Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Иностранка
- Kategorie: Krimi
- Serie: Левиада
- Sprache: Russisch
- Veröffentlichungsjahr: 2017
Элинор-Ригби живет в Лондоне и работает журналисткой в National Geographic. Однажды, вернувшись из путешествия, она получает анонимное письмо. Автор послания утверждает, что у матери Элинор-Ригби было криминальное прошлое. Джордж-Харрисон живет в Восточных кантонах канадского Квебека и работает краснодеревщиком. Однажды он получает такое же анонимное письмо. Элинор-Ригби и Джордж-Харрисон не знают друг друга, но автор письма назначил обоим встречу в рыбацком кабаке в порту Балтимора. Что их связывает? Какое преступление совершили их матери? И каковы намерения анонима? В тайну втянуты три поколения…
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 412
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Оглавление
Марк Леви
Marc Levy
La derniEre des Stanfield
Перевод с французского
Аркадия Кабалкина
Леви М.
Последняя из Стэнфилдов : Роман / Марк Леви ; пер. с фр. А. Кабалкина. – М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2017.
ISBN978-5-389-13664-9
16+
Элинор-Ригби, журналистка из Лондона, получает анонимное письмо. В нем говорится, что у ее матери криминальное прошлое. В то же самое время мастер-краснодеревщик из Канады по имени Джордж-Харрисон получает такое же письмо, обвиняющее его мать в тяжком преступлении. Аноним приглашает обоих на встречу в кафе «Сейлорс» в Балтиморе в одно и то же время, однако сам не приходит. Жертвы его коварной игры, познакомившись, обнаруживают на стене кафе фотографию: две подруги на веселой вечеринке. Это их матери, а снимку больше тридцати лет. Что же случилось тогда, в начале 80-х? Герои блуждают в пугающем лабиринте загадок, в центре которого – влиятельное семейство Стэнфилд.
www.marclevy.info
© Marc Levy/Versilio, 2017
© Дизайн обложки: © Lorenzo Eroticolor TM.
© Кабалкин А., перевод на русский язык, 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2017 Издательство Иностранка®
Луи, Жоржу, Клеа
Полине
У всякого рассказа есть три версии:
ваша… моя… и правдивая.
Ни одна не лжет.
Роберт Эванс
1Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Лондон
Меня зовут Элинор-Ригби Донован.
Возможно, мое имя вам что-то говорит. Дело в том, что мои родители обожали «Битлз»: «Элинор Ригби» — название песни, написанной Полом Маккартни.
Мой отец терпеть не может, когда я ему напоминаю, что его молодость осталась в прошлом веке, но деваться некуда. В 1960-е годы фанаты рок-музыки делились на две группы: одна была за «Роллинг стоунз», другая — за «Битлз»; по какой-то неведомой причине любить и тех и других одновременно было невозможно.
Мои родители впервые встретились, когда им было семнадцать. Случилось это в лондонском пабе по соседству с Эбби-Роуд, весь зал хором распевал All You Need Is Love, впившись глазами в экран телевизора: транслировали концерт «Битлз». Семьсот миллионов телезрителей по всему миру поддерживали их зарождающееся чувство — чем не начало романа, достойного остаться в истории? Тем не менее спустя несколько лет они потеряли друг друга из виду. Но жизнь полна неожиданностей, и они снова встретились при весьма необычных обстоятельствах, когда обоим было уже под тридцать. Меня зачали спустя тринадцать лет после первого поцелуя. Они явно не торопились.
Мой отец, отличающийся безбрежным чувством юмора — согласно семейному преданию, именно этим качеством он и привлек мою мать, — при регистрации моего свидетельства о рождении нарек меня Элинор-Ригби.
«Когда мы тебя затевали, то бесконечно слушали эту песню», — признался он мне как-то раз в свое оправдание.
Ситуация, подробности которой мне совершенно не хотелось себе представлять. Любому желающему я могла бы поведать о своем трудном детстве, только это было бы враньем, а врать я никогда не умела.
Семья у меня из категории неправильных — как все семьи. Делятся они на два клана: одни семьи это признают, другие делают вид, будто у них все в порядке. Наша — неправильная, но веселая, порой даже слишком. Только попробуй заговорить о чем-то серьезно — тебя мигом поднимут на смех. У нас ко всему относятся легкомысленно, даже к тому, что грозит тяжкими последствиями. Признаться, меня это часто бесило. Мои родители только и делали, что обвиняли друг друга в безумии, пронизывавшем всю нашу жизнь: разговоры, совместные трапезы, вечера и наше детство — мое, моего старшего брата (он появился на свет на двадцать минут раньше меня) и моей младшей сестры Мэгги.
Мэгги (седьмая песня с первой стороны альбома Let It Be) — существо непостоянное и беспокойное, при этом у нее железный характер, а еще она непревзойденная эгоистка, когда речь заходит о повседневных мелочах. И все это в ней прекрасно уживается. Если у вас серьезная проблема, она тут как тут. Не хотите садиться в четыре утра в машину к двум приятелям, слишком поддавшим, чтобы управлять даже самокатом? Она стащит ключи отцовского «остина», помчится в пижаме на другой конец города, заберет вас, да еще развезет по домам ваших приятелей, дав им напоследок нагоняй, хотя они на два года ее старше. Но только попробуйте стянуть за завтраком бутерброд из ее тарелки — получите по рукам так, что надолго запомните. И не надейтесь, что она оставит вам в холодильнике хоть каплю молока. Остается загадкой, почему родители всегда носили ее на руках, как принцессу. Мама испытывала перед ней болезненное восхищение: ее младшенькой были суждены великие свершения. Мэгги станет адвокатом или врачом, а может, и тем и другим сразу, будет спасать вдов и сирот, покончит с голодом во всем мире… Короче, обожаемый ребенок, о будущности которого полагалось печься всей семьей.
Моего брата-близнеца назвали Мишелем (седьмая песня с первой стороны альбома Rubber Soul), хотя в песне это имя женское. Гинеколог не разглядел на УЗИ его пипку. Ничего не поделаешь, мы с ним лежали тесно-тесно. Errare humanum est — человеку свойственно ошибаться. Зато какой сюрприз при родах! Но имя уже выбрали, о его замене не могло быть речи. Папа согласился убрать лишние «l» и «e» 1, но первые три года мой братец провел в детской с розовыми стенами: Алиса гонялась по ним за кроликами. Подслеповатость гинеколога приводит порой к непредвиденным последствиям.
Люди, путающие приличное образование с лицемерием, смущенно скажут, что Мишель у нас человек особенный. Убежденные в своем всезнайстве обречены жить в шорах предрассудков. Мишель обитает в мире, где нет места насилию, стяжательству, лицемерию, несправедливости, злобе. Врачи считают его мир хаосом, но для него самого каждой вещи и каждой мысли отведено особое место, и мир этот так непосредственен, так искренен, что у меня возникает мысль: не мы ли, все остальные, особенные, если не сказать ненормальные? Те же самые врачи никогда не могут толком определить, что с ним: синдром Аспергера — или он просто не такой, как остальные. На самом деле все, конечно, не «просто», но Мишель и вправду невероятно милый и мягкий человек, кладезь здравомыслия, неисчерпаемый источник веселья. Если я не умею врать, то Мишель не может не сказать того, что думает, причем сразу же, как только ему в голову пришла какая-то мысль. В четыре года, когда он решил наконец заговорить, он спросил в очереди к кассе супермаркета у женщины в кресле-каталке, почему она сидит в детской коляске. Мама, потрясенная тем, что услышала от него первую связную фразу, сначала схватила его на руки и осыпала поцелуями, а уж потом побагровела от стыда. И это было только начало…
С того вечера, когда наши родители опять встретились, они не переставали друг друга любить. У них, как у всякой пары, случались ледниковые периоды, когда между ними царил холод, но вскоре наступало примирение, и вновь возвращались неизменное взаимное уважение и восхищение. Однажды, расставшись с тем, в кого была влюблена, я спросила их, как им удалось пронести любовь через всю жизнь, и получила от отца ответ: «История любви — это встреча двух дающих».
Мама умерла в прошлом году. Они с отцом ужинали в ресторане, официант принес ее любимый десерт, ромовую бабу — и она уткнулась лицом в горку крема. Откачать ее так и не смогли.
Папа старается не делиться с нами своим горем, понимая, что мы переживаем случившееся по-своему. Мишель продолжает звонить маме каждое утро, и отец исправно отвечает, что она не может подойти к телефону.
Спустя два дня после того, как мы предали ее земле, папа собрал нас за семейным столом и категорически запретил сидеть с похоронным видом. Мамина смерть ни в коем случае не должна была разрушить то, что они вместе создали для нас, приложив немало усилий, — веселую сплоченную семью. Назавтра мы обнаружили на дверце холодильника записку: «Дорогие мои, сначала умирают ваши родители, потом наступает ваша очередь. Хорошего вам дня. Папа». Логично, как сказал бы мой братец. Нельзя терять время, предаваясь унынию. И вообще, если ваша мать уходит в царство теней, упав лицом в ромовую бабу, это наводит на размышления.
Узнав о том, кем я работаю, большинство людей бледнеют от зависти. Я журналистка «Нэшнл джиографик». Мне платят — пусть не слишком щедро, но все-таки — за то, что я разъезжаю по миру, запечатлевая и описывая его разнообразие. Странно, но мне пришлось объехать всю планету, чтобы обнаружить, что все это великолепное разнообразие окружает меня в повседневной жизни, и достаточно толкнуть дверь своего дома и немного внимательнее взглянуть на других людей, чтобы это понять.
Но когда проводишь жизнь в самолетах, триста ночей в году спишь в гостиничных номерах разной степени комфорта, чаще невысокой из-за ограниченного бюджета, пишешь по большей части в тряских автобусах и приходишь в неописуемый экстаз при виде чистой душевой кабинки, то, вернувшись домой, испытываешь одно-единственное желание: растянуться, задрав ноги, на мягком диване перед телевизором, чтобы рядом стоял поднос с едой и близкие были тут же, на расстоянии вытянутой руки.
Моя личная жизнь исчерпывается редкими короткими романами. Беспрерывные путешествия — все равно что клеймо безбрачия, выжженное раскаленным железом на неопределенный срок. Два года я встречалась с репортером «Вашингтон пост», надеясь на взаимную верность. Иллюзия, пускай и восхитительная. Мы пытались поддерживать ощущение близости при помощи электронной переписки, но ни разу не провели вместе больше трех дней подряд. В общей сложности наша связь не продлилась и двух месяцев. При каждой встрече у нас отчаянно колотилось сердце, при каждом расставании тоже; не выдержав аритмии, мы оба сдались.
У меня, по сравнению с большинством моих друзей, далеко не банальная жизнь, а однажды утром, когда я взялась просматривать почту, она стала и вовсе странной.
Я летела домой из Коста-Рики, папа приехал за мной в аэропорт. Мне твердят, что в тридцать пять лет пора перерезать пуповину. В каком-то смысле я уже это сделала, но возвращаясь и находя лицо отца в толпе, высматривающей прибывших пассажиров, я всякий раз впадаю в детство, и ничто не заставит меня побороть это сладкое чувство.
После маминой смерти он немного постарел, шевелюра поредела, животик слегка округлился, походка отяжелела, но он по-прежнему привлекательный мужчина — элегантный, блестящий, экстравагантный, и никакой аромат на свете не действует на меня так умиротворяюще, как запах его макушки, когда он крепко меня обнимает и приподнимает в воздух. Да-да, эдипов комплекс, держи нас крепче и не отпускай, по крайней мере чем позже, тем лучше… Поездка в Центральную Америку вымотала меня до предела. Весь полет я сидела стиснутая между двумя пассажирами, поочередно ронявшими голову мне на плечо при малейшей тряске, словно на подушку. Вернувшись домой и увидев в зеркале ванной свое помятое лицо, я поняла, почему они так со мной обращались. Мишель пришел ужинать к папе, посреди ужина к нам присоединилась моя сестра, и я разрывалась между наслаждением всех их видеть и желанием уединиться в комнате, официально считавшейся моей, пока мне не исполнилось двадцать, а неофициально — гораздо дольше. Я снимаю квартирку-студию на западе Лондона, на Олд-Бромптон-Роуд — из принципа и чисто из гордости, потому что почти никогда там не ночую. В те редкие моменты, когда я оказываюсь на родине, мне приятно возвращаться под крышу нашего дома в Кройдоне.
Переночевав у папы, я поехала к себе и нашла среди счетов и рекламных проспектов надписанный от руки конверт. Почерк был изумительно красивый, округлый, с нажимом и тонкими хвостиками в правильных местах — так учат писать в школе.
Извлеченное из конверта письмо сообщало о совершенно мне неведомом прошлом моей матери. Меня уверяли, будто, разбирая ее вещи, я непременно обнаружу предметы из прошлого, которые откроют мне глаза на то, какой была на самом деле моя мать. Не довольствуясь этим, анонимный автор утверждал, что мама была замешала в некоем преступном деянии, совершенном тридцать пять лет назад. Никаких уточнений в письме не содержалось.
В этих откровениях было многовато неувязок. Начать с того, что тридцать пять лет назад мама уже ждала меня… Трудно представить себе, как моя мама, причем беременная двойней, совершает преступление — невообразимо для тех, кто ее знал. Автор анонимного письма предлагал, если мне захочется узнать больше, отправиться на другой конец света. В завершение он просил меня уничтожить это послание и никому о нем не рассказывать — ни Мэгги, ни тем более отцу.
Откуда этот незнакомец знал имена моих близких? Это тоже привело меня в недоумение.
Я похоронила маму только весной и все еще сильно скучала по ней.
Сестре не могла взбрести в голову такая скверная шутка, брат был категорически не способен выдумать подобную историю. Сколько бы я ни листала свою адресную книжку, в ней не нашлось бы ни одного знакомого, которого можно было бы заподозрить в этой проделке.
Как бы поступили на моем месте вы? Вероятно, совершили бы ту же ошибку, что и я.
1 Женский вариант имени — Michelle, мужской — Michel. (Здесь и далее — прим. перев.)
2Салли-Энн
Октябрь 1980 г., Балтимор
Чтобы выйти излофта, нужно было спуститься по крутой лестнице. Сто двадцать высокихступенек, три пролета, еле-еле освещенные лампочкой на перекрученном проводе, —тусклое мерцание в бездонной пропасти. Спуск был сродни игре сосмертью, подъем превращался в пытку. Салли-Энн проделывала этот путь дваждыв день, утром и вечером.
Старый грузовой лифт давно отслужил свое. Теперь его ржавая решетка стала частью пейзажа, слабо выделяясь на фоне охровых стен.
Всякий раз, когда Салли-Энн толкала дверь и выходила наружу, ей бросалась в глаза вереница обшарпанных доков. Вдоль улиц теснились старые кирпичные склады. Истрепанный морскими ветрами пирс щетинился высокими кранами, забиравшими контейнеры с последних грузовых судов, еще швартовавшихся в этом пришедшем в упадок порту. Квартал еще не привлек внимания кудесников-застройщиков. В те времена в заброшенных домах вокруг порта ютились разве что начинающие актеры, подававшие слабые надежды музыканты и живописцы, юнцы без гроша в кармане, заглядывавшиеся на дочек богатых родителей, никому не нужные и зачастую конфликтовавшие с законом прожигатели жизни. До ближайшей бакалеи было десять минут езды на мотоцикле.
Салли-Энн была владелицей мотоцикла «Триумф Бонвиль»: 650 кубических сантиметров его двигателя позволяли (сдуру) разгоняться до ста пятидесяти и даже больше миль в час. Вмятина на бело-синем баке напоминала о падении, случившемся, когда хозяйка объезжала этого норовистого зверя.
Несколько дней назад родители предложили Салли-Энн покинуть родной город и отправиться смотреть мир. Мать холеной рукой подписала чек, аккуратно оторвав его от корешка, и протянула дочери, тем самым также отрывая ее от себя.
Салли-Энн прикинула, сколько времени можно будет веселиться и пить на эту сумму, и обиженная скорее тем, что семья отправляет ее куда подальше, чем требованием искупить ошибку, которой она еще не совершила, решила мстить. Она добьется такого успеха, что в один прекрасный день они раскаются, что отреклись от нее! Честолюбивый проект, спору нет. Однако в запасе у Салли-Энн был недюжинный ум, красивое тело и пухлая адресная книжка. В ее семье мерилом успеха были размер банковского счета и имущество, которым можно блеснуть. Денег Салли-Энн всегда хватало, но ее они интересовали лишь постольку-поскольку. Она любила большие компании и только посмеивалась над родственниками, шокированными ее общением с людьми не их круга. У Салли-Энн хватало недостатков, зато она отличалась способностью к бескорыстной дружбе.
Предательский цвет неба — ослепительная лазурь — заставлял забыть, что всю ночь лил дождь. Но она была настороже: скользкая дорога — смертельный враг мотоциклиста. «Триумф» мчался по асфальту, Салли-Энн чувствовала икрами тепло мотора. Управление этой машиной дарило ей чувство бесконечной свободы.
Издали приметив на перекрестке одинокий памятник среди пустыни — кабину телефона-автомата, — она взглянула на циферблат часов, блестевших между застежками перчатки, сбросила скорость и нажала на рукоятку тормоза. Поставила мотоцикл у тротуара, опустила упор. Нужно было убедиться, что сообщница не опаздывает.
Пять гудков. От тревоги у Салли-Энн перехватило горло. Почему Мэй не отвечает? Наконец в трубке раздался щелчок.
— Все в порядке?
— Да, — услышала она угрюмый голос.
— Я еду. Ты готова?
— Надеюсь… Тем более уже поздно идти на попятную, ведь так?
— Зачем нам сдавать назад? — удивилась Салли-Энн.
На перечисление всех причин, от которых у нее пухла голова, у Мэй ушло бы много времени. Их план слишком рискованный. Стоит ли игра свеч? Что проку мстить, когда сделанного все равно не воротишь? Что, если все пойдет не так, как задумано, и их сцапают? Дважды пострадать за одно и то же — не многовато ли? С другой стороны, она решилась на этот риск не ради себя, а ради подруги. В общем, Мэй промолчала.
Мимо медленно ехала машина полиции, и Салли-Энн задержала дыхание, стараясь умерить волнение. Если она струхнет сейчас, то что будет, когда дойдет до дела? Пока что ей было не в чем себя упрекнуть: мотоцикл стоял по всем правилам, звонить из телефона-автомата закон не запрещает. Машина не затормозила, но полицейский за рулем на нее засмотрелся — и было на что! «И эти туда же!» — подумала она, вешая трубку.
Что там на часах? Она будет у дверей Стэнфилдов через двадцать минут, через час уедет от них, через полтора часа вернется домой. Эти полтора часа все-все изменят для Мэй и для нее. Она прыгнула на мотоцикл, ударила пяткой по стартеру и с ревом рванула вперед.
На другом конце города Мэй надевала пальто. Она заранее засунула глубоко в карман крючок-отмычку с крестообразным наконечником, завернутый в салфетку, заранее расплатилась с изготовившим этот инструмент для взлома слесарем. Выйдя из дому, она поежилась от холода. Голые ветки тополей на ветру стучали друг о друга. Она подняла воротник и заторопилась на автобусную остановку.
Сидя у окна, она изучила свое отражение, откинула назад и заколола волосы. Мужчина через два ряда от нее слушал Чета Бейкера по маленькому транзистору, стоявшему у него на коленях, и медленно покачивал головой в такт балладе. Его сосед громко шуршал газетой, явно желая досадить слушателю My Funny Valentine: ему самому песенка, очевидно, была не по вкусу.
— По-моему, это самая красивая песня в мире, — с упреком заявила сидевшая рядом женщина.
Мэй эта песня казалась не столько красивой, сколько грустной; истина, как водится, была где-то посередине. Мэй вышла через шесть остановок и встала у подножия холма. Она приехала строго в условленное время, но Салли-Энн уже ждала ее со своим мотоциклом. Протянула Мэй шлем, подождала, пока та устроится сзади. Потом мотор взревел, и «Триумф» сорвался с места.
3Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Бекенхем, пригород Лондона
Все было как будто в порядке, но где там! Мэгги стояла в двери гостиной, подперев спиной косяк, и вертела в пальцах потухшую сигарету. Отчего-то ей почудилось, будто заново подожженный окурок — такая же нелепость, как это безумное письмо.
Я сидела на стуле, словно ученица за первой партой, боящаяся вызвать гнев учительницы, и держала в руках листок. Мое состояние было близко к оцепенению.
— Прочти-ка еще разок! — приказала Мэгги.
— «Пожалуйста». «Прочти, пожалуйста», — привычно поправила ее я.
— Я, что ли, к тебе примчалась среди ночи? Вот и не донимай меня своим «пожалуйста»!
Каким образом Мэгги умудряется платить за двухкомнатную квартиру, когда у меня, вкалывающей по-настоящему, с трудом хватает денег на маленькую студию?Тут явно не обошлось без родительской помощи. Раз она продолжаеттак роскошествовать после смерти мамы, значит, здесь замешан папа. Надобудет набраться смелости и задать этот вопрос за семейным столом.Да, думала я, придет день, когда у меня хватит отвагираз и навсегда поставить на место младшую сестру, чтобы оназабыла, как мне грубить; что только не лезло мне в голову, лишь бы не думать о письме, которое я собираласьпрочесть Мэгги еще раз, раз она этого потребовала.
— Ты что, язык проглотила, Ригби?
Терпеть не могу, когда Мэгги так укорачивает мое имя, крадя у него женственность. Она прекрасно знает это. Мы, конечно, друг друга любим, но в остальном между нами все непросто. В детстве нам случалось драть друг дружку за волосы; у разозлившихся девчонок так бывает, а тем более у подростков. Мы дрались до тех пор, пока Мишель не начинал сжимать себе руками голову, как будто зло, материализованное в ссоре сестренок, сдавливало ему виски и причиняло страдания. Тогда мы прекращали схватку, о причине которой к тому времени уже забывали, и, желая его убедить, что все это всего лишь игра, принимались кружиться, вовлекая брата в свой хоровод.
Мэгги мечтала о таких же рыжих волосах, как у меня, о таком же спокойном выражении лица. Послушать ее, так мне всё было нипочем. Что до меня, то я мечтала о черной гриве, как у младшей сестры, потому что тогда надо мной не смеялись бы в школе, о ее непроницаемой красоте, ее самоуверенности. Мы могли поссориться по любому поводу, но стоило кому-то чужому или одному из наших родителей напуститься на одну из нас — и другая тут же бросалась ей на выручку, готовая впиться в обидчика зубами, лишь бы отстоять сестру.
Я вздохнула и стала громко читать:
Дорогая Элинор,
извините, что сокращаю Ваше имя, составные имена для менядлинноваты, Ваше, кстати, замечательное, но мое письмо не об этом.
Вы наверняка восприняли внезапный уход Вашей матери как глубокую несправедливость. Она была создана для того, чтобы стать бабушкой, чтобы умереть в весьма преклонном возрасте в своей постели, в окружении семьи, которой она столько дала. Это была необыкновенная, выдающегося ума женщина, способная и на самое лучшее, и на самое худшее, но Вам было известно только о лучшем.
Что поделать, мы знаем о своихродителях только то, что они сами хотят нам рассказать и что мы сами хотим в них видеть. Мы забываем —и это в порядке вещей, — что они жили и до нашего появления на свет. Я хочу сказать, что тогдаони вели свою собственную жизнь, проходили через испытания молодости, черезложь. Им тоже приходилось разбивать свои цепи, вырываться на свободу.Вопрос в том, КАК они это делали.
Ваша мать, например, отказалась тридцать пять лет назад от внушительного состояния. Но это состояние было вовсе не наследством. Так каким же образом она его заполучила? Оно ей принадлежало или она его похитила? Если нет, то зачем было от него отказываться? Вот сколько набирается вопросов, на которые Вам придется поискать ответы, если они Вас интересуют. В этом случае я советую Вам призвать на помощь всю Вашу ловкость и проницательность. Как вы понимаете, такая разумная женщина, как Ваша мать, не стала бы прятать самые интимные свои секреты там, где их было бы легко найти. Когда Вы найдете доказательства обоснованности моих вопросов — а я знаю, что первым Вашим побуждением будет от них отмахнуться, — Вам непременно понадобится меня отыскать, хотя я живу на другом конце света.Но всему свое время. А пока что, я думаю, Вамнужно как следует поразмыслить. Впереди у Вас много дел.
Простите, чтоне называю себя, не считайте это трусостью, я поступаю тактолько для Вашего блага.
Советую Вам от чистого сердца никому неговорить об этом письме — ни Мэгги, ни Вашему отцу,и уничтожить его сразу после прочтения. Хранить его не имеетникакого смысла. Поверьте, мои слова совершенно искренни; желаю Вам всегонаилучшего и выражаю, пусть с опозданием, свои соболезнования.
—Хитро составлено письмецо! — бросила я. — Пойди разберись, мужчинаэто написал или женщина.
— Не важно, мужчина или женщина, главное,автор не в себе. Это письмо бессмысленно — почти всё.Кроме совета его уничтожить…
— И никому о нем не рассказывать,прежде всего тебе…
— Этому совету ты не последовала, и правильносделала.
— А папе?
— Ему лучше не говори, нечего его волноватьэтим потоком глупостей.
— Прекрати! Вечно ты диктуешь, что мне делать,чего не делать. Старшая — я!
— Разве лишний год гарантируеттебе умственное превосходство? Будь так, ты бы не примчалась показыватьмне это письмо.
— Я не примчалась. Я получила его ещепозавчера, — уточнила я.
Мэгги взяла стул и уселась напротив меня.Я положила на стол письмо. Она провела по нему пальцеми оценила качество бумаги.
— Только не говори, что поверила хотьслову, — предупредила она меня.
— Даже не знаю… Зачем кому-тотратить время на пустую ложь? — пробурчала я.
— Затем, чтоповсюду кишат ущербные люди, готовые на все, лишь бы сделатьдругому гадость.
— Только не мне, Мэгги. Можешь считать мою жизньскучной, но врагов я себе точно не нажила.
— Может, этомужчина, которого ты заставила страдать?
— Хотелось бы, но тут пустынядо самого горизонта.
— А твой журналист?
— Он никогда не позволилбы себе такой низости. К тому же мы расстались добрымидрузьями.
— Откуда тогда этот бумагомарака узнал мое имя?
— Ему известно про нас гораздо больше. Мишеля он не упомянул, но это только потому, что…
Мэгги крутанула на столе зажигалку.
— Это только потому, что он знает, что ты не станешь беспокоить нашего братишку. Выходит, анониму известно его состояние. От всего этого как-то не по себе! — проворчала она.
— Что же нам делать?
— Ничего! Ничего не предпринимать — лучший способ не вступать в его игру. Выбросить эту гадость в мусорную корзину — и жить дальше.
— Ты можешь себе представить маму в начале ее жизненного пути богачкой? Это полная бессмыслица, мы всегда еле сводили концы с концами. Если бы у нее имелись средства, то зачем было бы так туго затягивать ремень?
— Не преувеличивай, нищетой это все-таки не назовешь, мы ни в чем не испытывали нужды! — возразила Мэгги, начиная злиться.
— Это тебе всегда всего хватало. Ты многого не замечала.
— Чего именно, хотелось бы узнать?
— Трудностей в конце месяца. Думаешь, мама давала частные уроки только из любви к искусству, а папа посвящал выходные вычитыванию рукописей из чистого удовольствия?
— Он работал в издательстве, а мама преподавала. Я думала, что все это входит в их обязанности.
— Нет уж, вкалывать после шести вечера никак не входило в их обязанности. Думаешь, они отправляли нас в детский лагерь, а сами в это время нежились на Карибах? Нет, они работали. Мама даже подменяла в больнице регистраторшу приемного отделения.
— Мама?.. — ошарашенно переспросила Мэгги.
— Три года подряд, каждое лето, когда тебе было тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет.
— Почему ты знала об этом, а я нет?
— Потому что я задавала вопросы. Сама видишь, как много значит даже маленькая разница в возрасте.
Мэгги ненадолго задумалась.
— Ну, нет, — снова заговорила она, — я не допускаю мысли, что наша мать зарыла клад с золотом.
— «Состояние» необязательно подразумевает деньги.
— Если это не настоящее состояние, то зачем анониму уточнять, что она получила его не по наследству?
— Таким способом он подсказывает нам, что следует пораскинуть мозгами, и, возможно, намекает, что в его словах неплохо бы поискать подтекст.
— Что-то многовато предположений. Лучше избавься от этого письма, забудь, что вообще его получала!
— Конечно! Уж я тебя знаю, двух дней не пройдет, как ты нагрянешь к папе и перевернешь его дом вверх дном.
Мэгги схватила зажигалку и закурила сигарету. Сделав большую затяжку, она выпустила вертикальную струйку дыма.
— Ладно, — примирительно сказала она. — Устроим завтра здесь семейный ужин. Ты занимаешься едой, я — папой. Учти, все это только для очистки совести, потому что я уверена, что это напрасная трата времени.
— Завтра ты закажешь пиццу, и мы вдвоем аккуратно расспросим папу. Мишель тоже будет.
4Рэй
Октябрь 2016 г., Кройдон, пригород Лондона
Ему понравилась идея поужинать вместе с детьми, но он предпочел бы, чтобы это произошло у него дома. Рэй был домоседом, а в его возрасте люди не меняются. Он достал из гардероба свою куртку, украшенную шевронами. Надо съездить за Мишелем — удобная возможность проехаться на стареньком «остине». Он перестал ездить на нем за покупками, когда в пяти минутах от его дома открылся супермаркет «Теско». Врач посоветовал ему ходить пешком ежедневно не менее пятнадцати минут — минимум, необходимый для здоровья суставов. На суставы он плевать хотел, просто не знал, куда себя девать, с тех пор как овдовел. Тем не менее, стоя перед зеркалом, он втянул живот и откинул пятерней волосы назад. На старость ему тоже было наплевать, вот только жаль густой шевелюры — гордости молодых лет. Правительство, вместо того чтобы без толку тратить миллиарды на войну, могло бы дать деньги тем, кто придумает способ снова отращивать вылезшие волосы. Если бы можно было вернуться на тридцать лет назад, он уговорил бы жену посвятить ее талант химика науке, а не преподаванию. Она бы открыла волшебную формулу, и они проводили бы старость, колеся по миру и переезжая из одного дворца в другой.
Нет, решил он, беря вместо куртки габардиновый плащ, вдовцу путешествовать было бы невыносимо, к тому же недаром он домосед. Раньше Мэгги не приглашала родных к себе. Уж не собирается ли она сообщить ему, что выходит замуж? Пожалуй, он не влезет в свой смокинг. Ну ничего, значит, придется посидеть на диете, если, конечно, ему дадут время сбросить килограмма три, максимум пять, не надо фанатизма, он еще более-менее стройный мужчина: не считая некоторых лишних округлостей, ничего страшного… С Мэгги станется огорошить его сообщением, что свадьба назначена на ближайший уик-энд, всем известно, до чего она нетерпелива. Какой же ей сделать свадебный подарок? Заметив, что веки немного обвисли, он поднес указательный палец к правому глазу, подтянул их и пришел к выводу, что так выглядит гораздо моложе, но при этом довольно глупо. Прилепить, что ли, себе под глаза по кусочку скотча? То-то все покатятся со смеху! Рэй немного погримасничал перед зеркалом и сам себя развеселил. В приподнятом настроении он сгреб кепку, подбросил на ладони ключи от машины и вышел из дому пружинистой моложавой походкой.
В «остине» приятно пахло пылью — элегантный запах старины, присущий салонам только коллекционных автомобилей. Сосед, жалкий завистник, доказывал, что «универсал» А60 к этой категории не принадлежит. Пусть лучше поищет в наше время настоящую палисандровую приборную панель! Часы — и те настоящий антиквариат! Он купил машину у второго ее владельца. В каком году это было? Еще до рождения близнецов? Конечно до, ведь на этой машине он приехал за женой на вокзал, когда они снова нашли друг друга. Невероятно, что эта машина сопровождала их всю совместную жизнь. Сколько миль они проехали в этом «остине»? Пробег составляет двести восемьдесят тысяч шестьсот пятьдесят три километра — а будет четыре, когда он заедет за Мишелем. Если такая машина не коллекционная, то… Ну и болван этот сосед!
Всякий раз, косясь на пассажирское кресло, он видел призрак жены. Видел, как она тянется за пряжкой ремня безопасности. У нее никогда не получалось нормально пристегнуться самой, и она донимала его подозрениями, будто он специально укоротил ремень, чтобы она поверила, что поправилась. Да, ему случалось прибегать к этой уловке — раза два-три, не больше. Ну, может, больше, если напрячь память. Вот бы можно было уйти под землю в своей машине вместо гроба! Хотя нет, это потребовало бы существенного расширения кладбищ, что недопустимо с точки зрения экологии.
Рэй затормозил перед домом Мишеля, два раза нажал на клаксон и стал ждать, наблюдая за пешеходами на поблескивающих от дождя тротуарах. Можно сколько угодно злиться на английский дождь — а вот пойди найди другую такую же зеленую страну!
Его внимание привлекла одна пара. Мужчина, похоже, совершенно разучился смеяться. Если на небе есть Бог, то непонятно, почему Он не делает вдовцами именно таких типов. Мир и вправду слеплен кое-как. Почему Мишель вечно не торопится? Хотя ясно почему: он должен проверить перед уходом, что все лежит на своих местах, что газ выключен, даже если он давным-давно не пользовался газовой плитой, что свет погашен всюду, кроме спальни, где он его никогда не гасит, что дверца холодильника плотно закрыта. Там петля ослабла, надо будет зайти и поменять ее, когда Мишель будет на работе. Поменяет — и ничего сыну не скажет. Вот и он в своем вечном макинтоше, которого не снимает даже летом. А в такое лето, как нынешнее, он уж точно не переоденется.
Рэй потянулся к ручке пассажирской дверцы. Мишель уселся, поцеловал отца, накинул ремень и чинно положил руки на колени. Когда машина тронулась, он уставился на дорогу и сидел так до второго перекрестка, после чего наконец немного расслабился.
— Рад, что мы ужинаем все вместе, странно только, что у Мэгги.
— Что же в этом странного, скажи на милость? — поинтересовался Рей.
— Мэгги никогда не готовит, потому и странно.
— Насколько я понял, нынче праздник: она заказала всем пиццу.
— Тогда это менее странно, но все равно, — отозвался Мишель, провожая глазами молодую женщину на переходе.
— Недурна! — одобрил Рэй, присвистнув.
— Немного непропорциональная, — обронил Мишель.
— Ты шутишь? Она великолепна!
— Средний рост человека женского пола в 2016 году составляет пять футов два дюйма, а в этой женщине по меньшей мере шесть футов один дюйм. Значит, она слишком рослая.
—Тебе виднее, хотя я в твоем возрасте скорее одобрил бытакую непропорциональность.
— Мне больше нравится, когда они…
— Поминиатюрнее?
— Вот-вот.
— Каждойкастрюле своя крышка, не так ли?
— Возможно, но я не вижу связи.
— Это такое выражение, Мишель. Оно означает, что о вкусах не спорят.
— Вот это логично — не первое твое выражение, лишенное всякого смысла, а второе. Оно соответствует тому, что сказал я.
«Остин» свернул на запруженный машинами бульвар. Снова зарядил мелкий дождик — типичная английская морось, в считаные минуты превращающая мостовую в зеркало.
— Думаю, твоя сестра собралась нам сообщить, что выходит замуж.
— Которая? У меня их две.
— Скорее всего, Мэгги.
— Вот как? Почему ты так считаешь?
— Отцовский инстинкт. Можешь мне поверить. Я говорю с тобой об этом уже сейчас не просто так, а с определенной целью. Когда она это объявит, я хочу, чтобы ты знал, что это хорошая новость, и проявил радость.
– Зачем?
— Сестру опечалит, если ты этого не сделаешь. Когда люди сообщают другим о счастливом для них событии, они ждут, что мы в ответ разделим их счастье.
— Зачем?
— Так мы проявляем свою любовь.
— Понимаю. А брак — это хорошее известие?
— Сложный вопрос. В принципе, да.
— Ее будущий муж тоже там будет?
— Возможно. С твоей сестрой можно всякого ожидать.
— С которой? У меня их две.
— Знаю, что их у тебя две, между прочим, это мои изделия, то есть мои и твоей матери, конечно.
— А мама там будет?
— Нет, твоей матери там не будет. Ты знаешь почему, я много раз тебе это объяснял.
— Да, знаю, потому что она умерла.
— Ну да, потому что умерла.
Мишель еще некоторое время смотрел прямо перед собой, потом повернул голову и уставился на отца:
— Для вас с ней женитьба была хорошей новостью?
— Прекрасной, старина! Если бы можно было вернуться назад, то я бы женился на ней еще раньше. Так что для Мэгги это тоже будет хорошей новостью: уверен, счастливый брак — присущий нашей семье особый дар.
— Вот как? Завтра я уточню в университете, но не думаю, что это генетическое.
— А ты сам счастлив, Мишель? — тихо спросил Рэй.
— Думаю, да… Я счастлив теперь, раз Мэгги собралась замуж, и я знаю, что брак будет счастливый, потому что это наш семейный дар. Но все-таки я немного трушу перед встречей с ее мужем.
— Что тебя пугает?
— Надеюсь, мы с ним поладим.
— Ты с ним уже знаком: это Фред, здоровенный детина, очень симпатичный, мы много раз ужинали с ним у него в пабе. То есть я думаю, что она собралась замуж за него, хотя от твоей сестры всего можно ожидать.
— Жаль, что мама не может быть с нами в тот вечер, когда ее дочь сообщает о своем решении выйти замуж.
— Которая? У меня их две, — ответил Рэй с улыбкой.
Мишель немного подумали тоже улыбнулся.
5Мэй
Октябрь 1980 г., Балтимор
Мотоцикл легко одолевал дорогу, взбиравшуюся на холм. Каждый раз, когда Салли-Энн давила на газ, заднее колесо поднимало столб пыли. Еще несколько виражей — и покажется дом. Мэй издали узнала изящную черную, с тонкими гранеными пиками, ограду, защищавшую поместье Стэнфилдов. По мере приближения к нему она все крепче обхватывала талию Салли-Энн. В конце концов та не выдержала и крикнула, задыхаясь на ветру:
— Мне тоже страшно! Внуши себе, что как раз это и делает приключение таким захватывающим!
Мотор «Триумфа» так ревел, что до Мэй долетели только обрывки слов, она расслышала только «страшно» и «захватывающим», что полностью совпадало с ее ощущениями. Они находились на одной волне: это и есть идеальные отношения.
Салли-Энн снизила скорость, накренила мотоцикл и вошла в последний крутой поворот. Затем снова набрала скорость и выровняла мотоцикл. Лихость, с которой она гоняла на «Триумфе», вызвала бы зависть у любого байкера. Впереди, на вершине холма, красовался дом с горделивой колоннадой, возвышавшийся над долиной. Такую показную роскошь позволяли себе только нувориши и выскочки, притом что Стэнфилды были одним из старейших, самых уважаемых семейств города, имевших непосредственное отношение к его основанию. Одни утверждали, будто основу их богатства заложили еще рабы, возделывавшие потом их земли, другие возражали, что они были, наоборот, среди первых хозяев, отпустивших своих рабов на свободу, и что некоторые из Стэнфилдов даже проливали за их освобождение свою кровь. История звучала по-разному, в зависимости от квартала, где ее рассказывали.
Салли-Энн свернула на служебную стоянку, заглушила мотор, сняла шлем и повернулась к Мэй, слезавшей с сиденья:
— Там вход для поставщиков, видишь? Ступай туда и скажи, что у тебя встреча с мисс Вердер.
— А если она дома?
— Разве только она вездесущая, потому что женщина, приближающаяся вон к тому черному «форду», и есть мисс Вердер. Говорю тебе, каждый день в одиннадцать часов она садится в свою машину и едет в город на массаж… То есть это так говорится, одним массажем дело не ограничивается.
— Откуда ты знаешь?
— Я неделями заней следила, буквально от нее не отходила, так уж можешьмне поверить.
— Ты же не опустилась до того, чтобы…
— На споры нет времени, Мэй. Вердер, бедняжка, с большим трудом получает удовлетворение, но через сорок пять минут ее все-таки накроет скромный утренний оргазм, и, подкрепившись в соседнем кафе сэндвичем с беконом и колой, она поспешит обратно. Бери ноги в руки, ты знаешь план наизусть, зря, что ли, мы сто раз репетировали?
Но Мэй застыла как статуя. Салли-Энн почувствовала, что ей нужно ободрение, поэтому она крепко ее обняла и прошептала, что она прелестна, что все пройдет как по маслу и что она будет ждать ее на стоянке.
Мэй перешла через дорогу и зашагалак служебному входу. Через него миссис Стэнфилд и ее сынудоставляли газеты, еду, напитки, цветы и все, что они покупалив городе. Тоном воспитанной девушки Мэй сообщила дворецкому, что пришлана встречу с мисс Вердер. Как Салли-Энн и предсказывала,дворецкий, впечатленный природной властностью гостьи, подкрепленной ее британским акцентом, которыйта намеренно утрировала, воздержался от дальнейших расспросов и впустил еев дом. Он понял, что она явилась раньше времени, и, сочтя неподобающим мариновать такую приличную гостью в прихожей, отвел ее — Салли-Энн и это предвидела — в небольшую гостиную навтором этаже. Там он с огорченным видом усадил ее в кресло. Мисс Вердер только что уехала, объяснил он и тутже добавил, что она скоро возвратится, и предложил гостье скоротатьвремя за освежающими напитками. Мэй поблагодарила и отказалась: ей нехочется пить. Дворецкий удалился, оставив ее одну в богато убраннойгостиной по соседству с кабинетом секретаря мистера Стэнфилда.
Два кресла, обитыетем же бархатом, из которого были сделаны шторы на окнах,разделял круглый столик на ножке. На темном дубовом паркете красовалсяобюссонский ковер, стены были обшиты деревянными панелями, с потолка свисаланебольшая хрустальная люстра.
На то, чтобы представиться, подняться по широкой лестнице на второй этаж и пройти по длинной галерее над вестибюлем в эту гостиную, у Мэй ушло целых десять минут. Ее задачей было убраться отсюда до возвращения секретарши-нимфоманки. Пока подруги составляли свой план и репетировали, Мэй вдоволь позабавилась, представляя, чем мисс Вердер занимается в сомнительном массажном салоне в центре города, они с Салли-Энн тогда смеялись до слез. Но сейчас, когда ей предстояло войти в ее кабинет и совершить взлом, фактически преступив закон, ей было не до веселья. Если ее поймают на месте преступления, то непременно вызовут полицию, а полиция мигом смекнет, что к чему. Обвинением в простом вторжении на чужую территорию дело не обойдется… Не думать об этом, гнать подобные мысли! У нее пересохло во рту, и она пожалела, что отказалась от предложенной дворецким воды; отказ был вызван боязнью потерять драгоценное время. Встать, подойти вон к той двери. Повернуть дверную ручку и войти.
Так она и поступила, поражаясь собственной решительности. Она действовала, как автомат, запрограммированный на выполнение конкретной задачи.
Войдя в кабинет, она неслышно затворила за собой дверь. Велика была вероятность того, что хозяин дома, знавший, что его помощница ненадолго отлучилась, находился сейчас в соседнем помещении.
Она осмотрелась, удивленная современным убранством кабинета, контрастировавшим со стилем остальных известных ей здешних комнат. На стене напротив письменного стола из светлого дерева висела репродукция картины Миро. А может, не репродукция, а оригинал. Но на то, чтобы подойти и проверить, времени не было. Она отодвинула кресло, опустилась на колени перед этажеркой с выдвижными ящиками и достала из кармана салфетку, в которую была завернута отмычка.
Она сто раз тренировалась на ящике того же типа, чтобы научиться отпирать замок, не повреждая его. Это был замок с пластинчатыми пружинами модели Yale, для которого знакомый Салли-Энн посоветовал и продал ей отмычку-щуп с наконечником в форме половинки креста. Широкую на конце и узкую у основания, ее легко было вставлять и так же легко извлекать. Она припомнила накрепко заученный урок: постараться ничего не поцарапать внутри, чтобы не оставить металлических заусениц, которые заблокировали бы механизм и указали на взлом, держать рукоятку строго горизонтально напротив цилиндра, медленно вводить отмычку, нащупывать штифты и аккуратно, чуть приподнимая, надавливать на каждый, стараясь не повредить… Она почувствовала, как первый штифт встает в бороздку, осторожно продвинула головку отмычки, пока не приподнялся второй штифт, потом настал черед третьего. Затаив дыхание, Мэй медленно провернула ротор замка и высвободила ящик.
Завершающая часть — запереть замок и извлечь инструмент — была не менее деликатной и ответственной. Выдвигая ящик, Мэй постаралась, чтобы отмычка не шелохнулась.
Очки, пудреница, щетка для волос, тюбик губной помады, баночка крема для рук… Где эта чертова папка? Она схватила пачку документов и стала разбирать их по листочку на письменном столе. Вот и список приглашенных. Сердце Мэй пустилось вскачь, стоило ей подумать о том, как она рискует всего лишь ради того, чтобы добавить в этот список два лишних имени.
— Успокойся, Мэй, — пробормотала она, — ты почти у цели.
Судя по настенным часам, в ее распоряжении было еще не менее четвери часа. А вдруг в этот раз мисс Вердер достигнет желаемого раньше обычного?
— Брось эти мысли, не для того она куда-то тащится, чтобы потом отказаться от вступительных ласк. Если бы спешила, занялась бы самоудовлетворением, и дело с концом.
На письменном столе стояла пишущая машинка, классический «Ундервуд». Мэй вставила в нее лист со списком, опустила зажим, провернула валик, установила разрядку. Из-под валика выполз белый краешек бумаги.
У Мэй были заготовлены два псевдонима — для себя и для Салли-Энн. Она добавила адрес почтового ящика, который специально завела на прошлой неделе на центральном почтамте. Рано или поздно полиция, без всякого сомнения, внимательно изучит этот список, выискивая виновных в преступлении. Но две вымышленные фамилии без реальных домашних адресов ничего не подскажут сыщикам. Она начала печатать первое имя, совсем легко касаясь клавиш — лишь бы молоточки со шрифтом достигали ленты. Прежде чем перевести строку, она долго искала, как избежать звоночка, сопровождающего эту манипуляцию. Убедившись, что это ей не под силу, она зажмурилась и…
— Мисс Вердер? Вы уже вернулись? — спросили из соседней комнаты. Мэй застыла как в столбнячной судороге. Потом сползла с кресла и скорчилась под столом в позе зародыша. До ее слуха донеслись шаги, дверь приоткрылась, в щель просунул голову, держась за дверную ручку, мистер Стэнфилд.
В кабинете, как всегда, царил порядок, его секретарь отличалась аккуратностью; пишущая машинка не привлекла его внимания. Мэй невероятно повезло: мисс Вердер ни за что не ушла бы, оставив в машинке лист бумаги. Он пожал плечами и закрыл дверь, ворча, что ему, вероятно, послышалось.
Прошло несколько минут, прежде чем Мэй сумела унять дрожь в руках. На самом деле дрожали не только руки — ее всю трясло, потому что еще никогда в жизни она не переживала такого испуга.
Тиканье настенных часов вернулоее к действительности. В ее распоряжении оставалось в лучшем случаеминут десять. Всего десять коротких минут, чтобы напечатать второе имяи вымышленный адрес, сунуть листок на положенное место, запереть ящик,извлечь из замка отмычку и сбежать, пока секретарша не вернулась.Мэй опаздывала, она уже должна была вернуться к Салли-Энн, котораянаверняка извелась там, на стоянке, от тревоги.
— Сосредоточься, черт бы тебя побрал, у тебя не осталось ни одной лишней секунды.
Удар по клавише, еще, еще… Если старый пень услышит стук и звонок, то вряд ли просто заглянет в дверь.
Готово! Теперь провернуть валик, вынуть лист, сунуть его туда, где взяла, не спутав место в пачке бумаг, выровнять пачку — не на столе, а на ковре, чтобы не шуметь. Убрать пачку в ящик, задвинуть его, вытащить, не дыша, отмычку, уловить ухом щелчки штифтов — попробуй расслышь, когда сердце так колотится, что вот-вот выскочит из груди. Да еще пот заливает глаза. Еще миллиметр…
— Спокойно, Мэй, если отмычка застрянет, все рухнет.
В ходе репетиций отмычка не раз застревала в замке.
Наконец-то она зажала в потной ладони проклятый — нет, волшебный — инструмент. Спрятать его в карман, достатьбумажный платок, вытереть ладонь, потом лоб. Если дворецкий заметит, чтоона уходит мокрая от пота, то обязательно заподозрит неладное.
Она вернулась в маленькую гостиную, поправила пальто и вышла. Шагая по длинной галерее, она молилась о том, чтобы ни с кем не столкнуться. Вот и широкая лестница. Спускаясь по ней, она очень старалась не перейти на бег. Предстояло еще сказать дворецкому хорошо поставленным голосом, что она больше не может ждать и вернется позже.
Ей улыбнулась удача: в холле было пусто. Она взялась за ручку служебной двери, вышла. Салли-Энн смотрела на нее со стоянки, уже оседлав свой мотоцикл. Мэй, не чувствуя ног, пошла в ее сторону. Салли-Энн дала ей шлем и кивком указала на сиденье у себя за спиной. Удар ногой по стартеру, урчание, потом рев мотора.
На следующем повороте они пронеслись мимо возвращавшегося черного «форда». Салли-Энн успела заметить выражение лица мисс Вердер: та сияла, на губах блуждала улыбка. Салли-Энн улыбалась точно так же, но совсем по другой причине.
6Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Бекенхем
Мы сидели за столом уже полчаса, а Мэгги все никак не объявляла о своем решении выйти замуж на симпатичного верзилу Фреда, хозяина гастропаба в Примроуз-Хилл. У Мишеля было целых два повода радоваться. Во-первых, его сильно забавлял отец, которому не сиделось на месте: он вертелся, как ребенок, и почти не притрагивался к пицце. Чтобы забыть о еде, папе нужно было сильно чем-то озаботиться, и Мишель прекрасно знал причину этой озабоченности. Но если хорошенько подумать — а Мишель после разговора с отцом в машине только этим и занимался, — то еще больше его радовало то, что имя Фреда не звучало, потому что лично ему этот Фред казался не таким уж симпатичным. В его доброжелательной манере обращаться к нему Мишель чуял лицемерие и огорчался. Уж не ставит ли верзила Фред себя выше его? Кухня в его пабе хороша, что правда, то правда, но для Мишеля истинным пиром была не еда, пусть даже самая лучшая, а книги, которые он жадно проглатывал в библиотеке. Он знал почти все названия, полки и секции, где они стояли. Удивляться этому не приходилось, ведь он сам их сортировал и расставлял. Свою работу Мишель обожал. В библиотеке царила тишина — какое еще занятие способно обеспечить такой покой? Читатели были по большей части безупречно любезны, и, находя для них в кратчайший срок то, что им требовалось, он чувствовал, что приносит пользу. Единственное, что его расстраивало, — зрелище оставленных на столах книг в конце дня. С другой стороны, будь читатели аккуратнее, у него убавилось бы работы. Логично? Еще бы!
Пока ему не доверили эту работу, Мишель корпел в лаборатории. Туда его взяли благодаря отметкам, полученным на экзамене на последнем курсе. У него были способности к химии, периодическая система элементов была для него не просто таблицей — она с ним разговаривала. Но его склонность проверять всё на практике угрожала его безопасности, а потому пришлось положить конец короткой карьере химика, поначалу казавшейся такой многообещающей. Папа возмущался этой несправедливостью и клеймил его начальство за узость взглядов, но это ничего не дало. Некоторое время Мишель провел нелюдимым затворником, не выходя из дому, но потом обрел радость жизни благодаря Вере Мортон, директрисе муниципальной библиотеки. Она дала ему новый шанс, и он поклялся себе, что не обманет ее доверия. Простота поиска в интернете повлияла на посещаемость библиотеки: бывало, туда за целый день не заглядывал ни один читатель. Мишель пользовался этим, чтобы читать запоем — главным образом трактаты по химии, а также биографии, к которым тоже пристрастился.
С самого начала трапезы я молча наблюдала за отцом. Мэгги, наоборот, без умолку трещала, хотя ничего толком не говорила — ничего, что оправдывало бы ее монополию на застольную болтовню. Ее говорливость заметно донимала Мишеля. Она была явно взбудоражена, что, вероятно, предвещало объявление, которого ему не хотелось слышать. Когда Мэгги, сев напротив папы, взяла его за руку, Мишель решил, должно быть, что она хочет его задобрить. Вообще-то Мэгги не любительница тактильных контактов. Каждый раз, когда Мишель ее обнимает, приветствуя или прощаясь, она отбивается и жалуется, что он ее душит. А ведь Мишель всегда очень осторожен и стискивает ее вполсилы. Он давно пришел к выводу, что таким способом Мэгги пытается избегать его объятий, и раз ей не нравится обниматься с родным братом, значит, его теория безусловно верна.
Папа, тоже удивленный этим необычным приступом дочерней нежности, затаил дыхание, надеясь, что подошло время долгожданного объявления. То, что Мэгги выходит замуж, в порядке вещей, но его интересовало прежде всего, когда это произойдет.
— Знаешь, дорогая, хватит болтовни, ты что, смерти моей хочешь? Говори, когда! Идеально было бы через три месяца; один в месяц — более-менее разумный ритм. Ты же понимаешь, в моем возрасте не очень-то легко их сбрасывать.
— Прости, ты это о чем? — удивленно спросила Мэгги.
— О килограммах, от которых я должен избавиться, чтобы влезть в свой смокинг!
Я уставилась на сестру: мы обе были совершенно сбиты с толку. Мишель вздохнул и решил помочь сразу всем.
— Для свадьбы. Смокинг — это для свадьбы, — объяснил он.
— Ты ведь для этого нас собрала? — подхватил папа. — Кстати, где он сам?
— Кто?
— Симпатичный Фред, — лаконично ответил за папу Мишель.
— Так, давайте немного подождем, и если через полчаса вам не полегчает, я отвезу вас обоих в больницу, — заявила Мэгги.
— Ты это прекрати, Мегги, очень тебя прошу! «Скорую» придется вызвать для тебя самой, если ты продолжишь в том же духе. Что ты еще задумала? Чего бы это мне ни стоило, я облачусь в праздничный костюм. Он всегда был мне великоват, так что, если постараться не дышать, мне удастся застегнуть пуговицы. Он, правда, коричневый, а для таких случаев этот цвет не очень подходит, но в исключительных обстоятельствах — исключительные меры. Все-таки мы в Англии, а не в Лас-Вегасе, так что если не будет достаточно времени на подготовку к счастливому событию, ну что ж, пусть так, это не повод горевать.
Мы с сестрой снова переглянулись. Я первой расхохоталась какбезумная и немедленно заразила всех. То есть папа некоторое времядержался, но недолго: он всегда был ужасно смешлив, так чтов конце концов не утерпел и тоже рассмеялся. Мэгги, отсмеявшисьи отдышавшись, вытерла глаза и сделала глубокий вдох, намереваясь что-тосказать.
