Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
- Serie: Азбука-классика
- Sprache: Russisch
Маркиз де Сад — одно из самых громких имен XVIII века, века великих авантюристов и сентиментальных путешественников, блистательных любовников и изящных философов. Творчество его высоко ценилось крупнейшими писателями за безграничную фантазию и смелость, на которые способны весьма немногие авторы. В настоящее издание вошли новеллы из знаменитого сборника «Преступления любви, или Безумства страстей», а также разнообразные рассказы, написанные с удивительным мастерством. Главная тема всех произведений — это, безусловно, любовь, однако любовь всепоглощающая, разрушительная, уничтожающая все на своем пути и готовая на любые жертвы ради достижения своей цели.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 487
Veröffentlichungsjahr: 2022
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
MARQUIS DE SADE
1740–1814
МАРКИЗ ДЕ САД
Преступнаядобродетель
Новеллы, рассказы
Перевод с французского и вступительная статья Елены Морозовой
Серийное оформление Вадима Пожидаева
Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.
Маркиз де СадПреступная добродетель : новеллы, рассказы / Маркиз де Сад ; пер. с фр. Е. Морозовой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023. — (Азбука-классика).
ISBN 978-5-389-22443-8
16+
Маркиз де Сад — одно из самых громких имен XVIII века, века великих авантюристов и сентиментальных путешественников, блистательных любовников и изящных философов. Творчество его высоко ценилось крупнейшими писателями за безграничную фантазию и смелость, на которые способны весьма немногие авторы. В настоящее издание вошли новеллы из знаменитого сборника «Преступления любви, или Безумства страстей», а также разнообразные рассказы, написанные с удивительным мастерством. Главная тема всех произведений — это, безусловно, любовь, однако любовь всепоглощающая, разрушительная, уничтожающая все на своем пути и готовая на любые жертвы ради достижения своей цели.
© Е. В. Морозова, перевод, статья, 1995, 2008, 2022© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022Издательство АЗБУКА®
Маркиз де Сад и его книги
Определения «безнравственно», «отвратительно», «ужасно» обычно сопровождают высказывания о творчестве французского писателя второй половины XVIII века маркиза де Сада. Созданная им разрушительная теория, согласно которой личности дозволяется во всем следовать своим самым низменным инстинктам, получать наслаждение от страданий других людей, убивать ради собственного удовольствия, стала называться «садизмом». Сочинения маркиза были вынесены за рамки большой литературы, а имя его предано забвению. В 1834 году в «Revue de Paris», впервые после смерти писателя, были опубликованы о нем такие строки: «Это имя известно всем, но никто не осмеливается произнести его, рука дрожит, выводя его на бумаге, а звук его отдается в ушах мрачным ударом колокола».
Неодобрительные, мягко говоря, характеристики, даваемые де Саду и большинству его романов, небезосновательны. Однако сводить его творчество только к описаниям эротических извращений было бы неправильно, равно как и из случаев неблаговидного поведения писателя делать вывод о его личности в целом. Де Сад — сын своего бурного времени, очевидец и участник Великой французской революции, свидетель противоречивых послереволюционных событий, человек, проведший в заточении почти половину своей жизни. Его творчество во многом отражает кризис, постигший человечество на одном из поворотных этапов его истории, причем формы этого отражения созданы мрачной фантазией писателя, а концепция и тематика неотделимы от современных ему литературных и философско-политических воззрений.
Начавшийся в 80-х годах XIX века процесс реабилитации писателя де Сада продолжается вплоть до наших дней и еще далек от своего завершения. Героев де Сада, живущих в поисках удовольствий, которые они находят в насилии и сексуальных извращениях, иногда отождествляют с личностью самого автора. Разумеется, жизнь «божественного маркиза», полная любовных приключений, отнюдь не являлась образцом добродетели, но и не была редким для своего времени явлением. Для сравнения можно вспомнить громкие процессы о нарушении норм нравственности и морали земляком де Сада, знаменитым оратором революции Мирабо.
Изощренный эротизм был в моде среди определенных кругов дворянского общества, французские аристократы нередко развлекались фривольными картинами любви. Осуждая их эротические пристрастия, философы-просветители сами поддавались всеобщему увлечению. Пример тому — фривольный роман Дени Дидро «Нескромные сокровища», имеющий мало общего с возвышенными идеалами Просвещения, философия гедонизма, исповедовавшаяся французской аристократией и превращавшая ее жизнь в сплошную погоню за мимолетными галантными наслаждениями, опосредованно отражала кризис феодального строя, рухнувшего и погребенного под обломками Бастилии 14 июля 1789 года.
Революционный взрыв был порожден не только всеобщим возмущением чересчур вызывающим поведением утопавших в роскоши всемогущих аристократов, не только стремлением буржуазии к уничтожению сословных привилегий, но и огромной работой просветителей, поставивших своей задачей обновление существующих порядков. Многие писатели-просветители стали властителями дум именно потому, что выступали как глашатаи смелых общественных идей. Блестящая плеяда философов, среди которых Монтескье, Вольтер, Дидро, д’Аламбер, Руссо, создала теоретические основы для построения нового, приходящего на смену феодализму общества. Материалистические воззрения Вольтера, эгалитаристские теории Руссо нашли свое отражение в революционной практике якобинцев и их вождя Робеспьера. Именно в этой богатой идеями и событиями обстановке были созданы программные сочинения де Сада. И именно в это время в общественном мнении начал формироваться мрачный облик личности писателя.
В 1989 году во всем мире отмечался 200-летний юбилей Великой французской революции, события, оказавшего огромное влияние не только на историю Франции, но и на развитие мирового сообщества в целом. Юбилейные торжества стали новым стимулом в исследованиях жизни и творчества маркиза де Сада, в стремлении осмыслить феномен Сада в контексте революции, разрушившей обветшалое здание французской монархии и провозгласившей Республику «единую и неделимую». Для защиты идей Свободы, Равенства и Братства республиканское правительство предприняло ряд чрезвычайных мер, приведших в результате к развязыванию в стране политики террора: благородные устремления якобинцев обернулись кровавой трагедией. В результате переворота 9 термидора (27 июля 1794 года) Террор был отменен, однако лишь после того, как все якобинские вожди и их многочисленные сторонники сложили свои головы на гильотине.
Революционная трагедия не могла пройти бесследно для переживших ее участников. Де Сад был одним из немногих писателей, принимавших непосредственное участие в деятельности революционных институтов, наблюдал революционные механизмы изнутри. Ряд современных исследователей творчества де Сада считают, что в его сочинениях в мрачной гротескной форме нашли свое фантасмагорическое преломление кровавый период Террора и исповедуемая якобинцами теория всеобщего равенства. Противоречивые мнения о произведениях маркиза свидетельствуют о том, что творчество этого писателя еще не изучено в полной мере.
Донасьен-Альфонс-Франсуа маркиз де Сад родился 2 июня 1740 года в Париже. Его отец, Жан-Батист-Франсуа, принадлежал к старинному провансальскому дворянскому роду. Среди предков маркиза с отцовской стороны — Юг де Сад, ставший в 1327 году мужем Лауры ди Нови, чье имя обессмертил великий Петрарка. По линии матери, Мари-Элеоноры, урожденной де Майе де Карман, он был в родстве с младшей ветвью королевского дома Бурбонов. В романе «Алина и Валькур», герой которого наделен некоторыми автобиографическими чертами, де Сад набрасывает своего рода автопортрет: «Связанный материнскими узами со всем, что есть великого в королевстве, получив от отца все то изысканное, что может дать провинция Лангедок, увидев свет в Париже среди роскоши и изобилия, я, едва обретя способность размышлять, пришел к выводу, что природа и фортуна объединились лишь для того, чтобы осыпать меня своими дарами».
До четырех лет будущий писатель воспитывался в Париже вместе с малолетним принцем Луи-Жозефом де Бурбон, затем был отправлен в замок Соман и отдан на воспитание своему дяде, аббату д’Эбрей. Аббат принадлежал к просвещенным кругам общества, состоял в переписке с Вольтером, составил «Жизнеописание Франческо Петрарки». С 1750 по 1754 год де Сад обучался у иезуитов в коллеже Людовика Великого, по выходе из которого был отдан в офицерскую школу. В 17 лет молодой кавалерийский офицер принимал участие в последних сражениях Семилетней войны, а в 1763 году в чине капитана вышел в отставку и женился на дочери председателя налоговой палаты Парижа Рене-Пелажи де Монтрей. Брак этот был заключен на основе взаимовыгодных расчетов родителей обоих семейств. Сам де Сад не любил жену, ему гораздо больше нравилась ее младшая сестра Луиза. Будучи живее и способнее старшей сестры, она, возможно, сумела бы понять противоречивый характер маркиза.
Впрочем, роман их был лишь отсрочен на несколько лет: в 1772 году де Сад уехал в Италию вместе с Луизой.
Не найдя счастья в браке, Сад начал вести беспорядочную жизнь и через полгода в первый раз попал в тюрьму по обвинению в богохульстве. Рождение в 1764 году первенца не вернуло маркиза в лоно семьи, он продолжал свою свободную и бурную жизнь либертена. Либертенами де Сад именовал главных героев своих жестоких эротических романов, которых по-другому можно назвать просвещенными распутниками. С именем де Сада связывали различные скандалы, оскорбляющие общественную нравственность и мораль. Так, например, известно, что в 1768 году на Пасху Сад заманил в свой маленький домик в Аркейе девицу по имени Роз Келлер и зверски избил ее. Девице удалось сбежать, она подала на маркиза в суд. По указу короля де Сада заключили в замок Сомюр, а затем перевели в крепость Пьер-Энсиз в Лионе. Дело Роз Келлер, точные обстоятельства которого теперь уже, вероятно, выяснить не удастся, явилось первым камнем, заложившим основу зловещей репутации маркиза.
Через полгода Сад вышел на свободу, но путь в Париж для него был закрыт. Ему предписали жить в своем замке Лакост на юге Франции. Сад сделал попытку вернуться в армию, однако служба его не устроила, и он продал свой офицерский патент.
В 1772 году против маркиза было возбуждено новое уголовное дело: он и его лакей обвинялись в том, что в одном из веселых домов Марселя принуждали девиц к совершению богохульных развратных действий, а затем опаивали их наркотическими снадобьями, что якобы привело к смерти нескольких из них.
Доказательств у обвинения было еще меньше, чем в деле Роз Келлер, не было и жертв отравления, однако парламент города Экса заочно приговорил маркиза и его слугу к смертной казни. Небезынтересно отметить, что свидетелем со стороны обвинения на этом процессе выступал Ретиф де ла Бретон, ставший к этому времени автором нескольких получивших известность романов, будущий знаменитый писатель, летописец революционного Парижа и автор «Анти-Жюстины», романа столь же фривольного, как и программные сочинения маркиза. Оба писателя крайне отрицательно отзывались о сочинениях друг друга.
Спасаясь от судебного преследования, де Сад вместе с сестрой жены бежал в Италию, чем навлек на себя неумолимую ярость тещи, мадам де Монтрей. Обвинив зятя в измене и инцесте, она добилась у короля Сардинии разрешения на его арест. Маркиз был арестован и помещен в замок Мьолан, неподалеку от Шамбери. По его собственным словам, именно здесь началась для него жизнь «профессионального» узника. Через год он бежал из крепости и скрылся в своем замке Лакост, где в течение пяти лет продолжал вести весьма бурную жизнь.
Возникавшие периодически скандалы удавалось замять. Де Сад совершил путешествие в Рим, Флоренцию, Неаполь, где собирал предметы искусства. Несмотря на запрет, он часто приезжал в Париж. В одном из писем этого периода де Сад сам именовал себя либертеном и решительно отвергал определения «преступник» и «убийца». Однако обвинение в убийстве продолжало висеть над ним. Когда же наконец оно было снято, де Сад снова попал в тюрьму, на этот раз на основании lettre de cachet, королевского указа о заключении в тюрьму без суда и следствия, полученного мадам де Монтрей. 14 января 1779 года, когда маркиз в очередной раз приехал в Париж, он был арестован и отправлен в Венсенский замок. В 1784 году его перевели в Бастилию, в камеру на втором этаже башни Свободы, где условия жизни узников были значительно хуже, чем в Венсенской крепости. Когда однажды де Саду было неожиданно отказано в прогулке, он с помощью железной трубы с воронкой на конце стал кричать из окна, что здесь, в тюрьме, «убивают узников», и, возможно, внес этим свою лепту в скорое разрушение Бастилии. На следующий день скандального узника по просьбе коменданта перевели в Шарантон, служивший в то время одновременно и тюрьмой, и приютом для умалишенных.
В Бастилии заключенный много читал, там же появились его первые литературные произведения: страстный антиклерикальный «Диалог между священником и умирающим» (1782), программное сочинение «120 дней Содома» (1785), где изложены главные постулаты садистской философии, роман в письмах «Алина и Валькур» (1786–1788), единодушно называемый в одном ряду с такими выдающимися произведениями эпохи, как «Жак-фаталист» Дидро и «Опасные связи» Шодерло де Лакло. Интересно, что роман Лакло вместе с собранием сочинений Вольтера был в списках книг, доставленных узнику в Бастилию.
В 1787 году Сад написал поэму «Истина», посвятив ее философу-материалисту и атеисту Ламетри, а через год была начата повесть «Эжени де Франваль». Здесь же, в Бастилии, всего за две недели было создано еще одно знаменитое сочинение — «Жюстина, или Несчастья добродетели» (1787). По замыслу автора, оно должно было войти в состав предполагаемого сборника «Новеллы и фаблио XVIII века». Однако судьба «Жюстины» сложилась иначе. Увидев свет в 1791 году во второй редакции, отличающейся от первой только увеличением числа эпизодов, повествующих о несчастьях добродетельной Жюстины, в 1797 году роман, еще более увеличившийся в объеме — от 150 до 800 страниц, вышел уже под названием «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели». Его сопровождало своего рода дополнение — история Жюльетты, сестры Жюстины. Жизнеописание Жюльетты, как следует из его названия «Жюльетта, или Преуспеяния порока», — это вывернутый наизнанку рассказ о Жюстине: испытания, приносившие Жюстине лишь духовные и телесные страдания, стали для Жюльетты источником удовольствий и благополучия.
Первоначальный замысел «Рассказов и фаблио XVIII века» также не был осуществлен. Короткие повествования, созданные писателем в разное время, были объединены в два сборника. Первым стала книга из одиннадцати исторических и трагических новелл под названием «Преступления любви, или Безумства страстей» (1800) с предваряющей их статьей автора «Размышления о романах». Сборник под названием «Короткие истории, сказки и фаблио», объединивший в основном забавные истории, был издан лишь в 1926 году. Известно также, что в 1803–1804 годах де Сад собирался объединить два десятка трагических и веселых рассказов из этих сборников под названием «Французский Боккаччо», что указывало бы на следование автором вполне определенной литературной традиции. Но в ту пору это не удалось осуществить. Настоящее издание, представляя новеллы из обоих сборников, частично воплощает авторский замысел.
В апреле 1790 года, после принятия декрета об отмене lettre de cachet, де Сад был освобожден. К этому времени его жена юридически оформила их разрыв, и де Сад остался практически без средств к существованию. Имя его по злосчастной оплошности было занесено в список эмигрантов, что лишило его возможности воспользоваться оставшейся у него частью имущества. Де Сад устроился суфлером в версальском театре, где получал два су в день, которых едва хватало на хлеб. В это время он познакомился с Констанс Кене, ставшей ему верной спутницей до конца жизни. Маркиз постепенно возвращался к литературному труду, стремясь восстановить потерянную во время перевода из Бастилии в Шарантон рукопись «120 дней Содома», представлявшую собой рулон бумаги длиной 20 метров. Заново изложить содержание утраченного романа Сад попытался в «Жюльетте, или Преуспеяниях порока», что привело к значительному увеличению объема сочинения.
Но свиток с рукописью романа все же сохранился; в 1900 году он был обнаружен немецким психиатром и сексопатологом Евгением Дюреном, который вскоре и опубликовал его, сопроводив собственным комментарием медицинского характера. Однако подлинно научное издание романа, подготовленное известным французским исследователем творчества де Сада Морисом Эном, вышло только в начале 1930-х годов.
На свободе гражданин Сад принял активное участие в революционных событиях. «Я обожаю короля, но ненавижу злоупотребления старого порядка», — писал маркиз де Сад. Не будучи в первых рядах творцов Революции, он тем не менее более года занимал значимые общественные посты и обращался к нации от имени народа. В 1792 году он нес службу в рядах национальной гвардии, участвовал в деятельности парижской секции Пик, лично занимался состоянием парижских больниц, добиваясь, чтобы у каждого больного была отдельная больничная койка. Составленное им «Размышление о способе принятия законов» было признано полезным и оригинальным, напечатано и разослано по всем секциям Парижа.
В 1793 году де Сад был избран председателем секции Пик. Поклявшись отомстить семейству де Монтрей, он тем не менее отказался внести эту фамилию в проскрипционные списки, спасая тем самым ее членов от преследований и, возможно, даже от гильотины. В сентябре того же года де Сад произнес пламенную речь, посвященную памяти народных мучеников Марата и Лепелетье. Выдержанная в духе революционной риторики, она призывала обрушить самые суровые кары на головы убийц, предательски вонзающих нож в спину защитников народа. По постановлению секции речь была напечатана и разослана по всем департаментам и армиям революционной Франции, направлена в правительство — Национальный конвент. В соответствии с духом времени де Сад внес предложение о переименовании парижских улиц. Так, улица Сент-Оноре должна была стать улицей Конвента, улица Нев-де-Матюрен — улицей Катона, улица Сен-Никола — улицей Свободного Человека.
За три недели до нового ареста де Сад, возглавлявший депутацию своей секции, зачитывает в Конвенте «Петицию», в которой предлагается введение нового культа — культа Добродетелей, в честь которых следует «распевать гимны и воскурять благовония на алтарях». Насмешки над добродетелью, отрицание религии, существования Бога или какой-либо иной сверхъестественной организующей силы были отличительной чертой мировоззрения де Сада, поэтому подобный демарш воспринят многими исследователями его творчества как очередное свидетельство склонности писателя к черному юмору, примеров которого так много в его романах. Однако подобная гипотеза вызывает сомнения, ибо после принятия 17 сентября 1793 года «закона о подозрительных», направленного в первую очередь против бывших дворян, эмигрантов и их семей, де Сад, все еще числившийся в эмигрантских списках, не мог чувствовать себя полностью в безопасности и поэтому не стал бы только ради ехидной усмешки привлекать к себе пристальное внимание властей. Тем более что в обстановке начавшегося террора де Сад проявил себя решительным противником смертной казни, считая, что государство не имеет права распоряжаться жизнью своих граждан. С подобными взглядами его участие в революционных судебных процессах, происходивших в секции, было весьма сомнительным.
В результате в декабре 1793 года де Сада арестовали по обвинению в модерантизме и поместили в тюрьму Мадлонет. Затем его переводили из одной парижской тюрьмы в другую, и к лету 1794 года он оказался узником монастыря Пиклюс, превращенного в место содержания государственных преступников. Среди прочих заключенных там в это время находился и известный писатель Шодерло де Лакло. Неподалеку от монастыря, возле заставы дю Трон, стояла гильотина, и тела казненных хоронили в монастырском саду. Позднее, через год после освобождения, де Сад так описывал свои впечатления от тюрем революции: «Мой арест именем народа, неумолимо нависшая надо мной тень гильотины причинили мне больше зла, чем все бастилии, вместе взятые».
Приговоренного к смерти, его должны были гильотинировать вместе с двумя десятками других узников 8 термидора (26 июля). Счастливый случай спас де Сада: в неразберихе, царившей в переполненных тюрьмах, его просто потеряли. После переворота 9 термидора действие распоряжений якобинского правительства было приостановлено, и в октябре 1794 года по ходатайству депутата Ровера де Сад был освобожден.
В 1795–1800 годах во Франции и в Голландии вышли основные произведения де Сада: «Алина и Валькур, или Философический роман» (1795), «Философия в будуаре» (1795), «Новая Жюстина, или Несчастья добродетели» и «Жюльетта, или Преуспеяния порока» (1797), «Преступления любви, или Безумства страстей» (1800). В 1800 году вышел в свет роман «Золоэ», в персонажах которого публика сразу узнала Наполеона Бонапарта, недавно ставшего первым консулом, его жену Жозефину и их окружение. Разразился скандал. Авторство памфлета приписали де Саду. Наполеон подобных насмешек не прощал, и вскоре де Сад как автор «безнравственных и аморальных сочинений» был заключен в тюрьму Сен-Пелажи. (В скобках заметим, что Аполлинер и доктор Кабанес действительно считали маркиза автором этого романа; однако последние исследования показывают, что они заблуждались.)
В 1803 году маркиз был признан душевнобольным и переведен в психиатрическую клинику в парижском пригороде Шарантон. Там де Сад провел все оставшиеся годы жизни и умер 2 декабря 1814 года в возрасте 75 лет. В своем завещании он просил не подвергать тело вскрытию и похоронить его в Мальмезоне, в принадлежавшем ему ранее имении. Исполнено было только первое пожелание писателя, местом же упокоения стало кладбище в Шарантоне. По просьбе родственников могила де Сада осталась безымянной.
За годы, проведенные в Шарантоне, писателем был создан ряд исторических произведений, опубликованных в основном уже после его смерти: роман «Маркиза де Ганж», полностью использующий арсенал готического романа; сентиментальная история под названием «Аделаида Брауншвейгская», отличающаяся глубиной проработки исторического материала; роман «Изабелла Баварская, королева Франции». Там же, при покровительстве директора клиники, маркиз имел возможность реализовать обуревавшую его с юношеских лет страсть к театру. На спектакли, поставленные де Садом и исполняемые пациентами клиники, съезжался весь парижский свет. Обширное драматическое наследие де Сада, состоящее из пьес, сочинявшихся автором на протяжении всей жизни, еще ждет своих исследователей и постановщиков.
Творчество маркиза де Сада находится в сложном соотношении со всем комплексом идей, настроений и художественных течений XVIII века. Эпоха Просвещения дала миру не только безграничную веру в мудрость разума, но и безмерный скептицизм, не только концепцию естественного, не испорченного обществом человека, но и философию «естественного права», в рамки которой свободно укладывалось право сильного помыкать слабым. Своим романом «Опасные связи» Шодерло де Лакло заложил традиции описания порока «без прикрас» с целью отвратить от него читателя. У де Сада показ извращенного эротизма, растления и преступлений становится своего рода художественным средством, способом познания действительности. Либертены, программные герои де Сада, живут в смоделированном автором мире, где убийство, каннибализм, смерть есть естественный переход материи из одного состояния в другое. Для природы же все состояния материи хороши и естественны, а то, что не материя, — ложь и иллюзия. Следовательно, и заповеди христианской морали, проповедуемые церковью, ложны; нарушая их, человек лишь следует законам природы. В этом мире, где нет ни Бога, ни веры в человека, автор присутствует лишь в качестве наблюдателя.
В новеллах (повестях) и коротких историях, представленных в настоящем сборнике, де Сад выступает прямым наследником традиций европейской новеллистики. Нет сомнения, что при написании их он вспоминал не только о Боккаччо, чье имя даже хотел вынести в заглавие сборника, но и о Маргарите Наваррской и новеллистах прошлого, XVII века, когда короткие истории значительно потеснили толстый роман. Так, во Франции большим успехом пользовались любовные рассказы госпожи де Вильдье и исторические повести мадам де Лафайет, чье творчество де Сад в «Размышлениях о романах» оценивает очень высоко.
Действие ряда повестей разворачивается на широком историческом фоне. Например, в «Жюльетте и Ронэ» автор живописует положение Франции после мирного договора между французским королем Генрихом II и королем Испании Филиппом II, подписанного в 1559 году в Като-Камбрези. Маркиз не обходит стороной и сказочные феерии — к ним относятся «Родриго, или Заколдованная башня», «Двойное испытание», где герой без колебаний нанимает целую армию актеров и строит роскошные декорации, дабы перенести возлюбленных своих в мир волшебных сказок и чудесных историй. Галантные празднества, описанные в этой новелле, напоминают пышные представления в Версале эпохи Людовика XIV, продолжавшиеся, хотя и с меньшим размахом, и во времена де Сада. Страсть маркиза к театру, сопровождавшая его на протяжении всей жизни, ярко проявляется здесь в описаниях поистине фантастических садов и хитроумных бутафорских трюков.
Многие персонажи де Сада вынуждены играть комедию или, напротив, трагедию, которой нередко заканчивается переодевание, или другое театральное действо, разыгранное перед взором героя. Долгое сокрытие истины также приводит к плачевным результатам.
Новеллы из сборника «Преступления любви», вошедшие в настоящее издание, — жестокие истории, но они жестоки прежде всего своими психологическими коллизиями, в них нет ни скабрезностей, ни описаний эротических оргий. Любовь становится в них всепоглощающей, разрушительной страстью, уничтожающей все на своем пути, сжигающей в своем пламени и самих любовников. В отличие от программных произведений автора, здесь мучения причиняются не телу, а душе, и искусство де Сада проявляется не в фантасмагорическом описании сцен насилия, но в создании поистине непереносимых, жестоких ситуаций для своих героев. При этом, разумеется, предполагается, что последние обладают чувством чести и стремлением к добродетели, то есть качествами, вызывающими наибольшее отвращение у либертенов.
Современник готического романа, де Сад не чуждается романтических декораций, мрачных предзнаменований, нагнетания тревоги («Дорси»). Наследник традиций смешных и поучительных средневековых фаблио, писатель выводит на сцену любвеобильных монахов и обманутых ими мужей («Муж-священник», «Долг платежом красен»).
Но какова бы ни была пружина интриги, раскручивающая действие новеллы, механика развития сюжета почти всегда одинакова: зло выступает против добродетели, последняя торжествует, хотя зачастую ценой собственной гибели, зло же свершается, хотя и терпит поражение. Однако, по словам самого писателя, породить отвращение к преступлению можно, лишь живописуя его, возбудить же жалость к добродетели можно, лишь описав все несчастия ее. Заметим, что именно за чрезмерное увлечение в описании пороков, превратившееся, по сути, в самоцель, книги де Сада были осуждены уже его современниками.
Страсть к заговорам, проявившуюся в повестях, некоторые исследователи творчества писателя объясняют комплексом узника, присущим де Саду. Действительно, проведя взаперти не одно десятилетие, он постоянно ощущал себя жертвой интриг, о чем свидетельствуют его письма, отправленные из Венсенского замка и из Бастилии. В глазах заключенного любая мелочь, любая деталь становится значимой, подозрительной, ибо он не может проверить, что имеет под собой основу, а что нет. Поэтому линейное развитие действия новелл обычно завершается логической развязкой, как в классической трагедии или детективном романе. Но если в хорошем детективе читатель зачастую попадает в ловушку вместе с его героями и с ними же идет к познанию истины, у де Сада читатель раньше догадывается или узнает о причинах происходящего и, в отличие от героя, для которого раскрытие истины всегда неожиданно, предполагает развязку.
Рассказы де Сада дидактичны, что, впрочем, характерно для многих сочинений эпохи. Вне зависимости от содержания в них одним и тем же весьма выспренним слогом прославляется добродетель и отталкивающими красками расписывается порок, а на этом своеобразном монотонном фоне кипят бурные страсти, описанные эмоционально и выразительно. И в этой стройности, четкости построения сюжета, в сдержанности изображения страстей проявляется мастерство автора, крупного писателя XVIII века. Существует мнение, что де Сад неискренен в своих рассказах, что его прославление добродетели есть не более чем маска, за которой на время спряталось разнузданное воображение автора, посмеивающегося над теми, кто поверил в его возмущение пороком. Но как бы то ни было, знакомство с новеллистикой писателя, ранее неизвестной нашему читателю, представляется увлекательным и небезынтересным.
Е. Морозова
Новеллы из сборника «Преступления любви, или Безумства страстей»
Графиня де Сансерр, или Соперница собственной дочери
История, случившаяся при бургундском дворе
Свита мстительного и честолюбивого герцога Бургундии Карла Смелого, заклятого врага Людовика XI, состояла из рыцарей, съехавшихся почти из всех подчиненных герцогу земель. Собравшись под его знаменами на берегах Соммы, они, позабыв радости, ожидающие их на родине, были одержимы одной идеей: победить или достойно умереть за своего повелителя. Бургундские дворы погрузились в печаль, ибо некому стало блистать на некогда многолюдных турнирах в Дижоне и в Отене, а красавицы перестали прихорашиваться, ибо нравиться тоже стало некому — доблестные рыцари покинули их. Трепеща за жизнь милых их сердцу воинов, женщины поникли под бременем печали и тревог, позабыв о том, как прежде с восторгом и гордостью взирали они на смельчаков, являвших ради них свои ловкость и мужество.
Граф де Сансерр, один из лучших военачальников Карла, отбыл в армию за своим сувереном. Перед отъездом он просил жену приложить все силы для достойного воспитания их дочери Амелии и ни в чем не препятствовать нежной страсти, кою Амелия питала к владельцу замка Монревель, обожавшему ее с самого детства. Монревелю исполнилось двадцать четыре года, и скоро ему предстояло стать супругом Амелии. В связи с намечавшейся женитьбой Монревель, проделавший под началом герцога несколько кампаний, получил разрешение остаться в Бургундии. Любовь переполняла душу Монревеля, однако он со всем пылом юности вновь стремился на поле брани, дабы стяжать там воинскую славу. Красивый, любезный и отважный, Монревель умел и любить, и побеждать; ему благоволили и Грации, и Марс, так что чело его стремились увенчать венком своим и Беллона, и Амур.
Амелия, коей Монревель посвящал краткие часы досуга, похищенные им у Марса, была достойна его любви. Чье перо сумеет нарисовать портрет ее? Как описать легкий и гибкий стан, каждое движение которого исполнено невыразимого изящества, точеное и нежное лицо, каждая черточка которого дышит пленительным чувством? А сколько добродетелей украшали это небесное создание, едва вступившее в свою шестнадцатую весну! Чистота души, любовь к ближнему... дочерняя любовь... невозможно определить, чем более всего очаровывала Амелия.
И как могло случиться, что — к несчастью! — столь совершенная дочь вышла из чрева настолько жестокой матери, что ее с полным правом можно назвать кровожадной? Прекрасное как в юности, лицо графини де Сансерр, ее благородный и величественный облик скрывали душу завистливую, властную и мстительную, или, говоря иными словами, способную на преступления, совершаемые под влиянием самых низменных страстей.
Свободный нрав и страсть к любовным похождениям снискали графине при бургундском дворе печальную известность, чрезвычайно огорчавшую ее супруга.
Эта преступная мать с завистью наблюдала, как у нее на глазах расцветает красота дочери, и с горечью убеждалась в нежных чувствах Монревеля. Не имея возможности чинить препятствия обоим влюбленным, она решила запретить дочери сделать признание Монревелю и, вопреки желанию графа, взяла с нее обещание не выдавать своих чувств к тому, кого отец ее предназначил ей в супруги. Воспылав страстью к возлюбленному собственной дочери, коварная женщина утешала себя тем, что предмет ее вожделения пребывает в неведении о чувствах своей возлюбленной. Но, подавляя чувства Амелии, она — вольно или невольно — давала выход собственным чувствам; взоры ее были столь красноречивы, что Монревель, пожелай он внять им, наверняка догадался бы о ее страсти... Но юный рыцарь не замечал обжигающих взглядов графини. Его любовь принадлежала Амелии, и остальных женщин он просто не замечал. Для графини же невнимание его казалось оскорбительным вдвойне.
Исполняя приказание супруга, графиня принимала молодого Монревеля в замке и каждый раз старалась сокрыть чувства дочери, выставив напоказ собственные. Амелия держалась сдержанно, но Монревель догадывался, что распоряжения графа де Сансерр не были ей неприятны, и надеялся, что появление иного претендента на ее руку вряд ли доставит ей удовольствие.
— Ах, Амелия, — вопрошал Монревель свою прекрасную повелительницу, когда им удавалось избавиться от ревнивых взоров госпожи де Сансерр, — отчего вы молчите? Ведь не секрет, что нам суждено принадлежать друг другу! Так неужели вы не скажете мне, любезен ли вашему сердцу замысел отца вашего, или же, напротив, он вызывает у вас отвращение? Разве влюбленный, помышляющий лишь о том, как сделать вас счастливой, не вправе узнать, смеет ли он надеяться на ответное чувство?
Но Амелия лишь нежно смотрела на Монревеля, вздыхала и, трепеща, возвращалась к матери. Графине удалось убедить дочь, что любое слово, идущее из сердца, все погубит. Поэтому нежные чувства, владевшие сердцем Амелии, принуждали уста ее хранить молчание.
Однажды утром в замок де Сансерр прибыл гонец и сообщил о гибели графа под стенами Бове, случившейся в тот день, когда с города сняли осаду. Люсенэ, приближенный графа, заливаясь слезами, вручил графине письмо от герцога Бургундского. Герцог приносил извинения за краткость и сообщал, что, не имея возможности исправить случившееся несчастье, он велит графине без промедления заключить желанный ее супругом союз и выдать дочь замуж за Монревеля. А через две недели после свадьбы юному герою надлежало прибыть к герцогу, ибо после смерти графа герцог не мог более обходиться без своего отважного воина.
Графиня облачилась в траур, но о приказе Карла умолчала, ибо он полностью противоречил ее намерениям. Отослав Люсенэ, она еще раз строго наказала дочери скрывать свои чувства, так как теперь брачный союз сей не находил должной поддержки... в сущности, надежды на заключение брака не осталось вовсе.
Совершив погребение и избавившись от преград для своих пламенных чувств, коварная графиня решила остудить пылкую страсть юного сеньора к Амелии и зажечь ее к самой себе.
Перехватывая письма Монревеля, которые тот писал на войну герцогу Карлу, она с их помощью надеялась придумать способ уязвить его любовь и пробудить новые надежды. Женщина ловкая, она наконец решила посеять в душе молодого человека сомнения, а затем пробудить презрение, и чувства эти сделают то, что не смогла сделать ее любовь.
Убедившись, что ни одно письмо Монревеля не проходит мимо нее, графиня распространила клеветнический слух, что Карл Смелый, извещая ее о гибели мужа, посоветовал ей безотлагательно выдать дочь замуж за сеньора де Салена и даже велел вышеназванному Салену прибыть в Сансерр для заключения брака. Стараниями графини слух этот дошел до замка Монревель. Коварная женщина не преминула шепнуть юноше, что повеление сие весьма обрадовало Амелию, ибо та уже пять лет вздыхает о Салене. Вонзив кинжал в сердце Монревеля, она призвала к себе дочь и заявила, что разлучает ее с Монревелем; по словам графини, союз этот всегда претил ей, а потому она придумала достойный предлог, дабы разорвать его. Однако, желая дочери исключительно добра, она обещает ей, что в обмен на временную уступку она в дальнейшем позволит ей поступить как та пожелает.
С трудом сдерживая слезы, вызванные жестоким приказом, Амелия, позабыв о благоразумии, бросилась к ногам графини, умоляя не разлучать ее с Монревелем и исполнить желание горячо любимого отца, смерть коего она горестно оплакивает.
Но слезы красавицы нисколько не растрогали жестокосердую мать.
— Неужели, — вкрадчиво спросила графиня, желая досконально выведать все о чувствах дочери, — злосчастная страсть настолько захватила вас, что вы не в силах ею пожертвовать? А если бы ваш возлюбленный разделил участь вашего отца, если бы вам пришлось оплакивать также и его?..
— О сударыня, — воскликнула Амелия, — не усугубляйте мои страдания! Если бы Монревель погиб, я бы без промедления разделила его участь. Отец дорог мне не менее, и только надежда стать супругой отцовского избранника способна осушить мои слезы. Я живу ради будущего супруга, ради него одного преодолела отчаяние, в кое ввергло меня ужасное известие о смерти отца. Неужели вы хотите разбить мое сердце, швырнуть его в пучину отчаяния?
— Что ж, — ответила графиня, поняв, что насилие может возбудить подозрения дочери, которую ради исполнения ее коварного замысла следовало пока щадить, — раз вы не можете побороть себя, продолжайте притворяться и сообщите Монревелю, что любите Салена. Чтобы лучше узнать возлюбленного, необходимо пробудить в нем ревность. Если Монревель, раздосадованный, по собственной воле расстанется с вами, вы сами признаете, что, продолжив любить его, вы бы стали жертвой обмана.
— А если чувство его станет еще сильней?
— Тогда я уступлю вам, ведь вы по праву занимаете главное место в моем сердце.
Успокоенная такими речами, нежная Амелия покрыла поцелуями руки предавшей ее матери. Графиня почитала дочь своим смертельным врагом и, изливая бальзам притворства на ее истерзанную душу, таила в груди ненависть и жаждала отомстить...
Согласившись выполнить требование матери, Амелия приготовилась испытать чувства Монревеля и сделать вид, что увлечена Саленом, условившись, однако, что, как только они обе убедятся в постоянстве чувств молодого сеньора, они прекращают испытание. Принимая условия дочери, госпожа де Сансерр через несколько дней встречается с Монревелем и во время беседы спрашивает, отчего он, не имея никаких оснований получить руку Амелии, продолжает оставаться в Бургундии, в то время как весь цвет бургундского рыцарства находится под знаменами Карла. С этими словами она дает ему прочесть последние строки письма Карла, где, как известно, говорится следующее:
«Вам надлежит отправить ко мне Монревеля, ибо состояние дел моих не позволяет мне более обходиться без этого храбреца».
Вероломная графиня дозволяет юноше прочесть только эти строки.
— О сударыня, — в отчаянии восклицает Монревель, — неужели вы действительно решили лишить меня жизни? Неужели мне придется отказаться от сладостных мечтаний, дарующих неповторимое очарование всей моей жизни?
— Послушайте, Монревель, желание ваше сулит вам только несчастье. Разве ваша возлюбленная достойна вас? Если вам кажется, что Амелия подает вам надежды, не обольщайтесь и не впадайте в заблуждение: ее любовь к Салену проверена временем.
— Увы, сударыня, — вздохнул юный герой, пытаясь сдержать выступившие на глазах слезы, — признаюсь, мне не следовало слепо верить в любовь Амелии. Но я даже помыслить не мог, что она любит другого!..
Внезапно горе его сменяется отчаянием.
— Нет! — яростно восклицает он. — Нет, пусть она не думает, что сможет и дальше злоупотреблять моей доверчивостью! Я не потерплю подобные оскорбления; раз я не нравлюсь ей, значит мне нечего терять, и я волен отомстить ей... Я найду Салена, отыщу его даже на краю света, ибо я так сильно ненавижу его, что самое существование его является для меня оскорбительным. Либо соперник жизнью своей ответит за нанесенную мне обиду, либо я паду от его руки.
— Прекратите, Монревель, — воскликнула графиня, — перестаньте, благоразумие не позволяет мне внимать подобным речам. Если вы стремитесь погибнуть в бою, отправляйтесь к Карлу, тем более что вскоре приедет Сален, а я не желаю, чтобы вы затеяли ссору у меня в доме... Хотя, на мой взгляд, — помолчав, неспешно молвит графиня, — если вы совладаете со своим чувством, вы будете для него совершенно неопасны... Ах, Монревель... почему бы вам не сделать иной выбор?.. У меня в замке вам ничто не угрожает, и я первая стану уговаривать вас остаться в нем подольше...
Обжигая прекрасного юношу пламенными взорами, она без промедления продолжала:
— Неужели в этих краях одна лишь Амелия имеет счастье вам понравиться? Как плохо вы разбираетесь в сердцах тех, кто окружает вас, если полагаете, что только ее сердце может оценить вас по достоинству! Отчего вы поверили, что в душе ребенка может зародиться серьезное чувство? Разве в ее возрасте умеют ценить, любить?.. Поверьте мне, Монревель, настоящая любовь — это привилегия сердец зрелых, имеющих определенный жизненный опыт. Разве обольщение можно считать победой? И какова цена победы над тем, кто не умеет защищаться?.. Ах, истинная победа ожидает нас только в том случае, когда объект нападения нашего знает все уловки, позволяющие ему ускользнуть от нас, когда он борется с нами и уступает лишь тогда, когда сдается его сердце.
— Сударыня, — прервал графиню юный сеньор, догадавшись, куда она клонит, — мне неведомы качества, коими необходимо обладать, дабы любить по-настоящему. Но я прекрасно знаю, что только Амелия наделена достоинствами, пробуждающими обожание мое, и я буду любить только ее, ибо в целом мире нет никого, кто мог бы сравниться с нею.
— Мне жаль вас, — презрительно отвечает госпожа де Сансерр. — Амелия не любит вас, а ваше упрямство вынуждает меня разлучить вас навсегда.
И она покидает Монревеля.
Невозможно описать состояние юноши, терзаемого страданием, мучимого тревогой, снедаемого ревностью и желанием отомстить одновременно. Не зная, какому чувству позволить забрать над собой власть, в конце концов он решает отправиться к Амелии и броситься к ее ногам...
— О, — восклицает он, заливаясь слезами, — обожаемая моя, неужели все, что я услышал, — правда?.. Неужели вы меня обманываете?.. Неужели другой сделает вас счастливой... отнимет у меня сокровище, за обладание которым я готов отдать весь мир, если бы тот принадлежал мне... Амелия... о, Амелия! ужель вы не верны мне? ужель Сален будет обладать вами?
— Монревель, мне жаль, что вам стал известен мой секрет, — отвечает Амелия. Опасаясь не исполнить приказ и вызвать гнев графини, она в то же время хочет узнать, действительно ли юный сеньор искренне любит ее. — Но даже если роковая тайна теперь вам известна, я не заслуживаю горьких ваших упреков, ибо никогда не подавала вам надежды, а посему вы не смеете обвинять меня в измене...
— Да, жестокосердая, это правда; ни единая искорка огня, опалившего мою душу, не проникла к вам в сердце. Я заподозрил вас, полагаясь на собственное чувство; однако разве можно изменить, если не любишь? Амелия, вы никогда не любили меня, а значит, жаловаться мне не на что. Вы не предавали меня, не губили мою любовь... вы всего лишь презрели ее... сделав меня несчастнейшим из людей.
— Не понимаю, Монревель, как можно, не будучи уверенным в ответном чувстве, испытывать столь пылкую страсть.
— Но разве нам не предстояло соединиться узами брака?
— Я согласна. Однако кто вам сказал, что план сей соответствовал моему желанию? Разве сердца наши всегда пребывают в согласии с намерениями наших родителей?
— Значит, я стал причиной вашего несчастья?
— Если бы дело дошло до брака, я бы открыла вам свою душу, и, уверена, вы бы не стали принуждать меня.
— О боже! Так вот каков мой приговор! Мне следует вас покинуть... удалиться, вы сами требуете этого!.. вы равнодушно терзаете мое сердце, в то время как оно жаждет всю жизнь обожать вас! Что ж, коварная, я уеду, отправлюсь к герцогу и на поле битвы найду надежный способ навсегда расстаться с вами: я погибну подле своего повелителя, снискав ему и себе воинскую славу.
С этими словами Монревель вышел, а печальная Амелия, скрепя сердце исполнившая приказ матери, разрыдалась; она была одна, и никто не мешал ей дать волю чувствам.
— Любимый мой, что подумал ты об Амелии! — восклицала она. — Какие чувства пробудятся в нем взамен любви? Сколь горько было мне слушать твои упреки, мною заслуженные! Я никогда не признавалась тебе в любви... но глаза мои все сказали тебе лучше всяких слов. Осмотрительность побуждает меня отложить признание, но я уповаю на тот миг, когда наконец заветные слова сорвутся с уст моих... О Монревель... Монревель! Какая мука для влюбленной не иметь возможности признаться в своей страсти тому, кто более всех ее достоин... как горько притворяться... и выдавать, подчиняясь приказу, свою страсть за равнодушие!
Пока Амелия пребывала в горестных раздумьях, явилась графиня.
— Я сделала все, что вы хотели, сударыня, — произнесла девушка. — Монревель страдает; что вам еще угодно?
— Мне угодно, чтобы вы продолжали притворяться, — сказала госпожа де Сансерр, — потому что я желаю знать, до какой степени Монревель вам предан... Послушайте, дочь моя, ваш поклонник никогда не видел своего соперника... У моей любимой служанки Клотильды есть родственник одних лет и одного роста с Саленом; я прикажу пригласить его в замок, и он выдаст себя за Салена, в которого вы якобы влюблены уже шесть лет. Его присутствие будет обставлено с надлежащей таинственностью, вы будете видеться с ним украдкой, словно мне об этом ничего не известно... У Монревеля зародятся подозрения... подозрения, кои я буду постоянно подпитывать, и по степени его отчаяния мы узнаем, сколь сильно он вас любит.
— К чему эти уловки, сударыня? — спросила Амелия. — Не стоит сомневаться в чувствах Монревеля, он только что предоставил мне самые убедительные тому доказательства, и я верю ему всей душой.
— Что ж, тогда мне придется сообщить вам, что в письме, полученном мною из армии, говорится, что Монревель не является образцом храброго и достойного рыцаря... Мне больно говорить вам об этом, но его отвага вымышленная, и я уверена, герцога также ввели в заблуждение, ибо факты трусливого его поведения налицо... многие видели, как в битве при Монлери он обратился в бегство...
— Это невозможно! — воскликнула мадемуазель де Сансерр. — Он не способен на трусость! Не верьте этому, вас обманывают: ведь именно он убил сенешаля де Брезе... Он — и бегство?.. нет, если бы я даже увидела это собственными глазами... я бы не поверила... Нет, сударыня, ни за что. Из нашего замка уезжал он на битву; вы дозволили ему поцеловать мне руку, и эта рука украсила бантом его шлем... Он сказал мне, что теперь он непобедим, ибо облик мой навечно запечатлен в его сердце, и он никогда не запятнает его поражением... нет, он не мог обратиться в бегство.
— Вы правы, — произнесла графиня, — поначалу молва действительно склонялась в его пользу; однако последующие известия не дошли до вас... Сенешаль Брезе погиб не от его руки; более двух десятков солдат видели бегство Монревеля... Поэтому не разумнее ли испытать его еще раз? Новое испытание ничем ему не грозит, в урочное время я прекращу его... А если Монревель окажется трусом, неужели ваше сердце будет принадлежать ему по-прежнему? Надеюсь, вы помните, что мною движет исключительно снисходительность, ведь я вправе ставить вам любые условия. Сегодня герцог противится вашему браку с Монревелем, он изменил свое решение, и, если, несмотря на его протест, я готова пойти навстречу вашим желаниям, с вашей стороны было бы резонно уступить мне.
И графиня вышла, оставив дочь в тревоге и смятении.
— Неужели Монревель трус? — заливаясь слезами, повторяла Амелия. — Нет, я никогда этому не поверю... не может быть, он любит меня... Разве я не видела, каким опасностям он подвергал себя во время турнира, дабы заслужить один лишь мой взгляд! За этот взгляд он был готов сразиться со всеми соперниками сразу и победить их!.. Мой взор воодушевлял его, следовал за ним по равнинам Франции. Мой образ был с ним неразлучен, он помогал ему сражаться. Отвага моего возлюбленного столь же велика, как и его любовь ко мне, и обе эти добродетели в равной мере наличествуют в его благородной душе, не омраченной никаким низменным поступком... Увы! Мать желает продолжать испытание, и я обязана повиноваться ей... Я стану молчать, скрывать свою любовь от того, кто навеки похитил мое сердце... но никогда не стану подозревать его.
Прошло несколько дней; Амелия продолжала играть ненавистную ей роль, причинявшую ей жестокую боль, а графиня придумала дальнейший план действий. Она велела пригласить Монревеля, намекнув, что желает сообщить ему нечто важное, а посему им надобно встретиться наедине... Во время этой встречи она, избавившись от последних угрызений совести, решает во всем ему признаться, а в случае ежели юный воин ее отвергнет, она свершит задуманное зло.
— Рыцарь, — едва завидев Монревеля, обращается она к нему, — теперь, когда вы уверены и в презрении к вам моей дочери, и в торжестве своего соперника, скажите, отчего вы продолжаете оставаться в Сансерре, хотя повелитель ваш желает видеть вас подле себя? Признайтесь мне без всяких уверток — что удерживает вас здесь?.. Быть может, эта причина — та же самая, по которой желаю удержать вас здесь я?..
Молодой воин догадывался о любви к нему графини; однако он не только не говорил о своих подозрениях Амелии, но, в отчаянии, что стал предметом роковой страсти, боялся признаться в этом даже самому себе. Теперь сомнений более не оставалось: худшие предположения Монревеля оправдались.
— Сударыня, — покраснев, начал он, — вы знаете, какие цепи удерживают меня здесь, и если вы решитесь скрепить их, а не порвать вовсе, то я, без сомнения, стану счастливейшим из людей...
То ли из хитрости, то ли по причине гордыни госпожа де Сансерр отнесла его ответ на свой счет.
— Дорогой друг, — произнесла она, — цепи эти будут спаяны, когда вам будет угодно... Ах, они давно опутали мое сердце, и стоит вам только пожелать, как они соединят и наши руки... Не обремененная никакими узами, я хочу вновь утратить свою свободу, и вы прекрасно знаете, кому я желаю вручить ее...
При этих словах Монревель вздрогнул, а графиня, подмечавшая каждое его движение, подобно разъяренной фурии, обрушилась на него и в самых резких выражениях принялась упрекать в равнодушии, с коим он всегда взирал на огонь, пылавший ради него.
— Неблагодарный, как мог ты не замечать пламени, что разожгли твои глаза? как смел ты отвращать от него свой взор? — восклицала она. — С того самого дня, когда ты вступил в пору юности, я беспрерывно проявляла чувства, коими ты столь опрометчиво пренебрегаешь! Разве хоть один рыцарь при дворе Карла мог бы утверждать, что он был мне более любезен, нежели ты? Я гордилась твоими успехами и страдала от твоих неудач; каждый полученный тобою лавровый венок рука моя украшала миртом. Была ли у тебя хотя бы одна мысль, которую я бы тотчас не разделила с тобой, вспыхнуло ли в тебе хотя бы одно чувство, которое не нашло бы отклика в моей душе? Меня везде встречали с почетом, вся Бургундия пребывала у моих ног, на меня устремляли восхищенные взоры поклонники... Повсюду мне курили фимиам, но помыслы мои летели только к Монревелю, он один владел ими, ибо всех прочих я презирала... Коварный, я боготворила тебя, а твой взор постоянно отворачивался от меня... Обезумев, ты влюбился в ребенка, пожертвовал мною ради недостойной соперницы... Заставил меня возненавидеть собственную дочь... И хотя я видела, что все усилия твои тщетны, сердце мое терзалось от ревности... Но я не могла ненавидеть тебя... Теперь тебе не на что надеяться! Так пусть же разочарование приведет тебя ко мне, коли любви это не по силам!.. Твой соперник здесь, и, если я пожелаю, уже завтра он восторжествует над тобой, ибо дочь торопит меня. Неужели ты все еще уповаешь на чудо? Неужели безумие по-прежнему застилает взор твой?
— Сударыня, теперь я уповаю только на смерть, — ответил Монревель. — Мне горько, что я вызвал у вас чувства, кои не могу разделить, и страдаю, что не смог внушить эти чувства той единственной, кто навсегда завладела моим сердцем.
Госпожа де Сансерр смолкла: любовь, гордость, коварство и жажда мести переполняли ее одновременно. Будь на ее месте женщина честная и открытая, она бы непременно выплеснула свои чувства наружу; однако мстительная и двоедушная графиня предпочла путь притворства.
— Рыцарь, — сказала она, подавляя досаду, — впервые в жизни я получила отказ, однако меня он ничуть не удивил: я умею беспристрастно оценивать себя... я могла бы быть вашей матерью, рыцарь... Так что судите сами, могу ли я, обладая подобным недостатком, претендовать на вашу руку?.. Я не стану более препятствовать вам, Монревель, и уступаю счастливой сопернице честь приковать вас к себе узами брака; не имея возможности стать вашей женой, я навсегда останусь вашим другом. Полагаю, вы позволите мне сохранить за собой этот титул?
— О сударыня, слова эти свидетельствуют о благородстве вашего сердца, — воскликнул юноша, обманутый коварными речами. — Поверьте, — добавил он, бросаясь к ногам графини, — все лучшие чувства, которые только способно испытывать мое сердце, все, за исключением любви, навечно принадлежат вам. Во всем мире у меня не будет друга более верного, чем вы; вы станете для меня и защитницей, и матерью одновременно, и я буду служить вам все время, за исключением тех часов, кои страсть моя побуждает меня проводить у ног Амелии.
— Я польщена, Монревель: вы обещаете уделить мне крупицу счастья, — произнесла графиня, вставая с кресла. — Но когда любишь, тебе дороги любые знаки внимания любимого человека. Несомненно, более нежные чувства доставили бы мне большую радость, но с тех пор, когда я поняла, что мне не следует претендовать на них, я стану довольствоваться вашей дружбой, в искренности которой вы только что меня заверили, и, не желая оставаться в долгу, подарю вам свою... Послушайте, Монревель, я желаю немедленно доказать вам свое дружеское расположение: помните, я хочу, чтобы любовь ваша восторжествовала и вы бы навеки пребывали подле меня... Но ваш соперник уже здесь; такова воля Карла, и я не посмела ему перечить. Все, чем я могу помочь вам... пока Салену ничего не известно о ваших замыслах... это сделать так, что ему придется встречаться с моей дочерью тайно и под чужой личиной (впрочем, он явился в замок в чужом обличье). А что вы намереваетесь делать?
— Я прислушаюсь к голосу своего сердца, сударыня. Единственная милость, о которой я осмеливаюсь молить вас, — дозвольте мне отвоевать свою возлюбленную у соперника, как это подобает воину.
— На этом пути вы потерпите поражение, Монревель. Вы не знаете, с кем имеете дело, раз полагаете его способным на честные поступки. Постыдно уединившись у себя в глуши, Сален впервые в жизни покинул замок, чтобы жениться на моей дочери. Не знаю, отчего Карл сделал подобный выбор, однако он желает этого брака... и мы не можем возражать ему. Но повторяю вам: Сален, снискавший известность как трус и негодяй, без сомнения, не станет драться с вами... А если он проведает ваши замыслы, разгадает ваши намерения... Ах, Монревель, мне за вас страшно!.. Давайте поищем иной способ и не станем преждевременно выдавать наши планы... Дайте мне несколько дней на размышления, и я сообщу вам, что я намерена сделать. А пока оставайтесь в замке; я сама распущу слух о причинах, кои удерживают вас здесь.
Не подозревая, что его обманывают, Монревель, неспособный на притворство, вновь припал к стопам графини и, успокоенный, удалился.
Тем временем госпожа де Сансерр не мешкая распорядилась обо всем необходимом для своих коварных планов. Юный родственник Клотильды, тайно приведенный в замок в костюме пажа, в точности исполнил указания графини, и Монревель быстро обнаружил его присутствие. Одновременно с ним в доме появилось четверо новых лакеев, коих представили как слуг графа де Сансерра, вернувшихся в замок после гибели своего господина. Графиня шепнула Монревелю, что это люди из свиты Салена. Вскоре у рыцаря не стало никакой возможности видеться со своей возлюбленной: стоит ему появиться в ее покоях, как служанки отвечают, что она не принимает; едва он пытается приблизиться к ней в парке или в саду, как она скрывается от него; нередко видит он ее и в обществе соперника.
Испытание, выпавшее на долю Монревеля, причиняло его пылкой душе жестокие муки; отчаявшись и едва не обезумев, он наконец настиг Амелию в ту минуту, когда лже-Сален только что расстался с ней.
— Ах, жестокая, — с упреком воскликнул молодой рыцарь, не в силах долее сдерживать свои чувства, — вы презираете меня и более не находите нужным скрывать привязанность свою к другому? Вы стремитесь навеки разлучить нас! Теперь, когда мне удалось заслужить доверие вашей матушки и все, увы, зависит только от вас, вы подписываете мне смертный приговор.
Помня, что графиня пообещала сама обнадежить Монревеля, Амелия была уверена, что действия матери направлены на ускорение счастливой развязки столь ненавистного ей спектакля, и продолжала притворяться. Возлюбленному же она ответила, что, коли он желает избегнуть неприятных для него сцен, она советует ему отправиться на поля Марса, дабы с его помощью забыть о горестях, причиненных Амуром. Однако, несмотря на советы графини, Амелия не стала притворяться, что подозревает возлюбленного в недостатке храбрости: она слишком хорошо знала Монревеля, чтобы усомниться в его отваге. Любя его всем сердцем, она не позволила себе даже намекнуть, что она не верит в его смелость и желает получить доказательства.
— Что ж, решено: я покидаю вас! — воскликнул юноша, обнимая колени Амелии и орошая их слезами. — Вы нашли в себе силы распорядиться жизнью моей! И долг мой найти в себе силы исполнить ваше распоряжение. Пусть же сей счастливейший из смертных, коему я вас оставлю, по достоинству оценит мой дар! пусть он сделает вас счастливой, как вы того заслуживаете! Амелия, вы непременно расскажете мне о своем счастье: это единственная милость, о которой я вас прошу. Я узнаю, что вы счастливы, и страдания мои будут не столь горьки.
Последние слова его несказанно взволновали Амелию... Непрошеные слезы выдали подлинные ее чувства, и вот уже Монревель сжимает ее в своих объятиях.
— О, счастливый миг! — радостно восклицает он. — В этом сердце, кое я столь долго считал своим, пробудилось сострадание! О, милая моя Амелия! Значит, вы не любите Салена? Оплакивая Монревеля, вы не можете любить Салена! Амелия, скажите мне одно-единственное слово, и, сколь бы подл ни был негодяй, дерзнувший отнять вас у меня, я заставлю его биться со мной или же покараю его за то, что, будучи трусом, он осмелился уповать на вашу благосклонность.
Но Амелия уже взяла себя в руки. Страшась все потерять, она не посмела выйти из навязанной ей роли и испугалась даже на миг проявить истинные свои чувства.
— Я не стыжусь своих слез, рыцарь, — твердо заявила она, — но вы неправильно поняли их причину. Их вызвало сострадание к вам, но никак не любовь. Я привыкла видеть вас подле себя, и мне жаль потерять вас. Но я по-прежнему вижу в вас всего лишь друга, а не того, к кому питаю более нежные чувства.
— О, праведное Небо! — воскликнул Монревель. — Вы отняли у меня последнее утешение, смягчившее боль моего истерзанного сердца... Ах, Амелия, как вы жестоки! а ведь вся моя вина состоит только в том, что я боготворю вас. Неужели эти сладостные для души моей слезы вызваны лишь жалостью? Неужели только на это чувство могу я надеяться?..
Тут уединение их было нарушено, и влюбленным пришлось расстаться: рыцарь погрузился в глубокое отчаяние, а Амелия удалилась с тяжелым сердцем, нисколько не готовым к столь жестокому испытанию... девушка даже почувствовала некоторое облегчение из-за того, что мучительный разговор их был внезапно прерван.
Прошло еще несколько дней, коими графиня воспользовалась для завершения приготовлений к решающему сражению. И час пробил. Вечером, когда удрученный Монревель, в одиночестве и без оружия, возвращался из дальнего уголка сада, на него неожиданно набросились четверо и попытались убить его. Смелость не изменила ему, и он, презрев опасность, принялся отражать удары врагов... Но, будучи безоружным, вынужден был призвать на помощь и при содействии людей графини обратил противников в бегство. Узнав об опасности, которой подвергся Монревель, госпожа де Сансерр, злокозненная Сансерр, знающая лучше, чем кто-либо, чья рука нанесла сей удар, попросила юношу, прежде чем он удалится к себе, зайти в ее покои.
— Сударыня, — с порога заявляет молодой человек, — мне неведомо, что за люди напали на меня... Но у меня даже в мыслях не было, что в ваших владениях могут напасть на безоружного рыцаря...
— Монревель, — отвечает графиня, видя, что рыцарь все еще пребывает во власти возбуждения, — не в моих силах полностью оградить вас от подобного рода опасностей, я могу только помочь вам защититься от них... Мои люди мгновенно прибежали на ваш зов: что еще я могу для вас сделать?.. Я предупреждала вас, что вы имеете дело с негодяем, бороться с коим честными способами является пустой тратой сил. Он не станет отвечать вам тем же, и жизнь ваша постоянно будет под угрозой. Разумеется, мне хотелось бы держать Салена подальше от замка, но я не могу отказать от дома тому, кого герцог Бургундский прочит мне в зятья, кто любит мою дочь и любим ею! Судите сами, рыцарь, ведь я страдаю не меньше вас и не меньше вас заинтересована в благополучном разрешении этой истории. Множество уз связывают наши с вами судьбы. Уверена: удар сей нанес Сален, он знает, почему вы здесь, когда все прочие рыцари сражаются под знаменами герцога. К сожалению, о вашей любви известно многим: нашлись нескромные люди... Сален хочет отомстить, но понимает, что избавиться от вас он может только посредством преступления. И он совершит его, а ежели преступный замысел его провалится, он предпримет следующую попытку... О, милый мой рыцарь, мне страшно... но еще более я боюсь за вас!
— Тогда, сударыня, — ответил Монревель, — велите ему прекратить бесполезное переодевание и дозвольте мне открыто бросить ему вызов: на него он не сможет не ответить... К чему этот маскарад, если Сален прибыл в замок по приказу нашего повелителя? если он любим той, чьей руки он добивается, и если вы, сударыня, покровительствуете ему?
— Клянусь честью, рыцарь, не ожидала я от вас подобного оскорбления... но забудем о нем, сейчас не время для оправданий. Имейте терпение, и я расскажу вам все, что рассеет ваши заблуждения и подтвердит, что я нисколько не разделяю пристрастия своей дочери. Вы спрашиваете меня, почему Сален явился сюда переодетым? Я этого потребовала, ибо желала смягчить наносимый вам его приездом удар; теперь же, полагаю, он продолжает маскарад исключительно из трусости, ибо боится вас, завидует вам и нападает исподтишка... Вы желаете получить мое согласие на ваш с ним поединок? Ах, поверьте мне, Монревель, Сален не будет биться с вами, но, узнав о ваших намерениях, примет меры, и я не смогу поручиться за вашу жизнь. Поэтому орудие мести может быть вложено только в вашу руку, оно принадлежит только вам, и я стану презирать вас, если после той подлости, кою он только что совершил, вы не воспользуетесь им — ведь правда на вашей стороне. Когда имеешь дело с негодяем, нет нужды соблюдать законы чести! Как сможете вы прибегнуть к иным, нежели он, средствам, ежели очевидно, что он отклонит все достойные способы разрешения ссоры, кои вы ему предложите? Так почему бы вам, мой рыцарь, не нанести удар первым? С каких пор жизнь подлеца стала столь ценной, что ее нельзя отнять без боя? Мы выходим на поединок с человеком чести, но того, кто предательски покушается на нашу жизнь, мы просто убиваем. Пусть поведение повелителя вашего послужит вам примером. Когда герцог Орлеанский бесчестно выступил против Карла Бургундского, тот не стал вызывать его на поединок, а просто приказал убить его, прибегнув к сему способу как к наиболее надежному. Отделавшись от мошенника, покусившегося на его жизнь, достойный и честный рыцарь нисколько не утратит ни чести своей, ни достоинства... Знайте, Монревель, я желаю во что бы то ни стало видеть вас супругом моей дочери. Не спрашивайте меня о чувстве, побуждающем меня удерживать вас возле себя... вопрос этот заставляет меня краснеть... а сердце мое еще не излечилось от ран... вы непременно должны стать моим зятем, рыцарь, и вы им станете... Я желаю видеть вас счастливым даже вопреки своему собственному счастью... После этих слов, друг мой, полагаю, вы не посмеете утверждать, что я поощряю Салена... Иначе я с полным правом буду считать вас несправедливым — ведь вы не сумели оценить мою доброту...
Растроганный Монревель бросается к ногам графини и просит простить его за дурные мысли о ней... Но убить Салена кажется ему преступлением, и он не может на него решиться...
— О сударыня, — восклицает он со слезами на глазах, — никогда эти руки не осмелятся вонзить кинжал в грудь своего ближнего! Ведь убийство — это самое тяжкое преступление...
— Нисколько, когда речь идет о нашей собственной жизни... Откуда столь неуместная для героя слабость? Скажите мне, разве вы идете в бой не убивать? А лавровые венки, которыми венчают вас после битвы, — разве они не являются платой за убийство? Вы убиваете врагов вашего повелителя, но страшитесь заколоть кинжалом своего собственного врага! Но разве существует деспотический закон, по-разному оценивающий один и тот же поступок? Ах, Монревель, выбирайте: или мы бесповоротно признаем покушение на жизнь ближнего своего незаконным, или, напротив, признаем его справедливым, когда совершить его нас побуждают нанесенное нам оскорбление или месть... Впрочем, к чему мне убеждать вас? Трепещи, лелей свои слабость и малодушие, предавайся напрасным страхам перед несовершенным преступлением, расстанься с той, кого любишь, брось ее в объятия негодяя, похитившего ее у тебя, смотри, как Амелия, несчастная и соблазненная, отчаявшаяся и преданная, погружается в пучину горестей! Неужели ты не слышишь, как она призывает тебя на помощь, а ты, коварный, трусливо предпочитаешь обречь возлюбленную на вечные муки, нежели совершить поступок справедливый и необходимый вам обоим: отнять жизнь у вашего общего палача!
Заметив, как Монревель колеблется, графиня старается смягчить гнусность поступка, который она побуждает его совершить; внушая ему необходимость убийства, она в то же время убеждает его в невозможности и даже в опасности отказа от сего злодеяния. Одним словом, коли рыцарь не поторопится, жизнь его может прерваться, и вдобавок он рискует потерять возлюбленную, ибо в любой момент Сален может отнять ее: не располагая благоволением графини, он уверен в расположении к нему герцога Бургундского. Желая заполучить любимую девушку, он не станет стесняться в средствах, — к примеру, он вполне способен похитить ее, тем более что сама Амелия легко на это согласится. Речи двуличной графини настолько растревожили душу молодого рыцаря и смутили его разум, что тот во всем с ней согласился и поклялся заколоть кинжалом своего соперника.
Коварству графини поистине не было предела; дальнейшие события лишь подтверждают это.
Едва Монревель покинул покои графини, как мысли его тотчас приняли иное направление: его благородная натура противилась тайному убийству, и он решил ничего не предпринимать, пока не будут исчерпаны все честные способы борьбы с соперником. На следующий день он отправил лже-Салену вызов и получил вот какой ответ.
«Я не собираюсь драться за то, что уже принадлежит мне по праву; желание смерти — удел несчастного влюбленного, коим пренебрегла его избранница, а я люблю жизнь. Да и как мне не любить ее, когда каждый миг ее так дорог моей Амелии! Ежели вы, рыцарь, желаете биться, поспешите к Карлу — ему нужны герои. Поверьте, утехи Марса подходят вам больше, нежели оковы Венеры, тем более что первые приведут вас к славе, а вторые обойдутся вам слишком дорого. И запомните, я при этом ничем не рискую».
Прочитав сие дерзкое письмо, Монревель едва не задохнулся от гнева.
— Негодяй отказывается от поединка и при этом смеет мне угрожать! — воскликнул он. — Что ж, долой сомнения, я должен действовать, и действовать наверняка. Пришла пора позаботиться о предмете моей любви... Но боже милосердный!.. Что я говорю... А если она любит его... Пылает страстью к коварному сопернику... Лишив жизни Салена, сумею ли я завоевать сердце моей Амелии? Осмелюсь ли явиться к ней с руками, обагренными кровью обожаемого ею возлюбленного?.. Сегодня она ко мне равнодушна... Но если я убью предмет ее страсти, она может меня возненавидеть.
Сомнения раздирали несчастного Монревеля. Однако спустя два часа после получения письма ему сообщили, что графиня ждет его у себя.
— Желая избежать ваших упреков, рыцарь, — начала она, как только Монревель появился на пороге, — я приняла меры, дабы знать все, что происходит вокруг. Вашей жизни снова грозит опасность; но теперь готовятся сразу два преступления: через час после заката четверо бандитов нападут на вас и, исполняя приказ, умертвят вас. В это же время Сален намеревается похитить мою дочь. Если я стану препятствовать его замыслу, он расправится и со мной, а потом сообщит герцогу о моем сопротивлении и, оправдываясь, обвинит нас обоих в сговоре. Так устраните же основную опасность и дозвольте шестерым моим людям сопровождать вас: они ждут у дверей... Когда же пробьет десять, оставьте их здесь, а сами идите в большой сводчатый зал, куда выходят двери покоев моей дочери. В урочное время Сален направится через этот зал в комнату Амелии... Она будет ждать его, дабы еще до полуночи вместе с ним покинуть замок. Тогда вы... вооружившись вот этим кинжалом... возьмите его, Монревель, я хочу, чтобы вы приняли его из моих рук... Вы отомстите за первое преступление и одновременно предупредите второе... Я вкладываю оружие в ваши руки, дабы вы покарали предмет своей ненависти, и возвращаю вас обожаемой вашей возлюбленной... Неужели вы по-прежнему будете упрекать меня в жестокости?.. Смотрите же, неблагодарный, как я плачу вам за ваше пренебрежение... Иди, спеши свершить свою месть, и наградой тебе станет рука Амелии...
— Дайте мне кинжал, сударыня, — взволнованно восклицает Монревель, не в силах долее противиться коварным уговорам, — дайте мне его, ибо ничто более не воспрепятствует мне уничтожить соперника и утолить свой гнев. Я предложил ему честный поединок, он отверг его, значит он трус, и ему суждена кончина труса... Дайте мне кинжал, я исполню ваше повеление.
Юноша вышел... Как только дверь за ним закрылась, графиня спешно послала за дочерью.
