От первого до последнего слова E-Book

Татьяна Устинова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Татьяна Устинова. Первая среди лучших
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 426

Beschreibung

Он не знает, правда это, или ложь – От первого до последнего слова. Он не знает, как жить дальше. Зато он знает, что никто не станет ему помогать – все шаги, от первого до последнего, ему придется делать самому, а он всего лишь врач, хирург!.. Все изменилось в тот момент, когда в больнице у Дмитрия Долгова умер скандальный писатель Евгений Грицук. Все пошло кувырком после того, как телевизионная ведущая Татьяна Краснова почти обвинила Долгова в смерти «звезды» - «дело врачей», черт побери, обещало быть таким интересным и злободневным! Оправдываться Долгов не привык, а решать детективные загадки не умеет. Ему придется расследовать сразу два преступления, на первый взгляд, никак не связанных друг с другом… Он вернет любовь, потерянную было на этом тернистом пути, и узнает правду – правду От первого до последнего слова!

Leseprobe

Татьяна УСТИНОВА ОТ ПЕРВОГО ДО ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА

Все совпадения имен, фамилий и событий являются случайными

Питеру фон Теобальду,

блестящему хирургу

Каждый выбирает по себе

Женщину, религию, дорогу,

Дьяволу служить или пророку,

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя

Слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает для себя

Щит и латы, посох и заплаты.

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает для себя.

Ю. Левитанский

Машины постепенно стали притормаживать, из ручейков собираться в потоки, а впереди, под горкой, маячило целое озеро тормозных огней – все шесть полос, все ручейки и потоки сливались воедино, и конца– краю им не было.

Страждущие заслуженного отдыха москвичи и гости столицы возвращались домой с работы, и было понятно, что до этого самого отдыха далеко, как до Луны, и сейчас начнется маета: многочасовые барахтанья в автомобильном море, сигареты одна от другой, в мобильном садятся батарейки, приемник орет дурным голосом дурную песню, и очень хочется есть и спать, и люди в железных коробках потихоньку звереют, и в виске начинает стучать, и хочется, чтоб весь мир поскорее провалился бы куда-нибудь – вместе с пробками, гудящими автомобилями, воняющими дымным перегаром, вместе с ломотой в висках и отчетливым сознанием того, что утром все повторится снова!..

Долгов от безнадеги перестроился сначала в крайний левый ряд, но тот вскоре встал намертво. Тогда он вильнул в средний, который еще кое-как ехал, но и здесь не было ничего хорошего. Поволочившись за каким-то фыркающим и эпилептически трясущимся «волгарем», Долгов изнемог окончательно.

Он был выносливым мужиком, но кое-что давалось ему с трудом. Он ненавидел бессмысленную потерю времени, которого ему вечно не хватало, а что может быть бессмысленнее стояния в пробке!

«Волгарь» впереди фыркал и испускал клубы черного дыма, и в мутных стеклах виднелась кепка, тужурка и две клешни, вцепившиеся в руль. Казалось, машина не сама едет, а этот, в кепке, кое-как подталкивает ее вперед.

Долгов какое-то время сочувственно ехал за дядечкой и его помирающей машиной, а потом перестроился еще правее. Здесь уж были сплошные фуры, здоровенные грязные колеса крутились почти на уровне крыши долговского джипа, и ему вдруг почудилось, что он случайно въехал на ишаке в стадо бредущих слонов. Слоны перестраивались, переходили с шага на медленную тяжеловесную рысь, фыркали, и Долгову казалось, что его вот-вот затопчут.

Или по обочине, что ли, рвануть?..

Иногда Долгову невмоготу было соблюдать правила, да и на джипе своем он ездил, как джигит на коне, – уверенно и бесшабашно. За каким-то очередным слоном обнаружился просвет, и Долгов кинулся в него, прошмыгнул под носом у другого слона, принял еще правее и выскочил на обочину. Впереди маячили машины таких же джигитов, которые, не жалея «скакунов», неслись по канавам и выбоинам, но до них было метров четыреста. Четыреста метров ехать, а не стоять – вот самое большое счастье, которое только может настигнуть человека в пробке!

Долгов нажал на газ, джип ринулся вперед, угодил колесом в канаву, будто ногу подвернул, и обиженно зарычал от боли.

– Ничего, – сказал ему Долгов. – Терпи, ты железный!..

Он любил свою машину и разговаривал с ней на равных. Впрочем, не с «ней», а с «ним». У него был автомобиль-мальчик.

В два счета, приседая и подпрыгивая, он долетел до машин, которые трепыхались впереди, и пристроился в хвост последней. Многополосное шоссе впереди взлетало на горку и отсюда хорошо просматривалось, и тут выяснилось, что там, на горке, пусто, машины идут шустро, и пробка начинается и заканчивается где-то совсем рядом. Долгов немного приободрился и прибавил звук в приемнике.

Второй концерт Рахманинова – самый волнующий и самый любимый – грянул в салоне, и Долгов вдруг подумал, что все это ерунда – и пробка, и усталость, и опустошенность после рабочего дня.

Ерунда и рутина.

Они быстро пройдут, зато есть нечто вечное. Второй концерт Рахманинова, к примеру.

Машины сбивались в стаю, и на обочине сделалось совсем тесно, и Долгов стал осторожно пробираться обратно в середину. Ему сигналили и не пускали, но он все равно пробирался.

Теперь ехал только крайний левый ряд, и Долгов пытался всунуть джип в медленную вереницу машин, и все у него никак не получалось. Вокруг сигналили и неслышно бранились из-за закрытых стекол. Впереди опять оказался тот самый «волгарь», и приплюснутый картузик виднелся в мутных стеклах, и Долгов вдруг развеселился. Он метался, перестраивался, по обочине чесал, а «волгарь» так и трюхал себе потихонечку – и вот вам результат! Все как было, так и осталось – картузик впереди, Долгов за ним.

Машины ползли еле-еле, и тут стало ясно, из-за чего весь сыр-бор.

Ну, конечно. И как это он сразу не догадался?..

Фура стояла, перегородив три ряда, и кабина у нее была странно вывернута. Какая-то машина, изуродованная до такой степени, что невозможно было определить марку, валялась на боку. Третья, кажется, «восьмерка» или «девятка», была смята, как сигаретная пачка, на которую наступили, и развернута навстречу движению. Возле нее на асфальте лицом вниз лежал человек в расхристанном пиджаке и задранной вверх грязной рубахе. Еще какой-то человек ходил вокруг, его качало, как пьяного. Водитель грузовика сидел на подножке кабины, и у него был такой вид, будто он никак не мог взять в толк, что происходит. Несколько машин стояли в разных рядах, и возле них растерянные люди звонили по мобильным телефонам.

– А, черт возьми, – пробормотал Долгов, выкручивая руль. Сзади с возмущением засигналили, он принял еще чуть-чуть левее, освобождая единственный еле ползущий ряд, и приткнул джип к бамперу фуры.

– Черт бы вас побрал всех до одного!..

Он выскочил из машины, сорвал с себя пиджак и кинул его в салон.

Тот, что лежал лицом вниз, дернулся и захрипел, когда Долгов присел перед ним на корточки. Подсунув левую руку под шею, Долгов нашарил пульс, правой – ощупал позвоночник лежащего. Его нужно было перевернуть, и, став на колени, Долгов осторожно перевалил его на спину.

Дыхание было угнетено, и Долгов посмотрел зрачки. Гипоксия, тахикардия, все как по учебнику. Он уложил пострадавшего ровнее и проверил грудную клетку и переднюю поверхность шеи. Ребра были явно сломаны, а на шее нет никаких видимых повреждений. Крови много, но не слишком темной. На бедре рана, и на боку с правой стороны повреждены ткани, но не слишком глубоко. Долгов стал осторожно щупать живот, пристально глядя в лицо потерпевшего.

Мужчина опять захрипел, дернулся и открыл мутные, желтые от муки глаза.

– Ничего, – сказал ему Долгов, – ничего, все будет нормально. Как тебя зовут?

– Андрей.

– Сколько тебе лет?

Человек силился что-то сказать и не мог. Тоненькая струйка крови показалась из запекшегося рта. Долгов исследовал его раны и говорил, не останавливаясь.

– Вот так нажимаю – больно?

– Да.

– А так?

– И так.

– Ты куда ехал-то? К теще на блины?

Откуда в голове взялась эта теща?.. Впрочем, совершенно неважно, что говорить, самое главное говорить, и чтобы пострадавший слышал!

– К теще на блины нужно медленно ехать, нехотя, а ты небось спешил, да?

Вокруг стал собираться народ – Долгов не поднимал головы, но видел многочисленные ноги. Рычали и сигналили машины.

Под лопатки лежащего он подсунул руку, так, что голова у того немного запрокинулась назад, как у неживого, но взгляд сфокусировался, и губы сложились, и мужчина просипел с усилием:

– Больно.

– Это даже хорошо, что больно. Это значит, что ты жив!.. Все будет нормально.

Долгов понятия не имел, нормально будет или нет, но точно знал, что прежде всего нужно успокоить пострадавшего, а потом разберемся!..

– Принесите аптечку, – громко приказал он в сторону каких-то лакированных ботинок.

Ботинки переступили, потому что кровь, очень темная на асфальте, подбиралась уже близко.

– Аптечку из машины мне! – повторил Долгов ровным голосом. – И какую-нибудь одежду!

– А… какую одежду-то? – спросили со стороны лакированных ботинок.

– Любую. И «Скорую» вызвать!

– Вызвали уже.

– Он умирает, да?..

– Удар-то какой был! Машину в лепешку смяло!

– Одежду ему надо! Этот вроде одет! Зачем одежда?!

– Вот возьмите подушку! Подходит?

– А «Скорая»-то как проедет?! Вон тачек сколько!

– Подушка не подходит, – громко сказал Долгов. – Пиджак, пальто, что-нибудь! И аптечку!

Он посматривал на пострадавшего, контролируя его дыхание. Нужно остановить кровотечение и уложить мужика так, чтобы ему было легче дышать.

– Голову-то ему зачем повернул?! Положи его ровно, слышь, парень? Я в авиации служил, знаю, что говорю!

И чьи-то уверенные руки вдруг взяли лежащего за плечи.

– Всем отойти на два шага назад! Я врач! – рявкнул Долгов. – Отойти от больного!

Руки исчезли, зато рядом с Долговым очутился пиджак. Он быстро скатал его в твердый валик и подсунул под лопатки пострадавшего. Стерильного бинта в автомобильной пластмассовой аптечке с красным крестом на крышке не оказалось, и Долгов велел принести другую.

Пока он бинтовал бедро, пострадавший тяжело дышал и время от времени постанывал, а потом прохрипел, будто вдруг осознав что-то:

– Я умираю, да?

– Нет, – отрезал Долгов.

Он затянул узел, заглянул в аптечку, порылся в ней, нашел шприц и посмотрел на свет ампулу с обезболивающим. Оно оказалось безнадежно просроченным.

– Есть еще у кого-нибудь аптечка?! Только купленная не десять лет назад!

– Больно, – пожаловался пострадавший.

– Ты кем работаешь?

– Ме… менеджером.

– Никогда не понимал, что это такое, – быстро сказал Долгов, раскрывая следующую аптечку. Вокруг него на асфальте валялось штук пять этих самых аптечек. В последней наконец было все, что нужно, он разорвал упаковку шприца и набрал прозрачную жидкость. – Всегда мечтал быть менеджером, но до сих пор не знаю, кто это такие. Хорошо, что тебя встретил, хоть понял, как они выглядят!

Он быстро ввел препарат. Повязка подмокала, но не слишком, значит, кровотечение ослабевает.

Надо ждать «Скорую», на месте больше ничем не поможешь. Хорошо, что пострадавший сам дышит, но Долгов оценивал состояние как тяжелое. Нужна интенсивная терапия, а какая на дороге может быть интенсивная терапия!

– Сейчас тебе станет легче, – сказал он раненому, доставая мобильный телефон. – Ты в каком институте учился?

– В университе… те… я…

– А я в медицинском. Поступал в физтех, но меня не приняли. Трояк по физике получил. Расстроился ужасно.

Человек на асфальте вновь разлепил мученические глаза и скосил их на Долгова, стоящего перед ним на коленях с телефоном возле уха.

– Мне повезло, – выговорил он с усилием и даже улыбнулся. – Если бы тебя приняли, кто бы меня… спасал?..

Долгов, по своей вечной привычке ни с того ни с сего восхищаться людьми, пришел в восторг. Человек лежит на МКАДе с разорванным бедром, залитый кровью и засыпанный стеклянной крошкой, и больно ему везде, и невыносимо, и страшно, и он еще находит в себе силы… шутить?! Это дорогого стоит!

– Все будет нормально, – пообещал он пострадавшему, – нужно потерпеть немножко, и все.

Телефон возле уха гудел длинными гудками, а зеленая и желтая бледность понемногу стала покрывать лицо лежащего, и оно в одну секунду залилось потом, и Долгов снова нащупал пульс у него на шее.

– Халлоу, – на иностранный манер протянули в трубке.

– Пал Сергеевич, – быстро сказал Долгов, считая пульс, – это Дмитрий Евгеньевич. У вас сегодня по «Скорой» кто дежурит?

– У на-ас? – тянул голос в трубке. – Вроде Ованесов, а что такое?

– Да авария рядом с вами, на МКАДе, как раз напротив вашего поворота! Отправьте прямо сейчас реанимацию! Наверняка вам уже звонили, но на всякий случай отправьте.

– Тяжелые есть?

– Один есть, других я пока не смотрел.

– Сделаю. А вы сами?

– Что?

– Ну… не того? Не пострадали?

– Нет, все в порядке. Если можно, побыстрее, Пал Сергеевич!

– А что? Не дышит?

– Пока все в порядке, но динамика мне не нравится.

В трубке вздохнули.

Вечно вы куда-нибудь влезете, уважаемый Дмитрий Евгеньевич, а нам «давай быстрей!» – вот что означал этот вздох. Вечно вас на подвиги тянет, а нам реанимацию отправляй! Вечно вы спасать кидаетесь, а нам хорошо известно, что всех не спасешь!..

Долгов знал совершенно точно, что, несмотря на вздохи, на иностранное и вальяжное «халлоу!» в трубке, невзирая на все свои ужимки и прыжки, Павел Сергеевич Ландышев реанимацию пришлет и пропасть больному не даст. Он служил главврачом много лет, и его больница была одной из лучших «скоропомощных» в Москве!

Долгов сунул трубку в задний карман, посмотрел на лежащего и поднял глаза на людей, столпившихся вокруг.

– Еще пострадавшие есть?

– Там женщина… у нее лицо разбито, порезы… и… рука, кажется.

– И мужик из фуры ударился сильно. Небось сотрясение мозга у него.

– И еще парень какой-то, весь в крови.

Пульс под пальцами Долгова все учащался, и дыхание стало поверхностным. Где, черт бы ее побрал, реанимация?!

– А парень, который в крови, идти может или нет? И женщина?.. – спокойно спросил Долгов.

– Да, вроде они на ногах.

– Тогда пусть ко мне подойдут, я посмотрю.

Вдали завыла сирена, и Долгов оглянулся, но ничего не увидел. По закону подлости, это наверняка ГАИ, а не «Скорая»! Так всегда бывает, когда очень чего-нибудь ждешь.

Лежащий снова застонал, и Долгов сказал ему, чтобы тот, когда поправится, изложил на бумаге краткий курс менеджмента и прислал ему, Долгову, по электронной почте.

На третьем курсе на лекциях по общей хирургии профессор Потемин любил цитировать Бехтерева, который утверждал, что если больному после разговора с врачом не стало легче, то это не врач.

Долгов помнил об этом всю жизнь.

Завывания сирены приближались, но машины все еще не было видно.

– Вот он, который в крови! Вы его позвать велели!

Долгов быстро посмотрел. Широкоплечий человек в кожаной куртке и кожаных же штанах стоял, держась рукой за лоб. Крови было не слишком много, но все же подкапывало, и он все время морщился и пытался отряхнуть куртку.

– Голова болит?

– Все болит! – плачущим голосом сказал кожаный. – Где эта «Скорая», мать ее! И куртку всю изгадил, а я ее только купил! Во всем этот придурок виноват! Машину раскурочил, а она новая, я ее только купил!..

И кожаный сделал движение, будто собирался пнуть лежащего на асфальте в бок.

– Ногу убери, – сказал Долгов совершенно спокойно, но как-то так, что кожаный моментально съежился и пожух, снова забухтел что-то про свою куртку и про то, что везде болит.

Из крайнего правого ряда, освещая вечереющее шоссе всполохами мигалки, протиснулась желтая реанимационная машина и стала рядом с долговским джипом.

Долгов поднялся с коленей, давая место врачам со «Скорой».

– Что тут у вас?

– Разрыв тканей на бедре и, похоже, перелом. А может, просто ушиб. Двусторонние переломы ребер, может быть, легкое задето, во рту была кровь, хотя пока нарушений дыхания нет.

– Харкал? – живо спросила женщина в желтой куртке, присела и раскрыла чемоданчик.

– Нет. Возможно, внутрибрюшное кровотечение. Притупление везде.

– Вы кто? – спросила женщина.

– Хирург.

– Поня-атно, – протянула она, пристраивая на иглу ампулу. Санитары раздвигали носилки. – Кололи что-нибудь?

Долгов усмехнулся.

– Обезболивающее из автомобильной аптечки.

– Ребята, давайте осторожненько переложим! Терпи, парень, уже немножко осталось! И там еще одна «Скорая» на подходе из сороковой сейчас будет. А вы сами-то живы-здоровы, хирург?

– Да я просто мимо ехал.

– Поня-атно, – снова протянула женщина.

Санитары покатили носилки к распахнутым дверям реанимационной машины, люди расступились и снова вяло сомкнулись.

– В той машине еще кто-нибудь есть?

– Я не смотрел.

На ходу женщина заглянула в перевернутую машину, посмотрела на Долгова и отрицательно покачала головой.

– Ну все! – прокричала она сквозь автомобильный гул.

– С богом! – прокричал в ответ Долгов.

Желтые двери закрылись, «Скорая» тронулась и вдруг изо всех сил завыла сиреной, как будто в грудь воздуху набрала.

До приезда гаишников и еще одной «Скорой» Долгов врачевал мелкие порезы, ушибы и переломы. Собственно, перелом был только один, у маленькой плачущей женщины из машины, которая стояла поперек дороги, а водитель фуры почти не пострадал, только говорил невнятно, и Долгов все не мог понять – то ли от шока, то ли у него такая речь, то ли он просто с бодуна.

Приехавшие гаишники первым делом осведомились, есть ли трупы, и, узнав, что нет, а самого тяжелого увезла «Скорая», совершенно расслабились. А и в самом деле, куда спешить-то?.. Подумаешь, авария! Таких аварий в день десяток бывает! А тут все обошлось – вон как их переколбасило, но трупов нет! Считай, дешево отделались!

Пока замеряли расстояние, перекрыв МКАД совсем, пока ходили вокруг фуры, пока фотографировали повреждения, Долгов все бинтовал какие-то раны и объяснял фельдшеру со «Скорой», что плачущую женщину надо бы на рентген, а тому, что в кожаной куртке, хорошо бы томограф, потому как бровь у него рассечена довольно сильно, так что, скорее всего, головой он приложился изрядно.

Фельдшер слушал совершенно равнодушно.

– Вы кто?

– Хирург, – повторил Долгов, и фельдшер вдруг взглянул с интересом.

– А я вас знаю, – объявил он радостно, совершенно позабыв и про женщину с переломом, и про парня с рассеченной бровью. – Вот, ей-богу, знаю!.. Вы по повышению квалификации лекции читали! Читали, да?

– По… какому повышению?

– Ну как же! В институте усовершенствования врачей. Читали?

Долгов, который только и делал, что где-то читал какие-нибудь лекции, признался, что читал.

– Ну вот, я же говорю! – радостно сказал фельдшер. – А у нас в то время семинарчик был в том же институте, и меня послали! Тоже вроде по повышению! Все хорошо, только заставили экзамен сдавать, а кто не сдал, тому, значит, зарплату не прибавили! Какая-то комиссия это называется! А! Квалификационная, вот какая!

Высоченный Долгов смотрел на него сверху вниз.

– Вот там я вас и засек! К вам еще народ ломился, в коридоре стоял! Да?

Долгов пожал плечами.

– Может, вы поедете уже? – негромко спросил он у разговорчивого фельдшера. – Больные ждут. И перелом сложный.

– Да тут каждый день аварии! Видите, поворот какой! Мы сюда как на работу ездим, хоть время засекай, ё-моё! Или утром, значит, или вечером обязательно здесь кто-нибудь или перевернется, или вообще до смерти убьется! – Он еще посмотрел на Долгова, сияя улыбкой, показывая желтые прокуренные зубы. – Ну как же я вас узнал!.. Вот не ожидал!

– Я тоже не ожидал, – согласился Долгов таким тоном, что фельдшер перестал улыбаться, посмотрел на него испуганно и подался в сторону «Скорой».

Долгов умел совершенно обыкновенные слова говорить как-то так, что даже самые бестолковые собеседники слышали не слова, а тон и именно этому тону беспрекословно подчинялись.

– Не забудьте рентген сделать! Слышите, уважаемый?!

– А?!

Долгов стремительно подошел к машине «Скорой помощи».

– Рентген, говорю, – повторил он, глядя фельдшеру в глаза. – С этой женщиной есть кто-нибудь?

– А?! С какой?!

– С пострадавшей, – выговорил Долгов сквозь зубы. – Одна она была в машине или с ней кто-нибудь был?

– Да откуда ж мне!..

– Я еще была, – прозвучал у него за спиной тоненький голосок. – Меня тоже ударило!

Долгов повернулся.

Девушка, хорошенькая до невозможности, в джинсиках и кургузой курточке, стояла у него за плечом и таращила глаза. На щеке у нее был порез, и джинсы выпачканы чем-то темным. Долгов поначалу решил, что это кровь, а потом понял, что нет, не кровь. Масло, может, или что-то похожее.

Пока он рассматривал ее джинсы, а потом порез на щеке, девушка стояла смирно и только мелко дрожала, а потом, когда он стал щупать ей голову и заглядывать в глаза, неожиданным и странным образом переполошилась.

– Вас как зовут? – спросил Долгов, глядя ей в зрачки.

– А вам зачем?

Долгов развеселился.

– Ну, просто чтобы знать, как вас зовут!

Девушка вдруг попыталась вскинуть голову, которую он крепко держал обеими руками, и сказала абсолютно светским тоном:

– Послушайте! Ну, может быть, не сейчас?!

– Что не сейчас? – не понял Долгов.

– Ну, знакомиться будем не сейчас?!

– Так чего? – выдвинулся фельдшер, который было уселся на переднее сиденье «Скорой». – Мы едем, что ли?.. Там у меня полна коробочка, трое их!..

Теперь, после воспоминаний об институте усовершенствования врачей, он признал полное долговское превосходство над собой и почитал его начальником.

Долгов отпустил девицыну голову, нагнулся и пощупал ее джинсы с той стороны, где было особенно грязно – просто чтобы убедиться, что это не кровь.

– А женщина с травмой головы вам кто?

– Сестра. И перестаньте хватать меня за ноги, это неприлично, в конце концов!

– Поезжайте с ней, – велел Долгов. – У нее может быть серьезная травма, и нужно проследить, чтобы ей сразу же сделали рентген. Сможете?

– А?..

– Сможете поехать и проследить, чтобы ей сразу же сделали рентген?

Девушка посмотрела по сторонам, словно в поисках ответа на этот чрезвычайно сложный вопрос. Долгов понимал, что она в шоке, но ему хотелось, чтобы соображала она чуть побыстрее.

– Как же я поеду? – плачущим голосом спросила девушка. – А машина?

– Какая машина?

– Моя! Это сестра за рулем была! Она! Я рядом сидела, а она была за рулем и разбила мою машину!

Глаза у нее налились слезами, и стало понятно, что сейчас она начнет рыдать. Долгову некогда было с ней возиться.

– Вы должны поехать в больницу с вашей сестрой, – тихо и отчетливо сказал он. – Прямо сейчас. Вы меня поняли?

Не только фельдшер со «Скорой», но и девушка, услыхав его тон, моментально внутренне признала его превосходство над собой, перестала всхлипывать и покорно полезла в машину.

– Хорошо, – сказал Долгов и крикнул фельдшеру: – Поезжайте с богом!

– Доктор, доктор, – забормотали рядом, – у меня кровь не останавливается! Что делать, доктор? Ведь… того… истеку, ей-богу, истеку! От потери крови, говорят, Пушкин умер!

Долгов оглянулся посмотреть, кто это такой образованный и знает, от чего умер Пушкин. В этот момент телефон, который словно знал, что раньше звонить никак нельзя, затрещал у него в кармане. Долгов полез за мобильником, одновременно краем глаза изучая смирного перепуганного дядьку, который держался рукой за грудь. Вся полотняная курточка спереди у него была в крови, и пальцы, которыми он прижимал курточку, тоже были очень красными.

– Дима, – позвала в телефоне Алиса. На заднем плане, за ее голосом, слышался приглушенный мирный, вкусный ресторанный шум. – Ты где? Я тебя жду.

– На МКАДе.

– Ты еще так далеко?! – ужаснулась Алиса. – А я уже в ресторане. Михаил Ефимович только что подъехал. Он еще не зашел, но мне в окно видно его машину!

– Очень хорошо, что видно машину, – проскрежетал Долгов. – Я задержусь, а ты его займи чем-нибудь?

– Чем мне его занять?! Он же хотел с тобой увидеться, а не со мной!

– Он увидится, но попозже.

Тут ее натренированное ухо уловило наконец, что что-то неладно.

– Дим, что происходит? С тобой все в порядке?

– Со мной все в порядке, – уверил ее Долгов. – Я сейчас не могу разговаривать, после перезвоню.

И сунул телефон в карман.

– Давайте посмотрим, что там у вас, – сказал он смирному дядечке и аккуратно, но властно оторвал от груди его руку. Рука была липкой от крови, дяденька следил за ним испуганными глазами.

– Да ничего особенного нету, доктор, но того… кровит сильно.

– Давайте посмотрим, – повторил Долгов. – Чем вас ударило?

– Да я и не видал, чем там меня… Как будто в стенку с разгону… тридцать лет за рулем и никогда…

Долгов развел в стороны полотняные полы его курточки и задрал на тощем животе темную от крови майку.

Ничего особенного под майкой не обнаружилось, только глубокий порез, на самом деле глубокий, с краями.

– Что ж вы раньше не сказали? – тихо спросил Долгов. На первый взгляд ничего страшного, но в ране вполне могли остаться осколки стекла.

– Так… когда же раньше, доктор? Вы же того… заняты были. Пострадавших много, а у меня просто порез.

Долгов быстро взглянул ему в лицо.

– Нужно рентген сделать, а по большому счету хорошо бы ультразвук. И швы наложить!

– А так-то не заживет, доктор? – улыбаясь бравой насильной улыбкой, спросил дядечка. – Чего там, швы, рентген!.. На мне все как на собаке заживает, вот ей-богу! Я в авиации служил.

– Это хорошо, – похвалил его Долгов. – Авиация – это прекрасно. Рентген, а потом швы. Обязательно!

Дядька совсем затосковал и стал отводить глаза.

– Да и «Скорая» уж уехала, – забормотал он. – И машину я здесь не оставлю!.. Как я потом ее отсюда забирать-то буду! Еще на стоянку уволокут, плати за нее, потом и не найдешь! А если она здесь будет стоять, так ее всю раскурочат к Аллаху!.. А перевязочку мне нельзя, доктор? – вдруг спросил он с надеждой. – Перевязать, да и дело с концом! Подумаешь, порезался! Лишь бы кровью не истечь, как этот самый Пушкин!

Долгов еще раз посмотрел на дядечку, а тот на него.

Долгов смотрел сурово, хотя, пожалуй, сочувственно. Дядечка – искательно и виновато.

Долгов понял, что из номера с рентгеном все равно ничего не выйдет – это было совершенно очевидно. Не поедет дядька на рентген. Он в авиации служил, и вообще непонятно, где потом искать машину! Какой уж тут рентген!..

– Повязку я наложу. – Он присел на корточки и стал шарить по аптечкам, которые валялись на асфальте. – Только вам все равно в больницу придется ехать! Такие порезы – не шутка, и рану нужно обрабатывать! А я ее сейчас ничем не обработаю.

– А может, того… зеленочкой?

– Зеленочкой? – под нос себе переспросил Долгов, нашел в аптечке перекись водорода и твердый пакетик стерильного бинта. – Присядьте где-нибудь! Ну, вот хоть сюда присядьте!

Он согнал с подножки грузовика водителя, который все продолжал раскачиваться, взявшись за голову, и усадил дядечку, и еще раз осмотрел рану. Вроде бы осколков в ней не было, но автомобильное стекло – коварная штука! Только на иностранных машинах оно вываливается целиком, так сказать, единым монолитом. Сотворенное же в отечестве, как нарочно, крошится в мелкую пыль, и бог знает, сколько этой стеклянной пыли может попасть в рану!..

Телефон опять зазвонил. Долгов прижал край бинта подбородком и кое-как вытащил трубку.

Звонил тот самый Ландышев, который на иностранный манер произносил «халлоу!».

– Ованесов сейчас отзвонил, – неторопливо произнес Павел Сергеевич, словно продолжая разговор. – Сказал, что вашего тяжелого как раз к нам и привезли.

– Что там у него?

– Да не успели еще посмотреть! – язвительно сообщил Павел Сергеевич. – Я вам только хотел сказать, что он у нас и им сейчас занимаются!

– Я понял, – Долгов прижал трубку плечом и стал бинтовать. Смирный дядечка морщился, но даже не охал. – Спасибо вам, Павел Сергеевич.

– То-то же, – пробормотал Ландышев. – Занимайся тут для тебя благотворительностью, а в ответ ни доброго слова, ничего!..

– Спасибо! – еще раз громко повторил Долгов, продолжая бинтовать. – На вас одна надежда!

– Вот именно, – согласился Ландышев, и в телефоне воцарилась тишина. Долгову некуда было деть мобильник, руки заняты, и он прижимал его к плечу, пока бинтовал, и только затянув узел, перехватил трубку и сунул в карман.

– Спасибо, доктор, – прочувствованно сказал дядечка и стал осторожно, пытаясь не запачкать белоснежный бинт, опускать окровавленную майку. – Выручили. Дай вам бог здоровья.

– Рентген сделайте, – велел Долгов докторским голосом. Дядька ему нравился. – Только именно сегодня. Вы поняли?

– Да понял, понял, доктор!..

– Если не хотите заражения крови, – добавил Долгов, и дядька испуганно закивал.

Гаишники растаскивали машины, и поток теперь двигался в два ряда, и молоденький мальчишка махал полосатой палкой, а гаишник постарше что-то писал в блокноте возле искореженной и перевернутой машины. Люди стояли вокруг него полукругом, и тот, который был в кожаной куртке и все переживал из-за того, что она новая, размахивал руками и бил ребром ладони о другую ладонь, видимо показывая, как все было.

Все наврет, подумал Долгов неожиданно для себя. Есть такие. Они врут всегда, даже когда в этом вранье для них нет никакой личной выгоды. И этот врет.

Он вдруг почувствовал, что устал. Даже не то чтобы устал – он уставал очень редко, а во время работы никогда, – просто хочет спать и домой. Выспаться у него в последнее время никак не получалось. Операций было много, и еще добавилась одна больница, в которую приходилось путешествовать через весь город.

Он зевнул, вяло потряс брючками на коленях, которые оказались сильно вымазанными, и полез в свою машину.

Телефон опять зазвонил, он ответил и какое-то время разговаривал со своим аспирантом, который спрашивал, когда Долгов сможет посмотреть его диссертацию.

Дмитрий Евгеньевич отвечал, что ни сегодня, ни завтра никак не сможет, аспирант настаивал, а Долгов все не соглашался. Аспирант был так себе, даже не средненький, а вовсе никакой, и возиться с ним Долгову не хотелось, но он знал, что придется.

Этот самый, даже не то что средненький, а вовсе никакой ради своей диссертации у профессора всю душу вымотает, когтями вытянет, каленым железом выжжет! Ему нужна не просто диссертация, а хорошая диссертация. Он себе и местечко давно присмотрел в чистенькой, ухоженной клиничке, где на окнах занавески, а в коридорах раскидистые фикусы, где сидят хорошие, чистенькие, ухоженные врачи, берущие за прием по сто долларов, где всегда внимательны к пациентам и где так удобно и приятно работать!.. За этого аспиранта и похлопотать есть кому, и профессору Долгову уже звонили и многозначительным голосом поздравляли с тем, что он вырастил «достойную смену», все в лице этого никакого!..

Долгов ничего не имел против подобного рода лечебных учреждений, почитая их чем-то средним между профилакторием и клубом по интересам – вылечить там, конечно, не вылечат, но, может, вовремя направят туда, где вылечат. И против подобного рода врачей он тоже ничего не имел – по крайней мере, они вполне безвредны, пока не берутся всерьез пользовать пациентов и ставить диагнозы, а в качестве собеседников для заполошных мамаш, озабоченных тем, что у чадушки на заднице выскочил подозрительный прыщик, они вполне пригодны. Но сейчас, после крови, грязи и автомобильной вони, диссертация никак не шла ему в голову.

– Позвоните мне в среду, – не дослушав, велел он в трубку и нажал кнопку.

Телефон немедленно зазвонил снова.

– Да, – сказал Долгов. Он никак не мог попасть ключом в зажигание и наклонился, чтобы посмотреть.

– Димуль, ты занят?

– Я?! – удивился Долгов. – С чего ты взяла? Я всегда свободен!

– Димуль, можешь поговорить?

– Смотря о чем, – ответил хитрый и изворотливый Долгов, попав наконец в зажигание. – О чем ты хочешь со мной поговорить, Белик?

– Да я все про ту женщину, которую сегодня привезли! Мне звонили из больницы и сказали, что она от операции отказывается!

– Как отказывается, когда там без вариантов? – Долгов завел мотор и потер глаза. Спать хотелось невыносимо. И Алиса одна в ресторане в меру своих сил развлекает Михаила Ефимовича!.. – Да она специально из своего Хреново-Тучинска приехала, чтобы операцию сделать! И муж ее ко мне вчера ломился, весь на нервах!

– А сегодня ей какие-то… – тут Бэлла изящно выматерилась, – специалисты в нашей больнице сказали, что оперативное вмешательство ей не показано, а показано консервативное лечение.

– Бэл, там все тянется уже год! Они ко мне осенью приезжали, и я еще тогда сказал, что нужна операция, но дама все тянула и вот наконец собралась! Что за новости?!

– Дима, я не знаю. Ты когда будешь в триста одиннадцатой? Завтра?

В триста одиннадцатой больнице у них была база, где они в основном и оперировали.

– Завтра, но у меня три большие операции, и я освобожусь только часов в пять. Ну, в четыре, если бог даст и все пойдет хорошо. Но не раньше. Я позвоню заведующему отделением, попрошу, чтобы ее не трогали, эту нашу нервную!

Бэлла Львовна помолчала. Она была женщиной решительной во всех отношениях и хирургом отличным, и ей хотелось, чтобы Долгов все вопросы решал немедленно, прямо сейчас, а не когда-то там!

– Бэл, ты меня слышишь? Скинь номер и перестань нервничать. Все будет в порядке. Я все решу.

Бэлла длинно вздохнула в трубке.

– Во сколько мне завтра приехать?

– Решай сама. Можешь приехать к восьми, я ее уже посмотрю и поговорю с ней, а потом мы с тобой все обсудим, но в половине девятого у меня первая операция и я уйду. А можешь приехать часам к пяти, но уже не в триста одиннадцатую, а в медицинский центр, у меня там прием. Мы как раз поговорим.

– У тебя три операции и еще прием?!

Долгов вздохнул.

Ну и что? Да, у него три операции, а потом прием. А эта самая дама, о которой хлопотала Бэлла, не просто больная, а жена какого-то большого чиновника то ли из Ростова, то ли из Таганрога, а всем хорошо известно, что начальник департамента по ремонту железнодорожного полотна из Таганрога или Ростова гораздо круче, чем президент России или, скажем, канцлер Германии, и хлопот с ним и с его супругой будет вдесятеро больше, чем с этими двумя, даже если они в одночасье надумают лечь в триста одиннадцатую клиническую больницу!

Ну и что?.. У него, у Долгова, такая жизнь, и Бэлле об этом известно лучше, чем кому бы то ни было.

Вот выспаться бы, и все будет отлично.

Бэлла Львовна еще помолчала в трубке, потом велела Долгову меньше работать и больше отдыхать, а также не забыть позвонить заведующему отделением, в котором больной заморочили голову.

Долгов сунул телефон в карман и стал прицеливаться, как бы втиснуться в плотный поток, обтекавший фуру, и тут гаишник, который что-то записывал в блокнот, замахал ему рукой, загримасничал и двинулся в его сторону.

– Чего тебе надо? – себе под нос спросил Долгов. – Ну, чего тебе надо?!

Телефон опять зазвонил. Долгов посмотрел в окошко, нажал кнопку и поднес трубку к уху.

– Мария Георгиевна, я вам перезвоню.

– Да у меня пустяковый вопрос, Дмитрий Евгеньевич. Или совсем не можете?

– Секунду, – покорившись, сказал Долгов, опустил стекло и, держа руку с телефоном на отлете, крикнул подходившему гаишнику: – Я уехать хочу! Аварию я не видел!

– Что?!

Долгов выскочил из машины.

– Я говорю, аварию не видел! Я тороплюсь, мне ехать нужно!

– Как не видел?! – тягостно поразился гаишник.

– Да так. Не видел, и все. Я подъехал, когда уже один на асфальте лежал, его реанимация забрала, а остальные были на ногах.

Гаишник почесал за ухом.

– А этот, который на асфальте лежал, он из какой машины?

– Да не видел я! – с тоской повторил Долгов. – И разбираться мне некогда было!

– То есть совсем не видели?!

– То есть решительно не видел.

– А как вы здесь оказались?

– Я ехал, – выговорил Долгов отчетливо, уставясь гаишнику в глаза и взглядом не отпуская его взгляда. Иногда это помогало. – Увидел последствия аварии. Остановился. Вышел. Помог пострадавшему. А сейчас можно мне уехать? Я тороплюсь очень.

Гаишник отвел глаза и спросил:

– А кто вас на место происшествия вызвал?

– Никто.

– А как вы здесь оказались?

– Мария Георгиевна, – простонал Долгов в трубку, – я вам все-таки перезвоню. Это надолго.

– С вами все в порядке, Дмитрий Евгеньевич?

– Со мной все в порядке, – уверил ее Долгов тихим голосом. – Я сейчас быстро решу вопрос с ГАИ, и… мы поговорим. Хорошо?

– Я лучше подожду, – весело сказала анестезиолог. – Заодно послушаю, как вы решаете такие вопросы!

Машины ревели, над дорогой вечерело, небо на западе над многополосным шоссе плавилось и истекало жидким золотом, и Долгов вдруг подумал, как давно не был в отпуске.

И еще он подумал, что жизнь прекрасна. Пострадавшего довезли, и теперь им занимается Павел Сергеевич Ландышев или кто-то из его службы, а это значит, что все, что можно сделать, будет сделано!..

– Ну чего? – повеселев, спросил он гаишника. – Можно ехать-то?!

– То есть вас никто не вызвал, а вы просто так, чисто мимо проезжали?!

– Ну, наконец-то, – похвалил его Долгов, – все в точности так и было. Чисто мимо ехал, чисто с работы.

– А вы кто?!

– Я врач, – в сто первый раз отрекомендовался Долгов и извлек из кармана визитку. – Вот все мои телефоны, если я вам понадоблюсь, можете звонить.

– А «д.м.н.» – это что такое означает? – спросил гаишник, уставившись в визитку.

– Доктор медицинских наук. Я поеду, ладно? Вот прямо сейчас!

– А тут написано, что вы профессор! – вдруг радостно сказал гаишник, словно уличил Долгова в чем-то постыдном, но довольно смешном.

– Я поеду, да? – повторил Долгов с нажимом и открыл дверь джипа.

Гаишник молча наблюдал за ним, а когда Долгов уселся и уже ногу на газ ставил, вдруг снова махнул своей палкой.

Профессор озверел.

– Да что ты будешь делать!.. – И в телефон: – Мария Георгиевна, еще секунду. Ну, чего тебе?!

Гаишник, не торопясь, подошел, взялся обеими руками за дверь, нагнулся и просунул голову внутрь.

– Чего надо-то?!

– А вы профессор… чего?

– Медицины, ты не поверишь!

– Не, я верю! Те, – и он мотнул головой в сторону людей, которые все еще топтались посреди шоссе рядом с гаишной машиной, – вон те сказали, что вы тому, который лежал, жизнь спасли!

– Ничего я не спасал, – перебил Долгов, – его реанимация сейчас спасает!.. Говори быстрей, чего ты хочешь?!

– Мама болеет, – погрустнев, сказал гаишник. – Может, посмотрели бы?

– Хорошо! – Долгов воткнул передачу, ему очень хотелось уехать. – Позвони, и мы обо всем договоримся! Понял?

– Понял, спасибо, – просиял гаишник, еще немного подумал, повисел у Долгова на окне, потом отступил, опять почесал за ухом и спросил: – Может, вас проводить? Вы же вроде торопитесь! Машинка бы проводила, ласточкой долетели бы!

Долгов очень красочно представил себе, как подруливает к ресторану, где Алиса все еще развлекает Михаила Ефимовича, в сопровождении милицейской машины, как сине-красные всполохи мигалки зажигательно и несколько даже по-дискотечному озаряют мирную Маросейку. Еще он представил, как Алиса непременно хлопнется в обморок, а Михаил Ефимович начнет хохотать и интересоваться, за что именно Долгова наконец-то «повязали»!

– Провожать не надо! – сказал профессор громко, стараясь не смеяться. – А маму я посмотрю, конечно! Ты звони!

И тронулся наконец-то с места.

– Але, Мария Георгиевна!

– Я здесь, Дмитрий Евгеньевич.

– Простите, что так долго, я же говорил, что перезвоню!

– А я говорила, что вопрос пустяковый!

– Все равно мне… неудобно, – пробормотал Долгов, встраиваясь в поток. – Вы про завтрашний день?

– Зря вы от сопровождения отказались, – помолчав, все-таки съехидничала анестезиолог, – ох, зря, Дмитрий Евгеньевич, дорогой вы мой! И почетно, и приятно!

Долгов молчал.

Он умел так молчать, что все, даже самые неосведомленные, сразу понимали, что тему лучше не развивать, а переключиться на какую-нибудь другую, и побыстрее!.. Мария Георгиевна как раз была осведомленной.

– Я хотела спросить, во сколько вы завтра планируете начать и кого первого подавать.

– Мне чем раньше, тем лучше, Мария Георгиевна. Давайте в полдевятого начнем, только точно, без опозданий. Чтобы человек уже лежал и… все такое.

– Это значит, мне на работу нужно приехать к семи, что ли, я не поняла?

– Мария Георгиевна, ну вы же знаете!

– Знаю, – сказала она, и в голосе у нее звучали какие-то странные, то ли уважительные, то ли, наоборот, насмешливые нотки. – И вот клянусь вам, если бы не вы, Дмитрий Евгеньевич, а кто другой мне сказал, чтоб я к семи на работу приперлась, я бы!..

И совершенно изменив тон:

– Кого первого берем?

– А вы кого предлагаете?

– Я предлагаю желудок.

Долгов подумал немного.

– Ну хорошо, давайте желудок, потом желчный пузырь, а следом девушку. Да?

– Думаю, да.

– Или нет. Давайте девушку сначала, а потом уже этих. С ними по крайней мере все понятно, а у нее могут быть осложнения.

– А если у нас с ней все затянется? У нее же там проблемы какие-то?

– В клинике у нее не все сходится с данными обследования, – сказал Долгов и еще немного подумал. Трубка ждала. – Ну, хорошо, Мария Георгиевна, тогда давайте, как вы предлагаете, сначала желудок, потом пузырь, а потом уже ее!

– А все-таки зря вы, Дмитрий Евгеньевич, от милицейского сопровождения отказались!

И они попрощались до завтра, вполне довольные друг другом.

Мария Георгиевна заведовала отделением реанимации в триста одиннадцатой клинической больнице, и лучшего анестезиолога еще свет не рождал. Долгов старался оперировать только с ней, даже когда это было не слишком удобно, даже когда остальные обижались, даже когда приходилось оперировать в других больницах, где, разумеется, никаких пришлых анестезиологов не жаловали.

Телефон опять зазвонил, когда он съезжал со МКАДа в город.

– Дима, – сказала Алиса приглушенно, явно закрыв трубку рукой, – я ему уже рассказала все, что знала!

– Переходи к тому, чего не знаешь.

– Дим, ты где?!

– Уже недалеко, – лихо соврал Долгов. – Тебе осталось продержаться совсем недолго.

– Да я уже не знаю, о чем с ним говорить!

– Расскажи ему биографию Христиана Теодора Альберта Бильрота. [1]

– Зачем?!

– Ну, чтоб вам было о чем поговорить. Вдруг она его увлечет? В смысле, биография Бильрота увлечет Михаила Ефимовича.

– Дим, у тебя точно ничего не случилось?

По голосу и по вопросу было абсолютно понятно, что отвечать нужно правду, только правду и ничего, кроме правды.

– Алисочка, – сказал он специальным подхалимским тоном, – я ехал по МКАДу, и там, где поворот, знаешь, от сороковой больницы…

– Знаю, там всегда аварии!

– Вот именно.

– Дима, ты попал в аварию?!

– Нет, я не попал в аварию. В аварию попали другие люди, и я довольно долго с ними возился.

– И… что? – спросила она тихо. – Всех спас?

– Ты как гаишник! – рассердился Долгов. – Он тоже спрашивал какие-то глупости в этом духе!

– Понятно.

– Да все нормально, правда! Я тебе потом расскажу. – И тут он подумал, что нужно обязательно позвонить в сороковую или даже съездить, узнать, как там тот самый, с кровотечением и «острым животом», Андрей или Сергей, он уже и не помнил точно!..

Профессор Потемин часто повторял, что хороший врач обязан заниматься пациентом – от начала и до конца лечения. Плох тот хирург, который умеет лечить только «ножиком». «Ножик» – великая штука, но больного нужно еще уметь выхаживать и, как это ни банально, заботиться о нем.

Долгову нравилось слово «выхаживать» – что-то старомодное было в нем, старомодное и очень надежное!..

– Я скоро буду, – сказал он в мобильник, где уже пиликал параллельный вызов. Профессор быстро оторвал трубку от уха, чтобы посмотреть, чей именно вызов, и не узнал номер. Значит, какой-нибудь новый или только что поступивший больной. – Жди меня и налегай на биографию Дюбуа-Реймона.

– Ты же сказал: Бильрота!

– Реймон тоже великий врач, ничуть не хуже твоего Бильрота, – быстро выговорил он. – Ну все. Пока.

– Я тебя жду, – сказала Алиса очень тихо.

Она могла бы сказать – я тебя люблю, я все время по тебе скучаю, несмотря на то, что мы много лет вместе и уж должны бы привыкнуть друг к другу! Еще она могла бы сказать – приезжай скорей, я замучилась без тебя, ты очень долго не едешь, а завтра у тебя тяжелый день, и мы опять ни о чем не поговорим, и когда наконец доберемся до дома, ни у тебя, ни у меня уже не будет сил на беседы.

Я волнуюсь за тебя, могла бы сказать она. Беспокоюсь. Я схожу с ума, когда ты будничным тоном говоришь про аварию на МКАДе. Я знаю, как ты устал, и знаю про три твои завтрашние операции, одна другой тяжелее, и про больную, которая теперь будет морочить тебе голову, и про ее нервного мужа, и про заведующего отделением, который хочет доказать главврачу, что Дмитрий Евгеньевич – не бог отец и бог сын в одном лице, мол, мы тоже не лыком шиты, кое-что понимаем и в институтах обучались! Он-то хочет доказать и докажет, а тебе придется все это выслушивать, принимать умный вид – ах, как я хорошо знаю это твое выражение, когда внешне ты спокоен и внимателен, а внутренне напряженно считаешь минуты, когда уже можно будет уйти от нелепых, дурацких, забирающих драгоценное время разговоров к своим операциям, к своим больным!

Я понимаю, что ты занят – именно потому ты не спросил меня ни о чем, хотя знаешь, что утром я была у врача. Я пользуюсь «Миреной» – вот уже пять лет, с тех пор, как она появилась на рынке, – и именно поэтому у нас с тобой нет никаких проблем с незапланированной беременностью, я не покупаю ежесекундно тесты и не мучаюсь подозрениями, что все сроки прошли, а ничего не происходит! Ты не спросил не потому, что тебе наплевать на меня и на мои проблемы, а потому что у тебя полно своих!..

Я так тебе сочувствую, могла бы сказать она, и изо всех сил стараюсь помогать – вот Михаила Ефимовича развлекаю, например! – но что моя помощь в сравнении с трудностями твоей жизни!

Так мало я могу. Почти ничего.

Наверное, если бы у Долгова было пять минут, или даже две, он тоже подумал бы о чем-нибудь романтическом и любовном, но у него не было ни двух, ни пяти. Вызов все пиликал, он еще раз взглянул на номер и ответил.

– Хочешь, анекдот расскажу? – весело спросили из трубки. – Или ты на заседании Британского хирургического общества в Британской королевской медицинской академии?

Долгов, который начал улыбаться, едва заслышав этот голос, сообщил, что он в машине, а не на заседании.

– Домой, что ль, едешь?! – удивились в трубке. – Да быть такого не может! У тебя, по моим подсчетам, сейчас самый разгар рабочего дня!

– Я на встречу еду, Эдик.

– С девушкой встречаешься, конечно?

– С девушкой и с юношей, – сообщил Долгов.

– Как?! – поразилась трубка. – Сразу с обоими?! Это что-то новое в твоей жизни, Дмитрий Евгеньевич! На эксперименты потянуло? А девушка хорошенькая?

– Очень, – сказал Долгов с удовольствием. – Зовут Алиса. Имя тоже красивое, правда?

– Так у тебя с Алисой свидание или с девушкой?!

– С девушкой Алисой. И с Михал Ефимовичем из Минздрава. И давай анекдот, ты же хотел анекдот рассказать!

– Это даже не анекдот. Это народная примета такая. Если чайка летит жопой вперед, значит, сильный ветер! Понял?

Долгов засмеялся и сказал, что понял.

– Слушай, Дим, мне бы к тебе человечка пристроить в триста одиннадцатую. Возьмешь?

– А что у него?

– А хрен его знает. Но он какой-то большой начальник, бывший депутат, и всякое такое. Мне его тоже через третьи руки пристроили, но он уж совсем не по моей части! У него желудок, а я, ты ж понимаешь, все больше носы и задницы делаю!

Эдуард Абельман был знаменитым на всю Москву пластическим хирургом.

– Я бы ему, конечно, пришил желудок к заднице, – продолжал развлекаться Эдик, – но нехорошо так с большими начальниками поступать, как ты думаешь? Зато ко мне знаешь кто на прием сегодня приходил?

– Не знаю, – признался Долгов.

– Таня Краснова.

Долгов понятия не имел, кто такая Таня Краснова.

– Ты чего?! – поразился Абельман. – Сдурел совсем?! Татьяна Краснова, ведущая с Первого канала! Ну, самая красивая баба в телике! Самая грудастая! «Поговорим!» называется!

– Что значит – поговорим?.. – не понял Долгов. – Мы и так говорим!

– Ток-шоу так называется, – как слабоумному, почти по слогам объяснил Абельман. – «Поговорим!» Она его ведущая. Сегодня приходила ко мне.

– Очень хорошо, – Долгова решительно не интересовала грудастая ведущая с Первого канала. – А этот дядька все-таки откуда?

– От верблюда, – сказал Абельман необидно. – Он позвонит, скажет, что от меня, и ты его примешь! Договорились, гений отечественной медицины?

– Ну, конечно, – Долгов мельком глянул на часы. Опоздание из просто неприличного становилось уже свинским. – Дай ему мой мобильный, и пусть он звонит.

– Возьми с него денег побольше, – жалобно попросил Абельман. – Он заплатит, сколько скажешь. Раз уж мне ничего не перепало, хоть ты возьми, да побольше!.. Но ты же у нас убогий, что ты там с него возьмешь!.. По тарифу!

– Да я вообще всех обираю, – не согласился выжига и плут Долгов, – до нитки практически.

– Пока, – попрощался Абельман. – Так он тебе завтра или послезавтра позвонит.

– Пока, – и Долгов переключил линии. В трубке давно пиликал параллельный вызов.

Глебов собрал со стола бумаги и посмотрел на своего потенциального подзащитного.

Подзащитный ему решительно не нравился, и Глебов досадовал на себя за это. Всем известно – в теории, конечно! – что врачи и адвокаты должны быть беспристрастны и одинаковы со всеми, кого берутся лечить или защищать. Американская формула «ничего личного» в данном случае была абсолютно уместна, но Глебов ничего не мог с собой поделать.

Отвернувшись от стола и запихивая в портфель бумаги, Глебов даже сквозь зубы пробормотал магическую формулу вслух:

– Ничего личного!

Заклинание ничуть не помогло, зато подзащитный встрепенулся и уставился на адвоката.

– Это вы мне?

– Что?

– Ну, вы сейчас что-то сказали!

– Это вам послышалось, – стараясь быть любезным, выговорил Глебов. Как всегда, когда очень стараешься получить одно, выходит совсем другое – вот и у Глебова получилось грубо, и подзащитный в ответ на его грубость улыбнулся тонкой и грустной улыбкой.

– А ведь я вам не нравлюсь, Михаил Алексеевич, – сказал он печально.

Глебов мрачно подумал, что почему-то людей подобного рода все время тянет демонстрировать эдакую прозорливость, эдакое знание жизни, в глубину их все тянет-потягивает, на достоевщину!..

Я, мол, насквозь тебя вижу, и все твои бесы для меня открыты, и ты должен знать, что они для меня как на ладони, – вот такой я тонкий человек, и смотрю я тебе прямо в печенку и селезенку, и ничего ты от меня не скроешь!..

Впрочем, адвокаты и врачи должны быть беспристрастны! Ничего личного, ничего личного, чтоб ты провалился совсем!..

– Евгений Иванович, – начал Глебов обычным голосом, не сдобренным кленовым сиропом, – я ваш адвокат и сделаю все для того, чтобы у вас и издательства не возникло… ненужных проблем.

– Да уж, от проблем вы меня увольте, господин адвокат!

– Я постараюсь, – повторил Глебов с нажимом и улыбнулся. Расстегнутый портфель он держал за ручку, бумаги выехали из него, угрожая вот-вот вывалиться на ковер. Глебов не обращал на это никакого внимания. – Но это не так просто, как, может быть, вам кажется. На нас подали в суд сразу несколько…

– На нас – это на кого? – спросил прозорливец с прежней тонкой улыбкой.

– Лично на вас, как я уже сегодня вам сообщал. И ваше издательство обеспокоено…

– Ну, проблемы издательства меня не касаются! – вспылил прозорливец. – И если бы вы только знали, молодой человек, куда бы я засунул и издательство, и вас, и этих, что в суд подали, мало бы никому не показалось! Была б на то моя власть и воля!..

Это означает, быстро подумал Глебов, что сейчас у тебя нет ни воли, ни власти, ведь так? И если ты весь из себя такой умный, сильный и тертый калач, как же у тебя выходит – что на уме, то и на языке?!

Подумав так, он развеселился.

Ничего личного, как же!..

– Да мне только рукой махнуть, и я буду на Багамах, и в гробу я видал суды всякие! – гневался клиент.

– Ну, пока вы не можете улететь даже в Тамбов, Евгений Иванович.

– Это вы на подписку о невыезде, что ли, намекаете, господин адвокат?! Да я чихать хотел на эту подписку! Десять и еще один раз! Что мне эта филькина грамота?! Да вы хоть знаете, какие у меня связи?!

О связях Глебов был отлично осведомлен.

– А если знаете, так чего вы мне про подписку толкуете?! Я остаюсь, только чтобы весь цирк до конца доглядеть, вдруг еще что-нибудь интересное покажут!

Глебов поглубже затолкал в портфель бумаги и наконец застегнул его.

Ты здесь остаешься, потому что деваться тебе некуда, опять подумал он со ржавым мысленным скрежетом. Никто из «старых друзей» не ринулся тебя спасать, никому ты не нужен, и прекрасно знаешь об этом!

Потенциальный подзащитный пристально посмотрел Глебову в лицо и вдруг сказал плачущим голосом:

– А если вы не хотите меня защищать, то я скажу, чтоб адвоката мне поменяли! Что это такое?! Я еще должен перед мальчишкой оправдываться!

Сорокалетний Глебов, выигравший десяток очень громких процессов и не один десяток менее громких, длинно вздохнул.

Можно, конечно, сказать Ярославу, чтобы нашел для своего автора какого-нибудь другого адвоката, но… отступать не хотелось, да и дело казалось не слишком сложным. Подзащитный, конечно, не очень приятный человек, но не бросать же из-за этого дело, которое еще даже не началось!

– Евгений Иванович, – Глебов присел на стул возле громадного стола на четырех стеклянных квадратных ногах, подсвеченных изнутри. И кто это придумал поставить в рабочем кабинете такой стол?! Наверняка дизайнерша, изучавшая ремесло в столице мира городе Париже, и наверняка зовут ее Изольда! – Вы напрасно рассердились на меня. У нас с вами пока нет никакого контакта, а мне необходимо, чтобы он был. Ну по крайней мере желательно! Я не смогу вас защищать, если так и не пойму, зачем вы написали эту книгу, да еще вписали туда людей под настоящими фамилиями! И не последних людей!

Глаза у Евгения Ивановича сделались непроницаемыми. Эту науку, как изменять взгляд, он тоже усвоил отлично. Глаза у него то искрились весельем, то горели озорным огоньком, то вспыхивали гневом, то становились непроницаемыми. Глебов так и видел, как Евгений Иванович репетирует перед зеркалом, заложив руку за лацкан пиджака.

А теперь давай гнев, говорит он себе, и послушно гневается по собственному заказу!

– Эта книга – пророчество, – сообщил Евгений Иванович значительно и из взора непроницаемого быстренько сотворил взор проникновенный. Руками он все время шарил по столу, и это отвлекало Глебова, мешало сосредоточиться.

– В каком смысле? – уточнил адвокат, стараясь не раздражаться. – То есть в этой книге вы говорите о будущем? О реальном будущем?

– Пророчество, – повторил Евгений Иванович еще более значительно.

– Так. – Глебов снова открыл портфель и извлек на свет божий тяжелую холодную книгу в солидном неброском классическом переплете, пестрящую закладками. Портфель он бросил на пол. Застежка открылась, и теперь портфель напоминал замученную собаку с высунутым языком. – Вот здесь, страница тридцать четыре, написано, что президент «Омега-банка» Сикорский в девяносто восьмом году лично организовал дефолт путем подкупа должностных лиц и устранения тогдашнего генерального прокурора Синяева, который, как всем известно, был найден возле своего подъезда с несколькими огнестрельными ранениями. Синяев чудом выжил, а его водитель погиб. Дело так и не было раскрыто.

Евгений Иванович монотонно и недовольно кивал.

Должно быть, в данный момент он изображал Льва Николаевича Толстого в момент зачитывания Софьей Андреевной вслух счетов за сено и шинельки для старших сыновей.

– На странице сто семнадцатой речь идет о первой чеченской кампании и о том, что генерал Ворон вместе с олигархом Сосницким, который тогда еще проживал не в Лондоне, а в Москве, ездили в Грозный к Дудаеву и привезли ему наличными три миллиона долларов для вооружения чеченских ополченцев и оплаты арабских наемников. – Глебов мельком взглянул на недовольного пророка. – Сто сорок седьмая страница. Здесь действующий президент дает указание расстрелять другого олигарха, Дмитрия Белоключевского, и его расстреливают на даче вместе с женой, причем в расстреле принимает участие министр обороны Сергей Петрович Петров.

– Ну да, да, я же сам это писал! Я все отлично помню, зачем вы мне это цитируете?!

– Генерал Ворон на нас подать в суд не может, потому что разбился на вертолете. Дудаев тоже не может, его убили. – Глебов аккуратно закрыл злополучную книгу. – Сосницкий жив и здоров, хоть и в Лондоне. Белоключевский тоже жив и в Москве по-прежнему. И президент вроде бы в добром здравии и на своем посту. Синяев – министр юстиции, а Петров – министр обороны. Ну, президента можно исключить, ему до нас с вами, Евгений Иванович, никакого дела нет. На нашу долю Белоключевского, Синяева и Петрова хватит за глаза. Если все, что написано в вашей книге, имеет под собой реальную почву, значит, мы с вами будем добывать документы, свидетельские показания и упирать на то, что вы разоблачили заговор, да еще какой!.. В этот заговор были вовлечены не только армейские генералы, но и самые богатые люди страны, чиновники и даже президент! – Глебов приостановился и посмотрел в окно. – Такого заговора со времен убийства Цезаря мир еще не видал, да и про тот заговор мало что изве–стно!

При упоминании Цезаря Евгений Иванович чрезвычайно оживился.

– Вы думаете, есть аналогия с убийством Цезаря?!

– У вас в книге я насчитал тридцать шесть убийств, – сообщил Глебов. – В каком именно вы хотите проследить аналогию?

Евгений Иванович открыл рот, чтобы сказать что-то, но тут же захлопнул. Было слышно, как лязгнули зубы.

Глебов, стараясь быть очень убедительным, перегнулся к нему через стол:

– Евгений Иванович! Может, бог с ним, с Цезарем, заговором и пророчествами? Если все написанное – ваша авторская фантазия, вы должны сообщить мне об этом, чтобы я мог выстроить какую-то более или менее адекватную линию защиты. А мы с вами все никак не можем договориться!

– Защищать – ваше дело. Мое дело писать.

– Вы ведь и так пишете. Это не первая ваша книга! Вы всю жизнь проработали во власти, у вас бизнес, вы богатый человек! Вы же не можете не понимать последствий! Если вы будете настаивать на том, что события, описанные в книге, подлинные, но ничем этого не подтвердите, вы угодите в тюрьму за клевету и оскорбление чести и достоинства вполне уважаемых людей!

– Какие это люди уважаемые?! Сосницкий с Белоключевским?! Сопляки, мальчишки! – Евгений Иванович вдруг сделал страшное лицо, вскочил на ноги, стиснул кулаки и приготовился со всего размаху стукнуть по столу. Однако в последний момент вспомнил, что стол стеклянный, и стукнул потихонечку, вполсилы. – Или этот ваш Синяев уважаемый?! Или Петров?! Да кто они такие?! И покажите мне хоть одного человека, который их уважает! Если и найдется в стране такой, то только сумасшедший! – Желваки заходили у него на скулах, физиономия покраснела, и даже шея налилась краснотой – вот какого страху нагнал на себя Евгений Иванович! – Чего вы меня уговариваете?! Вы хотите, чтоб я отступился?! Так я не отступлюсь, ни за что не отступлюсь!

– От чего не отступитесь, Евгений Иванович?

– От своей позиции!

– А какая у вас позиция?

– А такая, что страна наша – дерьмо, и люди в ней – дерьмо, и руководители – дерьмо, только замаскировались! И если все боятся, как этот ваш иудейский издатель, значит, я один останусь и все равно вперед пойду! Один, знаете ли, господин адвокат, тоже в поле воин! – Евгений Иванович в отдалении, позади огромного стола, потряс в направлении Глебова пальцем. – И вы меня не запугаете!

– Да я вас не запугиваю, – сказал Глебов задумчиво.

В данный момент «молодой писатель» и не слишком молодой человек Грицук Евгений Иванович сильно переигрывал, и его адвокату хотелось бы знать почему. Вроде бы Евгений Иванович вовсе не был дураком, несмотря на то, что тиснул разоблачительную книжицу странного, невероятно фантастического содержания, но людей обозначил подлинных, поименовал их, как в жизни, и скроил каждому из них по кошмарному и ужасному преступлению!

Ярослав Чермак, издатель, которого Евгений Иванович в запальчивости обозвал иудеем, печатать сомнительный роман отказался, и Грицук триумфально издал его где-то в глубоком тылу, то ли в Гречишкинске, то ли в Епифани. Роман на столичные полки пробрался не сразу, ибо до своего крестового похода Евгений Иванович в разоблачителях не числился, а мирно пописывал повести в стиле фэнтези под псевдонимом Фридрих Б. Ар-Баросса. Глебов по долгу службы одну такую повесть даже прочитал и нашел ее занимательной – в той части, где автор Грицук – Б. Ар-Баросса не описывал любовную страсть героев. Там, где описывал, Глебов пропускал, ибо сводилось все к одному и тому же – бабы сволочи, а что делать?..

И что интересно – для людей, подобных Евгению Ивановичу, нет худшего ругательства, чем «иудей», вот и Ярослав Чермак удостоился со всего размаху этого звания, хотя никакого отношения к народу Израилеву никогда не имел. В чем тут дело?! И как это объяснить?! Вот почему, если человек плохой и за народ не бьется, – значит, он еврей?! Хотя Чермак-то как раз за народ, то есть за Евгения Ивановича, бился, да еще как! Адвоката ему дал, хотя за книжку не отвечал, и, по большому счету, иск издательству никто предъявить не мог, это уж Глебов интересы издательства просто так поминал, для важности, да еще чтобы проверить, сожрет это Евгений Иванович или не сожрет. То есть вслушивается он в то, что говорит ему адвокат, или не вслушивается.

Выходило, что Евгений Иванович не вслушивался, и вообще данное дело, грозившее ему огромными штрафами, а то и вовсе запрещением заниматься писательской деятельностью, его мало интересует.

Только что он вдруг выдумал какую-то теорию заговоров, о которой до сего момента адвокат не слыхивал, – просто так выдумал, для интересу, или для какой-то непонятной Глебову игры!

– Я пойду до конца, – словно обессилев, тихим голосом произнес Евгений Иванович, опустился в кресло и прикрыл глаза пухлой рукой. – И никто меня не остановит. Я знаю, что за такие вещи, – и он кивнул на книгу, – у нас в стране принято убивать. Но если не я, то кто же?! Кто тогда?!

– Если не вы… что? – уточнил Глебов.

…Или поговорить, что ли, с Ярославом? Пусть Грицук Евгений Иванович ищет себе другого адвоката и рассказывает ему о том, как министр обороны расстрелял одного богатого человека, а президент с небольшим контейнером полония-19, припрятанным на груди, подползал под столом в ресторане к другому человеку, чтобы этот самый полоний опрокинуть ему в суп!

– Если я не смогу, то никто не сможет! Только мне это под силу!

– Не сможет… что? – не отставал противный Глебов.

– Разоблачить!

– Разоблачить – это значит предать гласности некие компрометирующие факты, которые были скрыты от общественности. У нас есть эти факты?

– Вот они! – И Евгений Иванович указал дланью на книгу. – Все здесь.

– Это не факты. Пока что это поклеп и клевета на честных людей.

– Да как вы смеете, господин адвокат!..

Глебов, которому надоело все это, даже головой замотал.

– Все, Евгений Иванович, все! Вы прекрасно понимаете, о чем идет речь, и я понимаю, что вы понимаете! Или вы мне рассказываете, в чем тут дело, или я отказываюсь вас защищать. Больше того, я и Чермаку посоветую не вмешиваться. Книга издана в другом издательстве, к Чермаку никаких претензий быть не может, поэтому помогает он вам просто так, потому что человек хороший.

– Он видит выгоду, господин адвокатик! Свою прямую выгоду, и больше ничего! Он же ростовщик! И вы видите только выгоду! Но ничего! Ничего!.. Когда мой труд будет переправлен на Запад, о нем узнают и заговорят…

– Вы перепутали времена, – перебил его Глебов и поднялся. – То время, когда книги нужно было переправлять на Запад, минуло лет… тридцать назад. Вы прекрасно об этом знаете и все равно ваньку валяете. Зачем?..

Евгений Иванович смотрел на адвоката задумчиво, кажется, прикидывал что-то, подсчитывал, анализировал.

– Пока я не пойму, зачем вы это написали, я не смогу вам помочь. Об этом я уведомлю господина Чермака.

– То есть вы отказываетесь меня защищать?

– В данный момент я не понимаю, как мы с вами можем сотрудничать.

Евгений Иванович проворно поднялся, обежал стол, взял Глебова за плечо – тот даже немного назад подался, – надавил и заставил адвоката сесть. Глебов покорился и сел.

– Это шифр, – шепнул ему на ухо Евгений Иванович и тревожно оглянулся по сторонам.

– Какой шифр?

– Книга – шифр, – сунув губы почти ему в ухо, просвистел писатель. – Но если кто-нибудь об этом узнает, мне хана! Крышка! Я пропал!

Может, он с приветом, вяло подумал Глебов. Ну, бывают же ненормальные люди! И псевдоним у него Б. Ар-Баросса, вполне подходящий для палаты номер шесть.