Проклятие Пиковой дамы E-Book

Юлия Алейникова

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Serie: Артефакт & Детектив
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 381

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

У главной героини повести Пушкина «Пиковая Дама» был реальный прототип – графиня Голицына. Но вовсе не в трех картах заключался секрет успеха, а в древнем перстне, который подарил графине влюбленный в нее граф Сен-Жермен. Созданный много веков назад, он имел великую магическую силу – даровал успех в азартных играх. Но не все могли воспользоваться проклятым украшением: одним он приносил выигрыш, а другим – смерть… Отчего погибла оперная дива Анна Щербатова, исполнившая партию Лизы в опере Чайковского «Пиковая дама»? Почему утонул в Неве Геннадий Полушевич, ведь он был первоклассным пловцом? А бизнесмен Илья Колесников, найденный мертвым в собственной квартире? Связаны ли между собой эти люди или все дело в перстне?

Leseprobe

Юлия Алейникова Проклятие Пиковой дамы

« – Деньги тут не нужны, – возразил Сен-Жермен. – Извольте меня выслушать».

Тут он открыл ей тайну, за которую всякий из нас дорого бы дал.

Пушкин А. С. «Пиковая дама»

Пролог

Княгиня Наталья Петровна с трудом поднялась с кресла. Поправив шаль, отмахнулась от надоедливых приживалок и, стараясь держать спину, прошла к окну.

Снег валит крупными мохнатыми хлопьями, в желтоватом свете фонарей сверкают сугробы, мимо окон лихо промчали чьи-то сани.

Графиня выгнула шею, смутные воспоминания нахлынули на нее, захотелось завернуться в шубу и вот так же пронестись вдоль Невы, навстречу ветру, со смехом и…

Лицо графини недовольно сморщилось, она зябко повела плечами. Отвратительное время – старость. Твои желания еще не умерли, еще теплится огонь в душе, еще живы чувства, но вот твое тело, предательски слабое, уродливое, дряхлое, держит их словно в темнице, заставляя жить тоскливой, скучной жизнью старой развалины. И никакие протирания, никакие румяна и корсеты не могут этого исправить.

Наталья Петровна обернулась к притихшим своим домочадцам и, окинув их привычно суровым взглядом, сухо распорядилась:

– Чаю пускай подают, да собираться надо. Нынче бал у английского посланника. Лиза, со мной поедешь. – Голос ее прозвучал надтреснуто, скрипуче.

Княгиня Наталья Петровна Голицина – прославленная красавица, которой восхищалась не только российская столица, но и французский двор, за которой ухаживал будущий король Англии Георг IV. Княгиня Голицина, кружившая головы самым прославленным мужам своего времени, постаревшая, подурневшая, напудренная, нарумяненная, наряженная по старинной моде, сидела перед зеркалом в будуаре своего роскошного петербургского дворца, глядя с ненавистью на свое отражение.

– Какие прикажете подать драгоценности? – робко спросила из-за спинки кресла ее воспитанница Елизавета Ивановна, держа в руках шкатулку с любимым бриллиантовым гарнитуром княгини.

– Подите все вон, – раздраженно каркнула княгиня, отмахиваясь иссохшей рукой от надоедливой услужливости. – Шкатулку оставь!

Когда все, кланяясь, удалились, Наталья Петровна, отвернувшись от зеркала, открыла старинную серебряную шкатулку, украшенную эмалью и драгоценными камнями, нажала пальчиком невидимую пружину на крышке, и медальон, изображавший Амура в объятиях Психеи, открылся. Под ним скрывалось другое изображение. Юная девушка с пышной высокой прической, украшенной цветами и птицами, в объятиях красавца в напудренном парике.

Княгиня нежно провела по изображению пальцем.

Граф Сен-Жермен и она, еще юная, свежая, сама похожая на нежную розу, украшающую ее прическу.

Выцветшие глаза княгини стали влажными, не то от нахлынувших воспоминаний, не то от старческой слабости. Наталья Петровна Голицина, властная, суровая, крепко державшая в своих руках детей и внуков, никогда не была сентиментальна. Лишь однажды она дала волю своим чувствам, выбрав предметом страсти загадочного, таинственного графа Сен-Жермен. Ходили слухи, что ему известна тайна бессмертия, что он открыл формулу философского камня, что ему подчиняются время и стихии.

Наталья Петровна не знала, правда это или выдумка. Возможно, даже выдумка самого графа. Ей было все равно, она увлеклась мужчиной. Невероятно умным, образованным, бесстрашным, влиятельным, самым замечательным из встреченных ею. К тому же невероятно красивым. Их роман был скоротечен, стремителен, на прощание граф сделал своей возлюбленной подарок. В обществе болтали о том, что граф открыл ей тайну трех карт, это была чистейшей воды выдумка. Но отчего-то этот анекдот был подхвачен всем светом, и теперь буквально каждый ему верил.

Нет. Все было не так. Совсем не так. Не было трех карт.

Наталья Петровна действительно проигралась герцогу Орлеанскому. Сумма была совершенно немыслимой, огромной. Муж отказался платить.

– Не печалься, моя радость, не могу видеть тебя печальной. – Нежно целуя в губы свою возлюбленную, проговорил Сен-Жермен.

– Ты собираешься выплатить мой долг? – высокомерно спросила гордая красавица.

– Нет. Но я кое-что подарю тебе, – беря в свои руки нежную тонкую ладонь, пообещал граф. – Я предлагал тебе в дар бессмертие, ты отказалась. Я подарю тебе век. И кое-что еще. – Граф поднялся, подошел к небольшому бюро, украшенному маркетри, и достал оттуда небольшую серебряную шкатулку, украшенную эмалевыми медальонами. – Любовь моя, я готовил этот подарок как прощальный. Нам скоро суждено расстаться. Эта шкатулка имеет секрет. – Граф нажал скрытую пружину, и овальный медальон, украшающий крышку шкатулки, открылся. – Я заказал этот двойной портрет лучшему парижскому живописцу. Он будет нашей тайной. Ты всегда сможешь взглянуть на него и вспомнить это божественно прекрасное время, что мы провели с тобой.

– Шкатулка очаровательна, и медальон тоже, но как все это поможет мне выплатить долг? – страдальчески вопросила практичная Наталья Петровна. – Ты же не хочешь, чтобы я продала ее?

– Нет, конечно. – Граф нажал на медальон с двойным портретом, и он отскочил, открывая крохотный тайник. – Вот мой главный дар. Шкатулка лишь обрамление. – Граф достал из тайника перстень, довольно простой и грубой работы, с крупным голубым камнем. – Это голубой карбункул. Большая редкость, а кольцо принадлежало самому Гермесу Тресмигисту, древнейшему и величайшему из алхимиков. Он имеет невероятную силу.

Княгиня улыбнулась, с любопытством рассматривая камень. Ее забавляли рассказы графа, Наталья Петровна была слишком практичной женщиной, чтобы верить в них, они всегда были занимательны.

– Этот камень продлит ваши лета, только берегите его! – серьезно проговорил Сен-Жермен. – И еще, этот камень приносит удачу, исполняет желаемое. Он поможет вам вернуть долг. Вы отыграетесь. Но! Есть условие, после этого вы больше никогда не сядете за карточный стол. Запомните. Это важно! Иначе вы потеряете все. Если вы пожелаете, то сможете одолжить этот перстень кому-то, условия будут те же. Только не дарите и не потеряйте, вместе с ним вы потеряете жизнь.

– Вы говорите ужасные вещи, – продолжая любоваться удивительным камнем, проговорила княгиня.

Камень завораживал, словно искрился изнутри, ей даже начало казаться, что в его бездонных глубинах разгорается синее пламя.

– Вы невнимательны, любовь моя, – беря ее за подбородок, проговорил Сен-Жермен.

– Нет, отчего же?

– Запомните все, что я вам сказал. И ни в коем случае не носите перстень слишком часто, он поглотит вас.

Сен-Жермен был прав, она отыграла все, а вскоре они расстались. Княгиня с семьей вернулась в Петербург.

Перстень с голубым карбункулом был так красив, так чудесно сидел на ее пальце, что княгиня почти не расставалась с ним, пока не заметила странной власти, которую он обрел над ней.

Наталья Петровна могла часами любоваться игрой камня, забывая обо всем, очень раздражалась, когда ее отвлекали, стала забывать о своих домашних и светских обязанностях. А еще со временем Наталья Петровна заметила удивительное свойство перстня, сперва события выглядели цепью случайностей, но время шло, и княгине пришлось признать странность происходящего.

С момента появления у нее перстня все затруднения княгини разрешались с удивительной легкостью. Было ли это касаемо карьеры мужа, дел в имении, покупки кареты, или срочной доставки нарядов из Парижа, или болезни детей – все удивительным образом улаживалось. Но… при этом кто-то непременно должен был пострадать. Горничная – обжечь руку, кучер – свернуть шею, скончаться – бедная родственница, живущая в доме. Страдал кто-то, но не княгиня и не близкие ей люди.

Княгиня, зачарованная перстнем, старалась не обращать на эти совпадения внимания, пока однажды, перебирая вещи в поисках важного письма, не наткнулась на шкатулку – подарок графа. Открыв медальон, она взглянула в лицо бывшего возлюбленного, поймала его взгляд, и наваждение, вызванное камнем, мгновенно закончилось. Она сняла перстень, а снимая, впервые заметила надпись, сделанную на обороте перстня по латыни «Ne quid nimis». Княгиня утрудилась перевести. «Ничего слишком», – гласила она.

Больше княгиня перстень не надевала.

Несколько раз впоследствии она одалживала перстень дважды своим любовникам, один раз дальнему родственнику, очаровательному юноше, по неопытности проигравшему в карты все завещанное ему состояние. Все трое не смогли справиться с таинственной силой перстня, они не смогли остановиться. И все трое погибли. Каждый раз княгиня снимала свой перстень с холодного трупа.

Но все это было в прошлом. Ее уже давно не интересовали чужие жизни, красивые мужчины, страсти ее угасли, свет мерк, яркость жизни таяла, приближался неизбежный конец. Но княгиня хорошо помнила обещание Сен-Жермена. Век. Она должна прожить целый век, если не расстанется с перстнем.

Княгиня протянула руку, достала свое сокровище и с трудом натянула на палец. Некогда нежная кожа покрылась морщинами и россыпью безобразных темных пятен, суставы распухли, некогда изящная прекрасная ручка выглядела безобразно.

Княгиня сердито фыркнула и раздраженно сорвала перстень с пальца, когда позади послышался тихий шорох.

– Кто тут еще? – ворчливо спросила княгиня, она не любила, когда ее беспокоили.

Шорох за спиной замер. Княгине стало тревожно. Она зашевелилась в кресле, пытаясь обернуться, свет свечей заметался, окрашивая комнату тревожными всполохами.

Когда она наконец обернулась, лицо мужчины было совсем близко.

– Ох! Это ты! Напугал меня, дуралей, – выдохнула княгиня, откидываясь на спинку. – Зачем явился? Опять денег? Снова проигрался, шалопут? – Внук, молодой, свежий, пышущий жизнью, статный красавец офицер, стоял перед ней, как напоминание о ее собственной дряхлости и увядании. У нее их было много, внуков, внучек, она едва их различала, но этот, сын ее дочери Натальи, решительный, нагловатый, красавец адъютант, был ее любимцем. Внешне он был похож на покойного князя, а вот характером пошел в нее.

– Денег не дам, – сурово повторила княгиня.

– Мне не нужны деньги, – напряженным голосом проговорил молодой красавец.

– А что?

– Перстень. – Он протянул сильную крепкую руку и, разжав старушечью ладонь, вырвал из нее сокровище.

Все тело княгини напряглось, оцепенело, глаза выкатились, последним усилием, едва слышно, она прохрипела:

– Погибнешь!

Глава 1

15 апреля 2019 г. Санкт-Петербург

– Ну, мужики, что у нас тут? – входя в квартиру, поинтересовался капитан Ушаков.

– У нас колото-резаная рана. Вон покойничек в кресле сидит. – В привычной для себя циничной манере объяснил Толик Жуков.

Убитый действительно сидел в квадратном кожаном кресле, широко расставив ноги, положив руки на подлокотники, свесив на грудь голову. В этой позе было что-то эпическое. Усталый от битв воин почил на завоеванном троне. Капитан Ушаков обожал фэнтези, читал их втайне и очень стеснялся своего мальчишеского увлечения.

– Кто убитый? – отгоняя неуместные ассоциации, строго спросил капитан.

– Колесников Илья Андреевич. Тридцати трех лет. Вот документы. Это его квартира, проживал один. Обнаружила его уборщица, Туманова Екатерина Викторовна. Она всегда по понедельникам приходит. Сейчас сидит в соседней комнате. Пришла, открыла своим ключом, разулась, прошла в кладовку за тряпками и швабрами, достала пылесос, пришла с ним в гостиную, а тут вот. Ну, вызвала полицию, – обстоятельно докладывал Толик. – Криминалист осмотр уже закончил и уехал, вас долго ждали.

– Извини, начальство задержало. Что со свидетелями?

– Пока ничего, участковый с Захаром соседей опрашивают, а я вас ждал.

– Дождался? – сухо спросил капитан. – Ну, тогда давай им на подмогу, а я с уборщицей побеседую.

Екатерина Туманова была женщиной на удивление моложавой, подтянутой, стройной. В облегающих джинсах и светлой футболке, с яркими рыжевато-красными волосами, она смотрелась молодо и привлекательно, и, только присмотревшись к морщинкам на лице, можно было определить ее настоящий возраст, около пятидесяти пяти, может, пятьдесят семь? Или шесть? Гадал капитан, рассматривая свидетельницу.

– Добрый день. Капитан Ушаков, районный следственный комитет.

– Туманова Екатерина Викторовна. Домработница. Точнее сказать, просто уборщица. – Следов слез на лице уборщицы капитан не заметил, скорее потрясение.

– Екатерина Викторовна, как давно вы работаете у Колесникова?

– Года три, меня к нему знакомые сосватали. Его знакомые. Я у них тоже убираю.

– Телефон и фамилию знакомых сообщить можете?

– Разумеется. Филипповы. Телефон тоже можете записать. – Доставая мобильник, предложила Екатерина Викторовна.

– Обязательно, но чуть попозже. Расскажите мне, как вы нашли тело?

– Пришла как обычно, в двенадцать. Илья поздно вставал и не любил, когда я при нем работать начинала. Пришла. Разулась, повесила куртку и сумку на вешалку и пошла за пылесосом.

– Вы не переодеваетесь перед работой?

– Нет. А зачем? Илья мусорил мало, обычная поверхностная уборка много сил не отнимала. Вот если у него в воскресенье вечеринка была, тогда тут бывает, чем заняться, а так… Я к нему два раза в неделю хожу. В пятницу перед выходными и в понедельник, сразу после. В выходные у него иногда компании собираются, гости приходят. Он человек холостой, живет свободно.

– Скажите, а родители у него есть?

– Есть, конечно. Но они отдельно живут. Мы с Ильей нечасто виделись, в основном в день расчетов.

– Хорошо. Вы разделись, взяли пылесос… – напомнил свидетельнице капитан.

– Ну да. Я всегда с пылесоса начинаю. Потом мою санузел, затем пыль вытираю, после влажная уборка. Стираю я по понедельникам, глажу тоже. Ну вот, зашла я в комнату, а там Илья сидит. Сперва я подумала, спит. Может, напился с вечера и заснул.

– А с ним такое раньше случалось?

– Было несколько раз, когда я приходила, а он спал еще. Правда, в кровати. И несколько раз я его заставала с девицами. Но вот чтобы в кресле? Нет, такого не было. Но мне и в голову не могло прийти, что его убили. – Нервно дергая шеей, объяснила уборщица. – Ну, я позвала его сперва, он не реагирует, тогда я подошла, руку на его руку положила, вот сюда, повыше кисти, хотела потрясти, а рука холодная! Тут я сообразила ему в лицо заглянуть, ну, и поняла, поздно уж. Пошла в полицию звонить.

– Не испугались?

– Звонить? А чего мне бояться, я же его не убивала? Зачем мне это? – вскинулась Екатерина Викторовна.

– Я имею в виду покойника, – пояснил свою мысль капитан.

– А! Да нет. Я же медсестра бывшая. В больнице всю жизнь проработала. А тут нашу больницу на капитальный ремонт закрыли, нам перевод предложили в другую больницу. Там корпуса новые отстроили, на окраине где-то. От метро в битком набитом автобусе еще чуть не час трястись туда и обратно. Я подумала и ушла. При такой копеечной зарплате я еще буду полдня на дорогу тратить? А тут мне знакомая предложила в домработницы пойти, у нее свое агентство по найму прислуги. Она еще в няньки предлагала. Но с детьми ответственность большая, и я пошла квартиры убирать. Денег больше, головной боли меньше, да и времени свободного – тьма, – делилась Екатерина Викторовна. – Я себе абонемент в фитнес-клуб купила, в прошлом году в Турцию ездила. А то, что работа не престижная? Зато сам себе хозяин.

– Ясно. Значит, Илью Колесникова вы знали плохо?

– Да, в общем, мы с ним почти не общались. Если у него были ко мне дополнительные поручения, он иногда звонил. В день расчетов два раза в месяц виделись, ну, и было несколько раз, когда он болел, ну, и вот те разы, когда я его с девицами застала и когда он на работу проспал.

– И все же, что вы можете о нем рассказать, иногда вещи и квартира человека сообщают о нем больше, чем он сам в разговоре поведает.

– Вот тут вы правы. Но это обычно, если люди семейные. Хотя… – Уборщица задумалась. – Знаете, мне кажется, у Ильи в последнее время появилась постоянная девушка.

– Почему вам так кажется?

– Ну, во-первых, давненько у него не было воскресных вечеринок. Гости бывают, но вот как раньше, чтобы бутылки по всем углам, чьи-то бюстгальтеры на люстрах, гора грязных бокалов по всей квартире, размазанные по полу закуски, такого больше нет. А вообще посмотрите вокруг, квартира большая, но мрачная, все серо-черное-белое, неуютное, никаких декоративных мелочей, только те, что дизайнеры расставили после ремонта. Вещей личных минимум. Все рабочие документы на работе, дома только одежда, пара книг и ноутбук. Все. Тоска, скука. По мне, так ему давно пора снова жениться.

– Снова? А он уже был женат?

– Да. У него и ребенок есть. Только он им не особо интересовался. Так алименты платил и все.

– Откуда вы знаете?

– Ну, за три года я ни разу ребенка не видела, и игрушек в доме тоже не видела, даже не знаю, мальчик это или девочка, даже фотографий он мне ни разу не показывал. Не хвастался, мол, мой вчера на соревнованиях первое место занял, или у дочки вчера концерт был, она в хоре поет. Согласитесь, для любящего родителя – это нонсенс. Но вот его разговор с бывшей женой по поводу денег я слышала.

– И какого рода это был разговор?

– Как я поняла, он задержал выплату алиментов, а во второй раз она просила у него денег то ли на какую-то вещь, то ли на поездку. Он отказывал, а она его упрекала, что он никудышный отец. Чем тот разговор закончился, не знаю. Как зовут бывшую жену, тоже.

Очень любопытный тип Илья Колесников, и определенно неприятный. Сам капитан Ушаков не был идеальным отцом, но мальчишек своих обожал, готов был ради них наизнанку вывернуться, родительский инстинкт в капитане был наиболее сильно развит, даже сильнее инстинкта самосохранения. А потому он окончательно и бесповоротно невзлюбил покойного Колесникова, тот был подлецом и эгоистом и, по большому счету, получил по заслугам.

– Еще что-то можете добавить о покойном?

– Еще? Мне кажется, он любил играть в карты, – задумчиво проговорила уборщица.

– Почему?

– В доме больше нет игр, а карты есть.

– Ну, что там у вас по этому убийству на Кирочной улице? Разобрались? – поднимая голову от бумаг, спросил полковник Тарасов, глядя на свою «банду», как он ласково, по-отечески называл сотрудников следственного отдела.

– Георгий Владимирович, да когда бы мы успели, его же только вчера грохнули, точнее, позавчера. А вчера мы его осматривали, – воззвал к совести начальства, бесстрашный в своей этической недоразвитости, Толик Жуков.

– Жуков, вы как с руководством разговариваете? – тут же вскинул убеленную сединой голову полковник. – Напоминаю, вы на службе, а не на танцах, и я вам не девушка. Впрочем, мало какой девушке придется по душе ваша развязность. Никита Александрович, я вам советую больше времени уделять воспитанию молодых сотрудников, а то за отдел стыдно. Они же с людьми работают, это же недопустимо! – обратил он укоризненный взор на капитана Ушакова.

– Извините, Георгий Викторович, буду уделять, – покладисто и охотно согласился капитан, зная, что если с полковником не спорить и не упираться, объясняя, что у них в отделе хронический завал, и что ему не то, что сотрудников, родных сыновей воспитывать некогда, тот о выданном распоряжении минут через десять забудет и вспомнит не раньше, чем Толик в следующий раз рот раскроет. Вывод, надо держать Толика подальше от начальства. Потому, как молчать он не умеет, а перевоспитывать его бессмысленно, уже пытались.

– Ну, вот и хорошо. Докладывайте, что там у вас.

– По заключению эксперта, удар тонким колюще-режущим предметом был нанесен точно в сердце. Смерть была мгновенной. Никаких следов борьбы, никаких следов присутствия постороннего в квартире обнаружено не было. Смерть наступила четырнадцатого апреля, предположительно, с двадцати трех часов до двух часов ночи пятнадцатого апреля. Следов взлома на двери не обнаружено. Орудия убийства тоже. Свидетелей найти пока тоже не удалось. Дом новый, заселен только наполовину, жильцы друг друга знают плохо.

– А консьерж?

– Нет там консьержа. Есть видеонаблюдение, но оно, оказывается, неделю как не работает, управляющая компания ждала мастера еще три дня назад, он не пришел, а второй раз забыли вызвать, в общем, никому нет дела до этого видеонаблюдения, – махнул рукой капитан Ушаков. – Жильцы не жалуются, и ладно. А жильцы просто понятия не имеют, что оно не работает. Так что заходи кто хочешь, делай чего хочешь. Ну, правда, территория и подъезд закрыты, так просто, конечно, не пройдешь, хозяин квартиры должен открыть дверь.

– Значит, убитый знал своего убийцу, – заключил полковник.

– Ну да. Или убийца прикинулся службой доставки или соседом, который ключ забыл. – Подкинул ему еще несколько версий капитан Ушаков. – В общем, Георгий Викторович, вариантов множество, – печально заключил он, с намеком, чтобы начальство с них много не спрашивало.

– Ну, вот видишь, значит, скучно не будет, – перевернул на свой лад полковник. – Так что, бойцы, вперед на баррикады. Все свободны. Плешаков задержись, расскажи, как у тебя с делом Семенова продвигается.

«Что же с этим Колесниковым делать? – размышлял капитан, стоя в пробке на Лесном проспекте. – Хоть бы какая зацепка, пальчики, окурок в пепельнице, любопытная соседка-пенсионерка с ворохом сплетен. Нет ничего. Нет, пальчики, конечно, есть, их немало накопилось с пятницы по понедельник, именно столько времени прошло между визитами уборщицы, но чьи это пальцы? Самого Колесникова, уборщицы, его родителей, друзей? Предстоит еще выяснить. Придется долго и муторно расспрашивать родственников, коллег, приятелей, разыскивать любовницу.

Есть, конечно, шанс, что бизнесмена Колесникова заказали конкуренты, но, во-первых, он был не того полета птицей, во-вторых, сейчас не девяностые, чтобы всех мочить направо и налево. А вот удар нанесен мастерски. Такое нечасто увидишь».

– Илья был таким хорошим мальчиком. Учился всегда хорошо, спортом занимался, в теннис играл, плавал. У него даже грамоты есть, – глядя на капитана с бездонной собачьей тоской в глазах, рассказывала Наталья Алексеевна, мать Ильи Колесникова. – И университет окончил очень успешно, потом вот с приятелем занялись бизнесом. Я, честно говоря, всегда была против, лучше бы он на государственное предприятие устроился. Или в крупную фирму. Но Илюша всегда говорил, что хочет быть независимым человеком. А вот теперь… – То и дело шмыгая носом и сморкаясь, говорила Наталья Алексеевна. – А сколько у него всегда друзей было! Он был очень добрый общительный человек.

– А семья у него была? Жена, дети? – холодно глядя на Наталью Алексеевну, спросил капитан. Как бы она не расписывала сыночка, но он-то знал, что на самом деле представлял собой покойный.

– Конечно. Илюша был женат, но сейчас они в разводе. Понимаете, это был очень ранний брак, они с Полиной тогда как раз университет оканчивали, оба еще толком на ногах не стояли. А тут Полина забеременела, те родители стали настаивать на браке. Я, конечно, с самого начала понимала, что долго их союз не продержится, …

– А почему?

– Ну, как же, такой возраст. Илюша и погулять еще толком не успел, а тут сразу такая ответственность, ребенок.

– Я тоже в этом возрасте женился, и Илья у нас сразу родился, справились как-то, – буркнул сидящий чуть в стороне Андрей Сергеевич Колесников.

– Андрюша, ну тогда же совершенно другая жизнь была. – Укоризненно взглянула на него жена. – А ребята все равно разошлись через два года. Нет, вы только не подумайте, Илья Полине помогает, алименты хорошие выплачивает, ну, и мы со своей стороны, чем можем… Только у нас возможности, конечно, не большие, мы обычные служащие, – словно извиняясь, проговорила Наталья Алексеевна.

Капитан молча выразительным взглядом окинул комнату. Супруги жили в старом доме недалеко от Мариинского театра, высоченные потолки, пышная лепнина, наборный паркет, все в изумительном состоянии.

«Реставраторов небось нанимали», – предположил капитан. Мебель исключительно старинная, на стенах картины, на постаментах скульптуры, на камине огромные часы, кажется, даже позолоченные, и уж совершенно точно старинные и жутко дорогие. Вообще квартира скромных служащих больше смахивала на какой-нибудь дворец. Если и не царский, то уж великокняжеский точно.

– О, – заметив выразительный взгляд капитана, проговорила Наталья Алексеевна. – Вы об этом? Дело в том, что мой покойный отец десятилетиями коллекционировал предметы искусства, но к нам с мужем все это не имеет никакого отношения, и квартира и все вещи принадлежат маме. Мы с мужем всю жизнь трудились, я преподаю музыку, а муж работает инженером. А все это, – она обвела комнату широким жестом, – не имеет к нам никакого отношения.

Откуда-то сбоку раздалось едва слышное покашливание.

Капитан обернулся и взглянул на сидевшую в кресле у окна крепкую старуху с газетой в руках. Коротко стриженные на молодежный манер седые волосы, решительный нос, прямые плечи и плотно сжатые губы. Вся она была четко очерченная, выразительная. На лице старухи, обращенном к Наталье Алексеевне, читался плохо скрытый сарказм.

Мать Натальи Алексеевны и бабушка Ильи Колесникова являла собой фундаментальный типаж русской женщины. Волевая, решительная, из той породы, что в горящие избы шагают. И было совершенно очевидно, что собственная дочь с ее присюсюкиваниями одобрения в бабуле не вызывает.

– А что касается Илюшиного неудачного брака, так теперь у нас хоть Ванечка есть! – не обращая внимания на мать, продолжала Наталья Алексеевна.

Но капитан краем глаза на старуху взглянул и заметил, как она брезгливо скривила губы. Ясно, прежде внук не нужен был, обуза для всех, а теперь вот «хоть Ванечка есть». Лицемеры.

– Мы все надеялись, что Илюша создаст новую семью, найдет себе достойную пару.– «Вот как «достойную», – отметил в очередной раз про себя капитан, семейство Колесникова ему не нравилось.

– Как-то устроит свою жизнь, – продолжала сетовать Наталья Алексеевна, – но у него отчего-то не складывалось. Илюша очень много работал, был очень ответственный, очень целеустремленный, да и женщины, наверное, подходящей не встретилось…

– Раздолбай он был и эгоист, – не выдержав, сказала, как отрубила, бабуля, откладывая в сторону газету. – И нечего дифирамбы петь, Наташа. Не на панихиде.

– Мама!

– Полиции не нужны твои выдумки. Они убийцу ищут, а не характеристику для выезда за границу составляют. А то, трудолюбивый, морально устойчивый, ответственный, политически грамотный. Не был он таким, – резко, твердо проговорила бабуля. – Был он легкомысленным раздолбаем, эгоистом и бабником, как и большая часть его успешных приятелей. Жил в свое удовольствие, ни о ком не беспокоился. Но, правда, и плохого никому не делал. Злым, завистливым не был. Не подличал, не пакостил. Может, прожил бы подольше, еще повзрослел бы, человеком стал.

– Спасибо, – благодарно кивнул капитан.

– Вы найдете того, кто это сделал? – С надеждой взглянула на него Наталья Алексеевна.

– Непременно.

Глава 2

28 августа 1955 г. Ленинград

– Здравствуй, Анюта! – Николай Васильевич вошел в комнату жены, неся в руках большой букет полевых цветов.

Анна Петровна радостно обернулась на голос мужа. Коля обожал сюрпризы. Вот и сегодня явился совершенно нежданный. Их часть уже неделю как отправилась на учения на какой-то дальний полигон, и она не ждала мужа раньше следующей пятницы. И вот, пожалуйста.

Анна Петровна поправила съехавший с плеча шелковый, отделанный кружевом, пеньюар и, грациозно изгибая тело, поднялась навстречу мужу.

– Доброе утро, соскучился ужасно. – Целуя ее в щеку, признался Николай Васильевич. – А это тебе в честь премьеры. – Протягивая жене букет и большой тяжелый сверток, проговорил полковник Щербатов. – На счастье!

– Что это? – Нетерпеливо разворачивая плотную сероватую бумагу, пробормотала Анна Петровна.

Анне Петровне, Анюте, было чуть за тридцать, высокая, с пышной грудью и царственной осанкой, роскошными каштановыми волосами, она была редкой красавицей и признанной звездой Ленинградской оперной сцены. Муж – полковник Николай Васильевич Шербатов – обожал свою Анюту, баловал, гордился ею, а она как должное принимала его поклонение.

– Боже, какая прелестная шкатулка! Коля, откуда? – разглядывая серебряную, украшенную эмалью шкатулку, восторженно спросила Анна Петровна.

Шкатулка была удивительно красива. Тонкая старинная работа, потемневшее от времени серебро, яркие свежие краски эмали, изящный рисунок. Анна Петровна не была тонким ценителем, но даже ей было понятно, что шкатулка невероятно дорогая и очень старая.

– Купил по случаю, – улыбнулся Николай Васильевич. – И кстати, взгляни вот сюда. Видишь вензель? Эта шкатулка принадлежала княгине Голициной. Той самой, что стала прообразом пушкинской «Пиковой дамы». Так что подарок со смыслом.

– Потрясающе! Где ты ее достал? – вертя шкатулку в руках, вдыхая ее запах, разглядывая завитушки серебряных листьев и стеблей, спросила Анна Петровна.

– Я же сказал, купил по случаю. Кстати говоря, моя мать была в родстве с родом Голициных.

– Что?

– Ну да. Моя прабабка была Строгонова, а одна из дочерей княгини Голициной вышла замуж за графа Строгонова, так что…

– Почему ты мне никогда об этом не рассказывал? – чуть обиженно спросила Анна Петровна, глядя на мужа.

– Потому что о таких вещах говорить не стоит.

– Так ты, выходит, граф? – в восторге воскликнула Анюта, глядя на мужа.

– Нет. Я обычный советский гражданин, – спокойно возразил ей Николай Васильевич. – А князей и графов у нас еще в восемнадцатом году отменили, некоторых расстреляли. Так что, будь добра, никому, пожалуйста, об этом не рассказывай. Ни Галочке, ни Капочке, ни Софочке. Никому. Иначе следующая твоя премьера может пройти за полярным кругом. Это в лучшем случае. – Под конец голос мужа звучал угрожающе холодно, так что у Анны Петровны даже мурашки по коже пробежали, она с испугом взглянула на Николая Васильевича. Но он уже улыбался ей, и холодный ужас отступил.

– Конечно, я понимаю, – попыталась улыбнуться в ответ Анюта.

– Ну, дорогая, – легонько чмокнув жену в нос, проговорил Николай Васильевич, – мне пора. Водитель ждет.

– Но ведь на премьере ты будешь?

– Разумеется. Хорошего тебе дня.

Николай Васильевич уехал, а Анна Петровна осталась рассматривать чудесную шкатулку.

– Анна Петровна, уже десять, на репетицию опоздаете. – Заглянула в комнату Глаша, домработница Щербатовых.

– Ой, Глаша, как ты меня испугала! – Сердито обернулась к ней Анна Петровна. – Еще и волосы зацепились. Завтрак готов?

– Накрыто давно. Кофий уже стынет, шли бы.

– Сейчас, сейчас иду. – Анна Петровна пыталась распутать зацепившуюся за завиток серебряного листочка тонкую прядку, когда раздался тихий щелчок, и круглый эмалевый медальон на крышке шкатулки открылся.

Сердце Анны Петровны затрепетало от любопытства. Внутри на эмалевом медальоне были изображены кавалер и дама в напудренных париках с искусственными улыбками на лицах. У дамы был чуть длинноват нос, у кавалера был маленький кукольный ротик. Полюбовавшись этой пасторалью, Анна Петровна, забыв о завтраке, принялась внимательно изучать шкатулку, пытаясь открыть и другие медальоны, но ничего не получалось.

– Анна Петровна, опоздаете. – Снова заглянула в комнату Глаша.

– Сейчас, сейчас, – отставляя в сторону шкатулку, проговорила Анна Петровна, поднимаясь, и напоследок нажала пальчиком на медальон с дамой и кавалером. Изображение с едва слышным щелчком открылось.

– Невероятно! – обрадовалась Анна Петровна, заглядывая в небольшой тайник.

Перстень грубоватой работы с большим мутным голубовато-синим камнем был невероятно красив, а голубовато-синий камень словно завораживал, притягивал взгляд, открывая бездонные искрящиеся глубины.

Вот это подарок! Николай и сам, наверное, не представляет, что ей подарил. А, может, и продавец не знал о секрете шкатулки? Ведь она обнаружила тайник случайно.

Надев на палец кольцо, оно скользнуло на него легко, словно было сделано по заказу, счастливая Анна Петровна отправилась завтракать.

– Ну, теперь точно опоздаете, – ворчала Глаша, демонстративно протиравшая листья фикуса возле окошка. – Давно уже одеваться надо, о чем только думают. И это перед самой премьерой!

– Глаша, помолчи, я сейчас быстро, – прервала ее охи Анна Петровна, у нее было прекрасное настроение, и испортить его не могла даже Глаша.

И все же в театр Анна Петровна, несомненно, опоздала бы. Но, когда она, постукивая каблучками, спешила к автобусной остановке, то и дело поглядывая встревоженно на наручные часики, ее окликнул сзади знакомый голос. Не обернуться было невозможно. На тротуаре стояла Капа Одинцова в роскошном брючном костюме, ее муж только что вернулся из-за границы.

– Здравствуй, Капочка! – крикнула на бегу Анна Петровна, помахав ручкой.

– Куда ты так торопишься? Постой же! – Капа определенно спешила за ней, пришлось остановиться.

– Извини, я страшно в театр опаздываю. – Нервно высматривая, не покажется ли в конце улицы автобус, проговорила Анна Петровна.

– Ну, так какие проблемы? Пойдем я тебя подвезу. Костик сегодня дал мне машину, так что, подруга, тебе повезло. – Беря Анну Петровну под руку, весело сообщила Капочка. Они с мужем проживали этажом ниже, и Капа была близкой приятельницей Анны Петровны.

– Поехали, Володя, – устраиваясь на мягком сиденье, распорядилась Капочка. – Ну, что у тебя в театре? Как репетиции?

– Ой, пока вроде все в порядке, – вздохнула Анна Петровна.

– А что может быть не в порядке? – проявила дотошность Капочка.

– Ну, замдиректора наш, Бельский, ну, помнишь, я тебе рассказывала, пытается на мою партию пропихнуть эту выскочку Леночку Леденеву, – пожаловалась Анна Петровна.

– Кто такая?

– Его пассия. Моя дублерша, во втором составе поет. Без году неделя в театре, а уже метит премьеру петь! Интриганка!

– Ну, что тебе волноваться? Ты же у нас звезда, тебя весь город знает.

– Знает. Только этот Бельский – такая хитрая бестия, к тому же у Леденевой голос.

– У тебя тоже голос.

– Не знаю. Он бегает по театру и на всех углах кричит, что пора смелее молодежь выдвигать и что у меня и без того слишком большая нагрузка, – вздохнула Анна Петровна, натягивая перчатку. – Ну, спасибо, что подвезла.

– До встречи на премьере, и не вешай нос. В конце концов, твой Николай может этого Бельского вызвать на дуэль, и дело с концом, – легкомысленно усмехнулась Капочка. У нее не было проблем по службе, она никогда нигде не работала.

– Добрый день, Анна Петровна.

– Добрый день, Игорь Константинович.

– Добрый день.

– Желаю здравствовать.

– Приветствую, Анна Петровна.

– Добрый день, Юрий Леонидович.

– Анька, пляши! – заглядывая к Анне Петровне в гримерку, заговорщицким шепотом проговорила ее подруга Зина Барышева и, прикрыв за собой плотно дверь, сообщила: – Анька, Бельского сегодня ночью с приступом гнойного аппендицита «Неотложка» в больницу увезла! Уже прооперировали, сейчас в реанимации лежит!

– Да ты что? – ужаснулась Анна Петровна. – Не умрет хоть?

– Нет, конечно. – отмахнулась Зина. – Я вообще не про то! Леденева, как узнала, тут же к нему в больницу понеслась! Да ее не пустили, к тому же там жена дежурит! В общем, до субботы он с койки точно не встанет! Леденева с кислой миной в театр вернулась, сейчас у себя в гримерке сидит, слезы льет, а тебе плясать надо! Премьера твоя! – И Зина, чмокнув подругу в щеку, упорхнула.

«Какой сегодня удивительно везучий день, – пряча улыбку, размышляла Анна Петровна, спеша на сцену. – И Коля приезжал, и подарок. И в театр не опоздала, и Бельский в больницу слег. Все одно к одному!»

– Анна Петровна, вы сегодня необычайно хороши, просто глаз не оторвать, – шепнул ей на ушко Герман – Вадим Яузов, ловелас и пижон, лучший драматический тенор театра. Девицы после спектаклей за ним толпой маршируют, только что на руках не носят.

– Спасибо, Вадим Григорьевич, – прохладно улыбнулась ему Анна Петровна.

– Итак, товарищи! Все готовы? – окликнул их из зала режиссер. – Соберитесь, мои дорогие, до премьеры считаные дни, завтра прогон. Георгий Иванович, будьте любезны, вторая картина, Лиза и Герман.

– Ань, что это у тебя за колечко на пальце? Боже, какая роскошь! – воскликнула восторженно Зина, разглядывая перстень, найденный Анной Петровной в шкатулке. – Откуда? Неужели Николай? Слушай, он же, наверное, сумасшедших денег стоит? – вертя руку подруги и любуясь перстнем, расспрашивала после репетиции Зиночка.

– Ну, конечно, Коля. – Отбирая руку, улыбнулась Анна Петровна. – Кто же еще?

– Везет тебе. И партии у тебя в театре, и муж обожает. Счастливая ты, Анька.

– А тебе не везет? Муж тебя не обожает, и партий тебе не дают? – укоризненно заметила Анна Петровна, удаляясь за ширму.

Репетиция уже закончилась, и Зина зашла в грим-уборную поболтать с подругой.

– Обожает. Только не сравнивай моего Льва Владиславовича с твоим Николаем, – кисло возразила Зина.

– Зина!

– А что, Зина, Зина? Знаешь, сколько ему в этом году стукнет? Пятьдесят семь. Я же, когда за него замуж выходила, совсем зеленой девчонкой была. Приехала из своей деревни в большой город, глаза по пятаку. А когда он нас с ребятами из группы первый раз к себе домой пригласил, я чуть от восторга не умерла. Все глазела по сторонам и понять не могла, куда попала, толи в музей, то ли во дворец. Лев тогда еще ничего был, осанка, шевелюра, народный артист. В ресторан меня приглашал, в театры, за кулисы водил, все его знали, всюду его встречали. Букетами заваливал. Конечно, я не устояла. Мне новая жизнь чудесным сном казалась. Влюбилась дуреха по уши, а когда он меня замуж позвал, в свое счастье поверить не могла.

– Ну, и что же случилось? Букетов не хватает? – с легкой насмешкой спросила Анна Петровна.

– Букетов как раз хватает, – вздохнула Зина. – Мужика не хватает настоящего. У нас же как утро начинается? С нытья, охов да вздохов. «Ох давление, ох печень, ох эти недоброжелатели, ох у меня язва откроется. Зина, скажи Дарье Степановне, пусть так посудой не гремит, у меня нервы. Скажи Толику, пусть не шумит, у меня сердце. Вы меня до инфаркта доведете». Я сижу и иногда думаю, и когда он у тебя уже случится, инфаркт этот.

– Зина! – с укоризной воскликнула Анна Петровна.

– Что, Зина? Мне тридцать шесть, я, молодая баба, в сиделку превратилась. То ему таблетки, то ему капли. Надоело. За мной один человек ухаживает, – добавила она после короткой паузы. – Молодой, интересный. Вот думаю, не закрутить ли мне с ним? А?

– Зина, как тебе не стыдно? Лев Владиславович – замечательный человек, в тебе души не чает, у вас же Толик растет!

– Ах, боже мой! – театрально всплеснула руками Зина, закатив глаза. – Точно закручу. Вот только наши наверняка Леве донесут. Сама знаешь, какой у них глаз зоркий, наверняка пронюхают и доложат. Он скандалить начнет, истерику закатит со слезами… – с отвращением проговорила Зина. – Слушай, а может, мне твоего Николая отбить?

Анна Петровна только рассмеялась. Во-первых, Зина ни за что так не поступит, а во-вторых, Коля ее так любит, что никакой Зине отбить его не удастся.

– Ладно, подруга, поехали ко мне в гости, посидим, коньячку выпьем, о жизни поболтаем, – предложила Зина, надевая перед зеркалом шляпку. – Мой сегодня целый день в консерватории, а Толик во Дворце пионеров. Авиамоделированием увлекся.

– Слушай, я всегда хотела спросить, а почему вы его в музыкальную школу не отдали?

– Ну, уж нет. Пусть настоящим мужиком растет, – твердо проговорила Зина, беря со столика сумочку. – Ну, так что? Едем?

– Нет, Зинуль, прости, устала.

Премьера прошла с ошеломительным успехом.

Еще перед началом спектакля, осматривая из-за кулисы зал, Анна Петровна убедилась, что правительственная и директорская ложи полны. Первые ряды партера заняты, она отыскала глазами Колю, он сидел рядом с командующим военным округом генералом Горностаевым и его супругой. Красивый, подтянутый, он беседовал с сидящей справа от него дамой в мехах, с безвкусно накрашенным лицом и немодной укладкой.

Анна Петровна еще раз окинула взглядом зал. Даже на галерке не было ни одного свободного места. Еще бы, новая послевоенная постановка «Пиковой дамы», молодой, подающий надежды режиссер, сегодня в театре собрался весь музыкальный Ленинград.

– Анна Петровна, пора. Скоро третий звонок, – окликнула ее помощник режиссера Василиса Егоровна.

– Да, да. Уже иду.

После первой же картины – бурные овации. Вадим Яузов был в голосе, их дуэты звучали великолепно. Анна Петровна, забыв о зрителях, о сидящем в зале Николае, полностью отдалась музыке Чайковского и чувствам бедной обманутой Лизы. Она жила, страдала и пела так, что многоопытная, немало повидавшая на своем веку Василиса Егоровна расцеловала ее после объяснения с Германом.

Восторг! Полный восторг!

Три карты, три карты. Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!

Зал рукоплескал! Их восемь раз вызывали на поклон. Сцена была завалена цветами, самый роскошный, конечно, был от Николая. Он с генералом Горностаевым и его супругой заходил к ней в антракте, но она была слишком возбуждена. Они восхищались, восторгались, но Анна Петровна была словно в тумане, к счастью, они быстро ушли. Но вот теперь, теперь она готова принимать поздравления, комплименты, овации. Она счастлива! Счастлива!

Поздравления коллег, работников сцены, гримеров, костюмеров, музыкантов, захлебывающийся от счастья и первого успеха режиссер, бурлящий восторгом худрук…

– Товарищи, не расходимся, сейчас состоится торжественный банкет! Всех прошу! Всех прошу!

В свою гримерку Анна Петровна летела, словно на крыльях. Ах, какое восхитительное чувство! Легкость, счастье, восторг…

Она опустилась в кресло, взглянула в зеркало на свое сияющее лицо, прижала к нему букет алых роз и беззаботно рассмеялась. Но тут вдруг что-то щелкнуло, свет в комнате погас, а по ее шее скользнул тонкий холодный шнурок.

– Кто здесь? Что это? Что так…

– Это вы нашли убитую? – строго хмуря брови и неуютно оглядываясь по сторонам, поинтересовался следователь Кузьменков Афанасий Степанович.

В театре следователю не нравилось. Они сидели в кабинете замдиректора театра, просторном, украшенном лепниной, обставленном дорогой старинной мебелью, с бархатными шторами на огромных окнах. За дверью толпилось руководство театра, в буфете возле накрытых банкетных столов сидело руководство города. Убийство было громкое. Совершено, можно было сказать, с вызовом, в присутствии первых лиц горкома, исполкома и прочих учреждений. В битком набитом народом театре. И ведь убили не абы кого, а солистку! Она, можно сказать, отпеть не успела, рот закрыть, а тут вам, пожалуйста.

Ну, вот что за напасть? В театре тысяча с лишним человек находилось во время убийства, искать среди них убийцу – все равно, что иголку в стоге сена. А ему до пенсии всего ничего не хватало, чтобы еще из органов поперли за профнепригодность.

Ох, грехи наши тяжкие.

Афанасий Степанович неприязненно взглянул на сидящую возле стола расфуфыренную артистку.

– Значит, убитую нашли вы?

– Да, – кивнула Зина, закидывая ногу на ногу и не без кокетства глядя на следователя. Старого сморчка, обрюзгшего и совершенно не интересного. Но таким уж легкомысленным существом была Зинаида Барышева, что, видя представителя мужского пола, пусть и самого непрезентабельного, не могла удержаться от кокетства.

– Расскажите.

– Ну, сегодня у нас была премьера. Собралось много важных гостей. Премьера прошла с большим успехом, после спектакля был назначен банкет…

– Все это нам уже известно, переходите непосредственно к делу, – сухо прервал ее следователь.

– Гм! – дернула плечиком Зина. – Уж куда ближе. Все уже собрались, стали поднимать тосты, а Ани все нет.

– Кого?

– Анны Петровны Щербатовой. Убитой, – чуть не по слогам, как для тупого, повторила артистка. Тоже мне, фифа.

– Дальше.

– Я вызвалась за ней сходить.

– Почему вы?

– Ну, мы подруги, и вообще… Директор попросил, я и пошла.

– Ясно. Дальше.

– А дальше я пришла, постучала, открыла дверь, а там Аня. Вся синяя, глаза навыкате, цветы по полу рассыпаны. Я закричала. Сперва уборщица прибежала, потом рабочий сцены, а затем уже все остальные. Что было дальше, не знаю, меня увели в дирекцию валерьянкой поить.

– Когда вы шли в грим-уборную, ничего странного не заметили? Может, встретили кого?

– Нет.

– А в самой гримуборной было что-то необычное?

– Кроме мертвой Ани? – иронично уточнила артистка. – Да я, когда Аню увидела, чуть в обморок не грохнулась. Что еще более странное я могла увидеть, по-вашему?

– Ладно. Кто, по-вашему, мог это сделать?

Тут дверь в кабинет открылась, и в нее ужом проскользнул сотрудник милиции, что-то пошептав следователю на ухо, так же бесшумно удалился.

– Так что вы думаете? – повторил свой вопрос Афанасий Степанович.

– Откуда мне знать? Я все это время на банкете была.

– А кто из присутствующих отлучался с банкета?

– Откуда же мне знать? Видели, сколько там народу? Да я половину и знать не знаю, и все они ходили, двигались, толкались туда-сюда. Кто же в этой толчее разберет, кто, где был и куда выходил?

– А в каких отношениях убитая состояла с Вадимом Яузовым? – прищурив глаза, резко спросил Афанасий Степанович.

– С Яузовым? В нормальных, – пожала равнодушно плечами Зина. Плечи ее сегодня были оголены, а шея украшена ниткой жемчуга. Наследство, доставшееся от мужниной прабабки.

– А вот, по моим сведениям, у Щербатовой с Яузовым был роман. – Сделал ход конем Афанасий Степанович.

– Да? И кто вам наболтал такую глупость?

– Эти сведения нам сообщила артистка Леденева.

– Мм. А артистка Леденева не сообщила, что она ненавидела Аню, мечтала занять ее место. Спала с заместителем директора в надежде, что тот снимет Аню с премьерного спектакля и отдаст ее партию Леденевой. И, кстати, об этом знает весь театр. А что касается Вадима, так он волочился за всеми артистками театра, и оперными, и балетными. Но без всякой цели, так, по привычке. А романы заводил только со своими многочисленными поклонницами, влюбленными и бескорыстными.

– А что, он разве не женат? – полюбопытствовал Афанасий Степанович.

Он знал, что театральный мир – это разврат и бесстыдство, но то, что рассказывала Барышева, не укладывалось ни в какие рамки.

– Ну, отчего же. У него имеется жена Клава и трое отпрысков. Жена в нем души не чает. Холит его, лелеет. Посвятила ему всю свою жизнь. Он еще спит, а она уже на кухне готовит ему завтрак и подает в постель, потом делает ему массаж, маски для лица, кормит обедом и везет в театр на репетицию. У них имеется машина, но Вадим так и не научился водить, водит Клава. Потом встречает его с репетиции, привозит на спектакль, обеспечивает ему здоровое пятиразовое питание, следит за его гардеробом, даже носки ему гладит. Сумасшедшая. А самое главное – она совершенно не замечает, что творится у нее под носом. Прежде отдельные доброжелатели пытались ей открыть глаза на похождения Вадима, но она свято верит в его непогрешимость. Теперь все рукой махнули.

– Вот как? Ну, а что же гражданка Леденева? Она отлучалась с банкета?

– Понятия не имею, я же за ней не следила!

– Подпишите протокол и можете быть свободны, если вспомните какие-то детали, звоните. – Подсунул Барышевой исписанную скупым казенным почерком бумажку Афанасий Степанович. – Постников, пригласи Леденеву, а потом мужа убитой.

Зинаида поднялась со стула и покинула кабинет, покачивая обтянутыми бордовым шелком бедрами. Она не теряла присутствия духа и выдержки даже в самых трагических ситуациях. После того как в сорок первом году у Зины на глазах расстреляли отца, мать и старшего брата, никакие убийства не могли выжать слезы из ее глаз.

– Ну что, Афанасий Степанович, как там, в театре, разобрались, кто артистку задушил?

– Да ты что, Сергей Матвеевич? Да там такой Содом с Гоморрой, что за год не разберешься! Тысяча человек народу и каждый друг в дружку пальцем тычет.

– Ты мне это, Степаныч, заканчивай, «за год»! Какой год, когда убийство, можно сказать, на глазах у партийного руководства города совершено. Ты это понимаешь? – промакивая лоб огромным клетчатым платком, строго спросил полковник Летунов.

– Да я-то понимаю, только и ты меня пойми. Годы мои уже не те, не раскрыть мне этого дела. Опозорюсь только на старости лет. А у меня пенсия не за горами. Так что назначай на это дело молодежь. Пускай поработают.

– Ты что это придумал, майор? Что значит, не справлюсь, назначай? Это что еще за настроение? Тебе это дело поручено, мы тут, между прочим, не в пансионе благородных девиц! Это я желаю, это не желаю. У нас приказ. Не забыл, что это такое? – Грозно свел брови полковник.

– Я, Сергей, о том, что такое приказ не забыл, всю блокаду на посту, и ты это не хуже меня знаешь, – с ноткой обиды припомнил Афанасий Степанович. – А только это дело я все одно вести не буду. Меня вон на обследование лечь давно уговаривают, да я все отказываюсь. А теперь вот лягу. Так что решай, по-хорошему мне уйти, или… – не договорил Афанасий Степанович, но глаза от полковника отвел.

– Эх, Афанасий, подвел ты меня, в такой момент подвел, – укоризненно проговорил полковник.

– Ну, уж прости, состарился.

– Николай Васильевич, да как же это? – Заливаясь слезами, уткнувшись лицом в старенький застиранный передник, в который раз спрашивала Глаша. – Кто ж это посмел? У кого рука поднялась? Такая молодая, красивая, жить да жить… Ладно бы война, а то…

Николай Васильевич сидел за столом, сложив перед собой сомкнутые в замок руки, и, казалось, вообще не слышал домработницу. Его посеревшее, осунувшееся после бессонной ночи лицо застыло, словно каменное изваяние. Он сидел, как надгробный памятник, неподвижный, скорбный, безучастный.

За окном серое рассветное небо, казалось, скорбело вместе с ним.

– Глаша, – очнулся от своего безучастия Николай Васильевич, – скоро похороны, театр обещал помочь, а вот поминки…

– Конечно, конечно. Все сделаю. И столы накрою и сготовлю. – Выныривая из передника, покивала Глаша.

– Спасибо. А после похорон вы можете съездить к себе в деревню. Вы давно просились, я помню.

– Батюшки! Да как же так можно? Да, нешто я вас брошу, одного, да в такую минуту?

– Ничего, Глаша. Это ничего. Я хочу один побыть. Мне надо. И потом, товарищи… они помогут.

– Да разве товарищи тут помогут? – Отмахнулась Глаша. – Я вам чаю заварю и поесть сейчас сготовлю. Вон как за ночь-то исхудал, даже волос седых прибавилось, – бормоча себе под нос, отправилась на кухню домработница.

Николай Васильевич энергично потер руками лицо и посмотрел на портрет жены. Его год назад написал ей в подарок один известный ленинградский художник, друг их семьи, Володя Арефьев. Хорошо написал. Аня на портрете как живая. Сидит в своем любимом кресле, как на троне, легкая полуулыбка играет на губах, и платье бархатное, вино – красное, ее любимое, а на коленях рассыпан букет цветов.

Портрет был написан так, что откуда бы на него не смотрели, Анюта всегда смотрела зрителю в глаза. Вот и сейчас она смотрела прямо на Николая Васильевича и улыбалась, живой, чуть насмешливой улыбкой.

Когда Глаша вернулась в комнату с подносом, Николай Васильевич так и сидел, глядя неотрывно на жену и бормоча что-то, словно разговаривая с нею.