Медовый траур E-Book

Франк Тилье

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Мировой детектив
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 348

Veröffentlichungsjahr: 2014

Beschreibung

Впервые на русском новая книга Франка Тилье "Медовый траур". После гибели жены и дочери комиссар Шарко сломлен. Бессонница, раскаяние, скорбь... Работать в таких обстоятельствах практически невозможно. Но новые события заставляют его резко вернуться к реальности: в церкви найдено тело женщины. Над ним летают бабочки. Труп выглядит странно: нигде ни единого волоска, все сбрито, а внутренние органы словно взорваны. Похоже убийца - любитель головоломок, готовый причинять жертве страдания, рассчитанные с ювелирной точностью. И он явно не собирается останавливаться на достигнутом. Для Шарко это расследование носит особенный, личный характер: оно ведет в глубины человеческой души: души убийцы ... и его собственной.

Leseprobe

Оглавление

Медовый траур

Выходные данные

Посвящение

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

Глава тридцать третья

Эпилог

Franck Thilliez

DEUILS DE MIEL

Published originally under the title «Deuils de miel»

Copyright ©Editions Pocket, un departement de Univers Poche

Перевод с французскогоАлександры Васильковой

Тилье Ф.

Медовый траур:роман/ Франк Тилье ; пер. с фр.А. Васильковой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. — (Звезды мирового детектива).

ISBN978-5-389-08413-1

16+

Впервые на русском новая книга Франка Тилье «Медовый траур».­

Послегибели жены и дочерикомиссарШаркосломлен.Бессонница, раскаяние, скорбь...Работатьв таких обстоятельствахпракти­чески невозможно.Ноновые события заставляют его резковернуть­ся к реальности: в церкви найдено теложенщины. Над ним летаютбабочки. Труп выглядит странно: нигде ни единого волоска, все сбри­то, авнутренние органысловно взорваны.Похоже, убийца — любительголоволомок, готовый причинять жертвемуки, рассчитывая ихс ювелирной точностью.Ион явно не собираетсяостанавливать­ся на достигнутом.ДляШаркоэторасследованиеносит особенный, личный характер: оно ведетв глубинычеловеческой души— душиубийцы...и его собственной.

©А. Василькова,перевод, 2014

© ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014 Издательство АЗБУКА®

Моей сестре Дельфине

Глава первая

Год... После несчастного случая прошел год.

Я на минуту отвлекся. На секунду. И даже меньше того. На долю секунды. Обочина шоссе. Лопнувшая шина. Я наклоняюсь, достаю закатившийся под машину болт.Распрямляюсь. Слишком поздно. Моя жена бежит по до­роге, тащит за собой дочку. Откуда-то появляется машина, она мчится очень быстро. Синяя. Как сейчас вижу этотслишком яркий синий цвет. С воплем бросаюсь вперед.Шины взвизгнули на мокром асфальте. И больше ничего...­

В один прекрасный день снова начинаешь жить.

А назавтра все рушится.

Прямо напротив меня вдоль городских укрепленийСен-Мало неспешно прогуливается субъект с непокрытой­головой, ветерок треплет его волосы, пылающий закат румянит щеки.

Это он, я узнал его, у меня ни тени сомнения. Франция недостаточно велика — надо же мне было в последний­день отпуска на него напороться. На того, кто отнял у нихжизнь.

Тот самый водила.

Увидел его — и во мне что-то оборвалось. Нестерпимая боль...

А ведь я думал — ей, моей Сюзанне, стало лучше после того, как ее шесть лет глушили лекарствами. Она перестала кричать по ночам, — казалось, все, что ей пришлось пережить во время похищения1, понемногу отступает, казалось, она снова научилась улыбаться, заново освоилась с простейшими повседневными делами. Она уже сама умывалась, одевалась, понемногу занималась нашей дочкой Элоизой... Конечно, прежней, такой же решительной и отважной, как была, она уже не стала; иногда Сюзанна отда­лялась, уходила, утрачивала всякую связь с реальностью — и тогда во всем зависела от других. Она постоянно балансировала на грани безумия, но я замечал по ее глазам, что она возвращается, что жажда жизни в ней сильнее желания уйти. Сюзанна... Почему ты бросилась бежать через дорогу вместе с нашей девочкой? Что за бес в тебя вселил­ся тем несчастным осенним утром?

Я сотни и сотни раз прокручивал в голове эти вопросы.­Книга, которой никогда не закрыть... Этот человек, Шарт­ре — его зовут Патрик Шартре, — прислоняется к старым камням и вытаскивает мобильник. Потом вдруг оглядывается. Я отворачиваюсь и притворяюсь, будто внезапно залюбовался пейзажем. Море спокойное, корабли мирно дремлют. Не знаю, как быть. Ненависть нарастает, обжигает горло, я чувствую, что могу что-нибудь натворить. Кулаки у меня сами собой сжимаются, а Шартре тем временем заваливается в модный бар. Когда он скрывается с глаз, мне становится легче. Я мог бы уйти своей дорогой, забыть о нем. Тогда почему же я решил его дождаться, стою и смолю одну за другой? Недобрый знак...

На лбу выступил пот, ладони взмокли, я нервно тереб­лю бумажник, то раскрывая его, то закрывая. Там снова лежит карточка с трехцветной полосой, служебное удо­стоверение полицейского. Я вернулся в профессию последолгих лет, проведенных вдалеке от «земли» и ловли пре­ступников. Покинул север с его низко нависшим небом и слишком мучительными воспоминаниями и вернулся к Большому Спруту с его забитыми улицами, в сумасшедший дом под номером 36, к прежней жизни. Леклерк, мой начальник, за последние полгода не раз подвергал меня испытаниям, и я выдержал все. Мартен считает, что имеет­ дело с тем комиссаром, которого знал когда-то, все таким же яростным в бою. Пожалуй, он прав. Никогда еще эта ярость не была такой безудержной...

Наконец этот богатый торгаш, такой элегантный в сво­ем дорогом костюме, выходит из бара. Останавливается, втягивает носом насыщенный йодом воздух, поправляет воротничок фирменной рубашки, потом двигается дальше. На меня обрушиваются нестерпимые воспоминания. Его победный вид во время процесса. Его фальшивое сочувствие. Эти крокодиловы слезы. Превышение скоро­сти на тридцать километров, две украденные жизни — и та­кое легкое наказание! Тогда меня удержали, не дали убить его своими руками. Теперь удерживать некому. Я прибав­ляю шаг, приближаюсь к нему...

Несомненно, самой большой его ошибкой было свернуть в безлюдную улицу. Его тело смято натиском моего гнева, а у меня в голове не смолкают крики моих любимых... Еще и еще... Я поднимаюсь, меня колотит дрожь, глаза налиты кровью и залиты пóтом, но в темноте этого не видно...

Что я наделал?

Срываюсь с места и бегу к своей машине. Включаю зажигание. Поворачиваю ручку громкости радио до отка­за. Выезжаю на шоссе... Как странно, я не испытываю облегчения... ни малейшего... Руки на руле сильно дрожат.

Под усыпанным звездами небом еду от океанской про­хлады к раскаленному горнилу столицы. Тиски жары не разжимаются и по ночам, ветерок не удостаивает нас даже слабым дуновением. Я молча страдаю, я — сплошной ожог... Жестянка на колесах, служащая мне средством пе­редвижения, ворчит, но везет куда надо...

Аи-ле-Роз... Мой дом с его горьким, едким одиночест­вом...

Там, на третьем этаже, плывут мерзкие ленты марихуаны. Мой сосед по площадке, растаман-одиночка, нашел короткий и рискованный путь к утраченному гвианскому­ изобилию. Мы с его бабушкой были большими друзьями,­ но и она, толстуха в необъятных ярких нарядах, тоже погибла при ужасных обстоятельствах.

Красный ангел бесповоротно разрушил мою жизнь, ис­требив тех, кого я любил.

Сегодня в голове у меня засело одно-единственное сло­во. Преследование. Раз уж я оказался в шкуре полицей­ского, воспользуюсь этим, чтобы преследовать их всех, гнаться по пятам, травить одного за другим. Прихлопнуть­ такого, будто комара, услышать, как треснет под моей по­дошвой его черепушка.

Железная дорога развернулась на полу моей спальни, дотянувшись до самого порога столовой. Миниатюрные паровозы и электровозы только и ждут осторожного при­косновения, чтобы покатить вагоны по рельсам. Перед тем как лечь, запускаю два поезда. Несмотря на оросившие мою жизнь багровые реки, остается один страх, которого я преодолеть не могу: я боюсь тишины... Снотворное начинает действовать, и я под скрежет шатунов медленно по­гружаюсь в сон. Передо мной в последний раз мелькает лицо Шартре с кровавым пузырем на губах...

Поздним утром меня вытаскивает из постели телефон­ный звонок. Из отпуска я, вообще-то, выхожу только завт­ра, но оставленное на автоответчике сообщение меняет расклад. Шеф просит пойти в какую-то церковь: священник обнаружил там, на скамеечке в исповедальне, мертвую женщину — голую, голова и лобок выбриты начисто.­ Я загораюсь, и огонь этот опасен.

Выключаю раскаленный блок питания, к которому под­соединена моя железнодорожная сеть, измученные ночной гонкой локомотивы через силу проползают последние­ метры — и в это самое мгновение человек... все человеческое во мне впадает в спячку. А пробуждается — полицей­ский.

Преследование.

Я снова травлю зверя...

1 См.: «Адский поезд для Красного Ангела». — Примеч. авт.

Глава вторая

После несчастья с моими любимыми я ни разу не входилв храм, и стоило мне из полуденного пекла нырнуть в цер­ковь Исси-ле-Мулино, как рана внутри, уже было затянувшаяся, снова открылась. Я, как наяву, увидел перед со­бой, в середине прохода между слишком жесткими скамь­ями с непреклонными спинками, два гроба — один такой маленький, что по церкви прокатилась волна приглушен­ных рыданий... Здесь даже каменные стены были пропитаны моим горем.

Кто-то на бегу поздоровался. Мой начальник, окружной полицейский комиссар Мартен Леклерк, спеша к вы­ходу с орущим мобильником в руке, покосился на мои коротко остриженные волосы и прибавил:

— Дальше разбирайся сам! Прокурор Келли дает зеле­ный свет, можно забирать тело и делать вскрытие! Чуть позже поговорим, определимся.

Я кивнул и направился туда, где толпились люди и от­куда доносились громкие голоса и щелчки фотоаппаратов. Прямо передо мной плакал, который век терпя муки,­ распятый Иисус. На пороге исповедальни, что расположена слева, виднелись армейские ботинки судмедэксперта.­

Ко мне двинулся лейтенант Сиберски, вид у него, как всегда в неудачные дни, был серьезный.

— Привет, комиссар, — без улыбки проговорил он. — Первый день после отпуска мог бы начаться и повеселее...­

Голос его звучал не слишком уверенно.

— Выкладывай!

— Значит, так. Дверь слева за алтарем была взломана гвоздодером, по словам священника — уже второй раз за последние три месяца, в первый обошлось без последст­вий. Отпечатков пальцев везде видимо-невидимо. Рассле­дование вблизи места преступления начато, инспекторы сейчас опрашивают жителей соседних домов.

— Расскажи, что известно о жертве.

— Белая женщина лет пятидесяти. Никаких видимых повреждений или следов насилия. Щиколотки и сейчас еще связаны, но руки были свободны, и веревка валяласьна полу, глаза залеплены клейкой лентой. Священник на­шел тело сегодня в восемь тридцать пять утра в исповедальне, в отделении для кающихся. Жертва стояла на коленях, обритая голова покрыта... бабочками.

Я наморщил лоб:

— Бабочками? Мертвыми?

— Живыми. Семь крупных бабочек с длинными усиками, на туловище такой рисунок... в виде черепа. Когда их попытались накрыть сачком, они... запищали. Совершенно кошмарный звук.

— Где они сейчас?

— Отправили в лабораторию. Под ультрафиолетовойлампой на голове жертвы проявились не различимыепро­стым глазом белесые пятна, возможно и объясняющие при­сутствие этих тварей. За подробностями к энтомологу...

— Так-так-так... Голое тело, щиколотки связаны, руки свободны. На голове насекомые. И все это в церкви. Ничего не скажешь, случай классический!

— Да уж, самый что ни на есть классический... Ладно, слушайте дальше про исповедальню: центральная часть, та, где сидит кюре, была открыта, хотя вчера ее в таком виде не оставляли. Обнаружив тело, священник немедленно обратился в полицию Исси, они прибыли через пятнадцать минут, а следом за ними наши сотрудники.

Судмедэксперт выбрался из кабинки для исповеди. Ван де Вельд выглядел настоящим военным, только ко всему еще и умным. Костюм цвета хаки, с математической точностью выверенная щетина и красивое, лишенное всякого выражения, словно высеченное из камня, лицо.­

— Ну что, комиссар, хотите взглянуть и послушать?

Мы обменялись рукопожатием, и он подвел меня к ис­поведальне. Я увидел труп со спины — тяжелая груда без­жизненной плоти. Лысая голова и предплечья упирались в скамеечку для молитвы, указательный палец сжатой в кулак правой руки торчал в сторону. Гладкая кожа черепа­ блестела в свете переносной галогеновой лампы.

Ван де Вельд протиснулся обратно в кабинку:

— Тело можно забирать. Без вскрытия причину смерти установить невозможно. Ни кровоподтеков, ни ран. Ни­каких выделений из носа или рта, позволяющих предположить смерть от асфиксии. Лицо не синюшное, точечные­ кровоизлияния отсутствуют, так что на первый взгляд ее не задушили.

Стоя сзади, я с непонятным стороннему наблюдателю увлечением изучал эту человеческую плоть. Миниатюрные поезда и душевные болячки были забыты. Бесчувст­венная машина Шарко набирала ход, я готов был вкалывать без отдыха.

— Половые сношения?

— Опять-таки на первый взгляд — не было. Зато было другое: убитая потеряла огромное количество жидко­с­ти. Эти разводы на полу и на скамеечке — следы обильного потоотделения.

— Если не ошибаюсь, после смерти люди не потеют?

— Не ошибаетесь. Поскольку тело не перемещали, можно утверждать, что женщину привели сюда живой. Она умерла в этой исповедальне, но я не могу понять от чего, и это меня бесит!

— Вы позволите?

Он уступил мне место в тесном закутке. Бровей убитой­тоже не оставили, как и волос под мышками и на лобке.

— Клейкую ленту с глаз убрали криминалисты?

— Да. Веки были заклеены изолентой. Увидите на фо­тографиях.

Я старался проследить взглядом, куда указывает мерт­вый палец, а Ван де Вельд тем временем продолжал:

— Зубы здоровые, ухоженные, тело чистое, ногти длин­ные, в том числе и на ногах. Четыре ногтя на правой рукесломаны или сорваны. Это может свидетельствовать о на­сильственном... и продолжительном заточении...

Я наклонился над скамеечкой для молитвы, принюхался.

— Да, — труполог меня опередил, — чувствуется запах­духов или крема, нанесенного на всю поверхность кожи, даже на голове. Во рту и в уголках губ я обнаружил следы темного сладкого вещества, — возможно, меда. Должно быть, это и удерживало бабочек. Анализы крови и содержимого желудка подтвердят...

Беспощадный свет галогеновой лампы резал глаза. Чембольше сведений я получал, тем большее испытывал смя­тение.

От чего умерла эта женщина?

— Время смерти удалось определить?

— Судя по трупному окоченению и ректальной темпе­ратуре, я бы сказал — глубокой ночью, между двумя и че­тырьмя часами... Вскрытие покажет точнее...

Ван де Вельд стянул резиновые перчатки, закрыл тяже­лый, набитый режущими инструментами чемоданчик и только после этого выхлебал разом полбутылки воды.

Я повернулся к светловолосому лейтенанту:

— Щиколотки оставили связанными, зато руки намеренно освободили, и правая указывает пальцем на эту часть исповедальни. Криминалисты ничего там не заметили, снимая отпечатки?

— Насколько я знаю, нет. Не нашли ни отпечатков, ни каких-либо меток.

Я распорядился увезти тело в Институт судебно-медицинской экспертизы. Как только носильщики вышли, Сиберски, сунув руки в карманы джинсов, спросил:

— Ну что, комиссар? Что вы об этом думаете?

— Пока я главным образом задаю себе вопросы. Почему привели сюда? Почему живую? Почему она голая и бритая?

Молодой лейтенант поделился со мной своими впечатлениями по горячим следам:

— Жертва находилась в кабинке для исповеди. Дверьв центральную часть исповедальни была открыта, значит­ убийца сел на место священника. Стало быть, все в этой мизансцене указывает на ритуал исповеди. По одну сторону окошка — коленопреклоненный грешник, по другую — духовник.

— С той разницей, что наша грешница пришла не по своей воле.

— Это ясно! Ей связали руки и ноги, это доказывает, что ее каким-то способом вынудили подчиниться, возможно применив физическое воздействие, тогда, наверное, от усилий освободиться она и обливалась пóтом... но,возможно, воздействие было только вербальным.

— Что-нибудь в духе «Говори, покайся в совершенных­ тобой грехах, и Господь тебя простит...».

— Вот именно. А что касается ее наготы... Разве видеть перед собой голую связанную женщину, стоящую на коленях и молящую о прощении, — не высший символ господства, отношений между хозяином и рабыней?

Я прищурился.

— Конечно, могло быть и так, но... — Я обвел руками пространство. — Оглянись вокруг. Церковь образует монолит, и предназначение у нее одно: молитва, самопожерт­вование, вера. Видишь ли, я мало что понимаю в религии и Библию-то едва прочел, но знаю, что в Книге Бытия Адам и Ева изображены нагими, такими же голыми, как наша потерпевшая. Чистота первых дней... Изначаль­ная нагота всех творений Господа...

Сиберски странно присвистнул:

— Ничего себе! К чему это вы клоните?

— Всего лишь к тому, что действия преступника можно объяснить, изучив место преступления. Может быть, он побрил и раздел жертву не для того, чтобы осуществить­ какой-то свой фантазм, а совсем с другой целью. Может быть, он решил привести ее сюда, чтобы подготовить к... некоему обряду. Может быть, он хотел предать ее Божьему суду в первозданном виде, в полной наготе, которая уравнивает всех людей? — Я разглядывал находившийся у меня перед глазами большой витраж. — То есть я хочу сказать, что не надо все сводить к садизму, к фантазмам сек­суальных извращенцев. Некоторые стремятся к более...­ продуманной цели.

— Такой же продуманной, как присутствие этих стран­ных бабочек. Зачем понадобились эти мерзкие твари?

Я пожал плечами:

— Не имею ни малейшего понятия. Что чаще всего по­вторяют, если речь заходит о бабочках? Что они символизируют собой красоту, возрождение, преображение, ко­торое совершается, когда они выходят из куколки.

— Угу. Похоже, мы имеем дело с поклонником «Молчания ягнят»...2С совершенно свихнувшимся типом, с одержимым.

— Одержимый он или нет, но самообладание у него завидное. Здесь все взвешенно — достаточно посмотреть на положение тела женщины, и не забудь о наличии меда,­ запаха, бабочек. Судя по всему, этот тип совершил преступление хладнокровно, не поддаваясь никаким неосо­знанным побуждениям, потому и не допустил ошибок.

— Значит, он заранее и тщательно готовился. Знал, где что находится, знал, как попасть внутрь... Возможно, он усердно посещает воскресную мессу... — Сиберски сде­лал паузу, чтобы отметить в блокноте эту линию расследования, затем продолжил: — Он привел в надлежащий вид свою добычу, которую уже не первый день держал в заточении, вымыл ее, побрил, надушил. Он раздобыл этих насекомых. И начал действовать. Исповедаль­ня, глубокая ночь...

Я снова подошел к кабинке и стал развивать мысль Сиберски дальше:

— Совершив убийство (каким способом — нам пока неизвестно), он развязал руки кающейся грешницы, чтобы­ расположить правую кисть определенным образом. Указательный палец убитой явно задает нам направление.

— Но ведь эксперт уже проверил... И я тоже... На деревянных панелях ничего особенного нет...

— Придется поискать еще. К нам обращается не жертва, а ее убийца. И этой мрази явно есть что сказать.

Я снова, согнувшись, с трудом втиснулся в душную кабинку. На той стенке, на которую показывал палец, рассмотрел царапины, обнаружил несколько вмятин, но больше ничего. Я даже постучал в разных местах по гладкому дереву, но изменений звука не уловил.

— Черт! Но должно же это что-то означать! А может, оно за пределами исповедальни? Тогда... тогда, получается, она указывает на... вот этот ряд колонн и в самом конце... на вот эту часть стены.

— Я не стал вас дожидаться и все это уже осмотрел, — оборвал меня Сиберски. — И пол, и колонны, и стену... Там тоже нет ничего необычного, никаких надписей илистранных отметин. Может быть, стоит поговорить со свя­щенником...

— Минутку...

Я бродил среди изумлявших своим совершенством украшений, пораженный великолепием архитектуры. Я ощу­пывал древние камни. Ничего не увидев там, куда указывал мертвый палец, расширил зону поисков. Скамьи, неф, резьба... Неудача, снова и снова неудачи. Убийца обращался к нам, а мы отказывались его выслушать.

— До чего же мне это не нравится!

Я в последний раз пристально вгляделся — и в послед­ний раз меня постигло разочарование.

— Все, я возвращаюсь в контору, Леклерк меня ждет. Кто опрашивает ближайших соседей?

— Кромбез, с ним еще пятеро или шестеро.

— А кому поручено записать показания священника?

— Официально — мне, и я уже чертовски опаздываю.

— Надо выделить кого-то, чтобы обшарил всю церковь. И если понадобится заглянуть под юбку Пресвятой Деве, значит залезем под юбку Пресвятой Деве! — Приблизившись к задней двери, поперек которой была натянута желтая лента, я спросил: — Ты вроде упомянул, что эту дверь уже взламывали три месяца назад? Хоть какие-то подробности известны?

— Да. Дело было в конце апреля. Священник думает, что ее взломали цыгане, которые в то время стояли табором в двух шагах от церкви.

— И что они украли?

— Ничего, просто зашли ночью в церковь...

Я недоверчиво потеребил бородку:

— Странно для цыган. Видишь ли, я достаточно много с ними общался и могу тебя заверить, что заходить в церковь у них не в обычае.

— Знаю. Ко всему еще в то время здесь, скорее всего, было полным-полно всякого оборудования типа электро­генераторов: свод и некоторые колонны растрескались, так что часть здания реставрировали...

Я резко остановился.

— Третье измерение! Ты мог бы сообразить! Вертикаль!­

— Что?

Но я уже вернулся в центр нефа и, задрав голову, всматривался ввысь. Под каменным сводом, образуя сетку теней, скрещивались ряды легких арок.

— Ищи! Ищи вместе со мной на арках!

— На арках? Но как бы он смог туда забраться?

— Так же, как рабочие! Воспользовавшись их лесами!

У меня внезапно сжалось сердце.

— Вот она, посмотри наверх! Вот же — трещина! Жерт­ва указывала на эту колонну! Ее верхнюю часть реставрировали! Искать надо не внизу, а наверху!

Вытянув руку и не отрывая взгляда от верха колонны, я крикнул напоследок:

— Готовься к встрече с Иисусом! Сегодня мы поднимемся в небеса!

2В фильме Джонатана Демми «Молчание ягнят» маньяк-убийца кла­дет в рот своим жертвам куколку «мертвой головы». — Здесь и далее примеч. перев.

Глава третья

Знаешь, нам было так больно... Элоиза все время плакала, она и теперь плачет.

Знаю, милая, знаю. Скажи Элоизе, что я люблю ее, скажи ей, что она должна быть сильной.

Она скучает по тебе, здесь ничего нет. Она повсюду те­бя ищет. Она не понимает, почему тебя нет рядом. И мнеприходится все время ей объяснять...

— ...миссар... Комиссар!

Зрачки сузились. Синее небо, красные крыши, я на паперти церкви... Сделав глубокий вдох, я провел рукой по взмокшему лицу и посмотрел на Сиберски, который тыкал пальцем в мой правый ботинок, прожженный тлеющим окурком. Тряхнув ногой, я скинул сигарету и затоптал ее.

— Черт, совсем новые!

Лейтенант дрожал от нетерпения:

— Я нашел послание! Оно на одной из восстановленных колонн! Надо только дождаться эксперта и тележки с подъемной платформой.

Прохладное помещение было наполнено умиротворяющим светом. Сиберски показал мне, куда смотреть, про­тянул бинокль:

— На самом верху... Отсюда толком не разобрать, но через бинокль я прочитал... Попробуйте сами...

— Что там сказано?

— Трудно объяснить... Но в любом случае от этого дрожь пробирает...

Он показал мне точное место на своде — больше десяти метров от пола.

Я подкрутил бинокль, и передо мной появились вырезанные на камне слова:

За тимпаном Блудницы ты найдешь бездну и ее черные­ воды. Затем Достойный убьет вторую Половину из двух половин своими нечестивыми руками, и волна сделается красной. И тогда бедствие под трубные звуки распро­странится, и во время потопа ты вернешься сюда, ибо всезаключено в свете. Следи за болезнями, а главное — берегись дурного воздуха.

Некоторое время я молчал, и азарт во мне боролся с яростью. Новое дело явно сулило игру в гусёк3на местности.

— Мало что понял, — сощурившись, признался я наконец, — но этот текст смахивает на предупреждение иликакую-то головоломку, придуманную извращенцем...

— Тем более что он, похоже, написан не вчера, а тогда, когда шли работы. То есть наш убийца начал подготовку больше трех месяцев назад... Сначала он предупреждает...­ потом действует... Вот уж точно — заранее обдуманный умысел!

— Запиши, что надо найти и допросить рабочих. Стран­но, что они сами не сообщили об этом послании.

Сиберски сделал пометку в блокноте и предложил:

— Позвоните-ка вы судмедэксперту, попросите его за­глянуть в уши жертвы — вдруг «за тимпаном Блудницы»­ что-то найдется.

Я тут же связался с Ван де Вельдом, который как разсобирался вскрывать тело. Он пообещал перезвонить, кактолько сможет.

— Тебе сейчас будет давать показания священник. Про­читай ему эти слова, может, он поймет из них больше, чем мы... Если убийца хочет с нами поговорить... давай его выслушаем... — сказал я лейтенанту.

— Думаете, это религиозный фанатик? — спросил Си­берски. — Один из тех, кто думает, будто убивает во имя Господне?

— Пока рано об этом говорить. Но уже понятно, что мы беремся за долгое и мрачное дело.

3 Старинная игра, прародительница всех настольных игр с кубиком и фишками, передвигающимися по игровому полю в соответствии с вы­павшим на кубике числом очков.

Глава четвертая

В ходе расследования нередко встречаешься с кучей интересных людей. Ученые, психологи, компьютерные мань­яки, хирурги...

Из всего этого богатого ассортимента серого вещества я особенно ценил Поля Лежандра, доктора богословия, профессора Парижского свободного факультета проте­стантской теологии. Вот уж поистине ходячая религиозная энциклопедия: стихи Библии ловит на лету, читает еезапросто, как газету. Мы с ним подружились, когда я расследовал одно грязное дело.

После нескольких безуспешных попыток дозвониться Лежандру я отправил ему с рабочего компьютера письмо с обнаруженным нами текстом. Возможно, эти строки позаимствованы из трудов какого-нибудь мистика или свя­заны с философским течением, имеющим отношение к религии. Тогда Поль точно сумеет определить, откуда они взяты.

Сиберски тем временем допросил священника, юнца двадцати четырех лет, который ничего внятного из тек­ста выудить не смог. Начало не из лучших.

Откинувшись на спинку старого кожаного крес­ла, я раз­минал плечи и шею.

Через этот холодный серый кабинет прошли самыестрашные уголовные дела, какие можно себе представить.­Насилие, педофилия, пытки, убийства. Насущный хлеб ребят из уголовки, топливо их ночей, паразит, разрушающий их семьи. Но когда зацепиться в жизни больше не за что, здесь может показаться почти уютно.

После нескольких минут блужданий в путанице неясных мыслей рот у меня наполнился слюной. Ну вот, приехали — руки дрожат, лоб мокрый от пота. Все по новой...

Я вытащил коробочку с крохотными таблетками и через силу проглотил одну: я помнил, что проклятые пилю­ли сделали с моей женой. Это средство заставляло призра­ков в ее голове умолкнуть, но вместе с тем отгораживало ее от мира, приводило к медленному печальному отупению. Сегодня настал мой черед. Цена, которую надо заплатить за то, чтобы все наладилось... Я вздрогнул от звонка местного телефона.

Окружной комиссар Леклерк вызвал меня к себе. Даже на расстоянии чувствовалось, что он пылает гневом.

И тут же зазвонил мобильник — Усин Курбевуа, энтомолог, хотел рассказать про бабочек.

— Ты принес мне семь великолепных самцов браж­ника Acherontiaatropos, которого чаще называют «сфинкс „мертвая голова“» — из-за довольно страшного рисунка на тораксе.

— Можно предположить, откуда они взялись?

— Эти ночные бабочки все реже и реже встречаются в наших лесах. Твои экземпляры явно выведены в питомнике.

— Ты уверен?

— Еще бы! Жизнь взрослой особи очень коротка, ее продолжительность — от семи до десяти дней, и поймать такое количество бабочек за такой короткий срок, пожалуй, никому не под силу, а все твои экземпляры одного возраста, им по четыре-пять дней. Откуда я это знаю? На стадии гусениц сфинксы создают запасы питательных ве­ществ, позволяющие им во взрослом состоянии обходить­ся без еды, — так вот, измерив запасы питательныхвеществ­ в гемолимфе4, я смог подсчитать, какое количество они уже израсходовали, и таким образом определить их возраст. Имей в виду, что следы меда я тоже нашел. Сфинксы до него очень охочи.

Таблетка меня уже заметно подстегнула.

— А эти белесые пятна на голове жертвы?

— Тут все дело в гормоне, который называют феромоном. Он находится в железе, расположенной на кончике брюшка у самок, и капельки в несколько тысячных долей­ грамма этого вещества достаточно, чтобы все самцы того же вида, сколько их есть на десять километров в округе, на нее слетелись. Настоящий магнит! Этим и объясняется, почему бабочки прилипли к голове жертвы.

— Понятно... А что, нет ли у этих сфинксов каких-то особых признаков, вызывающих ассоциации... религиозного толка... или, может быть, они представляют собой ка­кой-то символ?

Перед тем как ответить, мой собеседник ненадолго задумался:

— У этого вида бражников всегда была очень плохая репутация — из-за черепа и из-за тревожного писка, который они издают, почувствовав себя в опасности. Считалось, что такая бабочка, порхая около двери или окна, притягивает дурной глаз... В некоторых легендах сфинксам приписывается роль посланцев умерших, ищущих способ обратиться к живым с последней просьбой. Но, разумеется, все это ни на чем не основано! Что же касает­ся символики... Мне трудно ответить на твой вопрос конк­ретно: тут все довольно расплывчато, поскольку чешуекрылые благодаря своим последовательным превращениям, конечно же, порождают множество символов. Чащевсего — но тут, думаю, я ничего нового тебе не открою — говорят о воскрешении существа, выходящего на свет из хризалиды... Возможно, именно это твой преступник и имел в виду, поместив сфинксов в церкви. Воскресение, Иисус... Понимаешь?

Местный телефон снова зазвонил: Леклерк потерял терпение.

— Извини, больше не могу говорить, — сказал я энтомологу, взявшись за трубку. — Пришлешь мне сегодня в течение дня свое заключение?

— Не вопрос.

— Пиши все, что приходит в голову, не упускай ни единой детали, пусть даже тебе она кажется незначитель­ной, мы потом разберемся. И не забудь вставить эту ис­торию с воскресением...

Договорив, я выскочил в коридор.

Окружной комиссар кивком показал, чтобы я закрыл за собой дверь.

— Мне только что сообщили новость. Шарк, какого черта, что на тебя нашло?! Генеральная инспекция теперь­ с нас не слезет! — Начальник стукнул по столу тощим, но крепким кулаком. — Ты сломал ему нос! Он лежит в больнице!

Я с невинным видом уставился на Леклерка:

— О ком вы говорите?

У него на шее вздулись синие змеи.

—Не придуривайся! Патрик Шартре тебя узнал! Про­шлая неделя, Сен-Мало — тебе это о чем-нибудь говорит?­

Я потеребил недавно подстриженную бородку:

— Сен-Мало? Я был в Бресте, останавливался в гос­тинице «Солончаки». Можете проверить. Номер триста два был забронирован на имя Франка Шарко...

Леклерк напряженно помолчал, смял зубами пластин­ку жвачки, потом снова взорвался:

— И как нарочно — Бретань! Сам знаешь, они в два сче­та докажут, что ты был в Сен-Мало! Плевать им натвой послужной список и твои награды. Красный ангел —это давняя история... Шарк, наверху не очень-то одобряют твои оперативные методы и действия в одиночку. Мнепришлось наизнанку вывернуться, чтобы тебя взяли обратно. И посмотри, в какое дерьмо я из-за тебя вляпался! Тебе совершенно незачем было это устраивать! Прошел почти год!

У меня губы сжались в нитку.

— Может, лучше поговорим о деле...

Я был на удивление спокоен, и это приводило Леклер­ка в ярость. Кровь как бросилась ему в лицо, так и не отхлынула.

— Не могу позволить тебе вести расследование одному! Ты хороший сыщик, лучший из всех, кого я знаю, но пойми: если им удастся доказать, что ты избил этого мудака, тебя отстранят от работы, а у меня будет куча неприятностей. Но мне необходим человек, который сможет­вести расследование от начала до конца. Ты... ты будешь помогать комиссару Дель Пьеро...

Я вскочил, обеими руками хлопнул по столу:

— Мне быть на побегушках у Дель Пьеро? Вы сме­етесь надо мной? Она только что у нас появилась!

Леклерк положил перед собой папку с делом:

— Еще один довод в пользу того, чтобы поручить ДельПьеро серьезное расследование. До того как прийти к нам,она три года проработала в Марсельском региональномуправлении, в отделе финансовых преступлений, и семь —в Лионском управлении по борьбе с бандитизмом. Опыта у нее хватает, она быстро разберется.

— Плевал я на ее опыт! Дайте мне свободу действий! Этомоерасследование!

— Еще чего! Никакой свободы! — громыхнул начальник. — Все решено — окончательно и бесповоротно! А те­бе­не на что жаловаться, никто же, мать твою, тебя не отстра­няет...

Увидев, что взгляд черных глаз Мартена стал ледяным,­я понял, что своего мнения он не переменит, направился к двери и рывком распахнул ее.

— Дель Пьеро тебя ждет прямо сейчас, до того как мысоберем людей и официально объявим о ее назначении. Кабинет на той стороне, — проскрипел он на прощание.

—Знаю! — сквозь зубы ответил я. — Но сегодня я ещев отпуске, так что ухожу домой... До завтра...

Дверь кабинета Леклерка с грохотом захлопнулась, и я понесся по коридору под аккомпанемент выкриков шефа: «Не валяй дурака, Шарк, не валяй дурака!»

Снаружи была такая парилка, что рубашка на мне мгно­венно намокла. С прохожих тоже пот катился градом, об­жигающий воздух заставлял их осаждать фонтаны или загонял в магазины с кондиционерами. И несмотря на запреты, в Сене плескались несознательные купальщики.­

Так сильно солнце никогда еще не пекло.

По дороге я купил в своей любимой лавочке — старом магазине, где продается все для моделирования, — гуашь,­ новые кисточки и гипсовые формы: захотелось сделать и поставить в ожидании поезда на одном из перронов моейжелезнодорожной сети семью 1930 года — мужчину, жен­щину и девочку в костюмах того времени. И чтобы они держались за руки, и чтобы у них были радостные лица. Такой вот образ вечного счастья.

Мобильник зазвонил, когда я шел через парк.

— Это Ван де Вельд. Вы просили перезвонить насчет барабанной перепонки.

— Там что-нибудь нашлось?

— Угадали... Барабанная перепонка правого уха жертвы была проткнута, и я достал из евстахиевой трубы оловянный цилиндрик. Должно быть, убийца засунул его ту­да, протолкнув в слуховой проход очень тонким пинцетом.­

Вот и начинают открываться тайны этого убийства... Я покрепче прижал мобильник к уху:

— И что оказалось внутри цилиндрика?

— Свернутая полоска кальки, покрытая надписями. Нопонять ничего нельзя... Какие-то горизонтальные, вертикальные и диагональные черточки. Похоже на шифр, к ко­торому нет ключа.

Я замер на дорожке среди розовых кустов:

— Что? Только непонятные значки и больше ничего нет? А в левом ухе вы посмотрели?

— Разумеется! Вам известны случаи, когда я что-то делал наполовину?

— Вы уже отдали гильзу в лабораторию?

— За ней придут с минуты на минуту.

— Попросите как можно быстрее отсканировать сообщение и переслать его мне лично.

Я продиктовал свой электронный адрес, потом спросил:­

— Слова «за тимпаном Блудницы ты найдешь бездну и ее черные воды...» вам ни о чем не говорят? Вы не на­шли следов черной жидкости или какого-нибудь черного вещества?

Ван де Вельд на том конце провода что-то жевал. Я устроился на скамейке и вытащил из сумки блокнот. Вдалеке, в тени ивы, лежала девочка с книжкой.

— Нет... Нет, ничего на ум не приходит. За барабанной­ перепонкой действительно есть жидкость, которая передает вибрации на слуховой нерв, но она скорее перламут­рово-белая.

Записав это, я попросил судмедэксперта продолжать.

— Тело жертвы таит столько же секретов внутри, сколько и на поверхности, — сказал он. — Вы хотите вкратце или во всех подробностях?

— Давайте пока вкратце. Только главное...

— Что касается телесной оболочки и скелета — я не об­наружил ни единого повреждения кожи, ни одной гематомы, никаких трещин или переломов... Комиссар, вы ведь одно время работали в бригаде по борьбе с бандитизмом?

— Да, а что?

— Думаю, вам приходилось оказываться на месте сразу после взрыва? Так вот, здесь картина та же самая: тело взорвалось изнутри, словно петарда, точнее объяснить не могу. Для того чтобы высказаться более определенно, надо дождаться результатов анализов крови и токсикологи­ческих проб.

Я записал самое существенное и спросил:

— Так от чего она умерла?

— Ее артерии были забиты невероятным количеством­ сгустков крови, образовавшихся, по-видимому, в результате разрыва красных кровяных шариков. Сосуды из-за этого раздулись, что привело к нарушению работы сердца­ и сосудистой системы легких, и в результате у женщины началось воспаление легких. Сопровождающееся острой бронхопневмонией, или, если вам так больше нравится, бронхитом силой в десять баллов. Странно в такую жару, да?

Я подпер лоб рукой:

— Могла она быть отравлена, могли ей впрыснуть ка­кое-то ядовитое вещество?

— Никоим образом. С тем набором реактивов, каким мы располагаем, проще простого выявить признаки любого отравления. Нет, она не была отравлена. Единственное, что мы нашли у нее в желудке, — это... огромное количество меда.

— Огромное количество? Сколько же?

— Больше пятисот граммов. И должен сказать, убийца, судя по всему, жестоко принуждал ее проглотить этот мед: нёбо и горло поцарапаны так, будто ей с силой пропихивали в рот ложку или воронку.

— А что за мед — это вам удалось выяснить?

— Довольно давно начавшееся пищеварение и химические реакции мешают нам определить его сорт или про­исхождение, — ответил он и, воспользовавшись моим замешательством, прибавил: — Поверьте, комиссар, эта женщина была настоящей биологической бомбой! Что-то полностью разрушило ее изнутри. Какая-то болезнь, возможно, какой-то вирус... К сожалению, пока непонятно ни с какой скоростью шел процесс, ни при каких обстоятельствах, но, учитывая состояние внутренних органов жертвы, можно утверждать с полной уверенностью, что убийство совершено, так сказать, не на поверхности, а внутри ее тела.

Ван де Вельд резко, как обычно делают спешащие люди, отключился. Я медленно запрокинул голову, мой затылок лег на спинку скамьи, перед глазами раскинулось не запятнанное ни единым облачком небо. Труполог назвал потерпевшую «биологической бомбой», в послании говорилось о «бедствии».

«И тогда бедствие под трубные звуки распростра­нится...»

Как это все понимать? Надо ли считать убийство в исповедальне первым предупреждением? Я встал со скамей­ки, сунул руки в карманы.

Слева от меня девочка, почти скрытая цветником, продолжала читать. Меня заинтересовала не столько она сама, сколько ее книга. Я глаз не мог оторвать от сине-зеленой обложки, и сердце у меня стучало все сильнее.

«Подвиги Фантометты», издание 1961 года. Любимая книжка моей дочки, моей Элоизы...

4Гемолимфа — «кровь насекомых», бесцветная или зеленая жидкость, которая осуществляет транспортировку питательных веществ от стенок пищеварительного канала ко всем органам.

Глава пятая

Указательный палец трупа направлен в сторону преду­преждения, вырезанного в камне на высоте десяти метров­ от пола. Жертва раздета догола, полностью выбрита, поставлена на колени, ее плоть взорвана изнутри. На голове­ у нее семь живых бабочек, семь сфинксов «мертвая голова». В послании говорится:

«За тимпаном Блудницы ты найдешь бездну и ее черные воды. Затем Достойный убьет вторую Половину из двух половин своими нечестивыми руками, и волна сделается красной. И тогда бедствие под трубные звуки распространится, и во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете. Следи за болезнями, а главное — берегись дурного воздуха».

Усевшись по-турецки посреди гостиной, я раскидал вокруг свои заметки. «За тимпаном Блудницы» судмед­эксперт нашел оловянную гильзу, в которой лежала исчерканная непонятными знаками полоска кальки. У меня перед глазами была отсканированная копия, с которой­ я все перерисовал на кальку, чтобы воспроизвести оригинал.

Знаки на кальке... Почему было не взять просто бумагу? Какая тут связь с «бездной»? Что означают «черные воды»?

Я вспомнил о Поле Лежандре, моем докторе богословия. Бросился к компьютеру, проверил почту: ничего интересного, одна тупая реклама. Ладно, позвоню. Автоответчик. Ничего не поделаешь...

Символы явно требовалось чем-то дополнить. Тогда изэтих горизонтальных и вертикальных черточек, из этих косых штрихов вполне могли бы сложиться слова, а изних — другой текст. Текст, части которого недостает... Час­ти... Я напрягся. Подобрал предупреждение и прочитал вслух:

— «Затем Достойный убьет вторую Половину из двух по­ловин своими нечестивыми руками...»

Две половины! Вот оно что: у нас только половина послания! Потому и калька? Эту полоску кальки надо наложить на вторую его часть? Но ведь Ван де Вельд препарировал тело. Открытое сердце, взрезанный мочевой пузырь, распиленный череп, искромсанный мозг... Отлич­ная работа, вот только Смерть больше ничего не сообщила. Где же, черт возьми, искать недостающую половину? Как добраться до «бездны» с ее «черными водами»?

Послание... Все должно таиться в послании, скрывать­ся за буквами. Я перечитал его еще раз, еще десять, еще сто раз, впиваясь в каждое слово, в каждую запятую, отмечая каждую заглавную букву. С большой буквы начинается «Блудница», жертва. С большой буквы начинается «Половина»...

А что, если эта «вторая Половина» обозначает мужа потерпевшей? В таком случае он тоже в опасности. Может быть, убийца напал не на одного человека, а на семей­ную пару...

Это меняло условия задачи.

Я вскочил, не в силах усидеть на месте. Но что делать, куда идти? У меня же нет ничего, кроме обрывков сведений...

Пицца, доставленная «Быстрым Кроликом», исчезлав моем желудке до последней крошки, но я даже не понял,­с чем она была. Шуршание радио. Настроить на другуюволну. Не важно на какую. Только не тишина. Лишь быне молчание...

Не то они могут вернуться. Голоса.

Все, несомненно, здесь, у меня перед глазами. Я опус­тил веки. Тень, взбирающаяся на самый верх лесов... Глубокая ночь... Апрель... Вокруг изображения святых... Вит­ражи, распятие, отзвуки молитв... Почему в церкви? Зачем­так высоко, там, где никто не увидит?

Наслаждение.

Затем, чтобы наслаждаться, стоя в толпе.

Я представил себе, как он каждое воскресенье поднимает глаза к посланию — в ту самую минуту, когда рядом проповедуют Слово Божие... Испытывал ли он при этом возбуждение, упивался ли своим могуществом? Заранее объявить об убийстве, вырезать свое сообщение на камне под сводами храма, у всех на виду — какое удовольствие для извращенца...

Я снова впился глазами в текст.

«Достойный»... О ком говорит убийца? О себе самом? Почему он так упорно оставляет шифрованные сообщения? Какая роль отведена в его игре этой женщине с разрушенным телом? Что означают слова «во время потопа ты вернешься сюда, ибо все заключено в свете»? Куда надо вернуться? В церковь?

Когда мой запас мыслей совершенно истощился, я при­нял душ, потом оделся полегче, в шорты с майкой. Окна были распахнуты настежь, но вместо воздуха впускали в комнату лишь тучи комаров. Растения в ящиках на балконе умирали от жажды. Я полил их прохладной водой.

Уже десять. Смеркается. Скоро совсем стемнеет, насту­пит ночь. Я один. Один в кухне, один в постели. Не вспоми­нать. Занять чем-нибудь голову. Телевизор, надо включить телевизор. Скрип тормозов, крики.

Приходи к нам, Франк... Элоиза хочет тебя видеть... Приходи... Приходи... Не оставляй нас одних...

Сюзанна... За шесть лет после этого... этого кошмара она не сказала ни слова. Почему она сейчас не оставляет меня в покое, почему ее голос звучит у меня в голове? Не думай, Франк, не думай... Поезда. Запусти поезда... Надозакончить пейзаж. Отлить, раскрасить и поставить семью...­Завтра куплю рельсы. Надо расширить сеть. Нараститьрельсы. И локомотивов добавить. И шума пусть будет по­больше... Надо, чтобы все время был шум.

Я дрожащей рукой потянулся к коробочке с таблетками, и тут в дверь постучали.

На лестничной площадке девочка, вся в слезах и трясется. Мне показалось, что это та самая малышка с «Фантометтой». Я присел на корточки:

— Что случилось?

Девочке не больше девяти или десяти, круглое детское­ личико пылает от смущения, она смотрит в пол и теребит­ тонкими пальчиками складки голубой ночнушки — как тут не растрогаться?

— Я осталась снаружи... Мама ушла... на работу. Я хотела поймать кошку, она выскочила... следом за мамой. А дверь... дверь захлопнулась!

Мои губы сами собой расползлись в нежной улыбке.

— Когда вернется твоя мама?

— Завтра утром, она медсестра.

— А папа твой где?

— Он уехал... Уже давно...

Я жестом пригласил ее войти:

— Вы с мамой только что переехали?

— На прошлой неде...

Девочка в полном восторге замерла перед моей железной дорогой с тоннелями и маленькими паровозиками, ко­торые пыхтели от удовольствия, хвастаясь своей силой, и одним движением смахнула слезы.

— Красиво, правда? — пробормотал я, опускаясь нако­лени рядом с гипсовыми фигурками.

Я смотрел на нее, забыв о времени, тем глуповатым взглядом, какой навсегда остается у любящего отца.

— Ты знаешь, в какой больнице работает твоя мама?

Девочка молча помотала головой, ее агатовые глаза го­рели. Почему она пришла именно ко мне, к полицейскому, погруженному в свои воспоминания, к человеку, который ни с кем не встречается и ни с кем встречаться не хочет? Один раз я видел репортаж про льва, сжалившего­ся над раненой антилопой. Эта девочка совершенно выбила меня из колеи! Немного подумав, я предложил:

— Давай сунем записку под дверь твоей квартиры, на­пишем, что ты здесь, в тридцать второй. И тогда твоя мама, когда вернется, будет знать, где тебя найти. Хорошо? Я лягу на диване, а ты можешь спать на моей кровати.

Она стиснула руки на груди и торжествующе завопила: «Даааааа!»

Вечер догорел, освещенный нашими сообщническими взглядами. Я рассказывал ей про поезда, объяснял, какие правила надо соблюдать, как оживлять персонажей, и еще — как использовать бытовые материалы, чтобы со­здать декорацию. Бумага, пробки от бутылок, спички — все это в игрушечном мире, а тем более под детским взглядом вырастало, превращаясь в садики, цветники, поля люцерны... Отцовство не забывается, разлука его только укрепляет.

— Хочешь приложить руку к моему сердцу? — прошептала она, когда я подтыкал одеяло — такое простое действие, но такое мучительное.

Слегка удивленный этим предложением, я осторожно приложил ладонь к левой стороне ее груди — и не почувствовал никакого биения. У меня внутри все сжалось, а девочка улыбнулась во весь рот.

— Мое сердце прячется справа, — выдохнула она.

Я хотел переместить руку, но малышка ее оттолкнула:

— Вообще это врожденная аномалия, но для меня — огромная удача. Угадаешь, почему?

Я медленно покачал головой.

— Раньше, когда папа меня обнимал, наши сердца оказывались рядом, и каждый из нас чувствовал биение серд­