Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: ЭКСМО
- Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
- Serie: Выжить любой ценой. Психологический триллер
- Sprache: Russisch
Дождливой ночью в лес вошла девушка с грудным ребенком на руках — и исчезла. На ее поиски отправляется волонтер поисковой организации Анна Смолина — женщина с тяжелым прошлым, в одиночку воспитывающая приемную дочь. Анна не подозревает, что, сделав шаг в мрачный лес, она запустит череду страшных событий, которые поставят под угрозу жизнь ее дочери, а также жизни тысяч невинных людей. Роман основан на реальных событиях. Эстетика мрачной и суровой Карелии. Главная героиня с сильным характером ведет расследование и защищает свою семью. Полное погружение в быт волонтеров-поисковиков. Высокий уровень психологизма.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 578
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Алексей Зорин Поиск Анны
Выжить любой ценой. Психологический триллер
© Зорин А., 2025
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025
Аркан 1 Мотылек
«Есть странный дар – лететь на пламя, чтоб там остаться навсегда…»
Руна 1
2003 год, осень
Петрозаводск
– Поле, ответьте штабу.
– Мотылек‑1 на связи.
– Ань, привет! – послышался женский голос из рации. – Ты далеко от точки?
Анна Смолина бросила быстрый взгляд темно-зеленых глаз на навигатор. В зеркале заднего вида в вечернем сумраке таяли огни Петрозаводска.
– Выехала из города. На точке буду минут через пять.
Островерхие ели протыкали темное небо, и из его прохудившегося брюха лил дождь. Он лупил по лобовому стеклу, капли плавились в огнях редких встречных машин. Когда же встречки не было – мир вокруг погружался во мрак ранней осенней ночи. И только свет фар «Паджеро-Пинина» высвечивал мокрую от ливня трассу, которую с обеих сторон обступила непроглядная стена леса.
Анна любила дождь. В городе он заливал асфальт, превращая его в зеркало, в котором переливались красками дорожные фонари, а капли жидким золотом стекали по лобовому стеклу. Но сегодня дождь мог стать смертельно опасным.
– Как приедешь, дождись Резнова. Он скоро выдвигается из Ужесельги.
– Так не получится, – Анна покачала головой, хотя собеседница не могла ее видеть. – Я пойду одна.
– Ань. Ты знаешь, что ночью в лес по одному мы не ходим, – в голосе из рации появились так знакомые Смолиной нотки, от которых она поморщилась. Когда что-то шло не по плану, Света Казанцева, психолог по образованию, всегда использовала этот прием – делала тембр мягче, но при этом подмешивала в интонацию некий повелительный оттенок. Словно в бокал с мартини плеснули жгучего спирта. Прием работал почти безотказно, но только не с Анной.
«Ночью в лес по одному мы не ходим…»
А та девчонка знала это правило? Анна только так думала про нее – девчонка, глупая девчонка! Как еще думать про человека, который ночью в ливень поперся в лес с грудным младенцем?
– Резнов медлительный, – возразила Смолина рации. – От Ужесельги он в такой ливень будет тащиться час. Они в лесу под дождем уже сколько? Часов пять? У них шансы выжить с каждой минутой уменьшаются. Хочешь, чтобы малыш умер от переохлаждения?
Рация какое-то время не издавала ни звука, и был слышен лишь шелест шин по мокрому асфальту да стук ливня по металлической крыше. Дождь был силен, и это ощущалось даже здесь, в тепле и уюте автомобиля. Как они там, в холодном осеннем лесу?
– Ань, я тебя понимаю, – успокаивающе произнесла Света. – Но ты слишком ценный сотрудник, чтобы вот так бросать тебя одну на задание. Мы должны заботиться…
– Меня никто не бросает, не переживай, – перебила Анна. – Это мой личный выбор. И это не обсуждается. Я не буду сидеть и ждать Резнова, пока в лесу может насмерть замерзнуть годовалый грудничок.
Похоже, даже у Светы на это не нашлось аргументов, потому что она замолчала.
– Ладно… – донеслось из рации. – Милиция уже должна быть на месте, также туда едут добровольцы. Но будь осторожна!
– Угу, – буркнула Анна. – Напомни, как зовут девушку?
– Лисинцева Катя.
– А дочь?
– Машенька.
Это имя никак не вязалось с ледяным дождем в ночном лесу. От него веяло теплом материнской груди, уютом, пахло молоком. Машенька. Так не должно было быть. Но так случилось.
При упоминании детей Анне всегда становилось не по себе – внутри что-то тоскливо сжималось. Она понимала причину, но это было настолько больно, что хотелось затолкать ее поглубже в чулан памяти, словно старый свитер в дырках, который давно не носишь, а выкинуть жалко.
– Что есть на Лисинцеву?
– Восемнадцать лет, в браке не состоит, мужика нет, официально не работает. Живет с ребенком вдвоем в квартире, оставшейся от отца. Мать проживает отдельно. По словам матери, подавшей заявку, девочка во всем положительная, ничего запрещенного не употребляет, не гулящая.
– Ребенок от святого духа?
– Ты же знаешь, мамы всегда верят в непогрешимость своего чада.
Анна не знала, потому что не была матерью. Она знала лишь, что несколько часов назад мать, которая сама еще недавно была ребенком, на ночь глядя с годовалым младенцем на руках вошла в осенний лес. Сгущалась тьма, лил дождь, было холодно.
Смолина включила правый поворотник и свернула с трассы на размытую проселочную дорогу. Не в первый и, видит бог, не в последний раз она воздала хвалу «Пинину» – короткий паджерик с высоким просветом и полным приводом брал и не такие колеи. Эта машина проходила даже там, где садился на брюхо мощный, но длинный «Ленд-Крузер» Резнова. Ощущение руля в руках придавало Анне уверенность. Вот на что точно можно положиться в этом мире!
Смолина не впервые была на выезде и не питала иллюзий насчет того, что ее ждет. Дождь начался еще днем, и сейчас лес наверняка превратился в болото. За себя она не переживала – под плотной штормовкой тело грел вязаный свитер (Анна не признавала флис, отдавая предпочтение бабушкиному проверенному варианту утепления), удобные камуфляжные штаны, на ногах – непромокаемые туристические берцы с гамашами, в багажнике заранее собранный «тревожный» рюкзак со всем необходимым. Она готовилась к этому выезду заранее – в отличие от тех, на чьи поиски она выдвинулась. Человек теряется в том, в чем вышел из дома, а зачастую с ним это случается днем, когда светит солнце. И он совершенно не ожидает, что заблудится ночью в лесу под холодным дождем.
Только вот на кой черт молодую мать с годовалым ребенком понесло в непогоду в лес?
– Вы приехали, – сказала девушка из навигатора.
– Я и сама вижу, – буркнула Анна на телефон, плавно остановила «Пинин» и заглушила мотор.
Смолина на секунду замерла, вглядываясь в непроглядную ночь. Окна облепили мокрые листья, словно лес только и ждал очередную жертву. Анна рукой нащупала под курткой Тима.
– Ну что, ты готов?
Тим был видавшим виды розовым зайцем. Его плюшевое тельце было истерзано и во многих местах залатано и зашито. Выглядел он так себе, но Анна знала – Тима можно не спрашивать. Он всегда с ней, всегда готов.
Смолина распахнула дверь, и ее окатило ледяным дождем. Она осветила фонарем дорогу, пятачок обочины и край леса, ожидая увидеть милицейские машины, но вокруг было пусто.
– Штаб, связь, – бросила она в рацию.
– Слушаю, Ань.
– Мотылек‑1 на месте. Свет, ты не ошиблась с координатами?
– Нет. У тебя точка, где был зафиксирован последний звонок с телефона Лисинцевой. Предположительно здесь она вошла в лес. А что такое?
– Здесь никого нет. Ни милиции, ни добровольцев. Ни одной машины.
– Может, они еще не успели приехать, – задумчиво донеслось из рации. – Я сейчас уточню… Подождешь?
– Конечно нет.
Смолина спешно открыла багажник – в нем было все необходимое для поисков в любых условиях. Непромокаемый плащ, небольшой «тревожный» рюкзак с сухпайком, запасом воды, фаерами, свистком, одеялом спасателя, аптечкой. Анна набросила плащ поверх штормовки (сверху – обязательная оранжевая жилетка с надписью «волонтер») и, накинув рюкзак, захлопнула багажник.
Она еще раз осветила местность фонарем. Луч света прошелся по черным деревьям, теряясь в стене дождя, лизнул верный «Паджеро-Пинин», лебедку на бампере, на случай если машина застрянет, и надпись на мокром боку машины «AnnaSearch».
Добровольческая организация «Поиск Анны» была названа так не в ее честь. Более того – Анна даже не думала о поиске пропавших людей, когда эта организация уже существовала. Она была названа в честь девочки Ани Лариной, которую могли спасти. Могли – но не успели. Не успела милиция, пожарные и МЧС, не успела скорая… Не успела страна. А когда страна не в состоянии позаботиться о своих жителях – жители сами создают ячейки такой заботы. Так появилась AnnaSearch.
– Ань, милиция в пути. Может, подождешь?
– Я выдвигаюсь, – сказала Смолина в рацию.
– Береги себя, Аня.
– Постараюсь.
Света была координатором. Анне казалось, что вот такой и должна быть настоящая женщина (а не анорексичкой с обложек популярных журналов с накачанной черт-те чем грудью и жопой) – уютная, теплая, всегда с готовностью выслушать, ждущая вечером с работы в чистом фартуке и накрытым столом. Такая вся домашняя, полноватая, с мягкими чертами лица и успокаивающим взглядом, она была полной противоположностью Анне, что ее в равной степени раздражало и притягивало. Всегда готовая выслушать плачущего родителя, потерявшего дитя, мягко уточнить все детали, разослать ориентировки поисковым группам. По мнению Смолиной, такой и должна быть идеальная женщина, да еще и с двумя высшими образованиями! Света не была создана для работы «в поле», зато отлично подходила на роль координатора штаба.
Для «поля» была создана Анна.
Она всегда любила грязь, непролазные дебри – в основном за то, что в такие места редко забредают люди. А уж если кто и забрел, так, скорее всего, он такой же отмороженный, как и сама Смолина, а значит, можно и помолчать о чем-то общем у ночного костра. Второй вариант – в такие дебри забредали не по своей воле. В AnnaSearch таких нежно называли «потеряшки». Такие плакали, паниковали, звали на помощь, потому что этот мир был им чужд. Это был мир Смолиной, и она спасала этих потеряшек. Казалось, это была бы идеальная работа, с одним допущением – за работу платят. Их же организация, как и все ее участники, работала на волонтерской основе.
Анна наметила аварийный азимут, на случай если сама заблудится, а связи не будет. По нему можно будет дойти до линейного ориентира в виде опор ЛЭП, если что случится. От самой дороги вглубь леса тянулась едва заметная тропинка. Закончив последние приготовления, Смолина вошла в темный осенний лес.
Место называлось «Студеный ручей». Анна совсем недавно переехала в город из Питера и не знала, откуда у него такое название. Однако оно отлично подходило этому дождливому холодному лесу.
Деревья моментально обступили Смолину. Тропинка терялась в чаще, мощный фонарь заливал ее светом, выхватывая из непроглядной тьмы коридор, по которому двигалась Анна. Тропа под ногами превратилась в скользкую жижу, и сколько Смолина и вглядывалась – следов не было видно. Значит, прошли до дождя. Выход один – идти по тропе дальше и искать любые ориентиры, надеясь, что девочка не углубилась в чащу.
В свете фонаря мелькали капли воды, тяжело срывающиеся с листьев. Холодные капли. Свитер отлично сохранял тепло тела, но, черт побери – девочка с младенцем уж конечно не так подготовлена, как Анна! Неизвестно было, какая нелегкая понесла ее в лес, но хотелось верить, что она уже сделала то, что хотела, и теперь греется в каком-нибудь кафе или у друзей.
Дождь не просто шелестел – он оглушительно шумел по листьям деревьев. В таком шуме кричать и звать девушку было бесполезно.
Когда Смолина удалилась от дороги примерно на километр, если верить навигатору, она обновила свои координаты. Тропинка здесь раздваивалась. Точнее, даже не так: более-менее утоптанная тропа шла прямо, а от нее под крутым углом сворачивал едва заметный, как будто недавно протоптанный в пожухлой траве след. Анна чудом заметила его. Повинуясь какому-то внутреннему чутью, она свернула на это неприметное ответвление.
След вел во тьму леса. Уклон изменился, и Смолина поняла, что идет вниз. Через пару десятков шагов луч фонаря провалился во мрак и послышалось легкое журчание. Анна посветила вниз – она стояла на обрывистом берегу ручья.
Нехорошие мысли пронеслись в ее голове. Если это были следы Лисинцевой – зачем она свернула с тропы? Убегала от кого-то? Если это происходило в темноте – она могла не заметить обрыв, и тогда… тогда… Несмотря на вязаный свитер, Смолину пробрал мороз. Она занималась поисками людей два года и всегда либо находила заблудившихся живыми, либо их находила другая группа, либо выяснялось, что потеряшка затусила с друзьями, отключив телефон и забыв о внешнем мире, и вот теперь нарисовалась где-то в городе. Тогда все облегченно вздыхали (при этом матеря незадачливую потеряшку) и сворачивали операцию.
Но Анна знала, что не всегда все проходит гладко. Больше всего она боялась на очередном поиске опоздать, как несколько лет назад милиция опоздала на помощь девочке Ане, и вместо испуганной, замерзшей, плачущей девушки найти холодное тело.
Она встала на краю крутого склона, подмытого весенними разливами, медленно осветила дно ручья, боясь увидеть страшную находку. Луч фонаря исследовал дно и противоположный берег. Внезапно ломаная тень метнулась по склону, и Смолину передернуло, словно от ледяного душа. Внизу, в овраге, висела привязанная за тонкую веревочку детская погремушка, в свете фонаря ожившая длинной тенью.
В полной тишине, нарушаемой лишь мерным шепотом дождя, вдруг резко зашипела рация, и Анна вновь вздрогнула.
– Ань, что у тебя? – сквозь шум помех пытался пробиться голос Светы – деревья глушили связь.
– Света, ты меня до инфаркта доведешь! – Смолина тяжело выдохнула. – Вышла к ручью, исследую берег.
– Поворачивай обратно, Резнов уже подъезжает, милиция будет через десять минут. Нужно их встретить.
– Принято.
Анна уже хотела двинуться обратно, но погремушка притягивала внимание. Сколько Смолина ходила по лесам, никогда не видела ничего подобного. Кому понадобилось вешать ее в лесу?
Анна сделала шаг вперед, пытаясь подробнее разглядеть игрушку, и нога соскользнула. Подвели трекинговые ботинки, да и что можно было ждать от такой погоды, когда земля превратилась в жидкую грязь? Все случилось мгновенно – нога соскользнула вниз, и Смолину швырнуло на грязную землю. Она больно ударилась об оголенные корни, попыталась зацепиться, но рука скользнула по мокрому дереву – и по жидкой грязи она съехала по склону, чудом не упав в неглубокий, но наверняка ледяной ручей. Плащ задрался, и она проехала на животе по мокрой глине.
Анна аккуратно ощупала себя – переломов не было, удар не сильный. Она встала и от души матернулась – вот же, опытный поисковик, и так нелепо оступиться! Теперь еще, как чушка, в грязи. Это, конечно, не показ мод, но сейчас ей встречать милицию, добровольцев, Резнова – и в каком виде предстанет один из лучших поисковиков AnnaSearch?
Смолина огляделась – погремушка висела в паре шагов от нее. Анна подошла ближе и только сейчас заметила, что рядом в грязи лежат и другие игрушки – плюшевый медвежонок и деревянная пирамидка. Она подняла их и почувствовала запах ладана. Могли ли это быть игрушки Машеньки? Тогда зачем их оставили здесь? Как подсказку?
Смолина осветила фонарем крутой склон, прикидывая, где лучше подняться. Луч прошелся по глинистому берегу, из которого торчали корни деревьев и вымытые водой ямы, и выхватил из темноты что-то инородное. Что-то, чему в лесу не место.
Анна подошла ближе – какой-то сверток. Похоже, опять шашлычники накидали мусор, да еще и припрятали – поди найди его здесь, под обрывистым берегом в ямке, среди корней, да еще присыпанный землей и ветками! Смолина терпеть не могла таких уродов.
Но что-то в этом мусоре показалось ей подозрительным. Небольшой сверток, размером чуть больше дамской сумочки… Что-то продолговатое было завернуто в мокрый грязный полиэтилен.
Анна аккуратно откинула край пленки, и из свертка безжизненно свесилась крохотная детская рука.
* * *
Фиолетовый свет милицейских мигалок бегал по стене леса, словно боясь проникнуть внутрь, оставаясь здесь, под открытым небом. Там, в утробе тьмы, не было места свету. И мигалки словно знали это.
Дождь давно смешался со слезами, и теперь уже нельзя было отличить одно от другого. Анна сидела на заднем сиденье полицейской машины и бездумно смотрела куда-то сквозь мокрое стекло. Главное было не закрывать глаза. Потому что в кромешной тьме она сразу видела нечто, завернутое в грязный полиэтилен, словно невылупившаяся куколка гусеницы, которая уже никогда не станет бабочкой.
– Привет.
Сквозь открывшуюся дверь на Анну смотрели глаза Светы, наполненные печалью и заботой. Как она здесь оказалась, когда приехала? Сколько уже Анна сидела вот так, не мигая глядя в пустоту?
– Ты как?
Как она? А как тут можно быть?
– Зачем она это сделала? – не отводя взгляда от пустоты, тихо спросила Анна.
– Кто – она?
– А разве не ясно?
– Мы не можем сказать наверняка.
– Можем. Какие еще варианты? Молодая одинокая мать. Нежеланный ребенок. Работы нет, денег нет, мужик алименты не платит. Я бы обоих расстреляла. Хотя нет, не так: вывезла бы в лес ночью, завернула в грязный полиэтилен и бросила умирать! – Смолина сорвалась на крик, перешедший в рыдания.
Света прижала ее к себе. Тело Анны содрогалось от рыданий. Мир сжался до маленького комочка боли, завернутого в грязный полиэтилен. Где-то снаружи этого мира невыразимой тоски шел дождь, словно небо тоже плакало, работали судмедэксперты, суетились люди. Но это уже не имело значения. Ничего, кроме этого маленького свертка, не имело значения. А раз в нем не было жизни – этот мир вдруг стал тоже мертвым.
– Ее надо найти, – сквозь рыдания выдавила Смолина. – Слышишь? Надо найти!
Света еще сильнее прижала ее к себе. Больше Анна не говорила, только тихо всхлипывала, а потом и вовсе забылась.
По крыше машины все так же грохотал бесконечный дождь, словно мир вместе с Анной оплакивал не успевшую начаться жизнь, так резко оборвавшуюся. А может, дождь просто шел, и этой ледяной осенью никому, по большей части, не было дела до того, что случилось той страшной ночью в карельском лесу на берегу Студеного ручья. Ночь заботливо хранила свои мрачные секреты.
Руна 2
2006 год, 20 сентября
Петрозаводск
Анна повернула ключ в замке и вошла в пустоту квартиры. Постояла с полминуты и потом сказала в никуда:
– Я дома.
В ответ конечно же тишина. Ленка если и была дома, то наверняка сидела в наушниках – слушала своих идиотских рок-идолов. А если бы и услышала, максимум хмыкнула бы в ответ. Ни тебе обнимашек, ни «привет, как прошел день», ни тем более заветного «люблю тебя, мам».
Первым делом, не раздеваясь, Смолина прошла на кухню.
За окном застыл серый мир. Прямо под окнами квартиры Анны, находящейся на четвертом этаже, раскинулся палисадник. Ветер трепал кроны, мокрые листья клена лизали окна квартиры. Раковина была завалена посудой – Ленка так и не удосужилась ее вымыть. Анна вздохнула и поставила на огонь турку с кофе. Она делала так всегда – как говорится, в любой непонятной ситуации пей кофе. Терпеть не могла растворимый, а тех, кто заваривал молотый кофе кипятком прямо в кружку, ждал десятый круг ада.
Ситуация была понятная, но оттого не менее болезненная.
Только теперь Анна разделась и накинула халат. Взъерошила каре темных волос и нажала кнопку автоответчика на домашнем телефоне – последнее время она не могла оставаться в тишине.
– Смолина, здорово! – голос Андрея Мылина звучал наигранно бодро. В общем, он всегда так звучал, за исключением тех случаев, когда за искусственным позитивом проявлялся Андрей настоящий – и тогда из его рта начинала литься желчь. – Я заменил масло в «Пинине», а так он бодрячком, для рыбалки в самый раз! Тебе-то все равно не нужно. А ты там давай поаккуратнее с моим «Ларгусом»! В лес не вздумай на нем даже заезжать!
Смолина смотрела, как на черной поверхности воды в турке начали подниматься пузырьки со дна, словно забытые воспоминания.
– Хотя ты и так, наверное, в лес больше не сунешься, да? Ты все еще орешь по ночам после того случая?
Пузырьки стали гуще. Теперь по краям турки скапливалась тяжелая черная пена.
– Знаешь, может, я бы и не ушел, если бы ты могла иметь детей… – голос из телефона звучал ровно, словно констатировал факт. – А вообще кому нужна баба, которая слетела с катушек из-за найденного трупа? Ну да ладно, че-т я заболтался! Не обижайся только! На правду же ведь не обижаются, а?
Анна невидящим взглядом смотрела куда-то сквозь черную жидкость. Телефон пискнул, ознаменовав окончание сообщения. Кофе вспенился и залил плиту.
Очень хотелось метнуть горячую турку в телефон так, чтобы она долетела до Андрея и попала точно в его грязный рот. Смолина чертыхнулась и принялась вытирать конфорку. В полной тишине делать это было невыносимо, и Анна включила телевизор.
– …интенсивные солнечные бури этой осенью приведут к небывалой активности северного сияния. Наибольший пик придется на ближайший понедельник, когда сильнейшие магнитные вспышки могут породить очень редкое сияние алого цвета, которое называется «Аврора». Жители Петрозаводска будут наблюдать эту красоту прямо из города. Мы узнали у профессора астрофизики Антона Ивановича Черновского, откуда лучше всего наслаждаться сиянием.
Анна мельком глянула на экран – на нем появился бородатый профессор в очках.
– Здравствуйте! В основном северное сияние имеет зеленовато-белый оттенок, но, в зависимости от высоты, может быть и красным. Видите ли, на высоте от двухсот километров в атмосфере преобладает атомарный кислород, и именно с ним взаимодействуют попадающие в магнитосферу заряженные частицы солнечного ветра…
– Антон Иванович, – деликатно перебил корреспондент, – это очень интересно, но, боюсь, наши зрители не настолько хорошо подкованы в астрофизике… Им бы просто узнать – откуда смотреть сияние?
Профессор непонимающе взглянул на корреспондента, словно его вырвали из приятного сна.
– Лучше всего выбирать места подальше от города, но если уж вы не можете уехать – попробуйте подняться повыше…
Анна вытерла плиту насухо. Кофе в чашке отдавал горечью – нельзя было давать ему закипеть, – и потому и так паршивое настроение грозилось рухнуть ниже плинтуса. Смолина бездумно щелкала каналы.
– …как вы считаете, игры действительно опасны и могут вызывать зависимость? Правда ли, что они могут убить?
Анна взялась за посуду. Мельком глянув на экран, она увидела молодую девушку-репортера, явно не скрывавшую своего удовольствия от общения с собеседником, который сейчас был за кадром.
– Убивает не тьма, – послышался спокойный голос. – Убивает отсутствие света.
На экране появился собеседник репортерши. Он сильно выделялся на фоне всех, кого Анна привыкла видеть по телевидению. Круглое лицо в морщинах, обрамленное черной бородой с проседью, прикрытые глаза, подернутые дымкой, сложенные в молитвенном жесте руки, длинные белые одежды – все в нем излучало спокойствие.
– Но ведь Антон Белозерский шагнул из окна после того, как поиграл в таинственную игру. Разве такое возможно?
Человек в белых одеждах сделал скорбное лицо.
– Все возможно в царстве тьмы. Заблудшие во мраке души не находят спасения и выбирают путь самоуничтожения. Мы должны привести наших детей к свету.
– Вы баллотировались в губернаторы Петрозаводска, но проиграли выборы. Зачем религиозному деятелю идти в политику?
– Город тонет во мраке греха. Вы же знаете, что моя благотворительная организация «Дети Рассвета» очищает берега Ладоги от последствий радиации, что мы ездим по местам мировых эпидемий с гуманитарными миссиями. Но при этом нельзя забывать о нашей родине – я обязан помочь этому городу.
– А разве город в опасности?
Старец в белом незряче взглянул на собеседницу.
– Кровавое сияние предвещает события, предсказанные Нострадамусом. Грядет великое время перемен. Люди должны услышать.
– Но вы уже предсказывали конец света в девяносто девятом году, и тогда ничего не случилось. Ваши позиции пошатнулись. Скажите, именно это помешало вам баллотироваться в мэры Петрозаводска?
– Форма может ошибиться. Но суть останется истинной.
– Так кто же вы на самом деле? Учитель? Пророк? Бизнесмен?
– Дерево находят по плодам, а не по названию, – смиренно ответил старец.
Пока Анна отворачивалась, картинка сменилась. После заставки с надписью «Слово Петрозаводска» на экране показали фасад грязного одноэтажного здания где-то на задворках города и крупно синюю табличку с адресом: «Лыжная, 10».
– Такое уже случалось четыре года назад. Маленькая Люда шагнула из окна после того, как поиграла в новую игру, недавно выпущенную на рынок. Расследование привело к запрету игры, хотя виновные так и не были наказаны. И сейчас этот кошмар возвращается. Почему это повторилось снова? Должны ли мы оградить наших детей от компьютера?
Репортер с озабоченным лицом и красными от недосыпа глазами как будто обвинял с экрана телевизора.
– Таких заведений в городе несколько, и именно здесь проводят досуг наши дети, – репортер указал на здание на фоне. – Это – компьютерный клуб. Всего за десять рублей каждый ребенок может оплатить себе час интернета или игры. Но во что они играют?
Местная бабулька как из ниоткуда возникла в кадре.
– Эти клубы – рассадник зла! Сатанинские притоны! – причитала бабушка. – Играют там в свои компуктеры, а потом идут людей убивать, прости господи! – она мелко перекрестилась.
Следующий кадр был уже внутри помещения – бледный мальчик лет тринадцати явно чувствовал смущение перед камерой.
– Ну, в разные игры играем… стратегии, стрелялки…
– А ты как считаешь, это делает детей более жестокими? – спросил репортер.
– Нет… в это же все играют. Это просто игра.
На экране телевизора замелькали кадры игры – вот герой стреляет из ружья, и его противнику отрывает руку.
В полутьме клуба мелькали сгорбленные спины подростков, сидящих перед мерцающими мониторами в полутемной каморке. В кадре появилось суровое лицо репортера с синяками под глазами.
– А вы знаете, где пропадают ваши дети? – строго спросил он. – И во что они играют?
Раздался звонок городского телефона, и Смолина выключила звук телевизора. Анна долго смотрела на телефон, словно не желая вовлекаться в события вне квартиры, вне ее пусть тесного, но уютного мирка.
Телефон продолжал трезвонить, так бестактно врываясь в ее жизнь. Анна нехотя сняла трубку. Рукав халата задрался, скользнув к локтю, и обнажил сеть белых, давно затянувшихся шрамов на запястье. Анна спешно переложила трубку в другую руку, прикрыв белые полосы рукавом.
– Анна, добрый день. Это Виктор Георгиевич, – послышался скрипучий мужской голос. – Я просто звоню узнать, как дела.
– А точнее – проверить? – сухо спросила Анна.
– Если хотите – проверить. Эмоциональное состояние ребенка крайне важно.
– У нее все хорошо с эмоциональным состоянием. И со всеми остальными тоже.
– А у вас?
– Что – у меня?
– Как дела у вас?
– Я тоже считаюсь ребенком?
– Нет, но вы за него отвечаете. Органы опеки должны быть уверены, что Лена в надежных руках.
– Я заполняю все необходимые документы и предоставляю отчеты, – сухо сказал Анна. – Что еще вам нужно?
– Сотрудничество.
Смолина сжала трубку. Ей хотелось разбить ее о голову владельца этого надменного голоса, который считал, что может измерить любовь сухой статистикой на бумаге.
– Решение по вашему делу принимал мой коллега, но после этого я внимательно изучил ваше досье и обнаружил в нем белые пятна. Вы никак не коснулись своего детства.
– А зачем вам мое детство?
– Наше воспитание серьезно влияет на всю дальнейшую жизнь. Отношения с матерью, отцом… Вы не стояли на учете у психиатра или нарколога, но я должен спросить: бывали ли у вас приступы агрессии по отношению к себе или окружающим?
Бывала ли у нее агрессия раньше или нет – было уже не важно. Потому что сейчас Анна явно хотела причинить боль человеку, которого она даже никогда не видела. Смолина взглянула на шрамы, прикрытые рукавом халата.
– Нет. Такого не бывало.
– Допустим. Насколько я знаю, вы больше не состоите в благотворительной организации AnnaSearch?
Смолина почувствовала, как мурашки забегали под махровым халатом. В комнате похолодало, словно кто-то открыл окно в прошлое и впустил в ее уютный мирок осеннюю стужу.
– Какое это имеет значение?
– Анна, поймите меня правильно. Вы же работаете. Если днем вы на работе, а вечером уезжаете на поиски людей – с кем будет оставаться Лена?
– Я ушла из поискового отряда три года назад, – холодно сказала Смолина. – Это было указано в моем деле.
– Да-да, я читал. Не смогли искать людей после того случая с мертвым младенцем… Ужасная история!
Голос в трубке продолжал говорить, но Смолина уже не слышала его. Глаза заволакивала пелена гнева, отчаяния и, кажется, даже слез – если только это не были капли холодного осеннего ливня, неведомым образом вновь настигшего ее спустя долгих три года.
– Алло, Анна, вы меня слышите?
Она с трудом заставила себя выдохнуть:
– Да.
– Повторю вопрос: вы же не планируете вновь заняться поисками?
Небольшой сверток, заляпанный грязью и чем-то еще темным… чем-то…
– Нет. Не планирую.
– Хорошо. Значит, я могу на вас рассчитывать?
В трубке повисла тишина – там явно ждали какого-то ответа. Но что она могла сказать? Как доказать этому человеку, что она в порядке? Анна тихо выдохнула, постаравшись успокоиться.
– У Лены все хорошо.
– Рад это слышать. Потому что если это не так – вы знаете правила. Нам придется ее забрать.
Смолина ничего не ответила. Она просто молча стояла, прижимая трубку к вспотевшему уху, и чувствовала, как в животе растет комок злости.
– Анна, надеюсь, мы поняли друг друга. Я позвоню через недельку. Хорошего дня! – и прежде, чем Анна успела что-то ответить, раздались гудки.
Он позвонит через неделю! В такие минуты ей хотелось забрать у Андрея свой старый «Пинин», прыгнуть в него и через час оказаться в такой дремучей чаще леса, в которой не берет ни одна связь, а уж таких холеных выскочек нет и в помине. При мысли о лесе в голову снова полезли мрачные воспоминания, а перед глазами мелькнула сводящая с ума сцена – стена дождя, низкие, стелющиеся до черной земли лапы елей, словно скрывающие следы преступления, а под ними… под ними…
– Кто это был?
Голос вырвал Анну из тяжелых воспоминаний. В дверях стояла Лена.
Лена была щуплым высоким подростком с только начавшей формироваться грудью и застывшим взглядом. Анна подозревала, что этот безэмоциональный взгляд не был показателем внутренней пустоты – это был защитный экран, проникнуть через который ей пока не удалось. В детстве девочка хапнула лиха, скитаясь по детским домам, пока Анна не забрала ее оттуда.
– Прости, что ты спросила?
– Кто звонил? – бесцветно повторила Лена, словно специально стараясь выглядеть незаинтересованной.
Почему она спрашивает? Ждет звонка? От кого?
– Никто. Просто никто, – ответила Анна.
– Ясно.
– Хочешь есть?
– Нет, спасибо.
– Ясно.
Воцарилось неловкое молчание. Надо было что-то еще спросить, и мысли Анны метались в черепной коробке, спешно ища решения. Хотя нет, спрашивать нельзя – психологи говорят, что дети могут воспринять это как попытку чрезмерного контроля. Тогда что? Что-то сказать? Но что именно? Да уж, Смолина, пока ты будешь думать – девочка уже вырастет!
– Анна, можно я посижу за компьютером? – опередила ее Лена.
«Анна». Собственное имя из уст ребенка резануло, словно холодный нож по венам. Анна сглотнула ком и посмотрела Лене в глаза.
– Ты можешь называть меня просто «мама».
Лена потупилась и опустила взгляд, уставившись в пол. Повисла пелена молчания, преодолеть которую внезапно оказалось непросто.
– Так можно? – негромко вновь спросила Лена, не поднимая глаз.
– Да, – коротко ответила Анна.
Лена поплелась в другую комнату к компьютеру, безвольно свесив плечи, словно птица, запертая в клетку.
Какого черта, подумала Анна. Горячий ком злости поднялся от живота к груди, разгораясь в пожар. Она злилась на эту нелепую ситуацию, на органы опеки, трезвонящие каждую неделю, на Лену за то, что никак не решится назвать ее мамой, а главное – на себя, за то, что упомянула это слово.
Внезапно вновь раздался звонок, и Смолина вздрогнула. Кто вообще придумал этот чертов аппарат, по которому абсолютно любой желающий может вторгнуться в твою личную жизнь в любое время? Анна сорвала трубку.
– Я уже все сказала!
– Мотылек‑1, прием!
Смолину окатило ледяной водой, словно она вновь оказалась в том злополучном лесу под проливным дождем.
– Какого черта тебе надо?
– Можно было и повежливее после стольких лет совместной работы, – послышался слегка укоризненный голос Светы из трубки.
– За вежливостью не ко мне, – сухо ответила Смолина.
– Как дела? Как работа?
– Думаешь, что-то интересное может происходить у менеджера в типографии?
– Мало ли, может, ты сменила место… Как-никак три года не общались.
– Знаешь, я отлично жила эти три года. И никто не называл меня Мотыльком. Его больше нет.
– Как скажешь, Ань.
Смолина подумала, что эти три года она старалась не вспоминать Свету и вообще забыть все, что ее связывало с AnnaSearch.
– Я понимаю, что ты отошла от дел…
– Ты правильно понимаешь, – перебила ее Анна. – И мне не интересно, кто у вас там снова пропал.
– Не пропал, а нашелся.
– Тем более. Живые меня интересуют еще меньше.
– Я посчитала, что ты должна это знать. Но если хочешь, я не буду говорить.
Тишина.
Вот на хрена, на хрена, спрашивается, ворошить прошлое? Три года – это срок. За три года раны способны зарасти, затянуться новой кожей, лишь во время дождей отзываясь тупой болью. Но только если эти раны не ковырять.
Смолина взглянула в окно. Стоял конец сентября, и ветер прилепил к окну мертвые желтые листья. Снова осень. Снова этот голос. Снова.
Анне хотелось бросить трубку, разбить к чертям этот аппарат, так беспардонно позволяющий любому вторгнуться в ее личное пространство. Но пластырь с раны был уже оторван, и под ним показалась незажившая травма. Главное, соли туда не сыпануть.
– Но только в последний раз. Больше не звони мне. Никогда. А теперь говори.
– Мы нашли Лисинцеву.
Руна 3
Цветок был очень красивый. Тоненький стебелек, едва опушенный прозрачными волосками, на котором покачивалась аккуратная чашечка, увенчанная пятью лепестками. Фи-ал-ка. Красивое слово! Маленькая Аня очень любила его повторять и наблюдать за тем, как при произношении язык танцует во рту. «Фи» было похоже на французское приветствие, что-то легкое, как мамин поцелуй. На «ал» язык энергично устремлялся вперед и утыкался в зубы. Завершающее этот балет «ка» говорилось с легким придыханием, как нечто интимное и очень личное.
Ане нравилось слово «фиалка», но еще больше ей нравилось другое название этого цветка – анютины глазки. Словно это был только ее цветок, и больше ничей.
Темно-зеленые листочки выше переходили в более светлый оттенок.
– Как твои глазки, – говорила мама. – Анютины глазки.
Мама называла это умным словом «гетерохромия». Аня же просто знала – глаза у нее необычные, с неравномерным распределением цвета, как у листьев фиалки. В общем – анютины глазки.
– Береги свой цветок! – наставляла мама.
Ее фиалка росла в розовом горшочке, который стоял на окошке.
Аня знала по рассказам бабушки и мамы, что дикие цветы растут в других условиях. Одни в поле, под дождями и ветрами, которые треплют нежные лепестки – того и гляди вырвут с корнем. Другие – в пустыне, без воды и заботы. А какие-то цветы выращивают в специальных местах с единственной целью – быть сорванными.
Аня не хотела, чтобы ее цветок сорвали. Ей хотелось, чтобы он так и остался таким нежным, не знающим града и холодных ветров. Ее личный цветок, который недоступен ни для кого.
* * *
Петрозаводск был небольшим городком, затерянным среди тайги и озер. Тишина, лес, мало людей – все, что нужно человеку, уставшему от большого города. А Анна устала. Устала от бесконечных питерских пробок и толкучки в метро в час пик. Толпа вызывала у нее приступы панической атаки, и последние годы Смолина терпеть не могла метро.
В Петрозаводске было все то, за что Анна так любила Питер, – элегантность архитектуры, музеи, культура, и не было всего того, за что она ненавидела культурную столицу – толп людей и шума. Петрозаводск был ее идеальным городом. Но три года назад она поняла – даже в идеальном месте живет человек. А человек способен на такое, отчего у иного зверя шерсть встанет дыбом.
Боковая стрелка светофора загорелась зеленым, и Анна свернула налево. Влажный асфальт шипел под колесами «Ларгуса». Онежская набережная встретила Смолину моросящим дождем, таким же мерзким, как и ее настроение.
Вообще она любила дождь – в первую очередь потому, что в дождь было меньше людей. Мир становился серым, словно из него стирали все краски, и это устраивало Анну. На фоне этой серости она не выглядела странно. Не нужно делать вид, что ты довольна жизнью, приветливо улыбаться бариста, когда берешь третий за день латте. Прохожие сновали по тротуарам, моча свои брендовые туфли в грязных лужах и матеря обдающих их грязью таксистов. Маски падали, тушь и краски стекали с лиц, обнажая истинный лик. В дождь мир вместе с заполняющими его людьми становился таким, каким был на самом деле, без прикрас, – безликим и однотонным.
Анна остановилась у неприметного кафе, окинула взглядом вывеску «У Армена» и тут же пожалела, что не взяла четвертый кофе.
– Дерьмо.
Мир стал еще серее. Неизвестно, чем руководствовалась Света, назначившая здесь встречу, но вряд ли здесь подавали приличный латте с корицей.
В кафе Светы не было – она, как всегда, опаздывала. Смолина скептически огляделась. Впрочем, внутри было действительно вполне уютно, чисто и светло – по крайней мере куда уютнее, чем на улице. Анна заняла столик в углу, как можно дальше от других посетителей. Статный армянин, широко улыбаясь, всучил ей меню.
Минут через десять появилась виновница торжества – Света вплыла в кафе, закутанная в огромный шарф, принеся с собой свежий запах дождя.
Она была вся такая мягкая, домашняя, со светлыми волосами и белой кожей – полная противоположность Анне. Света заранее видела острые углы и умела сглаживать их еще до того, как стукнешься о них мизинцем. Всегда теплая даже не улыбка – готовность к ней, внимательный взгляд светлых глаз. У Анны тоже внимательный взгляд – но он сканировал незнакомого собеседника, чтобы понять – а не козел ли он? Светины же глаза обещали тепло, уют и понимание. Она была настолько положительная, что даже раздражала Анну.
Света допорхала до столика Смолиной и всем телом подалась навстречу – явно хотела приобнять, но Анна отстранилась.
– Получше ничего не нашлось? – вместо приветствия недовольно бросила Смолина.
– Здесь отличный лагман, попробуй! – улыбнулась Света. – Как ты?
– А тебе не пофиг? – бросила Анна. Света села не напротив, а рядом, словно желая создать более доверительное пространство для разговора.
– Ань, все же помимо координатора я была твоим психологом. И подругой, – она заглянула Смолиной в глаза. – Мне важно твое эмоциональное состояние.
Анна достала сигарету и чиркнула зажигалкой. Над столом повис туман.
– Давно закурила?
– С тех пор как ушел Андрей.
– Муж?
– Не успели расписаться… слава богу.
– Чего расстались?
– А кто выдержит такое депрессивное существо, как я? – горько усмехнулась Анна. – Правда, есть еще версия, что он козел.
– Как дела у Лены?
– Откуда про нее знаешь? – напряглась Анна. Лена появилась в жизни Смолиной четыре месяца назад. Последние три года она не общалась ни с кем из прошлой жизни. Из той, покрытой мокрыми желтыми листьями и осенней мглой.
– Я же психолог, – развела руками Света. – У меня есть знакомые в службе опеки.
– Наводила справки?
– Прости, мне нужно было знать, что с тобой все в порядке.
– А что, похоже, что я в порядке?
– Если честно – нет.
Анна отвернулась к окну. Обсуждать глубоко личное было не к месту и не ко времени. К тому же она понятия не имела, как дела у Лены. Все, что Смолина знала про приемную дочь, – что та была нелюдима и общению со сверстниками предпочитала компьютер, а все свободное время проводила в краеведческом музее или на заброшках. Анне это не нравилось, но Лене было чихать на ее мнение.
– Я как будто брожу в лабиринте… И куда бы я ни пошла – всюду натыкаюсь на одно и то же…
– Машенька?
Анна кивнула, пытаясь сдержать ком в горле.
– Тебе нужно найти своего внутреннего ребенка, – Света легко коснулась ее руки. – Дать ему кислород.
– Поздно, – покачала головой Смолина. – Мой внутренний ребенок давно мертв, завернут в полиэтилен и выброшен в лес.
Света понимающе кивнула.
– Угостить тебя кофе? Помню, в старые времена ты ведрами хлестала латте!
– Подозреваю, что он здесь со вкусом помоев.
– А ты сначала попробуй! Поесть не хочешь?
– Ты меня за этим позвала? – не выдержала Смолина. – Лагман есть и кофе пить?
Света помрачнела.
– Нет. Но не могу же я вот так, с ходу…
– Пластырь с раны лучше отрывать разом. Когда тянешь – больнее.
– Как скажешь, – вздохнула Света.
– Ну?
– Это случилось недалеко от Вилги. Наши выехали на вызов искать заблудившегося дедушку-грибника. А нашли ее.
– Когда?
– Два месяца назад.
– Кто нашел?
– Резнов.
– Уверены, что это она?
– Да. Тело пролежало в лесу три года, там уже скелет. Полиция проверила ДНК.
– Это же километров двадцать от Студеного ручья! Как она могла оказаться так далеко от годовалого малыша?
– Пока вопросов больше, чем ответов, но это еще не всё, – Света замялась.
– Говори.
– Тело было сожжено. У покойной выбиты все зубы.
Анна замолчала. Выбиты зубы…
– Три года… Значит, это не она… Машеньку?
– Не она, Ань.
– Хрень какая-то. Может, ее убили недавно?
– Точную дату назвать нельзя, но все сходятся во мнении, что обеих Лисинцевых убили примерно в одно время.
– И развезли по разным концам города?
Света пожала плечами.
– Что говорит милиция?
– Все как обычно – следствие идет, – сказала Света, а затем понизила голос: – Но знающие люди, связанные с органами, говорят, что дело скоро закроют за недостатком улик.
Анна задумчиво выпустила дым. Знающие люди – это, скорее всего, Резнов, тот, что нашел тело. Мутный тип, но зато имеющий кое-какие связи. Смолина помнила его по совместным поискам. Бывалый поисковик с темным прошлым – говорят, он был активным участником лихих девяностых. Но кем бы он ни был – такую находку врагу не пожелаешь. Анна знала это по себе. Она помимо своей воли представила осенний лес, голые деревья, высохшую траву… и где-то в ее зарослях обугленное тело с выбитыми зубами, которое пролежало там три года.
– Не желаете шашлык?
Анна вздрогнула и подняла голову. Над ними стоял официант.
– У нас лучший в городе!
От мысли о жареном мясе Смолину передернуло.
– Латте есть?
– Сделаем! Кушать что будете?
– Ничего.
Официант скорбно поджал губы и исчез за стойкой.
– Обожженное тело – это мало улик?
– Три года прошло, Ань. Следов не осталось. Они проверяют различные версии и зацепки, но шансов мало. Все-таки тело обгорело, да еще и без зубов.
– Как так можно с человеком?
– Знаешь про число Данбара?
– При чем тут число?
– Считается, что человек способен поддерживать ограниченное количество социальных связей. Антрополог Роберт Данбар выяснил, что в среднем это число равно ста пятидесяти. Те, кто выходит за этот круг, могут не восприниматься как реальные люди.
– И что теперь, всех, кто не входит в полторы сотни – вывозить в лес и сжигать?
Света вздохнула.
– После выпуска из института я работала клиническим психологом в отделе экстренного реагирования МЧС. Мы как-то ехали на вызов – попытка суицида. Ехали, как положено на экстренный, с мигалками, но один умник на джипе решил, что король этой дороги – он. И не пропустил нас на светофоре. Мы стояли с включенной сиреной, упершись ему почти в бампер, а он упрямо отказывался отъехать чуть в сторону, хотя мог. В итоге опоздали всего на пять минут – женщина покончила с собой, убив младенца. Всего пять минут, Ань, цена которых – человеческая жизнь.
– Люди – скоты, – в сердцах произнесла Смолина. – Ты не задумывалась об этом, когда спасала им жизни?
– А ты? Не все такие. Но это объясняет то, с какой легкостью тираны отправляли на казнь людей тысячами. Сталин, Гитлер, Пиночет…
– …а также убийцы, насильники и маньяки.
– Верно.
Они помолчали.
– Есть какие-то зацепки?
– На дереве, около которого найдено тело, был вырезан символ.
Света достала из сумочки небольшой лист бумаги и положила перед Анной. На нем была нарисована угловатая летучая мышь.
– Сначала этому не придали значения. Но такой же знак был найден в том месте, где ты нашла Машеньку.
– И что это значит?
– Понятия не имею. Но есть еще кое-что: у тела Лисинцевой найдены странные предметы – старинный гребешок для расчесывания, треснувшее зеркальце, моток пряжи…
Света выложила перед Анной еще одно фото – на нем были аккуратно разложены предметы.
– Ты же говорила, ее нашли в лесу?
– В этом и странность – зачем ей было тащить это с собой в лес? И почему это не сгорело?
– У тела Машеньки тоже были вещи – плюшевый мишка, деревянная пирамидка и бубенчик. Странный набор.
Официант поставил перед Анной фарфоровую кружку с кофе. По первому взгляду она сразу поняла – молока не долили, да и кофе вряд ли здесь был высшего сорта.
– Почему ты позвонила мне только сейчас?
– Сомневалась… стоит ли ворошить прошлое. Думала, милиция найдет убийцу и уже можно будет позвонить тебе по результатам, но… Похоже, его так и не найдут.
Анна выпустила в потолок густой дым.
– Зло всегда остается безнаказанным? Пропадают дети, умирают люди – и никто никого не находит…
– Ты не виновата в том, что случилось, – сказала Света.
– А кто виноват?
– Бывает так, что никто.
– Нет, Свет. Такого не бывает. Всегда кто-то виноват. Вопрос только в том – кто?
– Милиция ищет, – Света наклонилась к Анне и аккуратно дотронулась до левого запястья. – Главное, помни: ты не виновата.
Не виновата. Ей легко говорить. Ее не было в том лесу. Она не находила маленький грязный сверток…
– Без тебя в AnnaSearch стало пусто. Ты была нашим лучшим поисковиком. И моей подругой.
– Ты меня не знаешь, – покачала головой Анна.
– Ты сама себя не знаешь, – возразила Света и как бы между прочим спросила: – Как поживает Тим?
Анна вскинула на нее глаза и поплотнее запахнула кофту, под которой спрятался плюшевый заяц, словно боясь показать его Свете.
– С ним все хорошо.
– Новых шрамов не прибавилось?
Анна почувствовала, как из низа живота кверху поднимается что-то тяжелое и горячее, словно комок раскаленной ненависти. Она сделала глоток кофе, действительно оказавшегося дерьмовым, нервно затянулась сигаретой, пытаясь погасить порыв, но горячий комок гнева и боли все-таки дошел до горла.
– Какого черта ты это начала! – вырвалось у Смолиной. – К чему этот сеанс психотерапии?
– Нельзя носить в себе. В какой-то момент ты просто не выдержишь… Как тогда, в детстве.
Не зря говорят: не говори другу то, что не должен знать враг. Сейчас Света была для Смолиной и другом, и врагом одновременно. И самое страшное – она знала про Анну даже то, что никому не следовало знать.
– Света, мне тогда было тринадцать!
– Некоторые привычки растут вместе с нами.
– Эта выросла в желание причинить вред кому-то другому.
Повисла тишина.
– А по женской части… изменений нет? – аккуратно спросила Света. – Ты так и не вспомнила?
Смолина покачала головой.
– Я и не пыталась. Врачи причины так и не выяснили.
– Когда разблокируешь воспоминания – возможно, все пройдет само собой.
– Не верю я в это «само собой». Ни во что уже не верю.
– Если ты не готова – дальше не пойдем. Давай остановимся.
– Нет… – Анна покачала головой. – Если я остановлюсь – я сойду с ума. Теперь нужно дойти до конца, каким бы он ни был.
– Что будешь делать?
– Я хочу понять, что произошло той ночью.
В фарфоровой кружке медленно остывал кофе, за окном остывал город, а Анне казалось, что она внутри превратилась в глыбу льда – ни чувств, ни желаний. Хотелось запустить руки внутрь себя, подцепить эту глыбу, вытащить и разбить о стол этой забегаловки на мириады осколков, чтобы они таяли на полу, смешиваясь с осколками фарфора, разлитым дрянным кофе и слезами облегчения. Хотелось снова дышать, чувствовать, любить. Но этому мешал какой-то предмет, и, приглядевшись, Смолина вновь увидела грязный сверток.
– Три года назад, в ту ночь… кто заявил о пропаже Лисинцевой?
– Людмила Викторовна. Ее мать.
– Контакты в базе остались?
– Тебе зачем?
– Хочу поговорить. Как несостоявшаяся мать с матерью бывшей.
– А стоит?
Анна не смотрела на Свету. Она смотрела за окно, во внешний мир, туда, где было холодно и неуютно. Ветер сорвал с клена почерневший от дождя лист, словно использованный талон на проезд, и швырнул на серый асфальт. Как жизнь Машеньки три года назад, подумала Смолина. Ее тоже вот так кто-то взял и сорвал.
– Вот и поглядим, стоит ли.
И Анна бросила недокуренную сигарету в кофе.
Руна 4
Детство Анна помнила смутно. Оно всегда делилось для нее на две части – лето, проводимое в деревне под Питером, и все остальное время, которое Аня жила в городе. Была еще часть детства, проведенного в глухой карельской деревушке у бабушки Виены, – эти воспоминания были особенно яркими. Наверное, потому, что бабушка Виена была единственным человеком, кому было дело до маленькой Ани. Вот только виделись они не чаще, чем пару раз в год. Остальное время Аня была предоставлена самой себе.
Вечно занятая баба Нина отмахивалась от нее словно от назойливой мухи. Мама беспомощно смотрела на дочь и пыталась спровадить поиграть с игрушками. Только много лет спустя Смолина поняла, что ее мама сама не знала, как жить, и не понимала, как воспитывать ребенка. У нее была роль страуса, который при малейшей проблеме засовывал голову в песок. А отец… с отцом у Ани как-то не ладилось. Он работал допоздна, был весь такой занятой и строгий, а дочь игнорировал. Но не свою жену. Аня с завистью смотрела на то, как он отдает приказы ее маме и та с радостью их выполняет. Это было какое-никакое, но общение.
Лето вспоминалось как что-то теплое и приятное. Несмотря на обилие работы в огороде под присмотром бдительной бабы Нины, свободного времени хватало. Вокруг деревни простирались зеленые леса и золотистые поля, среди которых вилась чистейшая река. Это были времена гулянок далеко за полночь и вкуса свободы.
Ане всегда нравилось видеть на ногах и руках царапины – а детство в деревне без них не обходилось. В таких случаях всегда выручал подорожник – налепленный на ранку, он почти мгновенно останавливал кровь.
Баба Нина ругалась на синяки и ссадины, но Аня ни за что не соглашалась на посиделки с девочками в песочнице. От игры в куклы она уставала уже через пять минут и начинала откровенно скучать. Какой интерес постоянно переодевать пластмассовых пустышек и представлять, как они женятся и заводят детей? Куда интереснее было залезть на стройку с местными мальчишками, самой выстругать рогатку охотничьим ножом, позаимствованным у деда, и расстреливать из нее зеленые пивные бутылки, которые при попадании рассыпались звонким фейерверком осколков.
С наступлением осени все менялось. Аня переезжала обратно в город, где ее ждала школа и родители, с которыми они не виделись все лето. Цветок вырывали с корнем и пересаживали. Там, где была плодородная земля, теперь асфальт.
И здесь наступала тьма.
Возможно, это было связано с временем года – начинало рано темнеть, солнца становилось все меньше, словно мир забирался в берлогу и засыпал до весны. Возможно – с нелюбимой школой, в которой приходилось учиться через силу.
Раз за разом погружаясь в воспоминания на сеансах со Светой еще во времена AnnaSearch, она постоянно доходила до этого периода и проваливалась в черноту. Память, словно запертая на амбарный засов, никак не желала приоткрывать скрипучие дверцы. Анна только чувствовала, что оттуда, из-за этих старых, проржавевших дверей, несет плесенью и могильным холодом. Каждый сеанс заканчивался у этих дверей. Света говорила, что они найдут ключ.
Смолина была уверена, что эта тьма никак не могла быть связана с родителями. Ведь она не видела их долгих три месяца! А родители должны быть любимы. Должны быть.
На эту фразу, произнесенную Анной на одном из первых сеансов со Светой, обратила внимание опытный психолог.
– А на самом деле, как ты думаешь, – спросила тогда Света, – ты любила своих родителей?
* * *
Перед самым закатом облака внезапно расступились, обнажив бледное осеннее солнце. Непривычно было видеть, как серый город обретал цвет в красных лучах. Дорожные фонари отбрасывали длинные ломаные тени, многоэтажные панельки погружали во мрак целые кварталы. Еще немного – и солнце сядет окончательно, окутав город тьмой.
Людмила согласилась встретиться с Анной на улице, словно не желая оставаться с ней наедине. Но уже то, что она поддалась уговорам, было удачей.
Анна остановила машину на стоянке у торгового центра и вышла в неуютный город. Серость и сырость тут же окутали ее. Смолина огляделась.
– Это вы мне звонили?
Анна обернулась на тихий голос. Высокая женщина в пальто стояла недалеко от нее, прикрываясь зонтом от осенней мороси, словно призрак, невесомая, такая же серая, как город. Но больше всего на Смолину произвели впечатление ее глаза – неподвижные, застывшие. Так бывает, когда хватанул такого горя, что не вывезти ни на какой телеге. Словно плыл на утлом суденышке посреди бескрайнего океана, именуемого жизнью, собирая в лодку то, что удавалось, гребя к туманному острову мечты вдали, но налетела волна и разбила в щепы все, что так долго пытался построить.
– Людмила Викторовна?
– Можно просто – Людмила, – сказала она устало и бесцветно.
– Я Анна.
– Что вам нужно?
Солнце медленно таяло за серыми высотками, растворяясь в осенней мгле. Что ей нужно? Если бы Смолина знала! Она смотрела в эти усталые серые глаза, словно пытаясь найти в них ответ.
– Я хотела поговорить о…
– Кате.
– Да.
Небо вновь заволокло – осенью это происходило почти мгновенно, словно кто-то подгонял облака, спеша погрузить мир во тьму. Прохожих в такую погоду почти не было, и шелест начинающегося дождя подчеркивал тишину и пустоту, которые вдруг стали физически ощутимыми.
– Катя… а что Катя? Ее нет больше. Была – и нет, – она говорила еле слышно, словно слова сдувал ветер.
– Как вы думаете, кто мог такое сделать с ней?
– Я не знаю. Но ему гореть в аду за такое. Господь не попустит, – сокрушенно произнесла Людмила.
– У нее кто-то был?
– Кто-то? Мужчина? – Людмила покачала головой. – Она и не искала. Отец ее ребенка бросил их сразу же… Она боялась снова обжечься.
– Друзья? Подруги?
Людмила медленно покачала головой.
– С кем-то же она общалась! Мне нужно зацепиться за что-то, чтобы… чтобы найти.
– Милиция уже искала… Ничего не нашли.
– Может, они что-то упустили?
– И вы думаете, что, поговорив со мной, найдете убийцу? Что вы хотите от меня? Что я могу вам дать? У меня ничего не осталось. Все, что было, у меня забрали три года назад.
– Вы были в квартире дочери? После… после той ночи?
Людмила покачала головой.
– Нет. Я так и не смогла зайти туда.
– Людмила, я понимаю, что это тяжело, но… я бы хотела осмотреть квартиру Кати.
– Зачем вам это?
– Я хочу понять ее. Может, там есть что-то…
– Я не про это. Зачем вам копаться в моем прошлом?
Анна не нашлась, что ответить. Людмила смотрела мимо нее.
– Вы знаете, что такое никогда больше не услышать слово «мама»? Никогда не обнять свою дочь? Я вижу ее во сне, хочу обнять, но она ускользает от меня…
Ветер трепал края ее зонта, снося нависающие гроздьями капли дождя и унося в пустоту. Зря она сюда приехала. Не стоит беспокоить старые раны.
– У вас есть дети? – внезапно спросила Людмила.
Анна сглотнула ком, внезапно подкативший к горлу.
– Девочка. Приемная.
Людмила впервые взглянула ей прямо в глаза.
– А свои?
Анна покачала головой.
– Я… я не могу…
Холодный воздух попал в горло, и Смолина захлебнулась им. Она ни с кем не обсуждала это. Тема была табу. Но она хорошо помнила тот день. Врач тогда сказал – такое бывает, не всем дано – каждая седьмая пара этому подвержена. Но жизнь продолжается, сказал доктор. А Анна сидела и не могла понять, как это. У него, может, и продолжилась жизнь. И у других. У всех, кроме нее, у семи миллиардов людей. А у Смолиной тогда остановилась.
Людмила ничего не ответила, но в ее взгляде Анна впервые увидела то бессловесное понимание, каким могут обладать только матери, пережившие утрату.
– Вы же… это вы тогда нашли мою Машеньку?
Анна кивнула.
– Иногда ночами я снова оказываюсь в том лесу, – тихо произнесла Анна. – Бреду сквозь дождь и тьму и ищу… ищу их. И каждый раз я верю, что смогу найти. Каждый раз.
– Уже не сможете. И никто не сможет.
Они стояли друг напротив друга в объятом моросью городе. Там, за серыми домами, очередной раз умирало солнце. Каждая из этих женщин похоронила что-то свое. Но вместе с вечерними тенями оживали и их призраки из прошлого.
– Мне не стоило приезжать, – произнесла Анна. – Извините, что потревожила.
Она уже хотела развернуться и уйти, когда женщина протянула руку.
– Вы все равно ничего не найдете. Потому что ничего нельзя вернуть.
На раскрытой ладони блеснули ключи. Анна взяла их и молча положила в карман. Слова и благодарности были излишни – две женщины уже все сказали друг другу и гораздо больше поняли без слов.
– Не забудьте вернуть вечером.
Анна кивнула Людмиле и пошла к машине, услышав негромкое, произнесенное в пустоту:
– Говорят, время лечит. Я уже почти привыкла. Почти.
Ветер унес конец ее фразы, но Анна поняла, что хотела сказать Людмила.
* * *
Двухэтажный многоквартирный дом на окраине Петрозаводска разительно отличался от всего того, что Анне приходилось видеть раньше. Это была одна из нескольких ветхих построек, судя по всему, еще чуть ли не довоенных времен. Наверняка раньше здесь были какие-нибудь бараки для офицеров, но сейчас дома выглядели не просто обветшалыми, а откровенно аварийными.
Сулажгора был из тех районов, по которым Смолина предпочитала ночью не ходить. Серые панельки, гаражи, исписанные маркером остановки. Дорога шла вдоль окраины района, слева тянулось дикое поле, заросшее бурьяном. В нем, словно облысевшие ели, торчали скелеты высоковольтных вышек.
Оставив машину на обочине, Смолина включила карманный фонарь и осторожно вошла в неосвещенный подъезд. Краска здесь облупилась, да и сам дом как-то скособочился, просев в фундаменте – стены были покрыты трещинами. Нужная квартира была на втором этаже, и Анна удивилась, увидев широкую деревянную лестницу. По всему было похоже, что дом доживал последние годы, и было странно, что здесь кто-то еще живет – в паре окон она еще с улицы заметила свет.
Дом был старинной планировки, и на этаже было всего две квартиры. Нужная Смолиной дверь была самая старая и ободранная. Анна замерла перед ней на несколько секунд, словно не решаясь вторгнуться в чужую жизнь, давно ставшую смертью. Прошлое, до этого лишь эфемерно преследовавшее ее во снах, становилось все более реальным, обретая физические формы. Это пугало, но, с другой стороны, делало видимым, осязаемым. А значит, с этим уже можно было что-то сделать.
Смолина сунула ключ в ржавый замок, и в это время слева от нее раздался скрежет. Анна вздрогнула от неожиданности и выронила ключ. Соседняя дверь открылась, осветив темный коридор.
– Вам что здесь надо? – послышался старческий голос. В дверном проеме Смолина увидела древнюю старушку с мусорным пакетом в руке.
– Я подруга Кати… – растерянно произнесла Анна, шаря руками по пыльному полу в поисках ключа.
– Громче говори, дочка, я глуховата! – проскрипела соседка.
– Я говорю – я к Кате!
– К Катьке-то? Так она не живет здесь уже года, почитай, два! – прошамкала старушка.
– Три. Ее убили, – тихо сказала Анна. Под рукой звякнул ключ.
– Страсти-то какие! – всплеснула руками старушка. – А я‑то и не знала! То-то смотрю – не приходит никто! Думаю, съехали, что ль?
Анна вновь вставила ключ и повернула, но ничего не произошло – он застрял в замочной скважине.
– На себя дерни дверь-то, дочка, – подсказала старушка. – Катька-то всегда с ней тоже колупалась… Вишь, дом старый, ремонт не делали испокон веков…
Анна дернула дверь и с силой вогнала ключ, тут же провернув его вправо. Замок щелкнул, и дверь открылась.
– А что случилось с Катенькой? А как же Машенька, дочка-то?
– Я не знаю, извините… – буркнула Анна и проскользнула внутрь.
– Господи помилуй, жуть-то какая творится… – слышались причитания старушки. – Я‑то вон одна живу, никому не нужна…
Соседка поплелась выносить мусор, и Смолина поспешно прикрыла дверь.
Квартира встретила ее темнотой и запахом пыли и плесени. Анна нашарила выключатель, но он лишь сухо щелкнул – электричество давно отключили за неуплату. Она осветила фонарем прихожую.
Она чувствовала себя словно вор, тайно прокравшийся в чужую жизнь. И если бы не грязный сверток в ночном лесу – она бы не имела права на это. Но та ночь сделала эту трагедию для нее личной.
Смолина огляделась. В тесной прихожей стояло несколько покрытых пылью пар недорогих, но изящных туфель. На крючке, вбитом в стену, висело женское пальто, элегантный зонтик и шляпка. Видимо, Катя при жизни любила наряжаться, хотя денег у нее явно было не много. В углу стояли аккуратные оранжевые резиновые сапожки.
Квартира была двухкомнатная. Анна прошла в гостиную. Если здесь и побывала милиция, то бардак они не навели – квартира выглядела словно древняя девственница, про которую все забыли. Анна поняла: здесь все было точно так же, как и три года назад.
Никто не приходил сюда протирать полы, стирать пыль со стола и поливать цветы, которые осыпались высохшими в труху лепестками, словно у них была своя, личная осень. Мусорное ведро так никто и не успел выкинуть – оно было наполовину заполнено. На стене висел отрывной календарь с датой: одиннадцатое сентября две тысячи третьего года.
Смолина медленно прошлась светом фонаря по комнате. На прикроватной тумбочке лежал потрепанный женский журнал, стояла шкатулка с дешевыми украшениями, косметичка. На полках, покрытых сантиметровым слоем пыли, рядком виднелись корешки книги – Ремарк, Набоков, какая-то беллетристика по саморазвитию, «Сто лет одиночества» Маркеса. Среди такого соседства нелепо смотрелся диск с какой-то компьютерной игрой, непонятно как оказавшийся среди книг. Анна повертела его в руках – на обложке было написано «Клуб одиноких китов», но на самой картинке ничего про китов не было. Девочка с внешностью северянки и глазами цвета ледяной голубизны, словно глядящими откуда-то из бездны. Но привлекала она в первую очередь не огромными глазами, а чрезмерно выпуклой формой груди в стиле аниме, короткой юбочкой и глубоким декольте. Она хищно улыбалась, а в ее окровавленной руке виднелся ритуальный нож. Все это напомнило Смолиной детство, и она поспешила отложить диск. Странный выбор, особенно учитывая, что компьютера в квартире она не заметила. Впрочем, кто знает, что в голове у восемнадцатилетней девчонки? Она и сама была такой когда-то давно.
Анна перевела луч фонаря дальше. На стуле навалены шмотки, на спинке до сих пор висит женское белье. Все было как в обычной комнате обычной одинокой девушки, за исключением некоторых моментов, заставляющих сердце Смолиной каменеть. Вот посреди комнаты повесил голову деревянный пони, у которого вместо ног – выгнутые полозья, благодаря которым он может раскачиваться туда-сюда. Около кровати – детская колыбель. Под стулом лежит никому не нужная пластиковая кукла. На кровати разбросана детская одежда – штанишки, кофточка, носочки, – все такого игрушечного размера, что сложно поверить, что это все принадлежало когда-то живому маленькому человечку. Комната закружилась перед глазами, и Анна по стеночке добралась до ванной. Она нервно крутанула вентиль холодной воды, но кран лишь издал жалобный скрип – вода была отключена. Смолина уперлась рукой в стену и медленно опустилась на край ванны. Слезы сами собой потекли из глаз. Не надо было ей приходить сюда. Она думала, что это касается и ее, но сейчас она убедилась: здесь была другая жизнь, чужих людей. И их больше нет – ни людей, ни жизни.
Анна с трудом встала и оперлась о раковину. Из зеркала, спрятавшегося за толстым слоем пыли, на нее смотрела бесконечно усталая и несчастная женщина. В голове крутилось: «Какого черта ты тут делаешь, Смолина? Людмила была права – три года прошло, пора забыть. Время лечит».
Она уже собралась уходить, когда взгляд зацепился за что-то странное. Анна даже не сразу поняла за что. Просто где-то на границе сознания поселилась мысль, что что-то не так в этом жилище одинокой девушки. Но что именно?
Она осветила фонарем ванную комнату – ничего необычного. Полотенца на сушилке, сложенная гладильная доска в углу, тюбик с пастой и зубная щетка на раковине, набор шампуней и ополаскивателей на полочке у ванной. Но именно там что-то было не так. И только присмотревшись, Анна поняла – один из шампуней был мужским.
