Маленький рай E-Book

Ксения Букша

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 147

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Городок Рай, где война закончилась пятнадцать лет назад, живет обычной райской жизнью, прекрасной и ужасной. Вдруг бесследно пропадает подросток, один из восьмиклассников Райской школы. Поиски ни к чему не приводят, версии исчезновения множатся. Этой весной городу, его мэру и многим жителям придется ответить для себя на вопрос: закончилась ли и в самом деле та давняя война, или окончательная битва еще впереди. Это книга о свободе и печали, в котором главными героями становятся те, кто берет на себя ответственность за происходящее.

Leseprobe

№ 106

Ксения Букша

Маленький рай

Freedom LettersХерцег-Нови2024

Следователь

Гляди-ка, а что это в нашей полиции все восемь окон светятся? Что-то случилось, не иначе как большая авария в тоннеле, или, может, туристы наткнулись на мину в горах. — Бери выше, там еще и с торца все освещено. Благо полиция наверху, снизу из города сразу видно, когда серьезные новости. Помнишь, сына спикера республиканской думы арестовали с полным бардачком кокаина? Но с тех пор всех накрыли и пересажали, так что даже непонятно, что и думать. Город-то у нас в последнее время тихий, просто, можно сказать, на удивление тихий город Раёк, хотя вроде бы оружия тут полным-полно и война не так уж и давно кончилась. — Ну, оружие — это не самое важное. Важнее желание из него стрелять. А такого желания ни у кого в Райке нет. Только когда у кого-нибудь ребенок рождается, тогда люди с балкона и палят. Так что теперь сразу понятно: если пальба, значит, бэби.

*

А случилось вот что: пропал подросток, восьмиклассник Райской школы. Его звали Арон, и он исчез так внезапно, необъяснимо, мгновенно и бесследно, что все понимали: искать надо так же быстро, иначе можно и вовсе не найти. Вы уж, пожалуйста, — сказал следователь всем, в том числе и добровольцам, — в поля не ходите и в заросли за чертой города тоже, потому как мины оттуда никуда не делись. Ну а ты, Деде, рассказывай, что видел. — Деде учился с пропавшим Ароном в одном классе, был с ним очень дружен, и за три минуты до исчезновения подростки играли в мяч. Остальные футболисты ничего существенного к показаниям Деде добавить не смогли и были отпущены, а смуглый и тощий Деде, лучший друг пропавшего, притулился на колченогом стуле и по третьему разу отвечал на одни и те же вопросы, отдуваясь за всех.

*

Имя Деде всегда было в Райке популярным, во-первых, из-за Деде Великого, который тут родился, но, во-вторых, на самом деле и его-то самого так назвали в честь более древнего Деде, местного святого. Среди монахов, которые спустя несколько веков после-римской заброшенности вновь начали возделывать каньон и назвали это суровое место маленьким раем, а реку Райкой, был такой паренек, ростом и умом с восьмилетнего ребенка. Житие Деде блаженного предлагает поверить: ладил с волками, проповедовал виноградным лозам, вино его не пьянило, пчелы носили ему мед. Деде блаженный отвечал, по своему росту, за все малые вещи на свете, особенно за всякого рода невеликую радость: например, за удовольствие от простой еды и умеренного пития; за скромное плодородие Райской долины (все к лучшему!); за то, чтобы труд приносил хоть какие-нибудь плоды — в общем, позитивный был чувак, неудивительно, что в его честь называли прежде всего недоношенных младенцев, помогая им таким образом закрепиться на этом свете; известно, что и Деде Великий родился недоношенным, а назвали его Деде — и вот, пожалуйста.

*

Итак, следователь спрашивал Деде: — Когда зашло солнце? — Когда он уже пропал. Мы почти сразу заметили. — А фонари что? — Не. Фонари не горели. — Этого не может быть. Прожектор у тоннеля тоже не горел, что ли? — Нет, — Деде добросовестно поднял глаза к потолку. — Прожектор не горел. И фонари нет. Точно. Ничего не горело. — Этого быть не может! — следователь выплеснул в себя остатки кофейной гущи. — Деде, припомни получше. — Точно помню, ни фонари, ни прожектор. — Послушай, но так не бывает. Всегда по расписанию, вчера восемнадцатое апреля, закат в восемнадцать тридцать ровно, фонари должны были гореть. Получается, Арон пропал раньше. — Не. Мы в полседьмого только из школы вышли. И я точно помню: когда мяч улетел в ежевику, машины ехали по серпантину с зажженными фарами, но фонарей не было. Поэтому и мяч было хуже видно. — Чертовщина какая-то. — Деде пожал плечами. — А что мяч? Вы полезли его искать, так? — Ну да. Мяч улетел туда... в самую ежевику. В гущу. Арон полез его искать, а я почти сразу за ним, но там гуща и колючки, и темно к тому же, и я вылез обратно, а Арон не вылез. — Арон не мог выйти с мячом, пока ты за ним ходил? — Не, я сразу вылез, а выходить там некуда, стена школы, а с той стороны заросли и обрыв над шоссе.

Скажи, Деде. А рюкзак Арона куда девался? — Мы ему сначала позвонили несколько раз. Думали, телефон с ним. Потом слышим, телефон в рюкзаке. Я тогда отнес рюкзак к нему домой. Там мать была, бухая. Я рюкзак ей отдал и ушел. — Нет у него дома никакого рюкзака. И телефон отключен. — Отключен?! — Ты что-то знаешь? — ... — Давай рассказывай. — Арон просто... Он говорил, что его скоро в новостях покажут. — В новостях? В смысле — по телевизору? А он не уточнял, почему его должны показать по телевизору? — Не-а. — Следователь прошелся по комнате, пиная стулья. Пахло «Дошираком», глицинией, кофе, бензином. Деде сидел в прежней позе, скорчившись на стуле. Следователь подсел к нему поближе. — Ты не отчаивайся. Вы лучшие друзья же, так? — Деде кивнул. — Ты отличный друг. Мы будем искать, и мы найдем.

*

Город Раёк, населением не более десяти тысяч человек, несмотря на свои незначительные размеры, известен на всю Европу прежде всего как символ невероятного сопротивления, которое он оказал соединенным силам имперцев и террористических банд в ходе пятилетней войны, что закончилась пятнадцать лет назад. Но, разумеется, Раек интересен не только этим. Для начала, Раёк необычайно эффектно расположен. Он «как бы карабкается на склон поражающего воображение каньона», по дну которого течет Райка, «самая быстрая, глубокая, холодная и чистая река Европы». Крутясь в порогах, Райка пенится «голубой, словно бы ярко подкрашенной водой», и с Райского моста кажется «неоновой трубкой, в которой струи светятся и переплетаются тугими блестящими косами». Над Райком светит «жаркое солнце, под которым пышно распускается многоцветное разнотравье, сделавшее бы честь любому ботаническому саду».

*

Кроме того, Раёк является центральным хронотопом монументального шедевра нобелевского лауреата, модерниста-консерватора, летописца здешних мест Афона Терция («Вышка и мост»). Шесть томов, которые, кряхтя, одолевают школьники, на самом-то деле предстают чтением вовсе не детским: это повествование эпическое и вкрадчивое, жестокое и кровавое, многоречивое и неприметно-убедительное, это рассказ о почве, о войне и судьбе, о вкусе воды и запахе листвы, о дыме очагов и пожаров. Железной рукой протаскивает читателя мастер сквозь описания буковых рощ, изнасилований, семейных встреч, резни, тоски, еды, родов, сквозь собственное многоглаголание и местные райские и дольские диалекты — к сомнительным и непреложным выводам, и всякий, кто прожил в Райке дольше года, узнает себя в «Вышке и мосте» как облупленного.

*

Мало кто, однако, живет здесь так долго, здесь не родившись: здешний край никому не сдался, кроме мимолетчиков-туристов, главным образом одноразовых немцев, которые заглядывают в Раёк на денек, по пути к морю или с моря, оставляют здесь деньги и никогда не возвращаются в этот рай, но всегда видят о нем сны. Обычно Раёк снится немцам на Рождество и на Пасху. Ни налогов, ни терминов, лишь беспощадное солнце, блистание крутящейся в камнях реки, резкий мрак ночи, запах глицинии, акации, олеандра, магнолии. Просыпаясь, немцы сразу забывают райский сон, и больше никогда не приезжают в Раёк, как никогда не возвращаются и в материнскую утробу.

*

А вот жителям Райка Раёк вовсе не кажется раем. Во-первых, все вокруг заминировано: горы, поля, дороги, рощи, обочины. Шаг в сторону, и ты даже не труп, а полтрупа или клочки. Приезжают, разминируют, да. То одни, то другие. То правительство, то международные благотворители. Но чтобы все тут разминировать, понадобится семьсот восемьдесят лет, так подсчитано, если, конечно, не изобретут новых способов. Во-вторых, климат Райка таков же, каково и прошлое: он экстремален и бескомпромиссен. Либо неистовый жар, либо озноб, туман и плесень. Плесень Райской долины разнообразна, она поражает плюрализмом (множественностью независимых и несводимых друг к другу начал или видов бытия). Одни виды плесени растут по углам, другие на потолке, третьи снаружи, четвертые внутри. Итак, мины и плесень. Вот почему многие в Райке живут как бы с закрытыми глазами — то есть, на вид с открытыми, а на самом деле нет.

*

Любимый аттракцион мимолетчиков, приезжающих в Раёк, — смотреть на водопадных прыгунов. Их, этих прыгунов, всегда пять, как пальцев на руке, но, в отличие от пальцев, все прыгуны одинаковы: коренастые, загорелые, с шапками курчавых густейших волос, типичные представители «райцев» (в отличие от «долунов», белесоватых, рыхлых и высоких, с типично дольскими кругленькими подбородочками — но такие никогда не идут в прыгуны, потому что у них кость не та, мяконький состав, они сразу расшибутся в лепешку о твердые, острые воды Райки). Бесшабашные и беззаботные, водопадные прыгуны в своих разноцветных шортах днями чилят на перилах моста, подавая пример беспечной жизни мимолетчикам-туристам, которые, глядя на них, тратят вдвое больше, чем собирались. Прыгуны сидят на перилах, сшибают с туристов монету, бряцают ею в разноцветных коробках из-под чая, и примерно раз в сорок минут — в зависимости от количества туристов и собранных денег — сигают с этого самого моста в водопад, ибо мостик над Райкой проходит как раз в том месте, где она обрушивается на тридцать шесть метров вниз; мостик же стоит еще на тридцать метров выше — высота, таким образом, получается неимоверная, и этот двойной кульбит, удвоенный риск, кажется запредельным трюком; кажется, что человеческое тело не в силах выдержать такое. Невероятно: прыгунам удается, во-первых, попасть в воду, а не на микроскопические крыши, невидимые камни, в густой подшерсток бурьяна или куда-либо еще, во-вторых, не расшибиться об эту твердую крутящуюся воду, которая всегда кажется синее неба, а слиться с ней, превратиться в неё, увлекаясь вниз водопадом, а потом еще и не заледенеть в холоднейшей воде Райки, которая хоть и вбирает в себя неестественный свет небес над Райским каньоном, но никогда — тепло.

*

Кажется, что эти беззаботные циркачи, на которых всякий может полюбоваться вблизи, живут лишь для того, чтобы сигать вниз, аки каучуковые мячики, не глядя куда, но с абсолютной точностью, по нескольку раз в день. Многим туристам приходит, конечно, в голову что-то вроде «интересно, как они там вообще, когда не прыгают», но эти мысли как-то отлетают, отскакивают, превращая прыгунов в идеальные и плоские объекты проекций, в бумажных арлекинов, в чистую музыку. Вот еще один прыгун летит вниз, превращаясь в маленький камень, сливается с водопадом, касаясь его в единственно верной точке, а вот уж он выныривает внизу, среди пены, в ярко-голубой ледяной воде Райки, а вот, спустя полминуты — больше там и не выдержать — выбирается из воды на берег. Туристы, не то чтобы потрясенные, а, скорее, завороженные, скупают сувениры, в том числе и те, что раскладывают на мраморных ступенях моста райские школьники. Изготовление и продажа сувениров для местных детишек — дело обычное, и даже конкуренции особой меж ними не намечается, потому что во всякий теплый день бизнес идет отлично, а теплых дней в Райском каньоне, Википедия пишет, сто восемьдесят в году. Правда, деньги у многих отбирают родители — ведь это же ни с чем не сообразно, чтобы дети столько зарабатывали, особенно в городе, где источников заработка для взрослых не так уж и много. Но у некоторых не отбирают, потому что не могут, или потому что отсутствуют; впрочем, даже если они и есть, родители, то часто у них нет ни времени, ни охоты заниматься своими детьми — вот и заросли вокруг Райской школы они тоже не желали рубить в свое свободное время, как ни умолял директор школы, и, видите, до чего дошло: среди бела дня, правда, уже на закате, в этих зарослях пропал во время игры в мяч целый подросток, восьмиклассник Арон.

*

Если бы дело было в первые годы правления нынешнего мэра, то, возможно, часть родителей и откликнулась бы на призыв директора школы — так велик был в те времена всеобщий энтузиазм райских жителей. Однако в последние несколько лет мэр Райка, по прозвищу Пельмень, «впал в депрессию», иными словами, клонился к рюмке. Отчасти виной тому было его пошатнувшееся здоровье — и то сказать, ведь в войну он был партизаном, проявил отчаянную храбрость, можно сказать, он и такие, как он, и отстояли город вопреки всему, несмотря ни на что, и на его теле буквально живого места не было, — так чего ж и ждать, Пельмешек хоть и выглядит крепким, но не вечный же он, в самом деле. И если в первые годы своего правления он развивал столь бурную деятельность по обновлению города, что Раёк стало не узнать, и все прочие жители тоже принимали ярое участие в происходящем: чистили, чинили, драили, красили и разминировали — то в последние годы все как-то тоже начало клониться, отслаиваться, зарастать, и хорошо, что хоть мин не прибавлялось, а те что были, лежали уж себе молчаливо, пока какой-нибудь незадачливый балбес на них не наступал, ну потому что кому, кроме балбесов, придет в голову лазать тут по кустам и ходить по неторным тропам. И хотя поток туристов после пандемии снова возобновился, но уж понятно было, что уж не то, уж не то.

И вот почему заросли ежевики вокруг Райской школы, те заросли, в которых бесследно исчез восьмиклассник Арон вместе с облезлым, потертым, местами драным школьным мячом, но не вместе со своим рюкзаком, и отдельно от своего телефона, хоть и были давным-давно разминированы, но так и не были изведены, и, может быть, поэтому никто не смог установить в тот вечер точного направления и причины Аронова исчезновения.

*

И вот почему Райский мост хоть и являлся шедевром древнеримской архитектуры, но его аутентичность была, одни говорят, со скидкой, а другие — с двойной надбавкой. Ибо в войну, пятнадцать лет назад, по нему прицельно лупили «Градами» с гор имперцы, и вот почему от моста не осталось ни камня, но ведь все камни при этом не исчезли бесследно — они только упали вниз, в реку, и после войны гуманисты на деньги Сороса приехали и собрали все по кусочку обратно, используя при этом древнеримские технологии изготовления склейки (на яичных белках и кокаине). Имперцы произвели по мосту девяносто выстрелов, они не жалели снарядов на этот никому не нужный, но красивый мост.

Тогда казалось, что регион будет экономически перспективным и бороться за него стоит именно поэтому — после же войны оказалось, что даже столь усердная и прилежная борьба и столь похожая на чудо победа, к сожалению, не помешали полному исчезновению какой бы то ни было перспективы, какого бы то ни было серьезного экономического потенциала. Что же касается моста выше по течению, то он использовался имперцами как место массовых казней партизан. Более трехсот тел запрудили плотину — сосчитали их уже после войны, когда плотину решили обновить. Среди них были не только, собственно, райцы, но и некоторые из дольцев, выступавших за независимость Рая; далеко не все из них были за Империю, хотя дольцев в Райке и меньшинство.

*

Понятно, впрочем, что защитники Райского каньона и города Райка, отстоявшие этот кусок земли вопреки рациональности, неумолимой логике, вопреки превосходящим силам противника, вопреки любой политике и явившие пример и образец безумного, никому не нужного мужества; райские жители, которых сам Джон Мейджор с вертолета в рупор уговаривал все-таки сдаться и эвакуироваться на вертолетах, но которые, тем не менее, не дрогнули и ничего не сдали — знаменитый ответ «нам нужно не бегство, а оружие» — и которые действительно одержали эту победу, и невозможно назвать ее пирровой, потому что ничто не выше свободы, ничто ее не стоит. Понятно, что эти люди не думали об экономическом потенциале — они вообще ни о чем не думали, кроме победы и свободы, победо-свободы, эти вещи им казались взаимно обусловленными, и когда взошло солнце мирной жизни, когда оно осветило разграбленную, опустошенную, залитую кровью Райскую долину, никто даже не подумал, не то, что вслух не сказал: «оно того не стоило».

Ну разве что на небесах подумал так другой знаменитый литератор-уроженец Райка, поэт Арий, который век назад «был послан отцом в столичную бизнес-школу, но впал в меланхолию и связался с проклятыми поэтами».

*

Ночью следователю показалось, что начинается землетрясение. Он то ли проснулся, то ли нет, а спал он прямо на диванчике, домой не пошел; вокруг было то ли светло, то ли темно; гудел ветер в щелях и трубах, раскачивались и вибрировали печные вьюшки, ключи в замках крутились, как флюгера, но это только казалось. Треугольники и полосы света дрожали на паркете, как будто дом полиции был поездом. Но это было никакое не землетрясение, а всего лишь ветер, если не считать, конечно, что под Райком землетрясение происходит непрерывно, и что именно оно заставляет нечувствительно вибрировать и расслаиваться всё здешнее пространство, время и мысли. Самоубийство, шепнули следователю во сне, Арон покончил с собой, это точно. Самоубийство, подумал следователь, проснувшись. Скорее всего, увы.

Когда война началась, мне было семь, брату — одиннадцать. Мы часто просыпались от звуков стрельбы и взрывов, но мы росли в этом хаосе и не замечали его. Помню, как перед началом стрельбы небо озаряли ярко-красные поисковые ракеты, и затем они падали на землю на маленьких парашютах. Мы бегали за ракетами и играли с парашютами. Мы забавлялись с ними как с бесплатными игрушками. Мы знали, для чего они используются, но истинный смысл смерти до нас не доходил.

*

Самоубийством в Райке кончали часто, очень часто, особенно подростки. Следователю ли не знать, как это делается. Однажды он тоже пытался, тринадцать лет назад: как раз закончилась война, и будущий следователь, тогда еще подросток, часто чувствовал обиду, особенно на тех, у кого все было в жизни лучше, чем у него, но и на тех, у кого все было хуже, ведь у него все было совсем не так уж плохо, хотя и гаже некуда.

Мать работала медсестрой и никогда не говорила дома о том, что видела в госпитале. Как-то я посчитал, что за пять лет войны мамы не было дома два года. Мы с братом были предоставлены сами себе. Может, это странно, но мы целыми днями гуляли и играли. Никаких домашних заданий, никаких родителей, которые бы нас пилили — мечта любого ребенка. Хотя война и была в двух шагах, и наш город был окружен, мы чувствовали себя счастливыми и свободными. Когда выли сирены, мы не шли в убежище, ведь это значило, что школы сегодня нет и можно бежать на улицу. Мы не думали об опасности.

*

После войны будущий следователь настрелял на улице пятьдесят сигарет «Родопи» и вознамерился выкурить их подряд. На двадцать пятой сигарете воздух вокруг стал пятнистым, и следователь не смог выкурить больше ни одной, причем никогда. Так он не только не убился, но и сделал инвестицию в свое здоровье.

В последний год войны мне было двенадцать, а брату шестнадцать. Я помню, как мы в последний раз завтракали вместе. Помню, как съели на двоих шоколадку из американского пайка. Помню его часы, испачканные кровью. Я забрал их себе и не мыл несколько дней. Для других есть до и после войны, для меня — только до и после его смерти. Говорят, в тот день было перемирие, но такого слова не было в имперском военном уставе.

Итак, следователь считал себя спецом по предотвращению самоубийств. А в Райке суицид был, можно сказать, видом спорта, которым занимались очень многие, главным образом прыгая с Небесной карусели.

*

Небесная карусель считалась еще одним знаменитым аттракционом Райка. Карусель располагалась над городом, на отвесной скале, и под ней насчитывалось полторы тысячи метров, так что и городок, и река, и все, что внизу, превращалось в сплошное мелкое крошево, подол в цветочек.

Придумал, спроектировал и построил Небесную карусель никто иной как легендарный архитектор Александер, аккурат перед тем, как отправиться в Америку (как он был прав!), где он нажил себе всемирную скандальную славу, обдирая олигархов на огромные суммы и становясь главным героем либертарианских романов Айн Рэнд. По его замыслу, Небесная карусель должна была стать экзистенциальным аттракционом, призванным заставить всех и каждого задуматься о Смысле и Смерти. Но человек такое существо, что он ни хуя не хочет думать о Смысле и Смерти, а наоборот, все норовит от этих вещей развлекаться до самого последнего часа. Человек все обратит в развлечение, даже «самое главное», и даже в особенности таковое. С первого же дня к Небесной карусели стояла очередь, и кружились на ней над бездной никакие не философы, взыскующие подлинного бытия, а всевозможные любители острых ощущений: туристы, невесты, подростки, а иногда и самоубийцы; последних, впрочем, Александер терпеть не мог, потому как они уезжали в Америку как-то не так, и свободой своей распоряжались очень глупо, так что Александер даже настоял на установке оскорбительного для них знака, что им, конечно, не мешало наслаждаться смертью.

Небесная карусель была отлично спроектирована и сработана, однако жесткие погодные условия Райка регулярно приводили ее в негодность. После старой войны карусель перестроили, к закату Империи она перестала работать, и еще до новой войны оказалась в аварийном состояни. После войны её починил нынешний мэр Райка, по прозвищу Пельмень, и с двадцатилетним перерывом карусель заэкзистировала вновь. Теперь, хотя прошло только десять лет с починки, карусель снова начала немного поскрипывать, а краска лупилась, но этого никто не замечал.

*