Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти E-Book

Сантьяго Постегильо

• Herausgeber: Азбука
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: The Big Book. Исторический роман
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 865

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

«Рим, проклятый город», вторая часть грандиозной биографии Юлия Цезаря, начнется с изгнания, а закончится галльским нашествием. Между этими событиями пройдут два десятилетия бурной жизни, полной политических, военных и личных маневров и интриг. Цезарь попадет в плен к пиратам (и обретет свободу), посетит Родос (и научится истинному красноречию), вернется на родину (и примет участие в подавлении восстания Спартака), войдет в Сенат, станет свидетелем заговора Катилины, заключит тройственный союз, который позволит ему возвыситься, подчинит лузитан, обзаведется друзьями, покровителями и новыми врагами. Тем временем Помпей, его союзник, а затем смертельный враг, коварством одолеет Сертория в Испании, разгромит пиратов, затем, мечтая уподобиться Александру Великому, отправится на Восток и триумфально возвратится в Рим. А где-то в Египте родится и подрастет Клеопатра, но пока еще никто не придает этому значения... Сантьяго Постегильо, дотошный исследователь и энергичный рассказчик, автор бестселлеров, выходящих общим тиражом более 4,5 миллиона экземпляров, продолжает свой колоссальный проект. Вторая книга цикла — приключенческая сага, политический триллер и батальная панорама. Здесь Юлий Цезарь добьется власти и узнает, какова ее истинная цена, когда Рим — проклятый Рим, который не ведет переговоров и не щадит никого, — взамен потребует то единственное, чем Цезарь не в силах пожертвовать...

Leseprobe

16+

Santiago Posteguillo

MALDITA ROMA

Copyright © Santiago Posteguillo, 2023

Graphic materials © Ricardo Sánchez, 2023

All rights reserved

Перевод с испанского Надежды Беленькой

Оформление обложки Егора Саламашенко

Иллюстрации Рикардо Санчеса

Постегильо С.

Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти : роман / Сантьяго Постегильо ; пер. с исп. Н. Беленькой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book. Исторический роман).

ISBN 978-5-389-27182-1

«Рим, проклятый город», вторая часть грандиозной биографии Юлия Цезаря, начнется с изгнания, а закончится галльским нашествием. Между этими событиями пройдут два десятилетия бурной жизни, полной политических, военных и личных маневров и интриг. Цезарь попадет в плен к пиратам (и обретет свободу), посетит Родос (и научится истинному красноречию), вернется на родину (и примет участие в подавлении восстания Спартака), войдет в Сенат, станет свидетелем заговора Катилины, заключит тройственный союз, который позволит ему возвыситься, подчинит лузитан, обзаведется друзьями, покровителями и новыми врагами. Тем временем Помпей, его союзник, а затем смертельный враг, коварством одолеет Сертория в Испании, разгромит пиратов, затем, мечтая уподобиться Александру Великому, отправится на Восток и триумфально возвратится в Рим. А где-то в Египте родится и подрастет Клеопатра, но пока еще никто не придает этому значения...

Сантьяго Постегильо, дотошный исследователь и энергичный рассказчик, автор бестселлеров, выходящих общим тиражом более 4,5 миллиона экземпляров, продолжает свой колоссальный проект. Вторая книга цикла — приключенческая сага, политический триллер и батальная панорама. Здесь Юлий Цезарь добьется власти и узнает, какова ее истинная цена, когда Рим — проклятый Рим, который не ведет переговоров и не щадит никого, — взамен потребует то единственное, чем Цезарь не в силах пожертвовать...

Впервые на русском!

© Н. М. Беленькая, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024Издательство Азбука®

Моей матери, requiescat in pace in aeternum1

Men at sometime are masters of their fates.

Порой своей судьбою люди правят.

Уильям Шекспир. Юлий ЦезарьАкт I, сцена 2Перевод М. Зенкевича

DRAMATIS PERSONAE2

Юлий Цезарь (Гай Юлий Цезарь) — законник, военный трибун и сенатор

Семья Юлия Цезаря

Атия — дочь Юлии Младшей и Аттия Бальба

Аврелия — мать Юлия Цезаря

Кальпурния — третья жена Юлия Цезаря, дочь Луция Кальпурния Пизона

Корнелия — первая жена Юлия Цезаря

Котта (Аврелий Котта) — дядя Юлия Цезаря по материнской линии

Юлия — дочь Юлия Цезаря и Корнелии

Юлия Старшая — сестра Юлия Цезаря

Юлия Младшая — сестра Юлия Цезаря

Помпея — вторая жена Цезаря, внучка Суллы

Вожди партии оптиматов и принадлежащие к ней сенаторы

Бибул (Марк Кальпурний Бибул) — сенатор, зять Катона

Катон (Марк Порций Катон) — сенатор, потомок Катона Старшего, сводный брат Сервилии, входящий в окружение Цицерона

Катул (Квинт Лутаций Катул) — бывший консул, влиятельный сенатор

Целер (Квинт Цецилий Метелл Целер) — претор

Цицерон (Марк Туллий Цицерон) — законник и сенатор, вождь оптиматов

Габиний (Авл Габиний) — плебейский трибун, автор Габиниева закона

Луций Кальпурний Пизон — доверенный человек Помпея, отец Кальпурнии

Манилий (Гай Манилий) — плебейский трибун, автор Манилиева закона

Метелл Пий (Квинт Цецилий Метелл Пий) — бывший вождь оптиматов

Помпей (Гней Помпей) — сенатор и новый вождь оптиматов

Рабирий — сенатор, привлеченный к ответственности за смерть Сатурнина

Силан (Децим Юний Силан) — второй муж Сервилии, отчим Брута

Вожди партии популяров и принадлежащие к ней сенаторы

Красс (Марк Лициний Красс) — сенатор, самый богатый человек в Риме

Лабиен (Тит Лабиен) — друг Цезаря, военный трибун

Серторий (Квинт Серторий) — вождь популяров, приближенный Гая Мария

Другие римские вожди и сенаторы

Автроний Пет (Публий Автроний Пет) — сенатор и консул из окружения Катилины

Катилина (Луций Сергий Катилина) — сенатор, бывший союзник Суллы

Корнелий Сулла (Публий Корнелий Сулла) — племянник диктатора Суллы, сенатор и консул из окружения Катилины

Гибрида (Гай Антоний Гибрида) — печально известный бывший наместник в Греции

Исаврик (Публий Сервилий Исаврик) — бывший консул, убежденный ревнитель старины, не принадлежащий ни к каким партиям

Лентул Сура (Публий Корнелий Лентул Сура) — сенатор и консул, сторонник Катилины

Манлий (Гай Манлий) — бывший центурион Суллы, начальствующий над войсками Катилины

Военные вожди в Испании

Афраний (Луций Афраний) — военачальник Помпея в Валенции

Бальб (Луций Корнелий Бальб) — уроженец Испании, представитель Цезаря в Риме

Гай Антистий Вет — пропретор в Дальней Испании

Геренний — военачальник Сертория

Гиртулей — военачальник Сертория

Марк Перперна — военачальник Сертория

Военные вожди в Галлии

Аврункулей Котта (Луций Аврункулей Котта) — легат

Дивикон — вождь гельветов

Намей — один из приближенных Дивикона

Публий Лициний Красс — сын Красса и Тертуллы, начальник конницы

Сабин — легат

Веруклеций — один из приближенных Дивикона

Участники восстания Спартака и связанных с ним событий

Ганник — гладиатор, кельт по происхождению

Каст — гладиатор, кельт по происхождению

Гай Клавдий Глабр — претор

Крикс — гладиатор, галл по происхождению

Эномай — гладиатор, галл по происхождению

Спартак — вождь гладиаторов

Идалия — рабыня Батиата

Лентул Батиат — ланиста, владелец гладиаторской школы в Капуе

Египет

Аристарх — пожилой библиотекарь Александрийской библиотеки

Арсиноя — дочь Птолемея Двенадцатого, сводная сестра Клеопатры

Береника — дочь Птолемея Двенадцатого, сводная сестра Клеопатры

Клеопатра — дочь Птолемея Двенадцатого и Нефертари, любимица фараона

Филострат — наставник Клеопатры

Нефертари — мать Клеопатры

Потин — евнух и главный советник Птолемея Двенадцатого

Птолемей Двенадцатый — фараон, царь Верхнего и Нижнего Египта, отец Клеопатры

Другие персонажи

Аполлоний — грек с острова Родос, обучающий ораторскому искусству

Артак — царь Кавказской Иберии

Брут (Марк Юний Брут) — племянник Катона, сын Сервилии и ее первого мужа Марка Юния Брута

Буребиста — вождь даков

Катулл (Гай Валерий Катулл) — поэт

Гай Волькаций Тулл — центурион

Клодий (Публий Клодий Пулькр) — бывший легионер

Деметрий — вожак пиратов

Фидий — семейный врач Юлиев

Фраат Третий — царь Парфянской империи

Геминий — друг и наемный убийца Помпея

Абра — домашняя рабыня Юлиев

Гиркан — царь Иудеи

Митридат Шестой — царь Понта, заклятый враг Рима на Востоке

Муция Терция — третья жена Помпея

Ороз — царь Кавказской Албании

Сервилия — сводная сестра Катона, мать Брута, любовница Цезаря

А также другие сенаторы, трибуны, консулы, рабыни, рабы, атриенсии, легионеры, римские военачальники, понтийские военачальники, врачи, безымянные римские граждане и так далее.

PRINCIPIUM3

Битва при Бибракте

Срединная часть ГаллииХолм рядом с крепостью Бибракта458 г. до н. э.Замыкающий отряд римлян

— Надо отступать, проконсул! — воскликнул юный Публий Лициний Красс. — Клянусь всеми богами, враг хочет нас окружить!

Цезарь понимал, что сын Красса прав, надо отступать, и все же не спешил отдавать приказ об отходе. Сейчас он вел два сражения одновременно: одно видели все, другое разгорелось внутри него. Судороги приближались. Он знал, что сможет овладеть своим телом, только сохраняя полнейшее спокойствие, как настаивал врач.

Сражение началось хорошо: первые две шеренги ветеранов оттеснили гельветов и их союзников к лагерю. Но внезапно из вражеского тыла появился отряд бойев и тулингов, обошел поле боя и обрушился на легионы справа, чтобы взять их в тиски, — молодой Красс не ошибся.

Тит Лабиен, помощник Цезаря, поднимался по склону холма за указаниями. Предстояло обдумать, как правильно покинуть поле боя, превратившееся в мышеловку.

Заметив приближение Лабиена, Публий Лициний Красс немедленно посторонился. Молодой Красс надеялся, что бывалый легат, к тому же лучший друг проконсула, образумит его.

Лабиен тоже считал, что разумнее всего упорядоченно отступить, но он слишком много лет провел бок о бок с Цезарем, был рядом с ним в минуты величайшей опасности и в обстоятельствах, казавшихся безвыходными, и привык безоговорочно соглашаться с любым его распоряжением. Цезарь повелевал, и Лабиен твердо знал, что будет с ним всегда, до конца. Но он знал и другое: если они не отступят, конец неизбежен.

— Этих тварей в разы больше, — заметил Лабиен. — Да, надо отступать. Мы не можем сражаться на двух фронтах разом.

Цезарю удалось взять себя в руки и, несмотря на тревожные признаки, сдержать судороги. Он смотрел то вперед, в самую гущу сражения, то на правое крыло и тер подбородок, по-прежнему храня молчание. У него имелось шесть легионов. Четыре легиона ветеранов — Седьмой, Восьмой, Девятый и Десятый — сдерживали натиск гельветов в середине равнины. Два других, Одиннадцатый и Двенадцатый, не имевшие боевого опыта, находились в запасе. Можно было задействовать эти силы и попытаться остановить бойев и тулингов, терзавших правое крыло римлян. Но Цезарь им не доверял и не хотел преждевременно бросать их в бой, тем более против свирепых галлов, накинувшихся на римлян с безудержной яростью: после многодневного преследования гельветы обнаружили в его замысле слабое место и поверили в скорую победу. В сравнении с целеустремленными и опытными кельтами два легиона новичков выглядели бы как овцы среди волков. Нет, пока что Одиннадцатый и Двенадцатый годились лишь для того, чтобы создавать впечатление грозной силы, а также охранять поклажу и защищать водоносов, но не для решающего сражения. Возможно, он выпустит их позже, но... наступит ли это «позже», если они не отойдут сейчас?

Лабиен догадывался, о чем размышляет Цезарь, и решил его поддержать:

— Не думаю, что запасные легионы помогут одолеть бойев и тулингов.

Он умолк, даже не заикнувшись об отступлении, которое предложил и он сам, и молодой Красс.

— Третья шеренга ветеранов еще не вступила в бой, — произнес Цезарь, нарушив затянувшееся молчание.

Лабиен и Красс переглянулись. Легионы сражались в три шеренги. Третья состояла из наиболее опытных легионеров — их обычно оставляли напоследок. Первые две бились с гельветами на передовой, третья пока не участвовала в сражении.

— Нет, они не вступили в бой, — подтвердил Лабиен, не понимая, о чем думает Цезарь.

— Что, если вместо отступления мы оставим первую и вторую шеренги на поле боя, а третью отправим прикрывать правое крыло и сражаться с бойями и тулингами? — спросил Цезарь.

Молодому Крассу это показалось безумием.

Лабиен понимал, что Цезарь хочет услышать его мнение, его оценку.

— Это вынудит нас сражаться в двух местах, нарушив построение в три шеренги. — Он вдумчиво разбирал предложение Цезаря. — Две шеренги против гельветов, и только одна против бойев и тулингов... так что мы не сможем произвести замену.

— Но она составлена из ветеранов, — возразил Цезарь; от волнения верхняя губа его приподнялась, был виден кончик языка. — Они сражались в Испании против лузитан, и я привел их к победе. Они верят в меня, — добавил он, имея в виду поход, который солдаты Десятого легиона совершили вместе с ним в недавнем прошлом.

Лабиен помедлил секунду, другую... и в конце концов моргнул и промолчал.

— Легионы никогда не сражались одновременно на два фронта, — после паузы сказал он, подняв брови; в его руках был меч, капли вражеской крови стекали по серебристому лезвию. — Я хочу сказать, что ни одно римское войско никогда не сражалось одновременно на два фронта. Такого не было в Лузитании. В подобной ситуации консул или проконсул, начальствующий над войсками, всегда отдавал приказ об отступлении. — Он провел рукой по лбу, осматривая поле битвы. — Твой дядя Гай Марий никогда так не делал. При Аквах Секстиевых, сражаясь с тевтонами и амбронами, он изо всех сил старался сохранить единый фронт... Римские легионы не сражаются на два фронта, — повторил он в заключение.

— Если чего-то никогда не делали, это не означает, что так делать нельзя, — возразил Цезарь.

Публий Лициний Красс собрался что-то сказать, но Лабиен поднял левую руку, и молодой начальник умолк. Цезарь воспользовался минутой тишины и заговорил — горячо, страстно:

— Гельветы, бойи, тулинги и их союзники сражаются с большим воодушевлением, поскольку думают, будто, обойдя нас справа, увидят, что мы отступаем, как всегда делали римляне в таких случаях. Но мы докажем, что не собираемся отходить, и посмотрим, сохранят ли они бодрость. Если мы будем сопротивляться, сражаясь на два фронта, их запал вскоре иссякнет, и... мы победим.

Лабиен вложил меч в ножны и поднес руку к затылку. Молодой Красс покачал головой, глядя в землю.

— Ты со мной, Тит? — спросил Цезарь у своего помощника и лучшего друга.

Лабиен пристально посмотрел ему в глаза и ответил:

— Ты безумец.

Цезарь улыбнулся: друг не сказал «нет» — досадовал, но не говорил «нет».

— Безумец, говоришь? — ответил он. — А для тебя это новость?

Лабиен уронил руки.

— Если третья шеренга ветеранов не справится, галлы нас перебьют, — заметил он.

— Они справятся. — Цезарь верил в своих легионеров; глядя на поле битвы, он повторил: — Справятся... особенно если ими будешь руководить ты. Забирай Десятый легион. Это наши лучшие солдаты.

Лабиен стоял неподвижно, глядя на Цезаря.

— Готов ли ты сражаться на правом крыле с третьей шеренгой ветеранов, Тит? — спросил Цезарь.

Лабиен набрал в легкие побольше воздуха, выдохнул и решительно ответил:

— Если таков твой приказ... я подчинюсь.

— При этом ты думаешь, что я ошибаюсь.

— Да, я считаю, что разумнее отступить, однако подчинюсь твоим приказам и буду сражаться на правом крыле, — подтвердил Лабиен. — Но, если нас перебьют, буду ждать тебя в Аиде, чтобы задать тебе трепку.

— Если вас перебьют, вскоре и я последую за вами в подземный мир — там и продолжим наш разговор! — провозгласил Цезарь и расхохотался.

В это мгновение он излучал необычайную силу, и всем стало легче. Но... была ли то сила мудрости или безумия?

— Пока ты сдерживаешь тулингов и бойев, — продолжал Цезарь, — я буду биться с гельветами в центре, вместе с первыми двумя шеренгами ветеранов. Ты не дрогнешь, и я тоже. Это хороший замысел. Что может нам помешать?

Лабиен кивнул и молча последовал за молодым Крассом, чтобы раздать указания остальным легатам и десяткам военных трибунов. Все ожидали приказа о быстром отступлении, которое, по их мнению, было единственным выходом.

— Это безумие, — тихо сказал Красс Лабиену.

— Это безумие, — кивнул тот. — Но таков приказ проконсула Рима.

— Мы все отправимся в Аид, — пробормотал Красс.

— Тут ты прав, — признал Лабиен, не замедляя шага, — мы уже на пути в Аид, или, как много лет назад Цезарь говорил в Эфесе, мы все идем навстречу смерти.

Он рассмеялся, и, несмотря на этот смех, Красс понял, что помощник начальника римского проконсульского войска, застрявшего посреди Галлии, служит олицетворением именно этих слов: «Мы все идем навстречу смерти».

Поодаль от них Цезарь объяснял трибунам, как сдерживать гельветов — составлявших большинство вражеских войск, — имея в своем распоряжении всего две шеренги ветеранов. «Что может нам помешать?» — спросил он Лабиена. В это мгновение Цезарь почувствовал, что судороги возвращаются. Еще сильнее, жестокие, неуправляемые...

Prooemium5

Рим676 г. до н. э., за восемнадцать лет до битвы при Бибракте

Рим разделился на два непримиримых лагеря — лагерь популяров, защитников народа, в котором находился и Юлий Цезарь, и сенаторов-оптиматов: обладая богатством и привилегиями, они отказывались от любых мер, направленных на справедливое распределение прав, денег или земель.

Несмотря на молодость — ему было всего двадцать три года, — Цезарь прославился в народе как неутомимый борец за справедливый Рим: он осмелился подать судебный иск против самого Долабеллы, одного из самых продажных сенаторов-оптиматов, после чего по всему Риму прошли волнения7.

После целой волны столкновений и других беспорядков Цезарь пообещал сенатору Гнею Помпею, новому вождю партии ревнителей старины, а также Сенату покинуть Рим, после того как доведет до конца судебный процесс. Помпей также покинул Рим, чтобы присоединиться к Метеллу, возглавившему оптиматов, и сражаться вместе с ним в Ближней Испании против Квинта Сертория, помощника легендарного вождя популяров Гая Мария.

После суда над Долабеллой прошел год. Сенат готовился к подавлению испанского мятежа, который оптиматы не могли оставить без ответа, а Цезарь взошел на корабль, шедший на далекий Восток, к острову Родос, месту его вынужденного изгнания. Покинув Рим в глубокой печали, оставив в родном городе родных и близких, Цезарь устремился в опасные морские просторы, на которых римляне еще не утвердили свое господство.

Liber primus8

МОРЕ БЕЗ ЗАКОНА

I

ИЗГНАНИЕ ЦЕЗАРЯ

Побережье Киликии, Внутреннее море975 г. до н. э.

В Афинах торговое судно приняло на борт груз и направилось к берегам Киликии, дабы причалить в каком-нибудь другом порту, Эфесе или Милете, потом зайти на Родос, высадить там Цезаря и Лабиена и продолжить путь в Александрию.

Все шло хорошо.

Слишком хорошо.

Чувствуя на лице дуновение морского бриза, Цезарь перебирал в уме события, произошедшие в Риме незадолго до его отъезда: вскоре после завершения суда над Долабеллой Помпей отбыл в Испанию, и его отсутствие побудило Цезаря выступить в качестве защитника на новом суде. В данном случае иск был выдвинут против Гая Антония, прозванного за жестокость Гибридой, ибо он был наполовину человеком, а наполовину диким зверем. Подобно Долабелле, Антоний Гибрида также был одним из вернейших сторонников диктатора Суллы. На сей раз Цезарь выступил против него от имени жителей Греции, пострадавших во время его наместничества.

Базилика Семпрония, РимНесколькими месяцами ранее, 76 г. до н. э.

— Этот человек убивал и наносил увечья. — Цезарь говорил спокойно, не повышая голоса и не надевая гримас негодования или ужаса. Не было необходимости подчеркивать чудовищность описываемых им преступлений. — Гай Антоний приказывал отсекать людям руки и ноги, разрубать на куски всего лишь за то, что кто-то посмел выступить против его жестокости. Не довольствуясь этими преступлениями, он грабил храмы и святые места и даже не утруждал себя оправданиями: мол, он собирает дань от имени римского государства для похода против Митридата, заклятого врага Рима на Востоке. Нет, все это совершалось лишь из-за того, что обвиняемый Гай Антоний... Гибрида... — он голосом подчеркнул это прозвище, — желал скопить огромное состояние, не заботясь о том, что в основе этого состояния лежат беззаконие, страдания и преступления.

Гибрида покосился на Цезаря: всего год назад в этом же зале с такой же ненавистью смотрел на него Долабелла.

Марк Теренций Варрон Лукулл председательствовал в суде, где всем заправляли оптиматы: они ни за что бы не позволили стороннику популяров, кем бы он ни был, заключить в тюрьму одного из своих. И тем более молодому защитнику, который должен был отправиться в изгнание по соглашению с Помпеем, а не становиться обвинителем на новом судебном процессе. Тяжесть преступлений не имела значения, о совершенных злодеяниях никто и не думал. Если подсудимый был одним из оптиматов, любой его проступок имел оправдание. Защитники Гибриды утверждали, что он не мог избежать жестокостей, так как был вынужден усмирять неспокойную Грецию, тыл Суллы в войне с Митридатом: чтобы поход против понтийского царя прошел должным образом, требовались закон и порядок.

— Но до какой степени дозволительно применять насилие, чтобы удерживать те или иные земли? — возразил Цезарь в своей заключительной речи. — Неужто не существует пределов для жестокости?

Он собирался высказать еще несколько соображений в пользу греческих граждан, искалеченных, убитых и ограбленных Гаем Антонием Гибридой, но вдруг увидел, как в базилику входят плебейские трибуны, быстрым шагом пересекают гигантский зал и приближаются к председателю суда.

Цезарь посмотрел на Лабиена; тот недоуменно пожал плечами. Через несколько секунд Марк Теренций Варрон Лукулл поднялся с кафедры и направился в зал.

— Подсудимый, — при упоминании сидящего в зале Гибриды председатель сознательно избегал употребления термина «обвиняемый», — обратился к присутствующим здесь плебейским трибунам с просьбой обжаловать решение, и они согласились.

Цезарь снова посмотрел на Лабиена с немым вопросом во взгляде. Лабиен понял, что друг хочет сказать: «Но разве Сулла, диктатор и вождь оптиматов, не отменил право вето для плебейских трибунов?»

Так оно и было. Сулла лишил плебейских трибунов права вето в народном собрании, где господствовали популяры, но после многолетних чисток собрание находилось под властью оптиматов, а сами трибуны тяготели к наиболее косным сенаторам, забывая о том, что изначально собрание представляло интересы римского народа. И теперь плебейские трибуны, направляемые оптиматами, оспаривали судебное решение.

— Сегодня утром, во время нашего заседания в базилике, — пояснил председатель суда, заметив замешательство обвинителя и прочих граждан, — Сенат возвратил право вето для плебейских трибунов, но лишь частично, поскольку никто не смеет налагать его на принятый сенаторами закон. Однако отныне можно оспаривать решение суда... подобное этому. И поскольку вето наложено, а Сенат с сегодняшнего дня признает за трибунами это право, заседание суда приостановлено.

Гай Антоний Гибрида вскочил, словно подброшенный невидимой пружиной, и расхохотался. Члены суда, целиком состоявшего из сенаторов-оптиматов, окружили его и принялись горячо поздравлять.

Цезарь медленно опустился на солиум рядом с Лабиеном.

— Они не позволили тебе даже закончить последнюю речь, — сказал ему Тит. — Это знак того, что они не дадут тебе и пальцем тронуть любого из своих. В нашей Республике нет справедливости. По крайней мере, сегодня.

Цезарь кивнул.

— Я должен уехать из Рима, — сказал он. — У меня больше нет выбора. Завтра на рассвете я найму корабль и уплыву.

Южное побережье Киликии, Внутреннее море75 г. до н. э.

Внезапно на горизонте, вернув Цезаря в настоящее, обозначилась едва заметная точка. Всматриваясь в море, окружающее его со всех сторон, он забыл о последнем суде в базилике Семпрония.

Они появились на рассвете, двигаясь со стороны маленького острова Фармакуза10.

Лабиен все еще спал в трюме.

Цезарь увидел, как капитан торгового судна с беспокойством осматривает море, и, проследив за его взглядом, заметил на горизонте, возле смутно темневшего островка, очертания суденышек — скорее всего, либурн или других легких кораблей. Тогда он понял причину тревоги капитана и моряков, которые беспокойно сновали взад-вперед по палубе.

— Что происходит?

Это был голос Лабиена: его разбудили голоса матросов, и он вылез из трюма.

Цезарь ответил кратко. Одно-единственное его слово объясняло все:

— Пираты.

II

НАСТУПЛЕНИЕ ПОМПЕЯ

Эмпории11, северо-восточное побережье Ближней Испании76 г. до н. э.

Наконец Помпей прибыл в Эмпории12, расположенные на северо-востоке Испании.

Вскоре после суда над Долабеллой он во главе своего войска отправился вслед за Серторием, но ему потребовалось больше времени, нежели рассчитывал Сенат. Вдобавок галлы взбунтовались против Рима, и поход по этой враждебной земле оказался весьма дорогостоящим делом: начать пришлось со строительства новой дороги, чтобы пересечь Альпы, зайти в тыл саллувиям, застать их врасплох и уничтожить. Саллувии, кельты, жившие неподалеку от Массалии, были очередным галльским племенем, поднявшим восстание против Рима.

— Эта страна, — заметил Помпей после битвы, шагая по трупам галльских воинов, — никогда не будет завоевана.

— Проконсул имеет в виду Галлию? — спросил Геминий, близкий друг Помпея, человек с подозрительным прошлым и еще более подозрительной склонностью выслеживать и при необходимости убивать людей. В Риме поговаривали, что именно он по приказу Помпея убил плебейского трибуна Юния Брута в разгар противостояния между оптиматами и популярами.

— Да, я имею в виду Галлию, — кивнул проконсул. — Она слишком велика, слишком враждебна и слишком непокорна. Гай Марий, несмотря на его сочувствие популярам и ненависть к Сенату, был способным полководцем, однако и он еле сдерживал вторжения с севера. В ту пору он воевал против тевтонов, кимвров и амбронов. Теперь их сменили саллувии. Завтра против нас может выступить любое другое воинственное племя — гельветы, бойи или еще кто-нибудь. Мысль о власти над этими землями — безумие. Любая попытка обречена на провал.

Геминий покачал головой.

— Тулинги тоже довольно враждебны, — заметил он.

— Верно, — подтвердил Помпей. — Хорошо, что мы быстро выбрались из галльской мышеловки. Любого, кто там застрянет, окружат и убьют враждебные Риму племена. Вот увидите, с каким-нибудь болваном это случится.

И он выразительно хмыкнул.

Войско Помпея продолжало свой путь, пока не достигло испанских Эмпорий, расположенных довольно далеко от мест, населенных враждебными галльскими племенами. В этой бывшей греческой колонии, давно отошедшей к Риму, проконсул, наделенный высшей властью, готовился разгромить мятежного Сертория и ожидал из Рима вестей о Метелле Пии, своем сотоварище-полководце, и, конечно же, о мятежных войсках.

Геминий, его личный осведомитель, привез необходимые сведения.

Помпей встретил его на террасе дома, одолженного у местного аристократа. Место было чудесным, день — солнечным, вино — хорошим.

— С чего начать, проконсул? — спросил Геминий, беря кубок, поднесенный рабом. Тот поспешно удалился, оставив хозяина наедине с гостем.

— С Метелла.

Помпею не терпелось узнать об этом вожде оптиматов, которому за несколько лет так и не удалось разбить Сертория, хотя последний был всего лишь помощником легендарного Гая Мария. Ни Помпей, ни Сенат и вообще никто в Риме не понимал, как мятежный популяр Серторий может так долго сопротивляться в далекой Испании, сражаясь за дело популяров и не получая из Рима ни денег, ни людей.

— Метелл на юге, в Дальней Испании, однако ему удалось овладеть лишь частью Бетики, — объяснил Геминий. — Прочие земли Дальней Испании, в первую очередь Лузитания, находятся под властью Гиртулея, одного из подчиненных Сертория.

Помпей кивнул. Именно для этого он и прибыл: ему предстояло восстановить власть Рима над всей Испанией.

— Что известно о Сертории? — спросил проконсул.

— Он в Кельтиберии, но где именно, мы не знаем. По всей видимости, он избегает крупных столкновений и посылает против Метелла мелкие отряды. Это сбивает с толку наши войска, которым не удается установить сколь-нибудь прочную власть над страной.

— Понимаю, — согласился Помпей, хотя понимал не вполне. — Однако не возьму в толк, как он может так успешно противостоять частям, посылаемым из Рима, одной за другой. Метелл не кажется мне великим полководцем, однако он не лишен способностей. Что-то от нас ускользает, клянусь Юпитером. Мне нужно больше сведений, Геминий. Все перечисленное тобой я уже знал, покидая Италию.

Тот склонил голову в знак покорности.

Геминия и Помпея связывала давняя дружба, скрепленная сражениями с популярами, а также уступкой некоей Флоры, перешедшей от Помпея к Геминию. Флора была одной из самых красивых куртизанок в Риме. Она была близка с Помпеем, но так и не покорила его сердце. Узнав, что Геминий жаждет обладать этой женщиной, Помпей без колебаний уступил ее, как лошадь для колесничных состязаний, уверенный, что страсть его странного друга пробудит в нем верность, какой не купишь за деньги. Так оно и оказалось. С тех пор Геминий всегда был в распоряжении Помпея, хотя временами его приходилось немного подзадоривать, как животное.

— Я проведу расследование и попробую выяснить, как удается Серторию так долго противостоять натиску Метелла и его легионов, — ответил Геминий.

— А что известно о Риме? — спросил Помпей.

Сенат попросил его вмешаться: это было последнее средство. Он уже получил триумф после победы над популярами на Сицилии и в Африке, во время недавней гражданской войны между Марием и Суллой. На Сицилии он предал смерти бежавшего Гнея Папирия, а в Африке казнил Домиция Агенобарба. Но от него ускользнул Марк Перперна, еще один повстанец-популяр, который не прекращал сопротивления: сперва он скрывался на Сардинии, а затем, подобно Гиртулею, оказался в Испании, где поступил под начало Сертория. Убедившись в неспособности Метелла совладать с мятежниками, сенаторы, скрепя сердце, еще раз изменили законы, предоставив Помпею империй и войско для подавления бунтовщика. Но Помпей сообразил, что его жестокая расправа с популярами тревожит сенаторов: те уже подозревали его в стремлении к полновластию, в желании обойти Сенат или подчинить его себе, как некогда сделал Сулла. Помпей принял войско под свое начало и направился в Испанию, что умерило его растущие разногласия с Сенатом. Всему свое время. В любом случае иметь свежие новости из Рима было крайне важно.

— Там ничто не изменилось, проконсул, — ответил Геминий. — Все внимательно следят за развитием событий здесь, в Испании. Митридат Понтийский надежно обосновался на Востоке. Ах да, Скрибоний Курион, консул этого года, в будущем году желает править Македонией. Мои разведчики сообщают, что он намерен начать поход на севере, против мессийцев и дарданцев. Мечтает пересечь Фракию и расширить Римскую империю до Данубия13.

— До Данубия? — будто очнулся Помпей. — Что ж, весьма разумно. Это проще, чем идти на Митридата или на галлов. Возможно, Скрибоний добьется успеха.

Последовало непродолжительное молчание.

— А что мы знаем о Цезаре? — спросил Помпей. — Он дал мне слово, что уедет из Рима.

— Он никуда не уехал. Подал иск против Гая Антония Гибриды.

Новости из Рима шли не одну неделю. Геминий еще не знал, что судебное разбирательство приостановлено и Цезарь готовится к отъезду, а на деле — к изгнанию.

Помпей покачал головой.

— Гибрида не менее жесток, чем Долабелла, — заметил он. — Цезарь продолжает искушать судьбу. В любом случае он обещал мне уехать, и ему придется сдержать слово, данное мне в тот вечер в Субуре. Если к нашему возвращению он не покинет Рим, придется напомнить ему об обещании... не только на словах.

В его голосе не чувствовалось ненависти или ярости, он был холоден и спокоен, но Геминий уловил зловещую непреклонность тона.

— Сенат полагает, что больше всего затруднений нам доставит Серторий, — тихо продолжил проконсул, глядя в пол. — Но иногда я спрашиваю себя, не был ли прав Сулла: больше всего затруднений нам доставит не Серторий, а Цезарь.

— Он слишком молод, у него нет военного опыта, нет войска... Чем он располагает? Кое-какой поддержкой в беднейших кварталах Рима. Вот и все. Считай, ничего.

— Верно, верно... — с отсутствующим видом покивал Помпей. Слова его явно не отражали владевшей им подспудной тревоги.

На террасе появился легионер.

— Сейчас увидишь одного из моих осведомителей, — пояснил Геминий и, дождавшись кивка Помпея, повернулся к легионеру. — Пусть войдет.

Вошел посыльный и подал Геминию сложенный папирус. Тот знаком отослал его и лишь затем прочитал послание. На его лице мелькнула улыбка.

— На суд против Гибриды наложено вето, а Цезарь покинул Рим, что равносильно изгнанию, — объявил Геминий. — Сейчас он направляется на Восток.

Помпей откинулся на спинку кресла:

— Если повезет, его поглотит море.

III

ПРОЩАНИЕ И ТАЙНОПИСЬ

Южное побережье Киликии, Внутреннее море75 г. до н. э.

— Пираты? — Лабиен как будто не верил, все еще переваривая это известие.

— Пираты, — мрачно подтвердил Цезарь, приложив ладонь ко лбу, чтобы защититься от слепящего солнца.

— Но поход против пиратов закончился всего несколько месяцев назад...

Лабиен имел в виду разгром пиратской флотилии Публием Сервилием Исавриком.

— Это было три года назад, и, как видишь, пираты вернулись, — заметил Цезарь.

Лабиен собирался что-то сказать, но тут к ним обратился капитан корабля.

— Морские разбойники, — подтвердил он слова Цезаря. — Они стремительно приближаются. У них легкие корабли. Ветра нет, а у меня слишком мало гребцов. Рано или поздно они нас догонят.

Цезарь понял, что капитан обращается за советом. Капитан знал, что Цезарь и его друг уже воевали в этих краях, притом успешно. Их плавание продолжалось всего один день, но Лабиен успел рассказать капитану о подвигах, совершенных ими на Лесбосе. «После таких рассказов он зауважает тебя еще больше», — пояснил он Цезарю, когда сразу после отплытия из Остии, крупного римского торгового порта, тот услышал, как Лабиен красочно расписывает капитану взятие Митилены.

Но сейчас они были не на Лесбосе. Вокруг простиралось море, а у них не имелось войска, ни одной когорты или даже центурии.

Цезарь обвел взглядом палубу: десяток рабов, которые сопровождали его, пятнадцать или двадцать матросов, пара греческих торговцев, капитан, Лабиен и он сам. Вот и все, чем он располагал.

Он снова посмотрел в море. Пираты приближались полным ходом. Сначала всего три легких суденышка, но позже к ним присоединились еще полдюжины кораблей, вышедших из-за острова Фармакуза, и каждый нес на себе десятки матросов. Всего, по его расчетам, к ним мчались более двухсот пиратов.

— Сражаться с ними бессмысленно, — сказал Цезарь капитану корабля.

Морской волк в отчаянии покачал головой:

— Но тогда... они украдут все, что у нас есть, а самих нас убьют или продадут в рабство.

Цезарь еще раз посмотрел на вражеские корабли.

Отчаяние капитана было вполне объяснимо.

Цезарь прекрасно понимал, что, по всей вероятности, больше никогда не увидит близких: жену Корнелию, мать Аврелию и дочь Юлию.

Пираты неумолимо приближались.

Над кораблем нависла смерть.

Пытаясь придумать какой-нибудь выход из безвыходного положения, Цезарь закрыл глаза и вспомнил, как попрощался с родными в Риме.

Domus Юлиев, Субура, Рим76 г. до н. э.

— Куда ты едешь? — спросила Корнелия без тени упрека или сомнения. Для нее не было большей муки, чем новая разлука с Цезарем, но превыше всего она ставила его безопасность.

— На Родос, — ответил Цезарь, глядя на ложе: там в беспорядке валялись одежда, сандалии, папирусы с картами, кинжал, меч... Не забыл ли он чего-нибудь? Конечно, он возьмет рабов и многое другое, но сейчас предстояло принять самое важное решение: какие личные вещи он с собой захватит.

Корнелия уселась на солиум в углу.

— Это очень далеко, — пробормотала она. — Настоящий край света.

— Знаю, но выхода у меня нет. На этот раз, вопреки ожиданиям, мне даже не дали закончить разбирательство. Они хотят, чтобы я побыстрее убрался. Оптиматы. Или чтобы я умер.

Корнелия промолчала, едва сдерживая слезы. Ей не хотелось добавлять мужу новых забот.

— С нами все будет хорошо, — сказала она чуть слышно, но как можно спокойнее. — Я позабочусь о Юлии. Ты будешь гордиться нами обеими. Просто береги себя. Мир велик и опасен. Особенно море...

Он посмотрел на нее и кивнул, затем снова повернулся к ложу и окинул взглядом вещи.

— Едешь один? — спросила Корнелия.

— Нет, со мной будет Лабиен. Он сам предложил сопровождать меня.

— Это хорошо.

Она считала, что, имея при себе верного Лабиена, муж будет в большей безопасности, но за время долгого путешествия могло случиться все, что угодно...

В дверь заглянула Аврелия.

— Можно войти? — спросила она, глядя поочередно то на сына, то на Корнелию.

— Конечно, матушка, — ответил Цезарь.

Корнелия приветливо кивнула, и лицо ее разгладилось. Когда муж уплывет на Восток, свекровь станет ее опорой в Риме.

— Я не собираюсь обсуждать твой отъезд, — начала Аврелия, обращаясь к сыну. — После случая с Долабеллой и всего, что произошло в суде над дикарем Гибридой, это единственный выход. К тому же ты дал слово Помпею, а он ничего не забывает. Но куда ты подашься?

Пристально глядя на ложе, Цезарь медлил с ответом.

— Он едет на Родос, — отозвалась Корнелия.

— Да, на Родос, — подтвердил Цезарь, снова поднимая глаза на мать.

— Почему на Родос? — удивилась Аврелия.

— Хочу завершить обучение ораторскому искусству, — объяснил Цезарь. — Я говорю неплохо, что доказали минувшие суды, но мне есть куда расти. Мне все равно надо покинуть Рим, однако я не хочу выглядеть беглецом. Все знают, что на Родосе живет Аполлоний, лучший учитель риторики.

— Верно, — согласилась мать. — Ты нанял корабль?

— Да, торговое судно, следующее из Остии в Александрию, — ответил Цезарь. — Такие корабли отвозят зерно в Египет и возвращаются на Восток, груженные маслом и вином. Возьму с собой рабов, припасы, немного денег. А еще меня будет сопровождать Лабиен.

Аврелия невольно кивала. Услышав имя Лабиена, она, как и Корнелия, немного успокоилась.

— Матушка, я бы предпочел побыть один, — продолжил Цезарь. — Боюсь что-нибудь забыть. Мне нужно сосредоточиться.

— Конечно, — согласилась Аврелия.

— Я с тобой.

Корнелия встала и вышла из комнаты вслед за свекровью, чтобы Цезарь занялся приготовлениями к поездке, не отвлекаясь ежеминутно то на одно, то на другое. В атриуме она с отчаянием посмотрела на свекровь:

— Родос далеко. Я очень боюсь за него.

— Вспомни, несколько лет назад он побывал на Лесбосе и вернулся живым и невредимым. Не переживай. Боги защищают его, — уверенно проговорила Аврелия.

— Да, но, отплывая на Восток, в Вифинию, а затем на Лесбос, он числился в римском войске под началом Лукулла. А в Македонии вел расследование для суда над Долабеллой. Теперь же он плывет в сопровождении одного лишь Лабиена, которому я очень благодарна: только боги знают, как глубоко я уважаю Тита за верность моему мужу. Но за ними теперь не стоит видного военного или государственного мужа. Оба — всего лишь частные лица, простые римские граждане, а на море и на Востоке полно опасностей, войн и штормов, и я боюсь, что на этот раз Гай не вернется.

— Он уже был беглецом, — возразила Аврелия, — и выжил.

— Знаю, знаю, — проговорила Корнелия; в ее голосе по-прежнему звучало отчаяние. — Когда он отказался развестись со мной и навлек на себя гнев презренного Суллы, ему тоже пришлось бежать. Он скрывался в Италии и чуть не умер от болотной лихорадки. Но на Востоке, где его будет сопровождать всего один друг, он подвергнется тысяче угроз.

Аврелия вздохнула. Заметив, как встревожена невестка, она взяла ее за руку, повела к имплювию и усадила на стул, сама же села на другой.

— Цезарь вернется, не сомневайся и не тревожься, — утешала она невестку, не выпуская ее руки. — Не знаю, как сложится плавание и что случится с Цезарем в пути, но боги заботятся о нем. А чтобы ты была спокойна, скажу кое-что очевидное: за пределами Рима Цезарь в безопасности. Вне города не он должен бояться других людей, а они его. Меня беспокоит именно этот город, этот проклятый город. Пусть Цезарь окажется посреди враждебной страны, в окружении полчищ варваров, готовых ринуться в бой: это в тысячу раз безопаснее, чем бродить по улицам проклятого Рима, кишащего предателями.

В таблинуме

Цезарь вышел из спальни, направился в комнату для занятий и развернул папирус, куда записывал все, что, по его мнению, надлежало взять в путешествие на Восток. Вдруг — бессознательно, поскольку ни один звук не предвещал появления незваного гостя, — он обернулся и увидел маленькую Юлию, которой едва исполнилось шесть лет: девочка стояла позади, пристально глядя на него.

— Ты правда уезжаешь, отец? — спросила она своим нежным голоском, и в глазах ее блеснули слезы.

Цезарь вздохнул.

Он знал, что девочка подслушивала разговоры старших, но мог ли он отчитывать ее за это? Разве он сам не подслушивал за шторой в детстве и юности? Поэтому, вместо того чтобы ее упрекать, он сел поудобнее и сказал, улыбаясь как можно нежнее:

— Да, я должен уехать, Юлия, но я вернусь.

Ответ явно не удовлетворил девочку, и, хотя она старалась не плакать, несколько слезинок выкатились из глаз и прозрачными, чистыми ручейками потекли по розовым щечкам.

Цезарь смотрел на дочь, и его осенила идея: он привлек ее к себе и усадил на колени лицом к столу.

— Я открою тебе секрет, — сказал он. — Но ты должна пообещать, что никогда никому не расскажешь.

Это ее заинтересовало и привело к желанной цели: девочка успокоилась.

— Я научу тебя тайному языку, который сам изобрел. Ты же прекрасно умеешь писать, да?

— Да, папа. Меня научил греческий наставник, а мама очень настаивала на том, чтобы я все делала аккуратно. Смотри.

Малышка взяла тростниковую палочку, окунула ее в склянку с черными чернилами и вывела — весьма ловко и разборчиво для своего возраста — три имени: свое, отца и матери.

— Отлично, — похвалил отец. — А теперь послушай меня. Только внимательно. Это может показаться сложным, но на самом деле очень просто.

— Слушаю, отец.

— Смотри. — Цезарь осторожно взял палочку из рук девочки, снова обмакнул ее в чернила и принялся выводить буквы на том же папирусе, при помощи которого девочка показывала ему свои навыки чистописания. — Видишь? Что здесь написано?

Юлия вытянула шею, стараясь разобрать буквы, пока отец медленно, но безостановочно покрывал папирус письменами.

— Это латинский алфавит со всеми буквами по порядку.

— Очень хорошо, — похвалил ее Цезарь. — А теперь скажи, — продолжил он, — как мы приветствуем друг друга?

— Мы говорим «ave», отец.

— Верно, — подтвердил Цезарь и в тот же миг вывел это слово рядом с алфавитом, — но в моем тайном языке «ave» выглядит не как «ave», а вот так.

И он написал три буквы.

— Eai? — удивилась девочка. — Но это слово не имеет смысла, отец.

— Оно понятно только тем, кто знает секрет, — ласково возразил Цезарь. — Смотри внимательно. Вот буква «а» из слова «ave». — Он обвел ее кружком. — Теперь отсчитаем четыре буквы... — Он указал на «а» и передвинулся вниз на четыре буквы, поскольку алфавит был написан вертикально. Четвертой была «е». — Видишь? — Он проделал то же самое с «v»: спустился на три строки вниз, пока не дошел до «z», и вернулся к букве «а». — Так же и с буквой «е»: отсчитываем четыре строчки вниз, все время вниз, пока не закончится алфавит и нам не придется вернуться к началу, как я только что сделал. После «e» идут «f», «g», «h», а четвертая — «i», так что я использую «i» вместо «e». Вот почему вместо «ave» получилось «eai».

— Ух ты! — воскликнула Юлия, распахнув глаза.

— Давай проверим, все ли ты запомнила.

— Конечно, отец, — зачарованно ответила она.

— Я должен на некоторое время уехать, малышка — как мы с тобой прощаемся?

— Обычно мы говорим «vale»... то есть «vale» — это когда мы прощаемся с одним человеком, — уточнила девочка, — а если с несколькими, то «valete».

— Очень хорошо. Поскольку ты прощаешься со мной, будем использовать «vale», но давай посмотрим, как будет «vale» на нашем секретном языке?

Девочка наморщила лоб. Затем взяла палочку, которую отец все еще держал в руке, и принялась отсчитывать четыре строки вниз в написанном вертикально латинском алфавите, выбирая буквы для «vale».

— Буква «v» снова превращается в «а»...

— Точно, — одобрил Цезарь.

— Буква «а» снова будет буквой «е»... буква «l»... буквой «p». — Девочка остановилась и посмотрела отцу в глаза; Цезарь кивнул, и она продолжила: — А «е» — снова «i»... Значит, «vale» будет... «aepi»! — победоносно воскликнула Юлия.

— «Aepi», моя маленькая, — повторил Цезарь и поцеловал ее в щеку. — Когда захочешь написать мне тайное послание, у тебя будет тайнопись, которую пойму только я.

— Хорошо, отец.

— И помни, Юлия: я вернусь.

IV

ОСАДА ЛАВРА14

Неподалеку от Сагунта15Восточное побережье Испании76 г. до н. э.

Проход войска Помпея вдоль испанского побережья Внутреннего моря, на юг, можно было назвать чем угодно, только не военным маршем. Помимо враждебности, которую Помпей испытал на себе уже в землях воинственных галлов, он столкнулся с упрямым нежеланием жителей испанских городов размещать у себя его легионы или снабжать их припасами, а также постоянно подвергался нападениям небольших отрядов Сертория: и мили не проделаешь спокойно.

Помпей намеревался достичь Тарракона16, а затем и других прибрежных городов, таких как Сагунт или Новый Карфаген, чтобы завладеть их портами и обеспечить беспрепятственное морское сообщение с Римом. Но местное население упорно не хотело сотрудничать с ним, и решить этот вопрос мирным путем было непросто.

— Не понимаю, — заметил Помпей, сидя в своем претории напротив Сагунта, по пути в город Лавр, оплот оптиматов посреди области, враждебной римскому Сенату. — Все эти земли десятилетиями находились под влиянием Рима. Откуда такая ненависть?

Геминий закашлялся. Проконсул знал, что за таким кашлем следуют дурные новости.

— Перестань прочищать горло и расскажи все, что знаешь, — нетерпеливо рявкнул он.

— Мне кажется, я понимаю, почему кельтиберы и другие народы Испании так преданы Серторию.

Помпей пошевелился в кресле и сделал глубокий вдох:

— Я тебя слушаю.

— У меня есть доказательства того, что Серторий создал некое подобие нашего Сената на глухом севере, в городе Оска17, что неподалеку от гор, отделяющих Испанию от Галлии. Он допустил туда всех представителей местной знати и соблюдает принятые ими решения.

— А потому они не видят в нем военачальника или того, кто притязает на царский престол.

Теперь стало яснее, почему местные поддерживают Сертория и враждебно относятся к римским войскам. Рим никогда не прислушивался к требованиям провинциалов, Серторий же, напротив, предлагал им такой способ правления, при котором они сами определяли свое настоящее и будущее.

— Именно так, проконсул, — продолжил Геминий. — Но есть еще кое-что: одним из первых шагов, предпринятых этим сенатом, стало существенное снижение налогов, и Серторий ему подчинился. Это сделало его весьма популярным во всей Испании, особенно среди лузитан и кельтиберов, хотя этот шаг явно не способствовал умножению имевшихся у него средств. Кроме того, он создал школу для обучения детей местной знати, тоже в Оске. Так или иначе, этот дерзкий популяр создает...

Он не осмелился дать точное название тому, что делал Серторий, — это было слишком неприятно для Рима.

— Серторий создает новую республику, — заключил Помпей, потом встал и, заложив руки за спину, принялся расхаживать взад и вперед по преторию. — Новый сенат, новая столица, новые законы, новые поколения повстанцев... — Он остановился и посмотрел на Геминия. — С ним нужно покончить, и как можно скорее. Метелл теснит Гиртулея на юге, и мы не можем оставаться в стороне. Нам нужны припасы, а город Лавр верен нам. Мы должны добраться туда, добыть все необходимое, чтобы проникнуть в Дальнюю Испанию, до самой Оски, и покончить с этим мерзавцем.

— Безусловно, проконсул, потому что Серторий... опередил нас и сейчас осаждает город Лавр.

— Он сам или один из его легатов?

— Он сам, — подтвердил Геминий.

Разговор подошел к концу. У Геминия были новости и о Цезаре, но он понимал, что сейчас мысли Помпея занимает Серторий. Вдобавок нужно срочно добраться до Лавра, прежде чем город перейдет в руки врага.

Помпей приказал отправиться в Лавр в тот же день. Лавр располагался недалеко от Сагунта — можно даже сказать, совсем близко. При удаче Помпей мог не только победить вождя повстанцев, но также поймать его, взять живым и доставить в цепях в Рим.

Лавр, 76 г. до н. э.Лагерь Квинта Сертория

Легионеры шествовали перед вождем популяров, прокладывая ему путь, так что Серторию не требовались ликторы. Он взял их с собой, закрепляя свое положение в новом римском государстве, но не стал посылать вперед. Одного присутствия главы популяров, верховного военачальника Испании, пользовавшегося доверием своих подчиненных, было достаточно, чтобы все спешили освободить дорогу.

Марк Перперна, один из самых доверенных легатов, сопровождал Сертория, когда тот осматривал окрестности обнесенного крепостной стеной Лавра — одного из немногих городов в этих краях, которые сохранили верность оптиматам, правившим Римом. Как им сообщили, к Лавру приближался, делая большие переходы, сам Помпей со своим новым войском.

Серторий и Перперна остановились на небольшом возвышении: с одной стороны открывался вид на Лавр, с другой — на близлежащий холм, отлично подходивший для того, чтобы повести оттуда осаду города. Серторий был полон решимости взять Лавр любой ценой и показать, что прибытие якобы непобедимого Помпея нисколько не пошатнет власти популяров в Испании. До него дошли слухи о том, что Метелл победил Гиртулея: его ставленник на юге отступал, что делало столкновение с Помпеем поистине решающим событием. Взоры всех кельтиберов были прикованы к этому городку. Лавр поневоле стал символом войны, которую популяры и оптиматы вели между собой в Испании уже не первый год.

Серторий был уверен, что в этом противостоянии победит.

— Мы расположимся на вершине холма с основными силами, — объявил он.

Перперна кивнул, хотя у него были сомнения.

— Но... проконсул...

Он обращался к своему начальнику именно так, зная, что Серторию нравится этот титул, узаконивавший его власть в Испании и существование второго римского государства, не подчинявшегося римскому Сенату.

— Говори, Перперна.

— Проконсул, если мы встанем на этом холме, на нас бросятся верные Помпею жители Лавра, поджидающие на городских стенах и вооруженные луками и копьями, а также солдаты, которых он ведет за собой.

— Ты прав, — недолго думая, согласился Серторий, — и я помню, что Помпей тебя побе... — Он спохватился и сказал по-другому: — И ты видел, как Помпей громит когорты популяров в Африке. Но в Лавре все будет по-другому. Уверяю тебя.

Перперна больше не возражал против замыслов военачальника, но... Хотя Серторий не сказал прямо, что Помпей победил Перперну в Африке, он имел в виду именно это. Его слова причинили Перперне боль. Жгучую боль. Перперна смолчал, затаив обиду.

Войско Помпея, в пяти милях от Лавра

Войско Помпея достигло окрестностей города. Вражеские солдаты расположились на вершине холма: выигрышное место для боя, в котором, однако, что-то было не так.

— Им некуда будет отступать, если мы нападем и сумеем обратить их вспять, — заметил Геминий. — У них за спиной притаились жители Лавра, вооруженные до зубов и готовые метнуть во врага все, что попадется под руку.

Помпей молча оценивал обстановку.

— Верно, — признал он и наморщил лоб, пристально всматриваясь в горизонт. — Что-то не видно вражеских войск, идущих на помощь Серторию. Да, я тоже думаю, что мы можем двинуться на холм. Придется пожертвовать людьми, но, как только мы потесним врага и заставим его отступить, жители Лавра, как ты правильно заметил, превратят отступление в массовое побоище.

Помпей избегал использовать слово «легионер» для обозначения Серториевых солдат, которых считал всего лишь жалкими мятежниками.

Проконсул, назначенный римским Сенатом, по-прежнему обшаривал взглядом горизонт. Позади остался заброшенный лагерь Сертория, который они окружили, но не разграбили, поскольку Помпей отчетливо понимал, что в предстоящем нападении главное — быстрота. Когда серторианцы сдадутся и их вожак будет схвачен, а Лавр — освобожден, они вернутся во вражеский лагерь и заберут оружие и припасы, которые в спешке побросал главарь бунтовщиков, направляясь к холму.

— Так, значит... мы идем на приступ, проконсул?

— Сначала отправь гонцов в Лавр и сообщи о нашем намерении. Пусть будут готовы убить Сертория и его людей, когда мы атакуем холм. Как только жители города поймут свою задачу, начнем приступ.

Войско Сертория, холм напротив Лавра

— Они отправляют гонцов в Лавр, — объявил Перперна, указывая на всадников Помпея, огибавших занятый ими холм. — Можно попытаться их перехватить.

— Не стоит, — возразил Серторий. — Мы оба знаем, о чем они желают сообщить. Сейчас главное — сохранять свою позицию. Строй войска в triplex acies.

Перперна молча кивнул, заметив при этом, что стоявшие рядом начальники разделяют его беспокойство.

Тем не менее солдаты войска популяров были спокойны: Серторий дал им великую мечту, за которую они готовы были сражаться. Он сделал их участниками великого начинания — не просто столкнул лбами с верхушкой оптиматов, наиболее косными сенаторами, которые стремились только защитить привилегии и богатства, доставшиеся им вследствие неравного распределения добычи, трофеев его великих побед. Серторий учредил в Испании новый сенат, издал новые законы. Кельтиберы поддерживали его справедливые меры, препятствовавшие разграблению местных угодий в пользу властей предержащих — а именно это скрывалось за постановлениями, принятыми продажным римским Сенатом под давлением этих самых властей. Да, испанские легионеры-популяры слепо доверяли Серторию потому, что он сражался, ел и пил вместе с ними. И потому, что под его руководством они одерживали победу за победой. А еще потому, что даже при запрете на грабежи они без задержек получали жалованье. Вот почему, видя приближавшееся войско Помпея, чувствуя затылком дыхание враждебного города и понимая, что им нельзя двигаться с места — иначе их перебьют стоящие на стенах лучники, — они не сомневались в своем вожде. Нет, они не отступят ни на шаг. Кроме того, им было ясно: Квинт Серторий что-то задумал. У него всегда имелся какой-нибудь замысел. Недаром за несколько лет он разгромил немало консульских войск, посланных Римом.

Легионеры готовились к бою, когорты расположились у склона холма, напротив Лавра, выстроившись в три боевые шеренги. Если Помпей хочет сражения, пусть попробует.

Войско Помпея на равнине

Помпей тоже выстроил свои легионы в triplex acies. Он знал, что драться на склоне холма, к тому же довольно отвесном, будет непросто, и готовился подбодрить своих людей рассказами о том, что жители Лавра дали его посланцам такой ответ: отбросив серторианцев на достаточное расстояние, помпеянцы обрушат на них железный дождь. Помпей рассчитывал, что это придаст его воинам сил, и уже собирался обратиться к ним с речью, когда за его спиной появился Геминий.

— Проконсул... — заговорил он.

Помпей в раздражении обернулся. Он думал только о том, что скажет легионерам, и прерывать его на полуслове не стоило, однако подчиненный указывал куда-то в тыл.

Увиденное Помпею не понравилось. Совсем не понравилось.

В тылу ПомпеяНесколькими минутами ранее

Ветер гулял по лагерю Сертория между заброшенными палатками. На земле валялась кухонная утварь, все еще дымились впопыхах погашенные костры, кое-где виднелись пилумы, забытые легионерами, которые спешили покинуть лагерь и занять позицию на холме, где расположился Серторий.

Стояла густая, особенная тишина, притих даже ветер.

Внезапно из палатки выглянул вооруженный человек.

Он откинул полотняные занавеси, закрывавшие вход, и осмотрелся. Вдалеке виднелось войско Помпея, которое приближалось к лагерю и собиралось броситься на легионеров, занимавших холм напротив Лавра. Все шло так, как и предсказывал Серторий.

Октавиан Грецин, наблюдавший за позициями обоих войск, подал голос:

— А теперь — за Геркулеса!

Внезапно из якобы пустых палаток появились вооруженные, готовые к бою солдаты, которых Серторий спрятал в заброшенном лагере.

Под началом Грецина они быстро выстроились в когорты и ринулись в тыл Помпея.

Их было более шести тысяч человек.

Целый легион.

Способная на решительный удар, могучая сила, которой дали ясные указания.

Войско Помпея на равнине

Помпей оглянулся на свой тыл.

И увидел врага.

Теперь он сообразил, что, прежде чем двигаться дальше к холму, следовало осмотреть лагерь серторианцев, но сейчас не имело смысла думать о том, что он должен был сделать и не сделал.

Обстановка изменилась, и атаковать он не мог. Изначально он полагал, что противник зажат между его собственным войском и стенами Лавра, где были поставлены лучники, однако теперь сам оказался меж двух огней. С существенным отличием: лучники Лавра не могли покинуть город, в то время как противник, наступавший в тыл его войска, был весьма подвижным.

— Что будем делать? — спросил Геминий.

Помпей поспешно обдумывал происходящее, но у него не было замысла на этот случай: кто мог подумать, что в тылу его войска внезапно появятся серторианцы? Он знал, что ему хочется наступать, но также знал, что следует отступить. Отступить и дождаться прибытия Метелла, который, разгромив Гиртулея на юге, направлялся в Восточную Испанию, чтобы объединить силы с Помпеем: сенатские войска, превзойдя числом серторианцев, быстро уничтожили бы их. Но, так или иначе, это требовало времени; Лавр оставался без поддержки, брошенный на произвол судьбы. К тому же — и это волновало Помпея больше всего — соединение с Метеллом не позволило бы ему приписать себе единоличную победу над Серторием, как он мечтал еще утром.

Ярость терзала душу Помпея, но разум, как всегда, оставался холоден, управляя его поступками, — даже если ему было суждено обречь на гибель целый город.

— Отступаем, — пробормотал Помпей. Он сказал это чуть слышно, сквозь зубы, едва не прикусив язык, но слова были произнесены. — Я не могу вести легионы на холм, когда другой вражеский легион преследует нас сзади. Нельзя воевать сразу на двух фронтах. Так никто никогда не делал.

И он повернулся к холму, высматривая Сертория. Тот вызывающе шагал впереди своих войск, в окружении верных начальников.

Мысленным взором Помпей видел даже улыбку, змеившуюся на лице этого мерзавца.

На вершине холма

Серторий наблюдал, как вражеские легионы отступают, стараясь избежать битвы на двух фронтах. Он видел, как Помпей, пристально глядя на него, топчется перед холмом, который только что собирался атаковать.

— Сегодня я преподам урок ученику Суллы, — произнес он громко и четко, так, чтобы слышали все начальники. — Легат должен смотреть не только перед собой, но и вокруг себя.

Его подчиненные, которые всего несколько мгновений назад, до появления спрятанного в лагере легиона, пребывали в неуверенности, засмеялись и расслабились. Только Перперна оставался хмур и молчалив.

Серторий отдал еще несколько распоряжений — урок, который должен был усвоить Помпей, только начался:

— Пошлите гонцов к Грецину: пусть держится на расстоянии, не покидая тылов Помпея. Тогда неприятель и вовсе раздумает сражаться. И отправьте гонцов в город. Передайте жителям: если они сдадутся, я пощажу их, в противном случае мы разрушим Лавр и убьем всех без исключения.

Войско Помпея

Помпей терпел одно унижение за другим.

На глазах жителей Лавра проконсул оптиматов, посланный Римом для того, чтобы покончить с Серторием, в нерешительности остановился перед холмом: он боялся, что на него навалятся сразу с двух сторон. Посовещавшись, жители Лавра решили сдаться на условиях, выдвинутых Серторием. Этот человек оставался врагом, но после создания сената в Оске по Испании пошли слухи, что он верен своему слову. Лавр распахнул свои ворота, и Серторий выпустил жителей, приказав своим людям никого не трогать: ни лучников, ни гражданских, ни женщин, ни детей. А затем окружить город и сжечь дотла.

Помпей лишь наблюдал, как немой свидетель, испытывая стыд: он не смог остановить уничтожение верной ему крепости.

У него на глазах пламя пожирало дома, улицы и даже крепостные стены.

Враг не тронул только храмы.

Серторий сражался не с богами, а с римскими сенаторами-оптиматами, которые причисляли себя к лику божеств.

Теперь Помпей ясно видел, что опасность для Рима представляет не только Цезарь, на чем упорно настаивал Сулла, но и Серторий, умелый полководец, хорошо разбиравшийся и в государственных делах: он применял силу, когда это было необходимо, но уважал человеческие жизни и священные храмы; он снискал расположение кельтиберов, снизив взимаемую с них дань и стараясь не выглядеть в их глазах царем; он учредил в Оске сенат, выглядевший как правительство, созданное самими испанцами, а не навязанное им силой.

— Сделай одолжение, сообщи какие-нибудь хорошие новости, — пробормотал Помпей. — То, что мне было бы приятно услышать. Или просто помолчи.

— Есть новости из Рима.

— О чем?

— О Цезаре, — пояснил Геминий, который все это время благоразумно помалкивал. — Как нам сообщили, он бежал, опасаясь, что люди Гибриды убьют его на улицах Рима. Сел на торговое судно, направлявшееся на Восток.

— Это я знаю и без тебя, — раздраженно буркнул Помпей.

— Стало известно, что он плывет на Родос, — уточнил Геминий.

— И какое отношение это имеет к нам?

Проконсул терял терпение. День выдался препоганый, а Геминий явно не собирался хоть чуть-чуть его улучшить.

— В тех местах было замечено множество пиратских кораблей. Исаврик не сумел покончить с морскими разбойниками. Цезарь вот-вот угодит в смертельную ловушку.

— Да будет так. Что ж, это действительно хорошие новости, — согласился Помпей. — Посмотрим, не будут ли боги благосклоннее к нам на водах, нежели на этой проклятой испанской земле.

Помпей сплюнул.

Затем потребовал вина.

— За пиратов! — воскликнул он. Каждый поднес кубок к губам и осушил одним долгим глотком.

Через некоторое время Геминий возобновил разговор.

— Так, значит... мы не станем нападать на Сертория, пока его легион стоит в нашем тылу? — спросил он, возвращаясь к настоящему, окружавшему их со всех сторон. Он не понимал, как долго загнанный в угол Помпей будет бездействовать.

— Нет, нападать мы не будем. Подождем.

— Осмелюсь спросить у проконсула: чего именно мы подождем?

— Мы должны дождаться прибытия Метелла. Серторий любит медленную войну. Что ж, мы покажем ему, что и я умею быть терпеливым: дождемся Метелла, который наступает с юга. Тогда Серторий сам окажется между двух огней, причем оба наших войска будут состоять из нескольких легионов. Посмотрим, что предпримет этот мятежник.

Холм Сертория рядом с Лавром

— Ты одержал великую победу, — признался Марк Перперна, оставшись наедине с вождем популяров, наблюдавшим за падением города, который еще совсем недавно вовсе не собирался сдаваться. — Блестяще задумано. Но... кое-что меня беспокоит.

— Что именно? — спросил Серторий, поворачиваясь к помощнику и взирая на него с величайшим вниманием.

Он знал, что Перперна обидчив, не любит выполнять чужие приказы и, возможно, не слишком одарен как полководец, зато храбр и верен делу популяров: он, Серторий, желал видеть в своем окружении именно таких людей. Эти люди не должны были беспокоиться и сомневаться, зная, что ими грамотно управляют. Если начальники колеблются, их опасения передаются солдатам и те трепещут перед врагом; если же начальники пребывают в согласии с вождем, выстраивается прочная цепочка подчинения, сообщая силу каждому воину на передовой. К этому Серторий и стремился. Он был уверен, что противостояние затянется. Этому способствовал выбранный им образ действий, позволявший избегать крупных сражений, как сейчас, при осаде Лавра: Серторий взял город, избежав большой битвы, которой добивался Помпей. То была медленная война на истощение: Серторий надеялся довести Рим чуть ли не до предсмертных судорог, вслед за чем немедленно последовали бы переговоры и уступки — Сенат, состоявший из оптиматов, согласился бы с требованиями популяров.

— Если бы мы знали о легионе Грецина, спрятавшемся в лагере и получившем приказ зайти в тыл врага, мы бы чувствовали себя гораздо увереннее. Не понимаю, почему ты не рассказал остальным начальникам.

Серторий покачал головой:

— Ты прав. Я заметил беспокойство трибунов, ожидавших на вершине холма, когда же появился Грецин, оно рассеялось. Но, Марк, это гражданская война, а в гражданских войнах предательство и передача сведений от одного войска к другому происходят очень часто, куда чаще, чем в борьбе с варварами. Я не имел права рисковать.

Марк Перперна провел рукой по подбородку и кивнул.

— Это достойная причина, — признал он.

Воцарилось молчание. Перперна обдумывал полученный ответ, Серторий повернулся к горящему городу. Через несколько мгновений он задал вопрос:

— Но ты сказал, что тебя беспокоят две вещи. Какова же вторая?

— Ах да, — сказал Перперна, словно очнувшись. — Деньги. Мы снизили налоги, чтобы заручиться поддержкой кельтиберов, и достигли своей цели, но ты затеваешь долгую войну, а такое противостояние... требует крупных вложений.

— Да, ты опять совершенно прав. Дело серьезное. Без денег мы не победим. Легионерам необходимо жалованье. Солдаты живут не только возвышенными мечтами, им нужно платить без задержек. Меня тоже беспокоит этот вопрос, и я кое-что предпринял.

Перперне казалось, что существует только один выход, непопулярный, но единственно возможный.

— Ты собираешься снова поднять налоги? Наша власть в Испании укрепилась, а значит, настало подходящее время. Можно сослаться на войну, непростую обстановку...

— Ни в коем случае, — перебил его Серторий. — Я обязан сдержать слово и соблюдать решения сената в Оске. Кроме того, повышение налогов ожесточит кельтиберов, а они должны быть на нашей стороне. — Он вкратце объяснил, как собрать деньги на войну. — У меня другой замысел. Деньги уже в пути. И то, что я продал, тоже уже в пути. Никто не дает денег просто так.

— Что же ты продал? — растерялся Перперна.

— Легионеров. Не продал, а скорее дал взаймы. Наши легионеры очень понадобились кое-кому на другом краю Внутреннего моря. Коротко говоря, я отправил корабли с несколькими когортами из Нового Карфагена на Восток, чтобы они сражались как наемники за Митридата Понтийского. Взамен царь прислал нам три тысячи талантов. Скоро они прибудут сюда. Для этого мы должны сохранять власть над побережьем. Вот почему мы здесь.

— Это выходит... — Марк Перперна сморщился, производя подсчеты в уме. — Около восемнадцати миллионов драхм.

— Да, — подтвердил Серторий.

— У нас будут средства, чтобы вести долгую войну.

— И не только эту войну, — продолжил Серторий, поворачиваясь лицом к вражескому войску. — Ты же видел, как Помпей испугался сражения на двух фронтах. Он ждет прибытия Метелла с юга, чтобы мы были зажаты между двумя войсками. — (Перперна кивнул, показывая, что следит за рассуждениями своего начальника.) — Теперь оптиматам придется сражаться еще и на Востоке, с Митридатом, а заодно я добуду денег для наших легионов. Диктатор Сулла был жесток и безжалостен ко всем, особенно к нам, популярам, но он, сам того не ведая, оказал нам бесценную услугу: стремясь захватить власть в Риме, он упустил из виду другую загвоздку — Митридата. Он использовал это противостояние, чтобы создать войско и укрепить свою мощь. Давай же учиться у него: используем Митридата, чтобы ослабить оптиматов и получить деньги. Много денег. И вдобавок им придется сражаться в двух местах. Там, на Востоке, будет не просто битва — настоящая война.

Марк Перперна молча смотрел на Сертория.

В его глазах читалось восхищение.

Серторий понял, что цель разговора достигнута: он заслужил уважение Перперны.

V

ЦЕНА ОДНОЙ ЖИЗНИ

Южное побережье Киликии, Внутреннее море75 г. до н. э.

— Они нас убьют! — причитал капитан корабля. — Они убьют нас всех!

— Необязательно, — перебил его Цезарь, очнувшись от воспоминаний. — Есть выход.

— Какой такой выход? — недоверчиво спросил Лабиен. Он уже смирился с приближением пиратов, но не понимал, что можно придумать. — Что нам остается, кроме как сражаться или умереть?

— Пойти на переговоры, — сказал Цезарь.

— Пираты идут на переговоры только с важными людьми, — в отчаянии пробормотал капитан. Он понуро расхаживал по палубе, схватившись руками за голову, потрясенный нависшей над ними бедой.

— Тут он прав, — заметил Лабиен.

— Ты забываешь, что я и есть важная особа, — добавил Цезарь. — Я был жрецом Юпитера и получал военные награды. У нас есть связи в Риме.

— В Риме, где тебя желают видеть скорее мертвым, чем живым, — пробормотал Тит.

— Тоже верно, — согласился Цезарь, — но пираты этого не знают. Я буду вести переговоры от имени всех.

Он говорил с непонятной решимостью, будто у него уже имелся готовый замысел.

Пиратские корабли окружили торговое судно.

Капитан взял один меч, а остальные раздал матросам, что, несомненно, было храбро, но бессмысленно.

— Я скорее умру, чем буду продан в рабство, — заявил капитан.

Цезарь невозмутимо выступил вперед, словно собирался приветствовать первых пиратов, взбиравшихся на борт торгового судна.

— Отведи своих людей подальше и позволь мне поговорить с пиратами. Умереть мы всегда успеем.

Капитан и его матросы отступили подальше.

Лабиен встал позади Цезаря — не из страха, но из уважения к другу, который, похоже, решил взять дело в свои руки.

Вскоре на палубе собралось около пятидесяти пиратов, вооруженных мечами, ножами, копьями и грозно взиравших на Цезаря, Лабиена и матросов. Некоторые усмехались: страх моряков с торгового судна был очевидным, никто и не думал его скрывать. Кое-кто даже обмочился, испачкав скудную одежду, скрывавшую обнаженное тело. При этом пиратов неприятно удивил дерзкий незнакомец, стоявший посреди палубы вместе с товарищем: казалось, только он был готов им противостоять.

Внезапно на судне появился еще один человек, и все пираты уставились на него. Цезарь смекнул, что это главарь.

Руки его были пусты. К поясу крепились кинжал и меч, но, окруженный своими товарищами, он не собирался браться за оружие.

— Кто это... храбрец или дурак? — сказал он на грубом, но понятном греческом, глядя на Цезаря.

Пираты захохотали.

— Я римский гражданин, — ответил Цезарь.

— Вот как! — преувеличенно громко воскликнул предводитель пиратов, делая вид, что эти слова произвели на него впечатление. — Претор, квестор... может, эдил? Или мы захватили корабль римского консула, который, как ни странно, путешествует без войска? — И он громко расхохотался.

— Нет. Я пока не удостоен ни одного из этих титулов.

— О, этот римский гражданин пока не занимает сколь-нибудь важной должности, — усмехнулся предводитель пиратов. — Но когда-нибудь ты непременно станешь римским сенатором, верно?

Цезарь вздохнул и снова покачал головой:

— Нельзя стать сенатором, не исполняя до того других гражданских обязанностей.

Пират пожал плечами, не желая вникать в тонкости римского государственного устройства. Важно было одно: этот человек не представлял собой ничего особенного. Он оглянулся: матросы трепетали от страха. Это ему понравилось.

— Я еще слишком молод для этих должностей, — добавил Цезарь, сохранявший редкостное спокойствие, — но я был жрецом, фламином Юпитера. Если ты попросишь за меня выкуп, то получишь немало.

Услышав слово «выкуп», пират перестал озираться и сосредоточил все внимание на Цезаре.

— Жрец Юпитера... — повторил он. Юпитер — верховный бог римлян, значит должность важная. — Ты сказал, что был жрецом этого бога, а теперь что, перестал?

— Этот титул дается не навсегда, а лишь на время, — солгал Цезарь, чтобы избежать малоприятных объяснений: Сулла отстранил его от должности фламина Юпитера несколько лет назад. — Я лишь хотел сказать, что за мое спасение вы можете получить хороший выкуп при условии, что никто из моих спутников не пострадает.

— Хм. — Пират посмотрел на дощатую палубу. — Я знаю, что за магистрата римляне готовы выложить немало денег, но за простого гражданина... это вряд ли. К тому же выкуп — медленные деньги. Быстрее будет продать всех вас в рабство на каком-нибудь острове поблизости. В некоторых местах люди не спрашивают, откуда берутся рабы, и таких мест немало. А рабы нужны всем. Медленные деньги — это не по мне. — Он поднял глаза и уставился на Цезаря. — За тебя, например, дадут не менее двадцати талантов серебра.

Лабиен разинул рот. Двадцать талантов — приблизительно сто двадцать тысяч драхм18. За одного человека? Нелепость! Где они добудут столько денег, да еще вдали от Рима? Надо отправить гонцов в Италию, собрать нужную сумму, а затем в целости и сохранности доставить ее пиратам. Все это может занять несколько месяцев.

— Я не стою двадцати талантов серебра, — возразил Цезарь.

— Так я и думал: ты никто, — ответил пират. — Что ж, если ты не стоишь двадцати талантов, нет смысла ждать выкупа...

— Я стою гораздо больше, — перебил его Цезарь.

— Да ну? — Пират медленно приблизился к Цезарю; в его глазах вспыхнул алчный огонек. — Сколько же?

— Ты можешь получить за меня пятьдесят талантов серебра19, при этом до...

Надо было назначить небольшой срок, но такой, который позволил бы все это осуществить.

— До чего?.. — нетерпеливо спросил пират.

— До второго полнолуния.

Цезарь ответил очень решительно.

Лабиен слушал их разговор молча. Цезарь тянул время, чтобы обмануть пиратского предводителя ложными обещаниями, предложив огромный выкуп, а затем попробовать бежать. Но никто не уходил от пиратов живым. Тех, кто пытался, закалывали при побеге.

— Как, ты сказал, тебя зовут, римлянин? — спросил предводитель пиратов.

— Я не сказал. А зовут меня Юлий Цезарь.

Пират выгнул брови и оглядел его с головы до ног.

— Это имя мне ни о чем не говорит. Тебя явно никто не знает... — Он снова рассмеялся и добавил: — Но эта цена только за тебя одного. Остальных я продам в рабство.

— Нет, — решительно возразил Цезарь. — Я поднял первоначальную сумму с двадцати до пятидесяти талантов, но это выкуп за всех нас.

Лабиен затаил дыхание.

Капитан и матросы смотрели на Цезаря с восхищением и страхом. Их жизни были в его руках.

Главарь пиратов медленно обошел Цезаря. Он не любил, когда с ним торговались.

Затем подошел и плюнул ему в лицо.

— Это за то, что ты посмел оскорбить меня на глазах у моих людей, римлянин, — гневно выпалил он и отступил на пару шагов, — но дело есть дело. Будь по-твоему: пятьдесят талантов серебра. Если я получу их до второй луны, считая с сегодняшнего дня, вы останетесь в живых, включая моряков, но если ко второй луне деньги не прибудут, я продам в рабство всех. Всех, кроме тебя, которого я распну за то, что ты потратил мое время впустую... Юлий Цезарь.

— Хорошо, — согласился тот.

Пират несколько секунд пристально смотрел на собеседника, затем недоверчиво пожал плечами и наконец обратился к своим людям:

— Возьмите на себя управление кораблем, а этих отведите в трюм. Мы возвращаемся в порт.

— Мне придется послать гонца, — заметил Цезарь, когда его окружили пираты.

— Поговорим об этом позже, римлянин, — сказал предводитель. — Здесь приказы отдаю я.

Цезарь cтер с лица плевок. Лабиен взял его за руку, и они последовали за остальными в трюм.

VI

ФРАКИЙСКИЙ ПОХОД

Фракия2075 г. до н. э.

Гай Скрибоний Курион пребывал в замешательстве. Он собирался на север, но для похода нужны припасы и провизия, а жители Македонии, где ему предстояло наместничать, еще не пришли в себя после недавнего правления Долабеллы. Можно было повысить налоги, потребовать дополнительных платежей и даже придумать новые, но суд над Долабеллой, состоявшийся два года назад, слишком сильно взбаламутил провинцию, а заодно и Рим. Пришлось действовать иначе. Он не хотел, как Долабелла, предстать перед судом.

Он желал добиться триумфа любой ценой, но так, чтобы не приводить в волнение и без того бурные воды римской гражданской жизни, по которым он до сих пор плыл с попутным ветром в парусах: сперва сенатор-оптимат, затем консул, теперь наместник. Не хватало лишь триумфа. Он положил было глаз на земли мёзов и дарданов, расположенные севернее, недалеко от великой реки Данубий, которая казалась недостижимой для римских легионов. Можно было бы провести границу римского государства по речным берегам.

Передумав повышать налоги, Скрибоний Курион решил пойти другим путем: разграбить земли фракийцев, побежденных Суллой. Таким образом, все необходимое для крупного похода он получил бы у народа, сломленного и не имевшего сколь-нибудь отчетливых прав, хоть и жившего по римским законам. Никто в Риме не стал бы прислушиваться к жалобам фракийцев. Самому Куриону было все равно, с какими племенами иметь дело — с теми, кто в прошлом сотрудничал с Римом, или же с теми, кто этого не делал.

Но когда Курион стал отнимать скот, пшеницу и другие припасы, не предлагая почти ничего взамен, фракийцы неожиданно для римлян оказали ожесточенное сопротивление. Вождь их поруганной знати выступил против Куриона с оружием в руках и доставил наместнику много неприятных минут. По-видимому, в прошлом этот мятежник, как называл его Курион, сражался на стороне римлян и вел себя так, будто знал принятые у них способы ведения боя, — это сделало победу над ним затруднительнее, чем предполагалось. Но его войска явно уступали числом римлянам, и вдобавок им недоставало оружия. В конце концов его схватили, принадлежавшее ему поместье сожгли, жену и дочерей убили, предварительно изнасиловав и подвергнув пыткам на глазах у вождя повстанцев и сотен других фракийцев. Курион задержал, оскорбил и унизил до крайности этого известного человека, так как хотел показать остальным фракийским вождям свою силу, чтобы они безропотно отдавали припасы, в которых нуждались его войска. Как и ожидалось, борьба с мятежником возымела желаемое действие: вскоре легионы Куриона получили все необходимое для похода на север. Оставалось решить последний вопрос.

— Что делать с фракийцем? — спросил Куриона один из военных трибунов, указывая на местного аристократа, осмелившегося перечить наместнику Македонии.

Фракийца приковали цепью к деревянному столбу напротив претория. У него не имелось детей мужского пола, а потому наместник счел его неполноценным: тот, кто не способен родить наследника, — не мужчина. Если он убьет фракийца, вместе с ним погибнет весь его род.

— Правильнее всего было бы распять... — начал Курион, но затем остановился и наморщил лоб.

Трибуну, задавшему вопрос, все это очень не нравилось. Гай Волькаций Тулл, долгое время воевавший на Востоке против Митридата, а теперь поступивший на службу к новому наместнику Македонии, предпочитал драться с настоящим врагом, а не грабить местных жителей, проливая невинную кровь и все вокруг предавая огню. К тому же Волькаций заметил, что сам Курион всеми силами старался избегать участия в сражении.

Как мало походил этот наместник на молодого трибуна, с которым он познакомился при осаде Митилены! Трибуна звали Юлий Цезарь. Сенат его изгнал. Как и все прочие, Тулл знал о противостоянии между оптиматами, захватившими верховную власть, и популярами, мечтавшими изменить законы. Знал он и то, что этот Юлий Цезарь принадлежал к числу последних. Сам Тулл не занимался государственными делами, но как же здорово сражаться рядом с военачальником, который, несмотря на свое высокое положение, бьется на передовой вместе с простыми легионерами! Интересно, что стало с этим молодым патрицием?

— Нет, мы его не распнем. — Голос наместника прервал мысли трибуна. — Надо отправить остальным фракийцам еще более красноречивое послание.

Тулл приподнял брови.

— Что может быть хуже того, что с ним сделали уже, наместник? — спросил начальник. — На его глазах мы подвергли пыткам, изнасиловали и убили его жену и дочерей, подожгли дом и забрали все имущество. Не представляю, что может быть хуже.

Курион ответил лаконично:

— Не стоит его убивать. Убийство — самое простое наказание. Надо, чтобы он страдал.

Трибун не был согласен с наместником: затаенная вражда этого фракийца, думал он, — страшное дело. До Тулла дошли слухи, что в прошлом этот человек сражался на стороне римлян. Разве так расплачиваются за былую преданность? Разумно ли поселять в человеке столько злобы, хотя бы даже для того, чтобы отрезвить остальных?

— Но если мы его не распнем... что нам с ним делать, славнейший муж? Возьмем его с собой на север?

— Продадим в рабство, — ответил наместник.

Как правило, за римскими легионами следовали торговцы, быстро и выгодно скупавшие рабов, которых римские войска добывали во время похода, на сей раз к Данубию.

Центурион кивнул, хотя ему были не по душе такие приказы.

Наместник вернулся в преторий.

Тулл приказал отвязать фракийца, и тот, освободившись от пут, рухнул на колени.

— Дайте ему воды, — приказал трибун.

Легионер протянул узнику флягу. Тот взял ее и жадно приник губами к горлышку. Тулл поразился тому, сколь сильна жажда жизни в этом сломленном, растоптанном человеке.

— Ведите его за мной, — распорядился трибун.

Двое легионеров подняли фракийца и толкнули в спину, чтобы тот шел позади их командира. Они пересекли римский лагерь, вышли за его пределы, перебрались через ров и достигли разбитых снаружи палаток, где располагался лагерь работорговцев.

К трибуну вышел грязный, высокий и сутулый мужчина, пропахший дешевым вином.

— Что сегодня предложит нам римское войско? — сказал он в знак приветствия.

— Вот, принимай, — ответил ему Тулл. — Цена обычная.

— На нем живого места нет, — посетовал торговец, желая сбить цену. — Едва держится на ногах. Для работы не годится.

Тулл посмотрел на пленника, затем на торговца.