По дороге в книжный E-Book

Юлия Лавряшина

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Девочки мои. Психологические романы Ю. Лавряшиной
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 335

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Вначале было слово… И оно разрушило мир семьи, где все, казалось, понимали и берегли друг друга. Виной этому страх, который всегда жил в глубине души Ляны и отравлял всю ее жизнь. Как он зародился? Почему свой мир она построила из прочитанных книг? В нем живут ее маленький сын, прогулки под дождем, воспоминания о том единственном человеке, который все еще зовет ее «просто покататься». А она делает вид, что не ждет его… К своей мечте Ляна идет, как Русалочка, испытывая боль от каждого шага. Хватит ли у нее сил дойти?

Leseprobe

Юлия Александровна Лавряшина По дороге в книжный

* * *

© Лавряшина Ю., текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Часть 1

* * *

Мы плывем по самому дну океана… Только глубинного спокойствия здесь нет и в помине, машина окружена яростными потоками воды – чистой и холодной. Узкие упругие струи бьют по лобовому и боковым стеклам, заставляя дворники истерично метаться. Но им не справиться, ливень слишком силен: природа ждала целую зиму, чтобы выплеснуть на головы людей весь накопившийся гнев.

– Заслуженно, – ворчит Егор. – Мне одному кажется, что мы недостойны жизни на этой дивной голубой планете, которую человек пытается измазать красной горячей кровью?

Моему бывшему мужу удается произносить витиеватые фразы так, что они звучат вполне естественно и не создается впечатления заготовки. Хотя он не артист и в жизни не выходил на сцену… Впрочем, мы расстались полгода назад, возможно, за это время что-то изменилось, а он скрыл от меня. Я не выслеживаю Егора, о его жизни мне известно сейчас лишь то, чем ему самому хочется поделиться. Пожалуй, он мог бы подвизаться на артистическом поприще, ведь в нем бездна обаяния! Когда Егор улыбается, хочется остановить мгновенье, так оно прекрасно…

В этом-то и беда.

С которой я борюсь как умею:

– Когда ты говоришь с подобным пафосом, мне кажется, что я снова оказалась на уроке истории.

– Господи, – стонет он. – Забудь ты уже эту школу!

– У нас был молодой учитель. В его груди пылал похожий праведный огонь.

– А, ты была влюблена в него?

На самом деле его это не волнует. Нет, мы не стали врагами и даже часто видимся, ведь Егор любит нашего сына и остается настоящим папой, не только воскресным. Да и когда у него случаются приступы депрессии, вот как сегодня, он по-прежнему приезжает именно ко мне и зовет «просто покататься». Раньше я думала, что невозможно перестать быть супругами, но остаться друзьями… Да что там! Я и теперь так считаю. Мы не друзья. Ведь я все еще люблю его, а он меня нет. Именно поэтому мне так хочется навечно остаться на этом дне в плену апрельского ливня.

Но дома меня ждет наш сын…

– Ничего подобного. Чтобы запомнить человека, не обязательно влюбляться в него, – произношу я небрежно.

Знал бы он, каких усилий мне стоит не разрыдаться и не уткнуться ему в колени…

В голосе Егора звучит задумчивость:

– А тебе не кажется, что мы помним именно тех, кого любили или ненавидели?

В такие минуты он смешит меня невероятно… Ну невозможно выдавать подобные банальности на полном серьезе! А ему удается. И все равно я люблю его… Человека, которого считаю не особенно умным. Мне одной это представляется абсурдом? Или сейчас во мне просто говорят обида и желание оттоптаться на бывшем муже, как поступают девяносто процентов женщин? Может, это я всего лишь одна из миллионов, а Егор вовсе не дурак?

– Ерунда, – отзываюсь тем же тоном. – Я всех учителей помню. И одноклассников. Но никто из них не вызывал у меня пылких чувств.

Егор бросает на меня взгляд, выражающий сомнение, хотя улик против меня у него нет. Никогда не откровенничала с ним о школьной любви, потому что ее и не было. Он стал моей первой любовью. Очень надеюсь, что не последней, хотя пока все говорит как раз об этом…

Торопливо перевожу разговор:

– Может, стоило взять Мишку с собой?

– Он же спал! Когда проснется, ты уже будешь дома.

Значит, наше утреннее свидание, если можно так назвать незапланированную поездку под дождем, не затянется надолго. А ведь разговор еще толком и не начался…

Вдруг замечаю, как на узкой полоске тротуара, отрезанного кюветом, под дождем танцуют две девчонки лет двенадцати. У них есть зонт – полосатый, яркий, – но они обе промокли до нитки, и это веселит их. А разноцветный купол валяется в луже и тоже выглядит вполне довольным. Воздетые тонкие руки извиваются среди струй, хохочущие рты ловят капли… Девчонки кажутся такими бесшабашными и счастливыми, что я невольно думаю: «Никогда не была такой…» В их возрасте я жила в детском доме, и в моей жизни не было ничего, что побудило бы меня танцевать под дождем.

– Смотри! – неожиданно вскрикивает Егор, но оборачивается в другую сторону, не выпуская руля.

Быстро повернувшись, я успеваю заметить среди высоченных сосен, промеж которых выросли и особняки, и бревенчатые завалюшки, застенчиво краснеющий черепицей двухэтажный дом скромных размеров. Он бросается в глаза потому, что его стены расписаны граффити. Нарисованный волшебный лес естественным образом сливается с настоящим, жилище кажется частью природы.

Именно о такой отделке нашего будущего дома мы когда-то мечтали с Егором…

– Именно о такой отделке мы с тобой мечтали, помнишь?

– Конечно. Ты же убедился, что у меня память как у слона.

Неужели он не понимает, как больно мне вспоминать? Или ему нравится быть таким жестоким? Не может быть, никогда не замечала за ним этого…

– Наш дом отличался бы ото всех. – Егор произносит эти слова с неуместной гордостью. И добавляет с обидой, звучащей по-детски: – Но ты боялась, что рисунок смоет первым же дождем и все наши старания насмарку. А вот же! Смотри, какой ливень, а краскам хоть бы хны…

– Мы так и не построили свой дом… Что нам было раскрашивать?

– Тоже верно, – бормочет Егор, но даже его согласие звучит укоризненно. – Нечего. А смотрится классно, правда?

Я только киваю. Что тут скажешь?

Иногда мне до сих пор снится наш непостроенный дом. Но Егору я не рассказываю, как ночами брожу по комнатам, ладонью глажу лакированные перила лестницы, жду его со свежим чаем на небольшом балкончике с изящными балясинами. Мы представляли, как будем смотреть на закат и разговаривать, разговаривать… Даже если когда-нибудь один из нас возведет такой дом, он уже не станет нашим.

– Что для тебя было важнее, – осторожно спрашиваю я, – дом сам по себе или чтобы он отличался от остальных?

Настороженный взгляд, метнувшись в сторону, не достигает моего лица. Егор с досадой поджимает губы. Мы были женаты девять лет, а я так и не научилась смотреть на его улыбчивые губы и не замирать от нежности. Пусть говорит что хочет, даже орет на меня, как было всего-то раз за все годы нашего брака, только бы видеть, как они двигаются. Тогда я, беременная, решила самостоятельно приколотить новую книжную полку, полезла на стремянку и чуть не навернулась с нее. А Егор как раз вернулся откуда-то и перепугался до смерти… Только ужас мог заставить его закричать на меня.

Он опять отрывает взгляд от дороги, чтобы заглянуть мне в глаза:

– Почему мне чудится двойной смысл в твоем вопросе? Говоря о доме, ты имеешь в виду себя? Наш брак?

– Ничего подобного! Я спросила о доме, и только…

– Я считаю, ты отличаешься ото всех, если тебя и в самом деле это волнует.

– Не то чтобы… Но это приятно, спасибо!

Егор отзывается насмешливо:

– Это тебе спасибо за то, что ты такая. Жаль, что наш сын не похож на тебя.

– Разве тебе не хотелось, чтобы Мишка стал твоей копией?

– Вот! – Он вскидывает указательный палец и грозит дождю. – Это еще раз доказывает, до чего же плохо ты меня знаешь. Как мы ухитрились прожить вместе десять лет…

– Девять.

– …и не узнать друг друга как следует?

– Но объективно ты же красивей меня…

Мне нравится, что Егор не кокетничает и не пытается возразить. В самом деле, только человек, лишенный зрения, может не заметить обворожительной прелести его лица, с чертами правильными, но не до такой степени, когда это отталкивает. У моего бывшего мужа глаза теплого чайного цвета, как в той старой песне, кажется, из шестидесятых… Когда он вот так серьезно смотрит исподлобья, немедленно хочется погладить по голове. Пшеничные волосы по густоте напоминают поле, заблудиться бы в них тихой вошкой… Прямой нос самую малость вздернут, в этом чудится нечто ребяческое, да еще и овал лица остается юным, а вот мне уже приходится морщиться перед зеркалом. Меня никогда не приводило в восторг то, что я там видела: смуглая кожа, чуть выпяченный подбородок, круглый нос, черные штрихи глаз. Откуда во мне эта восточная кровь? Ничего я о себе не знаю…

– Представь себе, я тоже не догадывался, что ты подозреваешь меня в желании захапать сына целиком! Твои мысли для меня темный лабиринт, в который нет хода.

Дурашка… Все мои мысли сейчас заполнены тобой. Иногда это становится невыносимым, ведь Мишке приходится бороться с собственным отцом за место в моей голове.

– Неправда! Я всегда откровенна с тобой. Ну, почти всегда.

– Ага! – Егор обрадованно ерзает. – Дьявол кроется в деталях, да? Твое «почти» говорит больше, чем все откровения…

– Неужели?

Он улыбается уголком рта:

– Ерничаешь? Знаешь, мне здорово не хватает сейчас твоего сарказма.

«Тогда зачем ты ушел? – вертится у меня на языке. – Ты же мог наслаждаться вечно…»

Наша машина уже плывет – вместо дороги образовалась настоящая река. Егор даже не догадывается, как хочется мне утонуть в ней, чтобы сердце больше не рвалось на части. Звучит как в дешевой мелодраме, но я и в самом деле ощущаю, как надрывается моя живая плоть: кто выдержит столько боли? Но Егору невдомек, что происходит со мной и во мне. Наивность этого взрослого мужчины хуже откровенной жестокости: он уверен, что я действительно рада видеть его, как любого из своих друзей. Потому что для него я и вправду только друг.

Ладно, я постараюсь…

– Что у тебя случилось на этот раз?

Краешек губы дергается книзу, его больше не тянет улыбаться. И я догадываюсь, о ком пойдет речь, еще до того, как Егор произносит:

– Она прилетает.

Уточнять не имеет смысла. В мире существует единственная «Она», и это его мать. Женщина, которую мне искренне хотелось полюбить всей душой, ведь родной матери я не знала. Но уже наша первая встреча обнажила пропасть, преодолеть которую мне так и не удалось, а ей и не захотелось. И все потому, что я оказалась совершенно не похожа на нее, и она сочла это чуть ли не оскорблением.

Но еще хуже было то, что Егор оказался ее мужской копией… Вот только глаза у нее голубые, неестественно яркие, как весеннее небо. В первую встречу я даже подумала, что Василиса (вообще-то Михайловна, но она предпочитает, чтобы к ней обращались без отчества) носит цветные линзы. Но я ошиблась…

В тот день она примчалась знакомиться со мной на желтой спортивной машине, из которой выскочила легко, как девочка: подтянутая, пышноволосая, как Егор, длинноногая, уверенно шагающая на каблуках и в юбке выше колен. А я всей кожей ощутила, какие на мне дешевые джинсы и кроссовки из эконом-магазина… Отчетливо увидела свое отражение в ее неземных глазах: уборщица-таджичка, да и только! Уже в тот момент и родилось сомнение в том, что Егор может полюбить меня искренне, ведь он так походил на свою мать.

Он до сих пор не передал, как отозвалась обо мне Василиса Прекрасная… Премудрой я ее никогда не считала, ведь она в жизни своей не прочла ни одной книги. Ну, может, лишь букварь… Хотя дурой ее тоже не назовешь, но ее ум – природный, как у собаки, не обогащенный накопленными знаниями человечества. Подозреваю, что меня она всегда считала душнилой… Да-да, подростковый сленг и сейчас присутствует в ее речи. Да и во многом другом она продолжает ребячиться, гоняясь за развлечениями, которые ей давно не по возрасту: горные лыжи, сплав на байдарке, стрельба из лука… И эти вечные мини-юбки и шорты, как будто цель ее жизни – продемонстрировать всей планете, как прекрасны ее ноги! Правда прекрасны.

Учитывая все это, мне так и не удалось понять, почему Василиса имела такое влияние на сына, ведь Егор из тех, над кем иронизируют в анекдотах: «А поговорить?» О чем он разговаривал с матерью, пока не было меня? Даже представить трудно…

И тем не менее Василиса всегда имела на сына такое влияние, что мне казалось, будто я украла грудничка, еще не насытившегося материнским молоком. День отлета моей свекрови с любовником в Штаты стал для меня обретением вольности, какой я не захлебывалась с момента прощания с детдомом. Я верила, что уж теперь-то ничто не помешает нашему с Егором счастью…

И вот Василиса возвращается. Удерживаю вопрос «Зачем?» и спрашиваю:

– Когда?

– Завтра. Уже…

Он произносит это так жалобно, что я едва справляюсь с рукой, которая так и тянется погладить гладкую щеку – моя ладонь помнит, какой она становится после бритья… Может, он ждет этого, но я удерживаю руку, хотя понимаю: Егору до сих пор больно из-за того, что мать бросила его, а ведь прошло несколько лет. Впрочем, о чем я? Моя рана до сих пор кровоточит, а я даже не знала своих родителей…

В первые дни после ее отлета Егор в прямом смысле слова рвал и метал: клочки каких-то бумаг усеяли пол, но убрать он мне не позволил, видно, не хотел, чтоб я прочла хоть слово. Может, это были письма матери? К нему или к мужу, которого Василиса бросила умирать в хосписе?

И тут до меня доходит, что теперь наш развод неминуем… Василиса настоит на этом, можно не сомневаться, ведь ситуация самая благоприятная. И без того непонятно, почему Егор все тянет и не ставит последнюю точку.

Но сейчас обсуждать это не стоит, и я уточняю:

– Надолго?

– Она не сказала.

– Может, всего на пару дней? Ты справишься…

– Смеешься? Стоит заморачиваться с перелетом из Флориды, который сам по себе проблематичен сейчас, я уж не говорю о десятке или сколько там часов в самолете, чтобы провести в Москве пару дней?

Как ему удается произносить километровые предложения на одном дыхании? Но этой сетью слов Егору меня не опутать, я догадываюсь, чего он хочет, и произношу со всей категоричностью, на которую только способна:

– Мишку я ей не дам.

– А кулаки зачем?

Только сейчас я замечаю, что мои руки действительно сжались, как перед боем. Я расслабляю пальцы, провожу ладонями по джинсам, но Егор уже успел заметить.

– Я и не прошу тебя…

– Нет! Ты хочешь подсунуть ей вместо себя сына. Не выйдет. Это твоя мать, мучайся с ней сам.

От злости Егор давит на газ, и от машины разлетаются целые фонтаны брызг. В лобовое стекло ударяет плотная струя, и мы опять оказываемся то ли на дне, то ли в аквариуме. Я невольно вжимаюсь в спинку сиденья.

Сбросив пар, он успокаивается и произносит ровным голосом:

– А ты даже не допускаешь мысли, что мама соскучилась по своему единственному внуку?

– Соскучилась? Когда она его видела в последний раз? Еще в пеленках?

– Не совсем…

– Для нее существует только один ребенок – ты. – Я тоже стараюсь говорить спокойно, чтобы это прозвучало убедительно. – Ее никогда не будут интересовать другие дети. Я через это прошла. И не заинтересовала ее…

– Но ты не была ребенком!

Он сам тут же умолкает, прикусывает нижнюю губу, сообразив, что сболтнул глупость.

Мне еще не было двадцати лет, когда мы встретились, и я, конечно же, была ребенком, отвергнутым его прекрасной матерью. И остаюсь им, как любой человек, не знавший своих родителей и не проживший закономерную стадию взросления в коконе их любви. Я все еще жду, когда кто-нибудь донянчит меня…

– Извини, Лянка, – бормочет Егор.

– Ничего, – отзываюсь как можно беспечней. – Я привыкла.

– А к такому можно привыкнуть?

Этого он тоже не должен был спрашивать, но сосредоточенность на себе и своей боли покрывает его тело броней, о которую я ранилась годами. Залижу и эту рану…

* * *

Не проснувшийся до конца Мишка выруливает из комнаты, заслышав наши голоса. На нем теплая пижама с красными и синими машинками, а год назад сын еще не отказывался спать, усыпанный слониками. Та пижама нравилась мне больше, ведь наш ушастый мальчик и сам напоминает милого слоника. Но я понимаю: школьник – это вам не детсадовец, для него началась другая жизнь, с чем приходится мириться. Счастье, что Мишка еще позволяет потискать себя и потрогать губами светлые волоски на светящихся розовым ушках… От него пахнет детским шампунем и невинностью, кажется, Егор тоже улавливает эти ароматы, потому что замирает, прижав сына, и закрывает глаза.

«Ты ушел от него. – Мне хочется напомнить это, но такие слова больше ранили бы Мишку, чем нашего броненосца. – Как, черт тебя побери, ты мог уйти от такого мальчика?!»

Труднее всего принять то, в чем я не сомневаюсь: Егор, не задумываясь, бросился бы за сыном в огонь и ледяную воду, но остаться со мной оказалось гораздо труднее, чем отдать жизнь. Что ж я за чудище такое? Почему со мной невозможно жить?

– Привет, малыш, – тихо говорит Егор в теплое ушко, но я слышу – как раз наклоняюсь, чтобы снять мокрые ботинки.

– Привет, пап. Там дождь? – Мишка заразительно зевает и трется носом о плечо отца – мокрую куртку Егор уже скинул.

– Еще какой! Жуткий тропический ливень! На днях я слышал, что в Москву принесло ветром песок аж из самой Сахары… Ты же знаешь, что такое Сахара?

Секунду помедлив, Мишка смотрит на меня и произносит вопросительно:

– Пустыня?

Улыбнувшись, я киваю ему и выпрямляюсь, а Егор восклицает:

– Точно!

Он сияет от радости, словно опасался, будто без него ребенок отупел. Надо признать, детские энциклопедии и дарил, и читал сыну вслух именно он. Мне по душе сказки, от которых, как считал мой муж, не много пользы. Помню, как я ликовала, наткнувшись на цитату Эйнштейна, советовавшего родителям читать своим малышам именно сказки, которыми подпитывается их воображение. А оно пригодится в любом деле… Не забуду неподдельного удивления на лице мужа, когда я торжественно зачитала ему пожелание великого физика. У меня даже мелькнула мысль, что это низвергнет его кумира с пьедестала, но Егор перенес удар с завидной стойкостью и круг их с Мишкой чтения не изменился.

– Вот, а сегодня ливень из самих тропиков пожаловал. – Егор подмигивает мне снизу. – У нас теперь крепкая дружба с южными регионами…

– Чай будешь? – перебиваю я.

При малыше я избегаю разговоров о политике.

– Буду, – отзывается Егор покорно.

– С лимоном?

– По возможности.

Они с сыном смотрят на меня похожими светло-карими глазами, только Егор с выражением «собака-подозревака», а Мишка умоляет взглядом не прогонять папу. И ни один из них не догадывается, что я меньше всех хочу распрощаться с человеком, который раз за разом вырывает у меня сердце и уносит с собой, оставляя зияющую рану. Знал бы он, как мне больно…

Но голос мой звучит иронично, я научилась им управлять:

– Как обычно – попку?

Егор осторожно усмехается:

– Ты помнишь мои вкусы…

– По-опку?! – с недоумением тянет Мишка. – Какую попку?

– Попку лимона, – уточняю я.

Сын переводит настороженный взгляд на Егора, и тот, к счастью, не берется пошло острить: «Папа любит не только лимонные попки», а спокойно кивает.

Обмякнув, Мишка протягивает ему руку:

– Пойдем, ты же еще моих новых Ронов не видел.

Наш мальчик так любит мультфильм о бракованном роботе, что штампует Ронов с маниакальным увлечением – их скопилось уже приличное количество! Скоро им придется сколотить рободом… Мишка рисует их, крутит из проволочек, лепит из пластилина разного цвета, игнорируя то, что симпатяга-робот был белым, как куриное яйцо.

Интересно, что сказал бы психолог о такой преданности одному герою? Обнаружил бы попытку заменить ускользающего отца мультяшным персонажем? Этаким воображаемым другом… А поскольку Егор высокий, а Роны получаются маленькими, их нужно много-много? Иначе они не заполнят дыру, образовавшуюся в нашем с Мишкой мире, ведь хотя Егор и часто приезжает к сыну, он никогда не остается ночевать и не читает сыну на ночь, как раньше. Смывается еще до ужина… Подозреваю, что мой бывший муж с кем-то встречается и проводит вечера с ней. А может, они даже живут вместе? Хотя это вряд ли, ведь время от времени Мишка ночует у отца. Наверное, он даже рассказал бы, если б я начала выпытывать…

Или Егор избегает совместных ужинов потому, что я скверно готовлю?

Смешно!

Дело в том, что я – повар. Колдую на кухне в кафе «Полянка», расположенном в соседнем доме, чтобы Мишка знал: мама в двух шагах, даже когда случается форс-мажор и меня срочно вызывают на работу. Я долго к ним напрашивалась, еще до рождения сына, а вакансия появилась, когда Мишке исполнилось полтора года.

Егор тогда работал удаленно, разрабатывал программное обеспечение для одной новой компании и с готовностью остался с сыном, который к тому времени уже стал мечтой любого родителя: Мишка часами мог возиться с конструктором или рассматривать картинки в книжках, умиротворяюще бормоча что-то под нос. Они обожали друг друга…

С тех пор я и работаю в этом кафе, где у меня уже имеется своя клиентура: администратор Валя охотно передает мне, когда гости сообщают, что который год приходят насладиться нашей кухней.

– Скоро мы переименуем кафе, – грозится она со смехом. – Была «Полянка», станет «Лянка».

Это имя оказалось записано на бумажке, вложенной в одеяльце, в котором меня оставили на крыльце детской больницы, когда мне было два месяца. Дольше моя мать не выдержала… Наверное, она была слишком юной. Или решила, что все на свете дарит больше радости, чем младенец. Или просто побоялась сдохнуть с голода вместе со мной.

Правды мне никогда не узнать. Как и своей настоящей фамилии, и национальности: случайные знакомые, услышав, как меня зовут, уже пытались убедить, что в моих жилах течет армянская, еврейская, арабская или татарская кровь. Кажется, звучали и другие варианты, я даже не попыталась запомнить… Для меня это никогда не играло особой роли, и я не предпринимала попыток разыскать родителей, хотя многие бывшие детдомовцы готовы потратить на это чуть ли не всю жизнь. Мне же лет с шестнадцати уже хотелось не обрести мать, а стать ею. Той самой настоящей мамой, какой у меня никогда не было… И как можно скорее!

Может быть, эта цель не позволила мне стать хорошей женой, потому Егор и ушел? Я ни разу не спросила его о причине. Муж был не первым из самых близких людей, кто меня бросил, и если я пережила такое младенцем, выживу и сейчас.

Могу лишь поручиться, что никогда не пилила его и не скандалила, ни разу не изменила даже мысленно, не требовала больших денег, вкусно кормила, с радостью занималась с ним любовью и со мной находилось, о чем поговорить, ведь я с детства обожаю читать. В чем я не дотянула до звания «Супруги всей жизни»?

Или его присваивают безо всяких причин?

* * *

В кухне мне всегда удается успокоиться. Здесь я создала уютный женский мирок в стиле прованс, который обманчиво сулит счастливый день утром, а вечером обещает спокойную ночь. Иногда все совпадает и удается выспаться, если во сне Егор не приходит ко мне. Сама понимаю, как это по-бабски – цепляться за милые вещички, но что, кроме них и сына, осталось у меня в жизни?

Накрывая на стол, я слушаю Мишкин голосок:

– Авессалом, нам весело?

Наш мальчик слегка шепелявит – у него выпал передний зуб. В том, что мышка обитает за нашей плитой, сын засомневался, и мне пришлось вести его в кафе, чтобы там, на кухне, принести молочный зуб в жертву, забросив его в щель за огромной «печкой». Мишка поверил, что это гигантское сооружение называется именно так, и улыбался во весь беззубый рот, отчего мне даже стало немного не по себе, ведь, как ни крути, я его обманула…

Но когда я рассказала об этом Егору, его взгляд стал серьезным:

– А ты молодец…

– Ты сейчас серьезно? – уточнила я на всякий случай.

Он кивнул:

– Абсолютно. Меня всегда восхищало, как ты умеешь превращать все вокруг себя в сказку.

«Только тебя я не могу расколдовать, мой прекрасный принц», – мне так хотелось оживить его сердце поцелуем, но я понимала: наверное, для незнакомой мне женщины оно и оставалось живым.

Ее тень преследует меня… В любом колыхании шторы мне чудится присутствие той, другой. Стоит мимо дома проехать машине, от фар которой по потолку скользнут косые следы, мне кажется, будто это она следит за мной. И поскольку я никогда не встречала ее и понятия не имею, как выглядит магнит, утянувший моего мужа из семьи, то в каждой встречной мне мерещится та невероятная женщина, которую он полюбил больше, чем свою мать.

Иной причины, чтобы объяснить, почему Егор нас бросил, я не нахожу.

Через минуту мне предстоит в очередной раз обречь себя на муку мученическую: мы втроем усядемся за стол, как семья, будем пить чай с лимоном, с аппетитом кусать пирожки с мясом, которые я напекла с вечера (домашняя еда, не общепит!), и болтать о милых пустяках, составляющих жизнь, до того момента, пока внезапно не разверзнется пропасть, в которую мы все уже рухнули.

Сейчас я позову своих мальчиков, устроивших веселую возню за стеной…

Вот сейчас…

Надо только продышаться и вернуть губам способность улыбнуться, чтобы Егор, не дай бог, не подумал, будто я тоскую по нему просто зверски. Выть готова осиротевшей волчицей, мне даже полная луна не нужна, чтобы поведать небу о своей печали. Только ни он, ни наш малыш не должны знать об этом. Я сама буду тащить крест неразделенной любви… Насколько хватит жизни.

– Ребята, за стол!

Они прибегают на мой зов, оба растрепанные, красные и сияющие. У них похожие улыбки, глаза, волосы. Почему-то я была уверена, что мой малыш родится смуглым – в меня, разве темная кожа не доминирует над светлой? Но Мишка похож на Егора больше, чем он сам на себя в детстве, если судить по старым фотографиям. Что скажет его мать, увидев внука?

От того, что вспомнилось о ее приезде, у меня даже губы сводит и больше не хочется улыбаться, хотя я не смогла удержаться, увидев своих «ребят». Странно, что я забыла о Василисе, ведь ее нежданное, как гроза зимой, возвращение и стало поводом сегодняшнего незапланированного визита Егора…

– Очень вкусно, – выдавливает он с набитым пирожком ртом.

У нас в доме никогда не действовало правило: «Не болтай за едой!» Напротив, мы обожали собираться на кухне все вместе и наперебой делиться новостями. У Мишки их набиралось больше, чем у нас с Егором, вместе взятых: в детском саду очень бурная жизнь!

Он и сейчас уже забрасывает папу восклицаниями:

– А Грише мама кролика купила! Он вот так жует… Смотри, смотри!

Мне Мишка уже демонстрировал суетливые движения челюстей Гришиного питомца, поэтому сейчас он тянет мордашку к Егору. Тот хохочет и передразнивает сына, потом бодает его в лоб, и они оба на мгновенье замирают от нежности. А я от боли… Господи, как же должна быть хороша та неведомая женщина, чтобы ради ее счастья страдали мы трое!

– А сегодня суббота. – Мишка морщит лоб.

– Ну да, – весело соглашается Егор.

Я догадываюсь, к чему клонит сын, но не успеваю его остановить. Сдвинув светлые брови, Мишка произносит:

– Ты же в воскресенье должен был приехать!

Бросив на меня взгляд, умоляющий о поддержке, Егор вынужденно соглашается:

– Точно. А разве плохо, что я приехал сегодня?

– Но тогда завтра ты уже не приедешь. – Сын разочарованно вздыхает.

– Похоже на то. – Егор вздыхает ему в тон. – Знаешь, завтра мне придется поехать в Шереметьево.

Мишка со знанием дела поясняет:

– Это аэропорт.

– Точно. Международный.

Это слово не впечатляет нашего мальчика, он уточняет:

– Большой?

– Очень.

Я не вмешиваюсь в их диалог, наверняка Егор продумал, как сообщить сыну о приезде бабушки, которую тот совсем не помнит. Не то чтобы я злорадствую: «Пусть сам выкручивается!», просто не забываю, что это теперь не моя проблема…

Мишкины глаза вдруг округляются:

– Ты улетаешь?!

– Нет! – испуганно вскрикивает Егор. – Что ты? Я еду встречать…

Он с трудом сглатывает и выдавливает:

– …маму.

Не понимая, сын смотрит на меня, и Егор поспешно уточняет:

– Не твою маму. Свою.

– У тебя есть мама?!

Я чуть не давлюсь чаем, столько изумления слышится в голосе нашего ребенка. Василиса Михайловна просто бабушка года! Или даже века…

– Есть, – невесело подтверждает Егор. – И, если захочешь, ты сможешь с ней познакомиться.

Погрузившись в тяжелые раздумья, сын машинально жует пирожок. Рядом с правым уголком рта прилипла крупинка фарша, и мне хочется убрать ее, но Егор останавливает меня взглядом. И он прав: Мишке необходимо осознать услышанное, освоиться с мыслью, что у него, оказывается, как у всех нормальных детей, есть бабушка. По крайней мере, одна.

– Можно, – наконец роняет он.

А я не выдерживаю:

– Только если на встрече мы будем вместе.

Светлое лицо Егора слегка передергивается, он недоволен, что я заявила о своих правах. Но спорить со мной и злить меня ему не с руки, ведь в следующий раз я могу просто не открыть дверь – ключи он сам оставил, когда уходил.

Справившись с мгновенной досадой, Егор чуть наклоняет голову:

– Конечно. Только вместе.

А Мишку это радует, он широко улыбается, показывая дырку под верхней губой:

– Если с мамой, я согласен!

Егор смотрит на сына с таким выражением, что мне мерещится, будто он сейчас заплачет. А у меня на языке вертится: «Ты сам оттолкнул его… Ты сам…»

* * *

До того как я встретила Егора, у меня был кот.

Жизнь с котом – это отдельная реальность, как, например, сон во сне. Ты знаешь, что это не навсегда, и догадываешься, как будет больно, когда все закончится, не постепенно, а рывком – точно зуб вырвать наживую. Я понимала: моему Мышкину почти пятнадцать лет, и он уже года полтора как перестал кувыркаться мне навстречу, худеет с каждым днем, хотя и ест за троих, и даже на колени запрыгивает все реже, и все же старалась не думать о неизбежном. Просто боялась мыслей о его уходе…

Мышкин стал моей семьей гораздо раньше, чем я встретила Егора и уж тем более родила Мишку. Если честно, я называла сына в честь своего любимого кота, который, по сути, стал моим первым ребенком. Правда, Егор до сих пор уверен, что передал Мишке по наследству имя деда, которого даже не видел… Пусть думает, но мы-то с Мышкиным знали наверняка!

Я завела кота, едва расплевавшись с детдомом и получив положенное социальное жилье. Одного этого мне хватило бы для того, чтобы парить над землей еще десяток лет, но возле мебельного магазина, где я выбирала удобный матрас (впервые!), в большой коробке, о которую Судьба заставила меня запнуться, вдруг кто-то пискнул. Ну разумеется, я не могла не сунуть туда нос и обнаружила котенка – крошечного и серого, как мышка. Хотя имя свое он все же получил в честь героя моего любимого романа… Опять же, разозлившись, всегда можно было смело проорать Мышкину: «Идиот!» – и не оскорбить ни кота, ни Достоевского.

Почему-то до этого момента мысль о питомце у меня даже не возникала, я упивалась свободой и одиночеством. Но в тот самый момент, когда котенок уставился на меня умоляющими фиолетовыми глазками и во всю ширь раскрыл розовую пасть, из которой вырвался тоненький крик, я почувствовала, как же, оказывается, хочется заботиться о ком-то… И лучше этого малыша мне не найти.

До сих пор не знаю, вернулась ли к коробке мама-кошка и куда делись остальные котята – вряд ли родился только один… А если других разобрали, почему Мышкин прозябал в одиночестве? Он же был красавцем… Но проводить расследование я не собиралась и просто сунула его за пазуху. Это было неосмотрительно с моей стороны, потому что (как выяснилось уже дома) по котенку бесшабашно скакали блохи, которых я смывала с него струями душа. Блохи были не готовы к такому коварству и спастись не успели. Я помыла котенка, который уже стал Мышкиным, обычным хозяйственным мылом, а потом додумалась купить специальный шампунь и вымыла его повторно.

Уже за одно это кот мог воспылать ненавистью и был бы прав, но Мышкин любил меня, я это знаю. Первым делом он утром взбирался по моему халату, нырял в карман, и я чувствовала себя кенгуру с детенышем в кожной сумке. Он смотрел на меня и жмурился от нежности… Только за ним я и замечала такое. А еще ему нравилось чувствовать меня: если я ложилась, кот тут же пристраивался рядом и так громко мурчал от удовольствия, точно пытался убаюкать весь подъезд нашего девятиэтажного дома… А сидеть мне было положено только с ним на коленях, даже если в руках у меня была книга, которую я часто бесцеремонно пристраивала у него на спине. Или кот прижимался ко мне, если мы устраивались на диване перед телевизором, и нам обоим было так удобно.

Нет, я не сходила с ума и не кормила Мышкина за столом со слюнявчиком на шее, он прекрасно обходился миской на полу и обычным кошачьим кормом. Но спал он на моем одеяле, и мы постоянно разговаривали… Он отвечал мне, честное слово!

Кот всегда провожал меня у двери и не ленился встречать, при этом каждый его волосок светился нежностью. Он выходил ко мне, окутанный облаком любви, и это порождало стойкое ощущение, что меня ждут дома, и хотелось жить.

Разногласия начались, когда появился Егор, который никак не ожидал, что в моем доме уже есть хозяин. Кот игнорировал его. Не злился, не царапал, не гадил в ботинки – для всего этого Мышкин был слишком интеллигентен, даром что родился на улице! – просто не замечал. Впервые он откровенно возмутился, когда Егор остался у меня ночевать и отказал коту в праве спать со мной в одной постели.

– Он не перегрызет мне ночью сонную артерию? – с опаской спросил тогда мой будущий муж, как будто я могла ручаться за кота.

В этот момент я пришивала пуговицу, а Мышкин обожал ловить нитку, вставленную в иглу, и выглядел сейчас милым дурашкой, но мы все трое знали, что это не так.

И все же я весело заверила:

– Ну что ты! Он самый добрый котик в мире.

Мне так хотелось, чтобы Егор остался…

В тот вечер Мышкин ушел спать на кухонный диванчик и больше ко мне не вернулся, хотя Егор проводил у нас не каждую ночь. Но вскоре мы поженились, и оказалось, что это к лучшему: если б кота приходилось выбрасывать из комнаты каждую ночь, мое сердце не выдержало бы… А потом родился Мишка, и это окончательно расстроило кота, не понимавшего, что такое шумное я притащила откуда-то с улицы и когда унесу обратно. Он настороженно обнюхивал его и озадаченно смотрел на меня: «Ты уверена, что оно тебе надо?»

И все равно Мышкин продолжал меня любить: ловкие кувырки навстречу, громкое урчание, нежность во взгляде, все это осталось… Может, кот считал меня сестрой по несчастью, у которой просто не хватает сил выгнать с нашей территории захватчиков – Егора с Мишкой? И он жалел меня, а я его: коту ведь тоже приходилось несладко… К счастью, наш сын был спокойным ребенком и ни разу не схватил Мышкина за хвост. Они даже играли вместе: Мишка конструировал что-нибудь из лего, а кот пододвигал ему лапой детальки.

А потом кот заболел… Я услышала, как он стонет во сне, и вызвала ветеринара. Тащить Мышкина в клинику я не хотела, ведь он ни разу за свою жизнь не выходил из дома, и для него это был бы жуткий стресс, который вряд ли пошел бы ему на пользу. Так мне казалось…

– Нужно провести обследование, – ощупав его живот, сказал врач в круглых, как у доктора Айболита, очках. – Но я и так могу сказать вам, что необходимо оперативное вмешательство.

– В смысле – операция? – тупо уточнила я.

Егор мягко сжал мое плечо:

– На сколько она может продлить его жизнь?

– Ему пятнадцать лет.

– Почти пятнадцать…

– Не факт, что он вообще выйдет из-под наркоза.

– Тогда – нет! – вскрикнула я и, схватив Мышкина, прижала его к груди. – Зачем его мучить, если нет шансов?

Мотнув головой, ветеринар ткнул дужку очков пальцем:

– Я не говорил, что их нет…

– …но они ничтожно малы, – завершил фразу мой муж. – Пожалуй, не стоит рисковать. Пусть спокойно проживет, сколько ему отпущено.

– Немного. – Доктор коснулся пальцами серой шерсти. – Опухоль довольно большая… Недели две максимум.

Меня обдало ознобом:

– Не может быть! Он же никогда не болел. Вот увидите, он проживет еще несколько лет.

А наутро стало ясно, что Мышкин понял каждое слово, я ведь столько разговаривала с ним… Он умер той же ночью. После ухода врача кот бродил по квартире, опустив голову, потом тяжело падал на пол, издавая громкий стук. Он уже так исхудал – кости бряцали о пол. Эта худоба насторожила меня гораздо раньше, но я прочла в интернете, что коты всегда худеют в старости, и поверила… Мне так не хотелось думать о плохом, ведь жизнь только-только стала хорошей!

Вечером Мышкин впервые не позволил мне погладить себя: когда я присела рядом и протянула руку, он со вздохом встал и ушел под письменный стол. Я не стала приставать к нему, тем более Мишке нужно было помочь с поделкой для садика. Мы втроем смеялись и лепили какую-то ерунду, пока мой кот умирал… Но я даже мысли такой не допускала.

Что-то разбудило меня ночью… Я вышла из комнаты и обнаружила Мышкина на полу в коридоре, но это не напугало меня, ведь он весь вечер перебирался с места на место. У нас уже включили отопление, а на улице еще не похолодало, и мы тоже изнывали от жары. Я убедила себя, что кот просто ищет прохладное место…

На этот раз он не только позволил коснуться себя, но и замурлыкал под моей ладонью – громко, как раньше. Я возликовала:

– Тебе лучше? Ты поправишься, малыш. Все будет хорошо. Спи спокойно, мой котик.

И он уснул. Как оказалось, навсегда…

Утром его первым обнаружил Егор: кот вытянулся на полу в кухне, зубы его были стиснуты и оскалены, видно, последний приступ был непереносимым… Я готова была размозжить себе голову об угол стола, но тут сзади раздался Мишкин голосок:

– Мамочка, а мы вместе отнесем поделку?

«Прости, мой котик!» – взвыла я про себя и повернулась к сыну:

– Конечно, малыш!

И за спиной подала знак мужу: «Спрячь Мышкина». Егор понимал меня без слов…

Наш ребенок так и не увидел своего друга мертвым, мы похоронили кота в лесочке неподалеку от нашего дома, пока Мишка был в садике. Кстати, наша поделка заняла первое место в районном конкурсе. Будь она неладна…

Там, у земляного холмика, Егор в первый и последний (надеюсь!) раз услышал, как я рыдаю. Сама не подозревала, что со мной может случиться такая истерика, с моей-то детдомовской закалкой… Но я истошно кричала и выла так, что мой муж побелел от ужаса. Кажется, он не понимал, почему я реагирую столь бурно, для него Мышкин был просто котом. А я впервые в сознательном возрасте потеряла родное существо, члена моей семьи.

Что же будет потом?Когда выпью отпущенный кофе,Дочитаю романы,Обрежу навек пуповину?Я уйду за котом,Бормоча на ходу чьи-то строфы,Погружаясь в туманы,Где грустно звучит пианино.Просто кончился дождь,Значит, дышится легче и глубже.Прогуляться пора мне.Протянется радугой мостик…Без него не найдешьКрай, где брызгами радуют лужи.Там жила я мечтами,Не зная, что в мире лишь гостья…Это детство моеПритаилось на радуге сочной.Отыщу ли его я?И надо ль туда возвращаться?Посидим мы с котомНа дорожку… И каплей молочнойГуб коснется земное:«Не плачьте. Мы будем встречаться…»

* * *

Егор стал вторым, кого я потеряла.

После смерти Мышкина прошло всего десять дней, и я еще не могла назвать себя абсолютно вменяемым человеком, поэтому просила помощника повара (то есть моего) снимать пробу после меня – мало ли что я могу учудить… Пока вроде бог миловал, но в голове моей гудело набатом: «Не спасла. Не спасла».

Депрессия накатывала волнами: то вдруг я снова начинала замечать краски осени и даже улыбалась солнцу, то меня тошнило от одной мысли, что нужно выйти из дома, и хотелось забраться с головой под плед и не высовываться до весны. Сердце так и выскакивало, хотя никакой тахикардии у меня не было, и то и дело подступали слезы.

Но у меня был Мишка… Ему я сказала: котика пришлось положить в больницу, чтобы сын привыкал к его отсутствию постепенно. Это я без конца искала Мышкина взглядом и ночами, вставая в туалет, машинально придерживала дверь, чтобы кот просочился за мной следом и я погладила его. Такие вот у нас были ночные свидания.

Каждую минуту я ждала, что Егор обнимет меня и скажет необходимую в такие дни банальность: «Я с тобой, Лянка. Мы справимся».

Но муж внезапно разучился читать мои мысли…

О смерти Мышкина он забыл, как только мы вернулись домой. Егор приготовил ужин, а такое случалось не часто, и даже украсил картофельный рулет, точно у нас был праздник. Мне впервые захотелось швырнуть ему тарелку в лицо… Но я не сделала этого, ведь сын уже был дома, просто отказалась есть, и они с Мишкой звенели вилками вдвоем. Неужели Егор и впрямь отмечал победу над котом? Мышкин ушел, а он остался…

Мне не хотелось думать об этом, но думалось. И постоянно вспоминалось, как вскинулся Егор, когда я сказала, что нужно пригласить ветеринара домой:

– Да ты что? Это же дорого!

Мой кот умирал, а он думал о деньгах…

Эта обида мешала мне смотреть мужу в глаза, как будто это не он, а я проявила непростительную скаредность. Да, мы откладывали все, что могли, на первый взнос по ипотеке, ведь Мишка рос и жить в одной комнате становилось все труднее, но есть в жизни вещи, на которых не экономят…

И все же то, что произошло, стало для меня громом среди ясного неба. Вечер шестнадцатого октября – дата навечно врезалась в мою память! – был самым обычным: я искупала и уложила Мишку, Егор возился с очередным программным обеспечением, или что он там разрабатывал на этот раз… Во время работы муж всегда надевал наушники, чтобы наши разговоры его не отвлекали.

Помню, я бормотала эти стихи:

В прощальном шепоте листвыМечты покорно затихают…Над лесом протянулись стаиЗигзагами. И бродим мы,В последних солнечных лучахОтыскивая обещанье,Что это вовсе не прощанье,Что мы увидимся! СвечаПеред иконой иль соснаУстремлена с мольбою к небу,Чтоб жизнь, похожая на небыль,Не кончилась… Идет война,А осень акварельна вновь,Как век назад. Ковер раскинутНам под ноги. И мы не сгинем,Пока хранит всех нас любовь…

Установив ширму, отделяющую детскую кроватку, я забралась с книгой в кресло, но не успела даже найти абзац, на котором остановилась, как муж вдруг снял наушники и произнес фразу, разрубившую наш мир надвое:

– Я ухожу от тебя.

Не знаю, как не закричала в тот момент, – так меня пронзило болью, вонзившейся в рану, еще не зажившую после смерти кота. Может, мне и не удалось бы сдержаться, если б я не была детдомовкой: мы годами учимся терпеть боль разного рода. Поэтому первая мысль, высветившаяся в черноте, на миг поглотившей меня, была: «Не показывай ему».

И я рассмеялась Егору в лицо! И пары секунд не прошло.

– Слава богу! – вот что у меня вырвалось. – А я никак не могла решиться предложить тебе развестись.

Помню, как у него приоткрылся рот и он уставился на меня такими глазами, будто не сообщил полминуты назад о своем уходе.

– Ты… – Ему не сразу удалось продолжить фразу. – Ты серьезно?

Я продолжала улыбаться, как балерина, ступни которой стерты в кровь. Никто не должен видеть, до чего тебе больно, особенно тот, кто причинил это страдание.

– Конечно, серьезно. Прямо отлегло…

– Но…

– Значит, ты тоже думал об этом?

– Я…

«Я! Не ты, а я… Не смогу жить без тебя!» – на секунду пришлось стиснуть зубы, чтобы этот вопль не вырвался наружу.

Не знаю, сколько я продержалась бы, если б на помощь не пришел Мишка – вскрикнул во сне, словно почувствовав, что происходит с родителями. Я метнулась к нему, тряпичной куклой осела за ширмой у кроватки, убедившись, что сын спит и лоб у него не горячий.

Это я проверила на автомате, мозг мой отключился… В какой реальности я находилась? Все казалось незнакомым, ненастоящим. Несколько минут назад я жила в любви и казалась себе почти счастливой женщиной, и вот все до неузнаваемости вывернуто наизнанку. Любовь обернулась фальшью, счастье – иллюзией. Человек, без которого я не могу дышать, хочет уйти от меня.

И еще смеет удивляться тому, как я это восприняла!

Значит, я все сделала правильно – Егор ждал повторной истерики, отчаяния, мольбы… Ничего этого не будет. Мой любимый Гумилев смеялся в лицо палачам, я попробую продержаться на том же уровне стойкости. Главное, чтобы Егор ушел поскорее, прямо сейчас, ведь надолго меня не хватит. Когда я закрою за ним дверь, из меня вырвется все, что туго закручивается внутри, спираль расправится, и горе затопит мой мир. Но необходимо дотерпеть…

«Встала и вышла! – приказала я себе. – Никаких слез. Ни одного упрека. Ты выжила без матери, не умерла следом за Мышкиным, выживешь и без мужа. И малышу своему не дашь пропасть».

Сгорбившись, Егор так и сидел на компьютерном кресле. Глянул на меня снизу: мне почудилось или глаза покраснели? С чего бы?

– Можешь взять крокодила Гену, – разрешила я и продохнула очередной укол в сердце: так мы называли наш гигантский чемодан, в который помещались вещи всей семьи. Не так уж много мы с ним и путешествовали…

– То есть… Прямо сейчас?

– Почему нет?

– Уже ночь на дворе.

– И что? Тебя туда ночью не пустят, что ли?

– Куда?

– Ну, куда ты собрался уходить… Мне можешь не сообщать, эта информация меня не интересует. Ни имя, ни адрес.

Выпрямившись, Егор завороженно покачал головой:

– Как ты легко все решила…

– Я поддержала твое решение, – исправила я. – Ты хочешь уйти, я не против отпустить тебя. Напротив, только за. Так чего тянуть?

– Да я же…

Муж опять сбился и уставился на меня, чуть приоткрыв рот, точно ждал, что я прочту его мысли и все скажу за него. Но у него это всегда получалось лучше. Казалось, Егор и сам не осознавал, насколько все изменилось… В точности как он хотел этого. Только теперь ему почему-то не верилось, что все оказалось так легко.

– Ты действительно хочешь, чтобы я ушел? – спросил он тихо. Это прозвучало даже как-то жалобно. – Но почему?

– Слушай, я же не спрашиваю, почему ты решил уйти. Ты заметил?

– Погоди…

– Давай ты тоже не будешь задавать вопросов. Такие выяснения отношений обычно здорово все портят. А нам ведь нужно остаться по крайней мере приятелями, у нас же сын растет, и мы оба его любим. Так?

Он кивнул и пробормотал почти неразборчиво – мы оба не повышали голоса, чтобы не разбудить ребенка:

– Это какое-то безумие… О чем мы вообще говорим?!

Не оборачиваясь, я указала на платяной шкаф:

– Крокодил Гена наверху. Снимешь сам?

– Ты настаиваешь?

– Я не вижу смысла ломать комедию. Мы оба хотим одного, так зачем же тянуть?

В том, с каким усилием Егор повел головой, просматривалась собачья попытка освободиться от ошейника. Тело выдавало его истинные желания, противореча словам, которые он произносил вслух.

– Ничего не понимаю… Ты настаиваешь?

– Ну хватит! Завтра мне рано вставать, так что будь добр – не тяни резину.

Помедлив только пару секунд, Егор встал, а мое сердце упало: «Он и вправду уйдет?!» Но лицо было натренировано, я уверена, на нем не отразилось ничего.

– Когда ты перестала меня любить?

Кажется, ему доставляло удовольствие тянуть колючую проволоку прямо сквозь мое тело. Но улыбка моя стала еще шире:

– Может, тогда же, когда и ты меня?

– Но я…

– Ты не заметил. Понимаю. Ты был слишком занят своей, отдельной от нас жизнью.

– У меня нет никакой отдельной от вас жизни!

«Неужели он не позволял себе изменять мне?» – в это как-то не верилось, хотя и хотелось верить.

– Зато теперь начнется.

– И у тебя, по-видимому, тоже? – не удержался он.

– Ну конечно, – произнесла я мягко, чтобы Егор не решил, будто за меня говорит обида. – Мы оба начинаем новый этап, что в этом плохого?

Между его бровями так и не расправлялись тонкие четыре складки. Они делали его старше…

– Мы хотели прожить вместе до самой смерти.

Вместо всхлипа у меня вырвался смешок:

– Вот сейчас самое время это вспоминать!

– А когда еще?

– А нужно ли вообще? Люди многое планируют, только ничего из этого не сбывается. Почти ничего. Чудесный сын у нас родился, это главное.

– И ты считаешь, этого достаточно?

– Крокодил Гена на шкафу, – упрямо повторила я. – Он толстопузый, в него все поместится.

Чуть дернув краешком рта, чтобы показать, что оценил шутку, Егор прошел мимо меня к шкафу и без видимых усилий снял чемодан. Я не оборачивалась, только слышала, как он стаскивает с вешалок и бросает вещи.

– Плечики тоже возьми, пригодятся.

– Что? А… Да, спасибо.