Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры (сборник) E-Book

Найо Марш

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Krimi
• Serie: Золотой век английского детектива
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 742

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

Себастьян Мейлер, владелец туристического бюро, шантажист и тайный наркодилер, проводит экскурсию по базилике Сан-Томмазо. Группа подобралась весьма пестрая. И в ней оказывается Родерик Аллейн, прибывший в Италию в рамках расследования дела о транзите наркотиков. В разгар экскурсии Себастьян пропадает, а вскоре в базилике находят труп... Представитель древнего аристократического рода Хилари Билл-Тасман выкупает некогда утраченную фамильную усадьбу и собирается восстановить ее. При этом он нанимает в качестве слуг людей, однажды осужденных за убийство. Накануне Рождества Билл-Тасман устраивает пышный банкет, на который приглашает и супругу Родерика Аллейна, известную художницу Трой Аллейн. И в самый разгар торжества один из слуг пропадает, а гости начинают получать анонимные записки с угрозами... Самое время вызывать Родерика Аллейна.

Leseprobe

Найо Марш Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры

Ngaio Marsh

WHEN IN ROME

TIED UP IN TINSEL

© Ngaio Marsh Ltd, 1970, 1972

© Перевод. А. Н. Анастасьев, 2016

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Однажды в Риме

Глава 1. Барнаби в Риме

I

Барнаби Грант разглядывал этрусских супругов, непринужденно возлежавших на своем ложе-саркофаге, и гадал, почему они умерли столь молодыми и скончались ли они, как веронская пара, вместе. Их нежные губы, думал он, тронутые улыбкой удовольствия, готовы изогнуться уголками вниз в улыбке Аполлона и Гермеса. Как они исполнены покоя и как загадочно похожи. Что хотела сказать она жестом своих крупноватых рук? Как трогательно покоилась на ее плече его ладонь.

– … из Черветери, – заученно проговорил гид. – Пятьсот тридцать лет до Рождества Христова.

– Господи! – с некоторым изнеможением пробормотал турист.

Группа двинулась дальше. Грант некоторое время постоял возле памятника, а затем, уверенный, что ничего больше не желает видеть этим утром, покинул виллу Джулия и взял такси до пьяцца Колонна, где решил выпить пива.

II

Сидя на пьяцца Колонна за уличным столиком, Барнаби думал об этрусской улыбке и прислушивался к раскатам грома.

В полуденном небе страшно грохотало, но ни одной молнии видно не было, их скрывал черный полог низкой набухшей тучи. В любой момент, подумалось Барнаби, колонна Марка Аврелия проткнет ее, и она, подобно «гнилому бурдюку»[1], прольет свои воды.

На столике перед ним стояли стакан и бутылка с пивом. Свернутый макинтош был перекинут через спинку стула, а под столом, у ноги Барнаби, стоял запертый кейс. Барнаби поминутно опускал левую руку на чемоданчик и ощупывал его. Успокоенный этим соприкосновением, он расслаблял напряженно поджатые губы, медленно прикрывал глаза и откидывал со лба прядь черных волос.

«Как же это некстати, – размышлял Барнаби. – Как некстати».

Над головой снова грянул тяжелый раскат грома. «Гроза слева, – подумал Барнаби. – Боги гневаются на нас».

Он снова наполнил стакан и огляделся.

Уличное кафе обычно бывало переполнено, но сейчас, из-за угрозы ливня, многие посетители ушли, и официанты переворачивали стулья. Однако по обе стороны от Барнаби столики были еще заняты: справа сидели трое мрачных молодых людей, бдительно сжимая в загрубелых руках свои стаканы, и неторопливо выпивали, искоса поглядывая по сторонам. «Деревенские парни, – подумал Грант. – Они явно чувствуют себя скованно, а вскоре придут в ужас от суммы счета». Слева расположилась влюбленная римская парочка. По закону им было запрещено целоваться в общественном месте, поэтому они сидели, тесно прижавшись, пристально смотрели друг на друга и обменивались дрожащими улыбками. Молодой человек провел пальцем по красивым губам девушки. Они в ответ шевельнулись. Барнаби невольно загляделся на влюбленных. Молодые люди не замечали ни его, ни, собственно, ничего вокруг, но при очередной яростной вспышке молнии пришли в себя и повернули лица к Барнаби.

Именно в тот момент, как вспоминал позже Грант, он увидел вдалеке, словно в раме из силуэтов их отстранившихся друг от друга голов, мужскую фигуру.

И сразу же понял, что это англичанин. Возможно, из-за его одежды. Или, точнее, из-за пиджака. Тот был потерт и немодного покроя, но сшит – хотя, вероятно, не для его нынешнего носителя – из твида, сотканного на юго-западе Англии. А потом – галстук. Обтрепанный и выцветший, в жирных пятнах и потерявший форму: едва узнаваемый, но, если присмотреться повнимательнее, недешевый, благородный. В остальном его одеяние было неряшливым и непривлекательным. Шляпа мужчины, из порыжелого фетра, была явно итальянской. Низко надвинутая на лоб, она бросала тень на переносицу, на лицо, самой примечательной чертой которого была чрезвычайная бледность. Губы, однако, были красными и довольно полными. Полдень стал настолько сумрачным, что Барнаби едва ли разглядел бы прятавшиеся в тени глаза мужчины, если бы не короткая вспышка молнии. Грант почему-то вздрогнул, когда осознал, что они очень светлые и устремлены на него. В небе грянул гром. Черный полог прорвался, и на землю хлынул потоп.

Началось паническое бегство. Барнаби схватил мокрый плащ, с трудом натянул его и накинул на голову капюшон. По счету он еще не расплатился и стал шарить по карманам в поисках бумажника. Тем временем трое сельчан бросились в его сторону, и между ними и юной парой произошла какая-то размолвка. Барнаби не нашел ничего меньше банкноты в тысячу лир. Он повернулся, поискал глазами официанта и обнаружил, что весь персонал укрылся под парусиновым навесом. Обслуживавший Барнаби парень заметил его, жестом выразил отчаяние и отвернулся.

– Aspetti! – закричал Барнаби, вспоминая фразы из разговорника и размахивая тысячелировой бумажкой. – Quanto devo pagare?[2]

Официант сложил руки, как в молитве, и возвел к небу глаза.

– Basta!

– …lasci passare…

– Se ne vada ora…

– Non desidero parlare.

– Non l’ho fatto io…

– Vattene!

– Sciocchezze![3]

Ссора между влюбленным парнем и сельскими жителями разгоралась. Теперь они уже кричали друг на друга за спиной у Барнаби. Официант, все так же жестами, указывал на небо, дождь и выражал собственную беспомощность.

«Ну, я-то все же в плаще», – подумал Грант. И в тот же миг кто-то врезался в него сзади, и Барнаби плашмя рухнул на стол.

Полный хаос сопровождался вспышками молний, раскатами грома и потоками ливня. Барнаби обо что-то порезал руку, и носом шла кровь. Воюющие стороны исчезли, но его официант, вооруженный теперь громадным оранжево-красным зонтом, что-то лопотал над Грантом и безуспешно пытался оказать ему помощь. Остальные официанты, сбившись в кучку под навесом, играли в развернувшемся действе роль хора.

– Poverino![4] – восклицали они. – Какое несчастье!

Барнаби выпрямился. Одной рукой он вытащил из кармана носовой платок и прижал к носу, другой протянул официанту окровавленную и промокшую от дождя банкноту в тысячу лир.

– Вот, – сказал он на примитивном итальянском. – Сдачу оставьте себе. Мне нужно такси.

Официант что-то воскликнул с видимым удовольствием. Барнаби резко сел на стул, сиденье которого превратилось в лужу. Официант вставил, по сути, уже не нужный зонт в углубление в середине стола, что-то неразборчиво произнес, поднял воротник своей белой куртки и бросился в кафе. Чтобы вызвать по телефону такси, с надеждой предположил Грант.

Дождь овладел пьяцца Колонна. Огромные массы воды топили улицу и тротуары и били струями с крыш автомобилей – это походило на еще один сложный римский фонтан. Не считая редких, стремительно бегущих пешеходов, тротуары были пусты. Съежившись, Барнаби Грант, одинокий и нелепый под оранжево-красным зонтом, вытирал расквашенный нос, привлекая скептические взгляды. Официант куда-то запропастился, а его товарищи завели между собой один из тех непостижимых итальянских разговоров, с виду похожий на ссору, но очень часто заканчивающийся похлопыванием по спине и хохотом. Барнаби так и не понял, как долго он просидел под зонтом, прежде чем сделал страшное открытие, когда его левая рука привычно опустилась вниз и натолкнулась на пустоту…

Потом Грант вспоминал, что ему было страшно наклонить голову и посмотреть вниз – и не увидеть ничего, кроме железной ножки стула.

Дальнейшие ощущения, думал он впоследствии, можно было сравнить с тем, что испытывает тонущий человек. Потому что невероятный поток мыслей затопил его мозг. Барнаби подумал, например, о том, как долго он писал эту книгу, что она, бесспорно, лучшая из всех его работ и таковой, возможно, и останется. Он припомнил, как его агент однажды заметил, что опасно писать от руки, не делая копий. Каким же одиноким чувствовал он себя в Риме, практически не говоря по-итальянски, и при этом не потрудился воспользоваться своими знакомствами. Ему вспомнилось, неточно – чье высказывание? Сэра Исаака Ньютона? «О, Даймонд, Даймонд, ты не понимаешь, что натворил!»[5]

Грант подумал о невыразимой, ужасающей перспективе какого-то противодействия ошеломляющему, безысходному отчаянию его потери – глубинному ужасу самого события, из-за которого в груди словно толкался гидравлический таран. В голове застыла классическая фраза: «Я погиб». И он едва не выкрикнул ее.

И тут появился официант, притворно улыбающийся и торжествующий, а у обочины остановился конный экипаж с громадным зонтом для защиты сидений, голову возницы прикрывало что-то вроде матросской шапки.

Грант попытался сообщить о своей потере. Он показал на то место, где стоял кейс, помогая себе мимикой и жестами, затем выхватил разговорник и принялся судорожно его листать.

– Ho perduto, – нашел нужные слова Барнаби. – Ho perduto mia valigia. Он не у вас? Мой чемоданчик? Non trovo. Valigia[6].

Официант вскрикнул и глупо заглянул под стол и обвел взглядом затопленные водой окрестности. Затем бросился под навес и встал там, глазея на Барнаби и всем своим видом выражая недоумение.

Барнаби подумал: «Вот оно. Со мной никогда не случалось такой беды».

Возница мелодично позвал его, заставив тем самым очнуться и принять решение. Барнаби посмотрел на окружавшую его пустыню и забрался в экипаж.

– Consolato Britannico![7] – крикнул Грант. – О господи! Consolato Britannico.

III

– Вот что я вам скажу, – проговорил консул, будто информация требовалась Барнаби Гранту, – это неприятное дело, знаете ли. Неприятное.

– Это вы мне говорите, мой дорогой консул?

– Именно. Именно. Итак, подумаем, что можно сделать, не так ли? Моя жена, – добавил он, – большая ваша поклонница. Она очень огорчится, когда узнает об этом. Она в некотором смысле интеллектуалка, – с улыбкой признался он.

Барнаби не ответил. Он пристально посмотрел на своего соотечественника поверх кипы перевязочных материалов, любезно принесенных сотрудниками консульства, и опустил забинтованную левую руку на колено.

– Ну, разумеется, – продолжил с сомнением консул, – это дело, строго говоря, для полиции. Хотя должен сказать… Однако, если вы подождете минутку, я сейчас позвоню. У меня есть личные связи… Согласитесь, ничто так не помогает, как контакты на нужном уровне. Итак, попробуем.

После ряда проволочек состоялась длинная и совершенно непонятная беседа, в ходе которой, насколько понял Барнаби, его назвали самым знаменитым британским романистом. Часто прерываясь, чтобы переспросить Гранта, консул продиктовал подробности происшествия, а когда закончил, рассыпался в благодарностях: «E stato molto gentile… Grazie, molto grazie, Signore»[8], понятных даже бедняге Барнаби.

Консул положил трубку и состроил гримасу.

– Не слишком меня там порадовали, – сообщил он.

Барнаби сглотнул и почувствовал дурноту.

Его заверили, что будет сделано все возможное, но, заметил консул, им практически не от чего оттолкнуться, верно? Тем не менее, с большей надеждой добавил он, всегда есть шанс, что Барнаби могут шантажировать.

– Шантажировать?

– Ну, видите ли, взявший кейс, вероятно, ожидал, если не улова в виде ценностей или наличных денег, то хотя бы каких-то документов, за возвращение которых будет назначено вознаграждение и заложена, таким образом, основа для торга. «Шантаж», – проговорил консул, – разумеется, не совсем верное слово. Более уместным было бы «выкуп». Хотя…»

У него была привычка не заканчивать предложения, и это повисло в воздухе, полном чрезвычайного уныния.

– Значит, мне следует поместить объявление и предложить вознаграждение?

– Конечно. Конечно. Мы кое-что предпримем. Дадим моему секретарю подробности на английском языке, а она переведет и поместит в газеты.

– Я причиняю вам беспокойство, – заметил несчастный Барнаби.

– Мы к этому привыкли, – вздохнул консул. – Ваше имя и лондонский адрес значатся на рукописи, вы сказали, но кейс был заперт. Пользы от этого, конечно, никакой.

– Полагаю, да.

– Вы живете…

– В пансионе «Галлико».

– Ах да. У вас есть номер телефона?

– Да… кажется… где-то тут.

Барнаби рассеянно пошарил в нагрудном кармане, достал бумажник, паспорт и два конверта, которые упали на стол лицевой стороной. На обороте одного из них он записал адрес и телефон пансиона «Галлико».

– Вот, – отодвинул он конверт к консулу, который уже успел заметить на нем пышный герб.

– А… да. Спасибо. – Он усмехнулся. – Выполнили свой долг и послали им книгу, я вижу, – сказал он.

– Что? О… это. Ну, вообще-то, нет, – замялся Барнаби. – Это… э… что-то вроде ланча. Завтра. Не буду больше отнимать у вас время. Я бесконечно благодарен.

Консул, сияющий и оживленный, протянул через стол руку и обменялся с Барнаби рукопожатием.

– Нет, нет, нет. Очень рад, что вы к нам пришли. Я совершенно уверен в успехе, учитывая все обстоятельства. Nil desperandum[9], знаете ли, nil desperandum. Поднимитесь над проблемой!

Но очень высоко подняться над потерей не получалось – два дня истекли, а ответа на объявления не последовало и ничего не дала долгая, буксовавшая из-за языка беседа с красивым представителем местного управления полиции. Барнаби сходил на официальный ланч в своем посольстве и постарался должным образом отреагировать на выраженные послом сочувствие и озабоченность. Но большую часть времени он сидел в садике на крыше пансиона «Галлико», где стояли герани в горшках и летали ласточки. Через французское окно его спальни можно было попасть в заброшенный уголок этого садика, и там он ждал, мучительно прислушиваясь к каждому телефонному звонку в пансионе. Периодически Барнаби возвращался к ужасной мысли заново написать сто тысяч слов своего романа, но от подобной перспективы ему становилось дурно не только эмоционально, но и физически, и он ее отбрасывал.

Время от времени Грант переживал ощущение резкого спуска в адском лифте. Забывшись сном, он вдруг просыпался, как от толчка, и оказывался в кошмаре наяву. Он говорил себе, что надо сообщить о случившемся агенту и издателю, но при одной мысли об этом рот наполнялся желчной горечью, и Барнаби продолжал сидеть и ждать телефонного звонка.

На третье утро Рим накрыла волна жары. В садике на крыше было как в духовке. Грант сидел один в своем уголке с несъеденной бриошью, горшочком меда и тремя осами. Его охватило что-то вроде смеси раздражения и апатии, на смену которой пришло в конце концов, видимо, само отчаяние. «Что мне нужно, – думал он, подавляя приступ тошноты, – так это хорошенько, черт возьми, выплакаться».

Подошел один из двух официантов.

– Finito?[10] – мелодично задал он обычный вопрос.

И затем, когда Барнаби согласно кивнул, вроде бы показал жестом, что ему следует уйти в номер. Поначалу Барнаби подумал: официант дает понять, что на крыше слишком жарко, потом – что его зачем-то хочет видеть хозяйка пансиона.

А затем, пронзенный внезапной надеждой, он увидел, как из ведущей на крышу двери пансиона вышел и направился к нему полноватый мужчина в накинутом на плечи пиджаке. Барнаби сразу же его узнал.

В голове Гранта в беспорядке пронеслись мысли. Он увидел этого мужчину словно бы между склоненных голов двух влюбленных, в сопровождении грома и молнии. И так и не смог определить, какое всепоглощающее чувство завладело им – одно лишь громадное облегчение или нечто вроде блаженного спокойствия. Он лишь подумал, когда мужчина вошел в тень и извлек из-под пиджака знакомый кейс, не грохнется ли он сейчас в обморок.

– Мистер Барнаби Грант? – спросил мужчина. – Полагаю, вы будете рады нашей встрече, не так ли?

IV

Они сбежали из «Галлико», прямо-таки кишевшего горничными, и расположились в очень маленьком кафе в затененном переулке рядом с пьяцца Навона, всего в нескольких шагах от пансиона. Кафе это предложил спутник Барнаби. «Если только, разумеется, – насмешливо сказал он, – вы не предпочитаете что-либо пошикарнее… например, пьяцца Колонна», и Барнаби вздрогнул. Кейс он взял с собой и, по предложению гостя, отомкнул его. Там, в двух папках, лежала его книга, пачки листов были перехвачены широченными резинками. На месте было и последнее письмо от агента.

По рассеянности Барнаби предложил гостю коктейль с шампанским, коньяк, вино – все что угодно, – но когда тот напомнил, что нет еще и десяти часов утра, остановился на кофе.

– Что ж, тогда, – проговорил он, – в более подходящий час… вы позволите мне… а пока я должен… ну… конечно.

Барнаби сунул руку во внутренний карман пиджака. Сердце все еще бешено билось в груди.

– Вы думаете о столь великодушно предложенном вознаграждении, – начал его собеседник. – Но, прошу вас… не надо. Об этом не может быть и речи. Оказать услугу, пусть и столь незначительную, Барнаби Гранту – все равно что получить золотую награду. Поверьте мне.

Этого Барнаби не ожидал и сразу же почувствовал, что погрешил против хорошего тона. Наверное, его ввел в заблуждение общий внешний вид незнакомца: не только поношенный пиджак из альпаки, сменивший английский твид и, как и тот, наброшенный на плечи поверх неряшливой рубашки без галстука и с потертыми манжетами, не только черно-зеленая шляпа и поистине жалкие туфли, но что-то неуловимое в самом этом человеке. «Как жаль, – подумал Барнаби, – что я не смог немедленно проникнуться к нему симпатией. Я должен ему хотя бы это».

И пока его собеседник говорил, Барнаби поймал себя на профессиональной привычке романиста: он разглядывал эту продолговатую голову, коротко стриженную, как у американских школьников, и редкую растительность мышиного цвета. Он обратил внимание на чрезвычайную бледность кожи, с виду мягкой и нежной, как у женщины, на неожиданную полноту и яркий цвет губ и на те большие светлые глаза, которые так пристально смотрели на него на пьяцца Колонна. Голос и речь? Высокий, но приглушенный голос не имел явного акцента, но в разговоре чувствовалось тщательное построение фраз. Возможно, английский перестал быть для него привычным. Выбор слов был точным, словно мужчина заучил свои предложения для публичного выступления.

Руки у него были пухлые и нежные, а ногти обкусаны до мяса.

Звали его Себастьян Мейлер.

– Вам, разумеется, интересно, – говорил он, – почему вы подверглись этой, без сомнения, мучительной задержке. Хотели бы вы узнать об обстоятельствах?

– Очень.

– Не смею надеяться, что вы заметили меня в то утро на пьяцца Колонна.

– Напротив. Я очень хорошо вас помню.

– Возможно, я неприлично вас разглядывал. Понимаете, я сразу же узнал вас по фотографиям на суперобложках ваших книг. Должен вам сказать, что я ваш преданный поклонник, мистер Грант.

Барнаби что-то пробормотал.

– Также меня, что важнее, можно назвать «бывалым римлянином». Я прожил здесь много лет и познакомился с некоторыми слоями римского общества. Включая низшие. Видите, я откровенен.

– Почему бы и нет?

– Вот именно, почему бы нет! Мои мотивы того, что некоторые наши соотечественники назвали бы, как мне представляется, копанием в грязи, продиктованы эстетическими и, полагаю, я могу сказать, философскими стремлениями, но я не стану вас этим утомлять. Вполне достаточно, если я скажу, что в то самое время, как я узнал вас, я узнал и презренного типа, известного римским подонкам как – я перевожу – «Ловкие пальцы». Он стоял близко от вас, у вас за спиной. Его взгляд был прикован к вашему чемоданчику.

– Боже!

– Именно. Итак, вы вспомните, что та зарождавшаяся гроза вдруг разразилась и что из-за ливня и последующей неразберихи между посетителями, сидевшими за соседними с вами столиками, возникла ссора.

– Да.

– И что вы получили сильный удар в спину, от которого упали на стол.

– Так и было, – согласился Барнаби.

– Конечно, вы подумали, что вас ударил один из участников драки, но это не так. Упомянутый мною тип воспользовался свалкой, бросился вперед, толкнул вас плечом, схватил ваш чемоданчик и побежал. Момент для маневра был выбран безупречно, а сам он выполнен с величайшей скоростью и точностью. Драчуны продолжали орать друг на друга, а я, мой дорогой мистер Грант, устремился в погоню.

Он отхлебнул кофе, слегка наклонил голову, отмечая, возможно, пристальное внимание Барнаби.

– Преследование получилось долгим, – продолжал Мейлер. – Но я не отставал и… правильно ли будет сказать «настиг его»? Да, так. Спасибо. Итак, я настиг его в, как написали бы поставщики сенсационных романов, «некоем кафе на такой-то улочке недалеко от…» и так далее и так далее… возможно, моя фразеология несколько устарела. Проще говоря, я догнал его в обычном его убежище и вернул – не буду тревожить ваши уши описанием того, каким способом я этого добился, – ваш кейс.

– В тот же день, как я его потерял? – не сумел удержаться от вопроса Барнаби.

– Ах! Как всегда говорит загнанная в угол жертва допроса, я рад, что вы задали этот вопрос. Мистер Грант, для менее выдающейся личности я заготовил бы правдоподобную отговорку. Но в отношении вас это не годится. Я не смог вернуть ваш чемоданчик раньше, потому что…

Он умолк, чуть улыбаясь, и, не отводя взгляда от лица Барнаби, задрал рукав на левой руке, белокожей и безволосой, и положил ее на стол ладонью вверх.

– Посмотрите сами, – продолжил Мейлер. – Они очень похожи на комариные укусы, правда? Но, уверен, вы догадываетесь, что это за точки. Не так ли?

– Да… кажется, да.

– Конечно. У меня развилось пристрастие к кокаину. Я с вами откровенен, а? В ближайшие дни мне непременно нужно перейти на какой-нибудь товар полегче. Видите, я хорошо знаком с жаргоном. Но я отклонился от темы. Мне стыдно признаться, что стычка с Ловкоруким сильно меня потрясла. Своей злосчастной наклонностью я, без сомнения, до некоторой степени подорвал здоровье. Особой силой я не отличаюсь. Я прибегнул к своей… приемлемое название, полагаю, дозе и, коротко говоря, значительно превысил обычную норму и выпал из жизни до сегодняшнего утра. Разумеется, я не могу даже надеяться на ваше прощение.

Барнаби секунду помолчал, а затем великодушно произнес:

– Я до такой степени рад, что получил ее назад, что не испытываю ничего, кроме благодарности, даю честное слово. В конце концов, кейс был заперт, и вы не могли знать…

– О, но я знал! Я догадался. Когда я пришел в себя, то догадался. Во-первых, вес. И то, как она перемещалась внутри, понимаете. И потом, я ведь видел ваше объявление: «…в котором находится рукопись, представляющая ценность только для владельца». Поэтому я не могу отнести на свой счет это лестное для моей души утешение, мистер Грант.

Он достал сомнительной свежести носовой платок и вытер лицо и шею. Маленькое кафе располагалось на теневой стороне улицы, но мистер Мейлер обильно потел.

– Еще кофе?

– Спасибо. Вы очень добры. Крайне добры.

Кофе как будто взбодрил его. Он взял чашку пухлыми грязными руками и посмотрел поверх нее на Барнаби.

– Я в глубоком долгу перед вами, – произнес Барнаби. – Могу ли я что-нибудь сделать?

– Вы сочтете меня невыносимо льстивым… полагаю, манерой выражаться я стал походить на итальянцев, но уверяю вас, что сам факт встречи с вами и возможность оказать хотя бы такую малую…

«Наш разговор, – подумал Грант, – ходит по кругу».

– Что ж, – предложил он, – вы должны пообедать со мной. Давайте выберем время, хорошо?

Но мистер Мейлер, явно волнуясь, уже, очевидно, подобрался к концу своей речи. После множества извинений он в итоге признался, что и сам написал книгу. Он трудился над нею три года, нынешний вариант был четвертым.

По своему горькому опыту Барнаби знал, что последует за этим откровением. Были произнесены все слишком хорошо знакомые фразы: «…безмерно ценю ваше мнение…», «…просмотрите ее…», «…совет такого специалиста…», «…заинтересовать издателя…».

– Конечно, я ее прочту, – согласился Барнаби. – Вы захватили рукопись с собой?

Оказалось, что мистер Мейлер сидел на ней. Привстав, он быстрым и легким движением руки вытащил пачку листов, завернутую в немного влажную римскую газету, и дрожащими пальцами освободил от упаковки. Плотно исписанные итальянизированным почерком листы составляли, обрадовался Барнаби, не очень объемный труд. Примерно сорок тысяч слов, а возможно, если повезет, и того меньше.

– По объему ни роман, ни новелла, – пояснил автор произведения, – но таким уж оно получилось, и таким я его и оставил.

Грант быстро поднял глаза. Мейлер выжидал. «В конце концов, это не так уж и трудно», – подумал Барнаби.

– Надеюсь, – проговорил мистер Мейлер, – мой почерк не создаст непомерных трудностей. Машинистка мне не по карману.

– Он выглядит очень разборчивым.

– Если так, чтение отнимет не больше нескольких часов вашего времени. Быть может, через два дня или около того я могу… Но я не должен проявлять настойчивости.

Барнаби подумал: «А я должен проявить вежливость». Вслух он сказал:

– Послушайте, у меня есть предложение. Поужинайте со мной послезавтра, и я выскажу вам свое мнение.

– Как вы добры! У меня просто нет слов. Но, прошу вас, вы должны позволить мне… если не возражаете… ну, куда-нибудь… очень скромное заведение… как это, например. У них тут маленький ресторанчик, как вы видите. Фетуччини у них… по-настоящему хороши, и вино вполне достойное. Управляющий мой друг и окажет нам надлежащий прием.

– Звучит восхитительно, и в любом случае давайте придем сюда, но угощаю я, мистер Мейлер, окажите мне любезность. Ужин для нас закажете вы. Отдаю себя в ваши руки.

– В самом деле? Правда? Тогда я должен переговорить с ним заранее.

На этом они и расстались.

В пансионе «Галлико» Барнаби сообщил всем встречным – хозяйке, двум официантам, даже горничной, которая мало, а то и вовсе не говорила по-английски, – о возвращении рукописи. Кто-то понял его, кто-то нет, но все обрадовались. Он позвонил в консульство, и его шумно поздравили. Он расплатился за помещенные в газеты объявления.

Когда все это было выполнено, Барнаби перечитал те куски из книги, которые, по его мнению, требовали переделки, перескакивая с одного отрывка на другой.

Он почувствовал, как устал за эти последние три дня, и перевернул страницу.

В углублении между страницами, на внутренней стороне корешка папки, Барнаби заметил грязное пятно и, развернув рукопись пошире, обнаружил что-то похожее на сигаретный пепел. Курить он бросил два года назад.

V

Поразмыслив и внимательно изучив замок кейса, Барнаби напомнил себе, что женщина, прибиравшаяся у него в Лондоне, была заядлой курильщицей, смолившей одну сигарету за другой, и чрезвычайно любопытной особой и что его рукопись часто лежала открытой на столе. Это воспоминание успокоило его, и он смог работать над своей книгой, а в часы сиесты выполнял обещанное – читал «почти-новеллу» мистера Мейлера:

«Анджело в августе» Себастьяна Мейлера

Произведение было неплохое. Немного страдавшее украшательством. Немного надуманное. Местами непристойное, но, вероятно, к месту. И учитывая, что это был четвертый вариант, слишком уж небрежно написанное: пропущенные слова, повторы, многословие. Не кокаин ли виной в этих упущениях? – размышлял Барнаби. Но на его памяти из печати выходили книги и похуже, и если бы мистеру Мейлеру удалось состряпать один-два опуса покороче, чтобы составить отдельный том, он вполне мог бы найти для него издателя.

Его поразили забавные совпадения, и, когда в назначенное время мужчины встретились за ужином, Барнаби заговорил об этом с мистером Мейлером.

– Кстати, – заметил он, подливая мистеру Мейлеру вина, – вы ввели побочную тему, которая вообще-то проходит в моей собственной книге основной линией.

– О нет! – воскликнул его гость, а затем произнес: – Говорят же, не так ли, что существует всего – сколько? – три, четыре… основные темы?

– И что все темы можно свести к одной или другой из них? Да. Это лишь деталь в вашей истории, и вы ее не развиваете. На самом деле она кажется мне чуждой, и ее вполне можно опустить. Данное предложение, – добавил Барнаби, – не продиктовано профессиональной завистью. – И оба они рассмеялись, мистер Мейлер – гораздо громче.

Видимо, он по-итальянски пересказал эту шутку каким-то своим знакомым, с которыми поздоровался, когда пришел, и которых представил Uhfyne. Они сидели за соседним столиком и вовсю развлекались. Выбрав подходящий момент, они выпили за здоровье Барнаби.

В целом ужин удался на славу. Еда была превосходной, вино приемлемым, хозяин заведения – внимательным, а обстановка – приятной. Из узенького до крайности переулка они смотрели на пьяцца Навона и видели фонтан с великолепно подсвеченным Мавром, который боролся с дельфином. Поверх разнообразных голосов вечернего Рима доносился плеск фонтанов. Группы молодежи грациозно перемещались по площади. Ночь середины лета пульсировала собственной красотой. Барнаби почувствовал, как в душе у него нарастает необъяснимое возбуждение, более мощное, чем то, какое могло бы вызвать слабое выпитое вино. Он пришел в восторг.

Откинувшись на стуле, он глубоко вздохнул, поймал взгляд мистера Мейлера и засмеялся.

– У меня такое чувство, – сказал он, – будто я только что приехал в Рим.

– И, возможно, будто ночь только началась?

– Что-то в этом роде.

– Хотите приключение? – намекнул Мейлер.

Возможно, вино оказалось не столь уж и слабым. Какое-то сомнение проскользнуло, когда он посмотрел на Мейлера, словно на мгновение проступила другая личность. У него действительно очень странные глаза, примирительно подумал Барнаби.

– Приключение? – повторил Мейлер. – Интересно, а не могу ли я вам помочь? В качестве чичероне?

Могу ли я вам помочь? «Этот Мейлер, наверное, продавец в магазине», – подумал Барнаби и непринужденно спросил:

– Ну… и каким же образом?

– Любым, – пробормотал Мейлер. – По правде говоря, любым, каким пожелаете. Я человек разносторонний.

– О, – произнес Барнаби. – А я очень традиционный. Самый натуральный натурал, – прибавил он и посчитал это добавление чрезвычайно забавным, – в Риме.

– Тогда, если позволите…

Хозяин заведения уже поджидал рядом со счетом. Барнаби показалось, что в маленькой траттории стало очень тихо, но когда огляделся, то увидел, что посетители никуда не делись и ведут себя вполне нормально. Барнаби с трудом выбирал нужные банкноты, но мистер Мейлер помог ему, и Барнаби упросил его дать щедрые чаевые.

– Очень, очень хорошо, – сказал Барнаби хозяину, – я еще приду.

Они тепло пожали друг другу руки.

А затем Барнаби, пройдя в сопровождении мистера Мейлера по узким улочкам – мимо сияющих окон и темных парадных, сквозь шумные сборища и по тихим переулкам, попал в совершенно другой, незнакомый ему Рим.

Глава 2. Экспедиция подготовлена

I

Больше Барнаби с Себастьяном Мейлером не встречался – до следующей весны, когда вернулся в Рим после успешного выхода своей книги в Лондоне. Пансион «Галлико» не смог принять Барнаби в первые дни, поэтому он остановился в маленькой гостинице неподалеку, в Старом Риме.

На второе утро он спустился в фойе за почтой, но у стойки портье толпились заселявшиеся туристы, и поэтому Барнаби сел в ожидании на стул у самого входа.

Он развернул газету, но читать не стал, так как его вниманием полностью завладели туристы, прибывшие, очевидно, вместе; в особенности двое, державшиеся чуть в стороне от своих товарищей, но тем не менее принадлежавшие, похоже, к той же группе.

Они представляли собой выдающуюся пару, оба очень высокие и крупные, с широкими плечами и на удивление легкой походкой. Барнаби предположил, что они муж и жена, но до странности похожие друг на друга, возможно, приобретшие сходство в супружестве. У них были большие лица, с округлым подбородком у жены и с очень короткой, обрамлявшей нижнюю челюсть бородой у мужа. Яркие, выпуклые глаза у обоих. Он был очень внимателен к ней, касался ее руки, иногда пожимал ее большие ладони и смотрел в лицо. Одежду мужчины составляли голубая хлопчатобумажная рубашка, пиджак и шорты. Одежда женщины, отметил Барнаби, была, вероятно, очень хорошей, хотя и сидела мешковато на ее нескладной фигуре.

Они испытывали определенное затруднение и сверялись с каким-то документом, видимо не находя в нем никакого утешения. На стене висела большая карта Рима: пара подошла к ней и с беспокойством стала ее изучать, обмениваясь недоумевающими взглядами.

Появилась новая группа туристов и минуты на две заслонила этих людей от Барнаби. Когда он снова смог увидеть странную пару, те уже стояли не одни. С ними был мистер Мейлер.

Барнаби видел только его спину, но нисколько не усомнился в личности этого человека. Он был одет, как в то первое утро на пьяцца Колонна, и что-то еще в его внешности исключало ошибку.

Грант ощутил страстное нежелание с ним встретиться. Воспоминания о римской ночи, проведенной под руководством мистера Мейлера, были расплывчатыми и сбивчивыми, но все же достаточными, чтобы оставить крайне неловкое впечатление о том, что он зашел слишком далеко. Барнаби предпочитал не вспоминать об этом и буквально содрогался от одной мысли о возобновлении знакомства. Фарисеем Барнаби не был, но всему есть предел.

Он хотел уже встать и попытаться быстренько сбежать через вращающиеся двери, когда Мейлер наполовину обернулся к нему. Барнаби вскинул газету повыше, в надежде, что успел вовремя укрыться.

«Что за нелепая ситуация, – думал он. – Да что со мной такое? Это просто из ряда вон. Я не сделал ничего, что действительно могло бы вызвать у меня такое чувство, но по какой-то необъяснимой причине я все же чувствую себя… – он поискал слово и нашел лишь одно подходящее, – замаранным».

Однако ему очень хотелось понаблюдать за мистером Мейлером и двумя незнакомцами, и он презирал себя за это желание. Можно было подумать, что любая мысль о Мейлере вызывала в нем самом какое-то стремление к скрытности, и, поскольку в обычных обстоятельствах Барнаби действовал прямо, такая реакция была ему неприятна.

Тем не менее он сдвинул газету в сторону, чтобы эта группа попала в поле зрения его левого глаза.

Троица стояла на том же месте. Мейлер – снова спиной к Барнаби. Очевидно, говорил он выразительно, и крупная пара сосредоточенно ему внимала. Они смотрели на него с величайшим почтением и улыбались.

Знакомая улыбка. Барнаби потребовалось мгновение или чуть больше, чтобы вспомнить, и затем, совершенно потрясенный, он понял – то была улыбка этрусской терракотовой пары из Виллы Джулия; улыбка Гермеса и Аполлона, когда улыбаются, не разжимая губ, улыбка, от которой уголки губ заостряются и которая – жестокая, спокойная или мудрая, какая угодно – всегда загадочна. Чрезвычайно живая, она таит некое знание.

Она почти растаяла на губах пары, но исчезла не до конца и теперь, подумал Грант, эти двое стали похожи на супругов с саркофага на Вилле Джулия, и нежная опека мужчины действительно усилила сходство. Очень странно, подумал Барнаби. Завороженный, он забыл о Себастьяне Мейлере и опустил газету.

Барнаби не заметил, что над картой на стене висит под наклоном зеркало. Отблеск света от вращающейся двери блеснул в нем. Барнаби поднял взгляд, и там, снова между голов влюбленных, увидел мистера Мейлера, глядевшего ему прямо в глаза.

Реакция Барнаби была необъяснимой. Он быстро встал и покинул гостиницу.

Грант обошел площадь Навона, размышляя о том, как ужасно себя повел. Без человека, которого он только что обидел, не состоялось бы главное событие его карьеры. Он все еще воссоздавал бы свою самую важную книгу и, весьма вероятно, потерпел бы провал. Он всем ему обязан! Почему же тогда он так ужасно себя повел? Неужели он настолько стыдился той римской ночи, что не выносил напоминания о ней? Барнаби предполагал, что дело, наверное, в этом, но одновременно понимал, что им двигало более сильное побуждение.

Мистер Мейлер ему не нравился. На самом деле он очень сильно ему не нравился, и еще почему-то Грант его боялся.

Барнаби сделал круг по большой площади, прежде чем принял решение. Если возможно, он исправит дело. Вернется в гостиницу и, если мистера Мейлера там уже нет, поищет его в траттории, где они тогда ужинали. Мейлер тамошний завсегдатай, и у хозяина может оказаться его адрес.

Никогда еще ему не приходилось предпринимать более неприятного шага. Войдя в фойе гостиницы через вращающуюся дверь, Барнаби обнаружил, что все туристы разошлись, а мистер Мейлер все еще совещается с «этрусской» парой.

Мейлер увидел Барнаби и уставился на него, ничем не показывая, что знаком с ним. Он продолжал беседовать с «этрусками», но при этом не сводил глаз с Барнаби.

«Теперь он игнорирует меня, и поделом мне», – подумал Грант и ровным шагом направился к троице.

Приближаясь, он услышал слова мистера Мейлера:

– Рим так изумляет, не правда ли? Даже после стольких посещений! Возможно, я сумел бы вам помочь? Как чичероне?

– Мистер Мейлер? – услышал Барнаби свой голос. – Не знаю, помните ли вы меня. Я Барнаби Грант.

– Я очень хорошо вас помню, мистер Грант.

Молчание.

«Что ж, – подумал Грант, – отступать некуда» – и продолжил:

– Я только что увидел ваше отражение в зеркале. Не представляю, почему я сразу же не узнал вас, и могу сослаться только на хроническую рассеянность. Я обошел уже половину Навоны, когда вдруг вспомнил, и вернулся в надежде, что вы все еще здесь. – Несчастный Барнаби повернулся к «этрускам»: – Прошу меня простить. Я вам помешал.

Они одновременно принялись возражать, а потом мужчина, лицо которого вдруг ожило от улыбки-полумесяца, воскликнул:

– Но ведь я прав! Я не ошибаюсь! Это тот самый мистер Барнаби Грант. – Он обратился к мистеру Мейлеру: – Я прав, да?

Его жена что-то тихо проворковала.

Мистер Мейлер кивнул:

– Да, действительно. Могу представить – барон и баронесса Ван дер Вегель.

Они горячо пожали ему руку и разразились потоком слов. Они прочли все его книги, и по-голландски (по рождению они голландцы), и по-английски (они граждане мира), его последний (несомненно, величайший?) роман! Они повернулись к мистеру Мейлеру. Он, разумеется, читал его?

– Да, действительно, – ответил тот совершенно так же, как перед этим. – Каждое слово. Он полностью меня захватил.

Он сказал это с такой странной интонацией, что Барнаби, уже находившийся на грани срыва, нервно глянул на него, но собеседников Мейлера было не унять, и они наперебой пели хвалы работам Барнаби.

Нельзя сказать, что мистер Мейлер слушал их восторженные излияния с сарказмом. Он просто слушал. Его отчужденность вызывала у Барнаби острое смущение. Когда все – предсказуемо выраженная надежда, что он с ними выпьет (они жили в этой гостинице), повторные заверения, что его творения так много значат для них, извинения за назойливость и тактичное прощание – было сказано и сделано, Барнаби остался наедине с Себастьяном Мейлером.

– Я не удивлен, – проговорил мистер Мейлер, – что вы не стремились возобновить наше знакомство, мистер Грант. Я же, напротив, искал вас. Может, мы перейдем в какое-нибудь более тихое место? Вот, по-моему, салон. Так что…

До конца жизни Барнаби тошнило при воспоминании о той банальной комнатке с ее псевдоампирной мебелью, ковром с цветочным узором и фальшивым гобеленом на стене – гобеленом массового производства, популярным в маленьких гостиницах и изображавшим падение Икара.

– Я перейду сразу к делу, – заявил мистер Мейлер. – Это всегда лучше, вы согласны?

Именно так он и поступил. С известной чопорностью сидя на стуле с позолоченными ножками, сложив свои мягкие руки и неторопливо вертя большими пальцами с обгрызенными ногтями, мистер Мейлер начал шантажировать Барнаби Гранта.

II

Все это случилось за две недели до того утра, когда Софи Джейсон проводила в аэропорту Леонардо да Винчи свою внезапно лишившуюся отца подругу. Девушка вернулась в Рим автобусом и поднялась в садик на крыше пансиона «Галлико», где десять месяцев назад принимал Себастьяна Мейлера Барнаби Грант. Здесь Софи обдумывала свое положение.

Ей было двадцать три года, она работала в лондонском издательстве и начала карьеру детской писательницы. В Рим приехала впервые. Она и потерявшая отца подруга должны были вместе провести летний отпуск в Италии.

Твердого маршрута они не выработали, но пересмотрели гору брошюр, прочли обязательный путеводитель по Риму мисс Джорджины Мэссон и в трансе бродили по улицам и осматривали памятники старины. Столь неожиданно скончавшийся отец подруги имел значительную долю в типографии неподалеку от Турина и устроил так, что девушки могли без стеснения обращаться за средствами в римскую контору фирмы. Их снабдили деловыми и личными рекомендательными письмами. Вместе они пребывали в восторге, оставшись же одна, Софи испытывала странные чувства, но, в общем, находилась в приподнятом настроении. Сама себе хозяйка – и в Риме! У Софи были тициановские волосы, большие глаза и яркий рот, и она уже благоразумно поворачивалась спиной к стене в переполненных лифтах, да и вообще в любом месте, где поблизости собиралось более двух римских джентльменов. «Поблизости», как заметила она подруге, являлось ключевым словом.

«Я должна составить что-то вроде плана, и не одного, – убеждала себя Софи, – но ящики в садике на крыше были полны весенних цветов, воздух сотрясали голоса, шум уличного транспорта, шаги и гулкое цоканье лошадиных подков по булыжной мостовой. – Просадить, что ли, пару тысяч лир и взять экипаж до Испанской лестницы? Или лучше пойти пешком и идти до тех пор, пока не начнут гореть подошвы ног? Что же делать? Нет, мне действительно следует составить план», – думала возбужденная Софи, а вскоре, безвольная и счастливая, уже шла по Корсо, сама не зная куда. И очень скоро с удовольствием заблудилась.

Она купила себе перчатки, солнечные очки в розовой оправе, эспадрильи и пару успокаивающих ноги пластырей, которыми незамедлительно и воспользовалась, к огромному своему облегчению. Выйдя из магазина, она заметила рядом со входом маленькое бюро путешествий. «Позвольте НАМ, – призывало оно по-английски с помощью плакатика, – быть вашим гидом в Риме».

За стойкой сидела темноволосая, грубая девица и с презрительным видом полировала ногти.

Прочитав несколько объявлений и заглянув в уже знакомые брошюры, Софи собралась было уйти, когда ее внимание привлекла небольшая карточка. Напечатанная итальянизированным шрифтом реклама гласила: «”Чичероне”, экскурсии с личным гидом. Нечто необычное! Не слишком утомительное, рассчитанное на людей с тонким вкусом знакомство с наименее рекламируемыми и самыми завораживающими местами Рима. Под руководством опытного и практикующего в высшей степени индивидуальный подход мистера Себастьяна Мейлера. Ужин в самом изысканном ресторане и далее – нетрадиционные развлечения по договоренности. Почетный гость: выдающийся британский писатель мистер Барнаби Грант любезно согласился сопровождать экскурсии с 23 апреля до 7 мая. Включая воскресенья».

Софи поразилась. Барнаби Грант – самое тяжелое орудие авторского арсенала ее издателя. Его новый и самый важный роман «Саймон в Лации», действие которого разворачивалось в Риме, стал для них престижным событием и бестселлером года. Местные книжные магазины уже были завалены его переводом на итальянский язык.

На грандиозном приеме, устроенном ее издательским домом, она предложила Барнаби Гранту напитки, а нынешний начальник Софи как-то представил ее Гранту. У девушки сложилось о нем свое мнение, и в него не вписывалась мысль о том, что он таскается по Риму с группой туристов, осматривающих достопримечательности. Она предположила, что Гранту, должно быть, очень хорошо за это заплатили, и данная мысль показалась ей неприятной. В любом случае могла ли столь маленькая, судя по всему, фирма, как эта, позволить себе вознаграждение такого размера, чтобы заполучить Барнаби Гранта? Возможно, внезапно осенило Софи, он приятель этого опытного и практикующего в высшей степени индивидуальный подход мистера Себастьяна Мейлера.

Она все еще рассеянно смотрела на объявление, когда почувствовала, что сбоку от нее стоит мужчина. У Софи создалось впечатление, что он находится здесь уже некоторое время и давно пялится на нее. Мужчина не сводил с Софи взгляда, и она подумала: «Вот черт! Какой же ты зануда!»

– Прошу меня простить, – произнес мужчина, снимая позеленевшую от старости черную шляпу. – Пожалуйста, не сочтите меня дерзким. Меня зовут Себастьян Мейлер. Я вижу, вы заметили мое скромное объявление.

Девица за стойкой глянула на мужчину. Она накрасила ногти и теперь с надменным видом шевелила пальцами, держа руки на весу. Софи повернулась к мистеру Мейлеру.

– Да, – ответила она, – заметила.

Он слегка поклонился и двинулся прочь со словами:

– Я не должен навязываться. Прошу прощения!

– Ну что вы, – сказала Софи и, чувствуя себя виноватой из-за глупого предположения, добавила: – Меня очень заинтересовало имя Барнаби Гранта на вашей карточке.

– Мне действительно повезло, – подхватил мистер Мейлер, – не правда ли? Возможно, вы бы захотели… но простите. Один момент. Вы подождете?

Он что-то сказал по-итальянски грубой девице, которая выдвинула ящик, достала нечто похожее на книгу ваучеров и бросила на стойку.

Мистер Мейлер просмотрел ее.

– А, да, – проговорил он. – Других оно тоже, похоже, заинтересовало. Свободных мест, я вижу, нет.

Софи сразу же почувствовала острое разочарование. Больше всего на свете она хотела теперь присоединиться к одной из чрезвычайно изысканных экскурсий мистера Мейлера.

– Размер группы строго ограничен? – спросила она.

– Это важнейшее условие. – Он не отрывался от ваучеров.

– А может быть, кто-то откажется?

– Прошу прощения? Что вы говорите?

– Никто не откажется?

– А… понятно. Ну… возможно. Я так понимаю, вы хотите присоединиться к одной из моих экспедиций?

– Очень хочу, – сказала Софи и предположила, что не кривит душой.

Он поджал свои полные губы и пролистал ваучеры.

– Вот, – проговорил он. – Какая удача! Я вижу один отказ. Суббота, двадцать шестое. Наша первая экскурсия. День и вечер. Но прежде чем вы примете решение, уверен, вы захотите узнать о цене. Прошу.

Он протянул папку и деликатно отвернулся, пока Софи читала. Маршрут и название ресторана, где они будут ужинать. Вечером их ждет прогулка в конном экипаже, а потом посещение ночного клуба. При виде общей стоимости Софи моргнула. Сумма была огромной.

– Я понимаю, – тактично заверил девушку мистер Мейлер. – Но есть множество гораздо, гораздо менее дорогих туров, чем мой. Синьорина с радостью вас проинформирует.

Очевидно, ему было глубоко наплевать, согласится она или откажется. Такое отношение пробудило в Софи некоторое безрассудство. В конце концов, каким бы безумием это ни казалось, ей это по карману.

– Я буду очень рада воспользоваться этим отказом, – произнесла Софи, и даже ей самой ее голос показался и чопорным, и вызывающим.

Он что-то еще сказал девице по-итальянски, приподнял шляпу, пробормотал, обращаясь к Софи: «В таком случае… arrivederci»[11] – и оставил ее разбираться.

– Вы платить мне, – свирепо заявила девица и, когда Софи отдала деньги, протянула ей билет и наградила хриплым необъяснимым смешком. Софи весело, хотя и машинально засмеялась в ответ, желая, как всегда, быть дружелюбной со всем и каждым.

Она продолжила прогулку по Риму, с не поддающимися определению чувствами предвкушая субботу, двадцать шестое апреля.

III

– Должна сказать, – пробормотала леди Брейсли, – тебе, похоже, не очень-то весело. Никогда не видела такого угрюмого лица.

– Сожалею, тетя Соня. Я не хотел казаться угрюмым. Честно, я бесконечно благодарен.

– О, – отмахнулась она от его слов, – благодарен! Я лишь надеялась, что мы мило, весело проведем вместе время в Риме.

– Сожалею, – повторил он.

– Ты такой… странный. Беспокойный. И выглядишь неважно. Что ты с собой делаешь?

– Ничего.

– Бурная ночь, полагаю.

– Со мной все будет хорошо. Правда.

– Возможно, тебе не следовало так удирать из Перуджи.

– Перуджа мне до смерти наскучила. Студенты бывают такими жуткими занудами. И когда мы с Фрэнки расстались… ну, ты понимаешь.

– Все равно твои родители, адвокаты, лорд-канцлер или кто там еще, вероятно, разозлятся на меня. За то, что не приказала тебе вернуться.

– Это важно? Да и вообще… мои родители! При всем уважении к твоему кошмарному братцу, дорогая, мы знаем, что чем дольше его чадо держится вдали от него, тем больше ему это нравится.

– Кеннет… дорогой!

– А что касается мамочки… как называется тот приют для алкашей, куда она переехала? Никак не могу запомнить.

– Кеннет!

– Ну, так и прекрати об этом, ангел мой. Сейчас уже не двадцатые годы, знаешь ли.

Они задумчиво посмотрели друг на друга.

Тетка спросила:

– У вас была очень дурная компания в Перудже, Кеннет?

– Не хуже дюжины других.

– Какого рода компания? Чем вы занимались?

– О, разными вещами, – ответил Кеннет. – Забавными. – Он просто исходил обаянием. – Ты слишком молода, чтобы тебе рассказывать, – заявил он. – Какое потрясающее платье! Ты купила его у той поразительной дамы?

– Тебе нравится? Да, у нее. За астрономическую сумму.

– Оно выглядит на эти деньги.

Тетка полюбовалась на себя в зеркало.

– Попробовало бы не выглядеть, – пробормотала она.

– О господи! – недовольно бросил Кеннет и плюхнулся на стул. – Прости! Наверное, погода.

– Сказать тебе по правде, я и сама немного на взводе. Придумай для нас какое-нибудь восхитительное и возмутительное дельце, дорогой! Что такое?

Кеннет, как чадрой, заслонил нижнюю часть лица ладонями и поверх них смотрел на тетку большими и нежными карими глазами. Во всех действиях Кеннета сквозила порывистость и жеманность: он примерял разные стили поведения и отбрасывал их с той же капризностью, с какой его тетка примеряла свои шляпки.

– Милая, – произнес он. – Есть одно дело.

– Ну… какое же? Я не слышу, что ты там говоришь, прикрывая рот.

Он раздвинул пальцы, образуя треугольное отверстие, и заговорил через него.

– Я знаю одного человечка, – сказал Кеннет.

– Какого человечка? Где?

– В Перудже, а теперь здесь.

– И что же в нем такого?

– Он довольно умный человечек. Ну, вообще-то, я бы сказал – человек.

– Прекрати, Кеннет! Это сводит с ума, это бесит. – И потом вдруг прошептала: – В Перудже. Ты… ты… курил?..

– Ни к чему понижать голос, дорогая! Вижу, тебе наплели обычные глупости.

– Значит, курил?

– Разумеется, – нетерпеливо ответил Кеннет и, помолчав, сменил позу – обхватил руками колено и склонил голову. – Ты такая замечательная, – произнес он. – Я могу всем с тобой делиться. Как будто ты из моего поколения. Ну, разве мы не чудо? Мы оба?

– Неужели? Кеннет… на что это похоже?

– «Травка»? Ты действительно хочешь знать?

– Ну, я же спрашиваю.

– Противно в первый раз и очень весело, если это дело не бросать. На самом деле детские игрушки. Столько шума из ничего.

– Этим занимаются на… на вечеринках, да?

– Совершенно верно, милая. Хочешь попробовать?

– Привыкания к этому не развивается. Нет?

– Конечно, нет. Ничего такого. Нормальная штука, насколько это возможно. Ты не подсядешь. С «травкой» это не грозит. Лучше тебе познакомиться с моим человечком. Соверши маленькое путешествие. На самом деле я мог бы устроить потрясающее путешествие. Безумно классное. Тебе понравится. Самые разные роскошные господа. Суперэкзотическое заведение. Все вместе.

Леди Брейсли посмотрела на него из-под своих немыслимых ресниц – девичьим взглядом, отнюдь не красившим ее лицо. И произнесла:

– Может, я и согласилась бы.

– Одно только… это очень дорого. Немыслимо высокий уровень и стоит того. Нужно кучу деньжат, а у меня – вот удивительно – нет ни цента.

– Кеннет!

– В сущности, если бы моя богатая тетя меня не пригласила, меня с позором выставили бы. Не наезжай на меня, вряд ли я это выдержу.

Они уставились друг на друга. Они были очень похожи: две версии одного катастрофического образа.

– Я тебя понимаю, – сказал Кеннет. – Ты ведь это знаешь, верно? Я нахлебник, так? Но я не просто нахлебник. Я даю кое-что взамен. Согласна? – Он подождал мгновение и, когда тетя не ответила, крикнул: – Разве нет? Разве нет?

– Успокойся. Да. Да, конечно, даешь. Да.

– Мы одного поля ягоды, не так ли?

– Да. Я же сказала, ты что, не слышал? Ладно, дорогой. Посмотри у меня в сумочке. Я не знаю, сколько там.

– Боже, какое же ты чудо! Я… я сейчас же пойду. Я… все… все… – его губы искривились, – устрою. Мы проведем такой… как же это называла та старая высохшая цыганка… или ее дружок… яркий вечерок?.. Ты не против?

Ее бумажник трясся у него в руке.

– Здесь не так уж и много, – заметил Кеннет.

– Неужели? – откликнулась его тетка. – Внизу обналичат чек. Я выпишу. У тебя должны быть при себе деньги.

После его ухода она перешла в свою спальню, села перед зеркалом и принялась изучать сомнительную маску, которую до сих пор предъявляла миру.

Зевающий и потеющий Кеннет пустился в лихорадочные поиски мистера Себастьяна Мейлера.

IV

– Знакомая история, – сказал высокий мужчина. Он сбросил ногу с колена, резко поднялся и принял непринужденную позу перед своим собеседником, который, застигнутый врасплох, с трудом выпрямлялся. – Крупная рыба, – добавил высокий мужчина, – держится на один рывок впереди, пока прихвостни время от времени запутываются в наших сетях. Правда, не так уж часто.

– Прошу прощения, мой дорогой коллега. Рыба? В сетях?

– Простите. Я хотел сказать: действительно, иногда нам удается схватить второстепенных преступников, но их главари продолжают от нас ускользать.

– К сожалению!

– В этом деле самой крупной из всех рыбой является, без сомнения, Отто Зигфельдт, который в настоящее время уединился в каком-то фальшивом дворце в Ливане. Мы не можем до него добраться. Пока не можем. Но этот человек здесь, в Риме, – ключевая фигура.

– Мне крайне хотелось бы положить конец его деятельности. Все мы знаем, мой дорогой коллега, что Палермо, к бесконечному сожалению, был транзитным портом. Как и Корсика. Но чтобы он распространил свою деятельность на Неаполь и, похоже, на Рим! Нет, заверяю вас, мы окажем вам всяческую помощь.

– Крайне вам признателен, signor questore[12]. Скотленд-Ярд был очень заинтересован в том, чтобы данная беседа состоялась.

– Я вас умоляю! Поверьте, это огромное удовольствие, – почти пропел комиссар полиции Вальдарно. Он обладал звучным голосом и внешностью актера большой оперы. Взгляд его смягчился, и от комиссара повеяло романтической меланхолией. Даже его шутки отдавали неминуемой катастрофой. Пост Вальдарно в римской полиции соответствовал, насколько сумел разобраться посетитель, посту старшего констебля. – Это такая большая честь для нас, мой дорогой суперинтендант, – продолжал он. – Мы сделаем все возможное, чтобы упрочить и без того сердечные отношения между нашей службой и вашим выдающимся Скотленд-Ярдом.

– Вы очень любезны. Разумеется, сама проблема наркотрафика, как мы оба знаем, находится в основном в ведении Интерпола, но так как в данный момент мы довольно тесно с ними связаны…

– Великолепно, – Вальдарно несколько раз кивнул.

– …и поскольку этот человек, предположительно, является британским подданным…

Широким жестом комиссар полиции выразил сочувствие:

– Разумеется!

– …в связи с его арестом может возникнуть вопрос об экстрадиции.

– Уверяю вас, мы не станем вас обманывать! – пошутил Вальдарно.

Посетитель послушно рассмеялся и протянул руку. Комиссар полиции пожал ее, а левой хлопнул высокого мужчину по плечу, как это делают представители романских народов, подтверждая свое дружеское расположение, и предложил пройти к парадному выходу.

На улице кучка молодых людей с плакатами воинственного содержания выкрикнула несколько оскорблений. Группа полицейских в эффектной форме затушила свои сигареты и двинулась к демонстрантам, которые с воплями отбежали на некоторое расстояние. Стражи порядка тут же остановились и снова закурили.

– Как глупо, – заметил по-итальянски Вальдарно, – и тем не менее проигнорировать это нельзя. Как все это неприятно. Вы найдете своего человека, мой дорогой коллега?

– Думаю, да. Его экскурсионная деятельность предлагает, похоже, наилучший способ подобраться к нему поближе. Я запишусь на одну из экскурсий.

– Ах-ах! Вы шутите! Вы большой шутник.

– Нет. Уверяю вас. Arrivederci.

– До свидания. Был очень рад. До свидания.

Закончив наконец разговор, проходивший в равной степени на итальянском и английском языках, собеседники по-дружески расстались.

Демонстранты отпустили несколько несвязных замечаний в адрес высокого англичанина, когда он проходил мимо них. Один из них скрипучим голосом крикнул: «Алло, добрый день!», другой заорал: «Родезия! Imperialismo!»[13] и заулюлюкал, но третий громко произнес: «Molto elegante»[14], и, очевидно, без сарказма.

Рим сверкал в весеннем утреннем воздухе. Сновали быстрые ласточки, рынки были завалены цветами, молодой зеленью и грудами дешевых товаров. Изумленному взгляду внезапно представали грандиозные фасады, проплывали прячущиеся в тени очаровательные дворики и галереи, и голосами своих фонтанов переговаривались маленькие улочки. За монументальными порталами предлагали уроки истории наслоившиеся друг на друга века. Похоже на достижения римского кондитерского искусства, безо всякого почтения подумал высокий мужчина, современность, ренессанс, классика, митраистские постройки, одна под другой в едином великолепном, многослойном сооружении. Как увлекательно было бы прогуляться на Палатинский холм, где свежо пахнет молодой травой и мир и покой снисходят на богатое покрывало времени.

Вместо этого ему нужно было поискать туристическое бюро на какой-нибудь улице или в необыкновенно величественном отеле, куда поселил мужчину его лондонский отдел. Он шел к нему по Виа Кондотти и тут увидел окно, в котором были вывешены увеличенные фотографии с видами Рима. Агентство было знаменитым, и мужчина хорошо знал его отделение в Лондоне.

Войдя внутрь, мужчина заметил, что впечатляющий интерьер не стали портить стеллажами с брошюрами, и приблизился к изысканно одетому, но отнюдь не женоподобному молодому человеку, как видно, заведующему.

– Доброе утро, сэр! – Английский молодого человека был великолепен. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Надеюсь на это, – бодро отозвался мужчина. – Я приехал в Рим на несколько дней. И не хочу потратить их на несколько обзорных экскурсий, которые за минимальное время знакомят с максимальным количеством достопримечательностей. Знаменитыми видами я сыт по горло. В этот раз мне хотелось бы чего-то неспешного и цивилизованного, немного в стороне от проторенных туристических троп и все же… римского и познавательного в историческом отношении. Боюсь, я очень плохо объяснил.

– Напротив, – ответил молодой человек, пристально глядя на посетителя. – Я прекрасно понимаю. Вам подошел бы личный гид, но сейчас разгар сезона, сэр, и, боюсь, что по крайней мере в ближайшие две недели у нас нет никого, кого бы я действительно мог вам порекомендовать.

– Кто-то говорил мне о каком-то агентстве под названием «Чичероне». Маленькие группы под руководством… не уверен, что я правильно запомнил его имя… Себастьяна как-то там? Вы не знаете?

Молодой человек еще внимательнее посмотрел на него и сказал:

– Странно… в самом деле, это такое совпадение, сэр, что вы упомянули «Чичероне». Неделю назад я мало что смог бы рассказать вам об этом агентстве. Разве что вряд ли назвал бы его известным. Действительно… – Он немного поколебался. – Прошу меня простить, сэр! Последние три года я работал в нашем лондонском отделении и не могу отделаться от мысли, что имел удовольствие обслуживать вас. Или по крайней мере видеть. Надеюсь, вы не обиделись, – торопливо добавил он. – Надеюсь, вы не сочтете это непростительной дерзостью: боюсь, что мне так и не удалось овладеть англосаксонскими манерами.

– Вы хотя бы овладели английским.

– О… это! Как же иначе после английского университета и всего остального.

– И у вас отличная память.

– Что ж, сэр, вы из тех людей, кого не так-то легко забыть. Тогда, возможно, я правильно думаю?..

– Вы заходили в кабинет управляющего на Джермин-стрит, когда там находился я. Года два назад. Вы пробыли в комнате около трех минут, в течение которых сообщили мне очень полезную информацию.

Молодой человек продемонстрировал выразительный и абсолютно итальянский жест, закончившийся хлопком по лбу.

– Ах-ах-ах! Mamma mia! Ну какой же я осел! – воскликнул он.

– Припоминаете? – осведомился высокий мужчина.

– Ну, конечно. Все! – Молодой человек отступил на шаг, с глубочайшим почтением взирая на посетителя.

– Хорошо, – проговорил тот, нимало не смущенный этим пристальным взглядом. – Вернемся теперь к этому агентству «Чичероне»…

– Ваши расспросы, сэр, касаются только отдыха?

– Почему нет?

– Действительно! Разумеется! Мне только интересно…

– Продолжайте. Что вам интересно?

– Нет ли здесь, возможно, профессиональной заинтересованности?

– А почему вам это интересно? Послушайте, синьор Паче… вас так зовут, не правда ли?

– У вас великолепная память, синьор.

– Синьор Паче. Возможно, есть что-то в этом предприятии или в человеке, который его контролирует, что заставляет вас думать, будто я могу заинтересоваться им – или этим человеком – не только как турист?

Лицо молодого человека порозовело, он посмотрел на свои стиснутые руки, окинул взглядом помещение, в котором не было других людей, и наконец ответил:

– Гид, о котором мы говорим, синьоре… мистер Себастьян Мейлер… является человеком определенной, или, возможно, следует сказать, неопределенной репутации. Ничего особенного, вы понимаете, но есть… – Он энергично пошевелил пальцами, – предположения. Рим очень располагает к предположениям.

– Да?

– Я сказал, что ваш вопрос о нем – замечательное совпадение. Это потому, что ранее сегодня он сюда заходил. Не в первый раз. Несколько недель назад он просил занести его в наши списки, но его репутация, внешний вид – все говорило в нашем понимании против его предприятия, и мы ему отказали. Затем сегодня утром он принес в качестве нового аргумента список своих клиентов. Просто поразительный список, синьор.

– Могу я его увидеть?

– Мы все еще его не приняли. Я… я не совсем…

– Синьор Паче, ваше предположение было верным. Мой интерес к этому субъекту профессиональный.

Молодой человек ахнул.

– Но мне крайне необходимо предстать обычным туристом. Я помню, что в Лондоне ваш шеф очень высоко отзывался о вашем благоразумии и задатках… задатках, которые, очевидно, получили свое развитие.

– Вы очень добры, сэр.

– Насколько я понимаю, через вас я не могу записаться в «Чичероне», но, наверное, вы можете указать мне…

– Я могу устроить это через другое агентство и рад буду это сделать. Что же касается списка клиентов, в данных обстоятельствах, думаю, у меня нет причин не показать его вам. Пройдите, пожалуйста, в кабинет. Пока вы его посмотрите, я забронирую для вас место.

Список, поданный синьором Паче, представлял собой разнесенный по дням перечень людей, записавшихся на экскурсии «Чичероне». Предварялся он общим объявлением, заставившим высокого мужчину удивленно сморгнуть: «При почетном участии прославленного писателя мистера Барнаби Гранта».

– Ну, это уж он через край хватил!

– Согласны? – подхватил синьор Паче, деловито набирая номер. – Не представляю, как он этого добился. Хотя… – Он прервался и учтиво проговорил в телефонную трубку: «Pronto? Chi parla?»[15] И как бы в сторону: – Посмотрите на состав клиентов, синьор. В первый день, в субботу, двадцать шестого, к примеру.

Аккуратно написанный итальянизированным почерком список сообщал:

Леди Брейсли. Лондон

Достопочтенный Кеннет Дорн. Лондон

Барон и баронесса Ван дер Вегель. Женева

Майор Гамильтон Свит. Лондон

Мисс Софи Джейсон. Лондон

Мистер Барнаби Грант (почетный гость). Лондон

Еще немного поговорив, синьор Паче разразился потоком благодарностей и комплиментов и прикрыл трубку.

– Все устроено, – радостно сообщил он. – На любой день по вашему выбору.

– Сомнений нет – на первый. На субботу, двадцать шестое.

Этот вопрос, видимо, уладили. Синьор Паче положил трубку и повернулся на стуле.

– Интересный список, вы не находите? Леди Брейсли… какой шик!

– Можно и так сказать.

– Ну что вы, синьор! Возможно, у нее определенная репутация. То, что называется «сливки общества». Но с точки зрения туристической индустрии – высший шик. Огромный успех. Мы всегда занимаемся ее путешествиями. Разумеется, она необыкновенно богата.

– Совершенно верно. Одних алиментов сколько.

– Это верно, синьор.

– А достопочтенный Кеннет Дорн?

– Насколько я понимаю, ее племянник.

– А Ван дер Вегели?

– Не имею никакого представления. Нашими услугами они никогда не пользовались. Так же, как и мисс Джейсон, и майор Свит. Но, синьор, поразительная деталь, по-настоящему удивительная, как говорится, удача для этой затеи – участие мистера Барнаби Гранта. А что, спрашиваю я себя, подразумевается под словами «почетный гость»?

– Думаю, «главная достопримечательность».

– Разумеется! Но чтобы он согласился! Одолжил свой огромный престиж для такой ничем не примечательной затеи. И, мы должны признать, уловка, очевидно, сработала.

– Вот уж не думал, что леди Брейсли сама по себе попалась на интеллектуальную приманку.

– Синьор, он человек впечатляющий, красивый, знаменитый, престижный… Я правильно употребил слово «престижный»?

– На самом деле это означает, что он немного фокусник. Что в каком-то смысле, конечно, соответствует действительности.

– И следовательно, привлекателен для леди Брейсли. Или, по крайней мере, считается таковым.

– Может, вы и правы. Она, насколько я знаю, живет в моем отеле. Я слышал ее имя у стойки портье.

– Ее племянник, мистер Дорн, гостит у нее.

– Удачливый молодой человек! Возможно. Кстати, сколько стоят эти прогулки?

– По высшему разряду, а стало быть, чрезмерно дорого. Я бы сказал, до абсурда, но, как видите, отклик Мейлер нашел. Остается надеяться, что клиенты останутся довольны.

– В любом случае вы дали мне возможность составить собственное мнение. Я вам крайне обязан.

– Ну что вы! Итак, – проговорил бойкий синьор Паче, – давайте дополним наш список.

Он весело придвинул его к себе и сделал внизу приписку.

– Видите! – с игривым торжеством воскликнул он. – Я все помню! Звание! Написание фамилии!

– Если вы не против, забудем о звании и написании.

Посетитель зачеркнул слово «суперинтендант», чтобы дополнение выглядело так: Р. Аллейн, Лондон.