним и убивал в Скарборо, застыл на целый миг – сгустившийся мрак, сама тьма древнее библейского ада, бездна, посмотревшая в ответ, – а потом отступил обратно в пелену ночи и растворился в ней, словно его и не было.

* * *

Чак Делори был опытным сталкером, но не ожидал, что преследователь окажется настолько шустрым. Он перепрыгнул с крыши на крышу и выдохнул. Здесь, между домами, было порядка двадцати – двадцати пяти футов, и вряд ли даже этот приставала за ним последует. Но человек в чёрном прыгнул очень легко эти двадцать грёбаных футов, будто каждый день такое проворачивал, и вгляделся в полумрак. Лицо его было скрыто капюшоном, и сперва Чак не заметил под складками в его тени маску. А когда к нему повернулось белое бесстрастное лицо, разукрашенное чёрными поблёкшими полосами и совсем свежими – алыми, прошедшими под глазами и по подбородку, Чак похолодел и, попятившись, бросился бежать.

Убийство на рассвете. Как поэтично.

Крик обожал вид на утренний Скарборо, а отсюда он был чудесным. В этом старом долгострое на западе города он хотел покончить с одним из тех оставшихся в живых людей, которые давно должны были примерить деревянные костюмы. Они это заслужили, но правосудие вряд ли настигло бы их. А значит, это сделает он – своими силами.

Крик смотрел в спину парня в зелёной куртке: тот был неплохо подготовлен физически. Страх добавлял ему скорости. В два прыжка он забрался на недостроенный этаж и исчез среди балок и внутренних перегородок, пробегая сквозные помещения с пока что не возведёнными стенами. Но зря он надеялся сбежать. Крик с весёлой улыбкой перемахнул следом и помчался параллельно беглецу по внешнему узкому выступу здания. Здесь не было ограждения и перил, просто полоска бетона вдоль окон по левую руку, а по правую – обрыв высотой в семь этажей, вполне достаточный, чтобы кто-то не такой дьявольски ловкий упал и свернул себе шею.

Крик бежал за своей жертвой. Ветер свистел в ушах и почти сбивал с головы капюшон. Никто не знает, что Чак Делори здесь. Никто не придёт к нему на помощь. Есть только он и его убийца, и верный нож в руке – тоже неизменный свидетель чужих смертей. А разве нужен кто-то ещё?

Крик знал, что в Скарборо до сих пор установлен комендантский час. Хотя в Санфорде было хорошо сработано с этой сволочью Колчаком, но Чак был не из тех, кто соблюдал правила и закон. Крик хорошо знал каждый его проступок, большой и малый, потому был и судьёй, и присяжной комиссией, и обвинителем. Адвокатов ублюдкам не положено иметь! Он развеселился ещё больше и обещал себе, что прикончит Делори, и с этого момента разматывающаяся ниточка клубка будет крутиться так быстро, как только сможет, потому что дальше копам некуда бежать и нечего отрицать, а ещё им придётся снять свои покровы, обнажив всю гнилую суть – свою и своих хозяев, которым они по-настоящему служат.

Откос заканчивался, бежать дальше было некуда. Розовое небо словно в отместку казалось слишком прекрасным, чтобы сорваться и погибнуть – и Крик вспомнил руки Лесли в ту ночь, когда он встал перед ней на колени. Внизу живота остро потянуло, глаза заволокло дымкой от острого желания. Это было некстати, но он ничего не мог с собой поделать. Тогда он быстро посмотрел вбок, и в голову ему пришла чудная мысль.

Через секунду перед лицом Чака, как от взрыва, разорвалось стекло, брызнув осколками, и в окно влетел убийца. Он прыгнул на Чака Делори и повалил его на грязный бетонный пол; ловкий, как кошка, оседлал, заломил руки за спину и защёлкнул на них пластиковые наручники. Всем своим немалым весом он придавил Чака к полу так, что тот не смог двигаться, и обратил к нему жуткую маску, похожую на лицо покойника. Она была разукрашена чужой кровью. Под глазами – старые бурые пятна крови, на губах – свежая алая полоса… Потом – бум! – Крик ударил Делори в нос, и тому почудилось, что в его лице что-то взорвалось.

– Нет, б… б-бостой! – в ужасе завопил Чак, сильно гнусавя. Из сломанного носа хлестала кровь.

– Ты недавно слышал примерно те же самые слова, – шепнул хриплый голос под маской.

Крик больно впился пальцами в череп Чака и сжал так, что Делори подумал, что у него раскололась пополам голова. Он застонал и забился под убийцей, но тот не отпускал.

– Ты был на моём месте, кусок дерьма, и не остановился. Свою судьбу ты предрешил уже давно. Что ты плачешь? Разнюнился, сучонок? У всех действий есть свои последствия, но тебя этому не учили, жалкий ты кусок дерьма?

Чак Делори не понимал, о чём именно он говорит, и оттого дрожал ещё сильнее: он не понял, за что умрёт, потому что поводов для самосуда над ним было много, соразмерно его грехам и преступлениям. Он насиловал и грабил. Он убивал… чаще тех, на кого укажут и за кого заплатят. Крик вперился в него взглядом. В прорезях маски глаза были тёмными, как грозовое небо, скрытое тучами.

– Но знаешь… – продолжил яростно убийца, и у Чака затряслись поджилки. – Я буду не так жесток, как ты. Ты прострелил ей лёгкое, избил до неузнаваемости и после изнасиловал, а у меня даже при себе нет пистолета. Ты побледнел, дружок? Понял, о ком я? Взгляни на меня. Смотри. Смотри.

Он сел на бёдра Чака, провёл ладонью по его кудрявым каштановым волосам. Зубы Чака отстукивали дробь. Он предвидел, что с ним будет, – и забился, и завыл, пока его не ударили по уху кулаком. С него на щёку тут же потекла кровь.

– За-мол-чи. Я тебя пока ещё не выпотрошил. Чего ты испугался? Всё будет быстро. Чик – и ты труп, не то что она: мучилась четыре часа, пока твой подельник вытаскивал ей зубы наживую. Пока вы сдирали с её пальцев ногти. Пока кололи иглами в уши и загоняли иглы в живот и груди. О, а вот это мне нравится.

Он вонзил свой обычный охотничий нож в пол близ его головы – всего в паре дюймов, и Чак от страха вскрикнул, – а потом вынул из специального крепежа на ноге складной хороший нож с узким острым лезвием. Чак попытался лягнуть, но притих, когда Крик прислонил острую грань ножа к горлу. Он с усмешкой наблюдал, как Делори набрал в лёгкие воздуха, тяжело задышал и вдруг завопил что есть сил:

– БОМОГИТЕ! Бомо…

– Ш-ш-ш, – Крик покачал перед его лицом пальцем и щёлкнул по носу. Чак тотчас заткнулся. – Не нужно кричать, тебя всё равно никто не услышит. Ты подписал контракт со смертью, когда уехал в Огасту. А теперь смотри. Смотри внимательно, тут как в шатре у фокусника, следи и наблюдай. – Он показал лезвие, элегантно поигрывая им между пальцами. Оно порхало, как серебряная стрела молнии, из одной руки в другую. – Как думаешь, куда прилетит?

Крик легко перехватил нож правой рукой и всадил его по самую рукоять под грудь Чаку, а затем одним рывком сломал, оставив лезвие в ране.

– А-а-а-а-а! Уб-лю-док!

Вой был нечеловеческим.

– Нет приметы хуже, чем сломанный под рёбрами нож, – равнодушно улыбнулся Крик.

Он отбросил рукоять в сторону, слушая стоны и рыдания человека, не желавшего умирать. Чак бился под ним до последнего, даже когда Крик рывком вынул из пола большой охотничий нож, высекая лезвием искры о камень, и приложил к паху своей жертвы.

– Брошу, – сквозь боль взмолился Чак Делори. – Божалуйста, долько не это!

– Не – что? Дорожишь своими яйцами или стручком? Давай выберем, что оставить. По считалочке.

– Уболяю, – прорыдал Чак. Слёзы бежали из-под его век, расчерчивая дорожки на грязном лице. – Оставь меня в бокое.

– Чёрта с два, сука!

Крик медленно поднял его футболку лезвием и срезал брючный ремень. Затем сделал длинный неглубокий надрез на коже ниже живота: там всё густо поросло тёмными волосами. Стройку огласил новый вопль, и маньяк мрачно хмыкнул:

– Ты настолько омерзителен, что тебя даже потрошить противно, ублюдок. Хотел бы сказать: чего ты разнюнился, как девчонка, но я не грёбаный мизогинист и не стану оскорблять женщин, сравнивая с тобой. Считай, сегодня ты выиграл лотерею: даю тебе шанс, глядишь, и выживешь. Хочешь жить, Чак Делори? Отвечай поскорее, у меня мало времени.

И тот, рыдая и с пеной на губах, образовавшейся от криков, полных боли, проговорил, едва ворочая языком:

– Зах-хочу… одбусти бедя…

Крик с безмятежным наслаждением углубил надрез в паху, отчего Делори завопил. Плоть медленно расползалась, нож не торопился сечь, живот и ниже жгло от сильной боли. Убийца в белой маске с безжалостно сомкнутыми чёрными губами глядел двумя безднами вместо глаз. А потом сказал:

– Ты знаешь, я влюблён в женщину. В молодую женщину. Она моложе, чем была Селия, но у той на руках был ещё маленький ребёнок… которого вы убили!

– Божалуйста, де дадо, – всхлипнул Чак.

– Нет-нет, не беспокойся, это хорошая история; это поучительная история, – спокойно продолжил Крик. – Так вот, я влюблён, друг мой, и знаешь? Моя девочка учит быть великодушным, где надо и не надо, и доверяет мне. Она всегда делает усилие над собой. Следит за благородством души, понимаешь ли. Считает, каждый имеет шанс на спасение. Это библейская тема, по типу покайся – и воздастся. Я хочу ей соответствовать. Тоже сделать над собой усилие. Быть, знаешь ли, лучше.

Он молниеносно выбросил руку вперёд и схватил Чака за горло. Другой разжал его плотно сомкнутые губы. Чак не знал, что будет дальше, но догадывался – ничего хорошего. Он попытался укусить Крика и снова стиснуть челюсти, разводимые силой, но тот был куда сильнее:

– Так что была не была. Если выдержишь то, что я тебе уготовил, так и быть – отпущу на все четыре стороны. И даже не стану преследовать. Представляешь – никогда больше не появлюсь у тебя на горизонте. Веришь в это? Нет? Ладно, тогда ответь на другой вопрос. Ты в курсе, что нож при себе иметь необязательно, когда дело касается языка? Язык вырвать голыми руками очень непросто. Так мало кто умеет. Но не переживай! Тебе повезло! Я один из редких знатоков этого старинного искусства.

Чак выпучил глаза и яростно забился. Тогда убийца вскинул кулак. Один удар – и перед глазами поплыли звёзды с американского флага: с мускулистой руки истязателя на чёрную футболку Чака натёк пот. Крик ласково похлопал Делори ладонью по щеке и продолжил:

– Ты же знаешь, мой хороший. Убивать и калечить – тоже работа. Думаешь, треплюсь зря? Вообще, я не любитель трепаться, но знаю, что ты теперь никуда от меня не денешься. И хочу потянуть время, чтобы ты лежал и думал, как Селия, когда же тебе будет очень, очень больно. Я покажу, как это делается. Так умеют лишь те, кто часто свежует туши и с мясом… ну вот таким, как ты… хорошо знаком.

Он рассмеялся и раскрыл Чаку рот пошире. Тот пытался сомкнуть челюсти. Крик с силой их раздвинул.

– Я мог бы вырезать в твоём языке дырку, просунуть туда крепкую леску или верёвку и подвесить тебя к во-о-он той балке…

Он ухмыльнулся, указав пальцем на потолочную перекладину. У Чака от ужаса по загривку пробежала дрожь, и он вперемежку с рыданиями застонал. Крик отмахнулся:

– Но подумал, что это чересчур. Леска быстро его оборвёт, и дальше всё будет неинтересно. Так пытали своих пленников мафиози или боевики ещё лет десять или двадцать назад… Но я же не такой, как они. Я борец за добро и, мать вашу, сука, справедливость. Без пяти минут чёртова почти-что-Сейлор-чтоб-её-Мун!

Он крепко схватил Чака за кончик языка и зажал его большим пальцем на уровне нижней губы, а потом проник рукой глубже в рот и надавил на корень. Чак едва не сблевал, инстинктивно рванувшись вперёд.

– Тихо-тихо, все рвотные массы держим при себе, – предупредил Крик, – будь спокоен, я сделаю всё быстро. Некоторые дилетанты тянут с этим долго, нередко приходится работать двумя руками…

Боль, когда он рванул язык на себя, невозможно было описать. Если бы Чак мог, сказал бы: когда его резали ножом, боль была размером с прибрежную гальку, а сейчас – с астероид. Чака словно пронзило раскалённым железом от висков до груди. Всё онемело и снова вспыхнуло, разожглось мучительным очагом. Крик тянул, тянул и тянул язык. Под челюстью стреляло, рот стал кровавым месивом, полость наполнилась слюной, окрашенной в багровый цвет. Плоть всё же надорвалась. Треснула подъязычная кость…

Вопль, полный нечеловеческих мук, огласил стройку с такой силой, что Крик отпустил Делори и нанёс ему короткий удар в челюсть, сразу сворачивая её.

Со стоном тот ненадолго провалился в беспамятство. Сквозь полусон он слышал треск, чувствовал рывок. Кость дёрнуло, челюсть стала нарывать, лицо превратилось в пламенеющий ад. И снова – рывок, рывок, рывок, осторожный, по чуть-чуть, и плоть отделилась от плоти, а рот наполнился тёплой солёной кровью, которой Чак едва не захлебнулся, когда она пошла в горло.

Со свороченной челюстью он не мог больше даже вопить: просто мычал и стонал, чувствуя, как каждый зуб взрывается маленьким болезненным вулканом и боль отдаёт стреляющей судорогой в переносицу. Лицо у него стремительно отекло и онемело, как при уколе ледокаином у стоматолога. А потом в руке у Крика, в чёрной перчатке, он увидел довольно большой красный влажный ошмёток. Это и был его оторванный язык.

Чака обуял ужас, слёзы потекли из глаз. Случилось необратимое: теперь он навеки искалечен. От шока он даже забыл о своей боли, и она ощущалась глухо, будто звуки, доносящиеся из-под воды.

– Какой длинный, – заметил Крик и бросил за плечо свой страшный трофей. – Посмотрим теперь на кое-что другое? Быть может, оно будет чуть покороче… надрез-то я уже сделал.

Когда страшная догадка, что сейчас произойдёт, пронзила Чака, он рванулся наверх всем телом, не желая сдаваться без сопротивления. Но маньяк уже взялся за нож и с размаху всадил лезвие в его колено. Он приколол Чака к полу, как бабочку булавкой. Гортанный горловой рёв не остановил его. Крик спокойно спустил с жертвы спортивные штаны и боксёры, холодно разглядывая скукожившийся, обмякший от пыток и страха член.

Чак часто дышал, доживая последние минуты своей жизни, испытывая ужас и безнадёгу от своей страшной кончины и смаргивая слёзы, которыми глаза жгло от боли и страха. Он не знал, что его спрятанный труп найдут местные ребята, которые порой приходили на старую стройку, чтобы порисовать граффити, выпить пива и спрятаться от взрослых, – здесь, изуродованным, зверски убитым, оскоплённым. Но это произойдёт через неделю после его смерти: а пока… пока Крик, размяв шею и хрустнув костяшками пальцев, бодро сказал:

– Ну что ж, эта штучка не такая здоровая, как твой болтливый язык. Управимся побыстрее?

Глава первая. Рамона

Скарборо. Штат Мэн. 28 октября 2006 года

– Что скажешь, Вик? Пойдём туда вместе?

Он неторопливо качнул головой. Что сказать Рамоне – белой девочке из приличной семьи, дочке врача и юриста, его старой подруге, его первой любви?

Вику было семнадцать, и он ни черта не знал, как ответить правильно. Рамона – его ровесница, рыжеволосая бестия с волнистой копной роскошных кудрей и мягкой улыбкой, – кажется, в отличие от него уже понимала, что он скажет, потому что положила ладонь ему на щёку. Вик растерялся.

Он всегда терялся, когда ему задавали такие вопросы, потому что знал: ничего хорошего от этого не жди. В Скарборо было мало детей, которые хотели бы играть с плохо одетым смуглым мальчиком Виктором Крейном. Родители смотрели так, словно он был грязным, вшивым или заразным. Иногда он слышал: «Господи, Энди, Тедди, Джон, Джордж или Френк, или бог знает кто ещё, не подходи к нему: в чём, чёрт возьми, у него руки?» Вик мог бы ответить, в чём. Чаще – в пыли: он лазал везде, куда можно было залезть. А ещё – в синяках, ссадинах и царапинах, и не только руки. Он частенько ходил битым. Его колотили и ровесники, и ребята постарше. Иногда и взрослые прогоняли из продуктового или хозяйственного магазина. Бывало, он ходил за покупками один, если бабушка чувствовала себя дурно. И бывало ещё, возвращался с пустыми руками, растерянно выкладывая из нашитого кармашка за пазухой рубашки деньги, до которых дело не дошло. Тогда Адсила Каллиген тихо ругалась на цалаги[2], и Вик опускал взгляд, но запоминал каждое изощрённое грязное выражение. Она ругалась со всеми. Со школьным советом, с продавцами, с хозяевами магазинов, с водителем автобуса, который частенько пропускал остановку у озера Мусхед, просто не доезжая до неё, и Вик вынужден был бежать в школу на своих двоих и, конечно, часто опаздывал, а потому получал от учителей нагоняй. Здесь, на клочке земли чероки, которых местные жители пытались выгнать из Скарборо, но так и не смогли, остались только старики, а их дети и внуки разлетелись, словно птицы; покинули старые трейлеры, натыканные посреди леса, будто сигнальные флажки на егерской охоте. Вик часто думал, что это место похоже на кладбище, только вместо надгробий – трейлеры: «Хобби» и «Табберты», симпатичные «Джейко» и купленные через бог весть сколько рук «Клаусы». Автодома-развалюшки – прицепы, которые уже никогда и никуда не поедут, так же как и их едва живые хозяева, покинутые целым миром.

В школе у Вика тоже не клеилось, и с годами всё стало только хуже. Ребята дразнили его. После спортивных занятий мальчишки дружно воротили от Вика носы, когда он появлялся в раздевалке. Пахло от него точно так же, как от каждого пацана, вымотанного на футбольном поле или после пробежки, но ему громко говорили, что он воняет, потому что воняют все индейцы – так говорили взрослые. Когда он заходил в душевую, ребята разворачивались и напоказ покидали её. Даже проказа не заставила бы их бежать прочь с такой же прытью. Когда Вик в старших классах стал квотербеком[3] в школьной команде по футболу, ему частенько советовали «намылить задницу получше и отскоблить всё своё дерьмо». Вик был смуглым и загорелым, и он знал, что от шутки с дерьмом страдали все латиносы и чёрные в школе. Но он не был просто мексиканцем. Он был индейцем. Красной тряпкой для быка. Существом бесправным и ещё более презираемым.

С Виком мылись только ребята вроде Рори Джонса: он был близоруким «четырёхглазым» занудой в толстых очках в роговой оправе. Или Дад Тейлор, местный дурачок с фермы за городом, неспособный связать нескольких слов в простое предложение. Вик страдал в такой компании. Он старался быстро намылиться, смыть с себя пену и покинуть душевую, потому что боялся подцепить от них смирение своей чёртовой судьбой неудачников, будто заразу. Сам он не считал себя неудачником.

Если кто-то всё-таки общался с Виком нормально, к делу подключалась компания Палмера. Старший сынок шерифа, Люк, со своими ребятами не давал ему прохода. Люка бесил Виктор Крейн со своей дурацкой косичкой, со своей мерзкой надменной бабкой, со старой холщовой сумкой с аккуратно подшитым ремнём, в которой он носил школьные принадлежности, с непокорным гордым взглядом, хотя он нищеброд и красный ублюдок, – бесил до такой степени, что он не мог не травить его. Если и был у Вика самый главный враг, так это он. Люк Палмер. Вик готов был клясться: отстань от него Люк, и отстали бы все, но легче было поверить в инопланетян или второе пришествие, чем в это. Ненависть между ними год от года росла и крепла. Если и была в мире стабильность, так только в том, что Виктор и Люк ненавидели друг друга стабильно сильно. Они дрались почти каждый день, и Вик в средней школе ходил постоянно битым. В старшей он, как нарочно, вымахал за первое же лето и стал особо выделяться среди ребят ростом. Худощавый и нескладный прежде, дразнимый за это в шестнадцать, он вдруг стал рослым и жилистым. Из длинного и носатого его лицо стало длинным, носатым, но интересным. Девчонки иногда посматривали на него по-особенному. Что уж говорить о Рамоне Монаган, с которой он проводил почти что каждый день.

Рамона была для Вика всем. Уж если нашлось чего хорошего в его не самой простой юности, так это она: маленькое рыжее солнышко, тёплый лучик. Она переехала в Скарборо из Нью-Йорка, когда Вику было двенадцать. В свой первый же день подошла к нему в столовой, опустила поднос на его стол и села рядом, точно её место всегда было рядом с ним. Она с интересом спросила, индеец ли он, и не стала смеяться, когда он с вызовом ответил дрожащим голосом: «Да». Кажется, проронила только – «круто» и предложила прогуляться по городу после школы, быть может, Вик знает какие-нибудь прикольные места. С тех пор они были неразлучны.

Маленькой она не обращала внимания на слухи, которые о нём ходили, и не понимала дурацких шуток о нём. На косые взгляды и сплетни закатывала глаза, считая дикостью, что можно гнобить человека за его цвет кожи и происхождение. В школе все любили её: и учителя, и одноклассники, и она была из категории крутых ребят и дружила со всеми, но с ним – особенно. Родители устраивали ей регулярные головомойки: им не нравилось, что она спуталась с Виктором Крейном. Ясно почему. Он жил небогато, с ворчливой старухой, которая вела себя так горделиво, точно была ни много ни мало индейской королевой. Ходили слухи, что там, на индейской земле, торгуют наркотой и палёным алкоголем. Вик мог бы ответить, что старики, которые остались в трейлерах, заняты совсем другими делами, и у них нет лишних денег на наркотики, разве на дешёвое пиво, но этих людей было не переубедить. Он знал, что всё было немного иначе. Это у чёрных дилеров в промышленном квартале Скарборо можно было купить травку или чего похуже. Но в чём-то скарборцы из благополучных районов всё же были правы. Индейские ребята, не успевшие сбежать к лучшей жизни, которая их, собственно, нигде не ждала, на крохи заработанных денег спивались и кололись наркотиками, потому что знали, что будет дальше.

Ничего хорошего.

Так или иначе, Рамона Монаган и Виктор Крейн подружились. Оба были слишком упёртыми. Оба оказались нужны друг другу. Никто не смог этому помешать. Это был факт, который предстояло принять как данность – и в школе это приняли, пусть и с неохотой.

Благодаря Рамоне Вик держался и каждый день находил повод чувствовать себя счастливым, даже если это было очень маленькое и хрупкое счастье. Разумеется, он с первой встречи по уши влюбился в Рамону, потому что иначе не могло быть с мальчишкой, которого все до этого дружно ненавидели.

Когда Чеза Наварро, его семнадцатилетнего соседа, вытащили из петли фиолетовым, с запавшим языком и мокрыми штанами – перед смертью он обмочился, – а потом похоронили, Вик благодарил Рамону за то, что она была рядом, и у него не было ни единой мысли поступить, как Чез, который бросил школу ещё в средних классах и старался никуда не выходить за пределы индейских территорий. Он не выдержал того, что выдерживал Вик. Он очень устал быть тем, кем был, и долго дёргался в петле, прежде чем сломал себе шею. Старик Тед Наварро не плакал на погребении. За всю жизнь у него не осталось слёз, и он мучительно тёр сухие заплывшие глаза платком, надеясь выжать вместе с влагой хоть каплю внутренней боли. Но она была запечатана так глубоко, что он не стал бороться с ней. Набрал камней в карманы старой куртки, зашел в Мусхед[4] и там остался. Чез был у Теда один: сын работал в Бангоре на металлургическом заводе и пять лет назад свалился в раскалённую печь. Говорили, он был пьян, потому так всё и случилось. Кто-то видел, что к печи его толкнули, но сказать, что он напился водки, было гораздо проще. Потому что он был индеец, а они, как знали все белые, много пьют.

И вот Вику и Рамоне исполнилось по семнадцать, и тем октябрём они пришли на пляж. Это было их место. Рамона знала: родителям очень не понравится, если узнают, что она снова тусуется с Крейном, но разве ей было до них дело? До них – нет, но до другого человека, который очень ей нравился, – вполне даже…

Она бросила рюкзак на песок и попробовала залезть на парапет. Вик положил свой рюкзак рядом. Он не мог ни в чём ей отказать: он любил Рамону. Она это хорошо знала и, Вику казалось, этим его чувством в последнее время вволю пользовалась. Он не возражал. Она была одной из самых популярных старшеклассниц – и его лучшей подругой, хотя все из её компании считали его кем-то вроде её диковатой собаки или личной тени. Вот только она ему – больше, чем просто подруга, снизошедшая из жалости до такого маскота, как он.

– Ну пойдём, – настаивала она. – Там будет весело.

Вик помог ей взобраться на парапет. Она держалась за его руку и до забавного важно шагала, пока холодный ветер трепал её волосы и красивый бежевый плащик. Вик улыбнулся. Он не мог сказать ей «нет», когда она была такой смешной.

– Затея т-так себе, – всё же признался он, сунув руку в карман мешковатой вельветовой куртки.

– Ты с ними говорил? Ты с ними был в одной компании? Они тебя знают лично?

– Нет.

– В том и дело, ворчун. Как ты можешь сказать, что тебе что-то не нравится, пока не попробовал это? – рассудила Рамона. – Тебе полезно общаться с кем-то, кроме бабушки.

Она подошла к краю парапета. Вик со вздохом подхватил её под бёдра и поставил на песок, заметив:

– И тебя. П-плюс в школе мне хватает о-о-общения.

– Я говорю про нормальное общение, Вик, и нормальную компанию.

Они побрели по пляжу. Рамона закинула руку ему на талию и медленно шагала, утопая в песке. Вик задумчиво смотрел себе под ноги. Они дошли до старого топляка, и Вик сел возле него первым, прислонившись спиной к когда-то размокшей и вновь высохшей коре, ставшей жёсткой, как наждак. Рамона сморщила нос.

– Я в юбке. Ты не против…

Вик знал, что она сделает это, но всё равно его бросило в жар. Раньше они были детьми, и симпатия между ними была детской, но теперь оба выросли, и что-то зрело между ними в последние несколько недель. Что-то особенное. Он чувствовал это, мучительно-сладко, до боли в костях, и кивнул. Рамона шутливо, совсем как прежде, оседлала его колени, раздвинув ноги в складчатой юбке, и пристально посмотрела в смуглое лицо.

– А ты туда п-пойдёшь?

Рамона улыбнулась. Вик помрачнел.

– Хочешь, чтобы я гуляла только с тобой? Нет, Шикоба, прости, у меня другие планы на сегодня.

– Дразнишься, – упрекнул он. – Как т-тебе не стыдно. Я же буду б-беспокоиться, я совсем н-не знаю т-тех ребят.

Рамона сощурилась. Осеннее солнце бликами играло на её веснушчатых щеках. Она поправила воротник старой куртки Вика, невозмутимо отряхнула от песчинок его джемпер на груди. Оставила там ладонь. Вик поднял на неё взгляд. Он делал вид, что спокоен, но Рамона слушала удары его сердца и знала, что это не так.

– Мне совсем не стыдно, – шепнула она и наклонилась к Вику.

Он не отстранился и не вздрогнул: миг, когда она потянулась к нему и коснулась губ, он запомнил навсегда. Рамона прикрыла глаза, Вик не стал. Он видел её бледные перламутровые веки, видел выпуклые глазные яблоки под тонкой кожей. Чувствовал запах кардамона и гвоздики от кожи, и таким же по вкусу был их поцелуй. Рамона, его Рамона, доверчиво прижалась к груди и запустила пальцы в его тёмные гладкие волосы. Между его прядей они казались тонкими и фарфоровыми. Когда она отодвинулась, её губы были розовее обычного.

Вик молчал, разглядывая её лицо так, словно видел впервые. Каждую веснушку, и рыжие брови-полумесяцы, и светло-зелёные колдовские глаза. Вздёрнутый нос и приоткрытые пухлые губы. Это был его первый поцелуй с ней, не считая тех, что она дарила ему раньше на каждое Рождество в щёку, когда они обменивались подарками, и он не понимал, как она могла достаться ему. И даже не удивился бы, если бы сейчас из-за бревна кто-нибудь выскочил с воплями: «Это розыгрыш!» В последнее время она отдалилась от него, они перестали часто видеться после школы. Он много работал на спортивную стипендию, чтобы потянуться следом за ней в колледж, а она проводила всё больше времени со своими новыми друзьями. Но теперь, в эти несколько недель, всё изменилось.

– Тебя хватил удар? – усмехнулась Рамона. – Или ты так удивлён?

– В-второе, – сказал он коротко, потому что не мог совладать с голосом и сдал бы себя с потрохами.

– Тогда удивлю тебя ещё больше.

И она снова его поцеловала. Этот поцелуй был совсем другим. Она раскрыла языком его рот, сжала волосы на затылке. Вик забыл всё, чего боялся. Теперь и он смежил веки, крепко обнял Рамону за талию, и его ладони скользнули на бёдра девушки, прижав до стона крепко к себе – почти с отчаянием. Рамона вздрогнула, когда он легко закусил кончик её языка и вобрал его глубже. Она не ожидала от него такого. Она думала, что знает его как облупленного и он на это не способен.

«Был у него кто-то до меня? Или всё же нет?» – промелькнула у неё мысль, и она упёрла ладонь ему в грудь и мягко отстранилась. Его тёмно-серые глаза лихорадочно блестели, словно он был болен.

Болен ею. И наконец узнал свой диагноз.

– Ну что, – шепнула она, погладив его по скуле большим пальцем, – и ты отпустишь меня туда одну?

Вик мягко обнял её и покачал головой. После того, что случилось, он не мог так поступить, и Рамона знала это.

– Тогда вместе?

«Вместе». Какое хорошее слово, и как приятно оно звучало. Лицо Вика просветлело, и он кивнул. Рамона поцеловала его щёки, рассмеялась и слетела с рук.

Этот день Вик провёл рядом не со своей подругой, а, возможно, с любимой девушкой. Они много говорили, и всё было, как и прежде, хорошо, за исключением одного. Она теперь принадлежала ему, а он – ей, и Виктор Крейн, кажется, впервые так долго улыбался, радуясь, что всё в его жизни сложилось.

Почти.

* * *

Ветер крепчал, и Вик знал: ещё пара часов – и быть дождю. Он грозил излиться из мрачного неба, низко нависшего червлёными закатными облаками. Вик, волнуясь, сжал руку Рамоны в своей. Он шагал за ней и озирался, хорошо зная эту часть города. Его небезопасную часть. Чувство, что он опять делает что-то не так, поднялось из глубины живота, и он почти физически ощутил боль, которая будто скрутила желудок. Но Рамона вела его всё дальше к западному Скарборо, туда, где отстраивался солидный новый район и где целая улица была несданным замороженным объектом.

Близ трейлера, в котором в пересменок когда-то собирались строители, тусовалась молодёжь. Охраны здесь всегда не хватало. Ребят шугали, если заставали на этом месте, но всё бесполезно. Слишком большая территория для патруля: дорогую стройку остановили, зарплаты задерживали, а охранников нанимали очень неважных, так что парни и девушки большой шумной компанией частенько собирались там, чтобы отдохнуть, пообщаться, выпить пива, покурить и посмеяться над общими шутками.

Делать всё то, чем Вик никогда прежде не занимался.

– Не волнуйся так, – ласково улыбнулась Рамона, – расслабься. Всё хорошо.

Вик нервно улыбнулся. Он был начеку, и не зря – даже сглотнул, когда они с Рамоной спустились с шоссейного съезда и увидели три большие железные бочки, в которых горело яркое оранжевое пламя. Вокруг него были чёрные тени, много теней. Вик тревожно присмотрелся и понял, что это всё люди.

– Эй, Клара! – обрадованно помахала Рамона, и какая-то девушка махнула рукой в ответ.

Некоторые ребята повернулись, чтобы разглядеть, с кем она пришла. Вик услышал тихие смешки.

Он окончательно понял: прийти сюда – очень плохая идея, и остановился.

– Рамона, п-пошли домой, – попросил он почти с мольбой. Она потянула его следом. – Рамона?

Он взглянул на ребят. Парней было больше, чем девчонок. Он прикинул: порядка двадцати человек… Рамона выразительно изогнула бровь и повернулась к нему.

– Хочешь – возвращайся домой, я пойду одна, – сказала она и подмигнула.

Вик сжал челюсти, опустил глаза. Он не мог так поступить. Рамона упрямая. Что вобьёт себе в голову, то и сделает.

– Ладно, – буркнул он и поплёлся следом.

Они подошли. Свет от бочки выхватил из полутьмы длинную фигуру Вика, осветил его бронзовое лицо. Он быстро осмотрелся и выдавил очень тихо: «Привет», пока все здоровались с Рамоной. Она обнялась с одним парнем, с другим и ещё с какой-то девчонкой. Вик удивился. Когда она успела стать здесь своей? Может, в те дни, когда он потел на футбольном поле, она гуляла с этими ребятами? Почему тогда не рассказывала ему об этих друзьях?

Потому что вы отдалились друг от друга, мягко подсказал внутренний голос.

– Эй, Майки! – Рамона обняла за шею одного из крепких высоких парней.

На вид он был старше неё и Вика: наверное, уже студент. Чёрные волосы зализаны назад по моде, под курткой – футболка и распахнутая джинсовая рубашка. Он с хмурым видом переместил сигарету в уголок рта и процедил сквозь зубы:

– Привет, крошка. А это кто такой?

– Мой друг, Вик. Я вам о нём рассказывала. Мы учимся вместе.

– Ага, тот самый клёвый парень, – сощурился Майк, затянувшись.

Ребята вокруг него рассмеялись. Слово «клёвый» Майк произнёс как-то нехорошо, с насмешкой. Он протянул Вику руку и стиснул ладонь до резкой, острой боли. Было чувство, что Вик попал в железные зубы капкана, как в ловушку. Он взглянул Майку в лицо и сразу опустил взгляд. Его жизненного опыта хватало, чтобы понять: ловушка это и была. Голос разума очень просил свалить отсюда, и как можно скорее. Но был и другой голос, тот, что беспокоился за Рамону и верил ей. В нём и была проблема.

– Что ж, располагайся, – сказал Майк. – Выпьешь?

– Нет, с-спасибо. – Вик отказался от пива и сунул руки в карманы.

– Он не будет, – улыбнулась Рамона. – Он спортсмен, идёт на стипендию, все дела.

– Помним, помним.

Вик посмотрел на неё. Когда и почему она говорила о нём с этими людьми? Их лиц он почти не разбирал, они были для него мутными тенями где-то на периферии зрения. Вик чувствовал нутром, что здесь опасно и ему нужно уходить. Он знал, что наживёт неприятности, с той секунды, как пришёл. В таких местах парням вроде него не место.

– Не похож ты на белого, – тут же сказали ему.

Вик не посмотрел в лицо говорившего. Только сейчас он заметил на нём тёмно-зелёный свитер с поплывшей от времени надписью «Стипендия Аркетта».

– Ты каким из этих будешь? Сиу? Навахо?[5] – спросили у него.

На лице Вика появилось насмешливое выражение, но показывать, что он тихо вскипает, было нельзя. Он спрятал подальше страх и гнев, а потом бросил:

– Могавк[6].

Майкл покачал головой и после затяжки бросил окурок на землю, растоптав его подошвой.

– Могавк? Ирокез, значит. А о Битве тысячи убитых знаешь?

О господи, опять. Вик посмотрел в огонь. Одно и то же. Почему всегда с ним приключается эта ерунда?

– Читал.

– Читал, – ухмыльнулся Майк. – Эта глава в учебниках называется «Разгром Сент-Клера». Там была реальная бойня, чувак.

– М-может быть. Но меня т-там не было, – хрипло сказал Вик и добавил, не сдержавшись: – Чувак.

Рамона почувствовала странное напряжение между парнями и что-то лениво бросила про «сменить тему», но Майк качнул головой:

– Что тогда, что сейчас – одна хрень. Все красные – головорезы. К ним спиной поворачиваться нельзя, понимаешь, о чём я? А то. Конечно, понимаешь. Ты живёшь на озере?

– Какая разница, – тише буркнул Вик.

– М-м?

– К-какая разница, говорю.

– На озеро не пройти просто так, – вмешался парень в бейсболке, из-под которой торчали русые кудри. – Ваши старики постоянно нас оттуда гоняют.

– Не гоняют, если н-не делаешь какого-то д-дерьма.

– Заикаешься, парень? – перебил Вика Майк. – Врождённое?

Вик чувствовал в каждом вопросе подвох. Этот парень всё искал его слабые места. Пытался уколоть и подкопаться. Вик поморщился. Какого чёрта, чего он здесь ждёт? Пока его не поколотят? Он буркнул Майку «да», чтоб тот отвязался, и шагнул к Рамоне.

– П-пойдём отсюда, – тихо сказал он. – Мне здесь не нравится. П-пожалуйста.

– Брось, Вик, – ответила она так, чтобы слышали все. – Сейчас будет самое веселье.

– П-просто…

Он обвёл ребят глазами. С первого взгляда ясно, это не его компания. Он всегда обходил такие стороной, был осторожен, тогда какого чёрта пришёл сейчас? Вик знал, какого: у чёрта были рыжие волосы, чёрта звали Рамона. Он ещё уговаривал себя, будто она не специально привела его сюда. Пытался себя убедить, что она просто не понимает, какими могут быть последствия. На деле же Вик чувствовал, что его ждёт большое разочарование, и обмануть себя не получалось, пусть он был бы рад.

– П-просто ч-что? – нарочно заикаясь, громко переспросил Майк.

– Просто дождь скоро будет, – растерянно ляпнул Вик первое, что пришло в голову. И покраснел. Дебильная отговорка, он и сам понял.

Кто-то что-то сказал про «человека дождя». Ещё один парень, с бородкой, посмеялся, что среди них есть теперь шаман и метеопредсказатель. Вик уже побагровел, но промолчал, хотя ответить хотелось – и ответить грубо… Но их было много, а он – один. Это помогло снова прикусить язык.

Это, а ещё знакомые лица, появившиеся из темноты.

Например, лицо Люка Палмера, который донимал его больше всех и был нападающим в команде по футболу, где Вик играл в надежде получить чёртову стипендию в колледж.

Люк усмехнулся, обошёл горящую бочку стороной. Он поигрывал бутылкой с тёмным пивом, которую держал в руке. За ним из-за чужих спин вышли другие ребята из школы: всех он прекрасно знал, а главное, они знали его. И кажется, сейчас ему должно бы полегчать, что он не один среди незнакомцев… но в момент, когда он встретился с Люком взглядом, понял: без драки точно не обойдётся. Бежать уже поздно.

– А перестрелка при Вундед-Ни в семьдесят третьем? – всё не унимался чёртов знаток истории, закурив новую сигарету. – Эй, красный. Ты, наверно, много чего знаешь от своих обезьян из резервации, так каково это было – убивать таких, как я? Вы же нас до сих пор ненавидите.

– Я н-ничего не знаю, – пробормотал Вик. Всё его внимание теперь занимал Палмер со своей компанией. – Я необразованный д-дикарь, п-помилуй, куда мне.

– Что ты сказал?

– Скучно, смените тему, – потребовала блондинка в короткой юбке, кинув окурок в бочку.

Рамона молчала, задумчиво разглядывая пивную бутылку в своей руке.

– Вот как? Никто из ваших, хочешь сказать, не был там? И никогда не делал ничего плохого против белых, а?

– Майки, угомонись.

Вик с облегчением понял, что не всем хотелось слушать эту ерунду, но большинство заскучало, а Вик их, получается, развлекал. Тогда Палмер подошёл к Рамоне так близко, что коснулся её спины своей грудью. Вик тотчас подобрался, сжал руки в кулаки. Преображение вышло моментальным. Ему хватило бы секунды, чтобы оттолкнуть Люка, но Рамона откинула голову тому на плечо.

– Привет, Люк.

Вик тогда ничего особенного не почувствовал: только ледяную пустоту, а ещё – обречённое спокойствие; в тот миг он хорошо понял, как чувствует себя человек, которому выстрелили в грудь. Он никогда бы не подумал, что два простых слова могут убить. И что ещё хуже – получается, Палмер не случайно здесь оказался. Он смотрел на Вика в упор и пялился своими холодными змеиными глазами, растягивал полные губы почти в оскале. Он положил руку Рамоне на талию и стиснул её в тугое кольцо. Без слов сказал Вику, что девчонка принадлежит ему, а весь концерт на пляже был разыгран специально, чтобы идиот Крейн припёрся один-одинёшенек к недругам на чужую территорию и забрёл подальше от оживлённой части города.

Но как же так. Столько лет… Вик ни черта не понимал. Ему стало горько и обидно. Он посмотрел Рамоне в глаза, но не увидел там ничего знакомого, никакого тепла, никакого участия. Взгляд был чужим и насмешливым. Таким, как она когда-то глядела на его, Вика, врагов. Но в какой момент всё изменилось? Когда он успел ей надоесть? Что такого сделал, чтобы заслужить это? В груди ныло от боли, и Вик вспыхнул и огрызнулся, выместив свою злость на Рамону на Майке:

– Если на то п-пошло, вы сами за каким-то чёртом пришли на эту землю, куда вас никто не звал. Вы здесь чужие, сколько бы н-ни твердили п-про американскую исключительность. И вы тоже убивали нас, в-вы отняли у нас всё…

«Даже мою подругу, – горько добавил он про себя. – Мою единственную подругу».

– Прямо всё? – спросил Люк.

Ребята грохнули со смеху. Вик обозлился, его лицо потемнело, и то, с каким запалом он заговорил, вдруг заставило их заткнуться:

– Да. Всё. Это ты живёшь в грёбаном б-богатеньком д-доме. Твой папаша получает оклад и премии, у н-него на накопительном счёте лежат д-деньги на т-твоё поступление в колледж, и т-твоя единственная забота – на какую тусовку сходить и какую девчонку уложить в постель. Какая из них станет в этот раз твоей с-сучкой? Д-догадайся, Рамона.

Люк переменился в лице. Рамона склонила голову набок, посмотрев с любопытством. В её глазах блеснуло что-то нехорошее, и Вик отвернулся. Ему стало стыдно, что он так её назвал, но грудь жгла ревность, и он продолжил, хотя голос дрогнул:

– Т-ты хочешь стипендию ради престижа, а я хочу ради того, чтобы н-не жить, где живу сейчас. А живу, кстати, на земле резервации, в маленьком д-доме с одной общей комнатой. Туда не ездит даже ч-чёртов школьный автобус! По выходным я собираю на свалке за городом лом. За него н-неплохо дают, если ты белый, но если ты индеец, дают в-вполовину м-меньше денег, а если возмущаешься, говорят – катись к дьяволу, п-парень. Они т-так делают, п-потому что я красный, и если думаешь, что мне это нравится, то глубоко ошибаешься.

Кто-то снова рассмеялся. Счёл его долгую речь забавной. Но всё смолкло, когда Вик побледнел и шагнул к Палмеру ближе. Он игнорировал Рамону, точно её не было между ними – хотя она была, и это распаляло ещё больше.

– А ты, – тихо сказал Вик, не сводя пристального взгляда с посерьёзневшего Люка, – ты отобрал ещё и её. И я н-никогда этого не забуду.

Он отвернулся, сунул руки в карманы джинсов и медленно обвёл ребят глазами, видя в отсветах костра их улыбающиеся лица. Так улыбаются те, кто принадлежит стае и чувствует за собой её силу. Вику было больно, и он знал, что сделал большую глупость. Но он дружил с Рамоной так долго. Он думал, что в этом жестоком и несправедливом мире она – его лучший друг. Его маленькое личное солнце. И он не мог уйти просто так.

Сутулясь, Виктор Крейн направился было прочь с пустыря, но остановился и внезапно повернулся, посмотрев назад. Рамона перестала улыбаться. Она знала: у Вика есть своя чаша терпения, и только что она переполнилась.

– Ты пойдёшь со мной? – прямо спросил он, пристально глядя на Рамону. Он дал ей последний шанс вновь стать «его».

И хотя она так поступила с ним и заманила сюда, хотя она предпочла ему Люка, предала его, как бы он хотел услышать «да». Какой-то частью себя он ждал, что она одумается, возьмёт его за руку, и они уйдут отсюда вдвоём, потому что здесь ему не место и добром это не кончится. Он бы простил её. Он бы обязательно сделал это! В жизни случается всякое. Она не могла быть такой сволочью, как эти типы, она не могла сама до такого додуматься. Наверняка это всё задумал Палмер, да, он… он ведь каждый раз подтачивал их дружбу и его любовь к ней, он ошивался вокруг Рамоны, пока Вик корпел на подработке или выкладывался на футбольном поле.

А ещё пять лет рука об руку не выкинешь так сразу. И Вик с болезненной надеждой ждал её ответа. Кто-то рассмеялся. Рамона сузила глаза.

– Нет, – презрительно бросила она.

Так звучал голос предательства.

Вик отвернулся, медленно моргнул. Ну и хорошо. Позади него засвистели, но его это вообще не задело. На душе и так было слишком скверно.

И пусть он боялся поворачиваться спиной к целой толпе, но был зол. Злее, чем мог себе представить. Он удалялся прочь от блёклого и кривого, как клякса, пятна фонарного света, сглатывая обиду и стараясь не думать о том, что произошло. Это было так мерзко и так нелепо, что он хотел уйти – и всё. Просто уйти. Просто…

– Говорят, вас не зря зовут редишами[7], – громко бросил Люк.

Виктор Крейн с досадой прикрыл глаза, замедлив шаг и наконец остановившись. Люк Палмер затянулся, взяв почти прогоревшую сигарету у Майка, и швырнул окурок на землю – так далеко, что почти попал в Вика. Тусклая искорка с шипением упала у самых его ботинок.

– Знаешь же почему?

Вик сжал челюсти. Он знал, потому что часто слышал о себе это слово, плохое слово, брошенное вскользь, мимоходом, как о плешивой собаке. Но отвечать Люку не стал. Много чести.

– Редиш – это не только цвет кожи таких ублюдков, как ты, но и в принципе одна интересная штука, связанная с историей, – пояснил Люк, взвесив в руке бутылку с пивом, и небрежно оттолкнул от себя Рамону. Она недовольно поморщилась, но послушно отошла в сторону. Ребята вокруг притихли, вслушались. – Дело было давнее. В то время индейцы жутко обнаглели. За их грабежи, мародёрство и набеги правительство обещало вознаграждение: неплохие деньги за каждого пойманного ублюдка. Они ценились не живьём – попробуй довези их до участка; они хитрые, как дьяволы, отвернись – сбегут или тебя самого прирежут. Потому с них на месте сдирали кожу.

– Прямо живьём? – хмыкнул кто-то из темноты.

– По-всякому. Говорят, у них высокий болевой порог, так что любую боль стерпят, – деликатно уклонился от ответа Люк и с улыбкой прибавил: – Кстати, у нас есть на ком это проверить.

Кругом зароптали.

– Ну залечил.

– Да уж…

– Ерунду порешь, брат, – недобро сказали некоторые ребята.

Но были и те, кто поддержал его, засмеявшись, и Вик совсем не удивился – людям чужды чужие страдания, он только вздрогнул и сжался, когда мимо него пролетела бутылка с пивом, вдребезги расколовшись о землю.

В животе от страха сжался какой-то маленький противный червяк, но Вик постарался не подать виду, что испугался. Тогда кто-то бросил вторую бутылку.

Пиво плеснуло на него, бутылка разбилась ещё ближе – и он шагнул назад и бегло осмотрел ребят. Сколько их выступило ему навстречу? Восемь? Чёрт. Некоторые из них были пьяны, другие – из компании Палмера – ненавидели его.

– Э, пинто![8] – обращаясь к Вику, зачмокали они губами, прямо как лошади. Это оскорбление и значило пятнистую лошадь, такую масть ценили индейцы. – Пинто, пинто, иди сюда. Подойди, пинто, мы тебя не обидим. Мы тебе дадим немного выпить, если будешь хорошим пинто. Мы тебя угостим.

Вик попятился. Он понял, что боится их. Боится их всех. Сердце гулко забилось: он же здесь совсем один. Никто не знает, куда он ушёл вместе с Рамоной. А если и узнает – что дальше? За него некому заступиться.

Третья брошенная бутылка стала сигналом к наступлению.

Люди – странные создания, повинующиеся общим инстинктам и желаниям быть как все, в массе своей подавлять то чужое и инородное, что посмело существовать, нарушая привычную систему. И Вик был тем, кто её нарушал.

За пару секунд, что он мешкал, бутылка попала прямо в него. Вик едва успел прикрыться – она, брошенная с сильным замахом, разбилась. В плече возникла острая боль, и Вик почуял, как по руке течёт кровь.

А дальше пивные бутылки швырнули сразу двое, и никто их не остановил.

Вик припал к земле на колено, сжался и крепко обхватил руками голову. Знал, что не успеет отскочить или убежать. Битое стекло зазвенело по асфальту, пьяная молодёжь гулко шумела. Не все получали удовольствие от этой выходки. Кто-то сразу ушёл, кто-то не стал участвовать в травле, кто-то даже хотел остановить этих восьмерых, впрочем, безуспешно, – однако Рамона была там. Она смотрела на Виктора Крейна неотрывным долгим взглядом. Его одежда и волосы уже были насквозь мокрыми и провоняли дешёвым пивом. Рамона равнодушно глядела и думала, когда их дружба стала такой неважной для неё и как так вышло, что они друг от друга отдалились и он ей стал безразличен – в тот ли момент, как Люк Палмер два месяца назад после вечеринки у себя дома, куда Вику Крену было не попасть, дал ясно понять, что она ему нравится, очень сильно нравится? Или когда мать в сотый раз после очередной ссоры раздражённо крикнула, что от индейского мальчишки одни беды и что она хлебнёт с ним проблем, и Рамона наконец устала получать за него нагоняй? А может, когда ей самой надоел его вечно спокойный, вечно печальный взгляд? Взгляд затравленной собаки, которую пинал кто ни попадя. После того как Люк дал ему хлебнуть воды из бассейна, Вик стал заикаться. Казалось бы, та, прежняя, Рамона его пожалела бы… но эту, уже взрослую, Вик вдруг начал страшно раздражать.

Рамона не могла назвать того дня, когда всё точно решила и согласилась привести Виктора Крейна сюда. Но этот случай должен был стать её пропуском совсем в другую жизнь. Жизнь, где она могла быть вместе с Люком: он ей нравился, он подавал большие надежды.

Улучив миг, когда перестали швырять бутылки, Вик осторожно посмотрел между пальцев – и тут же близ него разбилась новая бутылка. От неожиданности он разжал руку, и осколки брызнули в лицо, а следующая бутылка попала прямо в голову. Его оглушило так, что он опрокинулся ничком и замер, словно мёртвый, на земле.

– Вот чёрт! – воскликнул кто-то. В голосе был испуг. – Он что, помер?!

– Ты с такой силы залепил! Может быть.

– Пойди посмотри!

– Сам иди! А если он труп?!

В тишине было слышно, как ветер треплет языки костра из бочки с мусором… а потом Вик подскочил, и ребята от неожиданности остолбенели. Пошатываясь, не помня себя от боли и обиды, ослеплённый своим страхом, не чувствуя стекающей на лицо крови из разбитой головы, он помчался прочь отсюда, бросив всё: и своих врагов, и Рамону, и проклятый трейлер за спиной.

– И мы его просто так отпустим? – разочарованно спросил Эдди Уиллоу, один из «Пум».

– А сам как думаешь? – усмехнулся Люк, с места пускаясь рысью. – Кто хочет развлечься?..

Вик понял по топоту ног: его преследуют. Он посмотрел через плечо и выругался. Проклятье! Теперь их девять! Бегут, улюлюкают, свистят вслед. Голова раскалывалась, из-под волос на лоб текла полоска крови. Он обернулся снова и разглядел среди бегунов Люка, Эдди, Тейлора, Майкла… последний был не слишком трезв, но это не мешало ему быстро двигаться.

Вик понял, что зря разглядывал их, когда споткнулся о лежащую на земле балку и боком полетел по склону неглубокого строительного котлована, кувыркаясь и переворачиваясь на земле. Наконец, он упал в самом низу, подняв тучу пыли: всё тело болело, проволочившись по жёсткой почве и камням. Теперь весь он был в синяках, порезах и ссадинах. Откуда-то сверху, кажется, очень далеко от него, послышался рой чужих голосов. Вик раскашлялся и, едва приподнявшись на локтях, дрожащей рукой ощупал себя, чтобы понять, всё ли в порядке. На миг его лицо накрыла тень. Он поднял взгляд и оторопел. Ему почудилось, это была тень огромной паучьей лапы, как душное напоминание ночного кошмара, который он всё никак не мог запомнить, но видел почти каждую ночь – паутина, в которой он бьётся, стараясь спастись, но всё без толку… Вик встряхнулся, и всё пропало. То была тень строительного крана.

В некоторых местах из вывороченной строительными ковшами земли торчала арматура: жутко повезло, что он не упал на неё, иначе – конец. Но от мыслей о везении Вика отвлекли:

– Эй, маскот!

Он застонал. Маскот – спортивный термин, символ и талисман команды, но когда так говорят об индейце, все знают, что имеют в виду нечто бесполезное, лишнее и ненужное. Короче говоря, пушечное мясо. Так его звали на каждой чёртовой тренировке, на подработке, на школьном дворе. Всюду. Он ненавидел до глубины души эту кличку.

– Маскот! Эй! – Люк стоял наверху котлована и махал рукой. – Крейн! Ты, ворона задохлая, оставайся там, сейчас мы к тебе спустимся… только никуда не убегай!

Ребята расхохотались. В темноте их голоса звучали особенно жутко, отдаваясь эхом от стен котлована. Вик утёр порванным рукавом куртки кровь со лба и, тяжело дыша, посмотрел на компанию. Парни искали способ спуститься по сыплющейся земле не кувырком, как Вик. Они смеялись и улыбались, они шутили и улюлюкали. Их улыбки были хищными и злыми. И Вик понял, что его непременно поймают и тогда не пощадят и не отпустят. Его идут бить, и бить будут больно и долго.

Бедро и плечо сильно болели. Он покачнулся, подошёл к склону и задрал подбородок вверх: ему по этой круче так быстро не забраться. Вик растерянно опустил руки. Его охватили слабость и дрожь, и он вспомнил, как ребята из команды по футболу в прошлом году налегли на него со всех сторон, чтобы он погрузился в бассейне под воду, с головой погрузился – и начал тонуть. Они держали его силой, даже когда он закричал там, в ядовито фильтрованном голубом безмолвии, и из его рта вырвались крупные пузыри.

– Смотри! Он боится. Ему страшно! – вопили они прямо сейчас, но Вику казалось, что они говорили всё то же в день, когда его топили.

– Да не бойся, пинто, мы просто немного поиграем с тобой!

– Не убегай, костяной томагавк!

Что-то заставило Вика снова посмотреть вверх, но теперь – на огромное двадцатичетырёхэтажное здание, ещё не сданное строителями, с краном, где стрелка отходила ко второму недостроенному корпусу. Тогда в его голову и пришла опасная мысль. Другого варианта всё равно не было. Он побежал к невысокому ограждению, перекрывающему вход внутрь, и, подпрыгнув, ловко уцепился за край стального забора, перемахнув через него. Правда, с забора он слетел уже кубарем, потому что оступился.

– Краснокожий! Погоди, ты куда так улепётываешь!

– Стой, трус!

Их было девять на одного, и Вик плевать хотел на их издёвки. Он бежал, потому что очень боялся боли и хотел жить. Вход был заперт, но дверь показалась ему хлипкой. Вик решительно взлетел по ступенькам и с силой ударился плечом в единственную преграду к спасению… И вынес дверь.

БАМ! – она слетела с петель. Вик прыгнул через ворох чёрных проводов, скупо выдохнул, щадя дыхание и горевшие лёгкие, и буквально взлетел на пролёт второго этажа, чувствуя, что ребята уже перелезли через ограждение. Они были очень близко.

Ещё несколько секунд – шум их голосов и топот ног гулко раздались в пустом строящемся здании. Местные говорили, что власть имущие в Скарборо отмыли на нём кучу денег. Вику всегда было на это плевать, а сейчас – подавно. Он пробежал по пустому коридору, подёргал одну из многочисленных дверей, но она была заперта. Он в отчаянии продолжил дёргать ручки в поисках места, где спрятаться, но в коридоре всё было как на ладони. Голоса становились громче. Тогда он выбежал на лестничный пролёт и помчался ещё выше.

Вдруг в окна полыхнула такая яркая молния, что на миг стало светло как днём, а затем дом содрогнулся до основания от гулкого раската грома. Вик испуганно вздрогнул и посмотрел вниз. На него в ответ взглянули искажённые бешенством лица, которые он посчитал пугающе одинаковыми, почти нечеловеческими:

– Ау-у-у-у-у! Улепётываешь, сучий сын?

– Спускайся, маскот! Потолкуем!

– Вот он!

Его охватил страх загнанного животного. Боль в висках отдавалась пульсацией, а сердце стучало с такой силой, что запросто могло выпрыгнуть из груди. Вик летел вверх, вверх, вверх, не разбирая дороги. Преследователи гомонили и торопились. Люк был в числе первых, как и Майк.

Задыхаясь, Вик остановился на восемнадцатом этаже и упал на перила грудью, устало глядя через один лестничный пролёт вниз на Майка. Тот оскалился. Стала видна чёрная щербинка между передними зубами. Майк сплюнул на пол:

– Ты заколебал драпать. Я думал, будешь как нормальный парень драться с нами, но нет – ты трус и ничтожество. Ты такой, да?

Не в характере Вика было убегать. Он покачал головой, отчаянно глядя на Майка, будто умолял его: «Прошу, оставь меня в покое. Одумайся». Весь этот год, особенно как Крейн из заморыша вырос, превратившись в крепкого парня, его жизнь была адом. В школе его колотили не переставая. Он знал, что ему никто не поможет, и пытался терпеть, потому что драться с ними всеми один уже не мог – и не очень-то умел.

Что он сделал бы им? И что сделает против девятерых?! Его сил не хватит, как бы ни хотелось размозжить им головы о камни, чтобы они больше никогда его не преследовали. Не двигались. Сдохли, мать вашу, сгинули! Все они!

Скрипнув от досады зубами, он поплёлся ещё выше, отчаянно стремясь к конечной точке, но не представляя, что будет делать дальше. Он шёл как сомнамбула. Первый всплеск адреналина прошёл, и стало хуже. Ему разбили голову, и он, задыхаясь, подумал, что грудь уже не выдерживает таких надрывных ударов сердца. Рана на виске пульсировала, она казалась живой и тёплой.

Оказавшись на двадцать четвёртом недостроенном этаже, Вик посмотрел в огромный разлом в стене – там бушевала буря. Молния расчертила небо: сначала хлестнула одна, затем другая и третья, похожие на серебряные трещины, расколовшие чёрные тучи. Гром рокотал, и лил дождь, ровный как стена. Вик в панике посмотрел на зияющую дыру вместо окна и строительный кран, примкнувший к зданию. Стрелка протянулась между двумя корпусами и, озаряемая молнией, вся блестела от дождя и стонала от порывов ветра.

И за спиной даже в этой какофонии Вик услышал резкий звук взводимого курка. Он медленно сглотнул, поднимая руки на уровень груди.

– Обернись, – грубо сказал Люк.

На лице его было выражение торжества: наконец-то он прищучил эту индейскую скотину. Наконец-то загнал его в угол. Как же этот ублюдок его бесил. Вик медленно повернулся и увидел, что Майк целится в него из травматического пистолета.

– Хватит уже бегать, маскот.

– Теперь ему некуда бежать, – глумливо заметил Эдди. – Разве что из окна прыгнуть. И сплясать нам перед этим.

– А что, это мысль! – откликнулся Майк.

Без сомнений, он был пьян; возможно, даже более пьян, чем остальные незнакомцы. Трезвой там была только компания Палмера. Лицо Вика лоснилось от пота и крови. Он сглотнул ком в горле, глядя на то, как Майк мотнул чёрным дулом:

– Эй, рэднек. Покажи, как ты умеешь плясать.

Остальные пытались отдышаться после гонки за чёртовым Крейном – а быстрый он! – или улыбались, опьянённые не только алкоголем, но и охотой. Всё это было для них игрой без последствий, где нужно поймать и выпустить внутреннего зверя на одного маленького мерзкого индейца, которого ненавидели их родители и почему-то ненавидели они сами. Потом грянул выстрел, и двое ребят отшатнулись назад, мигом протрезвев.

Пистолет стрелял резиновыми пулями, и одна такая больно впилась Вику в ногу, когда он замешкался. Он громко закричал и согнулся пополам, схватившись за ляжку. Дружки Палмера рассмеялись, за ними неловко потянулись остальные. Захохотав, Майк прищурился и прицелился, а потом опять спустил курок.

Он палил по ногам, и Вик, хотя ногу страшно жгло и он почти её не чувствовал, смешно высоко подскочил, как Хитрый Койот из мультиков Луни Тьюнс: другого выхода всё равно не было. Он почти ничего не видел: перед глазами плыли мушки, разбитая голова была залита кровью. В волосах блестели бутылочные осколки. Майк выстрелил ему под подошвы ботинок. Вик снова подпрыгнул и вскрикнул от страха, а потом отступил к самому краю этажа, туда, где спину ему вылизывал ветер, а внизу дышала тёмными объятиями пропасть. Но даже это его не пугало так сильно, как безжалостные люди напротив.

– А теперь повыше возьми, – сказал Люк, и Майк хмуро взглянул на него. – Чего ты пялишься? Их же кастрировали в восьмидесятые. По программе принудительной стерилизации… Жаль, что твой папаша под неё не попал, слышишь, Крейн?

– Нет, это уже слишком, – поморщился Тейлор.

– Не слишком! – вмешался Люк. – Да эта обезьяна спит и видит, как бы засадить свою штучку моей девчонке, Тей! Ты думаешь, мне это нравится?

– Я так не думаю, – твёрдо сказал тот. – Но…

– Значит, мы позволим маскотам трахать наших женщин, да? Жить в нашем городе? Ходить с нами в одну школу, а потом на одну работу? Хочешь, чтоб он потом наплодил такую же шваль? Меня это всё достало. Он наглый грязный засранец. Он почти животное. Хуже, чем животное.

– Да, это так, но…

– Погоди ты со своим «но». У меня есть пушка покруче. Погляди.

Люк сунул руку в карман джинсовой куртки, и оттуда показалась воронёная сталь. Вик медленно поднял на Люка Палмера глаза. С брови на пол капнула натёкшая кровь. Другая капля попала на ботинок. Вик сощурился, зная, что Люк уговорит Майка выстрелить, и после этой ночи он, Виктор Крейн, позавидует вздёрнувшемуся Чезу Наварро.

– Отстрели ему всё к хренам собачьим, Майки, – сказал Люк. – Не твоими резиновыми пульками, а вот этим.

Майкл сглотнул, не решаясь взять пистолет, но не в силах отвести от него взгляд, совсем как зачарованный. Вик сжал руки в кулаки; в голове его всё звенело, и он понимал: Люк Палмер провел между ними черту невозврата.