Пластуны. Золото империи. Золото форта E-Book

Николай Зайцев

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Новый исторический роман
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 472

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

В третей книге «Золото Империи» действие происходит в Санкт-Петербурге. Охраняя императорскую семью подъесаул Билый выходит на масонский заговор. Боевым топором и главным исполнителем покушения на императора является граф Суздалев. У Ивана Матвеевича личный мотив – его возлюбленная любовница императора. Казак и в этот раз остужает горячий нрав друга. Чтобы разорвать порочный круг и выйти чистыми из сложившейся ситуации, Билый также вступает в масонскую ложу и помогает Суздалеву предотвратить покушение на императора. Победа в схватке не обеляет офицеров. Их обвиняют в тяжком преступлении и отравляют в заточение в Александрийский форт. В романе показана русская масонская ложа, дно столичной жизни – воровские притоны, а также интриги высшего общества. В книге «Золото форта» действие разворачивается в Александрийском форте, где главные герои граф Суздалев и казак Билый находятся в заключении. Они ждут решения по своей судьбе. Но молчание затягивается. Граф Суздалев решается на побег. Ему активно помогает баронесса Измайловская, бывшая возлюбленная императора. Казак Билый не соглашается на столь опрометчивый шаг, веря в свою звезду. Побег не удается, баронесса Измайловская гибнет на глазах графа Суздалева. Раздавленный и подавленный он уходит в себя и совершенно равнодушно выслушивает приказ о помиловании, где их разжалуют до унтер-офицеров и отправляют на Кавказ.

Leseprobe

Николай Зайцев, Вадим Ревин (Колбаса) Пластуны. Золото империи. Золото форта

Золото империи

С присягой вере и царю,Присуду и родной державеВы службу верную своюНесете под орлом двуглавым.Пусть ваши семьи далеко,Родные хаты и станицы,Но чувство долга высокоПод небом северной столицы.

Пролог

Солнечный диск, цепляясь теплыми лучами за редкие облака-барашки, медленно скатывался с небосвода.

Закат в эту пору в предгорной местности был по-особенному красив. Сочная темно-оранжевая краска разливалась по водам реки Марты и, казалось, разносилась течением по многочисленным ерикам и затонам. Вся живность, чуя приближение вечера, замирала в плавнях и зарослях чакана. Лишь изредка слышалась перекличка лысух и чирков, да чапура, охотясь на чабака, издавала свой типичный грубый хриплый крик, похожий на низкое короткое карканье.

Небесное светило, не торопясь, покидало свой небесный трон, бросая последние, но все еще яркие и теплые лучи на окрестности, словно проверяя, все ли в порядке там, на земле. Горные склоны, стоящие стеной по ту сторону Марты, отбрасывали тени на близлежащие леса и перелески. На дальних постах в недвижимый летний воздух потянулись струйки дыма. Казаки, несшие дозорную службу, готовили ужин: кулеш или шурпу – то, что быстро и сытно.

Со степи, нарядной в это время года, одетой в лазорево-сиренево-серебристые тона, доносилось громкое ржание пасущихся коней. Терпкий запах вольных просторов, замешанный на чабреце, полыни и конском кизяке, легким суховеем доносился до станичных угодий.

Станица Мартанская, расположенная на левом притоке реки Кубани, отдыхала после летнего рабочего дня. Девки да бабы с семенушниками в руках собирались небольшими группами, чтобы всласть полузгать семечки да обсудить все станичные новости. Казаки кто шел на станичный Майдан, побалакать за жизнь, послушать станичных стариков, кто, наладив снасти, отправлялся на реку Марту, порыбалить на вечерней зорьке. Малые казачата гуртовались, чтобы погонять «чижа». Мирная жизнь чувствовалась во всем. И в спокойствии, в котором пребывала станица, и в тихом течении реки Марты, обрамленной зоной широколиственных предгорных лесов, несущей не торопясь свои воды к матушке Кубани. Именно эта река и определила название для станицы. Название реки произошло от древнеадыгейского слова «амард» или «амарт» – «крутой склон (склоновая)».

Основана станица была в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. До этого здесь был черченеевский (одно из племен адыгов) аул Псегуб. Во времена Кавказской войны большинство черченеевцев сопротивлялись русским войскам. А в ноябре одна тысяча восемьсот пятьдесят первого года генерал Григорий Рашпиль, заручившись поддержкой горцев – хамышеевцев (еще одно племя адыгов), провел экспедицию по принятию присяги на верность Российской империи черченеевцами.

Все черченеевцы, населявшие эти места, присягу приняли, один только аул Псегуб отказался. В наказание за свою непокорность весь поселок был сожжен русскими войсками. Через два года после основания в станице Мартанской была построена и освящена церковь во имя Михаила Архангела. В которой, спустя время и на радость самих станичников, настоятелем был определен отец Иосиф.

Билые – Марфа с Миколой да маленьким сынишкой Димитрием – не торопясь прогуливались по станичной улице. «Здорово живете», «Здоровэнькы булы» – то и дело слышались приветствия станичников. «Слава Богу, и вам того же», – отвечали Марфа с Миколой. Даже малой Димитрий, семенивший за батькой, останавливался, наклонял в ответ на приветствия свою голову и звонким детским голосом говорил: «Слява Богу!», делая акцент на характерное «г».

Незаметно семейство Билых вышло к берегу реки Марты. Хотелось уединения. Побыть друг с другом. Совместное житье с родителями да и строгие станичные правила не позволяли открыто показывать свои чувства. Солнце клонилось на закат, оставляя на воде золотисто-оранжевые блики.

Марфа, шедшая до этого чуть поодаль от Миколы, как того требовали традиции, обняла мужа руками и прижалась к его спине. Маленький Димитрий резво подбежал к берегу реки и, поднимая лежащие на песке ветки, стал бросать их в воду.

Казак, ощутив близость супруги, слегка отклонил голову назад. Марфа, прижимаясь к спине мужа еще сильнее, поцеловала его в плечо. Микола улыбнулся и закрыл на мгновение глаза. Затем, высвободившись из объятий жены, привлек ее к себе и страстно впился своими губами в ее губы. Казачка вся зарделась, сердце бешено застучало, из груди вырвался тихий стон.

– Коханый мой! – чувственно произнесла супруга, глядя на мужа томным взглядом. Казак тихо рассмеялся, лихо тихонько гикнул, дурачась, подхватил ее на руки и пошел к берегу, где играл с веточками сынишка – строя не то шалашик, не то крепостицу. Зайдя по щиколотку в реку, Билый опустил жену в воду. Черевички сразу намокли. Марфа засмеялась в легком волнении и, зачерпнув пригоршню воды, брызнула на Миколу. Тот ответил тем же, и через минуту оба, мокрые и радостные, вновь стояли обнявшись. Димитрий, не понимая своим детским разумом, что делают родители, но видя их настроение, подбежал, громко смеясь. Руки его сжимали тонкий надломанный стебелек камыша. На верхушке еще остался белесый пух соцветия.

Билый взял сына на руки, перехватился удобно и обнял жену, привлекая к себе. Так, в молчанье, они долго смотрели: на горы, лес, дальний пост, где нес дозорную службу односум Иван Колбаса, на реку Марту, качающую в своих водах оранжево-золотистые лучи солнца.

Марфа счастливо вздохнула, проникаясь моментом, прижимаясь к плечу Миколы, тихим, вкрадчивым голосом произнесла:

– Божечки ж мий! Яка красота! Блещить, як то золотые монеты сыплет! – В минуты волнения она переходила на родную каждому станичнику балачку.

Казак крепче прижал супругу к себе, коснулся губами ее темно-каштановых волос, пахнущих летом и степью, и глубокомысленно ответил:

– Не все то золото, что блестит.

В дуновении теплого ветерка, донесшего полынно-чаберный дух со степных просторов, послышалось конское ржание. Микола повернул голову в сторону степного шляха, ведущего до соседней станицы, где располагалось атаманское правление, а там и до самого Катеринодара. Верстах в двух над степью клубилось пыльное облачко, медленно продвигающееся в сторону станицы Мартанской. «Всадник, – мелькнуло в голове у Билого – Идет наметом, значит, срочные вести везет».

Облако пыли приближалось. Действительно, по шляху, ведущему от Атаманского войскового правления в сторону станицы, мчался всадник. Копыта коня так быстро мелькали, что казалось – животное скользит над землей, не касаясь ее. Человек размахивал правой рукой и что-то кричал. Но подъесаул Билый не мог разобрать в сливающемся с топотом копыт крике вестового, какое именно известие казак вез.

Всадник приблизился настолько, что среди клубов пыли уже можно было различить его фигуру. Это был Рудь, посланный накануне станичным атаманом в Атаманское войсковое правление. К бабке не ходи, Василь везет важное известие. И судя по всему, это донесение касалось его, подъесаула Билого, иначе вестовой прямиком направился бы в станицу и не подавал настолько отчаянные знаки, привлекая внимание.

– Вашбродь! Господин подъесаул! Дядько Микола! – донеслось отчетливо до слуха Билого. Марфа в легком напряжении еще крепче прижалась к супругу. Микола слегка отстранил ее и еле слышно ругнулся в сторону: «Ну, затараторил, шельма!»

Лицо его стало серьезным. Он вновь из любящего мужа и отца превращался в несгибаемого воина, готового к любым испытаниям.

– Микола, ридный, шо там?! – с волнением в голосе спросила супруга. – Неужто беда яка?! Вийна?

– Полно, Марфа! Какая война? – убедительно ответил Билый. – Беда по-иному выглядит, да и приходит иначе. Никак пакет важный с правления Василь доставил.

Хоть и был уверен подъесаул, что вряд ли Рудь скачет со сполохом, но внутренняя чуйка держала его в некотором напряжении. Микола, выждав мгновение, добавил:

– Сейчас и узнаем, с какими вестями односум вернулся!

Казак успокаивающе тронул жену за плечо и пошел навстречу всаднику.

Вестовой осадил коня, спешился, проворно спрыгнув.

– Господин подъесаул! – подбегая к Билому и отдавая честь, выпалил Василь.

– Оставь! Не на параде и не в строю, – остановил его прыть Микола и, кивнув на пакет в руках приказного, добавил: – Докладывай без формы, что там?

– Не томи, Василь, – прошептала Марфа.

– Пакет с войскового правления. Что там, не ведаю, но на словах намекнули, что вас касаемо! – отчеканил вестовой.

– Ясно! – ответил Микола и голосом, не терпящем возражения, добавил: – Так какого ты беса не к атаману прямиком, а ко мне?! – Выгоревшие на солнце брови его сурово сдвинулись.

– Так я, – замялся Василь, – вам сообщить сперва хотел! Я подумал, что так правильнее. Ведь вас касается же сообщение.

– Так я…. Сперва хотеть нужно приказ вышестоящего начальника исполнить, а не демагогию здесь разводить! – слегка повысив голос, сказал Билый. – Атаман пакет ждет, а ты здесь. Живо в станицу! Исполнять!

– Есть!

Приказной повернулся, щелкнув задниками ичиг. Быстрым шагом направился к своему коню. С ходу впрыгнул в седло, и через минуту его силуэт скрылся в клубе пыли.

– Доложи, что я буду через четверть часа! – выкрикнул Микола вслед удаляющемуся Василю.

– Шо там, Микола? Шо может быть? – спросила Марфа, когда Билый, поборов в себе негодование халатностью Василя, подошел к ней.

– Пакет срочный. Что в нем, неизвестно. Но каким-то образом касается меня, – спокойным, но серьезным голосом сказал подъесаул.

Марфа ойкнула, прижав ладонь к губам. На ее лице появились черточки неподдельного волнения.

– Ну, ну, сердешная! – попытался успокоить ее Микола. – Главное, что войны нет. Остальное ерунда!

Бабье сердце подсказывало, что неспроста тот пакет везет Василь атаману. Чувствовала перемены в их тихой, мирной жизни, и от этого тревожно становилось на душе.

– Бери малого на руки и идите до хаты, – распорядился Микола, вскакивая на коня. – Я хамылем до батьки. Узнаю, что да как.

Билый поцеловал наскоро супругу, взъерошил волосики на голове сынишки, развернулся и, слегка сгибая ноги в коленях – привычка пластунов, – помчался в станицу.

Василь, получив взбучку от господина подъесаула, пустил коня во всю прыть, стрелой домчался до станицы и, почти не сбавляя напора, сопровождаемый недоуменными взглядами станичников, пролетел на своем ахалтекинце до хаты станичного атамана, Ивана Михайловича Билого.

У хаты осадил коня:

– Тпрууу, чертяка скаженный!

Приказной, выпрыгнув резво из седла, накинул узду на плетень, и, наскоро отряхнув пыль с черкески, со всей силы постучал в ворота. Прислушался. Но кроме того, как сердце набатом било в груди, сначала ничего не услышал.

С минуту, показавшейся Василю вечностью, он стоял в ожидании, и вновь с силой затарабанил в дубовые доски, из которых были сделаны узорчатые ворота.

– Чего шумишь?! – раздался внезапно окрик.

Михась вздрогнул, увлеченный занятием – управлялся с овцами на базу, наконец-то услышав стук, воткнул вилы в стожок свежего пахучего сена и направился к воротам.

– Пакет срочный атаману! – ответил в запале Василь, прыгая чертиком не хуже своего нетерпеливого коня. Горячая и буйная пара была словно создана друг для друга.

– Ну заходь, раз срочный! – отворяя калитку, сказал, зевая, Михась. Утро не заладилось и сейчас хотелось завалиться в сено. И если бы не настойчивость друга, то непременно так бы и сделал.

– Чего сонный такой?! – с ходу спросил приказной, нетерпеливо толкая приятеля в грудь. – Спать надо ночью, а не хамылять по пластам!

– Не учи, – протянул казак, снова давя в себе зевок.

Василь Рудь и Михась Билый были почти одногодками и не раз по мальству вместе с другими станичными подпарубками то рыбалили в ериках Марты, то гоняли в чижа, а то просто шаландались по окраине степа от нечего делать, гоняя тушканов да байбаков.

Вместе учились в Министерском училище, открытом в первый год существования станицы. А после его окончания Василь Рудь, не проявлявший большого рвения к наукам, занялся обучением ремеслу коваля, Михась Билый, под нажимом отца, Ивана Михайловича, в ту пору уже занимавшего должность выборного атамана станицы, продолжил обучение, окончив, как и старший брат Микола, мужскую гимназию.

Жизненные пути бывших приятелей разошлись, но чувство братства, типичное в казачьей среде, связало их, как, впрочем, и других их сверстников, на всю жизнь.

Рудь заозирался, ища взглядом атамана на базу.

– Да у хати батько, иди ужо, – опережая немой вопрос Василя, сказал Михась. – Аккурат сейчас за бумагами сидит. Только постучи, прежде чем входить в хату. А то батько дуже не любит, когда без стука-то!

– Да знамо дело, – отмахнулся Василь. – Что я, совсем дурной – без стука к атаману соваться! Не впервой!

Вспомнилась ему история, когда выполнял Рудь свое первое поручение и на радостях, что справился быстрее, чем гадал, без стука вбежал в хату атамана.

Иван Михайлович как раз в этот момент кумекал над очередной цидулкой в атаманское правление. Василь и слова произнести не успел, как Билый, нахмурившись и стукнув своим пудовым кулаком по столу так, что опрокинул чернильницу, стоявшую у края, спустил на оторопевшего казака всех собак. Крепко запомнился ему этот случай. Мало того, так еще и дед Трохим, когда младший из рода Рудь вернулся домой, прочитал лекцию, оттянув своими костлявыми, но словно лещетки крепкими пальцами ухо Василя. «Сукин ты сын. Бисова душа, – по чем зря отчитывал дед внука. – Меня, старого казака, перед атаманом позорить! Шоб ты варился и воды три дня не было! Еще раз позволишь к начальству по панибратству, а не по форме докладывать, шкуру спущу!»

Крепко досталось тогда Василю. Урок был выучен. Поднявшись на крыльцо атаманской хаты, казак краем глаза увидел через открытое окно сидящего за столом атамана. Склонившись над листом бумаги, тот что-то писал, макая то и дело перо в чернильницу. Василь негромко, но так, чтобы было слышно, кашлянул и постучал в дверь. Иван Михайлович оторвался от своего занятия и посмотрел в окно. Цветастая ситцевая занавеска заколыхалась в легком дуновении ветерка. Через окно был виден участок база и сада.

– Входите, кто там! – властно сказал атаман.

Приказной оправил черкеску, подтянул пояс с кинжалом и, сняв запыленную папаху, вошел в хату. Перекрестившись на образа в красном углу, Василь поздоровался:

– Здоровенькы булы!

– Да слава Богу! Слава Богу! – ответил Иван Михайлович. – С чем пожаловал в такой час?! Михась! Слышь?! Принеси квасу! Друг твой упрел. Только обмороков мне не хватало.

Казак покачал головой, но на шутку не обиделся – батька он такой, за всеми все видит: пить действительно очень хотелось.

– Мигом! – донесся голос сына с база.

– Давай. Продолжай.

– Господин атаман! Ваше поручение выполнено! – отрапортовал Василь.

– Всё? – удивленно спросил старший Билый. Иногда молодежь его пугала – шума и возни много, а из-за чего – непонятно.

– Никак нет! – чеканя каждое слово и стоя навытяжку, доложил Рудь. – Пакет срочный для вас!

– Вот ведь скаженный! Так чего ты тянешь! – недоуменно выкрикнул Иван Михайлович. – Давай сюда скорее!

Приняв из рук вестового пакет, Билый с минуту вертел его в руках, то поднося к носу, словно принюхиваясь к тому, что лежало внутри, то смотря на него со стороны, вытянув руку. Пыхтел и даже покрякивал, задумчиво собирая густую бороду в пятерню. Затем, решившись, положил пакет на стол, взял нож и одним ловким движением вскрыл сургуч с оттиском войсковой печати.

Рудь, недоуменно наблюдавший за такими приготовлениями к важному делу, отмер, шелохнувшись.

– Эх, Василь, Василь, – не злобно проговорил атаман, – никак тебя жизнь не учит. Сначала о пакете доложить следовало, а уж затем о том, с чем я тебя посылал! – И, посмотрев в сторону обескураженного приказного, махнул рукой: – Та!

Через секунду, словно забыв о казаке, станичный батька снова взял пакет в руки и достал из него аккуратно сложенный лист бумаги. Рудь почувствовал, как заалели краешки ушей, и с усилившимся интересом стал наблюдать за всем, что происходило. Кто знает? Может, и он когда-нибудь так сядет в кресло.

Атаман пробегал глазами по листу бумаги, на котором ровными строчками красовался каллиграфически написанный шрифт. В конце письма стояла круглая войсковая печать – такая же, как была на сургуче. Иван Михайлович, читая, то слегка хмурился, то широко открывал глаза, а в конце письма его губы растянулись в довольной улыбке. Он разгладил усы, мельком глянул на казака и снова прочел все письмо от начала до конца.

– Ага! Так – то! Ай маладца! – раздавалось в тишине хаты.

Видно было по всему, что новости добрые. Василь стоял навытяжку, боясь задать вопрос. «Сколько бы ни продлилось, буду ждать!» – пронеслась мысль.

Иван Михайлович, дочитав, снова аккуратно сложил лист бумаги. Взяв в руки конверт, чтобы положить письмо внутрь, он удивленно крякнул и повернул бумажный склеенный сверток. Из него выпал еще один, сложенный так же, как и предыдущий, лист бумаги. Билый раскрыл лист, и вновь улыбка отразилась на его лице.

– Ай, да добрые ж вести привез ты, Василь! – хлопнув ладонями, воскликнул атаман. – Ох и добрые! – И, повернувшись к образам, истово перекрестился. – Слава Богу за всё!

– Дозволь, батько? – Дверь хаты отворилась, и на пороге возникла фигура старшего сына. Прежде чем появиться перед очами отца, Микола тщательно вычистил пыль с бешмета и шаровар и натер голенища ичиг. В руках он держал кувшин квасу и шепнул Василю, не разжимая губ: – Отомри. Пей.

Приказной принял кувшин и с благодарностью отошел в угол.

– Аааа, сынку! – радостно воскликнул Иван Михайлович. – Ну проходь, проходь! Хотя постой! Кликни за одним и Михася. Шоб опосля десять раз не повторять одно и то же. Да живей!

Что-то важное заметалось в воздухе. Птицей забилось в светлой комнатке. Миколе передалось волнение отца. Но судя по его настроению, вести, которые привез Василь, обещали быть добрыми. Подъесаул вышел на крыльцо и, повернувшись к базу, позвал брата:

– Михась! Батько кличет! Ходи до хаты!

– Так овцы же?!

– Живо стараться!

– Есть!

Михась положил охапку молочая овцам, отер рукавом бешмета пот со лба и нехотя пошел к хате. Кивком головы задал немой вопрос Миколе, тот, пожимая плечами, так же, не произнося ни слова, ответил, мол, не знаю, требует батька к себе – значит, надо исполнять.

Глава 1

Через минуту оба брата, перекрестившись на образа, стояли перед Иваном Михайловичем. Чуть в стороне так же, по стойке смирно стоял Василь. Глаза остекленели. Кувшин на лавке. Готов исполнять любой наказ. Только не выгоняйте – дайте послушать последние добрые новости.

Подъесаул, глянув на приказного, невольно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в кулак, делаясь серьезным. Момент требовал блюсти дисциплину. Да и отец выглядел слишком торжественным.

– Сынки.

– Батько, – эхом отозвался младшенький. Отец сердито свел брови, но слишком делано. Разулыбался.

– Ну шо, сынки! – начал Иван Михайлович. – Добрые вести пришли в нашу хату. Такие добрые, шо лучше и не бывает!

– Да уж не томил бы ты нас, – отозвался Микола. Сам думая: «Неужто крест пожаловали?»

Братья переглянулись и затем вдвоем посмотрели на Василя. Тот, заметив их взгляд, слегка помотал головой. Мол, нет, хлопцы, не знаю ничего, хотя и пытался ребус разгадать.

Иван Михайлович светился и пыхтел, как новый самовар. Взял в руки первое письмо и, смахнув на радостях слезу, прочитал вслух. Это был приказ войскового атамана о направлении подъесаула Билого Николая Ивановича, за особые заслуги, для прохождения службы в Собственном Его Императорского Величества Конвое сроком на три года, с определением во Второй Кубанский казачий эскадрон.

Лицо Миколы менялось при каждом зачитываемом отцом слове. За что?! За что такая честь?! Что он сделал такого?! Конечно, каждый казак мечтал о службе в Конвое с самых ранних лет. Но то были такие далекие несбыточные грезы, что проще было в Америку уехать и селиться там колонией. Может, так оно и будет? Может, Аляска ждет все же в конце жизненного пути? Надо же когда-то успокоиться. Да и поговаривают, шо золота там непочатый край. Золото Аляски, етить. Отпустит ли батько из станицы? Поймет ли?

Но тут новость громом обрушилась с неба, ошеломив казаков.

Еще одна мечта Миколы Билого становилась реальностью. В голове лихорадочно проносились мысли о предстоящих трех годах службы, о столичной жизни, о балах и императоре и о том, что его семья остается здесь. «Нужно не поддаться искушению, а трезво все обдумать», – сказал сам себе подъесаул, а вслух произнес:

– Радостно на душе. Слава Богу за все!

– Ладно, еще вернемся к этому. Более основательно, – спокойным голосом сказал Иван Михайлович и добавил, обращаясь к младшему сыну: – Теперь что касаемо тебя, Михайло.

– Меня? Я шо? Тоже в Конвой?

– Не дерзи. Сначала стань офицером и отличись! Пример есть с кого брать!

– Офицером, – хмыкнул младшенький и с долей ехидства подумал про себя: «Конечно! Нет ничего проще стать среди воинов, людей, закаленных постоянными стычками, то с горцами, то с другими врагами империи, офицером. Пустяк».

Однако Михась сдержал эмоции и удивленно посмотрел сначала на батьку, затем на старшего брата и вопросительно взглянул на Василя. Тот снова слегка приподнял плечи, мол, я-то тут при чем, ни сном ни духом, меня вообще здесь нет.

– Ты, Михайло, направляешься для зачисления в юнкерское училище, так как удостоен непосредственным начальством, – не менее торжественно произнес Иван Михайлович. – Срок обучения два года. А так как ты с аттестатом об окончании восьмилетней гимназии, то имеешь полное право поступать сразу же в старший класс. Но советую не торопиться и начать с младшего класса, как делают большинство. Такой мой отцовский наказ.

– Благодарствую, – сын поклонился.

А затем Михась от радости подпрыгнул на месте и, повернувшись к старшему брату, обнял его:

– Стало быть, вместе поедем! Братко, новость-то какая!

Микола спокойно отнесся к эмоциям брата. Знал по себе, что, вырвавшись из тихой станичной жизни в кутерьму жизни столичной, можно лихо попасть в такой омут, что и не выберешься из него.

– Ну, будя, – остановил он прыть Михася. – Ты радуйся, но рамки держи. На досуге еще потолкуем за жизнь станичную и за училище. Напутствие ты и мое получишь.

– Да уж будешь приглядывать за ним!

– Не сомневайся, батько.

– Да что я вам – дитя малое? Честь рода не запятнаю.

Михась слегка обиделся на слова брата, но виду особо не подал: «Пусть шо хошь думает брательник, а у меня свободная жизнь начинается!»

– Ну шо, сынки. Готовы?

– Когда выдвигаться, батько? – спросил Микола.

– Неделю на сборы даю, натешиться с женой, и про родителей чтоб не забыли! – распорядился Иван Михайлович, скупую смахивая слезу, все-таки двух сынов махом на три года службы отправлять. Атаман уже представил реакцию матери. – А там и в путь с Богом и ангелом-хранителем.

– Есть, – четко, как и подобает офицеру, ответил Микола.

– Понял, – сказал вчерашний гимназист Михась. Сна уже ни в одном глазу как не было. Да еще и приятель Рудь уже подмигивал вовсю, предчувствуя гулянку.

Через открытое окно со двора донесся звонкий смех Димитрия. Иван Михайлович обернулся и подошел к окну. Любил дед внука до беспамятства и баловал порой излишне. «Кровинушка наша! Наследник рода!» – радостно восклицал дед соседям, гордо прогуливаясь с внуком по станичной улице.

– Унучок, – ласково позвал Иван Михайлович внука. – А подь-ка до дида. Шось тебе дам.

Димитрий поднял голову, улыбнулся в ответ деду и, опираясь на руки, поднялся на крыльцо. За ним шла Марфа, готовая при каждом случае подхватить, если понадобится, сына. Отворив двери в хату, пропустила вперед ребенка, и тот, ловко перепрыгивая через порог, помчался к деду. Иван Михайлович подхватил любимого внука на руки и прижал к себе:

– Здоровеньки булы, унучок!

– Дидык мой!

– Твой, – добродушно хмыкнул атаман.

– Слява Богу! – громко крикнул Димитрий.

Дед довольно крякнул, оценивая, затем повернулся к красному углу.

– Шо мы первым робым, когда у хату заходым? – вопрошал он внука.

Димитрий с серьезным лицом сложил свои маленькие пальчики в крестное знамение и осенил, не торопясь, лоб, живот и плечи.

– Ай молодца! – воскликнул дед, довольный тем, как внук повторяет то, чему он его учил. – Прям как ты в детстве! – сказал он Миколе. И, повернувшись к столу, увидел все еще стоявшего в ожидании Василя и хмыкнул. – А за тебя-то, Василь, я совсем запамятовал на радостях! Свободен, казак. Спаси Христос. Иди до хаты, отдыхай!

– Есть! – бодро ответил казак, отдал честь, ловко повернулся через левое плечо и быстрым шагом вышел во двор. Через минуту за воротами послышался удаляющийся стук копыт. А затем разбойничий свист с лихим гиканьем. «Ну все, сейчас новость разнесется по станице!» – подумал старший Билый.

– А где мать-то? – спросил Иван Михайлович у снохи, опуская внука на пол. – Куда запропастилась?

– Да вона к шаберке пийшла, – ответила Марфа. – Сказала, что мигом обернется.

– Задерживается что-то. Вечерять пора бы, – добавил глава станицы. – Устал сильно, ноги не держат. Михась, беги за квасом опять. А то Рудь все вылакал, а у меня горло на радостях сводит.

– Зараз, батько!

– Да не беспокойтесь, тато, – сказала Марфа. – Я соберу живо на стол!

– Ну и добре, доченька. Спаси тя Христос! – по-отцовски сказал Иван Михайлович и перекрестился. – Постой, Михась! – оклик отца остановил младшего брата в сенях. – Ну что, сынки, – обратился атаман к сыновьям. – Стало быть, покидаете отчий дом? Засиделись, соколы? Не терпится? Признавайтесь!

– Как покидают?! – удивленно всплеснув руками, воскликнула Марфа.

– Потом расскажу, – сказал словно отрезал Микола. – Собирай на стол. Вправду в животе уже урчит.

Весть о том, что подъесаул Билый удостоился чести быть направленным в царский конвой, моментом облетела всю станицу. Конечно же, не без помощи Василя и деда Трохима, которому дорогой внучек, придя домой, тут же поведал о новости.

– Бери пример, а то будешь всю жизнь вестовым гонять! – с легкой досадой в голосе наставлял внука дед Трохим.

– Да кабы война! Вот там отличился бы!

– Ага, герой. Ретивый шибко! Рано тебе еще. Не всю науку жизни познал. Ишь, офицера на полях захотел получить, – сердито ворчал дед Трохим, но тут он лукавил. Потому что верил в внука и видел, чего тот достоин.

Станица загудела. Даже собаки стали звонче гавкать. Станичники радовались событию, как великому празднику. Не каждому казаку довелось служить в конвое его величества. Были этой чести удостоены единицы – лучшие из лучших. Такая честь если доставалась, то не только казаку, но и всей станице.

Как и полагается, устроили проводы, на которых гуляла почитай вся станица. Не поскупился Иван Михайлович на чихирь да закуски-разносолы всевозможные. Тосты за виновника торжества произносились без остановки. Песни с танцами продлились до полуночи. А на следующий день в хату атамана пожаловала делегация из пятерых стариков во главе с дедом Трохимом.

– Чем обязан такой чести, господа старики? – с уважением в голосе спросил Иван Михайлович после традиционного приветствия. – Проходьте в сад. Там прохладнее. Сейчас Наталья Акинфеевна чайку организует. Али шо покрепче?

Старики заволновались. Кому-то понравилась мысль, но пререкания на корню задавил их староста.

– Пришли мы к тебе, Иван Михайлович, по сурьезному вопросу, – ответил за всех дед Трохим, уполномоченный стариками быть в роли старшего. – Стало быть, «покрепче» отменяется.

– Добре. Тогда чайку с чабрецом и липовым цветом, – предложил Иван Васильевич и, обратившись к игравшей с Димитрием супруге, добавил: – Наталья, голубушка, сделай нам со стариками чайку да медка положи.

Наталья Акинфеевна, передав внука снохе, взялась заваривать чай.

– Мед в этом году на редкость тягучий и ароматный, – обращаясь к сидевшим на лавке под раскидистой липой старикам, заключил атаман. Те в ответ покачали утвердительно головами. Иван Михайлович, как водится, спросил за здоровье, за житье-бытье. Старики с удовольствием рассказали каждый о своем, не забыв упомянуть о радушии главы станицы.

– Так что вас привело ко мне, господа старики? – разливая чай в кисайки, вновь поинтересовался Иван Михайлович.

– Мы много времени у тебя не займем, атаман, – начал дед Трохим. – А суть нашего визита вот в чем. Миколе и почитай всей станице честь выпала в столице, в царском конвое служить. Сколько помню, из Мартанской только прадед Гамаюна такой чести удостаивался. Не каждому, стало быть дано. Служить в этом конвое почетно. Казак всю станицу, почитай, представляет. А для этого нужно казака и одеть, и обуть, и на доброго коня посадить.

Иван Михайлович, уважая традиции, слушал не перебивая, лишь догадываясь, к чему клонит дед Трохим.

– Так вот, мы своим стариковским советом посовещались и постановили, – продолжил дед Трохим, засунув ложку меда в рот и отхлебнув с кисайки горячего, душистого чаю. – Миколе твоему из станичного табуна самого лучшего коня выдать в подарок. Чтобы служил и честь станицы не уронил.

– Это вы, господа старики, никак за Кургана балакаете? – спросил Иван Михайлович, прищурив глаз.

– За него самого, – отозвался дед Трохим, а остальные старики утвердительно закивали седыми головами. – Сила в нем, выносливость, да и резвости не занимать. Всем коням конь. С таким не стыдно будет и рядом с ампиратором проехаться!

– Хороший конь!

– Вожак табуна!

– Племенной, шайтан!

– Ну что ж, – после недолгой паузы ответил Иван Михайлович. – Раз так, то будь по-вашему, деды. С честью Микола примет такой подарок от станицы и будет хранить, как зеницу ока. Потому что это больше, чем память. Это он Родину с собой увозит, станицу.

– Хорошо сказал, атаман, – закивали головой старейшины. Понравились им слова.

Провожая стариков, Иван Михайлович пожал руку каждому и обнялся по-православному троекратно. «Спаси вас Христос, господа старики. Мир хатам вашим», – напутствовал на дорогу дедов казак.

Марфа, узнав от Миколы новости, никак не хотела его отпускать, всплакнула украдкой в подушку. Но делать нечего. Такова судьба казачки. Казак на службе, казачке ждать его потребно. Свыкнется, не впервой.

Вечером, за трапезой, за которой собралась вся семья, Иван Михайлович, держа в руках пиндюрку с чихирем, произнес тост, в котором упомянул за свой род, овеянный славой, перечислив до седьмого колена предков. Затем сказал речь и за подвиги Миколы, благодаря которым тот удостоился чести служить, и напоследок сказал напутственное слово обоим сыновьям:

– Казацкое побратимство, сынки, крепче всего на свете. Это стержень, на котором стоит наш народ. Не забывайте об этом. Найди себе, сынку, верного товарища – и никакая людская сила тебя не возьмет. Так говорил мне ваш дед, Михайло Билый. Вот и вам желаю того же: чтобы в жизни станичной не потерялись, а товариществом верным обзавелись. В былые времена, – начал рассказывать отец притчу, – много у кого из казаков далеко за морем, в плену находились близкие им люди: друг, сестра, брат, отец, мать или невеста, и каждый казак охотно пренебрегал опасностью и даже отдавал свою жизнь за свободу своих дорогих и близких людей. Побратимство у казаков всегда находилось в большом почете. Народные рассказы сохранили много случаев о том, когда казак, отыскав своего побратима в неволе и не имея средств, чтобы его выкупить, шел сам на каторгу с тем, чтобы турок выпустил его побратима на волю. Каждый хозяин на это соглашался, потому что ему полезнее было иметь свежего, сильного мужчину вместо слабого, обессиленного невольной жизнью и трудом. В знак побратимства казаки менялись нательными крестами, а дальше у них все было совместное: они дарили друг другу лошадей, оружие и другие вещи. В походах побратимы, бывало, не съедят друг без друга куска хлеба; в боях же они сражались рядом и спасали друг друга от смерти или защищали своим телом. Очевидно, что побратимство давало казакам психологическую уверенность и силу. Если случалось, что кого-то из побратимов кто обижал или оскорблял, то второй сейчас же заступался за него; когда же побратима предательски убивали, то его приемный брат, оставшись живым, становился мстителем. Яркий тому пример – знаменитые побратимы Яков Шах и Иван Подкова. Перед казнью во Львове на ратушной площади, перед самой смертью Иван Подкова просил похоронить его по казацкому обычаю. Просьбу же выполнил его побратим – Яков Шах. Именно его казаки тайно похитили обезглавленное тело Подковы и перевезли его в Каневский монастырь. Где и похоронили. Сам Шах участвовал в молдавской авантюре своего побратима Ивана Подковы и после получения последним молдавского трона был избран казацким гетманом. Далее было несколько кампаний против турок, а затем, желая мести за смерть своего друга, Шах осаждает Будапешт. Город он не завоевывает, но ему выдают виновников пленения побратима Подковы. Когда их ему выдали, он их казнил. А потом повесил с табличками «Так наказывают вероломцев за невинно пролитую христианскую кровь». Такого непокорного и неуправляемого гетмана Варшава, конечно же, терпеть не могла и в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году его лишили гетманского чина, а в то время королевское влияние на Сечь было достаточно весомым, и сослали в Каневский монастырь. В этом монастыре он принял постриг и умер собственной смертью рядом с могилой своего верного казацкого побратима Ивана Подковы. Вот такая история, сынки. Крепче стали товарищество у казаков. Помните об этом и не сбивайтесь с пути истинного, какой бы леший вас ни соблазнял.

Иван Михайлович встал – за ним последовали Микола с Михасем, – осушил пиндюрку махом и, перекрестив сыновей, сказал:

– С Богом!

Спать легли поздно. Иван Михайлович долго сидел на крыльце, всматриваясь в темноту, окутавшую баз и сад. Наталья Акифеевна тихонько молилась у себя в комнате перед образом Пресвятой Богородицы. Молилась за сыновей своих.

Глава 2

Поезд мирно качнулся, останавливаясь полностью. Билый еще был во сне, из которого не хотелось выходить, сознание уже выходило из дремы, больше прокручивая воспоминания.

В последнюю ночь Марфа с Миколой долго не могли уснуть. Жена, чувствуя долгую разлуку, крепко обняв супруга, положила голову ему на грудь и молчала, временами тяжело вздыхая. Билый был уже мыслями в дороге. Настраивался. По-военному обдумывал то, каким будет путь до столицы. Вспоминал годы своей учебы в юнкерском училище. Димитрий сладко сопел в кроватке, сделанной из дерева дедом, Иваном Михайловичем.

– Значит, теперь надолго, – нарушив молчание, сказала Марфа.

– Что? – не понял тогда Микола. Он все еще пребывал в своих мыслях и не обратил внимания на вопрос супруги.

– Надолго уезжаешь, – с грустью в голосе повторила Марфа. – Сыночек без тебя расти станет.

– Не навсегда же. Пустое, Марфушка! Зачем сердце себе терзаешь? Ты – казачка и знаешь сама, что такой шанс выпадает не каждому. А три года быстро пролетят. Не заметишь, – пытаясь скрыть волнение в голосе, ответил Билый.

– Три года, – выдохнула жена.

– Вот именно. Ерунда какая! Три лета пройдет, и не заметишь пролетевшего времени.

– Как же, «не заметишь», вона сердце как волнуется, а ты еще не уехал! – приподняв голову, с легким упреком сказала Марфа.

– Ну, драголюба моя, давай без этих ваших бабьих штучек! В столицу еду, не на войну же! – твердым голосом оборвал супругу Микола, но, подумав о том, что завтра они попрощаются на целых три года, обнял Марфу и крепко поцеловал в губы. – Все будет хорошо, – постарался успокоить он супругу. – Бог не без милости, казак не без счастья, милая.

Марфа прильнула своими горячими губами к губам Миколы. Он ответил на ее поцелуй. И она часто задышала, впиваясь в губы все больше, отдаваясь душой и телом, чувствуя, что поцелуй может быть последним.

В жарком купе Билый, не открывая глаз, провел по губам пальцами. Из дремы по-прежнему не хотелось выходить.

Жена резко оторвалась от него, перенесла ногу через тело, уселась сверху. Посмотрела томным взглядом, и он, уже больше не думая о дороге, протянулся к супруге. Через тонкую ткань ночной рубашки почувствовал налитую женскую грудь. Мысли растворились в тумане желания; машинально помог снять ночнушку. В свете желтоокой полной луны обнаженная красота молодой женщины выглядела особенно привлекательно. Микола приподнялся и припал губами к груди Марфы. Та застонала, обхватывая руками голову супруга, и он, увлекая ее за собой, перевернул на спину. Сильные руки ласкали тело Марфы, вводя ее в исступление. Негромкий стон слетел с женских губ: «Коханый мой. Родной». Вокруг стояла пронзительная тишина, которая возможна лишь теплой южной ночью на кубанских просторах, и Микола с супругой были сейчас одни в этой тишине. Лишь луна стыдливо заглядывала в окошко своим круглым оком.

Тогда он проснулся с первыми петухами. Марфа уже не спала. Лежа рядом, она всматривалась в лицо спящего супруга, словно стараясь запомнить каждую его черточку. Микола улыбнулся ей, провел рукой по прядям ее волос и, прижав к себе, поцеловал.

– Пора вставать! – сказал он мягким голосом. Она нехотя, со вздохом поднялась и перекрестилась на образа, стараясь не смотреть в сторону кровати.

– Все будет ладно!

Марфа повернулась к нему и, посмотрев серьезным взглядом в глаза супруга, ответила:

– Дай Бог!

Дай Бог. Подъесаул резко распахнул глаза, мигом оценивая обстановку. Ничего не изменилось.

– Микола. Спал, что ли? – Продолжая покачиваться, теперь уже на мягком в красной обивке диване, повторяя такт остановившегося поезда, Михась радостно скалил крепкие белые зубы, свесившись с верхний полки. Глаза его возбужденно блестели, будущий юнкер наслаждался своей первой поездкой и не понимал, почему никто не разделяет его восторгов.

– Задремал, кажется, – вздохнув, сказал Микола, думая про младшего брата: «Дуреха», – поднялся, поправил папаху и вслух сказал: – Стоянка двадцать минут. Я до коня. Ты со мной?

Михась расцвел в радостной улыбке, дернулся, потом помрачнел, гася порыв:

– Батька сказал с поезда не сходить. До самой столицы чтоб из вагона никуда.

– Так со мной же, – опешил на миг Билый, поправляя черкеску. – Да и как он узнает?

Брат встрепенулся, но потом снова сник:

– Ни.

– «Ни», – передразнил Микола Михася и покосился на городских важных господ, представившихся купцами Смирновыми, соседей по купе. Выходило, снова конфуз. Ведь договорились же теперь только по-русски говорить. Старший мужчина поправил золотое пенсне и продолжил читать «Губернские приморские новости». Молодой человек, представленный племянником и первым помощником в магазине, взялся за соломенную шляпу, видно тоже собираясь выйти на перрон покурить в теньке тополей папироску. Чудной у него был полосатый жилет. В глаза сразу бросался. Из кармашка свисала серебряная цепочка часов. Приказчик, да и только. Сразу видно, торговое дело у купцов процветает.

– Жди тогда. Потом в ресторан тебя поведу. Чаю с лимоном отведаем.

Михась важно закивал, мамка, конечно, снеди всякой положила, как на всю станицу, однако в ресторан сходить надо – поучиться лишний раз манерам да на красивых городских дам поглазеть. Чудно выглядели, не в платках, бледнючие, будто знойного солнца не знавшие, упрятанные в кружева невесомых светлых, а то и белых платьев, – всем своим видом показывающие, что из другого мира. Сказочные лебеди, да и только. Об одной мысли о таких женщинах сердце начинало трепетать. Раньше так дыхание перехватывало, когда породистых кобылиц видел или стоял на краю утеса, любуясь чудесами природы.

Теперь радость жизни ощущалась в каждом миге, предвещая, что все самое таинственное и загадочное ждет впереди.

Стоило Миколе выйти из купе, как за ним следом шмыгнул и младший из Смирновых. Проскользнул вороватой тенью, поступью осторожной, чем немало подивил казачонка: откуда такая неблагородная походка? Из купцов богатых вроде – всю дорогу сидят напыщенными индюками, того и гляди за речью да за манерами. Но сообразить ничего далее не успел, так как купец бывалый, газеткой прошуршав, свернул листы и, прокашлявшись, вымолвил:

– Что же вы, Михаил, всё молчите. Рассказали бы, как в станице живете, чем у вас там молодежь занимается, как досуг проводите.

– Хорошо живем! – выпалил Михась и заулыбался, вспоминая родные степи, горы да реку бурную. – Молодежи у нас раздолье: дела сделал на базу, да в плавни.

– Что же вы там делаете? В плавнях-то?

– Так охотимся! – оскалился Михайло, не уточняя на кого: на горцев или кабанов. – Знатное, знаете, занятие получается, увлекательное, – добавил юноша, подумав. – Нам очень нравится.

– Знатное, – повторил задумчиво господин Смирнов, блеснув золотым песне. – В столицу едете впервые?

– Я – да, а брат мой нет, бывал там.

– Строгий он у вас, Михаил. Грозный. На службу?

– А куда ж еще! – оскалился привычно Михась. – Вы моего отца не видели. Вот он строгий и грозный. А Микола, то бишь, – казак смутился, поправляясь, – Николай Иванович не такой. Он справедливый, его в сотне все любят.

– А папенька ваш кто?

– Атаман станичный, – многозначительно сказал Михась, но на господина Смирнова магические слова не подействовали, так, промелькнуло по лицу что-то, то ли боль зубная, то ли пренебрежение – не понять.

– И конь у вас, Михаил, тоже есть?

– А мне не надо. В училище ни к чему. Там выдадут.

– Нет, значит, коня, – купец задумчиво постучал пальчиками по столу, выбивая дробь. – Поди, и рубля у вас нет, – вздохнул господин Смирнов. – Папенька, небось, серебрушку-то зажал сыночку? Трудно тебе, Мишенька, придется в столице, там барышню пряником не удивишь.

– Чегой-то мой батенька мне денег зажал? – обиделся юноша, вспоминая горсть золотых монеток в кошельке расписном – подарок родителей. – Не было в роду Билых никогда ни жмотов, не жидов!

– Ой ли? – улыбнулся купец.

– Вот тебе крест, – Михайло осенил себя двуперстными пальцами.

– Из староверов, значит. А что, Михаил, любишь ли ты загадки?

– Да кто их не любит.

– Хорошо отгадываешь?

– Умею, – буркнул Михась, теряя интерес к беседе: зацепили его слова мещанина кацапа, и не знал, как поступить, и брата, как назло, не было рядом, некому подсказать.

– Так спускайся, задам тебе загадку. Отгадаешь – дам серебрушку, не отгадаешь – ты мне. Дорога дальняя, отчего бы не развлечь себя? Или батька наказ какой дал? – испугался вдруг господин Смирнов. – Тогда конечно, Михаил, лежи, не тревожься. Да и деньги целее будут.

– На то наказа мне не было! – огрызнулся Михась, проворно с полки спрыгивая. – Говорите загадку.

– Да то на внимательность больше загадка. Надо шарик угадать, в каком наперстке.

– Всего-то? – Михась снова расцвел в улыбке: ни на память, ни на зоркий глаз жалоб никогда не было. Предупредить ли об этом господина купца? Или проучить хитрого кацапа?

– Всего-то, – сказал господин Смирнов, быстро доставая из саквояжа стаканчики. Показал шарик, положил под стаканчик, крутанул их хитро. Но Михась улыбнулся, четко видя, под каким шарик, запомнил и глаз не спускал.

– Угадаешь, где шарик, получишь рубль, нет – мне.

– Ладно.

– Ложи на стол монетку! – купец и сам из карманчика жилета высунул первым серебрушку и положил ее перед стаканчиками. Михась себя дважды не упрашивал, дело было беспроигрышным, и он действительно выиграл. Только купец попросил свой рубль отыграть, а потом и два, и три. И все время проигрывал, а когда его племянник в купе вернулся, вздыхал уже горестно:

– Везучий казак попался. Так и обыграет меня до столицы полностью. Не на что будет мануфактуру закупать. Остановиться не могу. Что делать? Ума не приложу. Дашь ли ты мне отыграться, Михаил? Сколько там уже?

– Много, – посочувствовал племенник, видя горку монеток.

– Девять рублей, – важно сказал Михась и добавил благородно: – Конечно, дам отыграться.

– Ну, тогда отгадывай шарик! – сказал купец и хитро улыбнулся.

Микола быстро приближался к теплушке с конями, которая располагалась в середине состава. Остро пахнуло свежем сеном, знакомыми горными травками и цветами. Как самое ценное, кони охранялись сменным караулом.

Пока шагал и ждал окончание проверки документов, вспоминалось…

…Провожать Миколу вышла почти вся станица. Отец Иосиф отслужил молебен, окропив святой водой всех присутствующих, братьев и сопровождающих, арбу, в которой должны были добраться до Катеринодара, казаков и коней, запряженных в нее.

Иван Михайлович, одетый по-праздничному, сказал напутственную речь. Внезапно раздалось громкое ржание. В центр круга, где стояли все станичники, дед Трохим вывел оседланного коня, держа его крепко под уздцы.

– Так это же Курган! – вырвалось непроизвольно у Миколы.

– Правильно кумекаешь, односум, – с хитрецой в прищуренных глазах сказал дед Трохим. – Догадываешься, по какой причине он здесь?!

– Неужто… – начал было подъесаул, но дед Трохим, зная наперед его ответ, оборвал его:

– Так, Микола. Так. Подарок тебе от нашей станицы. Казак без коня что воин без ружья!

– Спаси Христос, господа старики. Спаси Христос и низкий вам поклон, дорогие станичники! – склонив голову и поклонившись на четыре стороны и отдельно старикам, ответил Микола.

– Добрый конь под тобой, Господь Бог над тобой, казак! Служи верой и правдой государю ампиратору нашему. Так служи, шоб о станице нашей Мартанской лишь добрые слова балакали! – напутствовал дед Трохим от лица стариков Миколу, передавая Кургана в его руки.

Билый, приняв узду, потрепал слегка коня по загривку, прижался к его мокрой морде, словно говоря: «Все, брат, теперь вместе службу нести будем». Курган мотнул тяжелой головой, фыркнул, перебирая губами, и закивал, будто соглашаясь со сказанным его новым хозяином.

На колокольне станичной церкви зазвонили. Пора было выдвигаться. Подъесаул еще раз склонил голову перед станичниками, повернулся лицом к церкви, истово осенил себя троекратно крестным знамением и, надев папаху, подвел Кургана к арбе. Привязав узду к краю арбы, он вновь потрепал с любовью по загривку коня и шепнул ему в ухо: «Я скоро». Конь, прядая ушами, опять закивал головой, мол, хорошо, сунул морду в копешку, уложенную в арбу, и захрумкал аппетитно душистым сеном.

Микола подошел к матери под благословение. Наталья Акинфеевна поцеловала склоненную голову старшего сына и трижды перекрестила. За Миколой под благословение подошел и Михась. Затем оба брата попрощались с отцом, троекратно обнявшись. Иван Михайлович незаметно смахнул скупую слезу, накатившую от волнения к глазу, и, сдерживая волнение, произнес: «С Богом, сынки! Ангела Хранителя в дорогу».

Микола подошел к Марфе, держащей на руках малого Димитрия, взял на руки сынишку, поднял на вытянутых руках и затем крепко прижал к себе. Обнял супругу. Та же, как ни старалась, не смогла сдержать слез. Утирая глаза платком, взяла из рук мужа сына и перекрестила правой рукой супруга.

Братья вновь поклонились на четыре стороны стоявшим по кругу станичникам и перекрестились, обратив взоры к церкви.

– Пора! – сказал Микола, тронув брата за руку. Повернувшись, оба подошли к арбе. В провожатые вызвались Василь Рудь и окончательно оправившийся от ранения Гамаюн. Новые серебристые погоны сотника отблескивали в солнечном луче на плечах черной черкески. Приказ о повышении казака в чине вышел сразу же после того, как о его подвиге узнали в штабе войска. Но бюрократические дела позволили доставить приказ в станицу лишь совсем недавно.

Микола сел рядом с Гамаюном, который взялся управлять арбой первым, а Михась расположился рядом с Василем чуть позади.

– Трогай! – скомандовал Микола. Гамаюн присвистнул и дернул поводья. Кони нехотя двинулись вперед, перебирая ногами. Курган, привязанный к краю арбы, вздрогнул от громкого свиста и покорно пошел вслед.

Колокольный звон висел над станицей и окрестностями, пока арба с казаками не выехала на шлях, ведущий к соседней станице, а там и к столице Кубанской области – Катеринодару. Дьякон перекрестился и хамылем скатился с колокольни. Завтра снова вставать с петухами, чтобы отзвонить к заутрене, стало быть отдохнуть требует и тело, и душа.

Арба с казаками благополучно въехала в местечко Горячий Ключ, основанное в одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, где и заночевали вчетвером, определив коней на конюшню. До завершения Кавказской войны на его месте располагалось адыгское селение Псыфаба, что на адыгейском языке означает «горячая вода». Расстояние от Горячего Ключа до самой столицы Кубанского казачьего края было почти таким же, как от Мартанской, не считая пары верст. Наутро, накормив коней, казаки выехали в сторону Катеринодара и к вечеру определились в постоялом дворе в версте от города. Всю дорогу не смолкала беседа меж Билым и Гамаюном. Говорили неустанно, как будто хотели наговориться на век вперед. За былые подвиги, за жизнь, за предков своих. За разговором и путь короче, да и душе радостно. Михась с Василем спустя время заскучали. Говорить было не о чем. Днем одолевало солнечное тепло, потоками изливаемое с прозрачного небосвода, к вечеру мошкара да комары не давали покоя. Мысли сходились у обоих в одном русле. Побыстрей бы добраться до цели. Михасю не терпелось вдохнуть столичной свободной жизни, а Василь все говорил об Аксинье Шелест, к которой намеревался заслать сватов к Покрову.

В последнюю ночь на постоялом дворе в предместье Катеринодара Микола с Гамаюном не сомкнули глаз. Спать не хотелось. Говорили по душам. Билый, на правах старшего по чину, все давал наставления сотнику о том, как лучше организовать дозорную службу в станице. Сотник соглашался и временами вставлял свои соображения и видение того, как защитить станицу в случае нападения.

Наутро, наскоро перекусив, казаки отправились к железнодорожному вокзалу, благополучно преодолев городовые посты. Купить два билета на поезд до Санкт-Петербурга не представляло особых трудностей. По предъявлении документов, доказывающих то, что обладатель сих направляется для прохождения службы в СЕИВК, билеты выдавались без промедления. Отведя Кургана к специальному «лошадиному» вагону, подъесаул Билый с братом Михасем отнесли свои вещи в спальный вагон, соответственно купленным билетам, и снова вышли на перрон. Прощание было недолгим. Крепко обнявшись с Гамаюном, Билый притянул к себе Василя и, хлопнув ему по спине, сказал:

– Гляди, шоб мне без происшествий! Знаешь, о чем я?

Рудь кивнул в ответ и ответил четким, уверенным голосом:

– Будьте покойны, господин подъесаул!

– Я пригляжу, – добавил с металлическими нотками в голосе сотник. – У меня не забалует!

Билый улыбнулся в ответ. Знал, что с Гамаюном шутки плохи. «В добрые руки оставляю сотню свою», – мелькнуло в голове Миколы.

– Все, братцы, пора нам. А вам с Богом до дому до хаты добраться! – командным голосом сказал Билый.

– И вам с Ангелом Хранителем в дорогу! – ответил сотник.

Погрузка лошадей закончилась. Паровоз, заполнив перрон белым, густым паром, дал гудок – сигнал к тому, что пассажирам необходимо занять свои места. Микола с братом поднялись по ступенькам в свой вагон. Через окно в тамбуре еще раз помахали в ответ стоящим на перроне Гамаюну и Рудю.

Паровоз вновь дал гудок, на этот раз более длинный, запыхтел, зафыркал и, скрепя металлическими колесами о рельсы, медленно тронулся с места.

Вот она дорога. И чем дальше от станицы, тем больше тянет домой. Билый спрятал документы, кивнул часовому и прошел в теплушку.

Не хотелось уходить от Кургана. Да и конь соскучился: фыркал, дышал шумно в лицо – застоялся, простора хотелось ему, полететь пулей над землей. Микола похлопал верного друга по крупу, прижался лицом к шее, пробормотал:

– Вот и проведал тебя. Не скучай! – поправил холщовую торбу с овсом и вышел стремительно из теплушки.

Паровоз ухнул, выпуская понизу белые клубы – готов к дороге дальней, – и Микола прибавил шагу, торопясь в свой вагон. В купе было непривычно тихо. Купец в пенсне так же газетку читал. А Михайло сидел рядом с ним, смотрел в одну точку, натянутый, как стрела.

Племянник господина Смирнова радушно улыбнулся, завидя подъесаула, прилизывая пробор на голове. Сразу оценив обстановку, Микола коротко кивнул брату, позволяя ему дать короткое объяснение.

– Я Кургана проиграл.

Суровое лицо Билого расцвело в приветливой улыбке. Реакция казачьего офицера на новость ошеломила Михайло. Он уже представлял, как брат войдет в купе, услышит известие и начнет всех рубать и первого его же и раскроит пополам. Но подъесаул, улыбаясь еще больше, сел напротив господина Смирнова и протянул, глядя купцу прямо в глаза:

– Да ты шо. Моего Кургана?

Реакция казака насторожила купцов. Старший сердито поджал губы и начал в который раз сворачивать газету. Пенсне его, носимое скорее для форса, чем по необходимости, сверкнуло, поймав лучик знойного южного солнца.

– Вашего коня, господин подъесаул. Совершенно точно. И ничего смешного в данной ситуации я не вижу. Долг платежом красен, вам ли не знать! Никто вашего брата насильно играть не тащил. Или, может быть, вы не дворянин? И не знаете, что такое честь?

– Дворянин, дворянин, – успокаивающе закачал головой казак, поднимая руки, словно сдаваясь, и отстраняясь немного назад, – и про честь слыхивал. Как без этого. А позвольте узнать, что еще проиграл мой брат?

– Да всё, – выпалил Михась, чуть приподнимаясь со своего места. Но Микола остановил его резким взмахом открытой ладони.

– И курень батькин? – спросил как бы у него, а сам глаз так и спускал с купца. Тот еще больше стушевался, но быстро взял себя в руки, скрываясь за маской величия и презрения к станичникам.

– Нам ваша мазанка ни к чему. Денег немного хлопчик проиграл и коня вашего. Вот и вся мелочь.

– Приятная мелочь: породистый конь и годовые деньги. – Микола дружески кивнул брату. – Или, может, что-то осталось?

– Да все! – снова подсказал Михайло, пытаясь встать со своего места. – Не знаю, как получилось. Я же выигрывал!

– Ой, да с кем не бывает, – делано протянул Микола, отмахиваясь от него. – Позвольте, господа, узнать: уж не в очко ли вы играли без меня?

– Не в очко, – протянул купец настороженно.

– Как жаль. Любимая игра моя.

Поезд тронулся, перрон потянулся. Какая-то дама под зонтиком кивнула Миколе, улыбаясь. Казак отдал поклон ей в ответ.

– Так если деньги есть, то можно и в очко! – подсказал племенник, дергаясь всем телом, предвкушая, видимо, жирный куш.

– Красотка, – протянул Билый, кивая на девушку за окном. – Деньги есть. Куда без них. – Подъесаул вынул из скрытого кармана плотную пачку ассигнаций. – Во что вы там играли? Давайте продолжим, господа.

– В угадайку! – подсказал с готовностью племяш, ему тоже казалось, что с казаком будут проблемы, но, видно, таких деревенских простофиль еще поискать надо.

– В угадайку? – нахмурился Микола, не понимая. – Это как?

– В наперстки. Игра новая, заморская. Честная до невозможности. Потому что простая.

– Это где шарик надо угадать? – догадался казачий офицер и широко приветливо улыбнулся.

– Ага, – обрадованно протянул племянник.

– Слышал о ней, но не играл, – признался, с нарочитым сожалением вздохнув, Билый.

– Так давайте, – чуть ли не подпрыгивая на месте от радости, поправив пенсне, сказал дядя. – Может, коня своего отыграете назад.

– Придется рискнуть и Кургана и брата деньги вернуть, – сказал печально Микола. – Какой же я казак без коня? Уж лучше бы мне руки и ноги оторвало! И то потеря не такая была бы.

– Прости, братка, – прошептал Михась.

– Бог простит. Да и тебе как-то жить надо. Вот тут… – Билый принялся усердно слюнявить купюры, считая. Купцы завороженно смотрели на деньги. – …Полтораста рублей. Достаточно ли, чтобы отыграть долг? – Казак прищурился и посмотрел на старшего Смирнова. Тот медленно кивнул, продолжая не сводить взгляда с банкнот в зажатом жилистом кулаке подъесаула.

– Достаточно.

– Так крути.

Микола разжал кулак, и купюры веером медленно легли на стол. Господин Смирнов впервые за долгое время улыбнулся и притронулся к наперсткам. Показал, под которым лежит белый шарик. Племянник-приказчик его шумно выдохнул и приблизился к столу. Казак покосился на него. Михась старательно вытягивал шею, глядя сверху на действие, волнуясь – на щеках пятном выступил красный румянец, – до конца не понимая, что происходит, но чувствуя надвигающуюся катастрофу. Господин Смирнов виртуозно стал переставлять деревянные стаканчики и очень удивился, когда краем глаза заметил, что только двое смотрят за его быстрыми манипуляциями, а казак, продолжая улыбаться, не сводит с него глаз.

Руки замерли на столе.

– Отгадывайте. Где шарик?

Племянник Смирнова придвинулся еще ближе и засопел.

– Отодвинься, – попросил у него ласково Микола.

– Зачем? – не понял тот.

– Да надо, – протянул казак и внезапно резким движением выдернул из богатых ножен кинжал и, не замедляясь ни на секунду, с размаху пригвоздил руку господина Смирнова к столу. Купец, дико закричав, дернулся, разжимая пальцы. Выпущенный шарик покатился, прыгая, по столу.

– Да вот он, – радостно вскричал подъесаул.

– Сука, зарежу! – закричал фальцетом племянник и выдернул из кармана приличный складной нож. Михась повис у него сразу на руке, не давая раскрыть. Спесь господина Смирнова разом прошла, он уже другой рукой вытащил из саквояжа револьвер и выстрелил почти в упор в казака.

– Микола!

Грохнул выстрел, глуша всех в купе, и никто уже не слышал звона разбитого стекла. Ветерок вихрем влетел в замкнутое помещение. И заметался среди мечущихся фигур. А когда вылетал, то забрал с собой не только пороховые газы, но, конечно не без помощи подъесаула Билого, и племянника господина Смирнова. Проходящий поезд смел вылетевшую фигуру, унося вперед и бросая под колеса.

– Вот так, – пробормотал Микола, засовывая чужой револьвер за ремень. Посмотрел на купца, обмякшей тушкой прислонившегося к стеночке, и, сняв папаху, вытер пот.

Потом мельком глянул на ошарашенного брата.

– Упрел трошки, – подмигнул подъесаул брату. – Испугался?

– Ни.

– Правильно говорить «нет». В столицу же едем, братик. – И усмехнулся. – У паршивца револьвер добрый, а вот рука слабая, дрогнула.

В коридоре раздалась неистовая трель свистка. Билый, вспомнив, резким движением вытащил кинжал из пригвожденной руки, отер его о дорогой костюм – купец даже не пришел в себя. Из раны запульсировала алая струйка. «Всего-то раз ударил!» – удивился Микола и сказал брату:

– Вяжи. Сейчас появятся.

– Кто? – ошеломленно спросил Михась.

– Да, – подъесаул задумался, – все. Да и рану нужно чем-то зажать, а то сдохнет от кровопотери.

В дверь купе осторожно постучали. Братья уже справились и расселись по местам.

– Да-да, – откликнулся Билый.

Дверь осторожно приоткрылась, и в узкую щелочку заглянул человек в форменной фуражке. Не считая разбитого окна и лежащего на полу связанного пассажира, он также увидел чрезвычайно спокойно сидящих друг напротив друга казаков. Младший счастливо улыбнулся. Старший пригладил короткую бороду.

– Всё ли в порядке у вас, господа казаки?

– В полном, – подтвердил казачий офицер.

– До станции доедем без происшествий? Больше стрельбы не будет?

– Конечно, не будет, – подтвердил подъесаул.

– А там что?

– А там полиция. – Проводник решился и открыл дверь. – Может, господа чего-то желают?

– А можно, – начал Михась и затаил дыхание, – чая с лимоном?

– Сию минуту, – важно сказал проводник и поклонился.

Глава 3

Поезд медленно втянулся в вокзал, и на перроне заликовали люди, заволновались, замахали цветами, и неожиданно грянули медные тарелки и лихо забухал барабан, поддерживаемый оркестровыми трубами – кого-то очень важного встречали из первого класса.

Из купейных вагонов восторженно махали в ответ – пассажиры и встречающие радовались концу разлуки и встрече с близкими. Началась суета, люди заволновались, устремляясь в разные стороны, как обычно, не угадав с местами остановки нужных вагонов. Замелькали зонтики, перья на шляпках, улыбки на радостных лицах.

Лишь только в одном купе вместо окна была вставлена свежая некрашеная фанера. Люди косились, пробегая мимо этого места. Но особо не останавливались и не задерживались. Потому что серым островком на перроне среди всеобщего ликования и радужного солнца замерли глыбами городовые среднего оклада – три младших унтер-офицера: молодцы как на подбор, даже шинели трескаются на двухметровых фигурах, и на лицах строгих румянец такой, что туберкулез боится подойти. Возглавлял витязей титулярный советник, спесивый, резкий, худощавый господин, доходивший своим помощникам едва до груди. Выглядели очень настороженными и чересчур хмурыми в этом море всеобщей радости. Вот титулярный советник еще раз глянул на часы, потом на фанерное окно купе, которое точно остановилось напротив него, захлопнул крышку именных серебряных часов с благодарственной надписью от самого императора и решительным шагом направился к открывающемуся тамбуру. Зеленая дверь пронзительно заскрипела на несмазанных петлях, готовая впустить в себя полицейских.

Михась, который, проковыряв дырочку в фанере, видел движение на перроне и «настоящих» городовых в таком в большом скоплении, восхищенно воскликнул:

– Столица! А глянь, сколько золота вокруг, какая лепнина на столбах. Они что, мраморные? И что? Никто не ворует? Ой, красота. А кони где? Почему на перроне коней нет?! Господи, а барышни какие чистенькие да беленькие. Нам не пора выходить?!

Микола покосился на брата. Покачал головой. Парня переполняли эмоции.

– Вы не знаете, с кем связались! – процедил связанный купец на полу. Был он слаб от потери крови, но ядовит. – Вырежем вас и всю вашу станицу! Мамку, папку – всех! Кто там есть! Ответите за каждую каплю моей крови! За племенника моего любимого! Бугаи!!!

Подъесаул спокойно положил ногу, обутую в хороший добротный сапог, на лицо господина, слегка надавил, глянул на черный глянец кожи, удовлетворенно кивнул и под затихающий визг неудачливого крупье сказал:

– Ворота в столицу. Теперь, Михась, только держись. И обвыкайся быстрее.

– Да я же не в конец дурной, братка! Ты же меня знаешь! Не сумневайся! Не подведу!

Старший Билый покивал головой, думая о чем-то своем; вздохнув, сказал:

– Я не всегда смогу быть рядом. За многие действия тебе самому придется нести ответ. Будь осторожен. Следи за словами. В обиду себя не давай, но и промолчи лишний раз.

– С чего бы мне молчать? – обиделся младший брат. – Мы из Билых! Мы никогда не молчим!

– С того, – подъесаул снова вздохнул, – что молод ты больно и горяч. Да и по-русски говоришь через слово. Кумекаешь? Пока не избавишься от словечек, рта не раскрывай: не дозволяй смеяться над собой лишний раз.

– Всегда думал, что я по-русски говорю, – буркнул Михась, задумываясь на миг и, казалось, пораженный в самое сердце.

Микола не успел ответить – в дверь робко постучали.

– Да-да. Открыто.

Дверь резко распахнулась. В проеме стояли дюжие городовые. Чуть отодвинув одного в сторону, в купе протиснулся верткий титулярный советник. Билый покосился на серебристые узкие погоны полицейского и небрежно кивнул, поднимаясь и вскидывая руку к папахе.

– Подъесаул Билый. Честь имею!

– Титулярный советник Травкин! – вяло откозырял в ответ представитель закона. – Что тут у вас, господа казаки, произошло? Приготовьте документы для осмотра и, будьте так любезны, – полицейский слегка поморщился, – уберите ногу с лица господина…

– Извольте! – вяло ответил Билый, нехотя выполняя команду, и, усмехнувшись, подсказал: – Господина Смирнова.

«Чтобы москаль, пусть даже и в чине титулярного советника, командовал казаком! – возмутился про себя Билый. – Не было и не бывать такому!»

– Ну-ка, ну-ка, – титулярный советник присел возле извивающегося тела; купец старательно отворачивался от полицейских, словно это его могло спасти.

– Ба! – радостно воскликнул господин Травкин, распрямляясь. Теперь он сам на себя не походил: расцвел, с лица сползла маска стража порядка, очеловечился. Премилейшим человеком оказался. Билый подивился такой резкой перемене.

– Ба? – переспросил у него Микола и нахмурился. Иногда русский ему казался чудовищным языком и непонятным. Лучше бы на французский перешли. На лице его читался вопрос: «Что значит “ба”? Ба – бабушка, барин или баламут? А может, базар?! Типа развели тут базар, понимаешь ли, господа казаки». Непонятно.

– Знакомец мой.

– Ваш? – младший Билый отшатнулся. Новость ему не понравилась.

– Это Валя Сочинский! Мы за ним год гоняемся. Как же он так обломился на казаках-то?! Давайте скорее рассказывайте, что у вас произошло!

Подъесаула не надо было упрашивать дважды. Поездка с таким неприятным соседом, ему, признаться, надоела. И, не затягивая, он скоро описал, что произошло.

– Я пока допрашивать его стану, попрошу вас выйти на перрон и покурить. Дело не терпит отсрочки! Дорога каждая минута!

– Я не курю! – вставился наивно Михась.

Титулярный советник натянуто ему улыбнулся. Маска стража порядка снова стала на него налезать.

– Пошли, – подхватив брата под локоток, сказал Микола. – Только не задерживайте нас по времени долго. Служба.

– Это уж как придется, господин подъесаул. Как придется. – Господин Травкин развел руками. – У всех служба.

На перроне люди сновали, обтекая со всех сторон. По привычке всматриваясь в каждого, Микола подмечал чужие характерные движения, запахи, обрывки фраз. Пальцы крутили в руках папироску.

Михась поморщился.

– Что? – подъесаул кивнул ему, не понимая.

– Не люблю, когда ты куришь. Вонища! Как так можно?!

– Они легкие, – отмахнулся Билый. – То ли дело моя люлька была! Вот там самосад так самосад. Как затянешься, – начал Микола, поднося к папироске зажатую в губах зажженную спичку. Время остановилось. Глаза не смотрели на огонек. Глаза щупали толпу дальше, человека за человеком. Что показалось знакомым? Чье очертание так напрягло мозг и послало тревожный сигнал? Микола не чувствовал опасности, но резко осознал, как учащенно забилось сердце. «Ба, знакомец?» – подумал он на столичный манер. Но кто? Кто?

Внезапно глаза из толпы выхватили высокого статного господина в белой шляпе и таком же щегольском костюме. Характерно чуть прихрамывая, он поставленным офицерским четким шагом резко уходил с перрона и вот-вот должен был скрыться в глубине здания. «Суздалев?! Граф Суздалев?! Ваня?!» – в душе у Миколы что-то дрогнуло, и он пошатнулся, обжигаясь об огонек спички. Пришел в себя, затушил спичку, спрятал папироску в портсигар.

– Ну и добре! – воскликнул Михась.

Микола покосился на брата и ничего не ответил. Ничего «доброго» Билый в ситуации не увидел. Появление Суздалева на перроне могло быть чем угодно. Был Ваня охоч до юбок и ни одну не пропускал. Может, кого собирался встретить, но не удалось? Вот и расстроился и быстро исчез! Но странно как-то. Слишком быстро. И успел ли он среди этой толпы разглядеть Билого? Вряд ли.

Микола вздохнул. Своенравный граф отличался непростым характером еще в Плевне, где им вместе удалось поучаствовать в войне. Капризный и бестолковый, лез первым под пули, но был чистым и белым душой. «Кресты офицерам!» – кричал, когда перепьет шампанского, и этим все сказано. Зато солдаты его любили. Жаль их. Да его все любили. Такого не любить – грех. Такого друга Билый за всю жизнь больше не встречал. Интересно, как судьба сложилась? К Георгию тогда поручик был представлен за смелость и отвагу, сильно отличилась его батарея. А вот удалось ли получить?

Пронзительный гудок паровоза, невольно затянувшееся молчание. Микола посмотрел на брата, тот озорно скалился двум молоденьким гимназисткам, девушки прыскали со смеху, обмахиваясь веерами, и хитро поглядывали на молодого казака. И Михась старался как мог: раздулся петушком, того и гляди запоет.

А вот папенька девиц, напротив, был не рад. Уже начинал сопеть пухленькой свинкой и вытирать обильный пот из-под соломенного котелка.

Спас положение появившийся в тамбуре вагона титулярный советник Травник. Он помахал рукой казакам, привлекая внимание, и, ловко спрыгнув с подножки, направился к ним.

– Господин полицейский, – деловым голосом обратился к служителю закона старший из Билых, – если у вас более нет вопросов, разрешите откланяться. Нас с братом действительно ждут важные дела.

– Мне бы только пирожки забрать, – быстро вставился Михась, вспоминая об остатках маминой снеди. Его слова офицеры пропустили мимо ушей.

– Разумеется, господин подъесаул, – сказал господин Травкин. – Я закончил допрос Валюши Сочинского. Забираем в околоток. Будем там раскалывать! Молчит сердечный! Но у нас и не такие заговаривали. Оставьте свои координаты. Вдруг возникнут еще вопросы.

– Непременно, – живо ответил Микола. – Меня можно будет найти в офицерском собрании или непосредственно в здании офицерского общежития Собственного Его Императорского Величества Конвоя.

– Однако, – с легким удивлением в голосе произнес полицейский. – Ну, а вас, молодой человек, как можно будет отыскать в сем огромном городе?

– Николаевское юнкерское училище, – четко отрапортовал младший из Билых с таким гордым видом, что, казалось, он ехал не поступать в училище, а наоборот – закончив его и получив чин прапорщика, отбывал по месту службы.

– Что ж, – неизвестно чему улыбнувшись, скрестив пальцы и выпрямив руки, сказал полицейский. – Похвально. Похвально. Честь имею, господа. Не смею боле задерживать. Мы с вами еще должны встретиться. Но в более дружеской обстановке.

– Зачем это?

– За поимку Сочинского положено два червонца золотом, я также составлю рапорты по месту вашей службы с благодарностью от уголовного сыска. Честь имею!

– Честь имею, – вторил Микола, наклонив голову в ответ.

– С Богом, – выпалил Михась, от волнения забыв, что он не в станице. И, спохватившись, добавил, щелкнув задниками ичиг: – Честь имею.

Городовые вывели задержанного из вагона. Один передал вещи казакам. «Купец» щурился на солнце и зорко осматривал толпу, выискивая кого-то. Такое не укрылось от наблюдательного Миколы. «Может, племянника своего ищет? Так вылетел молодчик в окно пулей и, кажись, угодил сразу под проходящий поезд. Тут без вариантов!»

Городовой дернул «господина Смирнова» за рукав, приставил к его носу свой огромный пудовый кулак и пригрозил:

– Будешь канделябры выписывать, угощу так, что не возрадуешься!

Сочинский, будучи не робкого десятка и видавши на своем веку многое, снисходительно улыбнулся, всем видом показывая, что пешка королю не указ.

– Михась, здесь обожди, я насчет Кургана схожу. Выясню, когда коней отправлять будут, – обратился к стоящему в изумлении брату Микола.

– Шо? – ответил тот пространственно, рассматривая здание вокзала, барышень, разгуливающих в ожидании поезда под сенью солнечных зонтиков, грузчиков, пробегающих на полусогнутых ногах и кричащих с акцентом по-русски: «Пагажь!»

– Ты бросишь шокать?! – в сердцах вскрикнул старший брат. – Мы в столице. Тебе через день с преподавателями училища общаться, а ты все никак не отвыкнешь!

– Господин подъесаул, – раздался внезапно четкий голос. Перед Миколой как будто ниоткуда выросла фигура урядника, одетого в синюю черкеску и алый бешмет – повседневную форму казаков Собственного Его Императорского Величества Конвоя. Урядник стоял навытяжку, приложив руку к папахе.

– Урядник Суслов, посланный встретить вас и сопроводить до офицерского общежития.

Билый выпрямился и тоже отдал честь:

– Вольно, урядник. Что ж, встречайте и сопровождайте, раз послали.

В иной ситуации Микола поздоровкался бы с казаком по-братски, как и подобает казакам, как и заведено среди кубанских (черноморских) казаков, а судя по фамилии и фенотипу, урядник был «из своих». Но воинская субординация требовала неукоснительного соблюдения устава.

– Да, – добавил Билый. – Конь мой в лошадином вагоне, и брата нужно проводить до юнкерского училища. Он впервые в столице.

– Не извольте беспокоиться, господин подъесаул, – отрапортовал Суслов. – О коне позаботятся. Доставят по назначению. А брата вашего доставим в лучшем виде!

Микола слегка улыбнулся на это «в лучшем виде». Вспомнился случай в купе. «Уж куда лучше», – подумал мимолетно, а вслух спросил, смотря на стоявшего во фрунт урядника:

– Как звать-то тебя?

Тот, понимая, что офицер спрашивает, чтобы снять напряжение ситуации, слегка расслабил ноги, что не могло ускользнуть от глаз опытного разведчика-пластуна, и, смутившись, ответил:

– Николаем, ваше благородие.