Оборотень - Евгений Сухов - E-Book

Оборотень E-Book

Евгений Сухов

0,0

Beschreibung

Тюрьма ломает многих. Кто-то опускается на дно, а кто-то держит масть. Кому-то суждено выжить, а кому-то умереть в безвестности. Одни продаются за лишний кусок хлеба, другие ставят свою жизнь на карту ради справедливости, им дорога честь, они хозяева своего слова. Но бывают и такие, которых называют «оборотнями». Из животного чувства самосохранения эти страшные нелюди приспосабливаются к любой ситуации, как хамелеоны, меняют свою окраску, для них нет ничего святого. Знаменитый вор в законе, смотрящий России по кличке Варяг, встречает на своем пути именно такого выродка – отставной полковник Тимофей Беспалый когда-то был вором, но потом променял смертный приговор на гимнастерку лагерного карателя, дослужился до начальника заполярной «сучьей зоны», где несколько десятилетий вершил самый настоящий беспредел. «Исповедь» бывшего лагерного «кума» приводит Варяга в изумление. Повидав на своем веку немало, Владислав Игнатов тем не менее был шокирован жутким рассказом о жизни за колючей проволокой, о жестоких нравах, царящих в человечьей стае.

Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:

Android
iOS
von Legimi
zertifizierten E-Readern
Kindle™-E-Readern
(für ausgewählte Pakete)

Seitenzahl: 471

Veröffentlichungsjahr: 2024

Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:

Android
iOS
Bewertungen
0,0
0
0
0
0
0
Mehr Informationen
Mehr Informationen
Legimi prüft nicht, ob Rezensionen von Nutzern stammen, die den betreffenden Titel tatsächlich gekauft oder gelesen/gehört haben. Wir entfernen aber gefälschte Rezensionen.



Евгений Сухов Оборотень

ПРОЛОГ

Из ресторана «Золотая нива», где час назад закончился большой сход, Варяг уехал последним. Рядом с ним в «ауди», помимо водителя Саши, находился только начальник личной охраны Чижевский. Машина выскочила на улицу Руставели и понеслась в сторону Марьиной Рощи. На первый взгляд казалось, будто сходняк прошел гладко, но Варяга томило какое-то смутное беспокойство. Он никак не мог понять, что именно заставляет его опять и опять прокручивать в памяти все, о чем говорилось на толковище. Самые авторитетные люди воровского мира снова признали его своим лидером, клялись в верности. И тем не менее в поведении отдельных людей проскользнула какая-то фальшь.

Варяг, глубоко задумавшись, молча любовался вечерней Москвой, мелькавшими за окнами автомобиля сияющими витринами магазинов, кафе, офисов.

«Молодец, Лужок, – невольно про себя восхитился Варяг. – Таких бы в руководстве России побольше, глядишь, и житуха наладилась бы».

Внезапно на перекрестке у светофора их настигла резкая трель милицейского свистка. Высунувшись из белого гаишного «форда», незаметно подрулившего с левой стороны, мент яростно махал полосатым жезлом, требуя остановиться у обочины. Водитель Сашка чертыхнулся и виновато обернулся к своему шефу: мол, что делать?

– Жми на газ, Сашенька, – жестко заметил Владислав. – Нечего было гнать, как на пожар. А теперь что же – расправь крылья и лети, голубчик! Лети во всю прыть! Мне не в кайф сейчас с ментами разборки устраивать, я в розыске.

Сашка вцепился в руль и вдавил акселератор в самый пол. «Ауди», как бешеный конь, с ревом сорвался с места и понесся вперед, на красный свет. Через несколько секунд он уже свернул в первый попавшийся переулок. Автомобиль петляв по темным московским закоулкам, вылетал на ярко освещенные улицы и снова скрывался в узкие темные подворотни. Когда они вырвались на широкий простор Дмитровского шоссе, Варяг тронул водилу за плечо:

– Успокойся, Саша, кажется, оторвались.

– Если только они номера наши не засекли, – озадаченно заметил Чижевский. – А если это так, то нас уже ждут на всех постах…

– Смотри не накаркай, Валерьяныч, – сказал Варяг и на мгновение задумался, а потом махнул рукой:

– Рискнем. Давай, Сашок, дуй к кольцевой. Даст Бог – прорвемся. Нам нужно торопиться.

– Владислав Геннадьевич, зачем рисковать, давайте оставим машину в тихом дворике, а сами на такси доберемся. – Чижевский вопросительно посмотрел на Варяга.

– Ничего, Николай Валерьянович. Я верю, что у нас сегодня все будет хорошо. Сегодня наш день.

Чижевский не стал спорить с начальником. Он верил Владиславу и уже не раз убеждался в его удивительном даре предчувствовать опасную ситуацию. Он лишь вздохнул и молча уставился в окно.

…Минут через пять «ауди» подкатил к Московской кольцевой.

Неожиданно перед постом ГАИ им наперерез выскочил гаишник, а дорогу с двух сторон перекрыли две постовые машины. Водителю ничего не оставалось, как затормозить. Не успел «ауди» остановиться, как сзади его блокировал невесть откуда взявшийся еще один «жигуль» с боевой желто-синей ментовской раскраской.

Из него тут же вывалился капитан с изрядным брюшком и одутловатым лицом.

Вылезая, он выхватил из кобуры «Макаров» и направил ствол на водителя «ауди».

– А ну, всем вылезать из машины! Руки за голову! Всем к стене! – И капитан кивнул в сторону находившегося в десяти шагах от машины нового здания патрульной службы.

В это время задержанных уже окружили трое ментов с короткоствольными «Калашниковыми» наготове. Подчиняясь командам капитана. Варяг, Чижевский и водитель Сашка вынуждены были встать у стены, уперевшись в нее ладонями, и широко расставить ноги.

Варяг быстро соображал: конечно, это не могла быть подстава, подготовленная кем-то из участников большого схода воров в ресторане «Золотая нива». Скорее всего их задержание – результат случайной погони гаишников за превысившей скорость, да к тому же пытавшейся скрыться иномаркой. В любом случае дела плохи. В их распоряжении несколько секунд. Если начнут обыскивать, все пропало. Времени на обдумывание ситуации не оставалось. Варяг искоса бросил взгляд на перекошенные от возбуждения рожи ментов и с наигранным спокойствием обратился к пузатому капитану:

– Товарищ инспектор! Давайте разберемся по-хорошему. Да, мы превысили скорость, проехали на красный свет, не отрицаю. Просто очень торопились. Может, договоримся?

– Стоять! Ноги шире! Не оборачиваться! – рявкнул капитан и грозно потряс пистолетом. – Дернешься, замочу на хрен! Ерин, Патрушев! – обратился он к автоматчикам. – Обыщите задержанных!

Ситуация принимала серьезный оборот. Капитан явно не был настроен на мирный лад. У Варяга не оставалось выбора. Он приготовился к тому, чтобы молниеносно уронить правую руку под мышку и заученным движением выхватить «беретту», уже заранее снятую с предохранителя.

Но в этот момент случилось что-то невероятное. За спиной Варяга раздался страшный взрыв. Он не увидел, а скорее, почувствовал, как вылетели стекла в патрульном помещении, как стоявших рядом с ним постовых взрывная волна впечатала в стену, как вокруг разлетелись осколки стекла и металла.

Самого Варяга придавило к стене телом капитана, который успел лишь охнуть и тут же стал безжизненно валиться на землю. Видимо, именно тело офицера ДПС и укрыло Варяга от смертельных осколков. Варяг резко развернулся и мгновенно оценил обстановку: машина, на которой они ехали, была разорвана взрывом на части, автоматчики корчились в судорогах, искромсанные осколками, водитель Сашка и гаишный капитан не подавали никаких признаков жизни. И лишь Чижевский, стоя на коленях, мотал головой, как корова, пытаясь привести себя в чувство. Варяг, не мешкая, в несколько прыжков оказался у ментовского «жигулька», стоявшего с включенным двигателем в двадцати метрах позади искореженной иномарки.

В машине за рулем сидел насмерть перепуганный сержант. Он даже не сопротивлялся, когда Владислав схватил его за шиворот, чтобы выбросить из машины.

– Николай Валерьяныч! – крикнул Варяг Чижевскому, садясь за руль. – Давай сюда, скорее!

Едва Чижевский впрыгнул на заднее сиденье, как Владислав снял машину с ручного тормоза и дал газ. «Жигуль», жалобно взвыв, дернулся назад, круто развернулся и рванул прочь от места происшествия. Ехать по кольцевой было опасно, там могли перехватить в два счета. Так же опасно было двигаться по шоссе за город: через несколько километров там был еще пост ДПС. Варяг резко развернул «жигуль» и, пересекая двойную разделительную линию, помчался в центр столицы.

– Видно, мы с вами в рубашке родились! – через несколько минут нарушил нервное молчание Чижевский, осматривая раны на руках и ноге. Раны оказались незначительными, но болезненными.

– Это точно, Николай Валерьянович, – невесело ответил Варяг. – А вот Сашке, кажется, не повезло. И хлопцам этим с автоматами, и ихнему капитану тоже.

– А ведь они нам с вами жизнь спасли. Не тормознули бы они нас, и поминай как звали. Бомба-то в нашей машинке была заложена. Кто-то вас, Владислав Геннадьевич, сильно не любит.

Варяг слушал Чижевского, обеими руками вцепившись в баранку «Жигулей». Он сам прекрасно понимал, что кто-то решил избавиться от него и, пока он был на сходняке, заложил взрывное устройство под его машину. В который раз его дурное предчувствие подтвердилось: значит, на сходе далеко не все были искренними до конца. Иуда приложился к руке смотрящего вместе с остальными.

«Коварство и предательство в который раз». Тяжелые мысли Владислава снова прервал Чижевский:

– Долго мы на этой цветастой тачке не проедем – патруль очень скоро нас засечет, Владислав Геннадьевич.

– Согласен! Второй раз испытывать судьбу не будем. Сейчас свернем в ближайший переулок, бросим машину и дальше будем добираться на такси. Только ты уж приведи себя в порядок, Николай Валерьянович. Вытри кровь и залепи царапины лейкопластырем.

Утром на мобильник Варягу позвонил Филат, смотрящий Питера. Накануне вечером Филат был на сходе. Ему Варяг доверял. Но сейчас Варягу важно было понять, как быстро его недоброжелатели распространяют информацию и дошла ли она до Филата.

Оказалось, что тот о взрыве ничего не слышал, а Варяг сам не стал рассказывать о случившемся, тем более что Филат звонил совсем по другому делу.

– Варяг! Такая история… Мне только что из Питера позвонил мой человек. Ему по цепочке передали, что с тобой хочет повидаться какой-то старик, отставной мент. Дед знает твое погоняло и твердит, что для тебя самого это тоже будет важно. Зовут деда Беспалый…

Услышав знакомую фамилию. Варяг от неожиданности даже вздрогнул.

– Беспалый? Александр Тимофеевич? Так его же в Питере замочили года полтора назад.

– Не-ет, – усмехнулся Филат. – Этого Беспалого зовут Тимофей Егорович. И он еще жив, хотя вроде как при смерти. Так мне пацаны сказали.

Тут в памяти Варяга всплыло это имя: когда он чалился на североуральской зоне, старый вор Мулла рассказывал ему кое-что про своего старинного кореша Тимоху Беспалого… Неужели тот самый?

– И где он сейчас, этот Тимофей Егорович? – спросил Владислав.

– Да у нас, под Питером, в Белогорье. Там есть интернат для престарелых ветеранов МВД. Старику-то сейчас уже далеко за восемьдесят.

Говорят, он долго не протянет. О встрече же с тобой просил сильно. Сказал, у него для тебя гостинец. У него вполне авторитетные кореша нашлись, просили за него. Думаю, что это не подстава.

– Ладно, Филат, ты вовремя позвонил, мне и с тобой нужно кое-что обсудить. Поедем в Питер вместе… Со мной будет Чижевский. А ты уж встречу в северной столице как положено подготовь. Без понтов, но чтобы все было. И охрану… – Владислав посмотрел на Николая Валерьяныча и подмигнул ему:

– Прямо сегодня в ночь и поедем!

Вырубив телефон. Варяг коротко разъяснил Чижевскому ситуацию:

– Все равно, Николай Валерьяныч, нам после этой погони со взрывами надо на время исчезнуть. А поездка в Питер – очень удачный повод. Не знаю, что взбрело старому Беспалому в голову, но чует мое сердце – старика нужно уважить.

Может, ему от этого спокойней помирать будет или на том свете будет веселей.

ЧАСТЬ I СДЕЛКА С ДЬЯВОЛОМ

Глава 1

Дом ветеранов Министерства внутренних дел в поселке Белогорье расположился в старинной помещичьей усадьбе. Давно не ремонтировавшееся трехэтажное длинное здание стояло у заросшего пруда. Варяг приехал один, оставив Чижевского в городе на попечении Филата.

Врачи знали, что Тимофея Егоровича Беспалого, заслуженного пенсионера, ветерана МВД должен навестить кто-то то ли из друзей, то ли из родственников. Поэтому едва Владислав Геннадьевич Игнатов появился в приемном покое, как к нему вышел статный седой врач с военной выправкой и без долгих предисловий сообщил:

– Я заведующий отделением. Вы к Тимофею Егоровичу? Очень хорошо. Мне звонили.

Звонок организовал Филат, который, пользуясь своим положением смотрящего Петербурга, водил нужные знакомства со многими большими людьми в северной столице.

– Да, я хотел бы повидаться с Тимофеем Егоровичем.

– Он вас тоже очень ждет. Вот уже несколько дней интересуется, не приходил ли кто. Старики – они все беспокойные.

Варяг пожал плечами, соглашаясь с Врачом, и, предваряя вопрос, сообщил:

– Вам, наверное, интересно знать, кто я. Я старый знакомый Тимофея Егоровича. К сожалению, родственников у него практически не осталось.

– Это верно. Мы знаем, что он одинок, – подтвердил военврач. – Ну-с, пройдемте. Беспалый проживает в сто одиннадцатой палате в западном крыле.

Сейчас он, правда, приболел, и мы его перевели в лазарет. Второй этаж по лестнице, палата пятнадцать. Найдете?

Владислав кивнул и, поблагодарив собеседника, стал подниматься на второй этаж, легко преодолев два лестничных пролета. Он шел по коридору и размышлял о том, зачем он мог понадобиться старику Беспалому. С ним Варяга связывало только одно – сын Тимофея Егоровича Александр Тимофеевич, начальник лагеря строгого режима, в котором Владислав отбывал свой последний срок…

Беспалый– младший был редкой сволочью, беспредельщиком при погонах.

Многие пострадали от Сашкиных изуверств. Уже в девяностые годы этот отморозок пытался возродить в своей зоне «сучьи» порядки. И когда Варягу чудом удалось бежать из лагеря, где Беспалый его истязал и гноил заживо, этот обмерок ни перед чем не остановился, загубил невинных людей, лишь бы показать свою власть и силу. Но ничего у него не вышло. Варягу все равно удалось убежать, унося с собой на свободу всю правду о делах начальника лагеря строгого режима, о его кровавых расправах над заключенными и над жителями соседних с лагерем хуторов.

Почуяв смертельную опасность, Александр Беспалый лично отправился в погоню за беглецом. В Питере он поставил на ноги весь ОМОН, но просчитался и был убит Варягом на безлюдной питерской стройке. Это случилось полтора года назад, и об этом не могла знать ни одна живая душа. Во всяком случае, даже по официальной версии, подполковник Александр Беспалый стал случайной жертвой уличной шпаны…

Старик не мог знать, кто на самом деле покарал его сына.

Варяг остановился перед дверью с табличкой «Лазарет» и постучал.

Войдя, он оказался в просторной больничной палате на шесть коек. Все койки были заняты. Владислав медленно прошелся по комнате, заглядывая в лица больных. В одном крепком на вид старике, лежавшем у окна, он угадал Тимофея Беспалого.

Старик, казалось, спал.

– Тимофей Егорович! – Варяг склонился над стариком.

Тот открыл глаза и внимательно посмотрел на гостя.

– А? – И тут морщинистое лицо осветилось. – Варяг! Ждал я тебя, милок! Очень ждал!

Владислав невольно нахмурился. Ему не понравилось, что незнакомый старик сразу узнал его и назвал воровским погонялом. Но, с другой стороны, Филат ведь сказал, что Беспалый искал именно его, смотрящего России.

– Садись, садись, – хрипло прошептал старик. – Спасибо, что приехал.

Я уж и не надеялся. Думал, помру и тебя не увижу. А вот видишь, ошибся. Есть у меня к тебе разговор серьезный.

Владислав присел на стул у кровати.

– Не обознались ли вы, Тимофей Егорович, – на всякий случай заметил он. – Я Игнатов Владислав Геннадьевич…

Беспалый слабо усмехнулся:

– Я-то не обознался. Я ведь про тебя все знаю, Владислав Геннадьевич. Уже лет десять слежу за твоими делами. Я полжизни провел в Североуральске на зоне «кумом». Ты ведь тоже имел несчастье побывать в тех краях, но, правда, застал там другого Беспалого. Сына моего, Сашку. Он на мое место лет десять тому назад заступил.

Варяг развел руками:

– Что-то ты, дед, путаешь. Никогда я не был в Североуральске.

– Да был, был. Не отпирайся, Владислав Геннадьевич. Чай, ты не на допросе, а я не следак, чтобы мы тут в игры играли. Может, ты моих соседей стесняешься. Так ты внимания на них не обращай. Они все, окромя Васьки Сидорова, глуховаты. А Васька, тот болезнью Альцгеймера болеет и ничего, даже себя, не помнит. А тебя, Владислав, я видел, когда к Сашке моему в гости приезжал на зону. – Тимофей Егорович закашлялся. – Был ты там в казенной робе с номером на груди. Вот номер не помню. А так у меня память на лица отличная и с головой все в порядке, Бог миловал. Хоть я и понимаю, что у тебя свой резон таиться, но я не прокурор, не собираюсь из тебя признания тянуть. Мне это ни к чему. Я ведь многих ваших знавал, со многими законными на своем веку встречался – не только на зоне, но и на воле. С Медведем, с Егором Сергеевичем, с Цыганком в дружбе состоял. Да что говорить – мы же с Заки Зайдуллой, царствие ему небесное, корешились лет пятьдесят. Мулла его погоняло. От Муллы-то ты же не будешь открещиваться? Он мне про тебя много рассказывал перед смертью… – Тимофей Егорович бросил взгляд на Варяга и сразу заметил, как у того загорелись глаза. – Ну что, поговорим по душам?

– Поговорим, только не здесь, – тихо, но твердо заметил Варяг, покосившись на дремлющих стариков.

– Лады, – согласился Беспалый и, кряхтя, сел на постели. – Помоги встать, пойдем, там в конце коридора есть укромная комнатушка, телевизионный салон. Да только телик уже месяца два не работает и там никого не бывает.

Опираясь на руку Варяга, Тимофей Егорович доковылял до «телевизионного салона», где они и расположились. Варяг сидел напротив старика и ждал, пока тот переведет дыхание и соберется с мыслями.

– Тебя, Владислав Геннадьевич, конечно, интересует, зачем я тебя искал и что за гостинец такой приготовил? Верно ведь?

– Верно! – признался Варяг. Тимофей Егорович изучающе, по-стариковски посмотрел на гостя и глубоко вздохнул:

– Искал я тебя потому, что время мое пришло, Варяг. Помирать мне скоро. Вот и хочу перед смертью… – старик на секунду запнулся, – хочу исповедаться, душу излить, что ли. Душа сильно болит. Невмоготу ей эту тяжесть нести. Облегчить ее надо. Много грехов на мне висит, много крови, много подлости. Уж поверь мне… – Старик откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, словно задремал.

– Но я ведь не священник, Тимофей Егорович! Я ведь тебе грехи не сумею отпустить.

– Сумеешь, сумеешь. Варяг. Кроме тебя, никто меня, боюсь, не сможет понять. А понимание – это ведь и есть отпущение грехов. И к тому же у меня к тебе есть очень важное дело. Но ты меня не торопи. Пусть все будет по порядку.

Разговор начинался и впрямь интересный.

– А я что-то не пойму, Тимофей Егорович, – заметил Варяг. – Ты вроде начальником лагеря был, полковником в отставку вышел, как же это тебя угораздило с ворами корешиться?

Беспалый приоткрыл глаза, и, глядя перед собой в одну точку, стал вспоминать:

– С Муллой мы знались с конца двадцатых годов. Нам тогда обоим по четырнадцать лет было, оба беспризорничали, ну и воровали, понятное дело.

Сначала по маленькой, а потом по-крупному. Потом я в одну историю вляпался по глупости, меня НКВД повязал я на Север попал, а там меня ушлые опера в оборот взяли. Ну и пошло-поехало… Долгая история. Словом, если время у тебя есть, я тебе расскажу все по порядку.

– Время-то есть! – кивнул Владислав и добавил:

– Я про жизнь зековскую знаю только то, что знает каждый зек, а вот рассказов настоящего лагерного «кума» ни разу еще за всю жизнь не доводилось слышать.

– Ну тогда послушай, – усмехнулся чему-то своему Беспалый.

Глава 2

На Руси воры искони считают, что баба приносит, одни несчастья, и потому ни один уважающий себя уркач не связывает себя семейными узами. Семья – это как пудовое ядро на ногах у каторжника: прежде чем сделаешь хоть один шаг, нужно оторвать ядро от земли, поднять его на руки и тащить до тех пор, пока хватит сил. От таких упражнений у арестанта очень скоро развиваются грыжа и болезни позвоночника. Иное дело мимолетная любовная привязанность, которая не требует от вора каких-либо душевных усилий и общепринятая плата за которую – бутылка хорошего вина, закуска и немного денег на жизнь. На что может сгодиться женщина в воровском промысле, так это стать хитрой наводчицей или красивой приманкой – вот здесь ей нет равных! Не один лопоухий фраер поплатился своим кошельком, безрассудно клюнув на наживку в виде коварной красотки. Именно пренебрежение выстраданными воровскими заповедями и привело молодого московского вора Тимофея по кличке Удача в глухой таежный лагерь строгого режима на Северном Урале.

…Тогда Тимохе казалось, что встречу с Лизой Рогожиной ему подарил слепой случай, но лишь через полгода, когда была уничтожена большая часть его корешей и лишь немногим удалось остаться в живых, и то оказавшись на нарах, он понял, что это была тонкая, тщательно подготовленная акция лубянских умников!

Его непродолжительный роман с красавицей Лизой начался с того, что как-то раз на рынке молодая женщина попросила его помочь ей выбрать подходящий кусок мяса, сославшись на то, что совершенно ничего в этом не понимает. У Тимофея, польщенного вниманием смазливой дамочки, сразу же поехала крыша и напрочь отключился инстинкт самосохранения. Внимательно окинув незнакомку взглядом с ног до головы, Тимоха понял, что перед ним женщина дивной неземной красоты, экземпляр, каких во всей Москве днем с огнем не отыскать.

Их отношения развивались бурно – на следующий день известный в своих кругах вор повел девицу пообедать в «Метрополь», а вечером поразил ее в постели мужской силой и пылкостью ласк. Уже через неделю он представил ее своим друзьям как невесту. По воровским понятиям это было нарушением традиций, но урки простили нечаянную слабость бывшему беспризорнику, который к тому времени возглавлял ватагу жиганов, то есть молодых воров, с полным правом носил кличку Удача и мог считаться хозяином двух рынков в самом центре столицы.

Удача таскал Лизу едва ли не на все воровские посиделки, где она очень быстро сумела перезнакомиться не только с уркачами, но и с их подругами.

А месяца через три началось страшное: в воровские хаты, о которых знали лишь немногие, нагрянули чекисты и в первый же день урок арестовали столько же, сколько за все последние три года. Дальше – хуже: воров хватали на улицах, вязали на хазах сбытчиков краденого… Но чаще всего чекисты расстреливали воровскую братву прямо во дворах, освобождая себя от хлопотной обязанности водворять уголовный элемент в тюремные камеры, а потом возиться с ними в следственных кабинетах. Пострадали даже безобидные «голубятники», которые были виновны лишь в том, что по бедности таскали развешанное на чердаках белье.

Но совсем неожиданным было внезапное исчезновение Лизы. И тут Тимофей поймал себя на мысли, что не знает о своей возлюбленной ровным счетом ничего: ни с кем она живет, ни с кем водит дружбу, ни кто ее родственники. Его стали мучить сомнения. И он даже стал задумываться, вправду ли ее зовут Лизой.

Жиганы во главе с Заки Зайдуллой, которого в воровской среде звали Муллой, явились в квартиру Тимофея без предупреждения, среди ночи – один из домушников умело отомкнул тяжелую дверь отмычкой, и пацаны бесшумно, словно тени, вошли в комнату.

Тимоха, увидев «гостей», от неожиданности побледнел, но старался держаться непринужденно. Он прекрасно понимал, что так, по-тихому, к нему могли явиться только те, кому воровской сход поручил без лишнего шума разобраться с провинившимся и привести приговор в исполнение. Тимоха сумел перебороть страх и предложил бывшим корешам водки. Они не отказались, но первым выпил Зайдулла, и только после этого посмели притронуться к угощению остальные. Явившиеся на толковище жиганы совсем недавно были свитой Тимофея. Тогда ему достаточно было цыкнуть на одного из них, чтобы вся компания целую неделю тряслась от страха.

Но сейчас, сопровождая Муллу, они уже ничего не боялись, чувствуя себя настоящими уркаганами. Они нагло развалились на стульях перед своим бывшим вожаком.

– Ты знаешь, зачем мы пришли, Тимоша? – наконец спросил Мулла.

– Понятия не имею, – спокойно, с достоинством ответил Тимофей.

– И даже не догадываешься? – внимательно посмотрел в глаза Удаче Зайдулла.

– Не догадываюсь, – так же невозмутимо повторил Тимофей.

– Ну тогда мне придется тебе кое-что пояснить. Твоя краля заложила всех уркачей. Не обижайся, Тимоша, но с тебя будет спрос строгий.

– С чего ты взял, что это она? – нахмурился Тимофей.

– А ты спроси у жиганов, – кивнул Мулла в сторону парней, с хмурыми лицами наблюдавших за разговором. – Один из них видел ее на Лубянке. И встречали ее там как принцессу – под белы руки, по красному ковру…

От услышанного у Тимофея отлила кровь от лица.

– Убью суку! – только и смог вымолвить он. Мулла, казалось, не расслышал вырвавшихся у бывшего подельника слов.

– Мы хотели бы у тебя спросить, Тима, а не ты ли будешь вторым сапогом, что затоптал все наши хавиры?

– Ты думай, о чем говоришь, Мулла. Ты меня знаешь давно. За такое и ответить можно. Удача таких слов не прощает.

– Ага, вот как ты запел! Но боюсь, что на этот раз удача от тебя отвернулась. Это ты, Тима, пригрел змею у себя на груди, наплевав на воровские традиции. А потому не кипятись и лучше сначала скажи нам, где твоя краля. Никак не можем сыскать эту падлу.

Тимофей неожиданно сник. Как ни крути, а это он привел ее в компанию к ворам.

– Не знаю, братцы, сам ее ищу. Нигде нет! Сначала я думал, с ней случилось что-то, а когда братву начали гасить, так я сам стал неладное подозревать. Только в том, что произошло, нет моей вины. Заворожила она меня своей красотой. Втюрился, как пацан пятнадцатилетний. Ей-богу, братцы. – И Удача в ожидании понимания посмотрел на жиганов и на Муллу. – Неужели ты мне не веришь, Мулла? Мы же с тобой подельники, оба из беспризорников выросли.

– Нынче совсем другие времена наступили, Тимоха, – отрезал Зайдулла. – Сам знаешь, НКВД умеет работать: сейчас урками и жиганами все тюрьмы забиты. Трудно теперь кому-то верить. А потом, за все это кто-то и ответить должен. Ты согласен со мной?

– Да! – хмуро кивнул Удача.

– Так вот, вчера на сходе братва порешила… Ты не позабыл, как клянется карманник? Если ты еще карманник?

– Не забыл. Ты же знаешь, что я карманник… «Клянусь пальцами своей руки, что не приведу на воровскую хазу чужого человека…»

– Верно! – кивнул Мулла и печально улыбнулся. – Вот мы, Тима, и явились за твоими пальцами.

Жиган по кличке Лебедь от волнения шумно сглотнул слюну. Узнав о вчерашнем решении схода, он сам напросился пойти вместе с Муллой к Удаче и сейчас ожидал зрелища. Ему как бывшему щипачу было известно, что потеря пальцев для карманника все равно что для священника лишение сана и клятвы более страшной, чем та, которую повторил сейчас Тимофей, для карманных воров не существовало. К Тимофею у Лебедя к тому же имелся еще и личный счет: дважды Тимоха уводил у него девок, по давней зековской традиции полагая, что уркам должно принадлежать все лучшее, и несколько раз обидно одернул Лебедя на «толковище» при большом сборище уркачей. И вот сейчас Лебедь явился к Тимофею для того, чтобы сполна отомстить.

Урки в уголовном мире считали себя голубой кровью и, исходя из каких-то своих моральных принципов, не поднимали руку на провинившегося собрата, а призывали для кровавой работы жиганов, с которыми затем щедро расплачивались.

– Так чего же мы тянем. Мулла? – в нетерпеливой ухмылке скривил губы Лебедь и вызывающе глянул на Тимофея. Потом он вытащил из-за поясе финку и сделал два шага в направлении осужденного. – Жаль, братва, что не голову этому гаду придется отрезать.

– Убери, жиган, свои лапы от урки! – зло процедил сквозь зубы Тимофей и угрожающе посмотрел на приблизившегося. Тот остановился.

Мулла подал знак, и в доме воцарилось молчание.

– Ты, Тимоха, конечно, щипач от Бога, – глухо произнес Мулла. – Так и быть, пожалеем тебя – режь пальцы на левой руке. Правую тебе обкорнать – все равно что убить.

Некоторое время Удача внимательно рассматривал свои изящные пальцы, которые сделали бы честь пианисту. Потом положил на край стола указательный и средний пальцы левой руки и, выхватив из кармана короткий острый нож, одним ударом отсек оба под самое основание. Кровавые обрубки покатились по столу.

– Ты не молчи, кричи, Тимоша! – сочувственно сказал Мулла, глядя на скривившееся от боли лицо Тимофея. – Так-то оно легче будет.

– Ничего, как-нибудь справлюсь, – простонал Тимофей, отводя взгляд от изуродованной руки.

– Это еще не все, Тимоша. Сход решил, чтобы ты прикончил свою кралю собственноручно. И не вздумай отпираться, не говори, что ты не мокрушник. Срок даем тебе неделю. Дальше жди беды!

Тимофей на мгновение позабыл о боли, а потоп, глухо проговорил:

– Это я, братва, решил уже и без вас.

– Ну вот и договорились. – Мулла поднялся. – Ты уж извини, что мы к тебе без стука вошли. А вы куда, жиганы? Или, может, я буду за вас обрубки уносить? Да не кривите вы рожи, заверните пальцы в бумагу и положите в карман. Вот так. Деньги брать любите, а работу исполнять другие должны? А ты чего стоишь?!

– прикрикнул Мулла на побелевшего Тимофея. – Руку тряпицей завяжи, а то истечешь кровью. Пошли, жиганы! Не век же нам здесь куковать с этим Ромео.

Тимофей отыскал Лизу на шестой день, когда уже вовсе отчаялся ее найти и стал подумывать о том, что не миновать ему суровой кары от воровского схода. Он исходил всю Москву, по несколько раз в день наведывался в те места, где раньше бывала Лизавета. Но. его бывшая возлюбленная как в воду канула: дома ее не было, никто ее не видел.

На шестой день Тима без всякой надежды на успех забрел – уже, наверное, в тридцатый раз – на ту квартиру, где они когда-то проводили счастливые деньки. Он даже не мог сказать, что именно подтолкнуло его снова явиться в знакомый дом: надежда, отчаяние или тоска по минувшим дням. Меньше всего можно было ожидать появления Лизы в этом логове любви, которое он снимал для их интимных свиданий. Подойдя к знакомой двери, он сразу понял, что Лиза в квартире, даже почувствовал запах ее духов. Некоторое время Тимофей стоял у порога, боясь того, что должно было совершиться. Но, взглянув на перебинтованную руку, он ощутил приступ ярости и решительно постучал. Дверь тотчас открылась. Сначала он увидел на ее лице радостную улыбку, которая медленно сменилась гримасой отчаяния.

– Вижу, что не ждала! – хмуро произнес Тимофей и, оттеснив Лизу плечом, прошел в комнату. – Да прикрой ты дверь, никогда не любил сквозняков.

Вот так– то лучше, – одобрительно кивнул он, услышав за своей спиной щелчок замка, и, повернувшись, приблизился к испуганной женщине. – Ну, здравствуй, Лизавета! Как живешь… стерва? – Тимофей стиснул пальцами подбородок Лизы. Ему достаточно было увидеть ее, чтобы копившаяся все эти дни ненависть растаяла, подобно весеннему снегу под лучами солнца. Чего ему сейчас хотелось, так это сорвать с нее тонкое платье, не скрывавшее очертаний высокой груди, и бросить на кровать ее жаркое упругое тело. Тимофей старался распалить в себе ненависть, но она мгновенно гасла, стоило ему заглянуть в болотный омут женских глаз. Он прошелся по комнате, потупив глаза, а потом, приподняв забинтованную руку, не глядя на Лизу, зло произнес:

– Видишь! По твоей милости пальцев лишился. Ты ведь и не догадываешься, каково быть карманнику с изуродованной клешней! Ладно еще пожалела меня братва, а то могли бы и на правой руке пальцы оттяпать. – Тимофей помолчал, тяжелым взглядом уставившись в пол, а потом, вскинув глаза на Лизавету, хрипло спросил:

– А теперь говори, сука, кому меня заложила?

Лиза с ужасом смотрела на Тимофея, не в силах произнести ни слова.

Тимофей достал из кармана револьвер и положил его на стол. Металл, зловеще клацнув о полированное дерево, напомнил о том, что воровская любовь так же опасна, как и заряженный револьвер.

– Родненький ты мой, миленький ты мой! – Лиза бросилась в ноги Тимофею. – Да что же это ты?! – Она крепко обхватила его колени. – Неужели вот так сразу… Да разве я могла бы! Люблю я тебя! Люблю… Разве я могу тебя предать?!

Сложно устроен вор, и любовь его всегда непростая: хоть он и считает, что женщина приносит зло однако падок на ее ласки, на домашний уют и за эти мгновения тепла порой готов поступиться воровскими правилами. Но очень часто лишенный нормальной жизни вор за любовь принимает всего лишь ее бачью привязанность одинокой бабы, истосковавшейся по сильным мужским объятьям. А чаще всего любовь у вора бывает краденая, и от этого вкус ее кажется терпким, а поцелуи хмельными и дурманящими. Расплачивается вор за страстные любовные ласки всегда щедро, как если бы провел последнюю в своей жизни ночь любви.

– А кто ж, коли не ты?! – Тимофей оттолкнул от себя женщину. Лиза неловко завалилась на бок, и он увидел, как задралось легкое платье, оголив белоснежное бедро. Ему стало тошно от мысли, что кто-то другой мог касаться этой гладкой кожи, мог нашептывать в точеное ушко ласковые словечки, и, подумав об этом, он разозлился по-настоящему:

– Кто тебя подослал ко мне, говори, падла! Кому ты нас выдала?! – Тимофей что есть силы рванул на девушке платье, и ткань, жалобно затрещав, высвободила из плена тяжелую красивую грудь.

– Не убивай меня, Тимоша, все скажу! – Лиза вновь обняла его колени.

– Грешна я перед тобой, только не со зла я все это сделала. Меня жизнь заставила. Я сначала мужа своего спасала. На грех пошла. Потом, как увидела тебя, все у меня в голове помутилось. Полюбила я тебя. Энкавэдэшники мне наобещали, что и тебя не тронут, и мужа отпустят. Только два года мы с ним и пожили… Пришли однажды какие-то в форме и забрали моего Степу. Два месяца я ихние пороги обивала, не знала, где он, а потом достучалась до самого главного их начальника он мне сказал: если хочу мужа живым увидеть, то должна с уркачом сойтись, а все, что увижу и услышу, обязана на Лубянке рассказывать…

Воровская любовь – не всегда сладкое вино под хорошую закуску: чаще она напоминает уксус и пахнет предательством, так что урке частенько приходится глотать горький плод измены.

– Понятно, – протянул Тимофей, хотя ровным счетом ничего не соображал и вряд ли в эту минуту способен был сосчитать хотя бы до десяти. До последнего мгновения он продолжал надеяться, что Лиза невиновна и по-прежнему ему верна. Прозвучавшие слова признания придавили его к земле и застлали глаза черным туманом. Он чуть приподнял руку, нащупал на столе револьвер, поднял его и, направив ствол в перепуганные глаза Лизы, резко надавил на спуск.

Выстрел раскатился по двору и спугнул стайку голубей. Минуты две птицы тревожно летали над домом, а потом опять как ни в чем не бывало опустились на асфальт клевать рассыпанные крошки.

У Тимофея не было сил перешагнуть через бездыханное тело. Он даже не услышал, как в комнату вошла бабуля, жившая по соседству: несколько секунд она стояла в дверях, шальным взглядом смотрела на человека, стоявшего с револьвером в руках, а потом из ее горла вырвался истошный вопль, и она выскочила из комнаты, захлопнув дверь. А еще через пять минут, ударами сапог распахнув дверь, в комнату ворвались четверо милиционеров. Они направили стволы Тимофею в грудь, и вор понял, что опера только и ждут повода, чтобы изрешетить его пулями. И тут ему вдруг неимоверно захотелось жить. У него перед глазами пронеслась вся его недолгая жизнь, голодное детство без отца и без матери, его шальная воровская юность с вечной необходимостью убегать, прятаться, рисковать, лихие молодые годы среди уркачей, братвы и блатных девиц. Он вдруг понял, что, собственно, еще ведь ничего и не увидел в жизни, что она, как скорый поезд, все время проносилась мимо, оставляя ему на придорожной насыпи лишь жалкие отбросы да горький запах паровозной гари.

Тимофей бросил револьвер себе под ноги и спокойно произнес:

– Что же вы стоите… товарищи? Вяжите меня! Я не сопротивляюсь.

– Жить хочешь, паскуда? – злобно процедил один из оперов – круглолицый краснощекий парень и с сожалением нехотя воткнул свой наган в кобуру – Ладно, поживи еще. Вяжите его крепче, братцы!

Глава 3

Суд, перед которым предстал Тимофей, был скорым. Судья, сухощавый мужчина лет сорока пяти, нудным, тягучим голосом приговорил Тимофея за убийство сотрудника НКВД к высшей мере наказания – расстрелу. В сопровождении четырех молоденьких милиционеров вор выходил из зала под осуждающие крики толпы. Но были среди присутствовавших в зале и его подельники. Каждый из них понимал, что это последнее свидание с Тимофеем и через некоторое время душа осужденного отлетит в мир иной…

Сутки приговоренный провел в камере смертников. Бессонной ночью в узкой комнатушке одного из подвалов Лубянки он вспоминал свою путаную жизнь.

Неимоверно хотелось жить, и оставшиеся два дня Тимофей воспринимал едва ли не как подарок Господа Бога. А ведь на воле он часто не замечал за картами или пьянством, как пролетают целые недели.

Когда через три дня звонко, нарушив долгую тишину, лязгнул замок камеры и четверо красноармейцев уныло, будто это им самим предстояло идти на расстрел, шагнули через порог, сердце Тимофея бешено забилось. Нет, просто так он не дастся, решил он про себя и, стиснув зубы, бросился на вошедших охранников: одного, ближайшего, он оглушил ударом кулака и вырвал у него из рук винтовку, другого отшвырнул ударом ноги в угол камеры и добил штыком, а двоих оставшихся расстрелял в упор. Возможно, тем самым он хотел вырвать у судьбы еще несколько часов жизни. Теперь он готов был драться за каждую секунду своего бытия. Имея в руках оружие, он собирался дорого продать свою жизнь. Через несколько часов дверь камеры резко распахнулась, и внутрь запустили трех могучих кавказских овчарок.

Первую бросившуюся на него собаку Тимофей проткнул штыком в момент прыжка, и она упала ему на грудь. Это уберегло его от страшных челюстей второго кавказца, который смог только располосовать зубами полу его рубахи. Отпрянув, Тимофей схватил винтовку за ствол, как дубину, и с размаху обрушил приклад на медвежью башку овчарки. Третий пес, которому мешали добраться до приговоренного две другие собаки, смог наконец броситься вперед, вцепился Тимофею в руку и повалил его на пол. Однако Тимофей подхватил винтовку свободной рукой и сделал ею выпад, словно шпагой. Острый трехгранный штык вонзился в собачье брюхо, горячая кровь брызнула Тимофею в глаза. Узник сделал еще один выпад, стараясь разодрать брюшину пса острием штыка. Пес разжал челюсти, заскулил и, неистово мотая головой и поджав хвост, забился в угол, волоча за собой шлейф кровавых внутренностей. Он скулил и дергался еще минуту-другую, а потом затих в луже собственной крови рядом со своими мертвыми сородичами. Все было кончено, но еще долго Удача судорожно сжимал в руках винтовку, ожидая, что в дверь ворвется еще какое-нибудь чудище. Однако в коридоре царила гробовая тишина.

Через полчаса Тимофей увидел, как распахнулся глазок в двери, и удивленный юношеский голосок протянул:

– В-о-о-т гад! И собак порешил!

Тимофею захотелось плюнуть в глазок, но стоявший за дверью человек словно почувствовал его желание и скрылся за толстой пластиной железа.

Тимофей сумел вырвать у судьбы еще немного времени и сейчас наслаждался существованием. Он жил! Прокушенная рука налилась болью, но если бы ему сказали, что ради жизни нужно пожертвовать обеими руками, то он смирился бы и с этой потерей. Восторг переполнял душу Тимофея. Он не обращал внимания на разбросанные по камере трупы солдат и собак.

Скоро Тимофей услышал за дверью тихую возню. Однако теперь его уже ничего не пугало, он приготовился ко всему. Жажда жизни была столь сильна, что если бы сейчас в его камеру втолкнули медведя, то и медведю через пару минут борьбы пришел бы верный конец, лежал бы косолапый с распоротым брюхом, издавая предсмертный хрип. Но окошко в двери отворилось, и Тимофей увидел усатую физиономию начальника тюрьмы.

– Не желаешь помереть по-человечески, гаденыш, тогда расстреляем тебя как бешеного пса в этой же камере. Это надо же, чего отчебучил! Сколько людей порешил! Лучших сторожевых порезал! Сидоренко!

– Слушаю, товарищ начальник!

– Чего раззявился?! Бумаги у тебя?

– Так точно!

– Зачитывай приговор… Все-таки мы власть. Нужно все сделать как положено, а иначе на самосуд начнет смахивать. Да погромче читай, а то у тебя голос хлипкий. Таким голосом, как у тебя, только девкам на завалинке похабные частушки петь.

В камеру опять заглянула смерть. Она предстала не в белом саване с огромной косой на плече, а в облике начальника тюрьмы с большущими рыжими усищами. Она материлась, словно торговка на базаре, грозила взысканиями оторопевшей тюремной охране и требовала выполнения всех инструкций.

Тимофей был неверующим и свысока относился к зекам, уповающим на Бога. Он всегда старался придерживаться иной философии: на Бога надейся, да сам не плошай. Однако в воровской среде надежда на Бога всегда была очень крепкой.

Возможно, эта вера была сродни генетической памяти и пряталась в душе каждого потомственного зека. Ведь существовали времена, когда монастырские обители давали кров не только простолюдинам, спасавшимся от иноземных захватчиков, но и укрывали воров от разгневанной толпы. И каждый знал, что, перешагнув порог храма, следует согнуться в три погибели перед святыми образами. Здесь не только руку поднять на инока – святотатство, но и выругаться по матушке – кощунство. И всякий, кто насмехался над святой верой, объявлялся врагом и предавался позорной смерти.

Какая– то неведомая сила подняла руку Тимофея до самого лба, и он трижды перекрестился. Неожиданно его душа наполнилась уверенностью в том, что с ним ничего не случится и костлявая непременно споткнется о порог его камеры.

А начальник тюрьмы все торопил:

– Эй, караул, готовьсь! Ну чего рты поразевали, деревня! В тюрьме служите! Это вам не девок щупать. Ну чего телишься, Сидоренко? Сказано тебе было: читай приговор!

Теперь физиономия начальника тюрьмы уже не казалась такой страшной, и Тимофей даже подумал о том, что начальник похож на кота. От этой мысли смертник невольно улыбнулся.

– Скалишься, выродок! – рявкнул усатый. – Посмотрим, как ты дальше лыбиться будешь!

– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики… – услышал Тимофей заупокойный голос Сидоренко.

– Да ты не мне читай, мудило, мать твою! – не разжимая зубов, процедил начальник тюрьмы, шевеля рыжими усами. – Я, что ли, смертник?! К глазку подойди и ему читай! – ткнул он пальцем в сторону Тимофея, который с удивительным спокойствием ожидал приговора, стоя в самом углу камеры. Тимофей успел потерять интерес к происходящему. Теперь попытка убить его казалась такой же смешной, как клоунада в цирке. Он ощутил спиной холод камня и подумал о том, что очень не хотелось бы простудиться, поскольку впереди его ожидает долгая жизнь, а камера смертников не способствует сохранению здоровья.

Через секунду Тимофей увидел в окошке перекошенное от страха лицо охранника Сидоренко. Глядя на него, можно было подумать, что это именно Сидоренко приговорили к расстрелу.

– …К высшей… мере наказания, – запинаясь, продолжил чтение Сидоренко. – Приговор окончательный, обжалованию в кассационном порядке не подлежит…

И вновь Тимофей увидел усатое лицо начальника тюрьмы.

– Заряжай! – почти восторженно выкрикнул он, и его рыжие усы зашевелились, словно крылья огромной бабочки.

Тимофей улыбнулся, а потом, не в силах больше сдерживать смех, расхохотался беззлобно и заразительно.

– Да как же можно? – неожиданно воспротивился приказу молоденький охранник. – Арестант-то наш спятил!

– Кому сказано, заряжай!

Сухо щелкнули затворы, и Тимофей увидел направленные в его грудь три ствола.

– Да ты бы хоть смеяться перестал, – едва ли не со слезами в голосе попросил Сидоренко. – Как же это можно палить, когда человек хохочет.

А Тимофей не унимался: видно, так хохочут черти, наблюдая за муками грешников. Его хохот набирал почти исполинскую силу, ему стало тесно в камере смертника, и он выпрыгнул через крохотное окошечко в двери и шаловливым постреленком побежал по длинному гулкому тюремному коридору.

– Товьсь! Цельсь!

Смех споткнулся на самой высокой ноте и резко затих. Неужели предчувствие обмануло его и уже через мгновение он свалится на грязный каменный пол рядом с этими умерщвленными им солдатиками и сторожевыми псами и его кровь смешается с собачьей? Тимофей зажмурился.

– Отставить! – услышал Тимофей властный окрик в коридоре.

– Товарищ Веселовский! – раздался растерянный голос начальника тюрьмы.

– Чем занимаетесь здесь?

– Да вот привожу приговор в исполнение согласно решению суда.

– Вижу, как производишь, – перебил его недовольно Веселовский, заглядывая в камеру. – Что ж это, он один половину твоей охраны перебил? С кем остальных заключенных охранять будешь? Или ты думаешь, товарищ Марусев, что штат у милиции безразмерный и тебе сюда на растерзание арестантам еще народ будут подкидывать?

– Так мы, товарищ Веселовский, сейчас мигом вес закончим.

– Отставить, я сказал! Или до вас еще не доходит, кто перед вами?

Стволы винтовок в мгновение ока вынырнули из амбразуры обратно в коридор, и Тимофей понял, что предчувствие его не обмануло: смерть только дохнула в его лицо ледяным холодом и прошла мимо. Он поднес ладонь ко лбу и вытер крупные капли пота.

– Открывай… Взглянуть хочу на вашего героя!

– Товарищ Веселовский, он четырех охранников завалил и трех собак порезал, неужели не боязно?

– Большевикам бояться не к лицу. Ну, долго я буду ждать?

Сначала затворилось окошечко в двери, а потом забренчали ключи, лязгнул замок, и дверь со скрипом отворилась. В камеру шагнул невысокий плотный мужчина лет сорока, одетый в вьщветшую гимнастерку и яловые сапоги. Из-под распахнутого ворота виднелась тельняшка. Он напоминал обыкновенного обитателя Соловецких лагерей. После кронштадтского мятежа матросами были заполнены все зоны. В покорителях морей изначально проглядывала какая-то воровская раскрепощенность и пиратская лихость, которая заставляла даже матерых каторжан считаться с ними. На зонах матросы отличались редкой сплоченностью, несвойственной другим заключенным. Всякого, кто носил тельняшку, называли «братком». Уркам памятны были дни, когда матросы вырезали целые бараки блатных за то, что кто-то из люмпенов бесчестил по матушке «сынов революции».

Позже многие из бывших матросов растворились в воровской среде, возглавили бандитские шайки и стали авторитетнейшими уркачами. Тельняшка же превратилась в один из атрибутов воровской доблести…

– Товарищ Веселовский, с вами еще три бойца войдут, – заглянул в дверь начальник тюрьмы.

– Оставь их при себе, они мне без надобности. Или ты думаешь, что я не способен справиться с одним лишь зеком?

– Нет, товарищ Веселовский, я так не думаю, ни все-таки…

– У меня к тебе есть одна просьба, Марусев! – оборвал его Веселовский.

– Слушаю вас, – начальник тюрьмы всем своим видом изобразил напряженное внимание.

– Запри нас покрепче и никого не впускай, что бы ни случилось.

– Да как же можно? Он же смертник!

– А вот так! Если я говорю, значит, можно, – резко сказал Веселовский.

Тимофей невольно улыбнулся. Этот разговор чем-то напоминал ему разговор авторитетного уркагана с рядовым сявкой. «Худшего уже не будет», – подумал Тимофей. Ему определенно нравился этот начальник в тельняшке и с замашками солидного уркагана.

– Слушаюсь! – наконец-то сдался начальник тюрьмы. – Ежели что, мы здесь!

Дверь со скрипом затворилась за вошедшим. Через мгновение злорадно щелкнул замок, оставив Веселовского наедине с приговоренным.

– Я-то думал, что к богатырю захожу, а ты и ростом-то не особенно вышел. Но вижу, что силой не обижен. Как это ты их всех? – кивнул Веселовский на лежавшие вокруг трупы.

– Не знаю, сам удивляюсь, – честно признался Тимофей. – Просто жить очень хотелось.

– Это очень хорошо, что жить хочется, – одобрительно кивнул Веселовский. – Меня зовут Герман Юрьевич. – Он перешагнул через распластанное тело милиционера и протянул руку. – Будем знакомы. Да ты брось ружье-то. Или боишься меня? Четверых не испугался, а меня одного боишься?

Помедлив, Тимофей разжал пальцы, и винтовка с лязгом упала на залитый кровью бетонный пол. Тимофей осторожно протянул руку для пожатия.

Ладонь у Веселовского оказалась крепкой, мужицкой, как будто он всю жизнь работал лопатой или топором.

– Так, значит, говоришь, жить хочешь…

– Хочу, – кивнул Тимофей.

– Ну что же, именно от меня и зависит, увидишь ты завтрашний рассвет или нет… Имею к тебе предложение.

– Я готов его выслушать, – согласился Тимофей. Голос у Веселовского был негромкий, но завораживал своей твердостью и четкостью, и Тимофей почувствовал себя совершенно беззащитным перед этим внешне непримечательным, но, видимо, очень сильным человеком. Нечто подобное ощущает кролик, услышав шипение змеи.

– Есть у нас на Северном Урале лагерь, где мы собрали уголовный сброд со всей России. Поселочек называется Североуральск. Тамошняя охрана не справляется с зеками – распустились урки, режут друг друга, насилуют… Так вот, мы бы хотели, чтобы ты помог нам установить там порядок. Такое дело как раз для твоего характера будет. Ну как, возьмешься?

Тимофей не удивился бы, если бы Веселовский рассказал ему о своем уголовном прошлом и, задрав тельняшку до горла, показал бы авторитетную наколку на груди. Если придется с таким мужиком в одной упряжке работать, то почему бы и не согласиться?

– Согласен!

– Ну вот и сладили. Молодец. Но хочу тебя предупредить, чтобы наш уговор остался между нами.

– И я не против, – понимающе кивнул бывший смертник.

– У меня в кармане мандат, который дает мне широчайшие полномочия, – продолжал Веселовский. – Если мы с тобой сработаемся, то ты не только уцелеешь, но можешь скоро выйти на волю. Тебе все понятно?

– Да.

– Так вот, сегодня у тебя начинается новая жизнь, парень. А к ней положена и новая фамилия. Какая у тебя была прежняя?

– Никакой. Я ведь из беспризорников, а у нас только клички. Моя – Удача.

– Вот как. А пальцы ты где свои потерял? – показал Веселовский взглядом на забинтованную кисть.

– Долго рассказывать. Наказали…

– Понимаю. Ну, тогда отныне твоя фамилия будет Беспалый. Устраивает?

Тимофей невольно усмехнулся:

– Сгодится. Может, со временем привыкну.

– Сегодня ты еще будешь здесь, а завтра тебя отправят по этапу.

Готовься. – И Веселовский стукнул кулаком в дверь. – Эй, Марусев, отворяй! Или ты меня навсегда решил здесь запереть? Для меня даже полчаса заточения – это уже слишком!

Дверь отворилась, и Тимофей вновь увидел взволнованное лицо начальника тюрьмы.

– Герман Юрьевич, и рассказать невозможно, что я пережил за эти минуты! А если бы он, изверг, надумал порешить вас!

– Завтра заключенный поступает в мое распоряжение, – не обращая внимания на слова начальника тюрьмы, бросил Веселовский и, не оборачиваясь, вышел из камеры.

Веселовский не обманул – уже на следующий день Тимофей Егорович Беспалый вместе с четырьмя десятками заключенных и новеньким паспортом, вложенным в папку с его «делом», отбыл в товарном вагоне в северные края.

Глава 4

Североуральский лагерь, куда перевели Тимофея Беспалого, и в самом деле оказался проклятым местом. Он стоял на большом каменном плато посреди бескрайних болот. Со всех сторон зона была ограждена несколькими рядами колючей проволоки, а вышки, расположенные по углам, напоминали исполинских часовых, застывших в карауле. Этим лагерем пугали зеков всего Заполярья. Здесь был самый строгий режим, и именно сюда отправляли самых непокорных заключенных. Хватало проведенной здесь недели, чтобы понять: любой другой лагерь – санаторий по сравнению с Североуральским. Значительную часть осужденных составляли совершившие ранее побег, и лагерное начальство уповало на то, что раскинувшиеся вокруг бескрайние болота и тундра излечат любителей пускаться в бега от скверной привычки.

Тимофей скоро узнал, что побег из Североуральского лагеря практически невозможен и в девяноста случаях из ста караул даже и не пытается отыскать беглеца, потому что до ближайшего поселения надо топать пару сотен километров по непролазным болотам. Если беглец сумеет их преодолеть и не погибнет от безжалостных волчьих клыков, то его непременно прирежут местные охотники, которым местные власти и лагерное начальство сулило за каждого беглого зека по три литра спирта, денежную премию и свое доброе отношение. А потому коренное население охотилось за побегушниками с таким же рвением, с каким оно травило медведей-шатунов.

Но чаще всего беглецам не удавалось преодолеть даже и полусотни километров, а их белые кости, обглоданные песцами, можно было встретить в самых неожиданных местах: у ручья (кто-то решил напиться, прилег и от усталости не сумел подняться), в волчьей яме (провалился, а сил выбраться не осталось). Лишь изредка обнаруженного покойника погребали по христианскому обычаю, но вместо креста втыкали у ног обыкновенную палку с консервной жестянкой, на которой вьщарапывалась кликуха усопшего. В Североуральский лагерь на машине можно было добраться только в начале осени, когда мороз сковывал раскисшие тропы, но снег еще не заваливал дорогу могучей непроходимой толщей. Снег ложился на здешние сопки уже в конце сентября. А потому первый после летнего бездорожья этап всегда был скорым и многочисленным.

Об этом лагере среди заключенных ходило множество сплетен, и трудно было понять, где правда, а где ложь. Достоверно знали одно: сюда отсылали наиболее ершистых и неуправляемых зеков, от которых отказывалось лагерное начальство в других лагерях. В начале тридцатых годов в Североуральском лагере зеки подняли бунт, перерезали всю охрану и захватили власть на зоне на долгие пять летних месяцев. Когда к осени кончились съестные припасы, а большая часть зеков безрассудно пустилась в бега, в лагерь по первому зимнику явился отряд НКВД и расстрелял почти всех зеков, оставшихся в лагере и не сдавшихся по первому требованию прибывшего отряда. Поговаривали, что у восставших был план по зиме заявиться с оружием на соседние зоны, освободить лагерников, а потом двинуться на «материк». Возможно, из этой акции что-нибудь и получилось, если бы две враждующие группировки воров не вспомнили старые обиды и не принялись резать друг друга с хладнокровием мясников, разделывающих коровьи туши. Но то были дела минувшие, хотя даже и сейчас, значительно усилив охрану, лагерное начальство не чувствовало себя в полной безопасности и сам «кум» не всегда решался поворачиваться к зеку спиной, опасаясь получить заточку между лопаток.

На зоне никто из вертухаев никогда не расставался с оружием. Офицеры зоны, обнимая своих жен на супружеском доже, под подушкой всегда держали револьвер.

Едва колонна заключенных, растянувшаяся на добрых полторы сотни метров, вышла из-за сопки, поросшей светло-зеленым ягелем, как вдалеке показались караульные вышки, обвитые мотками колючей проволоки.

Топавший во главе колонны комроты устало улыбнулся. Тимофей не сомневался, что в этот момент он подумал о бесконечном пути, оставшемся за спиной, и о кружке спирта, которой встретят его товарищи. Приумолкли даже псы: теперь их лай казался не столь яростным, а в кроваво-желтых глазах просматривались усталость и сетование на никчемную собачью жизнь. Наверняка у псов тоже имелась какая-то своя собачья мечта, и за видневшейся вдали колючей проволокой они чуяли теплую конуру и миску ароматной похлебки.

Колонна остановилась. Зеки, изнуренные долгой дорогой, ту же глядели на клочок земли, огороженный колючей проволокой, едва ли не с радостью, надеясь в конце концов хоть как-то укрыться от холодного ветра и немного восстановить силы.

Тимофей снова вспомнил свой разговор с Веселовским.

– Места там дрянь. Гиблые! – откровенно признавал тот. – Но если не сгниешь заживо в первые год-два, я тебя непременно вытащу оттуда. Твоя задача – завоевать доверие лагерников, но для этого тебе придется посидеть для начала в БУРе. Конечно, барак усиленного режима – место не самое комфортное, но зато это прибавит тебе авторитета. Хозяин лагеря в курсе, он тебя поддержит, когда потребуется.

Отдых продолжался недолго. Вновь молодой охранник хрипловато прокричал:

– Шаг вправо, шаг влево расценивается как побег, будем стрелять без предупреждения! А теперь пошли!

Молодые красноармейцы прекрасно понимали, что в колонне не найдется ни одного охотника ступить в сторону от дороги даже на полметра. Тот, кто осмелился бы нарушить приказ, остался бы навсегда лежать на заснеженной обочине в самом начале длиннющего северного каторжного тракта. Да и глупо было бежать именно сейчас, когда до зоны оставалось каких-то полтора километра, а там ведь какое-никакое жилье и жратва.

Вместе со всеми зеками по суровому тракту топал и Тимофей Беспалый, стараясь не отстать от первого взвода. За время долгого пути он успел изучить затылки своих соседей и больше знал их не по кличкам, а по ушам.

Собаки, будто бы вспомнив про свой служебный долг, озлобленно, с удвоенным рвением забегали вокруг колонны, заставив ряды заключенных сомкнуться теснее. Сырой северный ветер далеко разносил по округе хриплый собачий лай.

Глава 5

У ворот колонна остановилась. Словно не устояв под мощным порывом ветра, ворота распахнулись, впуская на территорию несколько сот исхудавших мужиков с номерами на спине.

Старожилы, обступив локалку, громко выкрикивали:

– Хлопцы, из Минска кто е?

– Есть!

– Мужики, из Казани есть кто?

– Пятеро!

– Из Костромы?

– Из Рязани?

– Есть ли на зоне кто из Вологды? – спрашивали в ответ. – Отзовитесь, земляки!

– Да тут нас всех понемногу, – считай, всю Россию согнали сюда!

– Давно ли с воли?… Что нового в миру делается? Англичане, говорят, на нас скоро полезут!

– А нам-то что переживать, до Сибири все равно не дойдут…

Прибытие нового этапа всегда считается праздником. Среди новеньких можно не только разжиться заныканным табачком, но и услышать, что творится в цивильной жизни, где просыпаются не от лая караульных собак, а от поцелуя жен и любовниц и слушают не матерную брань озверевших вертухаев, а надтреснутый голос Леонида Утесова из репродуктора или патефона.

Старожилы зоны даже события полугодовалой давности воспринимали как свежую новость и не без интереса спрашивали о здоровьице товарища Иосифа Сталина и товарища Максима Горького. Уже после трехдневного пребывания в зоне Тимофей успел понять, что Иосиф Виссарионович не пользуется у зеков особой любовью, они называли его грубовато – Гуталином. Однако это не мешало им колоть на левой стороне груди усатые профили. Каждый наивно полагал, что ни у одного из сотрудников НКВД не поднимется рука пустить пулю в суровый лик вождя.

Новоприбывший этап месяц держали в карантинном бараке, и переговорить с земляками можно было только через широкий проход, огороженный с двух сторон колючей проволокой.

Начальником зоны был кругленький коротышка с огромной лысиной.

Поговаривали, что по образованию он филолог и долгое время работал в Институте языка и литературы, однако сейчас никто не смог бы его представить над раскрытой книгой в тиши университетской библиотеки. Звали начальника зоны Николаем Николаевичем Леватым, однако зеки за крупную лысую голову окрестили его Шаром. Он носил мешковатую, часто испачканную углем гимнастерку, которая выглядела на нем естественнее любого другого наряда. Собственно, в другой одежде его никогда не видели. Казалось, он родился для того, чтобы в Заполярье гнуть в бараний рог строптивую русскую волю. А выражался он на «блатной музыке» так изысканно, что его умению завидовали даже матерые зеки. Меткие словечки начальника зоны гуляли по всему лагерю, а потом передавались в соседние лагеря, где мгновенно подхватывались, и уже через год пущенное Леватым словцо становилось настоящей феней.

Было известно, что Леватый с начала двадцатых годов служил в НКВД и рос по службе стремительно, словно тесто, замешенное на добрых дрожжах, но его сгубила свойственная многим мужикам слабость – женщины. Начальник управления, бывший комкор Южного фронта, застал его как-то в самый неподходящий момент, когда он задрал на его секретарше юбку и, спустив штаны до колен, уже приготовился к схватке. Подобная шалость сошла бы ему с рук, если бы он вздумал поиграть в эти игры с любой обычной бабенкой из женского персонала. Беда была в том, что сам начальник давно обхаживал хорошенькую секретаршу, и многие в управлении даже поговаривали, что он весело проводит с ней время на стоявшем в его кабинете широком кожаном диване.

После этого случая суровый комкор запихнул Николая Николаевича в такую глушь, что добраться к тому нельзя было ни на каком виде транспорта, кроме упряжки выносливых оленей.

Пробыв пару месяцев в заполярной глуши, бывший специалист по политическим диверсантам переориентировал свою сексуальную направленность на педерастов, которых в лагере называли «телками». И поскольку он был мужиком легко возбуждающимся, то скоро в его лагере среди «телок» не осталось ни одного, кого он не удостоил бы горячего свидания и не угостил бы затем дешевенькой карамелькой. Последнее Леватый делал всегда принародно: на вечерней поверке выстраивал в шеренгу зеков и, приложив к губам медный рупор, орал:

– Заключенный Трофимов, подойти ко мне!

Когда осужденный выходил из строя, он совал ему в ладонь леденец и объявлял:

– Сегодня ты доставил мне маленькую радость, возьми себе за труды гостинец.

Отказаться от свидания и публичного подарка отваживался не всякий пидор, но если такое случалось, то дерзкого непременно запирали в БУР и держали на промерзшем грунте без питья и еды до тех пор, пока он наконец не осознавал всю важность оказанной ему чести и не изъявлял желания уединиться с начальником лагеря на часок.

Николай Николаевич частенько бывал пьян и, несмотря на лютый холод, без конца потел, напоминая округлый бочонок, доски которого разошлись и из щелей сочится вино. Привлеченная запахом пота, над его головой, образуя подобие нимба, постоянно вилась мошкара. Чтобы отвадить ее, Леватый не брезговал мазать лицо болотной жижей и частенько расхаживал по лагерю с перемазанной физиономией.

Зеки боялись его. И на это у них были свои причины: дважды они пытались завалить своего мучителя штабелями бревен, когда он проходил мимо лесного склада, но оба раза провидение спасало начальника зоны. В первый раз он сумел прыгнуть в яму, и огромный, в полтора обхвата ствол только расцарапал ему щеку; во второй раз он чудом уцелел, увернувшись от целой пирамиды бревен, обрушенной зеками на то место, где секунду назад стоял их начальник.

В обоих случаях Леватый безошибочно угадал зачинщиков. Казнь была страшной: Шар повелел раздеть зеков донага, а потом выставил за ворота лагеря.

На прощание он сказал:

– Вижу, что вам не нравится наша социалистическая коммуна. А жаль…

Живите тогда как хотите, ступайте себе с миром. Вот вам Бог, а вот вам порог.

Ясно было, что раздетые и разутые зеки не сумеют протянуть в тундре и суток. И действительно, когда по их следам через сутки отправился караул, то в пятнадцати километрах от лагеря нашли их трупы, уже обглоданные песцами и мошкарой.



Tausende von E-Books und Hörbücher

Ihre Zahl wächst ständig und Sie haben eine Fixpreisgarantie.