Опасные земли E-Book

Клим Жуков

• Herausgeber: Питер
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: роман
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2023

Seitenzahl: 1071

Beschreibung

В руки антиквара Кирилла Ровного, живущего в наше время, «по работе» попадает старинный документ — дневник рыцаря Филиппа де Лалена из XV века. С этого начинается череда головокружительных приключений, в которых нашлось место и хоррору, и мистике, и историческому детективу. Антиквар изучает рукопись, а в городе происходят загадочные и порой откровенно жуткие вещи: гибнет его друг, оживают обезглавленные мертвецы, улицы наполняются толпами зомби. И похоже на то, что главной целью нечисти становится именно Кирилл. Вместе с небольшой компанией заинтересованных людей он решает предпринять собственное расследование и отправляется в весьма необычную и рискованную экспедицию. А где-то в прошлом в бургундском городке Сен-Клер-на-Уазе тоже творится что-то неладное: оттуда перестают поступать новости, а все гонцы, направленные в город, пропадают. Рыцаря де Лалена вместе с небольшим войском отправляют в опасные земли разобраться, в чем дело. Две сюжетные линии неминуемо сойдутся в одну, чтобы раскрыть тайну исчезнувшего города.

Leseprobe

Клим Жуков

Опасные земли

Клим Жуков

Опасные земли. — СПб.: Питер, 2023.

ISBN 978-5-00116-946-8

© ООО Издательство "Питер", 2023

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Предисловие

Предисловие… В этом месте все, кто меня знает хоть сколько-нибудь близко, должны закричать:

— Ага, он опять за свое!

И правда, я ненавижу писать предисловия, в чем многократно публично признавался. В самом деле, зачем? Вот книжка — читайте. Там должно быть все написано, а если нет, предисловием ситуацию не спасти. Тем не менее раз за разом какие-то вводные слова вымучивать из головы приходится.

Не станет счастливым исключением и представленная работа. Вынужден объясниться.

Во-первых, «Опасные земли» я писал очень долго, почти как Джордж Мартин, который мучает нас ожиданием «Ветров зимы» с 2011 года. Бодрости такое непростительное затягивание релиза не добавляет никому: ни автору, ни читателю (вдруг кто прочитает сию нетленку?), ни самой книге. Стоит остановиться на пару месяцев, начинаешь банально забывать фактуру. А новая фактура сама собой появляется. И вот ты снова перед белым вордовским листом в полной задумчивости: а что, собственно, писать? Старенькие идеи позабылись, новые в наличии, но уже поссорились с прежними установками. Как их теперь помирить? Словом, коли вас настигнет муза и вы соберетесь писать — ­пишите быстро, по возможности не отрываясь.

У меня так не вышло.

Поэтому внутри себя книга является сшивкой разных, самых разных концепций, которые удалось поженить. Удачно или нет — судить вам.

Во-вторых, «Опасные земли», что для вашего неумелого рассказчика крайне нетипично, книга случайная. В том смысле, что автор не сидел за планами, таблицами персонажей с четким планированием всех сюжетных ходов, композиции и прочей положенной лабуды. Обычно сижу. Только не в этот раз.

Первоначально идея казалась легкой, прикольной и даже слегка сумасшедшей. Дело в том, что я большой любитель фильмов Джорджо Ромеро про зомби. А еще я люблю рыцарей. Бинго!

Представляете классического зомби? Ну, убить можно только ударом в голову, нельзя давать кусаться, или вы тоже обратитесь. И еще он очень тупой. А рыцаря представляете? Хорошего такого представителя правящего класса позднего Средневековья — в сияющих латах. Что, если в XV веке случится эпидемия зомби? Как занятно! Рыцарь-зомби в калёном толстом шлеме — да его завалить вообще почти невозможно! При этом он совершенно тупой и никогда не сможет открыть забрало, а значит — не сумеет кусаться! Более нелепого создания представить невозможно.

Придумав такое, ваш покорный слуга очень обрадовался и незамедлительно обмакнул перо, чтобы погнать вольную строку. Изначально мысль была о смешной книжке, совсем ни к чему не обязывающей и обязательно маленькой. Этакая переповесть — недороман. Листов на семь-восемь авторских, то есть страничек на 180–200.

Я тогда находился в паузе после эпопеи с написанием космооперы «Пилот мечты». «Пилот» выпил все мои соки, выжал досуха. Запланированный трехтомник обратился тетралогией. Обычная новеллизация компьютерной игры «Завтра война» (взял сценарий, развернул сюжет, приделал диалоги — всего ­делов) стала исполинскими Звездными войнами в одной ­далекой галактике. К тому же постоянно приходилось соотносить собственную писанину с мнением богатейшего фан­сообщества исходной серии «Завтра война» и самой компьютерной игры.

Словом, я вымотался до последнего края.

А писать что-то было надо.

Ведь я, как кузнец, не могу, не куя.

Кроме того, надо было что-то отнести в издательство и банально заработать денег. Экая унылая проза, да деваться некуда. А тут такая сытная идея! Настоящее спасение! Сделаю небольшую, легкую повесть, а уж после возьмусь за что-то большое и устрашающее с новыми творческими силами. Но не тут-то было!

В издательстве поглядели на первые главы и говорят:

— Послушай, мужик! Где попаданец? У тебя нет попаданца! А все это историческое занудство без попаданца никто даже не откроет (точно-точно, вон и отдел маркетинга кивает). Кроме того, что за названия и имена? Бургундия какая-то, пятнадцатый век, все эти Валуа, де Бурбоны, Шароле — контрреволюция сплошная! Народ у нас тупой (да-да, вот и отдел маркетинга кивает), где эта Бургундия, никто не знает, кому она вообще нужна? Пиши так, чтобы понятно было! Про Русь! И обязательно попаданца!

Вот же… Г-хм!

Сильнее предисловий я ненавижу попаданцев! Тем более что своим литературным дебютом «Солдат императора» я этот свой гештальт закрыл навсегда. Там, правда, был не попаданец, а форменный засланец, но согласимся, очень близко. В общем, пришлось что-то такое придумывать.

Прежде всего, пришлось срочно писать вторую часть, которая могла бы стать первой — про Русь, как заказывали. Ревущие 1260-е, Новгород, Раковорская война — все по красоте. Кроме того, в загашнике валялись незаконченные записки (просто записки) про некоего условного антиквара, который трудится на нелегкой ниве старины в питерских библиотеках, музея, пабах и подворотнях XXI века. Уж этот материал мне знаком не понаслышке! Итак, приключения разворачиваются в Средневековье, а в наше время совершенно отечественный антиквар ведет расследование по неким случайно попавшим в его руки артефактам. Все понятно, духоскрепно и даже патриотично. И отдел маркетинга, озабоченный поголовной тупостью читателей (где они таких нашли, интересно), не волнуется — есть много всем знакомых слов!

И тут — хлоп! — меня настигла первая профессиональная квалификация — научная, историческая. И я занялся масштабной съемкой просветительских роликов совместно с Д.Ю. Пучковым «Гоблином», а потом и самостоятельно. Лекции, подготовка контента, писанина, но уже не художественная, а вполне историческая сожрали меня полностью.

Ни сил, ни времени на «Опасные земли», которые принялись пылиться в столе и натурально протухать.

Иногда, измученный совестью, я возвращался к проекту. Потом снова уходил, и так далее. Прошли годы. Если я начинал книгу, будучи младше главного героя, то после заметил, что уже на пару лет старше. Но нет худа без добра.

Главное добро состояло в том, что мне вдруг стало мультинаплевать с орбитальной станции на мнение любого отдела маркетинга — я сам себе отдел. Такие широкие возможности предоставляет нам интеренет. Кроме того, заброс поочередно нескольких глав в социальные сети наглядно показал, что читатель, против невнятных и непонятно чем обоснованных обвинений в тупости, совсем наоборот — умен и жаждет не попаданцев, а нормальных историй.

Поэтому я смог вернуться в Бургундию.

И вот победа — книга перед вами в слитном готовом виде. Внутри есть и антиквар, и рыцари, которые обязательно встретятся.

Кстати, сперва рабочим названием были никакие не «Опасные земли». Что это вообще? Какие земли, почему именно опасные? Изначально роман назывался просто: «Антиквар». И очень мне это поименование нравилось односложностью, емкостью и так далее. Звучно же!

Но тут меня огорошили товарищи, сообщившие, что коллега Александр Бушков, оказывается, уже выпустил цикл в точности с таким названием — «Антиквар».

«Вот же жук», — подумалось мне, но делать нечего.

Двух «Антикваров» литературная галактика, конечно же, не сдюжит. Да и форменный скандал может выйти. Так что я опять стал думать. Название — это очень и очень зыбкий феномен, не всегда осиливаю. Рандомный перебор букв сложился в итоге так: «Опасные земли герцогства Бургундского». Лишнее герцогство потом отпало, оставив одинокие, но куда более лаконичные «Опасные земли».

В самом деле, приключения, связанные с риском, сиречь — опасностью. Почему бы не быть «Опасным землям»? И они стали быть. Как часто бывает — от содержания до названия не совсем по воле автора, а иногда строго против его воли. Вот что значит затянуть релиз. Он запросто может начать жить собственной жизнью.

И начал.

Надеюсь, будет интересно.

Пересказывать краткое содержание предыдущих серий (точнее, последующих) не стану — увольте. Но на фактуре остановиться обязан. С художественной точки зрения она ни на что не влияет — ни одно содержание в ходе работы над книгой не пострадало! С точки зрения истории — очень даже. Отсюда пара уточнений и, как нынче модно говорить, дисклеймеров.

Главный герой средневековой части носит славное имя Филипп де Лален. Это реальный персонаж, младший брат прославленного турнирного бойца, настоящей суперзвезды и Федора Емельяненко пятнадцатого столетия Жака де Лалена. Последний вполне заслуженно отхватил славы. Про него писали и пишут (ученые, конечно) много и охотно. Брат же скрылся за исполинской фигурой старшенького, совершенно потерявшись в его лучах. Можно бы сосредоточиться на Жаке, но про него слишком многое известно доподлинно, да и несправедливо это — забывать совсем о младшем.

Тот погиб в битве при Монлери 16 июля 1465 года, о чем сообщает нам очевидец и участник, неподражаемый Филипп де Комин, сеньор де Монсекюр в своих «Мемуарах» — книге исключительной и даже революционной в своем роде.

Я к тому, что источниками владею и в курсе, что жизнь де Лалена младшего оборвалась. Но вдруг, вдруг… он не погиб, сгинув немного позже при крайне смутных обстоятельствах?

Это первое допущение.

Второе — возраст.

Волюнтаристским авторским произволом я здорово омолодил Филиппа. К окончанию пути он подошел матерым тридцатипятилетним мужиком. Почти порог старости по тем суровым меркам. Царедворец, вельможа, испытанный в боях и турнирах, цвет бургундского рыцарства. Однако такой персонаж, вполне состоявшийся и устоявшийся, показался мне слишком, что ли, бронзовой личностью, которую мне не своротить в плане характера. Немного покумекав, я скинул ему десяток лет, снабдив для контраста старым наставником и еще более молодым другом. Обоих, честно скажу, придумал, все совпадения случайны.

В тексте есть и другие допущения, правда, совсем незначительные — ради красного словца. Клоню я к чему? К тому, что это не ошибки — допущения. Все-таки книга, хоть и историческая, с опорой на чертову кучу подлинных источников и научных исследований, не научная, а художественная. Сиречь имеет право быть наполненной разнообразными фантомами сознания.

Далее.

Я сознательно не ввел в дело ни одного значимого женского персонажа. Не со зла. Не потому, что автор гендерный протестант или, упаси боже, женоненавистник. Девчонок я страшно люблю, ценю и уважаю. В моей околохудожественной писанине почти всюду женщины. Даже секс случается. «Пилот мечты» делал это в кокпите космического истребителя!

Но не здесь, нет.

Кто-то может сказать:

— И правильно! Задрали уже все эти сеттинги, куда искусственно вмонтированы сильные и независимые тети!

Оно, конечно, так — задрали. Но локальный внезапный ­игнор девчонок с этим прискорбным явлением вообще не связан. ­Никак. Просто ситуация не располагала. Военный поход рыцарского войска, а потом — отряда. И куда тут поместится прекрасная и хрупкая девушка? Даже если она не очень хрупка и совсем не прекрасна — ей просто не нашлось места.

Да и хотелось, что греха таить, отвлечься от почти обязательной лавстори в любом, даже не слишком подходящем, случае. Эксперимент, знаете ли. Насколько зайдет читателю не совсем клишированный сюжетец? А то имеются рекомендации, ну вы знаете: не более четырех персонажей, конфликт с внутренним антагонистом (то есть герои должны непрерывно лаяться, выясняя, кто тут альфа), любовь и прочая, прочая.

Ничего этого в книге нет.

Зачем вообще я ее написал, спросит кто-то? Что хотел сказать, какие глубокие смыслы преследовал?

Отвечу просто: написал, потому что мог. Не только историческим занудством жив человек, я в том числе. Художественная форма и апелляция к чувствам важна не менее. Никакой сверх­задачи не имелось, а что до смыслов… мы все лишь пустые сосуды, которых наполняет божественный ветер реальности. Каждый волен искать и найти в моем сосуде то, что он сумеет или захочет.

Вот такие замечания касательно книги, очень для меня не­простой. Вот такие замечания касательно персонажей, с которыми ваш робкий рассказчик сильно сроднился.

Надеюсь, сроднитесь и вы.

P.S. Огромная благодарность, признательность и низкий поклон замечательной Елене Ашихминой, которая прошла со мной весь этот путь от начала до конца. Без нее никакой книги просто не было бы.

Глубочайшее мерси Андрею Куркину — блестящему специа­листу и знатоку бургундского Средневековья. Его советы оказались бесценными. Мессир Андрэ, vive la Bourgogne!

Клим Жуков

Часть 1

Глава 1. Антиквар

Отец оставил мальчику Кириллу в наследство фамилию Пеневежневецких и больше ничего.

Мальчик Кирилл изрядно настрадался с родовым своим прозвищем в школьные годы. Понятно почему — дети бывают очень злыми существами. Кирилл держал оборону и даже бивал разные лица, чтобы они, лица, не позволяли лишнего. Ведь за фамилией, как ни крути, череда предков, требующих почтения.

Потом был Московский историко-архивный институт с перерывом на службу в армии, а потом Кирилл внезапно оказался в статусе «уже не мальчик» и заодно обнаружил неприятный факт: страна в нем не нуждалась. Ну, то есть, как бы не совсем не нуждалась. Просто в державе случилось перепроизводство историков, философов и прочих выкормышей фундаментальной науки.

Промыкавшись два года, Кирилл, не будучи большим моралистом, задумался о выживании собственной физической оболочки и совершил весьма необычный для России конца двадцатого века маневр — продал московскую квартиру и перебрался в Петербург, к Неве, сырости, бесконечной осени и тучам над головой.

Город, как раз начавший исправно снабжать столицу образованными кадрами, удивился и принял гостя холодно. Это выразилось в обвальной череде неудач на ниве юного русского предпринимательства, которое по недоразумению величали англосаксонской идиомой «бизнес».

Начинал он с недоремонтированной, но весьма солидной «трешки» на Васильевском острове, приобретенной на волне удешевления жилья и удорожания североамериканского доллара, которыми приветствовал немногих счастливчиков кризис 1998 года. Кирилл только что продал трехкомнатную недвижимость на Цветном бульваре и оказался обладателем сумасшедшей кучи заокеанской валюты, которая каждый день превращалась в еще большую кучу рублевого эквивалента.

Хватило на статусное помещение возле метро “Василе­островская” и небольшую, но собственную долю в риелторской компании, которая занималась опять-таки жильем.

Тогда же старшие коллеги объяснили, что успеха в бизнесе с такой фамилией не видать. Пеневежневецких — это кто ж выговорит такое при общем падении нравов и образования!

Ну что же? Рвать неподатливую материю реальности — так с хрустом и до конца!

Пришлось потерять паспорт и превратиться в Ровного, по матушке.

Кирилл Ровный — очень удачное в деловых кругах ­поименование!

Удачным оказалось только новое имя. Кризис, принесший деньги и отличную «хату» в царском фонде, унес и деньги, и хату.

Через два года юный бизнесмен приземлился в захолустных Озерках, проживая с видом на свежепостроенный торговый центр «Бада-бум». Название навевало ассоциации с Люком Бессоном, а жилье — тоску, потому что с царским фондом его роднило лишь отсутствие ремонта.

Итак, актив: одна комната, тесная кухня и дом, который аборигены называли отчего-то «кораблем», унылая работа в том самом «Бада-буме», где Ровный подвизался на ниве торговли мобильными телефонами, как раз входившими в моду и всеобщее употребление.

Впрочем, работу можно было смело вносить в пассив, потому что «менеджер по продажам», помноженный на бесполезное образование, — это тавро, совсем как у коровы в штате Техас. То есть на первый взгляд — никаких перспектив. Да и на второй тоже.

Молодой президент на экране тайваньского «Панасоника» доходчиво рассуждал о вертикали власти, борьбе с коррупцией и поддержке малого предпринимательства, а Ровный никак не мог взять в толк: чему так радуется публика?

От старого самодержца, памятного пьяными плясками, новый отличался лишь трезвостью, спортивным телосложением и публичной прогулкой «по делам» на истребителе фирмы Сухого.

Сослуживцы называли президента «новой надеждой», миротворцем и стабилизатором. А Кирилл хмыкал, добавляя про себя, что оно конечно, стабилизатор, стабилизатор планирующей бомбы. Чтобы, значит, падало ровнее.

Впрочем, как отмечено выше, склонностью к морализаторству он не отличался, поэтому в политические дискуссии не вступал, а хмыкал исключительно про себя или, как писал Грибоедов, — «в сторону».

Гораздо сильнее его заботило персональное все более туманное будущее.

Огромный трехэтажный ларек, выступавший на бизнес-сцене под псевдонимом торгового центра, отражал реальность, как зеркало, но не гладкое венецианское, а мутное, бронзовое из античных времен. Арендаторы разорялись, им на смену приходили новые, и не было решительно никаких гарантий, что фирмочка, приютившая Кирилла, не завернет ласты через неделю. Или через месяц. Придавят конкуренты или очередной «подарок» налоговой службы — словом, были варианты, один другого поганее.

Надо было срочно соображать, и он соображал, что неизменно выливалось в малоприменимую с практической точки зрения формулу:

— Надо валить, надо срочно куда-то валить!

И никаких более жизненных рецептов.

Именно тогда Кирилл обзавелся фатализмом глубиной с Марианскую впадину, а заодно встретил старого армейского товарища.

Случилось это на работе, где и проходила основная светская жизнь. Кирилл отличался нелюдимостью и тщательно взлелеянной мизантропией. Друзьями не обзавелся, модно тусоваться не любил и не умел, посему весь ассортимент лиц и встреч, отпущенный человеку, относился к рабочим будням. Так что встреча в данном интерьере была неудивительна. Более того, у судьбы почти не было других шансов в смысле места и времени.

Кирилл сидел на стульчике за ненадежным столиком, который хотелось назвать моднявым (торжество алюминия и прессованных в братской Финляндии опилок русских сосен). Срок адамовой кары на сегодня близился к завершению, и он медитировал на вращающийся под потолком тетрагон с красной надписью «Евро-Стар». Почему именно «евро» и отчего вдруг «стар», было решительно непонятно — на звезду европейского масштаба фирмочка никак не тянула.

Вдоль облитых стеклом стен прогуливались два гражданина, которых тренированный глаз мгновенно зачислил в ранг «некчемушников» — собственное Кирилла определение. Пришли, поглазели, ушли, не поделившись деньгами.

«Некчемушников» он научился вычислять через неделю службы, поэтому отреагировал на их появление еще большим погружением в медитацию. И так глубоко удалось нырнуть, что появление натурального «кчемушника», сиречь клиента, Ровный пропустил.

В левый висок вонзилось уверенное:

— Слышь, братан!

— А… чем могу помочь? — к нему обращались кожаная куртка в зимней крошке, джинсы и ботинки спортивного фасона, а также два золотых перстня.

— О-о-па! — ответили перстни, и Ровный удивился.

Не сразу, вовсе не сразу он совместил образ тощего сержанта Петухова с современным его изданием, которое было раза так в полтора толще памятного.

— Артем? — секундная заминка, ибо, с одной стороны, то был именно Артем, но, с другой стороны, клиент явно не из бедных — такой вот служебный комплекс.

— Ну, ептель! — пухлая ладонь в рыжих волосках прошлась по плечу. — Ты чего здесь?

— Работаю, — ответил Ровный и засмущался. — Ты… Вы… что-то купить? Э-э-э…

— Ну ты, Кира! Вообще, я не знаю! Ты мне еще «выкать» начни!

— Так ведь работа. Не, серьезно, ты что-то хотел? Не на меня ж посмотреть!

— Да это… — тут почему-то замялся бывший сержант Петухов. — Труба нужна понтовая, а то мне «Нокией» перед людьми светить как-то неловко.

И он повертел в воздухе хрестоматийной коробочкой «Нокиа 3310» веселой голубенькой масти.

— Запросто! — обрадовался Ровный и распахнул закрома. — Вот «Бенефон ESC», если прикипел к «Нокиа», только что поступили 7650-е, как раз понтовая штука.

— Все ясно. Давай что подороже и пошли отсюда, а то как не родные, — и, изобразив на щекастой пельменине, заменявшей лицо, радость, сказал, разведя руки в скрипнувшей коже: — Мне ж тебя сам Бог послал! Братан!

Сделка была благополучно совершена, магазинчик пал на плечи напарника, а приятели осели неподалеку, в псевдо­пабе «Король Плющ» — одном из отголосков ирландского эха, которым прогремел на весь Питер знаменитый «Моллиз».

Они сильно выпили и похвастались жизнью. Точнее, хвастался сержант Петухов, так как Кириллу хвастаться было особенно нечем.

Оказалось, что сержант теперь занимается антиквариатом (этакий карьерный выверт) и ему очень нужен, ну просто до зарезу, эксперт.

— Ну, головой-то подумай! Ты ж историк! Ну!

Кирилл залпом осушил квадратную стекляшку с напитком системы «Джемесон» и сообщил, что он, вообще-то, архивист.

— Ты дурак вообще-то! — отозвался грубый Петухов и тоже прикончил виски.

— Я не дурак, а трезво оцениваю возможности.

— Возможности?! — того аж подбросило. — Возможности?! Да что ты знаешь про возможности! Сейчас время такое, братан, можно здорово подняться, это я тебе говорю. Только клювом щелкать не надо! Понимай!

— Так я-то тут при чем? — не желал понимать Ровный. — Я — архивист, а тебе нужны эти, искусствоведы. Ну… Русский музей, Эрмитаж…

— Эрмитаж-хренаж, — Петухов изобразил в дымном воздухе неприличный жест. — Они, конечно, могут. Только долго! И дорого! Приходишь в эту их экспертно-закупочную комиссию, до начальника, до Файмисовича, не достучаться, волынят по полгода и денег хотят до х...

По его словам выходило, что эксперт — это ужасно важная фигура.

Эксперт должен уметь на одном листе А4 написать такие слова, «чтобы клиент обосрался и немедленно купил».

— А печати мы любые нарисуем, — закончил он. — Это называется «экспертное заключение»: фото на принтере, пять абзацев научной ахинеи, подпись, дата — все! Чего тебе такое сочинить? Трудно, что ли?

— Нет, не трудно, — сдался Кирилл. — И каков гонорар?

— Сразу скажу, немного. Десять процентов от стоимости вещи. Я занимаюсь в основном всякими саблями, допотопными пистолями и тому подобной лабудой. У меня сейчас партия из Индии — тридцать шесть клинков и еще кое-что по мелочи — в Эрмитаже мне на них рисовать бумажки будут, пока я не облысею. А надо быстро, за пару недель, потому что скоро декабрь, народ ринется покупать дорогие подарки на Новый год. Тем более у нас на дворе миллениум, мать его за ногу.

— И… сколько стоит партия?

— Ну вот смотри, если настрочишь красивую бумажку, я в среднем возьму за сабельку два куска.

— Долларов? — осторожно спросил Ровный.

— Нет, епт! Греческих драхм!

— Это получается… — он мысленно умножил тридцать шесть на две тысячи, а после деления на десять — обильно вспотел.

Петухов довольно поглядел на приятеля.

— Ну что? Теперь допер? Или так и собираешься трубками вразнос барыжить, чучело?

Первый блин оказался против обыкновения вовсе не комковатым.

То ли город, наконец, сжалился над московским эмигрантом, то ли у Ровного проклюнулся талант к запудриванию чужих мозгов, то ли почти профильное образование пошло впрок?

Новообращенный эксперт, правда, небезосновательно полагал, что всему виной миллениум, начисто вывихнувший психику тюменских нефтяников, таможенных чиновников и прочих хозяев жизни в сторону лабильности.

Индийскую партию и «кое-что по мелочи» вымели начисто еще до середины декабря, утяжелив экспертное портмоне почти на восемь тысяч долларов — страшные, если подумать, деньги. В шестнадцать раз больше его телефонного дохода в самый удачный месяц.

— Нехреново! — резюмировал Ровный, сведя баланс, и уволился из родной конторы к такой-то матери.

Дальше дело пошло куда натужнее.

Ровный быстро выяснил, что Петухов — крайне мелкая рыба и общается в основном не с окончательными покупателями, а с дилерами более высокого уровня, а значит, главные финансовые ручьи текут вдалеке от его, а значит, и кирилловского кармана. Особенности русского предпринимательства, основанного на многократной купле-продаже, Ровный усвоил еще во времена недолгой квартирной пытки, поэтому не удивился и не испытал особенного огорчения.

Серьезно огорчал факт кислого информационного обес­печения — нужные книги продавались только на счастливом Западе, а библиотеки, даже могучая Публичка, то и дело вертели кукиш. Пришлось долго носить коньяк, чтобы припасть к мудрости профильных собраний, например, эрмитажной библиотеки, куда простым смертным ход заказан. Юный интернет в те годы помогал плохо и мало, исключительно по юной своей нескладности.

На Петухова он работал недолго.

Точнее, на одного Петухова.

Вскоре появились нужные связи, клиенты в лице дилеров и даже настоящих коллекционеров. Хоть заниматься приходилось всем подряд (от картин до самоваров), свой первый удачный опыт с индийскими саблями Ровный вспоминал с нежностью, навсегда прикипев к теме сердцем.

Потом, когда появились деньги, он аккуратно попытался перейти в высшую лигу — возить «старье» самостоятельно, что удалось вполне.

Сержант Петухов не обижался на такую неразборчивость однополчанина, справедливо полагая, что жить всем надо.

А Кирилл лет так через несколько сделался известен в тонком слое антикваров. Экспертом он слыл осведомленным, а барыгой не жадным. Великих миллионов заработать не удалось, но на спокойную жизнь хватало.

Он даже подумывал вновь перебраться в исторический центр, но вдруг обнаружил, что на загаженных берегах Суздальского озера ему вполне комфортно. Так и пророс антиквар Ровный на крайнем севере культурной нашей столицы.

К сорока годам он превратился в настоящего аборигена, подъезд величал парадным, бордюр — поребриком, палатку — ларьком и даже выучился рафинированному питерскому акценту.

Ровный оглядывался на жизнь и не мог взять в толк, как так вышло, что страна, которой полагалось окончательно развалиться при рождении, все еще живет и даже, если верить новостям, ведет какую-то внешнюю политику. Молодежь отказывалась читать, издательства выли от обвала книжного рынка, но он никого не осуждал, вспоминая клинописную табличку времен Хаммурапи, которая гласила: «Настают последние времена, младшие не почитают старших, кругом царит разврат и падение нравов, и всякий дурак норовит написать книгу».

Себе же он казался застрявшим меж двух времен, то есть при словах «негр преклонных годов» мог вспомнить не только Моргана Фримана, но и Маяковского.

Шумно грохнул юбилей, оросив пейзаж водкой, русский космос поглотил без следа марсианскую ракету «Фобос-грунт», возвестив всему миру, что космос больше не русский, антиквар же высадился у знакомого дилера — юное дарование сулило дело «на миллион долларов» — ну это как водится.

— Нет, Миша, я тебе не помогу, — сообщил он, обозрев богатства, попиравшие паркет квартиры возле метро имени Чернышевского.

За окном зверствовал бог Ярило с удивительным для питерского июня энтузиазмом, а из-за барной стойки пахло котлетой — там колдовала жена юного дарования.

Какая, в сущности, глупость — устраивать студийное жилье, особенно в историческом помещении! Оно конечно, профессор Преображенский завещал принимать пищу в столовой, а не на кухне. Но разве это повод превращать в кухню всю квартиру? Как ни поверни, а доминантой будет функцио­нальная составляющая самого низкого уровня.

Например, кухня.

А сломай перегородку с сортиром — и все помещение превратится в сральник.

Так или примерно так (теперь уже не выяснить в точности) подумал Ровный и вновь обратил взор на разложенную прямо поверх паркета арматуру. Тяжкий вздох и взгляд в модные очки.

— Нет, Миша, тут я тебе точно не помощник, — последние слова он выделил достаточно убедительным смысловым курсивом, надеясь на понимание.

Впрочем, напрасно.

— Но почему? — спросил Миша настойчиво.

— Потому что. Ты лучше меня знаешь, чем я занимаюсь. Вот если бы ты нарыл коллекцию… скажем, эсэсовских кортиков, тогда другое дело.

— Гадость какая! — воскликнуло дарование.

— Да, мне тоже не нравится. Все эти вороны, как из Вархаммера, алюминиевые заклепки — в общем, дрянь.

— Ну так! В чем же дело! Это же шестнадцатый век — красота! Рапиры, романтика!

С кухонного фланга вклинилась жена с мудрым предложением:

— Мужчины! Как вы задолбали с вашими железяками! Вы есть будете?

Ровный плавно и согласительно взмахнул рукой, мол, всенепременно, и обратился к Мише:

— Дело в том, что это рапиры. Кстати, семнадцатого века самая ранняя, я думаю, годов тридцатых. Но это к слову. Они старые, красивые и очень дорогие, понимаешь?

— Так разве плохо?

— Плохо! — отрезал Ровный. — Ты мне предлагаешь выкупить на двоих два десятка отвратительно дорогих убивалок, которые никому не нужны. Мы их замумукаемся продавать — гарантирую. То есть денег я вложу много, а отбиваться они будут года два. И сколько ты наваришь с каждой? Копейки, потому что закупка очень дорогая. Неоправданно.

— Слушай, Ровный, — продолжал упорствовать Миша, — сейчас не девяностые, сейчас люди хотят эксклюзива! Вот он, эксклюзив!

Кирилл слез с высоченного стула-жердочки, ухватил одну рапиру и подал ее хозяину.

— Это не семнадцатый век — это историзм, подделка времен императора Николая Павловича. Видишь навершие на резьбе? Вот то-то… Я тебе уже говорил, повторю еще: народ хочет, чтобы круто, много и недорого. Вот кому нужны твои рапиры, да еще за такие суммы? Много ты их соберешь? Немного — это трудно, требует хорошего вкуса, хорошего знания и много денег. Сочетание исчезающе редкое. Это раз. Два — русские люди любят кого? Правильно, тех, кого лупили особенно люто. И желательно недавно. То есть фашистов и японцев. Ну или наши родные палаши с саблями: выглядит брутально, достать нетрудно, стоит подъемно. Можно завесить всю стенку, а потом хвастаться перед братвой — все просто.

— Мужчины! — возгласила жена. — Обед стынет! Ровный, тащи моего охламона, ты ж старый умный человек! А то он может возиться до ночи!

— Я не старый, а в самом соку, — отозвался Кирилл. — В общем, Миша, диагноз такой: денег я тебе не дам — бессмысленная затея. Если надо — сделаю заключения.

— Заключения… блин, — Миша был явно разочарован. — Кому они нужны, твои заключения, если я коллекцию не выкуплю…

— Обратись к Петухову, — посоветовал Ровный.

— Пф-ф-ф! Авантюрист с хитрыми глазками! — сказала жена, раскладывая корм по тарелкам.

— Юля, твоему Мише как раз нужен авантюрист.

Вместо Юли отозвался мобильный телефон, растревоживший трелью карман рубашки.

— Во! Вспомни… его, а вот и оно! — Ровный продемонстрировал обществу экран мобильника, возвещавшего имя. — А вот и авантюрист! Здорово, Петухов! Что? О Господи, второе дело на миллион долларов за сутки — я не выдержу! Нет, я у Миши Пивника. Нет, я трезвый, а в чем вопрос? Ну… так круто, что не по телефону? Ну ладно, давай через пару часиков у тебя. Договорились.

Через пару часиков он понял, что авантюрист Петухов окончательно рехнулся от жадности, о чем и рассказал товарищу. Товарищ сидел напротив за столом, инспектируя ногти зубочисткой. Стол покоился в самом центре Петроградской стороны среди поддельного евроремонта, сделанного недавно молдавской рабочей силой.

Между друзьями лежал изрядный кусок бумаги в пластиковой папке. Бумага была очень старая, с вязью не менее старого почерка без пробелов между словами, обильно снабженным титлами и завитушками.

Ровный извлек из глаза профессиональный монокуляр с подсветкой, откинулся в кресле и сказал:

— Петухов, ты рехнулся от жадности.

Сержанту годы пошли на пользу. В телесном, так сказать, смысле. А вот голова, на взгляд Кирилла, сделалась не очень.

— Хе-х! Это ж разве плохо? Ты представляешь, каких денег может стоить этот автограф, если ты приделаешь к нему легенду? Ты ж у нас архивист, блин. Вот тебе архивная ценность! Работай!

— Тема, я был архивист двадцать лет назад.

— Вот любишь ты, Кирюха, корчить девственницу. Сколько времени прошло, а ты все такой же! Всю дорогу приходится пинать тебя в задницу! Сам ведь не пошевелишься! Что, забыл, как с тем фарфором было? Кита-а-айский, не моя те-е-ема! И чего? Сколько в итоге заработали?

Ровный хмыкнул и, вторично снарядив глаз монокуляром, склонился над бумагой.

— Это старофранцузский, — сообщил он минут так через шесть с половиной. — Тебе надо обратиться к мадам Киселевой в библиотеку Академии наук. После того как Малинин попал под машину, никто лучше не…

— Заткнись и работай, — перебил хамоватый сержант, не отвлекаясь от ногтей. — Я никакую Киселеву не знаю, а тебя знаю. Ты ж Францию изучал? Зачем тебя только Родина учила?

— Я не Францию изучал, а Бургундию.

— Да мне как-то по херу, — сообщил Петухов.

Проползли по циферблату еще пять минут, а потом еще четыре. Ногти были проинспектированы, зубочистка улетела на ковер, а Ровный наконец подал голос.

— Почерк затейливый. Все вкривь-вкось, будто писали не на столе, а, скажем, на спине боевого товарища. М-м-м-м… и вообще, какая-то чушь. Вот тут, — он ткнул пальцем в прозрачный пластик, — подпись: «Филипп де Лален». А дата — 19 августа 1465 года.

— Это мне тот наркуша поведал, я в курсе. Ну и?

— Ну и! Ну и то, что Филипп де Лален погиб за месяц до этого! 16 июля! Под Монлери! Ты уверен, что это не подделка?

— А ты уверен, что это не какой-нибудь другой де Лален, или как там его? Мало, что ли, во Франции Лаленов? Короче, у того наркомана дед из Германии вывез целый гроссбух с вот такой вот галиматьей. Мне надо, чтобы ты все проверил: точно ли не туфта, можно ли приделать легенду, сколько именно такие бумажки стоят? Я знаю, что до хрена, но конкретно сколько? Задвинуть я их и так сумею, но обидно будет проколоться и пролететь с ценой.

— Петухов, — проникновенно начал Ровный, — если это оригинал, то, учитывая адресата… а это не кто-нибудь, а граф Шароле, будущий герцог Бургундии Карл Смелый… Это очень дорогая вещь.

— Карл Смелый? Это такой мутный чувак, про которого старое кино было? С этим гомосеком, как его…

— Жаном Маре. Именно. «Чудо волков», или «Тайны Бургундского двора», — ответил Ровный, не обращая внимания на возмутительно прекрасную незамутненность друга.

— В общем, так, хватай все те бумажки, что я у торчикозника на пробу выцыганил, вали домой и начинай вкалывать, не покладая на. Жду результатов. Вопросы?

Вопросов не было. Было лишь изумление от способности сержанта Петухова так бесцеремонно командовать старым приятелем, которому не только не заплатил ни копейки, но даже пока ничего не обещал.

Безусловно, это были оригиналы. Подлиннее бывает только настоящая любовь в девятнадцать лет.

Кирилл достаточно разбирался в теме и прилично читал на средневековом французском. И чем дальше он прилично читал, тем сильнее потел. Но не от жадности, как приземленный Петухов, — от восторга любопытства.

Глава 2. Рыцарь

Молодому рыцарю Филиппу здорово повезло. Склонилась над ним капризная дама Фортуна и улыбнулась во все свои тридцать два зуба, которые редко кому сверкают. Или как там принято говорить среди куртуазных бургундцев? В любом случае нашему брату эта дама чаще всего показывает совсем другую часть тела, которая с куртуазной стороны тоже очень ничего, да вот беда — приносит сплошные неприятности.

Так вот, молодому рыцарю Филиппу здорово повезло.

Начать с фамилии — де Лален. Валлонские дворяне, осевшие в Геннегау, которое бургундцы исковеркали до неузнаваемого Эно (поди разберись, что Эно и Геннегау — одно и то же!). Не богатые, но и далеко не беднота, герб, если кому интересно, — девять серебряных ромбов на червленом поле. То есть, если по-людски, — белые на красном.

Их старшенький сын отличался дьявольским характером и дьявольской же силой, что позволило отличиться перед очами старого герцога (тогда еще не очень старого) во время штурма Люксембурга, когда паренек дал добрым горожанам перцу, а также заставил прочихаться. Накрутил, словом, хвост.

Старшенького-то теперь все знают: его звали Жак де Лален. Звали — это потому что всего через десять лет после люксембургского триумфа его застрелили из пушки совсем другие горожане, но, в общем, тоже неподалеку — возле Гента. Городок звался просто Пук (или Пуке, а может быть, и Пукве).

За старания на полезной военной ниве и за дьявольские успехи на ниве бесполезной — турнирной — старый герцог его очень полюбил и сделал шамбелланом, начальником, значит, светлейшей герцогской спальни, простыней, подушек и светлейших же ночных ваз. Вот это наградил так наградил, скажете вы. Потому что ничего не понимаете, натурально ничего, в придворной жизни. В любом случае распоряжаться кроватью, которой касается светлейшая задница, — это вовсе не зазорно, даже если тебе рукоплещет вся Европа, а дамы только успевают вздыхать: ах, мессир Жак, какой кавалер!

И, кстати, зря. Зря, то есть, вздыхали. За турнирными усилиями мессир Жак не оставил сил для воздыхающих дам и дамуазелей, уйдя из мира совершенно без потомства. Именно в этом участке жизни молодому Филиппу и заулыбалась Фортуна.

Папаша Отто (бургундцы звали его сокращенно — От) вовремя сослал младшенького ко двору, где старый герцог со всей внезапной сентиментальностью обнаружил, что паренек, как две капли похожий на безвременно унесенного пушечным ядром героя, является его тезкой, а заодно вспомнил, что он, герцог, ему практически родственник, а именно — крестный отец.

И готово дело: молодой человек назначен шамбелланом герцогского наследника — смелого графа Карла, про которого все говорили, что наследничек получился «с португалинкой». Весь такой слегка смуглый, яростный и вспыльчивый, совсем не похожий на старого Валуа. Ни внешностью, ни темпераментом. Ну а чего вы хотели, если мамаша — Изабелла Португальская?

Словом, повезло мессиру Филиппу.

Да-да, теперь он был не просто дворянин, а настоящий, самых чистых кровей мессир, сиречь рыцарь. Карьера на этом не остановилась, и он от герцогских милостей стал губернатором родного Геннегау — богатой провинции, сулившей возможности. Возможностями он, впрочем, пренебрегал, вызывая зубовный скрежет завистливых и более практичных знакомцев, которые «развернулись бы, будьте благонадежны». Не разворачивался, а все оттого, что рыцарь.

Кстати, о рыцарях.

Графу Шароле, то есть Карлу Валуа, внезапно потребовалось очень много рыцарей.

Война.

А будущий герцог до сих пор находился в плену сладостного заблуждения, что, если юному шалопаю нахлопать мечом и сказать «встаньте, сир рыцарь», у того моментально возрастут боевое мастерство, дисциплина, доблесть и прочее, без чего толком не повоюешь. Оно, конечно, соблазнительно, потому как недорого и вроде бы все старые легенды хором такой рецепт подтверждают, в смысле действенности.

Только вот правда жизни утверждает обратное.

То ли народ измельчал, то ли легенды врут, да только по нынешним временам куда ценнее пяток опытных вояк в старых добрых кирасах и навозных сапогах на мозолистых пятках, чем десяток расфуфыренных гусей или даже павлинов в бархате и дамаске с перьями разве что не в заднице, прости Господи!

Ничего плохого нельзя сказать про молодого рыцаря Филиппа, не подумайте ни в коем случае. На коне он истинный кентавр, да и силушкой пошел в отца, уступая лишь покойному брату (ну да кто с ним сравнится!). Смел, как дюжина генуэзских пиратов, копьем попадает в яблоко на полном скаку, а большим германским мечом умеет размахивать чисто как мельница лопастями, спасибо дядьке Уго де Ламье — выучил.

Да только для войны недостаточно. Война — не турнир, и эту простую истину скоро предстоит осознать.

Впрочем, молодой рыцарь в бургундской армии был явно одним из лучших. И ведь не такой уж и молодой, хоть и не скажешь, что первую кровь он пролил вместе со старшим братом и что нынче ему тридцать пять, и он на два года старше своего господина! Потому что куда лучше укреплять дух и тело на турнирах, хоть и бесполезное это развлечение, чем заливаться молодым вином и уныло богатеть, как привыкло подавляющее большинство бургундского арьербана за долгие, почти мирные годы под знаменем старого Валуа.

Будущий герцог скучать не даст, достаточно взглянуть на него, чтобы умный человек задумался: не переживает ли Бургундия последнее спокойное лето в год от Рождества Христова 1465?

Филипп де Лален мчался в Камбре вместе со многими вельможами Службы Рта и Тела. Мчался устраивать графскую квартиру, где наследник поселится в ожидании окончательного сбора войск.

Да, да! Именно войск! И не надо стоять с видом потерянной невинности!

Года не прошло с тех пор, как в герцогском дворце в Дижоне граф Шароле узнал, что король Людовик XI лишил его пенсиона (девять тысяч франков, между прочим), который полагался ему вместе с титулом, каковой король пожаловал в благодарность и в ознаменование вечной признательности бургундскому дому за приют во время той памятной ссоры, что учинили тогда еще юный и горячий дофин со своим папочкой, светлой памяти Карлом VII.

Друг детских игр нашего наследника долго гостил при дворе, пока король не умер, потому что Карл был крут. А как иначе? Его возвела на трон лично Божья воля рукой Орлеанской девственницы. И на этом простом основании он почитал себя кругом и всегда правым.

Друг Луи отличился уже не первый раз, а точнее, во второй, приняв самое горячее участие в «прагерии» 1440 года, когда возглавил восстание вельмож против отца. Отец победил, а сынок (маленькая властолюбивая дрянь) был помилован.

Вторично такой удачи могло не случиться, потому что годы не добавили королю долготерпения. Да и незаживающая язва на ноге — не лучшая приправа к хорошему расположению!

В общем, пришлось дофину сбежать в Брюссель, сделать ноги, а проще говоря, слинять под крыло великого герцога Филиппа, где он и гостевал вплоть до 1461 года. Филиппа он величал едва ли не папенькой, а тринадцатилетнего Шарля — милым братцем, что было почти правдою — кузен все-таки.

Итак, король сошел с ума и умер от голода. Боялся, что сынок его отравит, и решил не доставлять ему такого наслаждения, для каковой цели перестал принимать пищу совсем. Да здравствует, то есть, король! Людовик XI!

Расцеловав ручки «почти папеньке», поклявшись в вечной дружбе и благодарности, он назначил для затравочки «милого братца» графом Шароле и положил те самые зло­счастные девять тысяч франков годового пенсиона. Мол, всегда ваш, Людовик, люблю, целую, ждите писем и прочих милостей.

Вместо милостей Луи, которого бургундцы почитали не иначе как «карманным королем» (какая, право слово, наив­ность!), принялся интриговать, для начала купив герцогских фаворитов — братьев де Круа, которые уговорили старичину продать королю города на Сомме — Амьен, Сен-Кантен и Абвиль. Потом пришла в королевскую голову мысль, что кузену будет жирно — девять тысяч вполне можно применить и получше.

Итак: Дижон, дворец, вечер трудного дня.

Наследник играет в шахматы и пьет вино в компании Оливье де Ла Марша — главного церемониймейстера и вообще — заслуженного человека. Стук фигур о драгоценный палисандр, умная беседа, слуги замерли в позиции «чего изволите», воздух пахнет зрелым летом.

И тут приперся гонец с королевской почтой, натурально все разрушив.

«Дорогой кузен, не считаю возможным унижать Ваше достоинство столь скудным содержанием, кое злые языки могут расценить как подачку. Посему отзываю пенсион, полагая, что столь великий человек, коим Вы, несомненно, являетесь, достоин куда большего, чего мы обеспечить не в состоянии по скудости казны. Остаюсь Вашим преданным другом, Людовик, король Франции».

Содержание теперь доподлинно не установить, но что-то подобное гонец графу и зачитал.

И полетели молнии.

Письмо распалось на мелкие кусочки под натиском португальской ярости. Граф кричал и попирал ногами цветное отражение витража на полу — а там, о Мадонна, молящийся Роланд! По которому графские пулены и прошлись. Гонец удостоился скуловорота, слуга, не успевший спрятаться, пострадал от кувшина с вином, что разлетелся вдрызг о его маковку, потом был разрушен шахматный столик, совершенно ни в чем не повинный.

Под конец остатки письма граф самолично скормил гонцу и вышиб его прочь исполинским пинком.

А после явился доктор — Лопес Португалец, утихомиривший Карла травяным отваром.

Не пострадал только Оливье де Ла Марш — слишком уважаемый человек, чтобы на нем вот так срываться.

Граф возлежал под балдахином с пиявками на висках, Лопес поил того своим варевом, а Ла Марш сказал:

— Сир, я полагаю, что вы захотите ответить?

— О! Я захочу! Я отвечу, клянусь месячными Богоматери! — отозвался граф, не вполне отошедший от приступа гнева.

— Тише, тише! Вам не стоит так напрягаться, — прошелестел голос Португальца.

— Пошел к черту, клистирная трубка, — слабо возразил граф.

— Нынче же в Голландии обретается королевский поверенный бастард Рюбанпре, — Ла Марш покачался с носка на пятку и, заложив ладони за пояс, уставил глаза в потолок.

— Подловат, гнусноват и трусоват. Мерзавец, каких мало. И что?

— Выпейте еще отвару, сир.

— Я тебе сейчас воткну все твои тюбики туда, где не восходит солнце, если еще раз встрянешь, — возразил граф, отвар, однако, выпил. — И что, Оливье?

— Совершенно согласен. Мерзавец. А еще — шпион. Стоит вам только приказать, и я немедля отправлюсь в Голландию и арестую ублюдка.

Граф приподнялся на подушках, страшно взглянув на врача.

— Немедля исполняй, Оливье! Для начала — неплохо! И дорогой кузен тебя в отместку не достанет — руки коротки, ты же подданный Империи!

— Для начала? — поднял брови Ла Марш.

— Конечно, для начала! Он у меня вспомнит! И «содержание», и «подачку», и города на Сомме! Сейчас вызвать писаря! Надо настрочить пару депеш для всех, кому Луи успел насолить не меньше, чем мне!

Это была правда.

Властный король насолил практически всем отцовским чиновникам, вельможам и приближенным, совершенно отстранив их от дел. Всего таких обиженных набралось больше пяти сотен!

Помимо всякой мелюзги (кто теперь о ней вспомнит), король прищемил хвосты и вполне солидной рыбе. Собственному младшему брату Карлу, герцогу Беррийскому, сенешалю целой Нормандии; Франциску II, герцогу Бретонскому; Орлеанскому бастарду Дюнуа; графу де Сен-Полю, мечтавшему о мече коннетабля Франции, и прочей графской мелочи, о которой говорилось выше.

Вся эта раззолоченная братия организовала, только не падайте, Лигу Общественного блага! Не допустим, мол, тирана и деспота! Костьми ляжем за всеобщее благоденствие! Для других, для других стараемся, не для себя!

Смех и грех…

Ну а нам-то что?

Мы ведь даже не графы — так, пыль под копытами.

Приказано собирать войска — щелкнули шпорами и собрались.

Войска, кстати, собирались в Камбре, так как Бургундское герцогство — это такая подкова на теле Франции с рекой Соммой по верхней внутренней стороне. Камбрейское епископство, что растет и богатеет на Шельде, таким образом, ближе всего к спорным городам: Амьену, Сент-Кантену и Абвилю. А от них и до Парижа рукой подать.

Что у нас в Париже?

В Париже у нас все! Трон, дворец и толпа недовольных горожан — все, что нужно, чтобы склонить короля к неприличной позе.

Епископом в Камбре опять-таки — дядя графа Жан, который хоть и бастард, а все родня.

Так что — в Камбре!

Вот и пылит теперь Служба Рта и Тела по майской жарыни, по полям и дорогам Геннегау (то самое, которое Эно), родной земле молодого рыцаря Филиппа де Лалена. Отчего тот сделался совершенно бодр и весел.

Как же! Уже почти целую неделю на войне, которая никак не отличается от знакомых турниров и охот, зато здорово похожа на победоносный поход к Люксембургу, случившийся на излете его детства.

Конечно, приходится терпеть лишения. Ведь война! А старый герцог воевать с Валуа запретил, и совсем ему невдомек, что сын собирает войска на границе. Поэтому пришлось выдвигаться тихо — без пристойного поезда, что как раз и означает лишения.

Ни тебе паштета из соловьиных язычков, ни пирога из муравьиных бровей, ни доброго анжуйского на привале. Приходится пробавляться солдатской кашей с бараниной и разбавленным водой рейнским, чтобы не насвистаться случайно на привале до витражного состояния. Ну, вы понимаете — тело свинцовое, как переплет, а глаза прозрачные, как стекло. На то и война за общественное благоденствие! Приходится терпеть.

Филипп осадил поводьями своего конька — отличного испанского хинете самых чистых андалузских кровей. Тот послушно сбился с рыси на шаг, манерно перебирая копытами, то и дело фыркая от пыли. Фыркнул и Филипп по той же самой причине.

— Жарко, — сообщение очевидное и уже не первое и не десятое за сегодня.

— Воевать надо осенью, когда урожай убран. Да и печет не так, — согласился дорогой приятель Жерар, запустивший коня рядом.

— А ты что скажешь, Уго? — Филипп обернулся в седле к хмурому человеку, что ехал позади. — Ты ж старый вояка, поделись мудростью!

— Г-хм, — ответил человек и утер пот с лица собственным беретом, который явил сверкнувшую на солнце лысину.

Человек был будто вырезан из гранита — сухой и крепкий, и только видавшая виды физиономия говорила о почти старческом возрасте — лет так сорок пять — пятьдесят.

— Чего это он? — поинтересовался шепотом Жерар.

Филипп, напротив, громко, со смехом поведал, что дядька не любит, когда его имя переиначивают на французский манер, ведь он — Гуго и никакой не «де Ламье», а самый настоящий «фон Ламмер».

— Пора бы привыкнуть за столько лет, а, Уго?

— Цена ф-сему этому не т-ороже конского я-плока, — отозвался тот хриплым басом, и речь его коверкал тяжкий тевтонский акцент. — Ты бы лучше позаботился о ночлеге, потому что будет настоящая гроза с ливнем, ветром и всем что положено!

— Сомневаюсь... — протянул Жерар, ткнув пальцем в яркое полуденное солнце.

— Очень зря. Если Уго такой сердитый, значит, у него ноет плечо, или колено, или какая другая старая болячка — значит, погода вскоре переменится.

Помолчали.

Мимо плелся пейзаж: частые хутора, колосящиеся пашни, молившие о том, чтобы предсказание насчет дождя сбылось, — уж очень погоды стояли душные недели так две с половиной. Впереди шагала конная колонна передовой стражи, блестя шлемами, а позади тянулся графский поезд, совсем скромный, лошадей в триста, а еще телеги, повозки, груженные съестным и военным припасом.

Замыкал кавалькаду арьергард — сзади над тележными тентами высверкивали копейные грани. Все-таки военный поход, хотя, право слово, смешно — от кого беречься в самом сердце герцогских земель?

Филипп, как истинный рыцарь, вел отряд из дюжины конных, включая пажей и слуг (основные силы его знамени двигались вместе с графским войском). Еще с ним ехал старый воспитатель Гуго в непонятном статусе: не слуга — это уж точно, но вроде как и подчиненный. Хоть и дворянин, но не рыцарь… Словом, друг семьи, исполнявший должность фехтмейстера лет двадцать с перерывами на непонятные дела в непонятных землях.

Кроме того, к де Лалену прибился любезный друг Жерар де Сульмон, который никаких обязанностей при дворе не исполнял, зато был изрядно богат и на войну отправился ради искоренения скуки.

— Послушай, Филипп, — начал он, — вот этот твой Уго, он откуда? Де Ламье… не могу понять, где такое имение? И отчего он не носит герба?

— Ну… как он говорит, фамилия фон Ламмер на древнегерманском означает: «из сияющих земель», а уж где теперь те земли — Бог весть. Если охота, сам у него спроси.

— И спрошу! — обернувшись, Жерар наткнулся на взгляд старика и раздумал любопытствовать.

Глаза у того были ну прямо как взведенные арбалеты.

— Отстань лучше, — посоветовал Филипп и усмехнулся. — Видишь, человек крепко не в духе!

— Будешь тут в духе, — проворчал Уго, весь разговор подслушавший. — Проклятая стрела, мать ее так, распродолбанное плечо так и ломит! Твою же сиенскую маму интересным способом тридцать три раза через забор, фики-фуки!

После чего поворотился и выдал примерного нагоняя слугам, которые заметно отстали и вообще — ленились.

Из головы колонны донеслась команда «рысью», отдохнувшие кони сами подобрали темп, и кавалькада поскакала веселее, подняв к небу пыльный хвост. Как водится, где рысь, там и галоп. Вся дорога испятнана этим пунктиром: шаг — рысь — галоп. И валится, валится под копыта счастливая бургундская земля…

Филипп уставил лицо ветру, привстал на стременах и, сорвав шляпу, заливисто засвистал подходящий мотив, подхваченный соседями.

Молодые рыцари не успели разделаться с песней и до половины, кони, соответственно, не успели как следует вспотеть, когда от головного дозора донеслись соблазнительные крики. Шеренга копий над пыльным облаком сломалась, ржание, кто-то заругался, кто-то закричал.

Филипп вывернул коня на обочину и понесся вперед, провожаемый сердитым возгласом де Ламье:

— Куда?! Без тебя не разберутся?! Вот осел упрямый!

Конечно, разбираться было не с чем. Прав был де Ламье.

Арбалетчики, вовсю скакавшие в шеренгу по два, не заметили старика, переходившего дорогу. Конь ударил того плечом, старик растянулся в пыли, а его длинная клюка, напротив, вылетев из рук, достигла лошадиного носа. Нос слегка пострадал, мерин взвился, арбалетчик рухнул под дружественные копыта, слегка его потоптавшие.

Словом, мелкое дорожное приключение.

Когда Филипп добрался до места, старик сидел у обочины, тряся сединами, арбалетчик ругал белый свет последними словами, силясь потереть ушибленный бок сквозь бригандину, а его товарищи занимались отловом мерина, зачуявшего волю.

Де Лален, как подобает доброму христианскому рыцарю, решил проявить милость к падшим.

— Эй, эй! Папаша! Ты целый? — учтиво поинтересовался он у старика, покинув седло. — Да не мямли! Толком говори!

Рядом уже стоял друг Жерар, а позади возвышалась пыльная фигура де Ламье.

— Дай ему воды, может, очухается.

— У меня только вино. Эй, парни, есть у кого фляга с водой?

— Воды ему! — вскричал пострадавший арбалетчик. — Хрен ему, а не воды, черту старому! Во!

Под носом у старика образовался бугровый кулак.

— Куда лезешь, слеподыр!? Вот сейчас бы затоптали!

— Лучше бы затоптали, — мрачно пожелал жандарм с капитанским шарфом на саладе, подъехавший в суматохе. — Столько времени на всякого пейзана…

— Да будет вам! — Филипп устыдился такой черствости. — Человек все-таки. На вот, выпей.

И протянул флягу.

— Да что вы, добрые господа! — кряхтел старик. — Я ж как бы и не то что бы это… брел вот, не заметил, а тут вы, уж простите…

Вина, однако, причастился от души.

— Жив, скотина, — сказал жандарм.

Арбалетчик сплюнул и пошел забирать изловленного мерина, Жерар нагнулся за клюкой, а Филипп вдруг услышал совершенно отчетливые слова, так не похожие на недавнее бормотание, — чистый, уверенный голос:

— Не езди никуда, малец. Пропадешь.

— Не понял? — Филипп и в самом деле не понял.

— Нечего понимать. Не надо никуда ездить, малец. Скажись больным, упади с коня, вот как этот вот, вывихни плечо и домой, к папочке Оту — здесь рядом, — сказал старик, возвращая флягу.

Де Лален, мягко говоря, опешил. Все прочие звуки, кроме стариковского голоса, отдалились и проникали в уши, как сквозь вату, — это от удивления, не иначе.

— Ты чего несешь?! Какой я тебе малец!

— Не перебивай! — отрезал крестьянин. — Вот сейчас навоюешься, если уж так неймется, — и домой. Не надо потом никуда ездить. Пропадешь.

— Ну вот я тебе сейчас… — Филипп собрался было разозлиться и тут обратил внимание на вторую странность этого дня.

Солдаты вокруг суетились, занимая места в строю, любезный приятель Жерар протянул клюку и отошел, будто бы все в полном порядке, — никто не обращал никакого внимания на хамские речи крестьянина.

Да и крестьянина ли?

Филиппу помстилось выдубленное лицо в обрамлении пламенеющей отраженным яростным солнцем бороды, миндальные глаза, как на иконах византийских схизматиков, долгополая хламида, как древний рыцарский плащ.

«Монах?» — подумал он и слегка отшатнулся.

— Это тебе совет в спасибо за заботу, парень. Да не стой столбом, флягу забери. И никуда не езди, понял?

Де Лален повернулся, чуя зарождающийся страх. А когда глянул обратно, никакого старика на дороге не было — пропал странный дед. И все вернулось на законные свои места — звуки, люди, пыль.

— Н-ну? Голову напекло? — поинтересовался де Ламье. — Забирайся в седло, ехать пора!

— А где старик?

— Точно, голову напекло, — с жалостью сказал Жерар. — Уковылял старичина! Ты чего?

— Да… так. Устал, наверное, да и жара…

Потом был привал, Филипп, непривычно молчаливый, прошелся пару кругов в кости с капитаном жандармов Питером Пфальком, глотнул рейнского и думать забыл про неприятный разговор.

После привала затравили кабана, причем Филипп лично угомонил зверюгу отменным выстрелом из лука. Широкий срезень начисто пересек шейные позвонки — и жизнь наладилась.

О странном старике и его словах, впрочем, молодой рыцарь поделился с де Ламье, который, хоть и угрюмец и замашки у него хамские, а умом зашиб крепко и жизнь повидал. Уго, против ожиданий, Филиппа не высмеял, долго расспрашивал и, ничего не сказав, обещал подумать.

Кавалькада остановилась на ночь в маленьком городке Коринт, да и не городке — селе, разросшемся и зажиревшем сверх всякой сельской меры. Благородные господа оккупировали постоялый двор, кто попроще — сеновалы. За окном громыхала майская гроза, которую предсказывал де Ламье. Тот сопел на полу, завернувшись в плащ, а на соседней кровати — друг Жерар, по-детски засунув ладони под щеку.

«Совсем еще мальчишка!» — подумал Филипп и заснул.

Жерару тогда шел двадцать четвертый год.

Можно сказать, мужчина. А можно и не говорить.

В Камбре Филиппа захлестнули заботы.

Шутка ли, приготовить графскую квартиру!

Наследник не замедлил явиться во главе изрядного войска. А потом потянулись отряды, большие и маленькие, — это собирался арьербан, где каждого с позолоченными шпорами надо было величать сеньором, выказывать уважение и уделять внимание.

Все это свалилось на плечи графа Шароле, дорогого нашего Карла, Ужасного врагам, для всех прочих — Смелого.

Война между тем раскручивала маховик.

Пришли вести, что против короля восстало Бурбонне, что из Нормандии двигается в тяжкой силе герцог Беррийский, а король во главе жандармов направился на юг, дать по шляпе зарвавшемуся Бурбону. Карл потирал руки и довольно усмехался, однако хорошее настроение сильно портили заботы самого гнусного административного свойства. Поэтому Филиппу приходилось трудиться, чтобы в остальном жизнь будущего герцога не клевала, а наоборот.

Советы следовали за совещаниями, артиллерия запаздывала, а люди, облеченные ответственностью (ну, вы понимаете, всякие скучные прево и бальи), прознав, что в Камбре сам наследник, осадили его с делами вовсе не военными. И ведь не пошлешь их куда подальше, так как война требует золота — раз, порядка в тылу — два.

А хотелось.

В смысле, послать куда подальше.

Только что завершилось длиннейшее, утомительное совещание.

Прибыл Луи де Сен-Поль, граф Люксембургский, привез вести о королевской армии и бургундском артиллерийском поезде, без которого много не навоюешь. Карл поинтересовался у сводного брата Антуана, какого дьявола он узнает о своих пушках не от него, а от союзника. Великий бастард не рассказал ничего внятного, тогда Сен-Поль прошелся по его незаконному происхождению. Антуан — мужчина серьезный, предложил прогуляться за город, и старому рассудительному ветерану Гийому де Конте пришлось обоих мирить, потому как наследнику — все шуточки.

Потом коллективно сочиняли письмо для старого герцога, заверяя, что все эти приготовления во имя Марса — только чтобы попугать Валуа, а никак не для войны, упаси Господи. Велеречивый Оливье де Ла Марш облек эпистолу в подходящие формы, чтобы и глаза запорошить, и до прямого вранья не опуститься.

После прикидывали, стоит ли идти сразу на Париж или сперва прогуляться по Сомме — вернуть спорные города. А если так, то по какому маршруту: Абвиль, Сен-Кантен, Амьен или наоборот?

Карлу хотелось в Париж, что можно понять, но победило взвешенное мнение де Ла Марша и де Конте, направленное на Сомму.

— Ну что же! Осталось дождаться пушек! — подытожил наследник, глотнул вина и вытер руки о бархатный дублет, на котором сверкало Золотое Руно. — Когда, вы говорите, будут пушки?

Сен-Поль приосанился.

— Я встретил поезд в двух переходах от Камбре, мессир. Мы шли налегке скорости ради, поэтому сильно их опередили. Думаю, что через день артиллерия подтянется.

При этих словах де Конте поморщился.

«Налегке» — это значит, что отряд люксембуржца прибыл без обоза и кормить его придется за счет графских запасов — совсем не бездонных. Взгляд его перехватил Антуан и понимающе покивал — такова жизнь, уважаемый!

— Ну что? Чем изволите еще озадачить? — Карл огляделся. — Или я могу, наконец… Ну что еще, Оливье?

— Мессир, вас дожидается поверенный от прево из округа Шиме.

— Мадонна… — граф устало уронил голову на руки. — Опять?!

— Чума, мессир.

— Этим больше некому заняться?! Я уже больше месяца назад послал им этого… как его… врача, дьявол, из Наварры…

— Я думаю…

— Я знаю, знаю. Надо выслушать человека.

— Это, господа, наверное, без меня, — Сен-Поль откланялся и покинул зал совета.

За ним последовали Великий бастард и де Конте.

В зале камбрейской ратуши, где высокие господа и совещались, появился усач в пропыленном камзоле и высоких кавалерийских сапогах. Подмел шляпой пол, поклонился.

По его словам выходило, что в городе Сен-Клер-на-Уазе происходит какой-то беспорядок. Поначалу доложили о вспышке чумы, что совсем нехорошо само по себе. Ведь чума — это такая дрянь: появится в одном месте, а потом успевай собирать трупы от Ла-Манша до Пиренеев!

Граф Шароле самолично послал туда новомодного врачевателя Игнасио Хименеса, кто произвел фурор при дворе одолением буквально любой хвори. Лопес Португалец тогда еще сомневался — чума ли? Чума редко, почти никогда не появляется вот так, в одном городке. Вот Хименес-то и должен был разобраться.

И не разобрался, видать по всему.

Потому что пропал.

И никаких вестей.

Более того, из Сен-Клера перестали приходить торговцы, а ведь там ткали чудесный атлас, да и ювелирные мастерские славились, как… ну… просто славились. Прево послал туда гонца. Пропал и тот.

Пропал и пропал — бывает, пьет, поди, в таверне. Но вот что странно и важно: налоги, которые Сен-Клер за полстолетия не задерживал ни на день, тоже не пришли. Пять с половиной тысяч человек населения, изрядно богатеев, тысяч так тридцать турских ливров ежегодных поступлений — хороший кусок! И прево отрядил туда арбалетчиков на всякий случай.

Полсотни опытных ухорезов.

Надо ли говорить, что пропали и ухорезы?

Вот после этого прево решился потревожить высшую власть. Потому как отвечать за недоимки в тридцать тысяч ему никакой охоты. Мало ли что придет в голову? Не прикарманил ли? Так вот, не прикарманил и даже очень печется. Насчет общественного блага, как нынче модно.

Во время долгой и обстоятельной речи наследник откровенно зевал.

— Сен-Клер-на-Уазе! Мой Бог! Почти что Константинополь! Рим! Вавилон! Троя! Иерусалим! Разрази меня гром, любезный! Я с трудом представляю, где это! В общем, так. Выдайте гонцу за добрую службу десять, нет, двадцать экю. И ради Христа, избавьте мое сиятельство от подобных вопросов!

— Все-таки тридцать тысяч ливров, мессир, — осторожно напомнил де Ла Марш. — Кроме того, Сен-Клер — это граница Шампани, не снюхались ли мерзавцы с Валуа? Ведь, если полыхнет, оттуда до Льежа рукой подать, это значит, что полыхнет и там — надо разбираться!

Мессир скривился.

— Золото, все зло от тебя! Так. Шиме — это в Эно? У нас есть губернатор этой благословенной земли — де Лален! Значит, так: напиши от моего имени тамошнему прево что-нибудь подходящее. Мол, с тревогой следим, с благодарностью принимаем, ценим его заботы, примем все меры, всенепременно. Писец перебелит набело, а добрый Оливье пришлепнет мою печать и вот с этим же добрым господином обратно. Вернемся из Парижа — разберусь. Тридцать тысяч все-таки, и Льеж неподалеку. Все!!!

Графская ладонь тяжело опустилась на подлокотник.

Филипп, высунув язык от старания, тщательно выводил строчку за строчкой. Такая ответственность!

«…посему повелеваю Вашей милости направить в сказанный город еще один запрос, за чем лично проследить. Буде таковой останется без ответа, известить меня, когда выпадет возможность…»

Глава 3. Антиквар

«…когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей Милостью, Карл, граф Шароле».

Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год — 1465.

Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.

«Черт знает что», — такое мысленное резюме.

Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные — писано тем еще грамотеем! Хотя насчет ошибок Кирилл сомневался — не было уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего образования.

«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки, принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник с совсем другим, практически нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачены половина дня и почти весь вечер.

Дневник — это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный персонаж.

Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит какому-то его спутнику, соратнику, а может быть, и слуге. Написано было кондовой простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно — так бывает, если язык не родной, но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа «моя твоя не понимай». При этом автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.

С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо, предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года. Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.

Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего, собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.

Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от позабытых усилий.

Жизнеописание брата — примадонны турнирного дела, доброго рыцаря Жака де Лалена — помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.

Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно делается. Но старика Оливье у него не было.

— В любом случае Ла Марш нужен, — сказал Ровный вслух, чтобы рассеять пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате. — Где его взять? На русский не переведен из-за идеалистической перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. А закажу-ка я его на «Амазоне»!

Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить, удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.