Люди войны E-Book

Максим Бутченко

• Herausgeber: Glagoslav Distribution
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 269

Veröffentlichungsjahr: 2020

Beschreibung

Эта книга написана для того, чтобы понять, кто мы, живущие в Украине, сегодня и будет ли у нас завтра. Война испытывает на прочность не только бойцов АТО, но и тех, кто не принимает прямого участия в ней. В один момент резко меняются судьбы главных героев — Дмитрия Середы, сражавшегося под Дебальцево, и парамедика Насти Белой, спасшей десятки жизней. Они потеряли всё: здоровье, любимых, разуверились в возможности вписаться в мирное существование. Смогут ли они — люди войны — снова обрести се­бя, чтобы научиться жить?..

Leseprobe

Люди войны Автор: Максим Бутченко ISBN 9789660376977 Copyright © 2020, Folio Publishing

Аннотация

Эта книга написана для того, чтобы понять, кто мы, живущие в Украине, сегодня и будет ли у нас завтра. Война испытывает на прочность не только бойцов АТО, но и тех, кто не принимает прямого участия в ней. В один момент резко меняются судьбы главных героев — Дмитрия Середы, сражавшегося под Дебальцево, и парамедика Насти Белой, спасшей десятки жизней. Они потеряли всё: здоровье, любимых, разуверились в возможности вписаться в мирное существование. Смогут ли они — люди войны — снова обрести себя, чтобы научиться жить?..

Максим Бутченко

Люди войны

Посвящается моей жене Татьяне, поддерживающей меня каждый день, и дорогой Нике Ивановой, оказавшей неоценимую помощь при написании книги.

Глава 1

— Если б ты погиб, что бы ты хотел услышать на своих похоронах? — стряхивая пепел на промерзшую черную землю, спросил высокий полнощекий боец.

— Я-то? Кхе-кхе. Наверное, «Не ждите, долги он теперь вам не вернет!» — заулыбался его худощавый и скуластый товарищ.

— Тебе лишь бы ржать! Вот я серьезно спрашиваю, — не унимался собеседник.

— Говорю же: хотел бы легкую джазовую музычку, пусть веселятся, шо горевать-то, отмучился я, — усмехнулся скуластый.

— Я бы хотел другое, — задумчиво произнес первый.

— Боюсь даже спросить, — опять оскалился худой боец, — но давай, братик, выкладывай, а то сейчас взорвешься от своих мыслей.

— Я бы хотел, чтобы сказали так: «Он боялся смерти меньше, чем жизни», — ответил круглолицый.

Обладатель выразительных скул хмыкнул, потом замолчал, затянулся, выпустил дым, закружившийся и взлетевший в вечерние небеса тонкими струйками.

И тут их молчание прервал знакомый голос.

— Так, Дима, Коля, отдыхать пора, завтра тяжелый день, а вы никак не угомонитесь. — К парочке подошел капитан с позывным Утес, сорокалетний мужик с квадратной физиономией.

— Да мы тут только минут пять стоим, — попытался оправдаться худощавый Коля.

— Знаю я ваши посиделки, когда уже только наговоритесь, — отрезал капитан.

— Что ты завелся-то? Расскажи лучше, что там с окружением? — подключился Дима.

Капитан посмотрел на них недовольно и сообщил, что Дебальцево уже почти зажато в кольцо. Центральная дорога к Логвинову кишит российскими войсками, остался только один проход — в сторону Нижнего Лозового.

— Нужно сопроводить колонну с ранеными, вывезти их из города. Разведка доложила, что есть дыра, там можно будет проскользнуть, — поделился Утес.

— Ладно, завязываем с болтовней, идем спать, — сказал Коля и посмотрел на друга.

Тот кивнул и направился к стоящему рядом жилищу.

А через четыре часа он внезапно проснулся.

Покрутил головой.

В комнатке раздавались храп и глубокое сопение. Полнощекий Дмитрий Середа поднялся и вышел из полуразрушенного дома — дальний край хаты с коричневой крышей просел, выпотрошенный после попадания снаряда, из-за чего строение напоминало медвежью тушу с оторванными лапами. Черное глянцевое небо с рассыпанными блестками звезд нависало над Дебаль-цевым. Одинокое темное облако медленно плыло по прямой — соблюдало правила небесного движения. Донбасская ночь. Во дворе раскиданы едва различимые в темноте зеленые ящики из-под боеприпасов, деревянный забор покосился в сторону соседнего дома сломанным веером, у ворот — акулоподобный бэтээр[1].

Середа поднял глаза вверх. Морозная звездная чаша образовала над ним купол, под которым парень казался неприметной точкой. Он запрокинул голову. Его молодое лицо соприкоснулось с необозримыми просторами, на которые будто кто-то высыпал щедрой рукой блестящие камешки циркония.

С минуту он смотрел на изломанные линии созвездий, а потом опустил голову и похрустел по снегу ко входу в хату. Когда Дима взялся за дверную ручку, вдалеке послышался гул снаряда — звук удаленного взрыва возвестил о начале нового военного дня. Середа остановился, прислушался, а через десять секунд спокойно нырнул в темноту коридора.

— Середа, вставай! Опять ты шастал ночью? — Через два часа капитан толкал в бок бойца, лежащего на полу.

Тот поднял сонное, чуть опухшее лицо, глуповато улыбнулся, вдохнул и выпалил:

— Никак нет, всего лишь отпугивал ночных призраков, охранял ваш сон, пан капитан.

Утес посмотрел на него, недовольно хмыкнул, надел куртку.

— Поумничай мне тут, охотник за приведениями. Опять у тебя харя, как танком проехались, — чуть смягчился командир.

— Харя, ваше высокоблагородие, это зеркальное отображение души, — лукаво заметил Середа.

— Ну, все, понеслось, сейчас разложит по-матушке всю тяжесть бытия, — подключился к беседе Коля, сидящий рядом на стуле.

— Прошу заметить, не я первый начал!

— Да, конечно, тебе только дай повод...

— Ну вот, я же говорю: повод — это принцип развития логики, — продолжил лежащий на полу боец.

— Кого? А? Да ну тебя, — махнул рукой Коля и встал с табурета. — Щас тебе «сепары» разовьют логику, мало не покажется.

— Это да, — согласился Середа и начал натягивать на себя амуницию.

Спецназовцы вывалились из хаты, кое-кто принялся грузить боеприпасы в бэтээр, капитан давал указания, бойцы перекидывались короткими фразами. В это время Середа замешкался в доме — перед сном он снял бронежилет, а в нем лежала фотография жены три на четыре. Сейчас же, надевая броник, боец обнаружил, что фото выпало и куда-то пропало. Дмитрий пошарил у стены, посмотрел под матрасом, на котором спал, обследовал щели деревянного пола, выкрашенного красной краской. Безрезультатно. Он задумчиво присел, почесал куцую черную бородку, осмотрелся по сторонам. В доме три комнаты, одна из них, как уже было сказано, разгромлена. Середа сидел в кухоньке, которая одновременно служила прихожей. Стол покрывала старая белая клеенка с выцветшими, блеклыми тюльпанами. Кое-какая посуда: алюминиевая чашка, железная кружка с закопченным дном, тарелки, кастрюля. Печь возвышалась справа, как бастион, а сквозь щели колец на чугунной плите краснели воспаленные угольки. Во второй комнате на полу лежал красно-бурый палас, потертый по краям и с темным пятном посередине. В углу — диван и стулья, у окна — телевизор с ламповым кинескопом, напоминавшим рыбий глаз. В хате стоял спертый дух — смесь запахов пота, пороха, сигарет.

На несколько секунд Середа забыл, что искал, застыл, и только его глаза блуждали по комнате. Да и что такое глаза, как не окно, через которое можно заглянуть в душу, а можно и наоборот — выглянуть душой в мир? Дмитрия словно загипнотизировала картина быта: дешевые обои, ветхие вещи, грязные покрывала. И тут его взгляд остановился на календаре, висевшем справа от телевизора. На зеленом поле застыли волнами холмы, вздымавшиеся, как верблюжьи горбы. Неестественно алые маки покрывали землю, стекая с возвышения к подножию ближнего холма. Солнце, похожее на оранжево-красный мандарин, зависло на линии горизонта. Цветастая картинка, выделяясь ярким пятном на фоне общей блеклости, навевала мысль о другом существовании, недоступном жителям этого дома, недавно покинувшим его. Сверху цифры отображали год — 2015-й.

— Вот тебе и разные измерения. Нора в зазеркалье, а не дом, — пробормотал Середа. А потом протянул руку и сдвинул на календаре красный квадрат, помечающий дату, на 16 февраля. Он развернулся, прошел в кухню и хотел было покинуть здание, как вдруг на полу обнаружил белое пятно, притаившееся в углу около печки. Квадратик три на четыре явно диссонировал с весьма произвольными линиями деревянных досок пола и вообще был чуждым для этой, как попало существовавшей обстановки. Середа поднял фотографию. С нее глядела молодая изящная женщина: тонконосая, узкогубая, с длинными золотистыми волосами, ниспадавшими на плечи. Дмитрий внимательно посмотрел на фото, как будто видел его впервые. Глаза прямо-таки впились в холодную и отстраненную женскую красоту, которая на фоне убогой комнаты смотрелась особенно утонченной. Немного подержав снимок перед собой, Середа нежно провел большим пальцем по лицу на фото, довольно улыбнулся и спрятал карточку за бронежилет.

Через десять минут он уже сидел вместе с другими спецназовцами в утробе бэтээра, словно новый Иов. Машина взревела, заурчала, водитель дал газу. Командир, усевшись ближе к двери, переговаривался по рации. Медлить было некогда — следовало вывезти раненых, пока кольцо вокруг города окончательно не сомкнулось.

Колонна, состоящая из бэтээра и двух ЗИЛов, двигалась по проселочной дороге, оставив позади себя поселок Коммуна. На подступах к этому поселку уже находились сепаратисты вместе с «отпускниками» — российскими военными, наполнившими живой силой и техникой линию фронта. Коробка бэтээра трещала, гудела, вибрировала. Коля, сидевший рядом с Середой, задремал. Его голова слегка покачивалась, как у тряпичной куклы. Остальные бойцы тоже притихли — боевая машина мчала их в неизвестность. Верхний люк бэтээра был приоткрыт, зимний ветер врывался в узкую щель.

— Слушай, Колянчик, хорош спать, давай поговорим, — толкнул товарища в бок Дмитрий.

— А?! Шо? — заморгал Колянчик. — Я, блин, только такой сон с бабой вид...

Закончить фразу он не успел: БТР-80 тряхнуло, как грушу от боксерского удара. Причем ударов было два. Вначале — хук слева. Машина моментально закачалась, раздался взрыв, салон наполнился пламенем и дымом. Оглушающий предсмертный крик. Потом еще удар — на этот раз справа. Бэтээру повезло: он чудом не перевернулся. Машина съехала на обочину, в неглубокий овраг, опустила морду в землю. Середа пытался рассмотреть сквозь дым своих товарищей. Граната РПГ прожгла броню и разорвалась как раз между Колей и капитаном. Клочья тел покрывали оставшихся в живых. Стон, кашель. Какой-то боец пытался кричать, но вышел глухой вой. Дмитрий раскачивался из стороны в сторону, оглушенный взрывом. На коленях лежал кусок мяса, словно вырезка магазинной говядины. Кровь стекала на камуфляж, оставляя черные потеки. Кто-то открыл нижнюю и верхнюю створки бокового люка. Морозный воздух ворвался внутрь, разгоняя дым. Середа осмотрелся. Пламя полыхало внутри машины. Кирпично-бурое нечто распласталось на месте капитана. Выжившие бойцы выпрыгивали наружу. И тут тело Димы пронзила острая боль. Он посмотрел на правую руку — там висели лохмотья плоти: руки ниже локтя как не бывало. В голове мысли застучали, словно колокол при пожаре: «Бежать. На воздух. Скоро взорвется».

Дмитрий сделал два шага, наступил на что-то мягкое, раздавливая берцами куски плоти. Едва слышный чавкающий звук. Чуть не поскользнулся. Вот проход. Середа с трудом выбрался из проема бэтээра. Рядом на снегу скрючился боец. Остальные уже успели отбежать от машины.

Парень опустился к товарищу, который согнулся, словно новорожденный. Его руки, прижатые к груди, сомкнулись, как в молитве. Рот был приоткрыт, будто он обращался к Небесам. Глаза подняты куда-то вверх, в невесомые дали. И зияющая рана в боку, расцветшая алой, как маки на календаре, кровью...

— Саня, Саня, — хрипло простонал Середа, касаясь боевого товарища. — Нужно уходить, щас бахнет.

Но Саня уже не обращал внимания на земную суету, его взгляд застыл на чем-то высоком и недоступном для плоти. Дмитрий коснулся шеи — ничего. Механически поднялся на ноги.

Тут к нему подскочил боец с позывным Чужой — угрюмый малый, обычно молчавший. Как говорил (когда подавал голос) сам Чужой, он предпочитал дела словам. Чужой сразу приметил, что с рукой Середы все плохо.

— Постой, помогу, — немногословно предложил он свою помощь. Чужой не охал, хотя охать, глядя на руку Середы, было от чего. Быстро и уверенно затянул под локтем хороший жгут «кат» (спасибо волонтерам!).

— Вот и отлично, — сказал Чужой и улыбнулся. Больше он и не собирался ничего говорить — но даже если бы был поразговорчивее, не смог бы: в ту же секунду шальная пуля вонзилась ему прямо в лоб. Пошатываясь, Чужой рухнул на подмороженную землю. Последним его словом в жизни оказалось «отлично»...

Дмитрий пригнулся. Боевая машина дымилась. Мутное облако послужило хорошим прикрытием. Он повернулся и бросился бежать. За спиной раздалась глухая болтовня АК[2], короткие хлопки выстрелов автомата. Россияне, устроившие засаду, добивали украинских бойцов. Подключилось хрипло, но резко тарахтенье пулемета РПК. Потом на десять секунд воцарилась тишина. И тогда, словно безмолвие до сих пор накапливало и всасывало в себя все звуки, но, переполнившись, не смогло удержать их, прогремел мощный взрыв, потрясший землю: сработал боекомплект бэтээра. Пламя, как из пасти дракона, взметнулось ввысь от чрева боевой машины, разорвало ее внутренности, выплеснуло железо и подбросило небольшие куски человеческих тел высоко в воздух.

Дмитрий бежал по белесому полю, покрытому снежным покровом с протертыми до черных земляных дыр кляксами. Редкие кустики ссохшейся желто-грязной соломы, последние старожилы донбасского поля, возвышались в степи. Спецназовец старался не оглядываться. Там, впереди, виднелась посадка с тонкими деревцами, точно изголодавшимися по летнему солнцу. Темно-серые стволы с шелушащейся кожей коры. Там спасение. По бокам посадки тянулись полосы кустов с профилем, более похожим на скелет, нежели на растительность. Еще несколько шагов.

Середа продвигался вперед, а когда достиг первого куста, оглянулся. Черный дым извивался длинной лентой, вываливаясь из проломленной спины бэтээра. Выстрелы утихли. ЗИЛы с ранеными развернулись и успели уехать назад, в сторону Дебальцево.

Переваливаясь, Дмитрий прошел сквозь костлявые, лишенные зелени ветки кустов, как сквозь стену. Еще пару шагов — и можно отдышаться. Боец прислонился к дереву так, что вдалеке была видна туша умирающей боевой машины, а слева — темная, словно нарисованная акварелью, проселочная дорога. Перед глазами мелькали кадры, заполненные дымом, сопровождающиеся стонами, хрипами, невнятными словами. Кровь выстукивала в висках сто пятьдесят два удара в минуту. В ушах — гул. Изредка сквозь шум доносились редкие хлопки выстрелов, а потом гудение, будто от пчел в улье, опять повисало в пространстве. Иногда гул замолкал, но уши отказывались воспринимать окружающие звуки, даже больше — ушные раковины начинали противно фонить, растягивая шелест. Так продолжалось минут пятнадцать, затем шорох и фон утихли, будто кто-то перекрыл кран, и звуки еще текли тоненькой струйкой, пока совсем не исчезли на февральском морозе.

Дмитрий пытался дотянуться до оторванной руки — пропитанный кровью рукав налился, отяжелел. Капли падали на снег, оставляя на сахарно-белой поверхности красный горошек. Он сжал ладонью ткань, а та, как замоченное белье, выпускала кровавые струйки на невинную снежную белизну. Боль вспышками пронзала голову. Адреналин лучше всякого обезболивающего поддерживал организм в форме. Середа тяжело дышал.

«Нужно что-то делать, иначе можно истечь кровью», — подумал он. Одной рукой расстегнул застежку ремня, который удерживал нож, размотал полоску бинта, кое-как умостился, обмотал правую руку и затянул еще одной повязкой.

— Вот так, Колюнчик. Спас ты меня, дуралея. Принял на себя весь взрыв. Как же я теперь мамке твоей в глаза посмотрю? — пробормотал Дмитрий.

Губы пересохли, хотелось пить. Боец чуть наклонился влево, оперся на локоть, набрал в ладонь снега, опять вернулся к дереву. Снег растаял во рту, как мягкая сахарная вата. Середа сглотнул, обтер лицо рукой — остатки снежной массы размазались по щекам, носу, губам и через секунду растаяли, стекая по коже, словно несостоявшиеся слезы.

— Как же так, братья? Как же так? — постепенно вырисовалось осознание трагедии.

Биение в висках усилилось. Разорванные нервные окончания правой руки посылали в мозг сотни сигналов в секунду от терпящей бедствие плоти. А кровь стекала на снежные покрывала, делая их похожими на пурпурную казачью рубаху, расстеленную на земле.

Зрачок потерял фокус. Мир вокруг расплывался, словно в мутном отражении старого зеркала. И тут перед Дмитрием возник погибший капитан Утес — он мелькал в кустах, а потом подходил к нему и толкал в бок, приговаривая, чтобы Дима был осторожен, когда бродит по ночам. Бурчал, как старик, но сразу же добродушно усмехался, как это всегда и было. Санька — самый младший, девятнадцатилетний — сбоку тарахтел, чистил пистолет и рассказывал о Маринке, своей невесте. Ну, как невесте? Три раза всего встретились, даже до постели не дошло. Коля сидел рядом, курил, сжав папиросу по-пацански, а пепел отряхивал о тонкий ствол молодого тополя. А потом вдруг замер и посмотрел Дмитрию в глаза, словно хотел сказать недосказанное. Приходили остальные, садились на серые пни, говорили о жизни, которая закинула их в самую гущу событий, сбросила на парашюте в людскую драму. Но они не жалуются, мужики ведь не плачут, а исповедуются, и то лишь один раз.

— Нас не видно, а мы есть, — произнес капитан девиз спецназовцев. А потом легко усмехнулся, бойцы закивали головами, и тут Середа почувствовал себя легким, как пушинка. Тело поплыло по серой реке, волны плескались о кожу, нежно гладили, ласкали. Так продолжалось секунд пять. Затем голова закружилась, словно течение приближало его к водопаду. Дима двинул рукой, словно пытался плыть прочь, но куда там! Уцелевшая рука только отчаянно взмахнула, когда речные потоки потянули его за шиворот, окунули в глубину, а потом внезапно выпустили на поверхность. Дмитрий глотнул воздух, хватанул его, как рыба крючок, а затем сомкнул рот, лег на спину — и вода понесла его к обрыву. Через секунду тело скользнуло вниз, в шумящую пустоту, туда, где оно растворилось, и боец потерял сознание.

Середа очнулся через три часа. Вокруг тихо. Никого. Раненый поднял глаза — голубой фарфор небес темнел, густел и постепенно приобретал в вышине светло-синий фон. Вечерело. Вдалеке слышались взрывы ракет «Града». Еще тише звучали танковые выстрелы. Боец поднялся. С трудом сделал три шага, а потом плюхнулся на снег и ползком добрался до другого дерева.

— Должны же наши вернуться, забрать меня. Должны же, — пробормотал он, размыкая сухие губы.

Нагреб снега, проглотил, почувствовал внутри холод. Посмотрел на руку — кровь почти не капала, видно, замерзла. Мороз крепчал. Пар от дыхания превращался в диковинных созданий, улетающих изо рта. Глаза слезились, но слезы не текли — замерзали на щеках.

— Как холодно-то! Так и помереть можно, — сказал Дмитрий и подул на уцелевшую ладонь.

Через два часа окончательно стемнело. Небо с рассеянными по нему кристаллами Сваровски выглядело безукоризненно чистым и опрятным. Звуки войны стихли. Тишина словно ватой обложила местность. Середа стонал, что-то шептал, проваливался в сон, потом, резко дернув головой, пробуждался. Жаловался, как сильно он замерз. Стучал по снегу кулаком, вдалбливая земле, что он упертый и так просто не сдастся. Иногда молча смотрел по сторонам, в мглистых силуэтах пытаясь разглядеть сепаратистов или российских военных. Временами казалось, что они к нему подходили, протыкали ножом правую руку, разрезая плоть. Тогда он стонал, мычал, рычал. Бил еще сильнее по снегу, пытаясь доказать этому миру, что готов терпеть столько, сколько нужно.

Под утро Дмитрий пришел в себя. Ногами уже не мог пошевелить. Взрывы возобновились с новой силой, пронзая громом морозное пространство. Больше всего в жизни Середе хотелось дотянуться до правого бока бронежилета, туда, где лежала заветная фотокарточка три на четыре. Ему сейчас было просто необходимо посмотреть на эту надменную красоту, погладить пальцем лицо жены, ощутить если не человеческое тепло, так хотя бы шероховатость фотобумаги. Но, увы — фото опустилось куда-то вниз, достать его одной рукой из броника никак не получалось.

— Что ж это за наказание! — восклицал Дмитрий, тщетно цепляясь левой рукой за кевларовые плитки, обшитые тканью.

Целый день по проселочной дороге шастали «сепары». БМП[3] не раз проезжали мимо него. Ясно, что отступление продолжалось, как и то, что почти закончились боевые действия. Дебальцево сдали.

— Они должны прийти, должны! — не переставая, бормотал боец, прислушиваясь к утихающим шагам проходящих российских подразделений.

Холод обжигал кожу. Казалось, сдирал ее слой за слоем. Середа все так же лежал в донбасской посадке. Где-то у города опять загромыхали взрывы.

Он очнулся от громких мужских голосов. Несколько человек переговаривались на русском языке, причем у одного из них был явный московский акцент. Дмитрий затих, надеясь, что те пройдут мимо. Но тут один из шедших отделился и, продолжая говорить, приближался к нему. Боец попытался подняться, но ноги совсем перестали его слушаться.

— Нашел «двухсотого», — радостного огласил голос. — Нет! «Трехсотого»!

— Нашего? — поинтересовался еще один голос.

— Неа, «укропа»! — доложил первый.

Середа открыл глаза — над ним нависал среднего возраста мужик, небритый, с опухшим похмельным лицом. Направив на Диму пистолет, он вглядывался в лицо раненого.

— Ты гля, живо... — досказать тот не успел.

На последнем слове к лежащему украинцу подскочил обладатель московского акцента, пнул его ногой, а потом чуть отстранился. Еще раз пнул.

— Ну, давай! Как вы там г’в-арите? Скажи: «Слава Украине!» Или как вы там перед смертью бa-алтаете? — засуетился «московский». Он оглядел бойца, затем достал черный, как ворон, цифровой фотоаппарат и начал щелкать раненого.

Глава 2

Голос продолжал звучать. Часть слов пропадала, некоторые же фразы всплывали, как будто сначала поднимались на поверхность реки, а потом падали вниз. В голове у Середы все слилось в один протяжный вой, но иногда откуда-то долетали обрывки слов. Обладатель московского акцента спотыкался на «г», превращал «о» то в длинное, то в короткое «а», потом смягчался до тряпичного «р».

Он еще пару раз пнул ногой теряющего сознание украинского бойца, как вдруг вмешался третий.

— Подожди, может, допросить его?

— Да он еле дышит! Что этот «укроп» нам скажет? — запротестовал первый, тот, что с опухшей рожей.

— А чо вы няньк’етесь, пулю в лоб и фотку в инет, пусть мамка-та узнает, чо гра-азит тем, кто русских убивает. — Обладатель московского акцента опять тянул «а», из-за чего казалось, что он напевает какой-то мотивчик.

— Шо? А! Не! У тебя самого шо, мамки нету? Надо пожалеть старуху, — грубовато обрезал хриплый.

— Чо жалеть-та, чо жалеть, эти фашисты разрушают донбасские города, а ты, нах, жалеть его собрался, — встал в позу москвич.

Хриплый мужик смотрел на москвича. Меньше всего ему хотелось торчать посреди посадки, когда в висках так пульсирует и организм требует опохмела. В его воспаленном сознании возник чинарик, а затем — аппетитный соленый огурец. Мужик сглотнул слюну и потряс головой, пытаясь отогнать картинку.

— А давайте так! Сейчас вызовем машину и, если она через двадцать минут не приедет, прикончим на хрен, пусть собаки его обгладывают, — предложил он.

Парочка задумалась, москвич скривил лицо, словно ему достался тот самый огурец, да еще знатно пересоленный.

— Лады, — подытожил третий и включил рацию.

Середа все это слышал, как сквозь дымку. Откуда-то из сгущенного молока тумана доносились голоса, которые переговаривались о чем-то своем. Их обладатели отошли и стояли на краю черного поля с белыми пятнами снега, напоминавшими проседь на волосах. Поле пустовало, озимые никто не сеял, поэтому местность казалась пустынной, необитаемой планетой.

— Вишь, по весне поле будет все в сорняках, по пояс вырастут, — говорил хриплый. — Жалко-то как.

— Да, вот падла-война, все пошло наперекосяк. Как и мой колхоз, — пробурчал похмельный.

— Ну, колхоз-то давно. Помню, батя работал трактористом, так как Союз рухнул, он еще попахал немного, а потом все к чертям полетело. Так и спился, — продолжил хриплый.

— А сейчас, бляха! Шахты закрылись, только воевать и приходится. Прикинь, шесть упряжек и тыщу гривен на руки — вот как жить-то, — проговорил похмельный, поджигая сигарету.

— Херня дело, — согласился его собеседник.

В это время обладатель московского акцента недовольно чмокал и поглядывал на раненого украинца, потом подошел к нему. Тот открыл глаза, мутным взглядом осмотрелся.

— Ты чего приперся на нашу землю вбывать жителей Донбасса? Езжай у свою Хохляндию, — вдруг с украинским акцентом заговорил москвич. На фотоаппарате зажглась красная точка, которую он тут же навел в сторону лица спецназовца. — От ты тут подыхаешь, не хочешь маме привет передать? Скажи всем, шо хохлы убивают людей на Домбасе, сжигают дома наши. Шахты закрыли, нам работать негде! — с надрывом воскликнул он.

Два других собеседника недоверчиво переглянулись. Середа застонал, хотел было сказать, что он всего лишь выполнял свой долг, как вдруг фотограф пнул его по коленке.

— Вставай, фашист, расстреливать тебя будем, — прорычал он.

Похмельный поглядывал то на хриплого, то на фотографа, потом подскочил к Середе, приподнял его. Тот зашатался: ноги не держали.

— Брось его, пристрелим так, — закричал москвич и навел красную точку.

Дмитрий посмотрел на него: молодой парень, на вид лет двадцать пять, тонкие пальцы, худые ноги, на голове каска с надписью «Пресса».

— Будешь знать, сука, как убивать жителей Донбасса, — закричал похмельный, и внезапно красный огонек погас.

— Та брось его, чо ты держишь, — обратился к хриплому боец с московским говором. — Стреляй, его время прошло.

Похмельный опешил от столь неожиданной перемены в голосе.

— Ну, ладно, — ответил он и навел пистолет на раненого.

Середа взглянул в черное отверстие. Там, в этом сгустке мрака, таилось то, чего никогда не будет видно при свете: темное отверстие выглядело, как замочная скважина в иной, потусторонний мир. По-настоящему заглянуть в него можно только один раз, за мгновение до того, как пуля вонзится в лоб. Пистолетное дуло будто продырявило пространство, проложило мост между жизнью и смертью. Казалось, что вот уже слышен скрежет зубов или даже топот копыт. Дмитрий выдохнул; это единственное, на что хватило сил. Ничего не происходило. Но вдруг призрачный топот превратился в гул, нараставший, как волна цунами. Гул набрал высоту и внезапно рухнул вниз, а затем пропал. Похмельный посмотрел на пистолет: тот издал короткий сухой звук. Осечка.

— Епт, бывает же такое! — возмутился «ополченец», осматривая оружие.

Хриплый чуть издали смотрел на сцену казни. Москвич сделал еще более кислую мину, хотя казалось бы — куда уж сильнее? А любитель выпить разразился трехэтажным матом, стукнув пистолетом о дерево.

Еще минута — и послышался шум подъезжающего легкового автомобиля, хлопнули дверцы. Чьи-то руки подхватили Середу, потянули волоком. Его ноги оставляли неровный след, похожий на борозду, которая вела к голому полю. Бойца кинули на заднее сиденье. Щелкнул замок. Машина развернулась в сторону Луганска, похрустела шинами по подмерзшей земле. Водитель переключился на вторую скорость, а Середа краем глаза выхватил силуэт хриплого мужика, который стоял у неглубокой канавы возле проселочной дороги и внимательно смотрел ему в лицо.

«Это судьба», — подумал Середа, опускаясь на сиденье, вдруг оказавшееся на удивление мягким. Его тело вмяло кожзаменитель, продавило пружины, погружаясь все ниже, уже не в дерматиновую материю и не в железную кость каркаса машины. Нет, оно словно пробуравило подмерзшую землю и проникло дальше, в самое чрево планеты, туда, где длинные горные выработки пугающе пустели без донбасских шахтеров.

Через полчаса — вдруг остановка. Машину качнуло. Боец пришел в себя. Дверь распахнулась, его перегрузили в белый автомобиль с красными полосами — «скорую помощь». Положили на носилки. Рядом расположился врач, мужчина в белом халате. Он неодобрительно смотрел в лицо Дмитрия. Тут же сидела медсестра. «Скорая» подпрыгивала на каждой кочке. Несколько раз Середу сильно швырнуло. Мужик в белом халате коротко переговаривался с медсестрой; осмотрел руку раненого, сменил жгут. Невнятно воскликнул, глядя на ноги, немного поерзал, поахал, а потом безразлично уселся напротив.

— Безнадега, — сказал он.

— Совсем? — переспросила медсестра.

— Живой труп, не знаю, довезем ли, — вынес вердикт врач.

Середа хотел было сказать, что зря они хоронят его, что он еще повоюет, дайте только оклематься. Жизнь-то, она такая штука, как сорняк, растет и там, где только скалы да песок. Но спецназовец не смог выговорить ни одного слова, только чуть повернулся.

— Тише, тише, перед смертью не надвигаешься, — поправил сползшую ногу бойца мужик в белом халате.

Еще сорок минут пути, и автомобиль дернулся, а потом встал намертво. Медсестра распахнула двери. Снаружи их уже ожидали: двое санитаров и один «ополченец» в зеленом. Середу погрузили на тележку, покатили по узким коридорам. В нос ударил запах лекарств, в глаза — искусственный люминесцентный свет. Поворот. Еще поворот. Лифт. Потом опять больничный коридор с деревянными дверями, проводами капельниц, стоящих у стенки, словно вышки электроопор с оборванными высоковольтными проводами. Вдоль стеночки шкандыбал одноногий пациент с грубыми чертами лица. Он останавливался, опираясь на костыль, прижимался к стене, как будто бы пропуская тележку, словно возвращал себя в прошлое. А затем долго смотрел вслед уплывающей конструкции на колесиках.

Середу санитары довезли до палаты, положили на кровать и скрылись. В комнате находились еще шесть человек. Два больших окна пропускали днем свет, а три лампочки пытались бороться с непроглядной темнотой донбасской ночи. Больные, лежащие рядом, никак не отреагировали на прибытие нового пациента. Если посмотреть со стороны, то могло показаться, что это спит ясельная группа, так тихо было в палате. Середа повернул голову к ближайшей койке и увидел перебинтованного мужчину. Тот стонал так тихо, что иногда казалось, будто бы он просто открывал рот, а слова, не долетев до выхода, падали назад в гортань. Так продолжалось несколько минут.

Комната, наполненная лекарственными запахами, перемешанными с едва уловимым душком гниения человеческой плоти, выглядела одновременно пустынной и забитой до отказа. В царившем тут молчании были собраны все несостоявшиеся вопли, вой, крики и рыдания. Стояла тишина, отличающаяся от мертвой только сдавленным редким дыханием.

— Кто это? — В палату зашел седой врач вместе с дежурной медсестрой.

— Это «укроп», привезли из Дебальцево, — отрапортовала она.

— Во как, — задумчиво произнес врач.

В этот момент Середа застонал. Рука чуть оттаяла — и боль постепенно возвращалась.

— На перевязку. И вколите обезболивающее. Нужно посмотреть, что с ногами, — дал указание врач и удалился.

Через пять минут началась перевязка. Середа лежал на кушетке, клеенка под ним слегка похрустывала. Пожилая медсестра неприязненно посмотрела на него, а затем резко разрезала лохмотья на рукаве, грубо дернула — Дмитрий непроизвольно застонал. Взгляд пожилой сделался еще более суровым.

— Зачем вы пришли на нашу землю? — гневно проговорила она и снова дернула за рукав.

Накачанный обезболивающим Дмитрий плохо соображал, но, даже замутненный наркотиком, припомнил, что недавно он эту фразу уже слышал.

— Это такая же ваша земля, как и моя, — пробормотал он.

— Чего? — вдруг встала в позу пожилая. — Ничего общего у меня с вами нету!

Середа хотел было ответить, но та стянула с него бер-цы — и острая, нечеловеческая боль, такая, словно по кости провели пилой, резанула тело.

— А-а-а, — застонал он, еле сдерживаясь, чтобы не завопить во все горло.

Сняв обувь, медсестра осторожно разрезала носок и поперхнулась. В комнатке разлилась вонь гниющего тела. Дмитрий чуть приподнялся. Нога выше ступни оказалась землисто-черной, словно вымазанной в грязи. Кожа на ступнях переливалась угольными оттенками, кое-где синела, а потом превращалась в обгоревшее месиво. Женщина от удивления провела рукой по ступне Дмитрия — и капельки крови, оставшиеся на перчатке, размазались по его коже, став единственной живой материей на темной омертвевшей плоти.

Середа смотрел на свои ноги — они совсем перестали его слушаться, а их цвет должен был вызывать ужас и трепет, но ничего такого не произошло. Он внимательно и отстраненно разглядывал то, что осталось от ног. Может быть, повлияло обезболивающее, а может, что-то другое — он еще не до конца осознавал, что часть его тела превратилась в прах.

Пожилая женщина успокоилась и обрабатывала ногу уже заботливей.

Через пятнадцать минут Середа оказался в палате. За окном давно стемнело. Лампочки в сорок ватт выжимали из себя блеклый, как будто больной желтухой, свет. Темно-синие стекла ограждали мир от луганской больничной палаты. Там, в глубокой синеве, шумели деревья, казалось, они заглядывали в палату, чтобы удостовериться, жив здесь кто-нибудь или уже все умерли.

Середа молчал. Вошла пожилая медсестра и потушила свет. Ему хотелось взлететь, унестись отсюда. Или нет — падать с большой высоты, как во время прыжков с парашютом. Тогда чувство легкости наполняло даже не легкие — сердце, освобождая от всего тяжелого и ненужного. Четыре минуты полета — и все, человек как новенький.

— Эй, «укроп». Ты еще не подох? Так все равно подохнешь, я тебя убью, сука, придушу ночью, — прервал вдруг размышления Дмитрия чей-то голос. — Что молчишь, сука? Думаешь, что я без ноги не смогу до тебя добраться и придушить? Еще как смогу! Я загрызу тебя, перегрызу глотку. Только усни, — продолжил тот же гнусавый голос. — Я тебе отомщу, сука, кровь размажу по всей палате.

Дмитрий чуть приподнялся. Звуки доносились из угла, но тяжело было разглядеть, кто там. Почему-то эти слова вывели Дмитрия из равновесия, хотя он слышал подобное отнюдь не впервые. Он заволновался, сердце громче застучало в груди. Середа сжал кулак и приготовился встречать смерть. Так продолжалось сорок минут, пока сон все же не затащил его в царство Морфея.

— Скажи номер родственников! Мужчина, проснитесь! — Полноватая медсестра дергала за рукав Дмитрия.

Тот очнулся. В голове свинец, рука отяжелела. Боль притаилась, но с каждой секундой ее напряжение все усиливалось.

— Номер, давай родителям позвоню, — еще раз потребовала женщина.

Она склонилась над ним и буквально шептала ему слова в ухо. Из-за этого он услышал ее запах: дешевые цветочные духи, помада с ароматом — как у мамы. Ее запах — смесь чужого и (почему-то) родного. Узнаваемого и далекого. Дмитрий удивленно посмотрел на нее, назвал номер телефона. И напоследок добавил сухое: «Спасибо». Женщина посмотрела на него и прошептала:

— У тебя выжить всего лишь один шанс на миллион.

Глава 3

Ночью, когда через мутное стекло двери в комнату просачивался коридорный свет, протекая на пол матовой лужицей, кровать в углу заскрипела. Середа встрепенулся, а по палате замелькала тень. Размазанный силуэт будто бы направлялся не к нему, а в сторону прохода. Дмитрий внимательно следил за передвижениями тени. Когда той оставалось пару метров до двери, она внезапно сделала рывок и, шурша костылем, очутилась возле украинского бойца. Тот приподнялся, опираясь на одну руку, но тут же поймал сильный удар в лицо и опять свалился на постель. В ту же секунду на Середу навалилась тень, которая отвешивала новые удары по лицу, а обессиленный Дмитрий лишь выставил руку перед собой, пытаясь защититься.

— Кто ты? Чего ты хочешь? — застонал Середа, тяжело дыша.

— Я, сука, твоя смерть. Ты должен подохнуть, — прошипела тень, чуть не потеряв равновесие на одном костыле.

— Ты не понимаешь! Разве это что-то сейчас решит? — спросил спецназовец.

— Да, я помру и утяну тебя с собой, — вновь прошипела тень.

На несколько секунд она перестала махать руками; видно было, что движения даются нелегко. Темный силуэт остановился, чуть отошел от кровати. В это время Середа смог приподняться, чтобы лучше отбиваться от нападения.

— Я готов умереть, только не так, — проговорил Дмитрий.

— Готов? Тогда почему ты сопротивляешься? — хрипло спросила его тень.

— Потому что не могу умереть беспомощным, — последовал ответ.