Любовь без слов E-Book

Наталья Нестерова

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Пазлы. Истории Натальи Нестеровой
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 464

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Чего хочет женщина, того хочет бог, уверены французы. Только вот чего хочет бог, никому не известно. Казалось бы: женщина, скажи просто и ясно, чего тебе надо? Дорогая, любимая, единственная, поговори со мной на человеческом языке! Нет ответа… Добрые и веселые повести Натальи Нестеровой — про очень разных людей, и всем им бывает некогда, а иногда и не с кем поговорить о главном. К каким только казусам, курьезам, а иногда и драмам это не приводит!.. Иногда ведь одно слово — и жизнь изменится! Причем не только твоя…

Leseprobe

Наталья Нестерова Любовь без слов (сборник)

© Н. Нестерова, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

Любовь без слов

1

Я всегда знала, что Маруся любит моего мужа. Она не пыталась соблазнить Леонида, не строила ему глазки, не делала намеков, не вела себя призывно, не кокетничала. Маруся переживала свою любовь как болезнь – не смертельную, но мучительную, стыдную и тайную, неизлечимую. Откуда я знала про влюбленность подруги? Если отвечу просто, моя уверенность может показаться сомнительной. По образованию я биолог, по специальности – генетик, по роду занятий ставила опыты на мухах, червях и прочих мелких организмах, склонных к быстрому размножению. Коллеги признавали за мной способность раньше других увидеть у подопытных объектов изменения в поведении и самочувствии. В обычной жизни я могу быть рассеянной и безуспешно искать вещь, лежащую на виду. Но у меня бывает состояние, про себя называю его «третий глаз включился», когда в зрачках открываются линзы микроскопа, который посылает картинку в мозг, мгновенно выдающий результаты увиденного.

Этим-то «третьим глазом» я и поймала взгляды, которые Маруся нет-нет да бросала на моего мужа. Расшифровать мне их было легко, потому что сама дважды оказывалась влюбленной в чужих супругов, разрушила две семьи. Я не тянула Руслана и Лёню на аркане, они сами бежали ко мне, только пятки сверкали. Но от фактов никуда не деться – мое счастье почему-то приживалось только на несчастье других женщин.

Когда ты вступаешь в преступную связь, а отношения с чужим мужем я безо всякого кокетства называю преступными, то интимная близость – поцелуи, объятия, соитие, сдобренные изрядной порцией адреналина, – бывает великолепна. В народе говорят, что запретный плод сладок. Переведя эту истину на язык науки, можно сказать, что он, запретный плод, – один из мощнейших стимуляторов выработки гормонов. Не зря ведь существует такое понятие, как адреналиновый секс. Но через некоторое время ты начинаешь понимать, чувствовать, что секс – половина дела или даже меньше. Тебе страстно хочется владеть этим мужчиной, иметь на него право. Его жена, которая не может сравниться с тобой как любовница, но которой тебе стыдно в глаза посмотреть, вызывает дикую ревность именно потому, что законно владеет им. Мелочи, десятки мелочей – она сняла у него пушинку с волос, спросила, купил ли хлеб, рассказала, что он любит спать в обнимку с подушкой… А он вдруг вспомнил, что ему завтра надо быть при костюме с галстуком, и спросил, постирана ли его голубая рубашка. И сидишь ты за общим столом, пьешь вино, ешь салат, улыбаешься, поддерживаешь общий смех, а на душе кошки скребут и до спазма в груди хочется владеть этим мужчиной, иметь над ним супружескую власть, засыпать и просыпаться с ним, стирать сорочки и пилить за то, что снова не вынес мусорное ведро или забыл купить молоко. А когда вечер закончится, она возьмет его под руку, и они отправятся в свое семейное гнездышко, ты проводишь их завистливым взглядом и поплетешься в другую сторону.

Маруся никогда не была любовницей Лёни. По складу характера она вообще ничьей любовницей не могла бы быть. Для этой сомнительной роли требуется, признаю откровенно, некая моральная ущербность и приступы неконтролируемой чувственности, когда страсть побеждает разум. Но за платонической любовью тянется такой же шлейф рефлексии, что и за любовью натуральной, физической. И я ловила взгляды Маруси. Сначала подумала, что ошиблась. Лёня отличный «разговорник», оратор, когда он говорит – заслушаешься. Смотрит на него Маруся восхищенно, но и вся аудитория под гипнозом Лёниных речей. Однако «третий глаз» открылся, и я уже замечаю, что Марусино восхищение с перебором, акогда Лёня молчит, Маруся время от времени бросает на него быстрый взгляд. Точно ребенок ворует конфету. Нет, ворует – это не про Марусю. Точно мучающийся жаждой человек судорожно и торопливо втягивает глоток воды. И наши с Лёней бытовые рутинные мелочи, о которых я говорила выше, доставляли Марусе болезненные уколы. Внешне она оставалась прежней, отлично владела собой, никто кроме меня не замечал крохотных деталей, секундных реакций. Чуть дрогнули губы, изменилось дыхание, заморгала и стала вращать глазами, словно в поисках нейтрального предмета, на котором нужно остановиться взглядом и приказать себе успокоиться.

Ни Лёня, ни муж Маруси Глеб, конечно, не догадывались о том, что творится у нее на сердце. А мне и в страшном сне не могло привидеться, что я заведу разговор об ее чувствах к моему мужу или Лёню огорошу: Маруся-то влюблена в тебя отчаянно. Зачем? Кому от этого станет легче и лучше? Мы дорожим дружбой, нам хорошо вместе. И вносить в наш маленький теплый коллектив сумятицу, все равно, что плеснуть в компот керосина. Я надеялась – рассосется, увянет безответная любовь Маруси.

Не увяла ни через год, ни через два, ни через три.

2

Мы познакомились во время отпуска на Кипре. Лёня лет десять не отдыхал и еще двадцать не брал бы отпуск, если бы не моя настырность. Выдержать неделю праздности для него подвиг. Он фанатично предан науке и своим исследованиям. Работа для него – мощнейший стимулятор, абсолютное удовольствие, наркотик и смысл жизни. Все остальное, кроме работы, имеет вспомогательные функции, обеспечивает тылы, короткие передышки-отвлечения от главного, дает возможность не превратиться окончательно в схимника. Наука – это девяносто процентов его жизненных приоритетов. Дети, жена, семья, родители, искусство, политическая и социальная обстановка в стране и в мире и прочие нормально-человеческие интересы – десять процентов. Я себя тешу – десять процентов, а возможно, и того меньше. Как я живу с таким фанатиком-эгоистом?

Аналогичный вопрос можно задать супругам гениальных писателей, художников, режиссеров и ученых всех профилей – любых гениев. Правда, гении бывают липовые, а женское служение остается истовым. Если отбросить тех жен, что еще при жизни супругов примериваются к роли вдовствующей наследницы – как они будут делиться воспоминаниями, раздавать интервью. А пока терпят-терпят и любовниц, и то, что душевная привязанность мужа, его сердце, мечты и страсть принадлежат другим. Против «других» у них есть мощное оружие – штамп в паспорте. Если отбросить этих меркантильных любительниц пиара и спросить героических терпивиц, как они выносят дурной нрав, бытовую беспомощность, оголтелый эгоизм своих избранников, то другого ответа, кроме: «Мне с ним интересно», они не услышат.

В отеле было много соотечественников, и российские детишки на пляже быстро заняли доминирующие позиции, оттерев в сторону немцев, англичан и прочих французов. Нашим дочерям – десятилетней Лизе и пятилетней Вике – наскучило играть с ровесниками и они захватили в плен трехлетнего Саввушку. Лёня говорил, что у девочек проснулся материнский инстинкт. Саввушка мог разбудить подобный инстинкт даже у сухой коряги.

Все маленькие дети умилительны и трогательны. Но ничто в жизни, даже детская непосредственность, не бывает одинаковым, в равной степени. Саввушка тогда был очарователен в высшей степени, до полного растворения сердца. Большеголовый, с прямыми плечами, твердыми ножками, он еще не потерял младенческую пухлость, а крепкий скелет уже начал формироваться. Он был похож на маленький коробок и коренастой фигурой зримо отличался от прочих стройненьких трехлеток. У Саввушки были огромные, непропорционально большие даже при широких скулах серо-голубые глаза. Эти глаза смотрели на вас, на море, на сосны за пляжем – на мир с непередаваемой верой, надеждой и ожиданием чуда. Мне даже становилось неловко – в этих глазах купаешься, как в чистом источнике, – и подчас охватывала грусть: жизнь сурова, и когда-нибудь она смоет из серого-голубого родника веру в чудо, в то, что все люди прекрасны и желают добра, что самому тебе покорятся любые вершины и все океаны будут по колено.

Саввушка уже начал активно говорить, но картавил, шепелявил и перевирал звуки. Как всякий ребенок из интеллигентной семьи, воспитанный высокообразованной бабушкой, редко бывавший в компании старших ребят, он употреблял в речи умные взрослые слова. Было потешно, когда Лиза и Вика их расшифровывали. Девочки научились переводить с «саввушкиного» на русский быстрее меня. А попробуйте понять, что «несуфифно» обозначает «несущественно», а «сисико» – «восхитительно». Малыш легко и с энтузиазмом откликался на любые занятия, предлагаемые девочками. Они строили из песка крепости, выкладывали гальками «дорогу волшебных фей», плескались у берега с мячами и подныривали под надувные игрушки.

С родителями Саввушки первые два дня мы раскланивались издалека, топчаны находились в разных концах пляжа. Мол, наши дети играют вместе, все под контролем, но знакомиться, вступать в общение никто не стремится. Отложив книгу, я наблюдала, как дочери распределяют роли старшей и младшей няньки-гувернантки. Уже бывало, когда Лиза и Вика, вцепившись друг другу в волосы, выясняли, кому солировать, а кому на подпевках голос подавать. Но тут, не иначе, как излучение Саввушкино подействовало, девочки нашли компромисс, и все их игры были до странности спокойными. Маруся, в свою очередь, естественно, контролировала, что происходит с сыном. В чем мы с ней сходимся, так это в том, что нас в первую очередь волнует реакция наших детей, а не их раздражитель. Кто тебя обидел, ударил, наврал тебе, напакостничал – дело десятое. Главное – как ты повел себя, твои реакции, которые нужно до известной степени контролировать.

На третий день Глеб подошел к нам, представился несколько чопорно:

– Отец Саввы, Глеб Крушинин. Не возражаете, если в недалекий заплыв возьму ваших девочек вместе с сыном?

Я только успела ответить: «Да, конечно!», как грубо встрял Лёня. Он читал на планшете. Для него этот отель был хорошим, потому что везде имелся вай-фай и можно было знакомиться с материалами в зарубежных научных журналах.

– Кретин! Остолоп! Неуч! – рявкнул Лёня.

– Простите? – напрягся Глеб.

Лёня поднял глаза и продолжил мысль:

– Он митохондрии от лизосомы отличить не может.

Митохондрии спасли ситуацию.

Глеб улыбнулся и уточнил свои намерения:

– С вашими девочками. Двадцать метров от берега. Безопасность гарантирую.

Лёня понял свою промашку и извинился в присущей ему манере:

– Станут тонуть, звоните.

Глеб шутливо раскланялся и в окружении детей пошел к морю. Глеб – это два метра великолепной мужской плоти. Спортом он не занимается, но, глядя на его фигуру, легко представить: подкачай он мышцы, стал бы отличной моделью для скульпторов, ваяющих мужественных борцов всех времен и народов. Лицо у Глеба крупной лепки: лоб, нос, скулы, подбородок копытом – все большое. Серые глаза, такие же у Саввушки, смотрят с каким-то предупреждающим прощением, словно Глеб заранее готов к чужой бестактности. Но Глеб не производит впечатление могучего добряка, в нем чувствуется и сила, и угроза. Мол, простить-то я прощу, но до определенной границы, а за этой границей вам мало не покажется.

Потом в ресторане, обедая, мы сели за один столик, и наши дети вели себя как великосветские отпрыски. Лиза с Викой изображали благородных барышень, утирали рты салфетками, правильно орудовали ножами и вилками, не клали локти на стол, не сутулились и не канючили, что, мол, опять в салате сладкий перец, который они не переваривают. Маленький Саввушка чутко и трогательно подыгрывал девочкам. Маруся с Глебом и мы с Лёней давились от смеха, но включились в этот потешный спектакль. В прибрежном ресторане, где столики были вкопаны в песок, стен не имелось, а крыша представляла собой навес, покрытый пальмовыми листьями, разыгрывалась сцена из жизни аристократии. Разогретые после пляжа, купания в изумрудном, теплом и ласковом море, находясь в теньке, а вокруг, куда ни повернись, буйство зелени, благоухание цветов, пиршество красок, мы пребывали в редком состоянии абсолютного блаженства. Рай! Отдых как смена занятия – это ерунда, даже для Лёни. Отдых – это растворение. Тела – в тропической неге, мозга – в благодушном спокойствии. Наши родители здоровы, дети ведут себя ангельски, служебные проблемы подождут.

Лиза и Вика попросили у тети Маруси разрешения уложить Саввушку, который еще спал днем. Почитать ему книжку, рассказать сказку и тихо удалиться из номера. Маруся позволила. Выскочив из-за стола, смольнинские барышни превратились в диких индейцев – неслись к отелю с визгами и воплями. А мы наконец рассмеялись в голос.

Мне всегда хотелось иметь сына. Пол ребенка определяет только отец, его половые хромосомы. С мужьями мне повезло, а с их хромосомами не очень. Меня удручало сознание, что дочерям придется пройти путь, сходный с моим. Надежды, разочарования, зов плоти и ее месть негаданной беременностью, желание заниматься любимым делом, ковать карьеру и неосуществимость стремлений. Какие статьи, опыты, исследования, когда ребенок не успел переболеть ветрянкой, а теперь подозрение на скарлатину? Мальчикам, юношам, мужчинам проще. Вот Лёня. Прет как танк в свое удовольствие. Чужое удовольствие, как и чужие сложности-проблемы, его не волнуют. Чтобы Лёня-танк перешел в другую колею, недостаточно снять его руки с рычагов, а ноги с педалей газа и тормоза. Танк еще долго будет катить по инерции. Его можно остановить и переориентировать только взрывом малой мощности – чтобы танкист не пострадал, но встряхнулся, одумался и делал то, что нужно не науке, стране и вселенной, а собственной семье.

Маруся заговорила о наших девочках. О том, что они очень разные, но удивительно дополняют друг друга. Старшая Лиза очень похожа на Лёню, а младшая Вика – на меня. Новым знакомым мы не стали объяснять наши семейные обстоятельства: отцы у девочек разные, и Лиза биологически никакого отношения к Лёне не имеет. В свою очередь, я разразилась одой Саввушке, абсолютно искренне им восхищаясь. Польщенные родители отнекивались: «О, вы еще плохо его знаете! Совенок – крепкий орешек».

Чистая правда.

Несмотря на трогательную открытость, природное человеколюбие, Савва может жить только по правилам и не переносит никаких изменений планов. Если сказали, что на ужин будет курица с рисом, а подали рыбу с картофельным пюре, он не станет есть незапланированное блюдо, и никакие уговоры, обещания не помогут. Ляжет спать голодным, а утром первым делом спросит: «Где курица?»

3

Саввушка – моя третья и последняя любовь к мужчине как к личности.

Вторая личность – Лёня – настолько самодостаточен, что чужие чувства ему требуются исключительно для удовлетворения бытовых и физиологических потребностей. Как диван требуется для сна, вода для питья – на голом полу спать жестко и неприятно, без воды измучаешься от жажды. Но все это лишь антураж, оболочка, которые слабо влияют на процессы, происходящие у ядра.

Помню, в начале нашего романа, в минуту упоения своими ощущениями я стала говорить Лёне, какой он прекрасный, как вдохновительно хорошо мне с ним.

Лёня слушал-слушал, а потом заявил:

– Понял, в чем была ошибка в том опыте. Надо применить другой окислитель.

Конечно, Лёня был влюблен в меня, сражался, добивался и крушил все на своем пути. Но с таким же упорством он доставал бы какой-нибудь супермикроскоп или центрифугу. Получил, установил, аппарат функционирует, можно работать дальше.

Личность номер один, мой первый муж Руслан, по большому счету, личностью оказался серенькой, но она была упакована в восхитительную обертку.

Мне было двадцать три года, я блестяще окончила университет и поступила в аспирантуру. Дело происходило в моем родном Новосибирске. Я была умна, хороша собой, остроумна до язвительности и честолюбива до снобизма. И зовут меня Венера.

Папа настоял. Мама была против: приедем в деревню к бабушке с дочкой Венерой, засмеют, девочку дразнить будут. Тогда папа составил список имен, которые так же могли быть присвоены долгожданному ребенку. Сюзанна, Жаклин, Дороти, Ифигения, а из русских – Филена, Анималиса и Васса. Папа предложил тянуть жребий, мама испугалась, что дочь будет Анималисой или Ифигенией, и согласилась на Венеру. До четырнадцати лет меня звали Верой, до сих пор так зовут друзья детства. В четырнадцать лет я прочла «Ромео и Джульетту» Шекспира. Поэтические красоты, высокие идеи меня не растрогали, но возникла зависть к Джульетте. Моя ровесница, а сколько страстей, какая любовь! У меня же скучные будни: контрольная по математике, изложение по русскому, волейбольная секция, музыкальная школа – нудятина. Но хоть имя-то у меня по документам незаурядное. Поэтому теперь я не Верка, а Венера! После объявления о смене имени один из мальчишек, добивавшийся моего расположения открыто и нахально, двоечник и хулиган, заорал на весь класс: «Я ее люблю! Она мое венерическое заболевание!»

С детсадовского возраста вокруг меня вились мальчишки, их обожание я считала само собой разумеющимся. В определенном смысле они меня испортили. Иногда я шучу: «Все лучшее у женщины от родителей, все худшее – от мужчин». В каждой шутке есть доля шутки. Только доля. Например, я не умею кататься на коньках. Когда мы приходили на каток, мальчишки сражались за то, кто будет «катать Верку». Занимали очередь, брали меня под руки и возили по кругу. Другие девочки завидовали, а что еще нужно сопливой премьерше?

Нужно быть не только самой красивой, но и самой умной, тем более что учеба дается легко. Поэтому к нематериальной славе первой красавицы я добавила еще и задокументированную в школьных табелях доблесть круглой отличницы.

Ко времени «выходить замуж» мое самомнение и честолюбие разрослись до громадных размеров. Когда очередной «такой хороший мальчик» получал от ворот поворот, мама и папа сокрушались: «Кого еще тебе надо?» Если бы я знала! Сердце спало и не откликалось на ухаживания «хороших мальчиков». Мой избранник должен был быть определенно особенным, не как у всех, мой принц обязан быть всем принцам принц.

Старшая дочь Лиза сейчас в определенной степени повторяет мой путь. И меня бесят ее характеристики ребят: этот – отстой, тот – козел, Петя недоумок, Игнат придурок.

– А ты у нас царица полей и огородов! – разоряюсь я. – Знаешь, что с царицами происходит? Они выходят замуж за свинопасов! Вроде твоего отца.

Лёня, не отрывая взгляда от монитора компьютера (вроде бы поглощен чтением и в разговоре не участвует), бросает мне:

– Вслушайся, что несёшь!

Это была компания, куда привела меня подруга. Второй день свадьбы, когда собирается только молодежь и гудит без оглядок на старшее поколение. Приходи, кто хочет, а уж я тогда вполне сошла бы за свадебного генерала на девичий лад. Вся из себя красивая и умная, мужскому стаду бой копытами обеспечен.

Мы стояли с подругой лицом к лицу, потягивали коктейль из высоких стаканов. И вдруг у нее распахнулись глаза и стали наполняться восторгом. Она смотрела куда-то мимо моего уха и бормотала: «Как он красив! Настоящий бог!»

Я помню свои ощущения за секунду до того, как обернулась. Предчувствие чуда, ожидание бога. Словно, пробив три этажа панельного дома, из земли в меня ударила горячая струя. Я повернулась, и струя от разочарования не схлынула, не ушла обратно в землю, а завихрилась, растапливая каменную защиту моего сердца. Руслан был очень красив.

Руслан и Лёня рядом – это как Ален Делон и Луи де Фюнес. Я люблю старое кино, иностранное и отечественное, собрала хорошую фильмотеку. Эти картины – отличная эмоциональная релаксация с элементами интеллектуального посыла. В современных женских романах, детективах и сериалах интеллектуальная составляющая отсутствует начисто, а одними эмоциями живут только духовно скорбные люди. Однако мои сравнения бывают не понятны людям, не копнувшим в киноискусстве глубже «Звездных войн», «Кинг Конга» и «Красной Шапочки». Про «Морозко» они не слышали, «Большую семью» Хейфица или «Гамлета» Козинцева не видели.

Ален Делон – эталон мужской красоты. Луи де Фюнес – носатый юркий заморыш.

Я блистала в тот вечер. Я всегда блистала. Тогда – вдвойне, меня несло на волне восхищения принцем, которого негаданно встретила, но на которого упорно не смотрела. Я остроумничала на полную катушку. Из меня сыпались шутки всех видов: детские, язвительные и фривольно двусмысленные; каламбуры легкие для понимания и те, которые оценить можно, только обладая хорошим литературным багажом. Я превратилась в центр внимания, я купалась в обожании, которое источали молодые мужчины и юноши. Какие-такие жених с невестой? Про них забыто. На небосклоне ярко сияет звезда Венера.

Мне сейчас по-настоящему стыдно и горько за себя прошлую. За то, что была настолько слепа и глуха, самовлюбленна до бесчувственности. Я не видела вокруг других женщин, девушек и отроковиц, вступающих на скользкий и суровый путь женской судьбы. Я легко, изящно и убийственно гасила их попытки заявить о себе.

Маруся, я уверена, никогда себя не вела подобным образом. Хотя по части внешности, манер она мне может дать большую фору.

Руслан был обречен. Мое премьерство его контузило, а дальнейшее развитие событий эту контузию только усиливало. Но ведь и я была влюблена! Впервые в жизни, истомившись в ожидании чуда, бога. И когда бог меня обнимал, целовал, я уносилась в параллельное пространство, где земные бытовые ценности теряют смысл. Мой бог женат, у него ребенок. Жена, ребенок? В нашей вселенной таких планет нет.

Он женился очень рано, сразу после школы, на своей однокласснице, и вскорости у них родился ребенок. Мальчик Петя. Жена Руслана – педагог, учительница русского языка и литературы. Сам Руслан – музыкант, альтист.

Руслан ухаживал красиво – цветы, приглашения на концерты, гуляния при луне, стихи. Это был единственный период в моей жизни, когда я не ходила, а летала, не спала, а парила, и люди вокруг не говорили, а пели, и солнце не светило, а смеялось, и дождь не лил, а дурачился.

Я забеременела, Руслан ушел из семьи, развелся. Мальчик Петя писал на нашей двери похабное: «Здесь живет б…». Учительница забрасывала нас письмами, в основном поэтическими. Стихотворение Цветаевой «Еще вчера в глаза глядел…», раздраконенное на четверостишья, пришло несколько раз.

У меня токсикоз жесточайший, а из почтового ящика папа приносит послание, строчки в столбик:

Я глупая, а ты умен.Живой, а я остолбенелая.О, вопль женщин всех времен:«Мой милый, что тебе я сделала?!»

Надо сдавать план диссертации, а тут мама горюет над очередным:

Детоубийцей на судуСтою – немилая, несмелая.Я и в аду тебе скажу:«Мой милый, что тебе я сделала?»

Меня поразила эта поэтическая бомбардировка. Но поразила вовсе не глубиной страданий Учительницы, а тем, как она великое стихотворение использовала. Любые страдания меркнут, когда рядятся в пошлость. По вульгарности и безвкусице подобную выходку я могу сравнить только с постером, который видела в туалете наших соседей. Представьте: «Мона Лиза» с ее знаменитой полуулыбкой, с усталой мудростью и одновременно с ожиданием чувственных открытий – красуется над унитазом! Наверное, чтобы мужчинам было приятнее мочиться.

Как-то успокоилось, затихло, заилилось. Рождение Лизы (мой папа предлагал назвать ее Афродитой, чтобы традиция привилась) переродило и меня. Я стала другой. Осознала, что кроме меня есть другие люди, что их боли, желания, стремления, мечты ничуть не менее ценны, чем мои собственные. В порыве прекраснодушия даже была готова объясниться с Учительницей, с мальчиком Петей, попросить у них прощения и призвать к миру во всем мире. Но, по слухам, в тот момент Учительница вступила в интимную связь с прорабом из фирмы, ремонтировавшей школу, у которого было пять детей от трех разных жен. Руслан отговорил меня от поступка в духе героев Достоевского.

«Я стала другой…», «перерождение» – звучит возвышенно и неубедительно. Однако нельзя выносить ребенка, пережить кошмарную боль выталкивания его из себя и остаться прежней личностью. Рождение ребенка – это и твое перерождение. У каждой – свое. У меня – как растворение наносных красок. Взяли ацетон и смыли с дерева грунтовки и покраски, до бежевой белизны смыли, до срезов, до природных годовых колец.

Моя повивальная бабка – маленькая беспомощная Лизонька, полностью зависимая от меня или от других: бабушки, прабабушки, отца, дедушки – любого, кто будет ее кормить, пеленать, купать, убаюкивать. И все мы, становясь взрослыми и самостоятельными, сохраняем частицу беспомощности, и нас тоже нужно лелеять и беречь, присматриваться к нам, ловить наши горести и стараться их развеять. А я, прежняя, ни к кому не присматривалась, в том числе к родителям, не ловила сигналов тревог от подруг, жила, упиваясь собственным великолепием и совершенством. Мне потребовалось стать матерью, чтобы понять, какой эгоцентричной я была. Впрочем, если вы сравните любую женщину – до материнства и после, – увидите разные личности.

Много лет спустя, я говорила об этом с Марусей, и она согласилась со мной в том, что материнство влияет на психику и душевный склад женщины.

– Но не кардинально, – добавила Маруся. – Я сомневаюсь в том, что жадина вдруг может стать добрячкой, лицемерная ханжа – альтруисткой, кокетка легкого поведения – добродетельной матроной. И когда ты рассказываешь о себе в юности как об эгоистичной особе с задранным носом, я тебе до конца не верю. Ты, Венера, очень самокритична. И еще: у тебя, наверное, был комплекс отличницы – все, что касается тебя, должно быть на пять с плюсом. Потом этот комплекс растворился, но самокритичность осталась. У тебя ведь всегда были подружки, в которых ты души не чаяла? А это верный признак того, что ты кому-то дарила и теплоту, и участие, и заботу. – Маруся неожиданно рассмеялась: – У тебя такое лицо, Венера! Словно я отобрала у тебя медаль. Извини! Ты думала, что на ниве самосовершенствования добилась выдающихся результатов, и тешилась наградой, а тут я: награда выдана ошибочно.

– Вот именно, – буркнула я. – Не отдам медаль!

– И не отдавай!

Руслан был хорошим человеком, в меру хорошим. В нем все вообще было в меру и ни граном больше. Он был очень стабильным, ни шага влево или вправо. Единственный безумный поступок – женитьба на мне. Руслан играл в симфоническом оркестре. Пришел на репетицию или на выступление, поиграл – стабильно, правильно, как нравится дирижерам, – надежный член команды. Положил альт в футляр, вернулся домой и забыл про концерт. С таким же успехом он мог бы точить деревянные ложки. Наточил норму, станок выключил и пошел домой. Я люблю музыку, но как исполнитель (выступал в квартете или в трио) Руслан мне никогда не нравился. Серенько, по нотам, точно на выпускном экзамене в музыкальной школе. Хулиганисто задорные пьесы Моцарта или романтические до головокружения вальсы Штрауса в его исполнении звучали как отполированные гаммы. Есть люди, не умеющие рассказывать анекдоты. Они не перевирают текст, но в их изложении самый смешной анекдот не вызывает улыбки. Так и Руслан играл – чисто, но скучно.

Благодаря моей маме через год после рождения Лизы я смогла вернуться к занятиям наукой, закончить опыты, написать статьи, подготовить диссертацию. А серенький Руслан все пиликал на альте, халтурил на концертах. Мои родители его любили, а на меня поглядывали с затаенным страхом, который казался мне нелепым. Разочарование в муже – не бог, а тусклый ангел, – меня, перерожденную, не подвигало на поиски нового счастья. Мне не требовалось новых страстей, взрывов эмоций. Есть Лиза, и еще хочу родить мальчика. Есть Руслан, до дубовости стабильный и надежный. Рожденный ползать летать не может. Но ведь и я, по большому счету, не жар-птица, как бы ни заблуждалась на этот счет в юности. Есть дело, наука – мысли, теории, задумки опытов. Чего еще желать?

Я не рассталась бы с Русланом, не встреться мне Лёня. Леонид Борисович Ганин.

4

Конференция в Санкт-Петербурге. Я прилетела из Новосибирска, Леонид Борисович приехал из Москвы. В кулуарах меня представили ему, лысоватому коротышке.

– Венера Павлова? Читал вашу статью. Неплохо, но как-то… – покрутил в воздухе пальцами, – провинциально.

И пошел дальше знакомиться с участниками конференции. Я задохнулась от возмущения: «Ну, гад! Ты у меня получишь!»

Лёня делал доклад. Доклад произвел фурор, справедливо произвел, но я была не из тех, кто аплодировал. Области наших исследований пересекались. Как один круг заходит за другой. Лёнин круг громаден, мой крохотен, но у них все-таки есть общая площадь. Эта область и стала целью моей атаки. Я задавала вопросы, Лёня отвечал. В силу того, что область была не исследованной, его ответы не могли быть точными и доказательными. Я же иезуитски каждый следующий вопрос предваряла комментариями: «Из вашего ответа не следуют выводы, прозвучавшие в вашем докладе… Это не факты, а теория. Теоретический диспут в соседнем зале… Все это свидетельствует о попытке построить замок из песка». Лёня вспотел, своими вопросами я его расстреляла. Пуляла дробью, но под градом мелких пуль вертится даже бегемот.

Лёня подошел ко мне в обеденном перерыве:

– Чего вы добивались своими глупыми вопросами?

– Они не глупые, а провинциальные, – ответила я. Демонстративно промокнула рот салфеткой, встала из-за стола, оглянулась по сторонам. – Где тут носик попудрить?

На следующий день Лёня пришел на заседание нашей секции, чего он, без пяти минут доктор наук, самый молодой доктор, гений и светила, не должен был бы делать, да и тема наших дискуссий лежала в стороне от его научных интересов. Гигант науки нас загипнотизировал, о программе семинара забыли. Лёня говорил страстно, парадоксально, безумно интересно, волшебно – так, что хотелось бросить все: родителей, семью, детей – и посвятить себя чистой науке. Это был морок, который захватил не только меня, а еще десяток молодых ученых из разных институтов. Вместо положенных двух часов мы просидели пять, без обеда и с готовыми разорваться мочевыми пузырями. Выходили из аудитории, пошатываясь.

Передать на бумаге мастерство оратора невозможно. Застенографированная великолепная речь не производит того впечатления, что рождается под воздействием мимики, жестов, интонаций, пауз – актерского таланта. Кроме того, чтобы понять суть выступления Лёни, нужно владеть знаниями микробиолога. Я могу только привести образное сравнение.

Мы живем в закрытом пространстве, в стенах квартир. Мы ходим по коридорам улиц, ограниченных зданиями. Ездим в железных банках – в автобусах, троллейбусах, в автомобилях. Мы выбираемся на природу, и в лесу нас окружают деревья, за которыми не видно горизонта. На море или в степи пейзажная картина, точно объемное фото, впаяна в те рамки, что способен удержать наш глаз. А теперь представьте, что приходит человек и рушит все стены, заборы, отодвигает горизонты и многократно увеличивает возможность ваших глаз охватывать пространство. Вам открывается другой мир. Не холодный безжизненный космос, а мир блестящий, дышащий, пахнущий, постоянно меняющийся. И в этом мире вы – исследователь, секреты и загадки мира не тайны за семью печатями, ответы лежат на поверхности, нужно только уметь мыслить безынерционно, нешаблонно, смело и подчас безумно. Мыслить весело и азартно.

Пафос Лёниных речей и в базаровском «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», и в непоклонении природе как храму, и в обескураживающем азарте, с которым некоторые жестокие дети вспарывают лягушку, чтобы посмотреть, где у нее сердце, или вырывают по перышку из крыла пойманной птицы, чтобы понять, без каких она летать не сможет.

Именно так – до шока смело – говорил Лёня.

Он обладает даром оратора и талантом ученого-исследователя – редкое сочетание. Чаще всего хорошие «разговорники» не особо блещут в науке. Но честь им и хвала – они отличные популяризаторы. Если бы существовал такой фантастический обмен, то я бы за одного популяризатора давала десяток заурядных протирателей штанов. Благодаря «разговорникам» к науке приобщаются простые люди, прежде находившие интерес только в пошлых сенсациях из жизни звезд и прочих медийных личностей. А самое главное, популяризаторы могут разбудить интерес у юношества, увлечь наукой способных ребят. Среди способных произойдет отбор на самых способных, среди последних – на талантливых, потом – на гениальных. Но ведь кто-то должен был дать толчок, запалить огонек интереса. Большинство моих студентов и аспирантов разговаривают как приблатненные тинэйджеры. Их вокабулярий – осовремененный вариант словарного запаса Эллочки-Людоедки. Но среди этих ребят есть очень перспективные личности.

Талант оратора и ученого – это уже колоссально много, на остальное природа не тратилась, создавая Лёню.

Когда мы выходили из аудитории, он, на секунду отвлекшись от вопросов, которые ему задавали особо настырные молодые ученые, захватил мой локоть и шепнул на ухо:

– Жди меня за углом, направо, где табачный киоск.

Так шепнул, что все прекрасно услышали.

Конечно, я могла не пойти на это по-хамски назначенное свидание. И понимала прекрасно: пойти – значит предать свою семью, Руслана. Однако пошла, поплелась, потащилась, поволоклась… Единственное, на что хватило моей гордости, не заявиться первой, стоять за углом и наблюдать, как Леонид Борисович пританцовывает на месте от холода и крутит головой по сторонам. Когда он посмотрел на часы, явно намереваясь покинуть пост, я вышла из укрытия.

– Околел как цуцик, – первое, что сказал мне Лёня, – голоден как китайский раб.

А потом, точно мы давно знакомы и связь наша длится не первый год, обрисовал планы:

– Где-нибудь перекусим. Я остановился у приятелей, уже позвонил им, заночуют у родителей, квартира в нашем распоряжении.

Вот так просто – перекусим и в койку. Ни тебе объяснений, ни цветов, ни ухаживаний. Спасибо, хоть попросил друзей удалиться, не привел меня, девушку на ночь, в чужой дом, не вынудил смотреть в глаза людям, понимающим мою незавидную роль. А дальше, до самой койки, были разговоры все про ту же самую генетику.

Считается, что женщина любит ушами. Возможно, это верно. Тогда придется признать, что у меня в слуховых отверстиях стоят фильтры, не пропускающие милых нежных признаний, а исключительно – микробиологические премудрости.

Для Лёни те вечер и ночь были интрижкой в командировке. Для меня – грех, который замолю верным служением Руслану. Не вышло ни у Лёни, ни у меня.

Утром Лёня сказал мне:

– Похоже, мы влипли нешуточно.

Острая на язык, я не нашла, что ответить. Потому что это была не просто интрижка, не разовый грех, а начало революции – в душе, в привычном укладе, в судьбе. Революция – это смена правящих классов, это разрушить до основания, а затем… А что затем?

5

Через два месяца Лёня позвонил мне в Новосибирск:

– Прилетаю, изобрел командировку. Гостиницу заказал. Скоро буду, не мойся!

Он блистал остроумием, подражал Наполеону, который слал Жозефине после сражений письма: «Приезжаю через три дня. Не мойся!» Наполеон приходил в возбуждение от натуральных женских ароматов. Можно только представить, чем разило от самого императора.

Мы, конечно, мылись, не благоухали первозданно. Но минуты близости были по-царски великолепны.

В нашем институте, в моей лаборатории Лёня с ходу всех очаровал, обаял, накидал идей. При этом даже не пытался скрыть своего особого ко мне отношения. Мог прилюдно поцеловать, обнять, пощекотать. Императору все позволено.

Наш роман стал достоянием общественности, и скрывать его от Руслана было глупо и оскорбительно.

Я призналась. Мужу и родителям:

– Люблю другого мужчину. Ничего не могу с собой поделать.

Руслан-тугодум не понял сразу и глупо спросил:

– Зачем любишь?

– Ради карьеры! – разозлилась я на него.

Мама и папа молча встали и вышли из комнаты.

Мне было очень стыдно и горько, я в очередной раз причинила им боль.

– Венерочка? – вопрошал растерянный муж. – Я ведь для тебя всем пожертвовал…

– Давай будем считаться!

Я смотрела на дверь комнаты, в которой скрылись родители, и чувствовала себя последней дрянью. Перед родителями, дочкой Лизой, коллегами, Учительницей, мальчиком Петей и перед мужем, конечно.

– Руслан! Если мы будем считаться, то неизвестно, в чью пользу будет счет, и ты услышишь много неприятного.

– Не понимаю! Что значит твое заявление? Какие последствия?

Ему всегда хотелось жить как страусу, зарывшему голову в песок. Кстати, страусы никогда в землю голову не прячут, но такой уж образ.

– Не знаю, – ответила я мужу.

– А зачем тогда рассказала?

– Не знаю! – рявкнула я. – Чтобы не выглядеть подлой изменщицей. Чтобы сохранить малость самоуважения. Чтобы свои страдания разделить с вами. Выбирай любой ответ. Руслан! Я вчера спала с другим мужчиной. И раньше, в Петербурге. И сегодня к нему пойду. Я люблю его. Я не знаю про будущее, но я не хочу врать. В отличие от тебя, запаянного в кожу крокодила, хоть сапоги шей, сносу не будет, мой покров тонок, и вранье убийственно для моего честолюбия.

– Кто крокодил? Я крокодил? Из меня сапоги?

– Прости, неудачное сравнение.

– Ты пойдешь к нему? Куда?

– В гостиницу. Почему тебя волнуют глупые частности, когда жена заявляет, что любит другого мужчину?

– А меня не любишь?

– Нет!

Рывком вскочила с дивана, подошла к двери Лизиной комнаты, взялась за ручку, чтобы открыть. И застыла.

Мама и папа читали с внучкой «Мойдодыр».

– А нечистым трубочистам… – басил папа.

– Стыд и срам, – подхватывала Лиза, – стыд и срам!

Я не вошла к ним, развернулась и ушла из дома. Стыд и срам – это про меня.

Месяц после отъезда Лёни я прожила, существуя не на твердой земле, а трепыхаясь в болоте. На работе на меня поглядывали. Коллегам был не ясен мой статус: то ли у этой девушки большие столичные перспективы, то ли она проходной вариант московского светилы, у которого по женской части неизвестно какая репутация.

Есть старый славный фильм «Салют, Мария!» с изумительной Адой Роговцевой в главной роли.

Мария влюбляется в испанского моряка, ее мама в ужасе произносит:

– У него ведь в каждом порту по девке!

Леонид Борисович производил впечатление человека, у которого в каждом институте микробиологии, российском и зарубежном, – по пассии.

Приятельницы, с которыми я прежде сплетничала, дулись на меня: не рассказывает о романе с Леонидом Борисовичем Ганиным. Пересказывать малопочетные подробности не хотелось, а будущее было в тумане.

Руслан находил утешение в старой семье. Учительница и мальчик Петя приняли и обогрели его. Строя из себя законного мужа, Руслан приходил ночевать домой, а все дни проводил у них. Утешен, не зудит и не упрекает – большего мне не требуется. Мама и папа вели политику невмешательства и неразговаривания – вздорную дочь вырастили, уж ничего не поделаешь, но есть внучка Лиза – главное страдающее лицо, ей максимум внимания.

Бессонные ночи меня вымотали, похудела на семь килограммов, под глазами легли фиолетовые тени. Измождение физическое и психическое. Так и в ящик сыграть недолго. Полнейшая неопределенность. Лёню проводила в аэропорту, он мне ручкой помахал и сгинул, не звонил.

Лёня не любит телефон. Пользуется им, естественно. Выдает звонок в случае необходимости, разговаривает телеграфно. Телефонное красноречие не его жанр, по телефону у него не получается морок навести.

Меня швыряло: из костра желаний в ледяную прорубь реальности. То строила планы нашей совместной жизни, то ужасалась: «У него в каждом порту по девке!»

Когда он позвонил, метания закончились, я пребывала в стадии «отмывания и высыхания»: в болоте опустилась до дна, наглоталась зловонной жижи и приказала себе оттолкнуться от тверди, карабкаться-всплывать и продолжать жить в существующих обстоятельствах. Как-нибудь устроится. Руслан уйдет – и флаг ему в руки. Родители простят, на то они и родители. На работе мою аморальность рано или поздно забудут, если я стану выказывать большое научное рвение. Наука теперь мое спасение.

6

– Алло! Планета Венера? Я тебе замастрячил командировку на Землю, в точку под названием город Москва, – бахвалился Лёня.

Надо заметить, что ни у него, ни у меня тогда не было и не просматривалось материальной возможности тратиться на дальние перелеты через всю страну по выходным к объекту любовной страсти.

– Знаешь, что я о тебе думаю? – спросила я со сдерживаемой яростью.

Любой другой нормальный человек, потративший много сил на командировку для любовницы, пускавшийся в интриги, прежде им презираемые, оскорбился бы. Он себе на горло наступил, а она выкаблучивается.

Но Лёня не любой и не каждый.

– Знаю, – ответил он. – Тут вокруг меня человек десять. Приветствую, Сан Саныч! – с кем-то поздоровался Лёня. – Если ты не прилетишь, то я тебе сейчас начну перечислять, куда мечтал тебя поцеловать…

– Не надо! – испуганно воскликнула я.

Он перечислил бы, сомневаться не приходится.

– Прилетаешь?

– Да.

Лёня отключился.

Это был юбилей большого академика и Лёниного учителя. На торжество слетались ученые со всей страны. В нашей академической среде чинопочитание-уважение строже, чем в армии. Про армию, откровенно говоря, я плохо знаю, но в науке без этого нельзя. Учитель, школа, направление, менторский пригляд – основа движения молодого ученого, да и немолодого тоже.

И вот теперь представьте! Из Новосибирска, из нашего института, где докторов наук – достойнейших! – десяток, на юбилей патриарха отечественной микробиологии летит в столицу директор института и… малоизвестный кандидат наук, какая-то Венера Павлова.

С Директором до этого я лично общалась один раз – когда он поздравлял меня с кандидатским званием и вручал диплом. Он оказался симпатичнейшим дядькой. В самолете признался, что страдает аэрофобией, то есть панически боится летать.

– С вашего позволения, – сказал Директор, – я сейчас напьюсь до бесчувствия.

– Конечно! – скрыла я оторопь за дежурной улыбкой. – А когда вас разбудить?

– За полчаса до прибытия. Вас не затруднит?

– Нисколько.

– А может, вместе со мной примете… снотворное?

– Спасибо! Я люблю перелеты и легко их переношу. Над облаками хорошо думается.

– Счастливый человек! – шумно вздохнул Директор и вытащил из портфеля бутылку виски.

Точно по графику я его растолкала. Это было не просто.

Директор отталкивался, брыкался и называл меня Маней:

– Маня, уйди! Маня, сгинь! Маня, чтоб ты сдохла!

Жену Директора звали Марианной Моисеевной. В советские времена она была бессменным секретарем партийной организации. Сейчас – наш главный профсоюзный начальник. Не знаю, есть ли в других организациях профсоюзы, но в нашем институте профкомитет – нечто вроде Совета безопасности при Президенте России. Марианна Моисеевна имела сексотов в каждом подразделении, все обо всех знала и играла при муже роль серого кардинала. Ее боялись, подкупали, перед ней лебезили, на праздники в очередь выстраивались с подарками. Но я не припомню случая, чтобы интриги «Мани» кому-то достойному испортили жизнь или карьеру. Марианна Моисеевна была правильным серым кардиналом.

Директора встречали, а обо мне Лёня не побеспокоился. Он и так совершил героический поступок, обеспечив мне командировку. Венера, не маленькая, от аэропорта сама доберется. Куда? По телефону Лёня был недоступен. Он включал телефон по собственной надобности, а не по чужой.

И сейчас подобная картина. У нас дети! Мы должны быть постоянно на связи.

– Вот и будь, – говорит мне муж.

– Но со мной может что-то случиться, я не смогу ответить, приехать, разобраться в ситуации. Спасти их, наконец!

– Вероятность потери тобой сознания очень мала.

– Но она есть! А ты отец или где?

– Я при деле, а ты ерундой маешься. Мы с тобой выросли и неплохо сформировались, при этом мама с папой не держали нас на коротком поводке. Пусть сами учатся выпутываться.

– Изверг! Сейчас совершенно другие времена!

Но Лёня меня уже не слушал. Выдал необходимый минимум и отключился, уставился в монитор и пробормотал:

– Времена не выбирают, в них живут и умирают… умирают, дохнут… Ага! Дохли у него черви. Что и требовалось доказать!

Директор выслушал мое бормотание:

– Я до метро, тут рядом…

И пригласил в машину – черный гладкий автомобиль, похожий на обслюнявленный колпачок от шариковой ручки. Внутри были удобные кожаные сиденья, окна затемнены. Сквозь них мир смотрелся как из носилок какого-нибудь восточного набоба. Рабы несут носилки – многолошадный двигатель крутит колеса.

– Отвезем вас в гостиницу, – сказал протрезвевший директор, – в которой Ганин вас легко найдет.

Он знал, все знали. Едет смазливая кандидат наук на случку к молодому столичному доктору наук…

Столько унижений, сколько мне доставил Лёня, я бы не заработала, даже трудясь в портовом борделе.

Я решила: в гостинице распрощаюсь с директором, сохраняя нейтральное выражение лица. У меня есть двоюродная тетя в Москве, к ней отправлюсь, маме позвоню, спрошу адрес. Тетю не найду? Есть две тысячи тридцать два рубля. Не хватит на гостиницу, буду ночевать на вокзалах, обратный билет на самолет имеется. А Леонид Борисович Ганин пусть катится на все четыре стороны…

Лёня наличествовал в вестибюле гостиницы, что-то вещал в кружке поселяющихся гостей, помахал мне издалека рукой. Мол, подожди, сейчас подойду.

Отошла в сторону и ждала.

Празднование юбилея состояло из двух действий: торжественной части, напоминающей большое собрание – сцена, президиум, трибуна, «слово предоставляется», и банкета в ресторане. Много круглых столиков, покрытых белыми, до хруста накрахмаленными скатертями, отличная закуска, большой выбор напитков. На подиуме установлен микрофон, к нему периодически подходят поздравляющие, в большинстве своем те же, что и на торжественной части, но стиль выступления свободнее, с элементами юмора, с шутками.

На банкете Лёня меня познакомил со своей женой. Понятно, что он не мог оставить ее дома, но я-то как-нибудь пережила бы без этого широкого застолья!

– Венера Павлова, – представил меня Лёня и слегка запнулся. – Э-э-э…

С него стало бы аттестовать меня черт-знает-как.

– Из новосибирской делегации, – быстро договорила я и протянула руку.

– Ляля.

Рука у Ляли была пухлой, бескостной, как у тряпичной игрушки. А имя-то! Ляля!

Как и большинство людей, я не лишена персональных предрассудков. Я терпеть не могу имя Ляля. Его носительница в лучшем случае вызывает у меня сожаление. Бедняжка ходит с кукольным прозвищем, отдающим инфантильностью, если не сказать имбецильностью. Ей забыли подсказать, что надо взрослеть.

Возможно, все дело в том, что в моей жизни была Ляля, горячо любимая.

До пяти моих годков была жива восьмидесятилетняя прабабушка, ее я называла бабушкой, а маму отца – Лялей. Бабушку я помню по запаху. Она была очень полной, много болела, не вставала с кровати, лежала на высоких подушках. Иногда подзывала меня пальцем, я забиралась к ней под одеяло, устраивалась под мышкой. И еще я пряталась у бабушки, напроказничав. Рядом с бабушкой было тепло, уютно, надежно, как в мягкой норке. Бабушка пахла по-особому, с тех пор запах тлена – старой мебели, книг, газет – меня не отвращает, напротив, вызывает приятные чувства.

Когда бабушка умерла, Ляля запретила мне называть ее по-старому:

– Ты уже большая, а я – тем более. Хватит лялькать!

Бабушка Лена была личностью легендарной. Геодезист по специальности, она провела много лет в полевых экспедициях, а потом возглавляла отдел в геологическом институте. По натуре добрую и сострадательную, бабушку Лену все считали злой и вредной. Потому что она никогда не деликатничала, могла прямо в лицо сказать человеку, что о нем думает.

Познакомившись с Русланом, бабушка поговорила с ним несколько минут, оборвала его на полуслове и ткнула в меня пальцем:

– Ты же генетик. Выбрала этого красавчика для полового размножения? Был бы экстерьер, а мозгов не требуется?

Руслан, что понятно, мою бабушку невзлюбил. А Лёня ее не застал. Они бы сошлись.

7

У Мопассана есть новелла «Слова любви». Герой не выдерживает общения с любовницей, отравившись ее непомерными, неуместными нежностями – пусик, мой толстый котик и так далее.

Столетия не меняют женской натуры. Ляля Ганина – точь-в-точь мопассановская любительница пошлых сладостей. За весь вечер она ни разу не назвала мужа Лёней. Лёка и Лёсик – самое приличное. А когда я услышала: «Трютюхуська», то едва не уронила фужер.

Ляля мила и симпатична. Блондинка с круглыми глазками, похожая на собачку породы вест хайленд вайт терьер. Это такие озорные курносые милашки с ореолом белоснежной шерсти вокруг мордочки. Правда, маленький вест хайленд думает, что он грозный большой охотничий пес, а засахаренная до паточного истечения Ляля, судя по всему, способностью агрессивно, как и критично, мыслить не обладала. Я убеждена, что женщины Лялиного типа, нежные и трепетные, прекрасно защищены. В отличие от таких суровых и тонкокожих, как я или Маруся. Если в нас стреляют, то пуля легко доходит до сердца, а у Ляли пуля застрянет в коконе из сладкой ваты. Хотя внешнее впечатление противоположное: мы – оловянные солдатики, а Ляля – ранимая бабочка. Нас можно шпынять, а Лялечку надо беречь.

Я не собиралась обсуждать с Лёней его жену, но в гостинице, уже под утро, все-таки не выдержала:

– Как тебя угораздило жениться на этой карамельной болонке?

Лёня пожал плечами:

– Она работала у нас лаборанткой и отлично, очень чисто ставила опыты. Это редкое умение. Кроме того, объяснять женщине, почему ты выбрал в свое время другую женщину, непродуктивно и бесполезно.

– Почему у вас нет детей? – не унималась я.

– У меня? От Ляли? – совершенно искренне удивился Лёня. – Дети у меня будут от тебя.

Лёня болтун и краснобай, уютно женатый мужчина, для которого работа стоит на первом месте, поэтому его слова: «дети от тебя» – не более чем ни-к-чему-не-обязывающий комплимент.

Однако через месяц после возвращения домой я обнаружила, что беременна. Сообщить Лёне? Уподобиться женщине, которая ловит мужчину на веками проверенный крючок? Но Лёня не рыба, а кит, который крючков не захватывает. Скорее всего, Лёня удивится и не скроет разочарования: оказывается я все-таки дура, если звоню по такому поводу. И скажет что-нибудь вроде: «Это ведь не я беременный. Ты что, маленькая? Не знаешь, как в таких случаях поступать?»

Я решила оставить ребенка, как бы нелепо это ни звучало – назло. Всем назло: Лёне, Руслану, маме с папой, самой себе и собственной забубенной судьбе.

Лёня хранил молчание три месяца. Потом позвонил и сходу спросил:

– Слушай, а ты не беременна?

– Да.

– А чего молчишь?

– А ты чего? Как ты догадался?

В этот момент я ехала в маршрутном такси, и прочие пассажиры с интересом наблюдали за девушкой, по щекам которой градом льются слезы, но она изо всех сил старается говорить нейтральным голосом.

– Догадаться было не сложно, все-таки мы упорно трудились на данной ниве. Значит так, – засопел Лёня.

Я отлично представила, как он сейчас чешет затылок, складывает губы дудочкой и как будто пытается втянуть их ноздрями.

– Увольняйся, собирай манатки, – диктовал Лёня, – я развожусь, размениваюсь и тэ дэ. Как не вовремя ты залетела! У нас сейчас потрясающий эксперимент…

– Разберись сначала с экспериментом, который со мной проделал. И у меня еще есть дочь Лиза.

– Лизой меня не испугаешь. Постараюсь уложиться в два месяца. Пока!

В результате размена квартиры Лёня получил комнату в коммунальной квартире в доме на задворках Тверской улицы. Большая двадцатиметровая комната в центре столицы. Кроме нас в квартире жили еще двое пожилых одиноких пенсионеров. Виктория Гавриловна (она серьезно считала, что дочь мы назвали в ее честь) и Павел Иванович.

Из большого набора симптомов старческих деменций Виктории Гавриловне достался комплекс обнищания. Ей казалось, что ее обворовывают: племянницы, сотрудники соцпомощи, участковый врач – всякий, кто переступает порог ее комнаты, обязательно найдет спрятанные глубоко под кроватью в битых молью валенках купюры.

Кстати, когда умерла жена Сальвадора Дали Гала, у нее под кроватью обнаружили чемоданы, забитые бумажными деньгами. Лихолетье в молодости отдается маразмом в старости.

Из-за чудачеств Виктории Гавриловны я неустанно твердила своим домочадцам:

– Не входить в ее комнату, не поддаваться на ее приглашения!

Павел Иванович был хроническим, глубоким, тихим алкоголиком. Выпивал, съедал то, что подсовывали мы или Виктория Гавриловна, и спал. Просыпался, выпивал – и так по кругу. Когда у него кончались деньги на выпивку, он страдал отчаянно. Однажды украл Викину коляску и пропил. Боялся показаться нам на глаза, ночевал в подвале. С тех пор мы держали запас «лекарства», чтобы «подлечить» Павла Ивановича до получения пенсии. В его комнате я периодически мыла полы и вытирала пыль. Там ничего не менялось, не сдвигалось, не трогалось, как в музее, если подходит это определение к нищей обители.

Бытовое неудобство, доставляемое Павлом Ивановичем, заключалось в том, что, справляя малую нужду, он мазал, орошая унитаз, и в туалете плохо пахло.

Эти два мотива – «Викторию Гавриловну снова обокрали, наверное, племянница, она лампочку перегоревшую меняла» и «Павел Иванович снова надул мимо, Венерочка, мы должны научить его писать сидя», – составляли потешную симфонию нашей коммунальной жизни. Нам повезло с соседями – милыми стариками, выброшенными на обочину, бредущими к финалу, сохраняя достоинство и доброту.

Папа умер, когда я рожала Вику. Мне ничего не сказали. Выписавшись из роддома, разговаривая по телефону с мамой, которая поздравляла как-то натужно, через силу, я заподозрила неладное и стала допытываться.

Мама не сразу, но сдалась:

– Папа умер. Аневризма. Похоронили вчера.

Я заорала так, что прибежали соседи. Лиза схватила сестричку и прижала к себе. Хотя до этого появление младенца ее нисколько не радовало: «Сколько шума вокруг козявки». Лёня был дома. Редкий случай. Лёня пропадал на работе и от коммунальной суматохи держался в стороне. Он схватил меня, крепко держал. А я вырывалась, билась, точно хотела куда-то умчаться. Туда – откуда можно вернуть папу. Я и сейчас не могу говорить о том, как много он для меня значил.

Я звонила маме каждый день и умоляла:

– Приезжай! Все брось. Я без тебя не могу. Помоги мне!

Послеродовая депрессия может принимать различные формы и патологии поведения. У меня она вылилась в абсолютное убеждение, что без мамы я погибну. Точнее – и она, мама, вслед за папой умрет, и тогда мне не жить.

До пенсии маме оставалось пять лет. Она заведовала библиотечным коллектором, и как специалиста ее очень ценили. Мама все бросила, приехала в нашу коммуналку.

Денег не хватало катастрофически. Одна невеликая зарплата – Лёнина. Новорожденной девочке требуются вещи и вещи, как невесте на выданье, а над Лизой в подготовительном классе насмехаются: «Разве ты из гастарбайтеров? Так плохо одета!» У Лёни брюки залоснились и облохматились, мне не в чем выйти, в старые наряды не влезаю.

Впервые в жизни я записывала, скрупулезно высчитывала – сколько на еду, на стиральный порошок, на проезд в метро Лёне… Не хватает… Даже если мы дешевым стиральным порошком будем мыть головы, тело и посуду, не хватает. Придется занимать у Виктории Гавриловны.

Если бы я вышла на работу, материальные проблемы несколько бы сгладились. Мама с обеими внучками, новорожденной и подготовишкой Лизой, справилась бы. Но с младенцем творилось что-то страшное и непонятное. У младенца даже имени не было, не до имени нам. Просто Девочка.

Двухнедельный ребеночек. У нее ноготочки как маленькие розовые капельки. И вдруг эти капельки желтеют, роговеют, вздуваются. А потом стала слезать кожа, под ней новая – болезненно розовая – снова шелушиться… Я смотрела на врачей, на консультантов как на посланцев небес, тратила последние деньги на их гонорары, на такси… Я видела умные физиономии, выслушивала умные диагнозы… а мой ребенок болел и болел, несмотря на четкое выполнение всех рекомендаций.

Вике было два месяца, когда я дошла до истерик, до сумасшествия, до сознания того, что вслед за папой погибнет моя девочка – с ее хрупкого скелетика слезет кожа, покроются язвами и стекут мышцы…

В иступленном помрачении, с каким-то наслаждением ненависти, с желанием раздавить отыскавшегося врага я прошипела в лицо Лёни:

– Это все ты! Ты! Ты! Ты! Фанатик! Злодей! Император! Я не верю, что ты не способен разобраться с недугом своей дочери. Но тебе некогда! Всегда некогда! Для меня, для детей – некогда! Оторвать задницу от микроскопа.

Лёня свернул губы трубочкой, стал их втягивать в нос и прошамкал:

– В микроскоп задницей даже я не смотрю. Понял. Успокойся. Я разберусь… Педиатрия… кожные болезни… атипичные проявления…

Он сел за компьютер, всю ночь не отрывался от монитора.

Утром мне сказал:

– Есть гипотеза.

Предположение Лёни оказалось верным. Грибковая инфекция, малышку атаковал редкий штамм из рода элементарных кандид. Где его подхватила Вика? От меня, в роддоме? Выяснить сложно, потому что организмы большинства людей с этим грибком справляются легко. Лечение не составило труда, и мы одержали победу. Поэтому – Виктория. Через три месяца наша дочь получила имя.

Работать под началом мужа я не хотела решительно. Мне хватало гения дома, чтобы еще на работе молиться на его святейшество. Поэтому пусть будет вуз, учебное заведение, университет, сопливые студенты и мнящие себя нобелевскими лауреатами аспиранты – только не под одной крышей с Лёней.

Но устраивал меня в университет, конечно, муж.

Года три спустя, на каком-то факультетском сабантуе, декан под хмельком рассказал, как Леонид Борисович Ганин меня протежировал.

Лёня «вроде бы просил»:

– Есть потрясающе красивая, улётная деваха. Кандидат наук из новосибирского института. Пара неглупых опытов, башка варит. Вредная, хваткая, надежная. Вообще-то, это моя жена. Возьмете к себе?

Декан отказать Ганину не мог, декан был знаком с его первой женой.

На сабантуе, перепугавшись своей откровенности, декан счел нужным смикшировать свои откровения и уверял меня:

– Вы не Ляля! Вы совершенно не Ляля!

Надеюсь.

Кстати, Ляля очень удачно вышла замуж за биолога-полярника, родила двойню. Полярник изучает то ли белых медведей, то ли тюленей на острове Врангеля, дома бывает не часто и наслаждается Лялиной сладостной патокой с большим удовольствием.

Руслан и Учительница родили девочку. Зачем-то назвали Венерой и тоже благополучно существуют. Мальчику Пете, по просьбе Руслана, время от времени я отсылаю модные носильные вещи и ведомственные журналы по кибернетике. Находить эти журналы раньше было хлопотно, в Интернете они почему-то не публиковались. Руслан никогда не интересовался Лизой, не спрашивал, чем живет его дочь, требуется ли ей участие, доброе слово, смешной сувенир, поздравление с днем рождения, просто напоминание – от родного отца. Ну да и бог с ним, с Русланом. Он не способен держать в поле своего внимания больше двух объектов.

Лизе хватало Лёни. Правильнее – очень не хватало, как и нам всем.

Может быть, на высшем суде мне зачтется, что женщины, чью судьбу я перековеркала, не остались выброшенными на свалку, а вполне благополучно устроились?

8

Со второй, моей, зарплатой стало легче, но не так, чтобы отказаться от копеечных подсчетов в тетрадочке. Я могла бы найти подработку, но тогда мама окончательно лишилась бы отдыха. Все было на ней: стирка, уборка, приготовление еды, дети, соседи, которые с объяснимым старческим эгоизмом сделали из мамы «старшую по квартире». Пошевели Лёня пальцем, и у него была бы масса вариантов дополнительного заработка: читать лекции, консультировать, заседать в ученых советах, писать отзывы. Зачем ему это? Мы ведь не умирали с голода. Он загружен с утра до позднего вечера. Иногда вскакивал по ночам, бросался к письменному столу и строчил в блокноте.

Наша любовная лодка, используя образ Маяковского, билась о быт. Получала повреждения, но никогда настолько серьезные, чтобы пойти ко дну. В лодке было крайне тесно, скудно и в то же время тепло и весело. Матросы и командный состав, сидящие друг у друга на головах, часто смеялись, подтрунивали или пускались в диспуты, которые заканчивались тем, что все орали, даже Лиза, даже мама, которая прежде считала повышение голоса признаком дурного воспитания. Точку ставила разбуженная Вика, своими младенческими воплями возвращала к действительности.

Мама не роптала, гребла и гребла, везла и везла – тянула как бурлак нашу лодку, которая часто выскакивала на мель.

Мама мне говорила:

– Никогда не думала, что буду жить в милом сумасшедшем доме. И подчас теряюсь: я тут медсестра или пациентка?

Однако долго так продолжаться не могло. Я пилила Лёню, капала ему на мозги – сначала, чтобы он всех нас прописал, потом чтобы стал в очередь на квартиру. Купить-то ее мы не могли, точнее, если бы не пили, не ели, впали в анабиоз, а зарплаты складывались – лет через шестьдесят. Вике было два года, когда Лёня наконец нас прописал. А ходить квартиру просить – это увольте, это не для гордого Лёни. Он пошел своим путем.

Лёню часто приглашали в ведущие мировые институты микробиологии. Он не уехал за границу, потому что ему хорошо работалось в Москве, и вообще он не любит переезды. Но коль Венера мозги проела – ладно! Предложение было – закачаешься. В США, в Гарвардский университет. Могу ошибаться в цифрах, но сравнительный порядок хорошо помню. В Москве Лёня получает две тысячи долларов в месяц, а в Гарварде будет пятнадцать. Я – меньше, но тоже ставка приличная и должность интересная. Двухэтажный коттедж в городке, где живет академическая элита. Прекрасная школа для детей, инфраструктура развитая, преступность на нуле, окружение в высшей степени интеллектуальное. Чего мне еще надо?

То же самое, но на родине.

Мой муж считает, что наука не имеет национальностей. Совершенно не важно, кто опускает свои пять копеек или миллион юаней в копилку научных знаний: какой-нибудь испанский Педро Хуарес, или китайский Дунь-Пунь, или российский Ваня Перебейкопыто, или грузинский ученый, чью фамилию из пяти согласных подряд никто ни выговорить, ни написать не способен. Главное, чтобы ученый родил идею, проделал опыты, получил результаты и опубликовал их.