Мария в поисках кита E-Book

Виктория Платова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Завораживающие детективы Виктории Платовой
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 648

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Здесь очень ветрено. Очень пыльно. Повсюду - одинокие высохшие пальмы. И еще много кошек. У них длинные ноги и хвосты. Это – остров. Почти необитаемый. Его в самый раз использовать как площадку для съемок футуристических ужастиков. Здесь обитает всего два десятка странных людей. Но писательница, почему-то возомнившая себя великой, выбрала это место, чтобы создать свой лучший роман. Мало того, она хотела бы здесь состариться и умереть. Чего не скажешь про ее литагента (и по совместительству прислугу) Тину. Тина мечтает сбежать с этого гребаного острова, он нагоняет на нее тоску. Сбежать надо было немедленно. Но Тина об этом не знала. А когда узнала – было уже поздно. И дьявольский сюжет писательницы стал превращаться в реальность. Или, может быть, наоборот…

Leseprobe

Виктория Платова Мария в поисках кита

Пролог

* * *

… – Единственное, что волнует меня, – будет ли конец этим сучкам? – сказал Анхель-Эусебио. – В количественном плане, я имею в виду. Все бы отдал, лишь бы нынешняя оказалась последней.

– А я бы отдал все, лишь бы с ними никогда не случилось то, что случилось. И чтобы ни с кем этого не случалось. Никогда и нигде, – сказал Маноло.

– Х-ха! Тебе и отдавать-то нечего! Держишься на плаву только благодаря мне…

– Я всегда об этом помню, Анхель-Эусебио. Ни на секунду не забываю.

– И правильно делаешь. И не забывай. А про все остальное лучше забыть. В первую голову – про сучек.

– Про ту, которую прибило к нам прошлой зимой, ты тоже говорил «сучка». И что в результате оказалось?

– Что?

– Да ничего. Никто ведь так и не узнал, кто она такая. Кем была на самом деле.

– Вот видишь!.. Это не опровергает мою точку зрения…

– Но и не подтверждает ее.

– Но и не опровергает!.. Всем ведь известно, что женщины либо сучки, либо состоят с тобой в кровном родстве, и это переводит их в разряд святых.

– А в твоем случае – и мучениц. Всем ведь известно, как ты обращаешься с женщинами, Анхель-Эусебио! Двоих своих сестер ты загнобил так, что они сбежали… Одна – в Галисию, а другая – вообще в Португалию.

– Х-ха! Туда им и дорога!

– А твои жены? Они ведь тоже с тобой не ужились. Первая вроде бы в Санта-Поле, нет?

– Плевать мне на нее!

– А вторая?

– На вторую плевать еще больше!..

– Оно конечно, да только до Сан-Хавьера твои плевки не долетят! Нет?

– Не зли меня, Маноло!

– Я и не думал злить тебя, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг. И ты… Ты добрый. Ты милосердный, вот что я хотел сказать. Ни один человек… ни один мужчина не отнесся бы к ним лучше, чем ты.

– Кого это ты имеешь в виду?

– Сам знаешь.

– A-а… Этих сучек, верно?

– Никто не знает, кем они были. На самом деле.

– Ну вот, опять!.. Опять ты начинаешь глупый разговор. Ни к чему хорошему он не приведет. Одни мучения, одно расстройство.

– Но разве ты… не хотел бы знать?

– О чем? О том, что с ними случилось? И так ясно: самое худшее, если они оказались здесь.

– Самое худшее, да. Точнее и не скажешь.

– Да уж! Мелкими неприятностями это не назовешь.

– Все верно. Только я думаю вовсе не о худшем. А о лучшем.

– Для них поздновато думать о лучшем, друг мой Маноло.

– Оно конечно… Но если бы все обернулось по-другому… Если бы сейчас была не зима… Лето…

– Уволь меня от проклятого лета, Маноло! Дай покой!

– Нет-нет, я вовсе не про наше лето…

– Как будто ты знаешь какое-нибудь другое лето! Не смеши! Ты ведь никогда отсюда не уезжал. Никуда.

– Неправда! Три года назад я ездил в Мадрид… На целую неделю.

– Что-то не припомню…

– Это потому что тебя тогда не было на острове. Ты был в отлучке, закупал товар… Брелки, магниты, керамическая посуда… Пробная партия в семьсот штук каждого наименования.

– Точно! Мы тогда быстро все распродали, всего-то и осталось после сезона, что с полсотни кружек. Надо же, я и понятия не имел, что ты ездил в Мадрид. И что ты делал в Мадриде?

– Ничего. Просто решил посмотреть – какой он, Мадрид.

– И какой же он, Мадрид?

– Слишком большой, слишком. И сверкает так, что глазам больно. Они… Они ведь тоже могли жить в Мадриде, нет?

– Кого это ты имеешь в виду?

– Сам знаешь кого. Я думаю, что только там… в сверкающем Мадриде… они могли бы жить. Нигде больше.

– Ты вправду такой дурак или просто прикидываешься? На свете куча городов, которые сверкают почище Мадрида. Только вряд ли они жили в Мадриде…

– Где же еще?

– Почем мне знать? Они светлокожие, и глаза у них широко распялены, так и норовят вскарабкаться на виски, – ничего общего с испанками.

– Как будто в Мадриде одни лишь испанки! Там много разных женщин, отовсюду… Потому что это – Мадрид. А одна из них… Та, что мы выловили не прошлой зимой, а позапрошлой… Самая красивая из всех…

– Не самая…

– По мне – так самая! Блондинка…

– Положим, блондинкой она не была. Шатенка, так будет вернее.

– Вот и нет, Анхель-Эусебио, вот и нет! Точно тебе говорю, она блондинка! И даже немного похожа на американскую актрису, забыл, как ее зовут…

– Американских актрис полным-полно.

– Мы же вместе смотрели этот фильм, про сумасшедшую писательницу и нож для колки льда!

– Шэрон Стоун, вот как ее зовут. Шэрон Стоун. Память у тебя никудышная, Маноло. И нисколько она не похожа. И она шатенка. Шатенка, а никакая не блондинка.

– Это от того, что волосы у нее были мокрые, когда ты ее нашел. Вот она и показалась тебе шатенкой. А первое впечатление – самое сильное. Втемяшишь себе в голову, что было так, а не иначе, – и никакими силами этого не выбить!..

– Да какая теперь разница, блондинка или шатенка? И что тебе до этого? Что тебе до той чертовой зимы? Она давно прошла, нет ее, нет!.. Ты точно с прибабахом, Маноло! И я – полный идиот…

– Зачем же возводить на себя напраслину, Анхель-Эусебио? Какой же ты идиот? Ты самый умный человек на нашем острове, любой это подтвердит! И бизнес у тебя идет лучше всех. И ты знаешь, что предложить пришлым людям, чтобы они остались довольны.

– Пропади они пропадом, эти пришлые люди!

– Оно конечно… Только что бы мы делали без пришлых людей? На местных надежды никакой – из них лишней копейки не выдавишь. А пришлые легко расстаются с деньгами.

– Х-ха! Про наших сучек такого не скажешь. Даже за вход не заплатили!

– Ну пожалуйста, Анхель-Эусебио, не говори так! Ты всегда был добрым к ним! Всегда был милосердным…

– А еще я был идиотом, раз втравил тебя в эту историю. У тебя и до нее голова не отличалась крепостью, а теперь и вовсе…

– Как же иначе, Анхель-Эусебио? Один бы ты точно не справился, нет? А я твой единственный друг!..

– С чего ты взял?

– С того, что ты мой единственный друг.

– Х-ха! То, что я твой единственный друг, вовсе не подтверждает факта, что ты являешься моим единственным другом.

– Но и не опровергает его!

– М-м-м… Чертов Маноло! Ты совсем меня запутал!.. А самое удивительное, что запутка эта имеет вполне научное название, уж поверь. Я об этом читал.

– Ты всегда читаешь… Это ли не доказательство ума?

– Поверь мне, совсем не это. Но будь я философом, как… Быстро назови мне имя какого-нибудь философа!

– Ну не знаю… Может быть… Может быть – тот парень из фильма, который мы смотрели перед праздником Трех Королей? Помнишь? Тот парень постоянно писал в блокнотах, на доске и просто на бумажках… И ему являлись разные люди…

– Рассел Кроу! Того парня играл Рассел Кроу, но философом он не был. Он был математиком!

– А есть разница?

– Как между нашими голозадыми соседями и пришлыми людьми с деньгами.

– Это существенная разница, ничего не скажешь! Между блондинкой и шатенкой разница намного меньше, вот ты тогда и принял ее за шатенку. Ту, что была похожа на актрису. Шэрон Стоун, теперь я запомнил.

– Не была она похожа! Не была! Треснуть бы тебя по твоей глупой башке!..

– За что?

– За то, что ты снова заставил меня обсуждать этих сучек! Я не хотел, видит бог. Не хотел, а ты взял и заставил. И как только у тебя это получается?

– Сам не знаю… Просто, когда я думаю о них, я думаю о тебе. Какой ты добрый, хоть и говорят, что вместо сердца у тебя кусок камня, завернутый в протухшую рыбью требуху…

– Тьфу, мерзость! Интересно, что за скотина распространяет обо мне подобные слухи?

– Не важно.

– Маноло!..

– Наверное, все пошло от твоих жен. Сидят себе в Сан-Хавьере… В Санта-Поле… И плетут небылицы потихоньку. А ветер их приносит. И течение прибивает…

– Маноло!.. Не мне тебе объяснять, что прибивает к нам течением. Сам знаешь…

– Я просто хотел сказать: это все неправда. Потому что ты…

– Даже не начинай!

– Но мы ведь все равно уже начали!.. Я давно хотел спросить тебя, Анхель-Эусебио: а тебе никто не является? Как тому парню из фильма?..

– Э-э… Никто. Я же не сумасшедший. И не математик.

– Я тоже, Анхель-Эусебио, я тоже… У меня и со счетом-то плохо, вечно концы с концами не сходятся…

– Это точно. В работе ты сущее наказание, друг мой Маноло. Помеха, да и только.

– Она является мне, Анхель-Эусебио. Каждую ночь.

– Не хочу этого слышать…

– Каждую ночь.

– Вот видишь, даже уши закрыл! Ничего не слышу, ничего!..

– Слышишь! Еще как слышишь!.. Я ведь тоже закрывал уши поначалу. И вату в них запихивал, и куски бумаги. И даже воском заливал…

– Нет, ты точно ненормальный.

– Ничего из этого не получилось. Знаешь почему?

– И знать не хочу!

– Потому что уши здесь ни при чем.

– Конечно, ни при чем. Все дело в твоей некрепкой голове. Ты ненормальный, вот она тебе и снится.

– Я ведь не сказал, что она мне снится. Она – является, а это совсем разные вещи. Совсем.

– Хорошо. Пусть разные. И какой… Тьфу ты черт! Зараза!.. Какой она тебе является?

– Почти такой, какой мы ее нашли. Только она живая. Как ты, как я… Как если бы я встретил ее в Мадриде, на солнечной стороне улицы. Или на той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу. И она бы мне улыбнулась. Или не мне, но дела это не меняет.

– Вот ужас-то!..

– Это совсем не страшно, поверь. Грустно – да, хоть она и улыбается. И сердце щемит. Но не страшно. Поначалу я, конечно, боялся. А потом ничего, привык…

– И что… вы делаете, когда она является тебе?

– Разговариваем. Вернее, она разговаривает.

– С тобой?

– Может, со мной. А может, и нет, но дела это не меняет.

– О чем же она говорит? О чем-то важном?

– Не смотри на меня так, Анхель-Эусебио! Я знаю, к чему ты клонишь! К тем фильмам, где мертвые просят помощи у живых… Не дают им существовать спокойно. Втягивают в неприятности.

– Вовсе нет!.. Неприятностей я не хочу, у нас и так их было предостаточно.

– Три. Ровно три неприятности. По одной на каждую зиму.

– А она что… Просит у тебя помощи?

– Она улыбается. Почти всегда улыбается.

– Как есть ужас!..

– Ужас в том, что я не могу понять, что она говорит мне. Ни единого словечка…

– Она говорит на каком-то другом языке? Не испанском?

– Не испанском, нет.

– А других ты не знаешь! Сколько раз тыкал тебя носом – выучи хоть пару фраз по-английски, толку никакого!.. По-английски худо-бедно лопочут все.

– Это не имеет отношения к английскому, Анхель-Эусебио! И ни к одному из языков, на которых говорят люди.

– Откуда ты можешь знать?

– Просто знаю, и все. Если бы ты услышал ее…

– Как же я ее услышу? Ведь является она тебе!

– Да. Это проблема.

– Х-ха! Такие проблемы решаются в пять минут. Могу дать отличное снотворное… Осталось от той гадины, что сбежала от меня в Санта-Полу…

– Я не уверен…

– Срок годности снотворного еще не вышел, так что ничего страшного не случится. И переживать не стоит. Придет к тебе эта сучка разок-другой, а ты – вот он! Спишь, как младенец, и никакими мольбами на непонятном языке тебя не разбудить. На третий раз сама отвянет, помяни мое слово!

– Я не уверен, что хочу решить эту проблему… таким способом.

– Другого нет. За исключением психушки. Ты же готовый пациент, если посмотреть на дело здраво. Нужна тебе психушка?..

– Она говорит, как говорят киты… Или как дельфины. Звук резкий, очень высокий. Похожий на свист. На щелканье. И еще на то, как будто по каменному полу разбросали орехи. А иногда, вместо орехов, в ход идут стеклянные бусины… А иногда звук похож на спицу, которую втыкают прямо в ухо…

– Н-да… Пожалуй, психушки тут не избежать.

– Ты мой единственный друг, Анхель-Эусебио! И ты сам… сам все начал. Ты мог поступить совсем по-другому.

– Наверное. Но что бы тогда случилось с нашим тихим островом? Со всеми нами?.. A-а, что теперь говорить? Что сделано, то сделано.

– Ты сам все начал.

– Не было дня, чтобы я не раскаивался в этом. Поверь.

– Я не осуждаю… Что сделано, то сделано. Но спица в ухе – очень неудобная вещь. Когда-нибудь она меня убьет.

– Нет никакой спицы, Маноло! А если и есть – то только в твоем воображении. Как сучка, что является тебе. На самом деле она мертвая. Три года, как мертвая. Мы же вместе похоронили ее, вспомни! И двух других тоже. И они были ничуть не хуже первой. Но почему-то до сих пор молчат и не являются тебе. Ведь молчат? Хотя поводов заговорить у них было не меньше. Они молчат или нет?

– Молчат.

– Это ли не подтверждает, что все происходит в твоей голове? Пустой, как орехи, которые ты тут живописал.

– Я не говорил, что орехи были пустыми.

– Пустые, полные… Никакой разницы нет, как между теми тремя сучками.

– Есть.

– Нет.

– Есть!

– И в чем же, в чем же разница?

– Она самая красивая из всех… И она единственная, кто улыбнулся мне в Мадриде. На солнечной стороне улицы.

– Кажется, речь шла о той стороне улицы, где всегда горят огни и полно народу… Стоп-стоп! Ты видел ее в Мадриде, глупый мой Маноло? Вы были знакомы? Что ж ты сразу не сказал?!

– Я не говорил, что мы были знакомы. Я говорил – сложись обстоятельства по-другому…

– Совсем меня запутал, придурок!

– Сложись обстоятельства по-другому – она могла бы меня полюбить? У меня был бы шанс?

– Она мертвая!

– Да-да… Но у меня был бы шанс?

– Хочешь знать мое мнение? Никакого шанса у тебя не было. Посмотри на себя. Ты же сельский дурачок. Ты в жизни ни одной книжки не прочел! И со счетом у тебя плохо. Ни к чему ты толком не приспособлен, и руки у тебя не оттуда растут, а уж о голове я вообще молчу. Если бы не моя доброта – ты бы давно подох от голода. Вот и прикинь – чему равняется твой шанс.

– Хорошо, что она так не думает.

– Проклятье! Она не может думать, она мертвая!

– Да-да… Только слова твои ничего не значат, Анхель-Эусебио. Хоть ты и мой единственный друг. Потому что она в конце концов выбрала меня.

– Она мертвая!

– Не имеет значения. Она выбрала меня – потому и приходит.

– Х-ха! И тычет спицей тебе в ухо!..

– Мне нужен человек, которого ты звал Морайя[1].

– Кого это я звал Морайя?

– Он снимал комнату у старухи Ма́йтэ в прошлом году В начале марта, вспомни. Приехал сюда с кучей оборудования…

– A-а!.. Сраный шведишка! Так бы и говорил – мне нужен сраный шведишка с проплешинами на темени и кадыком с арбуз размером!.. Стихийное бедствие – вот что нас постигло с его прибытием. Разве нет?

– Наука – всегда стихийное бедствие.

– Как ты прав, друг мой Маноло, как ты прав!.. Неизвестно, что случилось бы с нашим островом, если бы мы его не выпроводили тогда. Конечно, мы были не очень почтительны…

– Почтительны! Да мы выгнали его взашей!

– Ты предпочел, чтобы он остался? Чтобы продолжал все тут вынюхивать, высматривать, совать нос куда не следует…

– Он ученый, а ученые всегда суют нос куда не следует.

– А если бы он узнал?.. Если бы его дурацкие приборы…

– Вообще-то приборы не были такими уж дурацкими.

– Как будто ты в этом разбираешься! Не смеши меня, Маноло.

– Он кое-что рассказывал про эти приборы. Особенно много про один, самый главный. Забыл, как он называется…

– Вот-вот! Из твоей башки все утекает, как из худого ведра!

– Пусть. Мне нужен Морайя. И его прибор. Он может точно определить местоположение кита и узнать, чего хочет кит. Так говорил Морайя. Или примерно так.

– Твой Морайя такой же недоделанный, как и ты. Китов у нас отродясь не бывало.

– Раньше не бывало. Но происходят… как это? Глобальные тектонические подвижки. Течения меняются… Тебе ли не знать про течения, Анхель-Эусебио?

– Да. У меня на них чуйка! Или внутренний локатор, выражаясь научным языком. Так уж я устроен, что распознаю их без всяких приборов…

– Вот и Морайя говорил, что ты – самый настоящий феномен.

– …и то, что они меняются, для меня не секрет. Загвоздка в том, что ведут они себя по-подлому, выносят на поверхность всякую хреновину Ну что бы им не повернуть тогда к Сан-Хавьеру? К Санта-Поле? Пусть бы и разбирались там с тремя сучками…

– Морайя был о тебе высокого мнения. Чрезвычайно высокого.

– Не иначе как умаслить меня хочешь, друг мой Маноло? Чтобы я изменил свое мнение о сраном шведишке…

– Я вовсе не прошу тебя изменить мнение о нем. Просто говорю: он нужен мне. Он и его прибор. Иначе никак не понять, что хочет сказать девушка. Которая выбрала меня. Тебе, наверное, неприятно все это слышать…

– Да я просто в бешенстве!

– А его адрес у тебя не сохранился?

– Не сохранился. К чему мне его адрес?

– Он давал его тебе, я знаю. Вырвал лист из ежедневника и написал адрес на нем. И выразился в том смысле, что если случится что-нибудь интересное…

– У нас вот уже три года случается что-нибудь интересное. Каждую зиму. Только знать об этом какому-то сраному шведишке вовсе не обязательно. И никому не обязательно. Это тайна, будь она неладна! Наша с тобой тайна. Я уже язык сбил, втолковывая тебе про нее. Но ты, я смотрю, не хочешь униматься.

– Дело не во мне, Анхель-Эусебио! Ты мой единственный друг, и я всегда был за тебя. И хранил тайну.

– А теперь? Ты больше не собираешься хранить тайну?

– Нет-нет, что ты! От меня не то что человек, кошка ничего не узнает!

– Тогда какого черта всплыл этот засранец Морайя?!

– Он дал тебе адрес…

– Я им давно задницу подтер, адресом! Сказано тебе – нету его, нету!

– Есть.

– Заткнись! По-хорошему тебя прошу, Маноло!..

– Успокойся, пожалуйста, успокойся! Если уж на то пошло – не одному тебе он оставил листок из ежедневника…

– Вот как? Кому же еще?

– Мне.

– Ах, ты… Сукин ты сын, Маноло!.. Ты еще худший засранец, чем плешивый Морайя! Убить тебя мало, сукина сына! Еще и комедию ломал…

– Успокойся, пожалуйста, успокойся!

– Хорошо. Я успокоился. Видишь – успокоился. Держу себя в руках. Ты… ты написал ему?

– В общем – да.

– И что же ты написал?

– Ничего особенного. Ничего о мертвых девушках, если это тебя интересует. Ни слова о нашей тайне. Маноло совсем не такой дурак, каким его хотят представить.

– Я и не говорил, что ты дурак.

– Говорил. Говорил, что голова у меня некрепкая, что она – как худое ведро… А я всего лишь сообщил, что у нас появилось кое-что интересное. Появились киты. И что киты эти поют совершенно особенные песни… Это ведь не очень далеко от истины?

– Совсем недалеко, друг мой Маноло. Если ты именно так видишь истину.

– Слышу. Я только слышу ее, Анхель-Эусебио. Но не могу понять. Потому-то мне и нужен Морайя. Морайя и его чудесный прибор. Прости, что не сказал тебе раньше.

– Я не сержусь. Если бы мне самому приспичило послать весточку шведскому чудиле, вряд ли я сочинил бы лучше.

– Ты вправду так думаешь?

– Конечно. При условии, что ты написал не про сучек, а про китов. Про их песни. Но если ты слил информацию о том, что произошло на самом деле… То должен понимать – огребем мы за нашу самодеятельность по полной. Сгнием в тюряге, как какие-нибудь убийцы.

– Мы не убийцы!

– Никто и разбираться не станет.

– В том письме было только про китов и их песни, Анхель-Эусебио. Только про них! Клянусь тебе! У меня и черновик остался. Хочешь посмотреть?

– Это лишнее.

– Так ты не сердишься?

– Нет. А ответ от шведа уже пришел?

– Неделю назад.

– И ты молчал?!

– Я боялся… что ты будешь сердиться.

– Да не сержусь я, не сержусь! Ты же видишь. Чего он там накорябал?

– Что приедет в середине января… Числа пятнадцатого-шестнадцатого…

– Погоди-ка… Сегодня ведь уже девятое! Выходит, через неделю он будет здесь.

– Выходит, так.

– А ты уже придумал, что надуешь ему в уши?

– Нет… Не знаю, с какой стороны и подступиться, чтобы не потревожить тайну. Может, посоветуешь, как быть? Ты ведь самый умный на острове, Анхель-Эусебио. Самый-самый умный…

– Дешевые приемчики, друг мой Маноло!.. Что ж ты не спросил у меня совета, когда отправлял письмо Морайе? Ладно… Что сделано, то сделано. А теперь еще раз уточним ситуацию, хотя она и дурацкая. Тебе частенько является сучк… Самая первая девушка, которую мы нашли. Все верно?

– Да.

– Как она выглядит?

– Как если бы я встретил ее в Мадриде, на солнечной стороне улицы…

– …и она улыбнулась бы тебе. Весь этот бред я уже слышал. Она похожа на привидение?

– Я ведь уже говорил… Она – как ты. Как я. Как старуха Майтэ, когда та обсчитывает пришлых людей.

– Да-а… Ничего реальнее и придумать невозможно. Она пытается вызвать тебя на общение, так? Что-то рассказать тебе? Все верно?

– Да.

– Но звуки, которые она издает, тебе непонятны.

– Они высокие. Очень резкие. Похожие на свист. На щелканье…

– Про спицу в ухе я тоже помню.

– Ее нужно вытащить, Анхель-Эусебио! Иначе мне несдобровать!

– Успокойся, успокойся!.. Мы обязательно что-нибудь сообразим. Только откуда ты взял, что так говорят именно киты?

– Морайя давал мне послушать китов. У него куча записей. И они очень, очень похожи…

– Но не факт, что это – то же самое. Идентичное, выражаясь научным языком.

– Прибор!.. Его чудесный прибор установит точно.

– А если сучк… Если та девушка… Не пойми меня превратно, Маноло… Если та девушка лишь в твоей голове?

– Тогда пусть он влезет ко мне в голову! Пусть! Пусть!.. Ты придумал, как сделать правильно, Анхель-Эусебио? Как не потревожить тайну?

– Мне нужно немного времени, друг мой Маноло. Немного времени – и все устроится самым лучшим образом. Обещаю тебе…

Из дневника Тины

* * *

Файл «Melancholisch Schund»:

«7 января.

Получено 13 писем. Из них 5 – от фанатов творчества, 4 – от городских сумасшедших с историей о собственной никчемной жизни, которая почему-то кажется им историей:

– Диллинджера;

– Маты Хари;

– Трумэна Капоте (не вошедшую в санкционированные истеблишментом монографии);

– Бонни и Клайда а-ля рюс (ни одна из частей тандема не существует в действительности).

Примечание: Пора установить для городских сумасшедших черту оседлости! Как вариант – загнать их в гетто. Как вариант – погрузить на рефрижератор и отправить в USA. Уж там-то они наверняка обнаружат братьев по разуму! Сто пудов!

Письмо от европейского агента. Предлагает издаться в недружественной Польше и карликовой Эстонии. Стартовая цена покупки прав на каждую книгу – 700 евро. М-дяя… Глобальный кризис – это понятно, все сейчас последние резинки из трусов вынимают. Но не до такой же степени! Сказать ВПЗР о непристойном предложении или повременить? Дождаться отчетов из Germany, там наверняка накапало больше, чем 700 евро… Пожалуй, повременю. Армагеддона что-то не хочется.

Примечание: Может, они просто забыли ноль приписать?

Письмо от крейзанутого типа GALO-13. Предлагает ВПЗР встретиться и выпить масалы. В прошлый раз была текила. В позапрошлый – ром «Белая лошадь». До этого – джин с тоником, просто джин, просто тоник (но в экзотической стране на манер Cambodia). А до этого был виски и даже без содовой! О еде не упоминалось ни разу. Следует ли из вышеизложенного (минус тоник и масала), что GALO-13 алконавт? Также не совсем ясно, мужчина это или женщина. Если судить по широте и многовариантности алкогольного спектра – мужчина. Если взять во внимание тупую настойчивость, склонность к сложноподчиненным предложениям и общий тон писулек – женщина с неустроенной судьбой и проблемами сексуального характера.

Примечание: Вряд ли ВПЗР их решит.

По мелочи:

1 письмо от издателей по поводу перепродажи пакета,

1 приглашение к сотрудничеству от журнала «Отчаянные домохозяйки» (хи-хи-хи), 1 подтверждение бронирования билетов на 9 января.

Примечание: Мы все-таки летим на этот гребаный остров.

То, что удалось выудить в инете:

«Талего (Talego – исп.) – остров в Средиземном море, в 25 морских милях от побережья Коста-Бланки. 2,2 км в длину, от 500 до 975 м в поперечнике. Бывший военный форт.

Достопримечательности: собор Св. Франциска (годы постройки: 1698–1701, находится на реставрации), музей средиземноморской фауны (филиал валенсийского океанариума), маяк «Cara al mar» (год постройки: 1697), пещеры Ревеласьон.

Население: 21 человек.

Климат: морской. Средняя температура января: 8 °C, средняя температура июля: 33 °C. Постоянные ветра.

Растительность: на северо-западной оконечности острова, в районе пещер Ревеласьон, преобладают низкорослые вечнозеленые кустарники (гарига), юго-восточная представляет собой каменистую пустошь.

Рельеф: остров изобилует маленькими труднодоступными бухтами, береговая линия сильно изрезана, лишь в центральной части имеется небольшая лагуна для швартовки прогулочных катеров и яхт.

Комменты интернет-пользователей относительно этого восьмого чуда света (с сохранением морфологии и орфографии):

остров – полный ппц!

жОпА!!!

жопее не придумаешь!

мьерда

Аццкое место!

Ужос нах!!!!!!!!!

Лажа!

Чур меня, чур! Езжайте лучше на Табарку!

Во-во! И вся сувенирка – китайская! А пещеры на Табарке лучше.

ОДНОЗНАЧНО! Там даже спелеоцентр есть…

Как будто где-то в другом месте – не китайская! Везде все китайское, и сами мы – китайцы. А по существу – присоединяюсь к предыдущим ораторам. Музей не работает, к собору не подойти (типо реставрация, но ни одним рабочим скотом не пахнет в радиусе километра), ветер такой, что мозг выносит, не говоря уже об испорченном подчистую хайре. Пляж – профанация, сплошные камни, порезала ногу – три недели заживало. В отстой!

А МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ. МНОГО КОШЕК У НИХ ДЛИННЫЕ НОГИ И ХВОСТЫ.

Езжайте лучше на Ибицу! Много баб. У них длинные ноги.

А хвосты?

Хвосты замечены не были. Возможно, сбрасывают при близком контакте (или в случае приближения опасности).

Жаль…

То, что удалось сохранить в памяти после спонтанного летнего визита на Талего:

Очень жарко. Очень ветрено. Очень пыльно. В единственном кафе подсунули шампанское под видом демократичной тинто-де-вераны и содрали 25 евро за недопитый кувшин. ВПЗР впала в свое обычное состояние неконтролируемой ярости и устроила хипеж, упирая на то, что негоже разводить популярных, пусть и русских, писателей: это может вылезти боком принимающей стороне. Переводить ее высказывания дословно не было никакой возможности по причине их забубенного ненорматива.

Примечание: Расстаться с баблосом пришлось все равно. А 25 евро впоследствии вычли из моей зарплаты, т. к. я знаю испанский, а ВПЗР – нет. Следовательно, виновата я, «ленивая овца», коя не удосужилась проштудировать словарь диалектов, идиом, арго, общепринятых разговорных выражений ets., ограничившись «поверхностным изучением, мать его, кастильяно, кому он на хрен нужен!!».

«CAVA» – и есть шампанское в варианте espanol, запомнила на веки вечные.

Много кошек – это чистая правда. Как и то, что у них невероятно длинные ноги. Много бессмысленных чаек. Ни кошки, ни чайки никогда не относились к моим любимым домашним животным. Но кошки почему-то умилили ВПЗР. Впрочем, умиляется ВПЗР много и довольно часто, приступы умиления чередуются с вышеупомянутыми приступами неконтролируемой ярости с завидным постоянством. И в одном и том же ритме. Румба? Самба? Пасадобль?.. В любом случае в этом есть что-то отработанное почти до автоматизма, как если бы ВПЗР многие годы напропалую занималась бальными танцами.

Примечание: ВПЗР никогда не занималась бальными танцами.

Еще о Талего:

Сведения о том, что на острове проживает два десятка человек, кажутся мне не совсем верными. Одних домов я насчитала не меньше тридцати: по пятнадцать с каждой стороны единственной улицы. Номера на них отсутствуют, но каждое из строений как-то да называется – «дом с олеандром», «дом морского конька», «дом глупыша Диего», «дом, построенный на месте гибели доблестного Мартинеса, капитана», «дом, построенный на месте, где зацвел мирт» и даже «дом, где никогда не жили кошки». Слишком поэтично, чтобы быть правдой. Скорее всего, вся эта клюква (олеандр, мирт) придумана для привлечения туристов.

Могилы «доблестного Мартинеса, капитана» тоже не существует – вообще, здесь нет кладбища, что странно: ведь двадцати одному нынешнему обитателю Талего предшествовали другие обитатели, говорят даже, что в иные времена население острова доходило до полутора сотен вместе с гарнизоном форта. Наверняка они умирали, как умирают все, за исключением ВПЗР – она-то собралась жить вечно! В частных разговорах ВПЗР постоянно муссирует тему о ста сорока четырех тысячах избранных, которые (единственные из всех) уцелеют после конца света, назначенного на декабрь 2012. Они же – бессмертные, они же – Горцы, они же – Интервью с Вампиром. В списках избранных ВПЗР проходит под номером 9 – сразу после исполнительницы блюзов Джоан Армат – рейдинг и непосредственно перед исполнительницей прифанкованных баллад Рейчел Ямагатой. То есть это ВПЗР думает, что баллады у Рейчел Ямагаты – прифанкованные, ей просто нравится слово «фанк». Примерно в той же степени, что и «госпел» со «спиричуэлом», а также «фьюжн» и «эмбиент». Слова – единственное, перед чем ВПЗР не может устоять. Втрескавшись в какое-нибудь слово по самые помидоры, ВПЗР начинает внедрять его в сознание окружающих с пылом и страстью тирана, заправляющего мелкотравчатым островным государством. А поскольку «окружающими» являюсь я, в основном – я и только я, мне и приходится жить в постоянном напряжении. Так, декада «госпела» ознаменовалась абсурдистскими словосочетаниями: «ну и на хрена мне этот госпел, скажи на милость?», или: «тащи-ка сюда этот хренов госпел», или: «так и передай этим припадочным госпелам: на их вшивую передачку я не приду». При этом «госпел» в трактовке ВПЗР может означать все, что угодно: проблему (как имеющую решение, так и не имеющую его в принципе), предмет обихода, предмет нематериальных вожделений или просто группу товарищей с телевидения. Попробуй, догадайся, что имеет в виду ВПЗР, щебеча на своем птичьем языке (мне удается, хотя на общем уровне зарплаты это отражается мало). Лишь однажды «госпел» был употреблен в своем прямом значении: когда ВПЗР заявила, что в ранней юности распевала госпелы в передвижной евангелистской церкви, основанной на острове Шпицберген неким афроамериканцем, выходцем из штата Луизиана. Кроме того, в еще более ранней юности ВПЗР ездила автостопом, свободно говорила на хинди, была рукоположена на творчество самим Федерико Феллини, втайне от Дольче встречалась с Габбаной и наоборот, трижды пыталась покончить с собой из-за несчастной любви (один раз ей это все-таки удалось, но Всевышний – по ходатайству чрезвычайно популярного в небесных сферах писателя Дж. Фенимора Купера – вернул ее обратно). С тех пор, по утверждению ВПЗР, она никогда больше не влюблялась, но успела два раза выйти замуж и разойтись, съездить в Сенегал за тканью для платьев, съездить в Пакистан покурить дури, стать персоной нон-грата в Непале и потерять всепогодный амулет, подаренный ей прямым потомком Никколо Макиавелли. Амулет оплакивается до сих пор.

Примечание: ВПЗР – знатная мистификаторша. А Рейчел Ямагата – никакой не фанк. Может быть (и то местами) – соул, а скорее всего, поп-рок…

Относительно кладбища (если уж мы затронули эту жизнеутверждающую тему): кошки, ветер, брошенный на произвол судьбы собор и филиал валенсийского океанариума, заколоченный досками, произвели такое впечатление на ВПЗР, что она с порога в зубы заявила: «Здесь… именно здесь я бы хотела состариться и умереть». Как это соотносится с теорией ста сорока четырех тысяч бессмертных и номером 9 в списке – неясно. С другой стороны, за пять лет моего Великого (хи-хи-хи) Служения (хи-хи-хи) Таланту (у-упс!) я насчитала десяток мест, где ВПЗР хотела бы состариться и умереть, включая Тоскану, голландский Гронинген и поселеньице Краснофарфорный в Новгородской области. Обычно пребывание в этих благословенных местах ограничивается часами, реже – сутками. Варианты «проездом», «пролетом», «Опять мы прощелкали поворот, где только были твои глаза?» и «Что это там написано на указателе? М-мм… занятно… Завернем!» также приветствуются. Это поначалу я пугалась географических выхлопов, а потом ничего, привыкла. ВПЗР никогда и никуда не возвращается.

Примечание: Даже странно, что в случае с Талего обычная схема не сработала. И мы все-таки летим на этот гребаный остров.

Не совсем летим, конечно. Летим мы до Мадрида. Затем едем на поезде до Аликанте. Затем – во взятом напрокат лимузине – движемся по направлению к Санта-Поле. Там берем лодку (пардон – круизный лайнер со стрип-баром, кегельбаном, караоке, местом за капитанским столиком и все той же Джоан Арматрейдинг в качестве приглашенной звезды, на меньшее ВПЗР не согласна). И уже на лайнере торжественно вплываем в объятия Талего. Я бы, конечно, предпочла более цивилизованный материковый Толедо, но разве здесь кого-то интересует мое мнение? В данном контексте от меня требуется лишь то, что требовалось всегда: забронировать отель в Мадриде (для подстраховки), забронировать отель в Санта-Поле (для подстраховки), решить проблемы с coche[2] и плавсредством: «Чтобы не было никаких подстав, ты же знаешь, я терпеть их не могу!» Знаю, знаю… И этот человек в ранней молодости передвигался исключительно автостопом и (по собственному утверждению) ходил босиком с апреля по октябрь!.. Почему я терплю все это? Занимаюсь тем, чем занимались бы сразу четыре человека, причем за отдельную и совсем немаленькую плату: секретарь, личный шофер, домработница и психоаналитик. А ведь я – всего лишь литературный агент, и вытирать сопли ВПЗР, нянчиться с ней, как с ребенком, вовсе не входит в мои обязанности. Как произошло, что чертова ВПЗР убедила меня:

ВХОДИТ, ДОРОГУША, ЕЩЕ КАК ВХОДИТ!

Она обвела меня вокруг пальца, вот оно что. Обводить вокруг пальца – ее любимое занятие. У нее не меньше сотни масок, под которыми скрывается еще тысяча масок, как же иначе; ведь жизнь ВПЗР – сплошной карнавал!

«Был карнавал, и я нарядилась Джеймсом Джойсом». «Был карнавал, и я нарядилась доктором Лектором». «Был карнавал, и я нарядилась Святым Антонием».

Так и есть, ВПЗР – отшельница, несмотря на навязшие на зубах мантры о бурной юности. Выражаясь еще точнее – она конченая социопатка.

«Был карнавал, и я нарядилась нейтронной бомбой» – тоже про нее. Хлоп-хлоп, бах-бах! – вот и нет людей. Ни в каком виде. Отсутствие людей моментально избавляет ВПЗР от множества госпелов (они же – проблемы): общаться с теми, с кем не хочется, шутить на заданные темы, бывать на презентациях, светиться на промоакциях, выдавливать из себя многомудрые суждения в ток-шоу; употреблять английское выражение «по comments», когда досужие журналисты расспрашивают о личной жизни (акцент у ВПЗР чудовищный); не употреблять вполне себе русское выражение «пошли все нах!» (это единственное простецкое сочетание букв, которое доставляет ВПЗР удовольствие, граничащее с экстазом). Нейтронная бомба очистит мир (который, собственно, и есть сама ВПЗР – кто бы сомневался!) от жилконтор, паспортных столов, визовых центров, очередей, пробок на дорогах, зомбирующих федеральных телеканалов и убогих кабельных; плохого кино (все хорошее уже снято), плохой музыки (вся хорошая уже написана) и прочее, прочее, – список ненавистных ВПЗР вещей можно длить бесконечно.

Собственно, все может решиться уже в 2012 году – и без всякой там нейтронной бомбы, но поладит ли она с оставшимися ста сорока тысячами избранных?

Большой вопрос.

Еще бо́льший вопрос – каким образом, в отсутствие прогрессивного и не очень человечества, ВПЗР будет удовлетворять свое тщеславие и непомерную гордыню. Ведь люди, что бы она про них ни говорила, читают ее книги. А не будет людей – для кого вообще писать? От архитектурных ансамблей слова доброго не дождешься. От пустынных ландшафтов – и подавно. Нефтехранилища и стадионы не оценят стилистических изысков, сколько ни бейся. Терминалы в заброшенных аэропортах останутся глухи к сюжетным поворотам, сколько ни взывай. Станции метро… впрочем, ВПЗР не ездит в метро. «Лучше уж отмучиться в пробке, чем сойти в этот ад», – обычно говорит она. Кстати, стоять с ней в пробках и есть самый настоящий ад. ВПЗР начинает истерить, даже если количество машин перед нами не превышает четырех, – что уж говорить о цепочке подлиннее? При малейшей задержке движения ВПЗР скрежещет зубами, бьется о приборную панель головой (что страшно некрасиво) и норовит лягнуть меня локтем (что больно). Она проклинает «эту сучью страну» с этим сучьим городом и сучьим же движением в нем (как будто в других, не-сучьих странах дела обстоят оптимистичнее), норовит выскочить из машины и начистить кокарду ближайшему гаишнику. (А если гаишников, на их фарт, рядом не оказывается – тычет через стекло «факи» друзьям по пробочному несчастью.) Как нас до сих пор не вытащили из машины и не проломили черепа бейсбольными битами – удивляюсь. Взывать к здравому смыслу ВПЗР бесполезно, по причине его полного отсутствия. Да еще сама же и окажешься виновата: выбрала не ту дорогу, вывезла царственную особу, не удосужившись узнать о наличии пробок в Интернете, не уточнила маршрут. А не для того она презентовала мне дорогущую тачку, чтобы терпеть унижения и неудобства!

«Презентовала мне» – смех, да и только! На этой тачке мы передвигаемся исключительно по ее делам. Которых было бы сделано не в пример больше, если бы я, «ленивая овца», относилась к своим обязанностям с должным – соответствующим уровню зарплаты и агентских отчислений – рвением.

Иногда, когда ВПЗР особенно бесчинствует, я тоже позволяю себе сорваться. Вот и случаются диалоги следующего содержания:

Я: Купите себе вертолет, и все проблемы с транспортом отпадут сами собой.

ВПЗР: Давно бы купила, если бы не тратила такую прорву денег на твои сомнительные услуги!

(О-о, эта простодушная вэпэзээровская склонность к квази-мега-гиперболам!!!)

Я: О какой это прорве идет речь? Не смешите! А если вам что-то не нравится, что ж… Попробуйте отыскать другую такую дуру, как я…

ВПЗР: Другой такой не найти…

Последняя фраза, сказанная с максимальным цинизмом, на который только способна ВПЗР, носит характер диагноза:

И ВПРАВДУ НЕ НАЙТИ!

Ни одно существо, будь то человек, животное или растение, не в состоянии ужиться с ВПЗР. Вянет, хиреет и распадается на атомы все, к чему она имела неосторожность прикоснуться. Так почему я все еще с ней, с этой стервятницей,мизантропкой, аморальным и беспринципным фрнком, крэйзанутой теткой, страдающей манией величия?

К тому же (тиснуть бы этот зубодробительный материалец в желтую прессу!) она еще и воровка! Тащится все, что представляет для нее хоть малейший интерес, – книги из книжных, посуда из ресторанов, антикварная мелочь с блошиных рынков, приятные на глаз и ощупь аксессуары из бутиков. Быть пойманной за руку ВПЗР нисколько не боится.

Я (обмирая от страха при каждой ее выходке): А если вас застукают?

ВПЗР (скаля зубы при каждой своей выходке): Не застукают!

Я (страстно желая, чтобы мое пророчество сбылось): Когда-нибудь да застукают. Застукают-застукают! Вот увидите.

ВПЗР (имея мои пророчества глубоко, ритмично и в извращенной форме): Да и наплевать.

Я: Но…

ВПЗР: Скажу, что это ты вещички помыла.

Я: Но…

ВПЗР: Кому поверят? Мне – популярнейшей писательнице, переведенной на основные европейские языки, члену Пен-клуба, лауреату Пулитцеровской премии, почетной гражданке города Рейкьявик, номинантке на премию принца Астурийского и букеровской номинантке? И это, заметь, не сраный русский Букер, а самый настоящий британский!

Я: Не забудьте упомянуть о приглашении прочесть курс лекций в Принстонском университете…

ВПЗР: A-а… Совсем забыла про этот геморрой! Как думаешь, согласиться или забить на псевдопреподавательскую деятельность?

Я: Имеет смысл согласиться. Америка все-таки. Америка расширит ваши горизонты…

ВПЗР (горизонты которой, видимо, и без того расширены до последнего предела): Пожалуй, так я и поступлю. Забью к чертовой матери. А ты уж будь добренькой, сочини отказ посимпатичнее… Не скупись на сожаления относительно невозможности сотрудничества. Ну, не мне тебя учить. А что касается помытых вещиц… Кому все же поверят – мне или тебе?

Я (обмирая от страха – теперь уже совершенно абстрактно, без всяких привязок к ситуации): Неужели вы в состоянии обвинить ни в чем не повинного человека?

ВПЗР (скаля зубы – теперь уже совершенно абстрактно, без всяких привязок к ситуации): Даже не сомневайся.

Я: А как насчет того, что гений и злодейство несовместимы?

ВПЗР: У тебя устаревшие сведения! Периода английского сентиментализма, никак не позже. Гений и злодейство отлично ладят. Это самая устойчивая супружеская пара после попугаев-неразлучников.

Я: Вы будете гореть в аду.

ВПЗР: Не самая удручающая перспектива. Учитывая то количество безбожников-интеллектуалов, которые там загорают. Найдется с кем в покерок перекинуться…

ПОКЕР

Одна из немногих вещей, способная высечь у ВПЗР искру неподдельной эмоции. Ее мозг, обычно пребывающий в состоянии первобытного хаоса, неожиданным образом структурируется, с легкостью просчитывая все возможные и невозможные комбинации. Но и в этой, почти совершенной математической структуре находится место вполне себе нейролингвистическим, подлым вещам. ВПЗР блефует (самым низменным, непотребным образом), передергивает карты, а иногда так и просто откровенно жульничает. Личные оскорбления тоже не редкость, особенно если ВПЗР не везет с раскладом. И всякий раз она пребывает в святой уверенности, что ей выпадет «ройял флеш».

Примечание: По жизни она тоже ожидает «ройял флеша» – каждый день своего существования, каждую минуту.

«Разве я не сто́ю большего?» – ВПЗР обожает задавать мне этот риторический вопрос. Другие риторические вопросы выглядят примерно так:

«Разве мои тексты хуже, чем у…» (Обычно берется самая что ни на есть абсолютная литературная величина.)

«Неужели надо сдохнуть, чтобы тебя классифицировали как большого и серьезного писателя? О-о, тупые скоты, твари безглазые, конченая быдлятина!!!» –

столь лестные характеристики относятся ко всем сразу: критикам, читателям, интернет-рецензентам – тем, кто так или иначе подпадает под размытое понятие «окололитературная общественность». Эта самая общественность вызывает у ВПЗР стойкий рвотный рефлекс. Собственные тиражи тоже не устраивают ВПЗР – они слишком большие для настоящего писателя. И недостаточно большие для суперраскрученного беллетриста. А для крепкого беллетриста – в самый раз. От одного упоминания, что она «крепкая беллетристка» (паче того – «бульварная авторесса»), ВПЗР снова впадает в неконтролируемую ярость и начинает бить посуду.

Я (собирая черепки): Хотите издаваться тиражом в три тысячи экземпляров? Это и есть, по-вашему, настоящая литература?

ВПЗР (норовя попасть в меня очередной салатницей): В нашей сучьей стране с ее извращенными понятиями об истинных ценностях – это и есть!

Я: Вообще-то между тиражами и размером гонорара существует прямая зависимость. Разве вы не замечали? Хотите посмертной славы или денег и популярности сейчас?

ВПЗР: Ты, конечно, на стороне денег, корыстолюбивая маленькая дешевка! Вот всегда, всегда знала, что ты поклоняешься не таланту, а золотому тельцу!.. Как, впрочем, и остальные недоноски во всем этом через задницу склепанном мире!..

Я: За исключением вас, разумеется.

ВПЗР: Да, за исключением тибетских монахов и меня!..

Примечание: Тибетские монахи так же далеки от ВПЗР, как далек от разрешения вопрос с продовольствием в черной Африке. Не в том плане, что монахи – глубоко религиозны, а ВПЗР – самая настоящая, неподдельная безбожница. ВПЗР, несмотря на все декларации, больше всего ценит собственный комфорт, который только деньги и могут обеспечить. И еще – посуду она тоже бьет избирательно: ни одной тарелки дороже 30 рублей за штуку не пострадало (и сервиз «Виллерой и Бох» как стоял целехонький, так и стоит). И еще – она ни разу не номинировалась на премию принца Астурийского и британский Букер и никаким почетным гражданином Рейкьявика не является. Некоторые (далеко не всегда основные) европейские языки и слитые в унитаз лекции в Принстоне – это да. А Пулитцеровская премия и Пен-клуб – нет. Ложную ВПЗР ни за что не отклеить от истинной, и это тоже подпадает под определение «знатная мистификаторша».

Страстно желая стать признанной повсеместно, ВПЗР панически боится любой публичности. Вернее, делает вид, что ненавидит ее, а на самом деле – боится. Публичность предполагает перетряхивание белья, коего у ВПЗР никогда не было в избытке. Слово «белье» я употребляю здесь по прямому назначению. Во всем, что касается носильных вещей, она крайне минималистична. Пара-тройка свитеров, пара-тройка штанов, несколько «ток-шоу юбчонок, чтобы не выглядеть на экране спустившимся с гор парнокопытным»; блузка и туфли на каблуках – опять же «для ублажения уродов, пялящихся в зомбоящик». Две водолазки приглушенных цветов, две джинсовых рубахи. Летние ботинки, зимние ботинки. Жилетка. Вот, пожалуй, и все. ВПЗР просто не способна посмотреть на себя критически.

ВПЗР: И чем, скажи на милость, тебе не угодил мой свитер?

Я: Мало того, что он был куплен в секонд-хенде…

ВПЗР: Одеваться в секонд-хенде – моя фишка. Все это знают.

Я: Эта фишка давно вышла из моды.

ВПЗР: Да и наплевать… Кстати… (тут ВПЗР впадает в глубокую задумчивость)… а что я носила до сего прекрасного свитера?

Я: До сего прекрасного свитера была эпоха динозавров. Мел. Или триас.

Мел или триас – чистая правда. Почти. Вспомнить, в чем была ВПЗР до того, как влезла в эту судьбоносную тряпку, не представляется возможным по причине давности лет. Наверняка – в такой же судьбоносной тряпке.

Я: И это, заметьте, не гипербола.

ВПЗР: Я знаю. На гиперболы ты не способна в принципе. Равно как и на развернутые метафоры, оригинальные сравнения и вообще… на поток сознания, от которого захватывает дух.

Я: Ни секунды на это не претендую. Всем известно, что такой поток сознания можете генерировать только вы…

ВПЗР: И когда только его по достоинству оценят?

Я: Когда-нибудь да оценят.

ВПЗР: Его давно бы уже оценили, если бы мой агент не был такой ленивой овцой!..

Года три, как я приучила себя не реагировать на постоянно всплывающую тему «ленивой овцы». И на то, что во всех мнимых и подлинных неудачах ВПЗР виновата только я, никто иной. Я, которая напрасно жрет хлеб, нимало не заботясь о продвижении своего сверхвыдающегося работодателя прямиком в заоблачную высь – туда, где расположено мемориальное кладбище литературных селебретис всех видов и мастей. Надписи на надгробиях – вот что привлекает ВПЗР!.. Сплошные панегирики, сплошные констатации непреходящей роли в истории культуры и – шире – в истории так нелюбимого ВПЗР человечества.

У нее и текст для собственной эпитафии заготовлен. Что-то вроде «Большому таланту Гениальной – от почитателей изумленных».

Ни больше ни меньше. И всегда свежие цветы. Не пафосные, но со значением. И с подтекстом. Ирисы – «твоя дружба много значит для нас». Красные камелии – «Ты как пламя в нашем сердце». Хризантемы – «Позволь нам любить тебя вечно».

Да-а…

Но надо знать ВПЗР! Она и под могильной плитой не оставит гипотетические стенания поклонников без ответа. Обязательно отыщет способ брызнуть в них ядовитой слюной. Или, за неимением слюны, произрастет расхристанным кустом бальзамина: «Ха-ха-ха, ушлёпки! Мы, мать вашу, с вами не равны!»

Никто ей не ровня – и в этом вся ВПЗР.

Да-а…

Ей не нравится, когда ее не узнают, но и когда узнают – не нравится тоже. «Ложная скромность – первый признак гордыни, – говорит в таких случаях Катушкин. – И как ты до сих пор не удавила ее, Ти?»

Катушкин – партнер ВПЗР по покеру, один из немногих, кто вхож в дом и кто подпадает под весьма условное (в ее случае) определение «мой старинный друг».

Собственно, Катушкин старинный и сам по себе. В смысле – человек в возрасте. Ему за сорок, он переплетчик и реставрирует книги. Занятие довольно романтическое, требующее не только терпения, но и известной доли нежности.

Катушкин – нежный. Мягкий. Катушкин – большая умница, влияние книжных раритетов и фолиантов даром не прошло. При этом Катушкин может починить кран, поменять фильтр, вкрутить лампочку, прибить отошедший в коридоре плинтус и поклеить обои. ВПЗР без всякого зазрения совести пользуется прикладными навыками Катушкина, не забывая при этом хамить ему, третировать его и оттачивать на нем свое желчное остроумие.

И не было случая, чтобы Катушкин ответил ударом на удар или оскорблением на оскорбление. Не было случая, чтобы он выиграл у ВПЗР в покер. Даже имея на руках расклад, близкий к «ройял флеш».

«Себе дороже, – оправдывается Катушкин. – Она меня и прибить может, с нее станется. А хотелось бы пожить еще немного. Хоть жизнь и грустная штука».

Еще одно из оправданий катушкинского малодушия выглядит так: «Не будем волновать понапрасну нашего гения. Ему еще не одну нетленку писать…» Проговаривается данный текст без всякой иронии, и тут уж я сама готова удавить Катушкина – за откровенное пресмыкательство. За низкопоклонство перед вздорной бабенкой, исчадием ада, квинтэссенцией мелких человеческих пороков, потому что на крупные ВПЗР не способна. Так и есть: ВПЗР – демон карманного формата.

А Катушкин – ангел карманного формата.

Их знакомство уходит корнями в мел. Или в триас. Ни один, ни другая толком не могут вспомнить, как именно оно произошло. Вернее, у обоих разные трактовки случившегося тысячелетия назад.

ВЕРСИЯ КАТУШКИНА: периферийная дива ВПЗР была подобрана студентом Института культуры Катушкиным прямо на улице, в состоянии сильного алкогольного опьянения. ВПЗР дефилировала по тротуару босиком, хотя на дворе стоял октябрь, и при себе имела небольшую сумку с вещами и документами. На сумке красовалась самопальная трафаретная надпись «SEXY NAUGHTY BITCHY»[3] – Катушкин хорошо это запомнил. Точного перевода этой фразы он не знал, поскольку в институте изучал немецкий, а в курсе школьного английского таких слов быть не могло по определению. Возможно, знай чертов перевод, Катушкин поостерегся бы приводить ВПЗР домой, в крохотную однокомнатную квартиру с мамахен и котом по кличке Ашшурбанипал или просто Шурик.

Возможно, хотя, скорее всего, – нет. Катушкин – сердобольный. И он не оставил бы на улице беспомощную девушку – любую, а не только ВПЗР.

Примечание: Лучше бы Катушкину встретилась любая другая девушка! Или динозавр. Или археоптерикс. Тогда бы его жизнь сложилась по-иному. Не обязательно счастливее, но – по-иному…

Так или иначе, но ВПЗР тормознулась у Катушкина с мамахен и Шуриком почти на год. И уже через неделю после вселения начала устанавливать свои порядки. Мамахен (такая же сердобольная и безответная, как Катушкин) была выдворена на кухню, сама же ВПЗР угнездилась на фамильной кровати из красного дерева и прибрала к рукам фамильную же китайскую ширму с цаплями. Дислокация самого Катушкина изменений не претерпела: он как спал на раскладном кресле у двери, так там и остался.

К себе за ширму ВПЗР пускала лишь кота Шурика – просто потому, что не пустить его было невозможно: всеми правдами и неправдами животное просачивалось в вэпэзээровский угол, поскольку полюбило новую жиличку сразу и навсегда. Ни Катушкина, ни катушкинской мамахен для Шурика больше не существовало. Но нельзя сказать, что любовь эта была взаимной: ВПЗР терпела Шурика, не больше. А под конец – так и просто возненавидела за излишнюю прилипчивость. Тут-то бы Катушкину и призадуматься во второй раз, экстраполировать ситуацию на себя. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: любовь у ВПЗР никогда не бывает взаимной. Исключительно безответной, «а лучше бы ее и вовсе не было». Взаимная любовь, согласно теории ВПЗР, разжижает мозги и убаюкивает душу. В то время как душа должна страдать бессонницей и быть начеку, чтобы не прошляпить Великий Приход.

Великий Приход: он же – вдохновение, он же – божественное откровение, он же – внутреннее знание. И ни одно, пусть и самое качественное, соитие не сравнится с этим умопомрачительным внутренним знанием. А кто думает по-другому, есть пошлый обыватель. Лилипут. Человеческий перегной. Одним словом, «шайзе», как сказал бы склонный к немецким дефинициям Катушкин.

Очевидно, Великий Приход впервые настиг ВПЗР за ширмой у Катушкина. По его словам, Приход длился не меньше двух суток: все это время она что-то писала в замусоленной огромной тетради, без перерывов на сон и еду. Затем, когда время Прихода вышло, ВПЗР устроила общий сбор на кухне и зачитала присутствующим свой первый рассказ.

– Ну как? – спросила она у Катушкина и мамахен, когда последняя фраза была произнесена.

– Забористо, – только и смог вымолвить опешивший от дичайшего и довольно путаного потока сознания Катушкин. – Такое впечатление, что ты под кайфом писала. В натуре… Барбитуратов пережрала или кокса нанюхалась.

– Пшел вон отсюда! – парировала ВПЗР, никогда не терпевшая критики в адрес своих экзерсисов. – Быдлятина. Совок. Пигмей. Иди штудируй Сергея Михалкова, идиот!

– А ты что думаешь, мама? – Струхнувший Катушкин тут же попытался юркнуть под крыло мамахен. – Разве я не прав? Не прав?

Мамахен, эта святая женщина (и по совместительству – сотрудница университетской библиотеки), отнеслась к эпистолярию ВПЗР гораздо более благосклонно, чем сын.

– Местами похоже на Джойса, – задумчиво сказала она. – А местами – на Кортасара. Читали Кортасара, деточка?

– Слышала, что есть такой писатель.

– Вы его почитайте, почитайте. Получите истинное наслаждение.

– С Кортасаром понятно, наслаждение и все такое… Хотя наслаждение можно получить и в другом месте. А со мной-то что?

– Добавлю сюда еще Генри Миллера… И – уж вы не обижайтесь – Чарльза Буковски.

– Да плевать на Буковски. Это ведь мой текст. Мой, а не его.

– У вас есть талант. Определенно, – наконец-то вынесла свой вердикт припертая к стенке мамахен.

– Большой или так себе – перевод бумаги?

– Никто не может сказать это наверняка.

– Ну это же просто! – с полоборота завелась ВПЗР. – Талант либо большой, либо его нет вообще. Чего уж тут кота за яйца тянуть?

– Вы талантливы, – сдалась мамахен. – Дерзайте. А время все расставит на свои места.

– Может, послать это в какой-нибудь журнал? Вдруг опубликуют?

– Я бы не рискнула…

– А я рискну. Обо мне все заговорят, вот увидите. Год, максимум два – и вы еще сами гордиться будете знакомством со мной. Экскурсии водить… По местам боевой славы.

– Боюсь, что до этого светлого дня я не доживу. – Мамахен, в отличие от юной ВПЗР, смотрела на жизнь трезво.

Так оно и вышло впоследствии: для того чтобы стать хотя бы мало-мальски известной, ВПЗР понадобилась целая куча времени. Даже за вычетом провальных девяностых. Катушкинская мамахен, как и обещала, до бешеной популярности своей жилички не дожила, скончалась от инсульта за месяц до выхода ее первой книги. Но еще успела подарить ВПЗР компьютер – первый в ее жизни. Этот компьютер ВПЗР так и назвала – «мамахен» (совершенно неожиданный реверанс в сторону покойной, учитывая, что ВПЗР никогда не помнит добра. И на благодарность кому бы то ни было не способна в принципе).

Примечание: Все последующие компьютеры и ноутбуки ВПЗР тоже носили имя «мамахен». Как и все последующие коты Катушкина – имя Шурик.

История и ее проводник Катушкин умалчивают, в какие именно журналы было послано первое творение ВПЗР. И было ли послано вообще. Но и затеряться в толще времени ВПЗР ему не позволила: по прошествии двадцати лет после написания, изрядно переработанное и дополненное, оно выступило локомотивом сборника рассказов «Звонок ангелу».

Вряд ли имелся в виду Катушкин.

Что касается самого рассказа – он симпатичный. ВПЗР вымарала оттуда всю джойсовщину, миллеровщину и буковщину. А Кортасара сменила на Борхеса.

Хотя у меня большие сомнения, читала ли ВПЗР Борхеса. За пять лет моего Великого (хи-хи-хи) Служения (хи-хи-хи) Таланту (у-упс!) я ни разу не видела ВПЗР с печатным изданием серьезнее журнала «Всемирный следопыт». Она принципиально не следит за книжными новинками (вдруг некий, только что вздувшийся литературный прыщ окажется более талантливым стилистом, чем она? То-то будет катастрофа!). Конечно, ВПЗР не такая дура, чтобы отрицать общепризнанные, уже почившие в бозе авторитеты: она даже публично признавалась в любви к Льюису Кэрроллу и заявляла, что ее настольной книгой является сборник пьес Теннесси Уильямса (враки, враки, враки! Настольной книгой ВПЗР является ПиСиПи с закачанной туда безмозглой игрой «7 чудес света», где нужно тупо комбинировать кубики одинаковых цветов, – и будет всем счастье).

– Да, это безмозглая игра, что с того? – крысится ВПЗР, когда я застаю ее за столь малопочтенным для писателя занятием. – Я много и тяжело работаю. И имею право на релакс!

– А как же Теннесси Уильямс?

– Его я прочла сто лет назад. Как, впрочем, и всю мировую литературу. И она, спасибо ей, очень меня обогатила.

Очевидно, приобретение богатства было скоропалительным и случилось не только задолго до меня, но еще и до Катушкина.

ВЕРСИЯ ВПЗР: студент «кулька» Катушкин был подобран ВПЗР прямо на улице, в состоянии сильного алкогольного опьянения. И не просто подобран – отбит в драке. ВПЗР, случайно заметившая, что трое метелят одного, и тут же впавшая в свою обычную неконтролируемую ярость, вступилась за жертву. Живенько раскидав обидчиков и проводив их молодецким свистом (о, эти городские легенды!), она получила на руки жалкое существо с разбитой физиономией и изодранной в клочья футболкой. На футболке красовались остатки самопальной трафаретной надписи «SEXY NAUGHTY BITCHY»[4], что вызвало у ВПЗР приступ здорового смеха. Она, в отличие от бестолочи Катушкина, прекрасно знала английский и даже читала в подлиннике Уолта Уитмена, а Уитмен – это вам не Сергей Михалков.

Слегка протрезвевший Катушкин пригласил свою спасительницу домой, дабы познакомить ее с мамахен. Мамахен полюбила экстравагантную ВПЗР сразу и навсегда – поскольку та живо напомнила ей… Кого именно – ВПЗР напрочь позабыла, но, скажем, одного литературного персонажа. Девушку. Молодую женщину, цельную и яркую. Несгибаемую. Отважную. Способную на глубокие чувства (хи-хи-хи), сострадание (хи-хи-хи) и самоотречение (у-упс!). Такую встречаешь лишь однажды, чтобы полюбить навсегда (упс-упс-уууу-ппппссс!!!).

Примечание: Холли Голайтли – хотелось бы думать ВПЗР. Холли Голайтли, ибсеновская Нора или, на худой конец, Скарлетт. Хотя я думаю, что мамахен имела в виду кого-то из кафкианских персонажей. И насчет английского и Уитмена в подлиннике – тоже сплошной блеф. ВПЗР никогда не утруждала себя изучением иностранных языков. Она вообще никогда не делает того, что требует хоть малейшего напряжения сил. К литературным бдениям это, конечно, не относится. «Сочинительство – любовь моей жизни», – сказала как-то ВПЗР в одном из своих интервью. И это, пожалуй, единственный случай, когда она не слукавила.

Там, где у ВПЗР стоит «сочинительство», бедолага Катушкин (хоть он в этом ни за какие коврижки не признается) может смело ставить «Хонки-Тонк».

«Хонки-Тонк – любовь моей жизни», – именно так.

Хонки-Тонк – и есть ВПЗР в интерпретации Катушкина. Иногда он зовет ее просто Хонки, сути дела это не меняет. Не будь ВПЗР таким конченым ленивцем и любительницей трактовать всякое незнакомое слово, как ей заблагорассудится, она давно бы выудила из недр словарей истинное значение Хонки (а заодно – и Тонк).

Вместо нее это сделала я.

Итак: honky-tonk – дешевый бар, дансинг или ночной клуб, чрезвычайно сомнительное заведение. Главным атрибутом в нем является разбитое вдрызг и расстроенное до неприличия пианино (тоже «honky-tonk», кто бы сомневался!). И звук у этого инструмента соответствующий. Но сбацать блюзок все же можно. И посвинговать в полутьме…

Да-а…

Нужно быть полным идиотом, чтобы сунуться в подобную клоаку (я бы точно не рискнула). Но я – это я, а Катушкин – это Катушкин. Может быть, именно это его и привлекает – посвинговать в полутьме. Решиться на авантюру – вдруг что обломится?

Ничего.

Ничего ему не обломится – даже я понимаю положение вещей. Хотя мои пять лет с ВПЗР – ничто по сравнению с двадцатилетним сроком, который уже намотал Катушкин (хи-хи-хи, вот тебе и каламбур!). Да и двадцать не предел. Судя по всему – ему светит пожизненное.

– И почему бы тебе не выйти за меня замуж? – иногда спрашивает Катушкин. Не часто. Как правило, после грандиозного покерного выигрыша ВПЗР, инспирированного им же самим.

В ответ на это робкое предложение ВПЗР разражается оскорбительным для всех присутствующих смехом:

– Ты в своем уме? Предлагаешь мне стать Катушкиной? Писательница Катушкина – не глупость ли? Вселенская глупость! Разве можно добиться славы с фамилией Катушкина?

На носителя не слишком удачной (с точки зрения вечности) фамилии в такие минуты жалко смотреть. И я вступаюсь за несчастного:

– Совершенно необязательно брать фамилию мужа…

«Муж Катушкин» – еще один повод для иронии.

– Посмотри на себя, Катушкин! – хохочет ВПЗР. – Ну какой ты муж?

– Можно подумать, твои предыдущие были совершенством…

Ни одного из двух бывших супругов ВПЗР я и в глаза не видела, даже фотографий с ними не сохранилось. Да и фоток самой ВПЗР – раз-два и обчелся. Разве что – малоинформативные и искажающие действительность снимки на паспорт и расплывчатые детские. В них нет ничего от нынешней суки, оборотня, римской волчицы ВПЗР: наивное дитя, каких миллионы.

Примечание: Иногда мне кажется, что ВПЗР стирает задокументированную память о себе намеренно. Чтобы после нее осталось как можно больше трактовок и разночтений. Чтобы у каждого, кто с ней соприкоснулся, возникло собственное представление. Sexy-представление. Подретушированное, зафотошопленное, лишенное изъянов в виде старости, болезней и смерти. Похожее на ее тексты, в которых ей не больше тридцати и она всегда безрассудна, излишне откровенна, подвержена неуемным страстям; в которых она не боится быть смешной и просто дурой, чтобы в последней главе стать умной и обрести то самое Внутреннее Знание. Обо всем и обо всех. Слиться со своими текстами, стать неотделимой от них – вот чего жаждет ВПЗР больше всего на свете. За исключением славы, разумеется.

Примечание к примечанию: Она все-таки сволочь. И манипулянтка. Бедный Катушкин!..

Своему первому мужу ВПЗР обязана фамилией, гораздо более презентабельной, чем катушкинская. Под этой фамилией (больше похожей на тщательно продуманный псевдоним) она и вплыла в литературу. Иногда, в минуты подметных откровений за бутылкой водки (так не похожих на ее книжные откровения), ВПЗР заявляет, что вышла замуж исключительно за фамилию. А сам мужчинка был так себе, слова доброго не скажешь: нытик и рефлексирующий тип, склонный к сезонным депрессиям. Ничтожество, полный отстой, самый настоящий вырожденец. Засохшая и бессмысленная ветвь некогда могучего генеалогического древа (тут ВПЗР начинает путаться в показаниях: то ли Витте, то ли Струве, то ли Нессельроде). Жить с ним было одно мучение, которое, впрочем, быстро закончилось: брак не продлился и года. Второй вэпэзээровский муженек оказался не лучше первого: никаких рефлексий, зато тупое самомнение и грошовые сентенции о роли женщины в семье. Всегда подчиненной. Эти сентенции ВПЗР выслушивала года два.

– Что же так долго? – спрашиваю я, прекрасно зная, что подчиняться кому бы то ни было ВПЗР не способна в принципе.

– А трахался хорошо, – не моргнув глазом, отвечает ВПЗР. – Остальное меня не волновало.

– Тогда почему расстались?

– Трахался хорошо он не только со мной. А неверность я ненавижу.

Примечание: Снова враки. Неверность, как и верность, ВПЗР до лампочки. Ее не могут смутить ни предательство, ни низость, ни откровенная подлость. Точно так же она никогда не оценит благородства и жертвенности (привет тебе, Катушкин!). Для нее это лишь поворот сюжета, не больше. Или его кульминация с последующим эпилогом, где все расставляется на места. И каждый получает совсем не то, что заслуживает. По мнению ВПЗР, это и есть жизнь в ее первозданном, очищенном от излишка сахара и кондитерских присыпок, виде.

Лишь старина Катушкин пребывает в уверенности, что кульминация его отношений с ВПЗР еще не наступила. И что рано или поздно та все же прибьется к его берегу. И все проблемы этого гипотетического дрейфа он обсуждает со мной – своей наперсницей. Дуэньей. Набором сигнальных флажков. Передаточным звеном между ним и ВПЗР.

– Стареть в одиночестве грустно. Очень грустно, Ти. Впрочем, ты еще слишком молодая. Ты не можешь этого понять…

– Почему не могу? Могу. Это ведь не так сложно – понять.

– Должно быть, я неправильно выразился. Не понять – почувствовать.

– Может, и так, не знаю. Хотя в вашем возрасте говорить о старости рановато. Это же не восемьдесят. И даже еще не пятьдесят.

Катушкину совсем недавно исполнилось сорок пять. Как и в предыдущие четыре года, мы отметили это грандиозное событие втроем, в ресторанчике «Сакартвело» на Васильевском. Чудеснейшая грузинская кухня, вполне сносное грузинское акапельное многоголосие в записи, грузинское вино (для меня и Катушкина) и много интернациональной водки (для ВПЗР, потому что ничего, кроме водки, она не пьет). Катушкин произнес тост «за счастливое воссоединение с любимыми людьми», я – «за то, чтобы у сидящих за столом исполнились все самые сокровенные мечты» (благодарный взгляд Катушкина и скептический – ВПЗР). Сама же ВПЗР ограничилась одиозным «желаю тебе увильнуть от простатита».

– …Пятьдесят – не такая уж далекая перспектива. А я смотрю на перспективу, Ти.

Как раз в перспективе они и не сойдутся. Никогда. ВПЗР отвергает старость как таковую. Старость – единственная вещь, которая ей неинтересна с точки зрения «писать об этом». Следовательно, неинтересна вообще. Как явление, как состояние – внешнее, но в большей степени – внутреннее. Если исходить из реликтового, никем и ничем не опровергнутого тезиса ВПЗР о том, что литература должна быть секси, секси и еще раз секси, старости в ней не место.

Примечание: «Sexy» в понятии ВПЗР вовсе не означает историю любви или историю страсти, выведенную под уздцы на страницы книги. Вернее, означает не только это. «Sexy» в понятии ВПЗР – самое неприкрытое, откровенное соблазнение. Она пытается соблазнить читателя, понравиться ему, влюбить в себя со всеми вытекающими. Не думаю, что она делает это так уж осознанно, просчитывает все схемы и варианты с холодным носом и гонорарными счетчиками в глазах. Скорее, это бессознательный процесс: так же бессознательно мужчины и женщины флиртуют друг с другом. Все – или почти все. Вот и ВПЗР флиртует, пытается затащить всех и вся в свои книги, как затаскивают в постель. Уж не шлюха ли она? Если и шлюха, то интеллектуальная! У-упс!.. «Это – единственная разновидность секса, на которую стоит тратить время и силы. В моем случае, конечно», – не раз говорила ВПЗР.

Примечание к примечанию: Подозреваю, ее случай – клинический. Даже если учесть, что в реальной жизни ВПЗР недолюбливает стариков (детей, впрочем, она тоже не жалует. Любая кошка в состоянии умилить ее, и птица – в состоянии, а ребенок – никогда). В конце концов, нелюбовь к определенным категориям граждан – ее частное дело. Но, может быть, именно из-за того, что ВПЗР поставила исключительно на «sexy», ей и не вырваться из рамок беллетристики? Ведь настоящая литература (как и жизнь) – намного глубже, чем химия страсти. В ней гораздо большее количество химий, устойчивых и неустойчивых соединений и всяких прочих осадков. И сама страсть (которую без устали препарирует ВПЗР) не вызывает сострадания. Интерес – да. Но не сострадание. А что есть литература, как не сострадание? Очищение через сострадание…

Конечно, это мое личное пафосное мнение, которое даже не озвучивается. Попробовала бы я его озвучить, как же! Тотчас бы слилась в унитаз, как лекции в Принстоне. С ярлыком «глупая овца», пришлепнутым ко лбу. «Глупая овца» – еще одна разновидность «ленивой овцы». А еще есть «овца с апломбом», «зарвавшаяся овца», «вероломная овца», «претенциозная овца» и «овце этого не понять». Таких овец наберется на целую отару, и все они – я.

Так почему я все еще с ней? Девушка 25 лет от роду, очень и очень неглупая (по утверждению многих), красивая (по утверждению почти всех), амбициозная, не лишенная бизнес-способностей и твердая, как кремень (по утверждению всех без исключения). Средоточие добродетелей, кладезь мудрых мыслей, и вообще – стильная штучка, а никакая не овца!!!

Почему я не плюнула на нее и не удавила, как советовал добрейший и нежнейший Катушкин? Почему я все еще околачиваюсь в сомнительном дешевом пабе honky-tonk, жру дешевое пойло honky-tonk, морщусь от звуков разбитого пианино honky-tonk – и все же не ухожу?! Каждую минуту рискую получить бутылкой по башке или нарваться на оскорбление – и все же не ухожу?!!

Опомнись, Ти! Давно пора сделать ноги!..

Но я не ухожу – разве это не подтверждение статуса «глупой овцы»?

Объяснение, которое лежит на поверхности и которое совсем не понравилось бы ВПЗР:

я работаю с ней из-за денег. Она платит мне даже больше, чем платят другим агентам: двадцать процентов вместо стандартных десяти-пятнадцати. Она выделила мне комнату в своей огромной, запущенной квартире – и это намного дешевле и удобнее, чем снимать жилье где-то у черта на рогах. График «свободного художника» меня тоже устраивает: представить себя офисным работником или каким-нибудь другим работником с 9 до 6 я просто не в состоянии – это было бы смерти подобно! За пять лет я скопила приличную сумму, и она поможет мне продержаться на плаву, когда ВПЗР даст мне под зад мешалкой. Или я дам ВПЗР под зад мешалкой, такой вариант тоже существует. Поскольку ВПЗР – почти что сумасшедшая и конченая социопатка, не способная поддерживать деловые/светские/и просто отношения, за нее это делаю я. За пять лет я успела обрасти связями, и они помогут мне продержаться на плаву, когда… (см. выше). Так что можно считать: ВПЗР – это мой банковский вклад с немаленькими процентами. Так что – ура и да здравствует!!!

Объяснение, которое лежит чуть глубже и которое понравилось бы ВПЗР не в пример больше:

я