Охота на крокодила E-Book

Эдуард Власов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Криминальные тайны Хоккайдо. Русский отдел
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 417

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Каждый жест — улика. Префектура Хоккайдо, Япония. В порту Отару найден изуродованный труп матроса Шепелева с российского туристического судна. С чего кому-то убивать безобидного работягу, драившего палубу? Прибывший на место происшествия майор полиции Минамото узнаёт от коллег, что убитый был секретным информатором японской полиции и поставлял сведения о ввозе в Японию опасного нелегального груза из России. Полиция Отару поднимает информаторов, и те выясняют у своих людей в Хабаровске, что грядет огромная международная контрабандная операция, и труп — лишь её предвестник. Минамото садится в одном из портов на туристическое судно, где работал матрос, — убийца всё еще там… Редкая книжная коллаборация россиян и японцев в криминальной сфере. Романы, основанные на реальных уголовных делах японской полиции префектуры Хоккайдо. С 1993 года автор Эдуард Власов ежегодно ведет двухнедельные курсы русского языка для сотрудников полиции Хоккайдо в Полицейской школе Саппоро. Основная информация, содержащаяся в этих книгах — из первых рук.

Leseprobe

Эдуард Власов Охота на крокодила

© Дегтярева И.В., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Глава 1

Асфальт кончился внезапно и безапелляционно, без всяких там последних предупреждений и дипломатических намеков, еще до выезда из поселка, едва оборвалась за пыльными стеклами череда почерневших от старости и социальной ненависти двухэтажных бараков. А относительно приличной, плотно утрамбованной грунтовки хватило лишь на пару километров, после чего наш видавший не только родные японские, но и унылые сибирские виды тойотовский микроавтобус «Алфард» запрыгал по беспощадным полуметровым ухабам и заметался в узких границах двух прокатанных среди бурой травы широких колесных тропинок в поисках более или менее ровной поверхности для дальнейшего продвижения к нашей заветной цели.

Я подался вперед, чтобы посмотреть сквозь мытое в последний раз пару лет назад еще в Японии лобовое стекло «Алфарда» на три грозных антрацитовых «Сурфа», которые хаотично метались и ежесекундно подпрыгивали в полусотне метров перед нами. Деться им было принципиально некуда, так что я мог бы и не проявлять лишний раз свое рвение, но все-таки служебные привязанности заставили меня убедиться в том, что «Сурфы» по-прежнему находятся в поле моего зрения.

Чтобы отогнать зарождающуюся в недрах моего бренного тела горячую лаву, состоящую из давешних столовских пельменей, черного хлеба и того, что они здесь называют «пепси-колой», я попытался представить себе, что бы мне пришлось делать, если бы вдруг Като с его парнями решили вдруг от нас оторваться. Но ничего ни фантастического, ни реалистического мне на ум не пришло. Ведь даже этим хваленым полноприводным внедорожникам, завезенным сюда с моего родимого Хоккайдо, приходится несладко на этой двухколейной трассе, обозначенной на карте бескрайнего Хабаровского края как «автомобильная дорога районного значения». Собственно, это и не дорога вовсе, а эдакий тоннель без крыши со стенами из метровой полыни. По бокам – травы, про которые у меня за спиной урчит не поддающийся тошноте Ганин, над крышей «Алфарда» – холодное лазурное желе, а под колесами – готовая трасса для могула – только снежком ее присыпь. Ничего, этому спесивому Като полезно протрястись по бугоркам и кочкам нашего северо-западного соседа – не все же ему на том же «Сурфе» по гладкому японскому асфальту разъезжать.

Заветной цели мы достигли только часа через два. Едва Ганин в тысячный раз допел тоскливый рефрен про то, что какие-то травы не успели от чего-то там загнуться, сундукообразные тупорылые «Сурфы» синхронно уткнулись пыльными капотами в высоченные сосны на краю огромного, безнадежно заросшего полынью и коноплей поля. Когда водитель «Алфарда» – сорокалетний обладатель стальных зубов, рыбьих глаз и забавного имени Демид – остановил автобусик с нашими уже почти не подававшими признаков жизни телами поодаль от джипов, из их разверстых внутренностей вовсю вываливались на не знавшую ни свирепой крестьянской косы, ни продвинутой капиталистической газонокосилки земную поверхность ВИПы, то бишь «очень важные пассажиры». Като выдавил из «Сурфа» свое драгоценное тело последним, дав возможность Мацуи и Сато, а также трем вице-губернаторским громилам подставить ему для опоры обтянутые черной кожей бицепсы и предплечья.

Эта показная медлительность, которая, по мнению Като, должна была ежесекундно сообщать окружающей среде о политическом весе его обладателя, меня бесила все больше. Ну ладно еще, на судне он двигался как отлитая из самоварного золота статуя. В море эту деланую величавость можно списать на необходимость передвигаться по палубам и трапам аккуратно и не торопясь, дабы не стать жертвой качки или неловкого движения подвыпившего рулевого. Да и видел я его на корабле не так уж и часто. Но здесь, в пятидесяти километрах к западу от Ванино, в глухой дальневосточной тайге, где Като мог поразить своей гордой поступью нелепого чугунного командора лишь безмолвные сосны и не греющее ни душу, ни тело осеннее солнце, это окрашенное в яркие социально-иерархические тона шоу выглядело отвратительно. Я отвернулся, чтобы не стошнило: двухчасовое ралли по трассе повышенной сложности сделало свое черное дело, и, если бы я еще пару секунд понаблюдал за катовскими церемониями, меня бы точно вывернуло наизнанку.

Кстати, об изнанке. На нем ведь опять, как и все последние дни, красовался этот проклятый крокодильчик… Моя тошнота от этого безотчетного увлечения Като продукцией фирмы Crocodile только усиливалась. Не то чтобы я был против футболок, ветровок и брюк с симпатичными крокодильчиками на левой груди и правом заднем кармане, но когда у человека всю дорогу нет на теле ничего другого, кроме этих проклятых крокодилов, это уже чересчур. Это уже манией попахивает, а где, как любит говорить балагур Ганин, мания, там и мафия, и это не пустые для моей профессии слова. В них есть такая большая доля правды, что ее можно услышать без слухового аппарата, который в нашей странной автобусной компании имеется у каждого, исключая нас с Ганиным и, может, еще Демида, хотя рассматривать его уши – последнее дело.

Ладно бы был беден этот Като, а то он глава самой большой на Хоккайдо частной таможенной конторы, таможенный брокер номер один в наших портах. На растаможке одних только русских крабов он миллиарды йен в год зарабатывает. И при этом ничего, кроме «крокодилов», не носит. Конечно, тряпки эти недешевые, как их великий эксперт в области подиума Ганин обзывает, «понтовые», но нельзя же так обожать этих мерзких рептилий! Нельзя же так открыто денно и нощно демонстрировать свою собственную принадлежность к классу беспощадных хищников, которые если уж решили кого-нибудь сожрать, то сожрут обязательно. И особенно здесь, на ванинской земле, этот крокодильчик на левом бортике легкой, небесного цвета куртке Като выглядел одновременно нелепо и зловеще. Вроде и воды поблизости нет – а крокодилы, как известно, на суше серьезной опасности не представляют, – а все равно лишний раз подходить к нему, заводить беседу и вежливо поддакивать совсем не хочется.

Пока в моих разъятых бешеной тряской мозгах пытались слиться в едином антикатовском порыве не слишком светлые мысли про таможенных брокеров и их ближайших родственников-крокодилов, живчик Ганин извлек из «Алфарда» всех своих семерых престарелых самураев, состояние которых, судя по их лицам, сливающимся по цвету с жухлой октябрьской травой, было еще хуже моего. Бодрый сенсей продолжал свой «травный» концерт и теперь под нос самому себе сообщал, что он «сойдет на какой-то дальней станции» и при этом «покроется травой». Дедули кряхтели, постанывали и вообще едва держались на ногах: им было явно не до ностальгирования, по горько-сладкому зову которого они сюда заявились – или, как сказал бы тот же Ганин, приперлись – вместо того, чтобы мирно копаться у себя на домашних огородах, благо и дайкон уже поспел, и баклажаны за них тоже никто не соберет. Дети из семейных гнездышек уж лет двадцать как повыпархивали, а у благоверных бабуль поясницы скрипят еще громче, чем у них самих.

Ганинское «травой покроюсь» подходило к сложившейся ситуации как нельзя кстати. Где в этом могучем бурьяне эти деды будут искать своих не доживших до нашего японского послевоенного процветания кунов, то бишь, как любит говорить Ганин, корешей? Чтобы их под высокой травой разыскать, нужно всю эту лебеду вырвать из земли с корнем. А у этих дедушек запенсионного возраста давно уже в руках не то что лопата – элементарные палочки для еды долго не задерживаются…

Чувство долга – естественно, служебного (когда ко рту из глотки начинает подкатывать кислая волна, тут уж не до морали, тут главное – не смалодушничать и не начать возвращать природе взятое у нее по сходной цене в сегодняшней портовой столовке) – заставило меня боком двинуться к элитному отряду наемников-интернационалистов, окружившему Като. Он в этот момент шевельнул губами, и один из его русских нукеров тут же бросился к нашему Демиду. Улыбающийся чему-то мне неведомому Демид на приказ вице-губернаторского охранника отреагировал моментально, чем убедил меня в отсутствии у него проблем со слухом. Он потянул заднюю дверь своего многострадального микроавтобуса и достал оттуда обычную штыковую лопату. Като жестом указал ему вперед, на возвышающиеся над полем кусты, и Демид бойко пошагал туда, подобно одному великому русскому поэту-великану, раздвигая руками заросли ржи, роль которой в здешних условиях выполняла банальная полынь. Величавый Като последовал за ним с видом маршала-демократа, смело шагнувшего на минное поле, но предусмотрительно пустившего вперед себя рядового-камикадзе. Сато с Мацуи пошли следом, а русские охранники остались у джипов в компании с Авиловым.

Идти за Като к кустам не разрешило мне обостренное чувство самосохранения – хотя пойти очень хотелось, – поэтому я решил ограничиться служебным прослушиванием высокоинтеллектуальной беседы наших русских хозяев.

– Ну чего, скоро он там? – шепнул один охранник другому. – Куда он пошлепал?

– Хрен его знает! – шепнул в ответ другой. – Тормозит его постоянно. Ходит, как зубилом деланный. Выламывается все… Поди разберись в этих япошках…

– Нам бы засветло вернуться…

– Да не суетись ты! Успеешь засветло! Куда тебе спешить-то? – оборвал своих подчиненных «качков» сердитый Авилов, вяло отгонявший назойливую мошкару. – И насчет «япошек» сколько вам, ослам, мозги полоскать? Они же все по-русски понимают! Вот свалят завтра, тогда говорите что хотите! А пока варежки свои сельскохозяйственные захлопните! Въехали?

Обозванный заочно «япошкой» Като тем временем отмахал метров сорок по высокой траве и остановился неподалеку от нас в виде прижизненного бюста. Нам была видна теперь только верхняя часть его массивного тела – широкая спина, короткая шея и серебристый ежик. Демид продолжил было рассекать своей бронетанковой плотью девственные травы, которыми пять минут назад собирался покрыться мой друг Ганин, но короткий рык Мацуи заставил его повернуть назад. Искрящийся серебром затылок Като медленно повернулся налево, затем направо, после чего вместо затылка я вдруг увидел крутой изгиб его широченной спины. Старик нагнулся, затем не спеша распрямился и поднес к носу зажатые в щепоть пальцы правой руки. Мое «орлиное» зрение уловило легкое движение его пальцев, а заодно и содержимое щепоти. Като потер пальцами пучок сорванной травы и понюхал его. Видимо, от тряски по ванинским долинам и взгорьям у этого спесивца появился насморк, потому что между втягиваем лошадиными ноздрями запаха травы и одобрительным качанием его затылка прошла, по моим подсчетам, целая вечность или как минимум большая ее половина.

Наконец он отбросил выполнивший свою почетную функцию пучок травы и ткнул пальцем себе под ноги с левой стороны. Мацуи и Сато махнули Демиду, и тот вонзил лопату где-то в районе левой ноги Като.

– Попал? – прошипел у меня за правым плечом известный садист всех времен и народов Ганин.

– Ты, Ганин, не торопись, – прошипел я в ответ. – Он нам еще живым пригодится.

– Так я ж не про сердце и не про шею спрашиваю, – тихо огрызнулся Ганин, – а про ногу. Одной ногой больше, одной ногой меньше… Подумаешь, какая потеря…

Я с наигранной укоризной заглянул в искрящиеся пионерским задором глаза сенсея.

– Человеколюбивый ты наш!

– Можно подумать, Такуя, что ты не про то же самое подумал! – резанул правду-матку Ганин.

Естественно, Ганин был прав – слава богу, не первый год меня знает и понимает прекрасно, что частенько мы с ним мыслим и действуем синхронно, как те русские пловчихи с бельевыми прищепками на очаровательных носиках.

Демид нанес полтора десятка ударов, после чего воткнул лопату и подобострастно запрыгал в нашем направлении. Он пробежал мимо нашей разношерстой компании к своему автобусу и достал из его вместительной кормы небольшой жбан с крышкой.

– Много брать будет? – спросил у Демида подошедший к нему по директивному кивку Авилова охранник.

– Иди спроси у него! – огрызнулся Демид. – Он молчит все время! Медитирует, пукалка желтозадая… Пальцами только тычет…

Парень кивнул на своего начальника.

– А Башка говорил, он по-русски может!

– Может! Я сам слышал!

Демид прижал к груди драгоценную емкость из кровельного железа.

– Сколько лет прошло, а он помнит все!.. Все слова наши…

Второй охранник нагнулся к плечу шефа.

– Сергей Владимирович, так он много сейчас брать будет? А то мы не поняли, землекопов не взяли… Демида вот только. Может, еще за мужиками сгонять? Тут недалеко, в Займище, можно ребят с лопатами накопать!

– Пес его разберет! – прошипел Авилов, провожая взглядом удаляющегося Демида. – На «много» он мне должен заяву писать, с погранцами договариваться… Да и таможня наша начнет в его добре ковыряться, долю свою накапывать… Много вывозить – это такая головная задница! Так что не думаю, что сейчас много возьмет… Он же еще раз собирается приехать. Вот тогда, наверное, и загрузится по полной…

Поодаль Демид принялся лопатой наполнять не видный из-за травы жбан, а за моей спиной постепенно приходили в себя пенсионеры-самураи. Один из них на полусогнутых нырнул в коноплю, и оттуда тут же раздался сухонький писк:

– Ямада-кун! Сайто-кун! Я Такэси нашел!

Ямада с Сайто прыгнули на голос и моментально исчезли в блеклой густой траве.

Три дня назад началось все тоже с дедушек. Вернее, с одного дедушки. Труп Шепелева выловил Ёсиро Адати семидесяти двух лет от роду, проживающий в Отару по адресу, представляющему интерес исключительно для следственных органов, да и то провинциальных. Как он сам не без пенсионерского удовольствия поведал мне, возрастная бессонница, высокие цены на рыбную продукцию в местных магазинах и слишком уж скромная пенсия привели его в начале шестого утра в субботу 6 октября на один из портовых пирсов, откуда он собирался начать закидывать в покрытые мутным белесым туманом воды нашего родимого Японского моря свой старенький спиннинг, которым он, если верить его словам, наловил уже никак не меньше десяти тонн морских деликатесов типа минтая, наваги и ложного палтуса.

Я живо себе представил, как над его нелепой камуфляжной панамой взмывает гибкая сталь, как летит в молоко тумана сверкающая в первых солнечных лучах золотистая блесна и как в предвкушении двухсоткилограммового тунца, которого в Отару отродясь не водилось, начинает Адати крутить катушку своей старенькой кормилицы. Но на этот раз традиционное субботнее удовольствие старика в гастрономический пир не переросло. Катушка крутилась все медленнее и медленнее, и когда леска встала по отношению к кромке пирса почти перпендикулярно, рыбак заглянул вниз, где увидел, как о грубо отесанные камни причальной кладки бьется облаченное в синий адидасовский спортивный костюм тело утопленника-иностранца.

Отарским ребятам сильно повезло: я в пятницу заехал на ужин к своему приятелю Сёю Накагаве в Тейне. Дзюнко, естественно, ждать ни к ужину, ни к футону не стала: с Сёю я встречаюсь редко, особенно после того, как он уволился и открыл свою адвокатскую практику. А тут вдруг повод возник: его старшая в одночасье превратила моего давнего знакомца еще со времен академии в деда. Не сказать чтобы Сёю, который старше меня всего на три года, сильно обрадовался этому факту, но обмыть младенца, тем более рожденного в законном браке с молоденьким адвокатиком, подвизающимся в накагавской конторе, – дело святое. Короче говоря, слава богу, мы с Сёю приняли в пятницу вечером не так много (он все-таки особой радости от причины возлияния не испытывал), чтобы субботнее пробуждение по звонку стало для меня пыткой.

От саппоровского пригорода Тейне до Отару десять минут по пустой в столь ранний час скоростной дороге, так что, когда я ворвался в отарский порт на своем лихом кауром, как уверяет меня знаток всех лошадиных мастей Ганин, коне, взращенном в конвейерных конюшнях конезавода под названием «Мицубиси», местные ребята едва успели приступить к протокольным процедурам. Я подрулил к скоплению черно-белых машин и синих мундиров, по-муравьиному копошившихся-суетившихся возле самого края пустого причала.

Навстречу мне из этого муравейника шагнул мой давний знакомый – начальник международного отдела полиции Отару майор Ивахара.

– Приветствую, Минамото-сан! – козырнул он.

– Утро доброе, Ивахара-сан! – приветствовал я его из салона машины, пытаясь нащупать в бардачке коробочку с мятными таблетками. – Не для всех, правда, как я понимаю…

– Что «не для всех»? – удивился майор.

– Не для всех доброе, – пояснил я. – Утро, я имею в виду.

– А-а, вон что…

С юмором у Ивахары всегда было туго, поэтому он резко сменил тему:

– Как вы быстро!

Коробочка наконец нашлась, и через мгновение мой иссушенный рот наполнился благовонной прохладой.

– Я не из дома. У друга в Тейне ночевал. Скоростная еще пустая, так что долетел до вас за десять минут. Что у вас? Русский?

– Видимо, да, – кивнул Ивахара. – Вас ждали, не доставали. Сейчас начнем поднимать. Посмотрите, пожалуйста!

– Да чего там смотреть!..

Неторопливо, чтобы не уронить честь прибывшего из столицы ревизора, я выбрался из машины и нехотя стал продираться сквозь жужжащий рой экспертов и полицейских фотографов к краю пирса.

Я отодвинул одного из наиболее ретивых ивахарских сержантов, закрывавшего мне весь прекрасный утренний пейзаж, – внизу бились о камни, как и предупреждал по телефону Нисио, адидасовский костюм и упакованное в него инородное для наших пенатов тело.

– Скорее всего, русский, – сказал за моей спиной Ивахара. – Я так полагаю… Судя по виду…

– Судя по виду – да…

Я перевел взгляд с утопленника на корабли, стоявшие у соседних причалов.

– А судов их много сейчас в порту?

– Семь. Шесть рыбацких, одно пассажирское.

Ивахара кивнул на белевшее через два пирса судно, на котором патетически значилось «Анна Ахматова».

– Заявлений пока не было?

– Нет, спят все еще… Такая рань…

Я продолжил разглядывать флаги на судах.

– А остальные? Кроме русских…

– Наши – конечно, около двадцати. Еще китайские, корейские… – отозвался Ивахара. – Южные, в смысле.

– Что «южные»? – теперь уже не понял я.

– Корейцы южные, не северные то есть.

– Да?

Я опять посмотрел вниз.

– На корейца он никак не тянет… Ни на южного, ни на северного…

– Да и костюмчик! – добавил Ивахара. – Типичный для русских. Они в таких обычно приезжают.

– Да-да, – согласился я, глядя на тройные белые полосы на бедрах утопленника и трезубец на левой груди. – Типичный матросский костюм… Поднимайте!

Ивахара дал указания своим суетливым подчиненным, и шестеро из них принялись огромными петлями из пластиковых трубок подцеплять с двух сторон бездыханное тело.

– Вы извините, что пришлось вас в субботу дернуть, – виновато сказал Ивахара. – Я просто по уставу информацию в Саппоро направил… Никак не думал, что Нисио-сан вас заставит к нам ехать…

– Да вы тут ни при чем совершенно, Ивахара-сан, – отмахнулся я от деликатного майора. – Просто полковнику видеть меня без дела не слишком по душе. Вот он и устроил мне поездочку на выходные…

– Дел нет у вас сейчас в Саппоро? – участливо поинтересовался Ивахара.

– Убийств по моей линии нет. Слава богу, уже третий месяц. Так что сижу, бумажки переписываю…

Тело утопленника поместили на голубую простыню, разложенную в полуметре от кромки пирса. Это был крепкий русоволосый мужчина, на вид лет сорока – сорока пяти (хотя русские обычно выглядят значительно старше, чем указано в паспорте, так что я не удивлюсь, если выяснится, что он мне в младшие братья годится), в наглухо застегнутой на молнию синей адидасовской куртке и таких же брюках с уже изученными мной белыми трехполосными лампасами. На первый взгляд, никаких видимых признаков насилия на теле заметно не было.

Я посмотрел на майора, и Ивахара немедленно дал знак перевернуть покойника. Двое сержантиков в резиновых перчатках перевернули бедолагу на живот. Сзади на шее багровели две рваные раны от мощных ударов, видимо, ножом, с левой стороны спины, в районе сердца, зияли еще четыре аналогичные полоски.

Над трупом дружно защелкали затворы фотоаппаратов и засверкали фотовспышки наших служебных папарацци.

– Переверните его обратно, – приказал Ивахара. – Проверьте карманы! Вещи, документы…

Трое экспертов принялись заученными жестами шарить по телу и карманам трупа, но минутный обыск никаких результатов не дал.

– Пусто? – задал я никому не нужный вопрос.

– Пусто, – кивнул Ивахара. – Поди теперь найди, откуда он такой взялся на нашу с вами голову!.. Нам что, его по всем пароходам на себе таскать?

– Глаза откройте ему! – приказал я ивахарским ребятам, в душе посмеиваясь над недалеким майором.

Эксперты с недоумением посмотрели на меня, затем на своего растерянного шефа и после – опять на меня.

– Я говорю, глаза ему откройте, ребята! – повторил я свой умный приказ.

Один из экспертов покорно положил на навечно смеженные веки покойного свои обтянутые тонкой белой резиной пальцы и повел ими вверх. Глаза утопленника открылись, но вместо привычных цветных зрачков всеобщему взору предстали страшные блестящие жемчужины налитых сливками белков.

– Выкатите ему зрачки.

Я старался, чтобы мой голос звучал как можно более буднично.

Непонятливые эксперты опять принялись стрелять глазами по мне и местному начальству.

– Зрачки, говорю, выкатите ему! – прикрикнул я на отарских тугодумов. – Закатились они у него! Первый раз, что ли, такое видите?! Чего застряли на полпути? Пальчиками поработайте! Нежно только!

Один из экспертов – видимо, тот, которому до настоящего времени никак не удавалось шагнуть на следующую ступень крутой и неподатливой карьерной лестницы, – брезгливо подвигал резиновыми пальцами по мертвым белкам, в результате чего у покойника вдруг обнаружились темно-серые зрачки.

– Вот и славно! – резюмировал я. – А теперь волосы ему чуть поправьте, чтобы их в анфас видно было.

– Что?

– Прическу ему сделайте!

– Прическу?

– Да, причесочку сварганьте быстренько.

Эксперт послушно, но без малейшего намека на вдохновение погладил мертвеца по мокрым волосам.

– Не годится, – покачал я головой. – Это, конечно, «видал», но никак не «сассун». Салфетки есть?

– Какие салфетки? – спросил Ивахара.

– Обычные, бумажные.

– Салфетки есть? Бумажные? – переадресовал Ивахара мой вопрос своим остолбеневшим от моих загадочных команд и требований провинциальным сержантикам и лейтенантикам.

Один из них протянул мне пакетик дармовых салфеток, раздаваемых у нас на всех углах миловидными девицами, подрабатывающими в рекламных кампаниях ростовщических контор и телефонных фирм.

– Вот.

– Это не мне, это ему, – кивнул я на труп.

– Как это? – не понял эксперт.

– Волосы оботрите ему. Чтобы не такие мокрые были.

– Зачем?

– Я же сказал, чтобы не такие мокрые были.

Сержант исполнительно повозил пучком салфеток по челу и темечку мертвеца, отчего волосы на его голове несколько ожили.

– Отлично! – похвалил я исполнительного тугодума. – А теперь сфотографируйте его покрупнее!

Над трупом опять несколько раз, как сказал бы остряк Ганин, «молнией в начале мая» сверкнула фотовспышка.

– Вы под углом снимаете, – укорил я ивахарских ребят.

– Под углом?

– Да. Камера у вас слишком наклонена.

– А как надо?

– Перпендикулярно снимите его.

– Перпендикулярно?

– Да, перпендикулярно. И крупно возьмите, только по грудь. Чтобы только лицо вошло и плечи.

До отарских парней смысл моих указаний явно не доходил, но щелкать затворами и вспышками они из-за этого не перестали.

– Все! – доложил один из них.

– А теперь размножьте это фото и отправьте людей по русским судам, – приказал я Ивахаре. – Если толку не будет, пройдитесь по корейским с китайскими. Они сейчас иногда русских к себе в команды набирают… Или украинцев. На фотографию сколько времени надо?

Ивахара не без гордости кивнул на один из полицейских микроавтобусов.

– Да сейчас сразу и напечатаем. У нас с собой и компьютер, и принтер.

– Прекрасно!

Я посмотрел на часы.

– Значит, как напечатаете, начинайте утренний обход. И по трупу предварительное заключение хотелось бы побыстрее!

– Да как раз предварительно тут и без судмедэкспертизы все понятно.

Ивахара кивнул на перемещаемое четырьмя сержантами с бетона на тележку мертвое тело.

– И все-таки… – ответил я. – А я пока поеду перекушу где-нибудь, а то позавтракать мне Нисио-сан не дал.

– Конечно, – кивнул Ивахара. – Завтрак – дело святое. Сому дать вам с собой?

– Кого?

Ивахара указал головой на одного из офицеров.

– Сержант Сома. Помните его?

Я выдавил из себя по направлению к одному из самых главных знатоков русского языка в отарской полиции кислую улыбку.

– Конечно, помню! Но с горячим кофе я как-нибудь без вашего Сомы справлюсь. Он, я думаю, вам, Ивахара-сан, нужнее на русских судах будет. С его-то блестящим русским!

– Хорошо! – улыбнулся Ивахара и отпустил меня с одним из наших синтоистских богов.

В поисках кофе как высшей утренней субботней инстанции я подрулил к ближайшему приличному месту, где можно было к этой инстанции приобщиться, – огромному торговому центру «Майкал Отару», рассеченному надвое отелем «Хилтон».

У нас в Саппоро «Хилтона» нет. Гостиниц навалом – десяти- там, двадцатизвездочных, – а вот именно «Хилтона» нет. Не то чтобы я мечтал провести в нем хотя бы ночку, но и отказываться от этого, если бы вдруг у меня сказочным образом появилась такая возможность, не стал бы. А раз возможности понежиться с Дзюнко на шикарных королевских койках в номерах этого самого «Хилтона» у меня нет и, как я предполагаю, в ближайшие сто лет не будет, то ради частичного приобщения к красивой жизни не считающих наличные и безналичные людей я, когда появляется шанс, захожу в тамошний ресторан и пью кофе, а если в моем бумажнике имеется определенная, скрытая от зоркой Дзюнко наличность, то еще и заедаю кофе миниатюрным пирожным. Короче, как говорит мой друг Ганин, затягиваюсь по полной… Или нет, кажется, подтягиваюсь… Надо у него при случае уточнить.

Сегодня не ограничивать себя только смолистым кофе и эфемерным эклером я мог вполне. Хотя до Отару от Саппоро меньше сорока километров, это формально другой город, так что мне в понедельник нашей родимой бухгалтерией будут положены командировочные, сдобренные еще надбавкой за работу в выходной день. Поэтому я решительно заявил согнувшемуся передо мной слащавому метрдотелю, что желаю по полной программе ознакомиться с репертуаром их шведского стола.

Метрдотель передал меня молоденькому официанту, который быстренько довел меня до ближайшего свободного столика, указал на многометровые ряды столов с питием и яствами, входящими в традиционный, по версии роскошного «Хилтона», утренний шведский стол, и удалился.

Я сел и по профессиональной привычке осмотрелся. В просторном ресторанном зале сидели супружеские пары всех возрастов, дружные японские семьи с детьми и бабушками, поодаль расположилась немногочисленная группа весьма пожилых японцев, оживленно беседовавших между собой и кусавших при этом вставными челюстями глиняные стаканчики с зеленым чаем.

Оставшись довольным увиденным, я поднялся, пошел к закромам, взял большую белую тарелку, помедитировал для проформы около длинного стола, заставленного традиционной для классического японского завтрака снедью – рисом, вареными бобами, сушеными водорослями, маринованной редькой, жареным соленым лососем, – но ничего с этого стола, разумеется, брать не стал. День предстоял длинный и суетный, а легковесные водоросли и невразумительная редька имеют обыкновение проскакивать мой крепкий пока еще организм на манер синкансэна, высокомерно минующего безлюдную платформу. Так и не отдав дань национальной традиции начинать день с морепродуктов, овощей и бобов, я подошел к следующему столу, где на белоснежном крахмале дозревали солнечные омлеты, бордовые сосиски, розовый бекон и прочие составные элементы классического американо-европейского завтрака, и принялся накладывать образцы каждого из них себе на тарелку.

– И когда вы только сыты бываете? – вдруг раздалось у меня по-русски за левым ухом.

– Ба, какие люди! Ганин! – не оборачиваясь, воскликнул я, наблюдая своего внезапно укоротившегося и разнесшегося в талии русского друга в извращенном отражении в никелированной посудине с картофельными крокетами.

– Собственной важной персоной! – усмехнулся мой друг Ганин, держа в руках поднос, заваленный антипатриотично проигнорированной мною японской снедью.

– Ты что здесь делаешь? – вяло поинтересовался я и оценивающе посмотрел сначала на свою тарелку, а затем на его поднос.

– То же, что и ты, – весело ответил Ганин и потряс у меня перед носом своим «японским» лотком. – Махнемся?

– Не, не махнемся.

– А чего?

– А того! Мне сегодня весь день работать.

– Как скажешь! Ты где сидишь?

– Вон там, – мотнул я головой в сторону своего столика. – Присоединишься?

– Ага, сейчас! На, возьми с собой!

Ганин вручил мне поднос, уставленный разнокалиберной посудой, издававшей миазмы соленой редьки и полусгнивших бобов, и направился вглубь зала.

– Кофе захвати на обратном пути! – выстрелил я ему в спину. – И сахар не забудь!

Я поставил поднос и тарелку на свой стол, опустился на стул, поискал глазами попрыгунчика Ганина и увидел, что он разговаривает с уже отмеченной мною группкой японских старичков, которые после кивка ганинской головы в мою сторону принялись с почтительного расстояния, но без всякого почтения меня разглядывать.

Через полминуты Ганин оставил наконец своих дедушек и двинулся ко мне – разумеется, с пустыми руками. Я замахал ему и указал на столы с кофеварками и термосами. Старый склеротик Ганин покорно изменил курс на девяносто градусов и спустя еще полминуты поставил передо мной чашку дымящегося кофе, а перед собой – глиняный стаканчик зеленого чая, идентичного тому, что пили его старички, а также прихваченные по пути две плошки с вареным рисом.

– Тебя что, Дзюнко из дома выгнала, Такуя? – поинтересовался Ганин, палочками накладывая в рис вонючие ферментированные бобы натто и посыпая их сушеной морской капустой.

– А тебя – Саша? – парировал я, подцепляя вилкой ароматную полоску жареного бекона.

– Я долг интернациональный выполняю! – с деланой гордостью и набитым ртом произнес Ганин.

– Тоже мне, «израненный бывший десантник».

– Серьезно!

Ганин осторожно кивнул в сторону своих старичков.

– Вон, видишь, дедули сидят?

– Вижу, – глядя не на стариков, а на Ганина, ответил я.

– Вот с ними и выполняю.

– Долг?

– Долг… Ну, вернее, так, должок. Неброский такой. Но точно интернациональный.

– И бесповоротный?

– Назад дороги нет!

– Понятно… Ты мне, Ганин, вот что скажи. Мне тут музыка навеяла… Если ты хочешь покайфовать, ты хочешь подтянуться или затянуться? Или как?

– Или как! Оттянуться я хочу, – усмехнулся Ганин. – Только вон со стариками моими это вряд ли получится.

– А они кто?

– Дедушки мои!

– Вижу, что не бабушки…

– Это, друг мой Такуя, ваши прославленные ветераны.

– Какие ветераны?

– Второй мировой ветераны. Которые твое счастливое детство обеспечивали вдали от родных берегов.

– А ты-то с какого боку при них? – удивился я. – Вы, если мне память не изменяет, по другую сторону баррикад воевали… На другом берегу в смысле. Твои предки, Ганин… Дедушки твои…

– Память, Такуя, не женщина, без нужды изменять не станет! – мудро заметил этот самодовольный доморощенный философ. – Помнишь ты все правильно. По другую сторону добра и зла мы свою кровушку проливали, все правильно.

– Ну и?

– Короче, это ваши бывшие военнопленные… Вернее, наши… То бишь ваши… Или нет, все-таки наши… Они же у нас в плену сидели…

Ганин по своей извечной дурацкой привычке начал плутать в этих идиотских русских личных местоимениях. Я прищурился в направлении щебечущих пенсионеров-ветеранов.

– Это те, которых вы в сорок пятом в Сибири оприходовали? Я верно понимаю ситуацию?

– В какой Сибири, Такуя? До Сибири вы, слава богу, так и не дотопали!

– Да?

– Да! Кого-то мы в Монголии прихватили, кого-то – в Маньчжурии, кого-то – на Сахалине. А Сахалин – это тебе не Сибирь никакая!

– Большая разница…

– Для тебя, географа хренова, да, а для них, я думаю, нет. Хотя вот срок свой они действительно в нашей Сибири тянули. И на том же Дальнем Востоке.

– Так ты-то, Ганин, как с ними связан? С какого такого боку? Или, там, со спины…

– Да я им в Саппоро русский язык раз в неделю преподаю. Подработка у меня такая, Такуя. На пиво зарабатываю, которое мы с тобой время от времени хлещем. А деды эти – представляешь? – столько лет прошло, а русский не забыли!

– Ты бы в японском плену побывал, Ганин – у тебя тоже, небось, наши слова от зубов отскакивали бы!

– В Сибири, Такуя, не слова от зубов, а сами зубы от челюсти отскакивали. От челюсти! Я от них за эти годы такого понаслушался!

– А сюда ты их чего приволок?

– Да они меня попросили с ними в Ванино съездить, – заявил сенсей таким тоном, будто ветераны его пригласили в городской парк на партию крикета.

– Куда?!

– В Ванино. Это у нас, в России, в Хабаровском крае, порт такой, Такуя.

– Я знаю, где Ванино. И где Россия твоя. Чего тебя туда с ними понесло?

– А чего? В академии каникулы до конца сентября! Почему бы мне за их счет в Россию лишний раз не сгонять? Я в этом Ванино не был сроду и за свои деньги вряд ли туда когда поеду. А тут такой шанс хороший! Они взмолились, мне на билет, гостиницу и харчи скинулись. Умоляли не бросать их в трудную минуту. Да и минут этих надо чуть. Двое суток туда, трое там, двое обратно – за неделю управимся!

– И на чем поедете?

– А вон, видишь? Пароход стоит, белый-беленький.

Ганин указал за окно на акваторию порта.

– Черного дыма, правда, пока над трубой нет, но он будет скоро.

– «Анна Ахматова»?

– Да, «Анна Ахматова». Она же Анна Горенко, она же Анна Гумилева, она же Анна Шилейко, она же Анна Пунина. Волосы только подкрашивает стрептоцидом.

– Стрептоцидом?

– Им, Такуя, им!

Я решил свернуть с фармацевтической дорожки, на которой никакой уверенности не испытывал.

– А чего их туда потянуло вдруг, в это Ванино, а? Если они там уже, как я понимаю, один раз были.

– Иди спроси их!

– Да ну, неудобно…

– Чего неудобно? Ты же японец. Это я гайдзин проклятый!

Ганин полюбовался на зажатую узкими палочками сушеную морскую капусту, начиненную перебродившими бобами, и медленно отправил эту отраву в рот.

– А тебе, аборигену со стажем, они все как на духу выложат. Все свои потаенные чувства и поверхностные мысли. Тем более что они уже вон зеленого чая нахлестались – час как сидим тут. А это для них в их возрасте все равно что сётю тридцатиградусное принять с утра пораньше, граммов двести.

– Да ну их, Ганин, этих пенсионеров! Ты мне сам ситуацию обрисуй кратко, и я на этом успокоюсь.

– Вот все вы такие, японцы, – безразличные и беспомощные, – то ли моей реплике, то ли отправленному в рот ломтику маринованной редьки поморщился Ганин. – Я, Такуя, когда с ними заниматься начал, тоже думал, на кой ляд им это все упало?

– Упало?

– Ну, в смысле зачем им все это нужно. У всех дома, семьи, пенсия, на которую два десятка сахалинских пенсионеров содержать можно. А они, вместо того чтобы перед теликом остаток лет валяться, каждый вторник ко мне в вечерний класс приползают. Но потом саке с ними выпил, в баньке попарился, и оказалось, что у них о русском плене воспоминания очень даже светлые!

– Да? Значит, ты их просветляться везешь? А то у них тут – в смысле у нас, ленивых и беспомощных, – все мозги плесенью покрылись! И мраком тоже…

– Говорю же, долг интернациональный выполняю! А мозги… Все-таки вы же не Гитлер…

– Чего «не Гитлер»?

– Ну, я говорю, вы же не как Гитлер, который на нас первым рыпнулся… В принципе, это ведь мы вам войну объявили. Вы же на нас не нападали, и это святая историческая правда. А мы вас с Сахалина вышибли. Так что должок у нас перед вами. Вот я должок этот и отдаю. Частично, конечно, но я же человек маленький. И зарплата у меня скромная…

– Если ты такой совестливый, Ганин, лучше Курилы верни, чем наших дедов по ванинским портам развозить! А то про Сахалин вспомнил, а про Кунашир с Шикотаном – нет! Тоже ведь должок ваш! И про зарплату мне тут слезы крокодиловы не лей – знаю я ее, твою зарплату.

– Курилы – это, Такуя, уже не интернациональный долг, а государственная честь, – ловко увильнул Ганин от булыжника, пущенного мною в его финансовый огород. – Я за нее не отвечаю. Не женщина я и не солдат, чтобы честь отдавать. У нас на это президент есть и сподвижники его высокоинтеллектуальные… А дедуль этих везу в Ванино за прахом.

– За чем?

– Ну, ты же в курсе, небось, что твое, Такуя, распрекрасное правительство договорилось с моим, не менее распрекрасным, о том, что останки ваших пленных, которые у нас на Дальнем Востоке и в твоей любимой Сибири померли, можно перевезти сюда, в Японию, и похоронить по-человечески.

– Да, слышал об этом. На наши налоги, кстати, все это делается… Так они, значит, за останками едут за наш счет?

– Да. Там, под Ванино, лагеря были для военнопленных, кое-кто из них там сидел. Теперь вот и своих деньжат накопили, и государство ваше японское, как ты верно заметил, подсобило чуть-чуть. Короче, пока земля в этом Ванино не промерзла, они хотят землицы с костями своих боевых товарищей сюда перевезти, с полцентнера всего. А я им помочь должен там, на месте.

– Понятно. Значит, семь самураев, – пересчитал я ганинских дедов, – и с ними Ганин-сенсей в качестве гида-переводчика – как с русского на японский, так и самурайских пенсионных накоплений.

– Не семь, а восемь.

Обсуждать денежную сторону вопроса Ганин по-прежнему не желал.

– Я только семерых вижу.

– Есть еще один. Като его фамилия. Его нет здесь. Так что, ты его, Такуя, посчитать никак не мог.

– Като?

– Не слыхал?

– У нас, Ганин, Като на каждом татами по сто.

– Да я не о том…

– А о чем? Ты что, в Японии первый день, что ли? Не знаешь, что для нас Като, Сато и Ямада – что для вас Иванов, Петров и Сидоров? Без имени я тебе столько известных мне Като назову!

– Я в курсе, Такуя. Просто тут, в Отару, этот Като – персонаж известный. Контора у него таможенная. Он воротила в области растаможки.

– Ёсиро?

– Не знаю. Может быть… Он у меня русский не учит. Ни к чему ему это. Мои дедули говорят, что он и без занятий все прекрасно помнит. Да и дом у него тут, а не в Саппоро.

– А чего же он сюда с вами чаи гонять не пришел?

– Побрезговал, как я понимаю. Мы ему, Такуя, не ровня. Он прямо на «Анну Ахматову» приедет, к отплытию.

– Ясно. Значит, тебе в этом Ванино придется между двух огней вертеться?

– Не думаю. Старики говорят, с ним два помощника едут. Когда я в консульство бумаги групповые на визу возил, там в списках кроме Като еще какие-то Мацуи и Сато значились. Первый семьдесят шестого года, а второй – семьдесят седьмого.

– То есть в деды никак ребята не годятся.

– То-то и оно. Записаны как ассистенты этого Като. Может, они и переводить ему будут.

– А может, и нет, Ганин. Таким людям ассистенты для других дел требуются. Я про этого Като слышал много раз. Он у ребят из рыбного отдела постоянно на языке. Вашим крабом занимается, ежом, гребешком… Судя по всему, жук тот еще.

– А чего же вы его не того?..

– Не пойман – не вор, Ганин. Слышал такой афоризм?

– Слышал… Ладно, вернусь вот – расскажу тебе и про Ванино, и про Като, если он тебя к этому времени интересовать не перестанет.

– Договорились.

– А чего это мы все про меня да про моих ветеранов! – возмутился вдруг прожорливый сенсей, посыпая плошку вареного риса толстым слоем цветной смеси из сушеных водорослей и сублимированных яичных желтков. – Ты сам-то чего здесь, Такуя, в такую рань делаешь? Тебя что, Дзюнко теперь по субботам завтраком не кормит? И из дома ни свет ни заря выгоняет?

– Кормит, успокойся. И не выгоняет.

– Да я и не волнуюсь. Аппетит у меня хороший. Видишь, сколько японской пищи набрал?

– Ну, тогда чего я тебе буду твой аппетит портить? Кушай на здоровье нашу японскую пищу!

– Я же не отстану, Такуя, ты же знаешь! А аппетит мне испортить трудно, ты и это тоже знаешь.

– Ну, если ты такой смелый…

Я кивнул на море за окном.

– Утопленничка тут сегодня выловили.

– Русского, что ли?

Аппетит у сенсея от моего сообщения действительно никуда не делся.

– Скорее всего, да.

– И утонул он, как я догадываюсь, не по собственной комсомольской инициативе?

– Шесть ножевых ранений – два на шее, четыре на спине. Судя по виду, морячок, из твоих соотечественников.

– А тебе, значит, как всегда, больше всех нужно?

– Вроде того. Я же, Ганин, майор!

– Ты не майор, Такуя, ты тятя!

– Какой тятя?

– Который «наши сети притащили мертвеца»!

– Да не было там, Ганин, никаких сетей…

– Это я так, к слову. Понимаешь, Такуя…

Договорить Ганину не дал банальный звонок моего мобильника. Сенсей тактично умолк и принялся вбивать палочками в сырое яйцо, желтевшее в малюсенькой мисочке, соевый соус, чтобы этой смесью сдобрить очередную плошку вареного риса.

– Минамото-сан! – заговорила моя трубка голосом Ивахары. – Мы обнаружили…

– Судно обнаружили?

– И судно, и то, что пропал член экипажа.

– Русский?

– Так точно! Судно пассажирское, то, которое я вам показывал.

– «Анна Ахматова»?

– Совершенно верно! Мы уже здесь. Вы подъедете?

– Естественно!

Я нажал на кнопку отбоя, окинул взором недоеденные омлет, сосиски, бекон и тосты и поднес к губам чашку с остывшим кофе.

– Чего там про нашу «Анну Ахматову»? – поинтересовался счастливчик Ганин, которому никогда никуда спешить не надо.

– Да похоже, Ганин, что на ее борту я окажусь раньше тебя. У вас с дедулями отход во сколько?

– В восемь вечера.

– А я вот прямо сейчас туда скакать должен.

– Утопленничек утренний оттуда, как я понимаю?

– Верно понимаешь.

– И все остальное я тоже верно понимаю? – хитро прищурился сообразительный сенсей.

– Что «все остальное»?

– То, Такуя, что раз на судне ЧП, его капитан про расписание забыть может.

– Ты, Ганин, пока панику не поднимай.

Я поднялся со стула.

– Мобильный у тебя при себе?

– Ну, – похлопал себя по груди Ганин.

– Ну, значит, когда ситуацию для себя нарисую, я тебе позвоню. А раньше времени ветеранов своих не пугай!

Ганин встал вслед за мной. Пока я на кассе расплачивался за недопитый кофе и недоеденные деликатесы, сенсей принялся перетаскивать свои любимые шедевры японской кулинарии на ветеранский стол. Торопиться ему действительно было некуда.

Глава 2

«Анна Ахматова» выгодно отличалась от прочих российских посудин, не вылезающих из хоккайдских портов, своей неестественной белизной. Пока я продирался сквозь баррикады из ивахаровских «Седанов» и микроавтобусов, заблокировавших все подступы к трапу, отметил про себя, что даже под якорными окнами нет обычных потеков ржавчины. Значит, судно туристическое и находится в более или менее приличном состоянии, что и понятно.

Это рыбакам абсолютно безразличен тот факт, что борта их фрегатов и линкоров покрыты сантиметровым слоем запекшейся крови тлеющего металла. Для них внешний вид их элегантной каравеллы – дело десятое, главное – содержимое трюмов, которое можно загнать у нас за пухлые пачки десятитысячных купюр. А для таких вот изысканных белокурых «поэтесс» (Ахматова, впрочем, как я помню из книг отца, была брюнеткой) экстерьер очень даже важен, поскольку турист – что российский, что наш – это не безмолвные палтус с креветкой. Турист – существо капризное, грязь и тлен долго терпеть не будет, а если и будет, то оплачивать это сомнительное удовольствие точно откажется.

Они стали появляться на Хоккайдо последние два-три года. До этого ни о каких туристах из России у нас и не помышляли и даже не предполагали, что под боком – на Сахалине, во Владивостоке, в Находке – незаметно, всего за несколько лет, вырос абсолютно неведомый японцам класс платежеспособных российских граждан, время от времени изъявляющих желание, как пародирует своих курсантов Ганин, быть к нам. Их первые визиты вызывали у пограничников, таможенников и моих отарских коллег неподдельное удивление. Слишком уж разителен контраст между потрепанными рыбачками, облаченными в морские-адидасовские костюмы, как сегодняшний утопленник, и их вальяжными хозяевами в «Ролексах» и «Диоре», которые стали теперь заезжать на белых пароходах в наши пенаты. Денег у них определенно стало больше, тратить у себя на родине их особо не на что, а забитая под завязку товарами и услугами Япония – она ведь под боком. От сахалинского Корсакова до нашего Отару меньше суток ходу, необременительная прогулка на такой вот «Анне» или «Марине» – и ты уже в ином мире. Отару встречает злополучных «новых русских» «Хилтоном», бутиками и горячими источниками, а до центра «продвинутого» Саппоро – час езды.

У входа на трап на меня с обеих сторон вопросительно взглянули два строгих сержанта, которые явно не обратили на меня внимание двумя часами раньше у пирса с бултыхавшимся трупом, иначе козырнули бы и под локоток взяли. Но как только я открыл рот, чтобы сказать в их адрес что-нибудь начальственно-дерзкое, как сверху диетической колбаской-сосиской скатился мой давний знакомец Сома.

– Господин майор! – пропищал он трескучим фальцетом и властным жестом приказал дежурным раздвинуться и дать мне дорогу. – Мы нашли! Он отсюда!

– Утопленник отсюда? – уточнил я и стал подниматься следом за ним на корабль.

– Да, член экипажа! – с какой-то неестественной радостью ответил Сома, будто покойник сидел сейчас в одной из кают живой и невредимый. – Шепелев его фамилия.

Мы взошли на нижнюю палубу и стали пробираться к капитанской каюте наверх. У бортов и трапов шевелились малочисленные кучки разношерстных русских пассажиров, недоуменно разглядывавших неизвестно откуда появившихся в таком изобилии наших полицейских. Время от времени скрипели двери кают, из-за которых появлялись то помятые, похожие как две капли воды, недовольные лица обоих полов средневозрастной категории и славянско-дальневосточной внешности, то благодаря яркому боевому раскрасу смахивающие на апачей и команчей привлекательные мордочки легкомысленных русских девиц.

Меня эта девичья боевая готовность в столь ранний час слегка насторожила, и, как показали события последовавших секунд, мое профессиональное чутье в который раз уже за мое длительное восхождение по шаткой карьерной лестнице меня не подвело.

Мы шагнули на среднюю палубу, которую нам предстояло прошагать почти до конца, до трапа на верхнюю палубу, где, по словам Сомы, располагались капитанские апартаменты. Внезапно ближайшая из дверей кают у нас по ходу распахнулась и едва не уронила навзничь эфемерного Сому. Тот успел инстинктивно дернуться назад, и я налетел на него на своем полном командирском ходу.

– Осторожно! – инстинктивно крикнул Сома по-японски, обращаясь к невидимому из-за двери пассажиру.

– Извините! – раздалось оттуда тоже по-японски, без всякого намека на акцент.

Сома удивленно оглянулся на меня. Я же не стал делать вид, что меня ничуть не удивляет присутствие на российском судне пассажира-японца, и властной десницей приказал Соме посмотреть, кто это с нами там разговаривает на нашем родном языке. Сома дернул дверь на себя, открыл ее до конца, и мы увидели стоящего в дверях пожилого японца, одетого в стандартный серый костюм клерка средней руки, и за его спиной – длинноногую, на полголовы выше него русскую девицу, макияж и ажурно-пеньюарное облачение которой не оставляли никаких сомнений в роде ее профессиональной деятельности.

Сома на секунду замешкался, затем вопросительно взглянул на меня и в следующий момент начал опускать нижнюю челюсть, чтобы, как я безошибочно понял, потребовать от соотечественника удостоверение личности и объяснение, как он оказался на иноземном судне, да еще в такой сомнительной в моральном плане компании. Я поначалу тоже решил провести несколько минут в обществе этих двух голубков, тем более что русской девице явно было что мне показать и в нынешнем, стоячем положении, а если бы я предложил ей сесть, то смог бы увидеть еще больше – когда еще представится такая возможность? Но проклятое чувство долга (мы, японцы, вечно кому-то что-то должны, но как дело доходит до принятия у нас этого долга, желающих его получить, как правило, находится немного) заставило буркнуть Соме, начавшему уже пускать слюну от призывного вида девушки:

– Отставить! Я убийствами занимаюсь, а здесь все живы! Может, даже новая жизнь сегодня зародилась…

Сома со вздохом отступил, а мужичонка заискивающе хихикнул в ответ на мою скабрезность. Девица, изучением японского языка себя явно не обременявшая, и ухом не повела, зато одернула на себе пару раз коротенький прозрачный пеньюарчик, продемонстрировав мне соблазнительный животик и еще более соблазнительные трусики.

Мы двинулись дальше. Японец вышел на палубу, и у нас с Сомой за спиной разлилось сахарным сиропом приторное русское «пока-пока, мой зайчик!», за которым последовали сочное чмоканье двух пар губ, японское «саёнара» и деланый бабий вздох.

Когда мы подошли к трапу, ведущему на верхнюю палубу, нам навстречу спускалась пара, абсолютно идентичная той, которую мы только что видели: японец, лет семь-восемь назад разменявший полтинник, с зеленоватым от бессонной ночи и алкогольных возлияний лицом, в мятом костюме, жеваной рубашке и кое-как повязанном галстуке, и высокая стройная русская девица с мощными бедрами, выставленными на всеобщее обозрение из-под мини-юбки, и еще более мощным, слабо поддерживаемым полупрозрачной блузочкой бюстом. Японец испуганно посмотрел на полицейскую форму Сомы, так же, как и его предшественник, заискивающе улыбнулся и стыдливо отвел глаза в сторону. Девица, наоборот, мельком глянула на Сому, а затем с профессиональной заинтересованностью без лишних стеснений пристально оглядела меня, с ног до головы одетого в штатское, и специально сделала следующий шаг чуть в сторону, чтобы я получил возможность невольно прикоснуться на встречном ходу к ее аппетитным формам.

– Извините, господин майор! – полушепотом сказал покрасневший Сома, как только пара спустилась вниз.

– Это не вы у меня, сержант, должны прощения просить. Это наши драгоценные чиновнички перед своими женами должны извиняться! Да заодно и перед всеми нашими законопослушными согражданами. На что наши налоги идут, а?

– Да-да, конечно!.. Но вы видели этих женщин… – мечтательно чмокнул губами Сома. – Они любых извинений стоят!

В просторной капитанской каюте за столом в одинаковых начальственных позах восседали Ивахара и солидный русский мужчина в летней капитанской форме. У дверей стоял наш дежурный полицейский, а напротив, около иллюминатора, еще один русский лет тридцати пяти в морской форме.

Ивахара поднялся мне навстречу.

– Минамото-сан! Как вы быстро добрались!

– Сидите! Я сегодня быстр как никогда.

Я жестом остановил протокольный порыв своего коллеги, сел рядом с ним за стол и вопросительно взглянул на нашего визави.

– Кротов Виталий Евгеньевич, – представил у меня из-под правой руки сидящего русского Ивахара, – капитан судна.

Кротов сдержанно кивнул.

– Майор Минамото, полиция Хоккайдо, русский отдел, – представился капитану я по-русски. – Занимаюсь убийствами, связанными с гражданами России.

– Связанными? – переспросил капитан.

– Да, всем, что связано с вами, то есть с российскими гражданами. Когда их убивают, или когда они убивают.

– А что у вас тут чаще бывает? – поинтересовался Кротов.

– Трудно сказать. Все от сезона зависит.

Ивахара решил прекратить наш с капитаном пустой треп и показал на рассыпанные перед нами на столе фотографии.

– Минамото-сан, господин Кротов опознал в сегодняшнем покойнике члена своего экипажа.

Я посмотрел на Кротова.

– Это так?

– Так точно, – сухо ответил тот. – Шепелев Игорь, мой матрос. На фото точно он.

– Давно он у вас в команде? – спросил я.

– С мая этого года.

– Откуда он?

– Живет в Находке, кажется. Место рождения проверить надо по документам. Анатолий Палыч, поднимите дело Шепелева! – приказал Кротов стоявшему у иллюминатора мужчине и пояснил нам с Ивахарой: – Мой старпом Ежков Анатолий Павлович.

– Очень приятно.

Мы с майором синхронно кивнули вслед молчаливому старпому, который без лишних слов покинул капитанские покои.

– Что о нем можете сказать, господин Кротов? – вновь обратился я к капитану.

– Об Анатолии Палыче? – удивленно спросил тот, оглядываясь на закрывшуюся за Ежковым дверь.

– Нет, о Шепелеве.

– Ах, о Шепелеве… Да ничего особенного. У меня судно пассажирское, от матросов многого не требуется. Если матрос свои обязанности исправно выполняет, его капитан и не видит почти.

– А Шепелева вы лично когда в последний раз видели?

– Шепелева? Если не ошибаюсь, вчера утром на нижней палубе во время обхода.

– Чем он занимался?

– Он? – Кротов улыбнулся. – Он эту самую палубу драил.

– Простите, что?

Меня бесят эти одинаковые русские слова. Вот что сейчас Кротов сказал? Что покойный с палубой делал? Драл? Тралил? Ударил?

– Драил, – равнодушно повторил капитан.

– Драил – это значит мыл? – решил я уточнить свои бескрайние познания в русской лексике.

– Не мыл, а именно драил! – возмутился моему непрофессионализму Кротов. – Если ее не драить, а просто мыть, она через сутки слизью покроется!

– Вы давно в Отару? – решил я избежать дискуссии на санитарно-гигиенические темы.

– В этот раз?

– Да, нас с Ивахарой-сан интересует именно этот раз.

– С утра пятницы.

– Откуда пришли?

– Из Ванино.

– Обычный рейс?

– Да, обычный, – кивнул капитан. – Мы уже третье лето по маршруту Ванино – Отару ходим.

– Когда назад по плану?

– Сегодня в девятнадцать.

– Боюсь, что сегодняшний выход придется отложить.

Я стрельнул холодным взором сначала в капитана, а затем в изменившегося в лице Ивахару.

– Как это? – недоуменно выдавил Кротов.

– Вам, господин Кротов, Ивахара-сан об обстоятельствах смерти вашего Шепелева доложил?

– Чего тут докладывать! И без рапорта все понятно!

Кротов ткнул пальцем в разложенные перед ним фотографии.

– Как у нас дома говорят, порезали Игорька.

– Вот-вот! Все признаки насильственной смерти налицо, – согласился я. – Так что в рамках дела по убийству, боюсь, мы должны запретить выходить вашему судну из Отару.

– На сколько?

– Пока сказать не могу. Не исключено, что убийца находится на судне. У нас опыт в подобных делах имеется.

– Но у меня же и обычные люди на борту! Туристы! Им в воскресенье ночью дома надо быть! Всем в понедельник на работу! У нас расписание! Мы же, как-никак, бизнесом занимаемся! Вы представляете, какой это удар по нашему престижу?

– Представляю, господин Кротов, но мы с Ивахарой-сан тут тоже не дельфинов от нечего делать дрессируем. Расследование убийства требует определенных жертв.

– Ну да, мало вам одной, – прошипел Кротов, косясь на шепелевские снимки.

Тут без стука вошел немой старпом и положил перед капитаном тоненькую папочку. Капитан раскрыл документы.

– Вот он, наш Шепелев Игорь Константинович! Одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года рождения, Советская Гавань, Хабаровский край. Мореходка, «Дальморепродукт», БАМР…

– Что, простите? – встрял в нашу умную беседу на русском языке Ивахара. – БАМ?

– Какой БАМ? – не понял Кротов.

– Ну, БАМ, вы сказали, нет? Что, на железной дороге, что ли, он работал? – проявил вдруг свои глубокие познания в транспортной системе Российской Федерации скромный майор отарской полиции.

– На какой железной дороге? – поднял брови капитан.

– Ну как же! Вы же сами сказали, БАМ…

– Ивахара-сан, господин Кротов сказал не БАМ, а БАМР.

Мне пришлось взлететь над суетой и рутиной и показать этому недалекому Ивахаре, насколько глубока моя – столичная – информированность в российской экономике.

– То бишь База активного морского рыболовства. В Находке есть такая рыболовная контора. Так ведь, господин Кротов?

– Ага, – кивнул капитан. – Я бы даже ее конторой называть не стал. Солидная компания.

– Активного? – не унимался Ивахара.

– Активного, – подтвердил я. – Это, Ивахара-сан, когда русский рыбак не сидит у моря и погоды от него не ждет, а сам в море выходит и берет от природы все ее блага, милости и почести.

– Интересно, – искренне протянул Ивахара. – Выходит, у нас, в Японии, все рыболовство активное?

– Я вам потом, Ивахара-сан, и про БАМР расскажу, и про наше активное японское рыболовство, – прервал я Ивахару и обратился опять к Кротову: – До вас где он работал?

– До нас?

Кротов углубился в изучение анкеты Шепелева.

– До нас, до апреля этого года, в ДВМП, то бишь в Дальневосточном морском пароходстве. Ходил там матросом три года на «грузовиках», на контейнеровозах еще… Обычная биография.

– Семья есть?

– Отец умер восемь лет назад, – прочитал Кротов. – Мать живет все в той же Советской Гавани. Жена в списках не значится, дети, соответственно, тоже. Зато есть младший брат.

– В Отару Шепелев с вами в этом году уже приходил?

– Все семь рейсов оттрубил, это у него восьмой за сезон. Последний, выходит…

– Конфликты в экипаже есть? Или были?

– Это не ко мне вопрос. Вот Анатолий Палыч у меня за связи с нашей трудящейся общественностью отвечает.

Кротов охотно снял с себя ответственность за информирование принимающей стороны и указал на старпома. Ивахара пригласил его за стол.

– Господин Ежков, сколько матросов в экипаже?

Обретший наконец дар речи старпом опустился на стул.

– Матросов – тридцать восемь. Плюс еще обслуживающий персонал – медики, повар с поваренком, судомойки. На круг пятьдесят семь голов.

– Что вы можете сказать об обстановке внутри коллектива? – продолжил Ивахара.

– Что могу сказать… – угрюмо буркнул Ежков. – Хорошего мало, плохого – ничего.

– Как это?