Сахар E-Book

Алексей Колмогоров

• Herausgeber: Редакция Елены Шубиной
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 510

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

«Сахар» — это история на стыке жанров, здесь мистика на грани фарса и любовь буквально до смерти. А еще — отрубленные головы, поля тростника, ностальгические улочки Гаваны и Одессы, парусники в океане и много-много рома и сахара «Действие романа "Сахар" разворачивается на Кубе в наши дни, а иногда — во времена рабства, или в советской Одессе. Что общего у молодого одессита, хулигана с Молдаванки, и бравого полковника-кубинца? Что будет, если завести роман с богом? Из глубины темного прошлого бежит ручеек крови, перетекая из поколения в поколение, и несет в себе тайны, пороки и преступления, гнетущие героев в дне сегодняшнем. Мистические ритуалы карибского острова сплетают и разводят пути персонажей в прошлом и настоящем. Убивая воскресить, умирая воскреснуть, проклиная простить — это в силах человека или в бессилии бога?» (Алексей Колмогоров) — …Она нужна мне. — Угу, это главное. Вы все больны этим. Всё ваше искусство, все ваши песни и поэмы этим пропитаны. — Чем — этим? — спросил полковник, понимая, что Элегуа уводит его от вопроса о Клаудии. — Обожествлением женщины. Вы сотворили себе кумира. Вы поклоняетесь женщине больше, чем богу.

Leseprobe

Алексей Колмогоров Сахар

© Колмогоров А. А.

© ООО «Издательство АСТ»

* * *

Заплакали сеньоры,

их жены и служанки,

Собаки на лежанках

и дети на руках.

………………………

И только ты молчала…

Александр Величанский. Под музыку Вивальди

Часть первая

1

Кто-то стоял у обочины. Молния расколола небо, и Карлос увидел, что это парень в черной рубахе, черных джинсах и красных резиновых сапогах, в каких обычно работают в поле; в руке парень держал мачете. Ничего не делал, просто стоял спиной к дороге, лицом к полю сахарного тростника, опустив руки по швам. Это было странно: никто просто так не стоит спиной к дороге, особенно за полночь в полях, когда до ближайшего жилья часа полтора пешком. По этому проселку не ездят машины (только – когда сафра[1]), так что попутку здесь не поймать. Как бы то ни было, если кто-то стоит на обочине, то всегда – лицом к дороге. Все это пронеслось в голове Карлоса, пока мир застыл в электрической вспышке – ведь мысль быстрее молнии. А в следующий миг, когда свет погас, Карлос резко затормозил, соскочил с велосипеда и затаился во мраке, сжимая руль вспотевшими ладонями. Он взмок и тяжело дышал. В его возрасте уже не так легко крутить педали, но дело было не в этом. Он испугался почти до обморока, хотя давно надеялся на что-то в этом роде. Мгновение назад незнакомец стоял впереди, шагах в двадцати, там, где дорога поворачивала, но теперь, во мраке он мог сделать что угодно: что-то еще более странное, чем просто стоять спиной к дороге, – или что-то страшное. Он мог бы даже подойти вплотную к Карлосу, оставаясь невидимым. Это особенно пугало. И дело даже не в том, что он держал мачете, а в том, что все это было нелепо, необъяснимо. Ослепленный молнией, Карлос ничего не видел, а слышал только собственное дыхание в душном безмолвии полей.

Молния снова высветила всё с предельной фотографической четкостью: далекие синие горы, поля ка́ньи[2] с островками пальм и красную дорогу. Незнакомец за это время переместился и оказался перед стеной тростника высотой в два его роста и держал мачете так, будто собирался рубить тростник. Ночью? В грозу? Карлос наблюдал за ним, стоя на дороге с велосипедом. На его счастье, занялась череда молний, будто в небе заплясала электрическая дуга, – и свет не гас несколько долгих секунд.

Карлос боялся, но это был отдельный от него страх, отстраненный, как во сне, когда знаешь, что все это неправда и на крайний случай есть возможность проснуться.

– Эй, ты что тут делаешь?! – Карлос не смог перекричать долетевший запоздало гром.

А сам-то он что делал за полночь в тростниковых полях? Если бы кто-нибудь спросил его, он не смог бы объяснить внятно. Он всегда чувствовал: с этим полем что-то не так. И вот теперь этот парень в красных сапогах! В новой вспышке молнии Карлос увидел, как парень вошел в стену тростника и растворился в ней.

Бросив велосипед на дороге, Карлос побежал к полю. В слепящих всполохах под раскаты грома он нашел проход, проложенный незнакомцем в чаще, и двинулся вперед. Каждую секунду Карлос ждал, что столкнется с ним, с этим – кем бы он ни был. И что тогда произойдет? Риск наткнуться на парня внушал Карлосу панический страх – и безумную надежду. Он давно ждал этой встречи. Что-то должно было случиться – и вот случилось. Карлос не мог упустить этот шанс. Стебли каньи хлестали его по лицу. Он споткнулся и упал; шлепанцы слетели с ног. Искать их в темноте не было времени. Он побежал дальше босой. Ничего не видел и ничего не слышал за раскатами грома. И вдруг мир в полной тишине расплавился и потек. Карлос ощутил нестерпимый жар внутри и снаружи и увидел, что тростник вокруг него пылает голубым пламенем. Что это? Он в эпицентре атомного взрыва? Карлос упал, и тут же потоки воды обрушились на него с неба, будто сработала система пожаротушения…

2

Полковник вошел с раскаленной площади на душную террасу гостиницы «Инглатерра» и, с раздражением покосившись на музыкантов, сел за свободный столик. Был еще только полдень, и в барах Старой Гаваны официанты только расставляли столы и стулья, а здесь уже знойно ныли гитары и несколько пережаренных на солнце европейцев уже пили ледяной дайкири, с утра усердствуя в выполнении кубинской туристической программы. От Капитолия до бульвара Прадо и дальше до маяка и синеющей полоски моря все плыло и плавилось в горячем воздухе.

Полковник посмотрел на часы. Чудак опаздывал. Почему он назначил встречу здесь, в центровом туристическом месте? Это было странно, тем более что полковнику этот чудак представлялся бедным, вряд ли способным заплатить за выпивку в баре. Впечатление это составилось как-то само собой, хотя они никогда не встречались и единственный раз говорили вчера по телефону о странных вещах. Может, оттого этот Карлос, как он себя назвал, и произвел впечатление бедного чудака, что говорил о странных вещах, о которых нормальные люди по телефону не разговаривают.

Музыканты ласково затянули «Гуантанамера», полковник поморщился. Жаркий хаос дня, смех туристов и эта чертова музыка – все его бесило. Кроме того, полковник чувствовал себя дураком. Согласившись вчера на эту встречу, он проявил слабость и стыдился этого.

Диего Альварес, полковник медицинской службы Революционных вооруженных сил Республики Куба, форму носил редко и сейчас пришел в гражданском: черная майка и джинсы. Худощавый и подтянутый; волосы едва тронуты сединой – в свои пятьдесят три он выглядел на сорок восемь, на кубинские сорок восемь. На Кубе люди в основном хорошо сохраняются до самой смерти.

Чудак по имени Карлос опаздывал. Вчера по телефону он сказал, что будет в шляпе. Еще одна странность. В Гаване шляпы носят только иностранцы. Для столичного жителя шляпа – признак гуахиро, крестьянина. Разумеется, он не иностранец, значит – крестьянин? Полковник смотрел на площадь, на вереницу прохожих, на их головы. Вот идет какой-то в шляпе. Нет, прошел. Этот в шляпе – иностранец. И этот…

На террасу вошел долговязый, сутулый тип в шляпе, лет… черт его знает, сколько ему было лет – не меньше сорока и не больше семидесяти. Он подошел и сел напротив, не сняв шляпы с широкими полями. Он и в самом деле был похож на крестьянина.

– Я Карлос, – сказал он, уставившись себе под ноги.

Полковник молча его разглядывал, даже не думая изображать любезность. Его предположение насчет ничтожности этой личности, кажется, полностью оправдывалось. Широкие скулы, широкий кривой нос, тяжелая челюсть – он выглядел как боксер, которого много били по лицу и разбили его до состояния бугристого блина. Но узкие, покатые плечи и широкий таз вступали в резкое противоречие с боксерской брутальностью лица. Хотя Карлос был белый, в родословной, видимо, отметились и рабы, но довольно давно, поколений пять назад.

– Вы опоздали на двадцать минут, я уже хотел уйти, – сказал полковник.

Карлос только кивнул невозмутимо.

– Вы принесли кровь? – спросил он, глядя в сторону.

– Нет…

– Почему? Я же говорил вам – нужна ее кровь. Без крови ничего не получится…

Полковник смотрел на жалкого самозванца и не понимал, как он – хирург с тридцатилетним стажем – оказался здесь, дал обмануть себя, будто необразованный крестьянин. Прибежал, стоило только поманить его призрачной надеждой. Этот тип будто загипнотизировал его по телефону…

Вчера зазвонил мобильный. Номер был незнакомый, но полковник ответил:

– Да…

– Полковник Альварес?

– Да. Кто это?

– Меня зовут Карлос. Я могу вылечить вашу девушку. – Голос был тихий и бесцветный.

– Что?

– Я могу вылечить Клаудию.

– …Вы кто?

– Карлос…

– Это я понял. Вы врач?

– Нет. Я… сантеро[3]…

– А… Нет, я не нуждаюсь…

– Принесите мне ее кровь.

– Что?!

– Мне нужна ее кровь… для анализа… Я скажу вам, что с ней…

– Я знаю, что с ней. Я врач, если вы не в курсе.

– Я в курсе… У нее избыток сахара в крови… очень большой. Она в диабетической коме. Это неизлечимо. Но я могу…

– Послушайте, я не знаю, откуда у вас эта информация, но это не ваше дело.

– Давайте встретимся завтра. Я вам все объясню, но мне нужна ее кровь, немного – хоть капля…

Полковник занес палец над красной кнопкой.

– Алло. Вы меня слышите? – сказал безжизненный голос в телефоне.

– Да… – Что-то заставляло полковника продолжать этот разговор.

– Я понимаю, вас удивляет мой звонок, но я действительно могу помочь.

– Послушайте, я не являюсь адептом сантерии…

– Это неважно…

– И я не верю во все это…

– И это неважно.

– А что важно?

– Важно, чтобы она жила, ваша Клаудия. Правда?

– А вам-то что до этого?

– Ну, скажем… я добрый человек, – сказал голос с полнейшим безразличием. – Полковник, что вы теряете, если поговорите со мной? Завтра в двенадцать на террасе гостиницы «Инглатерра». Я буду в шляпе…

И вот он – чудотворец. Сидит в своей дурацкой шляпе с таким видом, будто это не он напросился, а полковник долго его упрашивал. Собственно, никакого вида он и не делал, просто ему было плевать. Подошел официант, и Карлос заказал двойную порцию рома, а полковник – свежевыжатый апельсиновый сок.

– У вас есть чем заплатить за ром? – спросил полковник, когда официант ушел.

– Нет. У вас есть…

– С чего мне платить за ваш ром?

Карлос пропустил это мимо ушей.

– Как вы меня нашли? Вообще, как вы узнали о болезни Клаудии?

– Я потом объясню. Мне нужна ее кровь.

– Послушайте! Я еще ничего не решил, а вы уже даете мне дурацкие задания. Почему я должен вдруг поверить, что вы сделаете то, что не удалось лучшим врачам страны. Я сам врач! Объясните мне, почему…

– Я вам покажу, но для этого нужна кровь. – Карлос впервые посмотрел полковнику в лицо. – Дайте вашу… – Карлос подвинул полковнику столовый нож. – Надрежьте палец.

– Зачем?

– Мне нужна кровь. Режьте.

Полковник с раздражением разглядывал Карлоса.

– Ну, что? – Карлос впервые проявил нетерпение. – Вы хотите вытащить ее с того света, а боитесь палец порезать? Зачем вы пришли? Вы – врач? Ну так идите и вылечите ее! Не можете? Тогда делайте, что я говорю, или я пошел.

Мысленно ругая себя, полковник взял тупой столовый нож и с некоторым усилием пропилил подушечку безымянного пальца. Выступила кровь. Карлос неожиданно цепко схватил полковника за палец и, подставив свой стакан, выдавил в ром каплю крови. Полковник инстинктивно отдернул руку, но не успел даже удивиться, как Карлос удивил его еще больше: он поболтал ром в стакане и сделал пару глотков.

– Неделю назад вы вернулись с Гаити, – сказал Карлос после вдумчивой паузы.

– Допустим…

– Там вы с ней познакомились, с Клаудией.

– Ну да… И что?

Они смотрели друг на друга.

– Вы хотите сказать, что узнали все это, выпив… каплю моей крови? – Полковник даже скривился брезгливо, так все это было нелепо.

Карлос же просто кивнул. Полковник усмехнулся и поискал глазами официанта, попросить счет. Конечно, этот жулик проделал определенную работу, собирая о нем сплетни, но на чудо это не тянуло.

– Вашу жену зовут Элена. У вас дочь… – продолжал Карлос.

Удивил. Полковник уже ушел бы, но надо же было заплатить. Карлос видел, что полковник не слушает, но его это не смущало, и он продолжал негромко:

– Вашей дочери сейчас тридцать лет. Когда вы взяли ее на руки в роддоме, вы сказали нянечке: «Подождите, это же мальчик! А у меня дочь!» А нянечка сказала: «Да что вы, папаша, вы пеленку-то отверните! Это ваша девочка!»

Полковник перестал смотреть по сторонам и уставился на Карлоса.

– Нянечка ушла, а вы стояли в коридоре с девочкой на руках и плакали. И сказали ей: «Лисандра, тебя зовут Лисандра. Тебе нравится?»

Никого не было рядом, когда он сказал дочери эти первые слова. Ни души. Или кто-то был? Кто-то подслушал, а потом рассказал этому Карлосу? Нет, бред, бред…

– Никого там не было. Никто не мог знать об этом… – сказал Карлос. – Никто, кроме вас… а теперь и меня…

– Откуда? Откуда? – выговорил полковник медленно, будто оттягивая миг неизбежного признания невозможного.

Вдруг его осенило: там же была дочь.

– Вы говорили с Лисандрой?! Вы загипнотизировали ее, у нее осталось в подсознании…

Карлос усмехнулся:

– Нет… Я узнал о ее существовании только сейчас. – Карлос указал глазами на свой стакан.

– Не смешите меня… – сказал полковник без тени улыбки.

– У вас должен был родиться второй ребенок…

– Как это – должен был?

– Спросите у жены.

– Перестаньте! Вы ничего не знаете о моей жене!

– Она сделала аборт. У вас тогда кризис был…

Полковник молчал, глядя на площадь, где в бензиновом мареве проплывали стада старых «американцев». Что происходит? Кто это?

Музыканты старались. На площади все звучало, сияло и летело в обычной круговерти, но это был уже какой-то другой мир, где все только казалось тем же самым, а на деле необратимо изменилось в самой своей глубине, куда невозможно заглянуть.

– Я понимаю, вам нужно привыкнуть… к этому… – сказал Карлос после затянувшейся паузы. – Давайте встретимся завтра. Только я могу вылечить вашу девушку.

– Как?!

– Не всё сразу. Сначала вы должны мне поверить.

Карлос двумя глотками допил ром и улыбнулся полковнику. Ох уж эта улыбка! Достойное завершение бредового разговора.

– Я позвоню вам завтра, – сказал Карлос, поднимаясь.

– А ваш телефон?

– У меня нет телефона. Я звоню из автомата на улице.

Не попрощавшись и даже не кивнув, Карлос повернулся к полковнику спиной и пошел. Под жестоким солнцем он, сутулый, в обвислой шляпе, пересек поток машин и зашагал через площадь в сторону улицы Обиспо.

Петляя среди сигналящих машин, полковник перебежал улицу, пересек площадь – мимо монумента Хосе Марти под высокими пальмами, мимо гудящего роя бейсбольных фанатов, облепивших парковые скамейки. Карлоса он нагнал уже в начале улицы Обиспо возле бара «Флоридита» и пошел за ним, держась шагах в двадцати. Здесь это было несложно: в узком ущелье пешеходной улицы не протолкнуться. По обе стороны теснились сувенирные лавки, бары и кафе. Официанты совали под нос прохожим меню. Деловые черные парни небрежно предлагали туристам сигары, а расслабленные черные девчонки ненавязчиво предлагали себя. Карлос брел в толпе, не глядя по сторонам. Ему никто ничего не предлагал.

Полковник не мог бы внятно объяснить, зачем он пошел за Карлосом. Иногда он действовал, не вдаваясь в бесплодные дискуссии с собой. Этот сумасшедший откуда-то знал о нем то, чего никак не мог узнать. И наверняка он знал больше, чем сказал.

Они уже прошли пару кварталов, когда полковник заметил, что не он один преследует Карлоса. По другой стороне улицы шел высокий черный парень в шляпе, темных очках и длинном сером пыльнике на голое тело.

Он, как и полковник, лавировал в толпе, стараясь не упустить из виду шляпу Карлоса. По сторонам парень не смотрел, но на всякий случай полковник пропустил соперника немного вперед. Пыльник в такую жару! Даже если он тонкий, это все равно невыносимо. Зачем он себя так мучает, думал полковник, и эта шляпа опять; эти двое из какой-то секты шляпников? Почему парень идет за Карлосом – этим вопросом полковник пока не задавался.

Они прошли по Обиспо почти до середины, когда Карлос свернул налево, на Компостела; парень – за ним, за парнем – полковник. Покружив еще немного, они оказались в ущелье между двумя грядами серых, как скалы, домов, так давно стоявших без ремонта, что походивших больше на творения природы, чем на дело рук человеческих. Ущелье кишело населением. Местных можно было опознать по необычайной легкости костюма: шорты и майка или шорты и топ – в зависимости от пола. Торговцы овощами, маслом и пирожными толкали свои тележки по выщербленному асфальту, кричали на разные голоса. Туристы сюда тоже забредали, но не толпами, и играть здесь в шпионские игры было уже не так просто. Полковник, оказавшись на виду, замедлил шаг, и тут к нему пристроилась мулатка лет двадцати и пошла рядом, поглядывая на него сбоку, как мышь на кусок сыра.

– Италия? – спросила она ласково. Судя по костюму – розовые шорты в обтяжку и желтый топик, – она обитала здесь.

Полковник промолчал. Его часто принимали за иностранца.

– Аргентина? – продолжала гадать девчонка и, не получив ответа, попыталась еще: – Бразилия?

Маскировка подвернулась сама собой. Полковник взял ее под руку:

– Если пройдешься со мной пару кварталов, дам два кука.

– Кубинец! – обиделась девчонка. – А чего иностранцем прикидываешься?

– Я не прикидываюсь. У меня лицо такое. Ты слышала, что я сказал?

– Два кука? А чего, тебе скучно одному?

– Угу…

– Ну ладно, почему не пройтись. Только больше я за два кука ничего делать не буду.

– Больше ничего не надо. Ну, можешь рассказать мне что-нибудь…

– Ну чего тебе рассказать…

И она стала рассказывать. Полковник не слушал, он вдруг заметил новую деталь в костюме чернокожего парня: край пыльника на мгновение отлетел в сторону и открыл мачете в ножнах, висящее на поясе джинсов. Вот почему он в пыльнике! Мачете с пластиковой ручкой в простых дерматиновых ножнах – такие бывают у рубщиков тростника, у любого крестьянина. Но то, что нормально в поле, в Гаване выглядит дико, и, если бы здесь, на этой улице, парня с мачете увидел полицейский, он имел бы полное право считать его вооруженным.

Мальчишки играли в пелоту[4], а взрослые – в домино на столах, выставленных прямо на тротуаре. На порогах домов сидели старухи, и на балконах, обвешанных бельем, – тоже.

– …А у тебя и кошелек, как у иностранца, или только физиономия? – поинтересовалась девушка.

Полковник смотрел вперед, следил за двумя фигурами.

– Куда ты все смотришь? Тебе нравится тот парень?

– Ты его знаешь?

– Нет. Чокнутый какой-то, в такую жару и в плаще…

Внезапно Карлос остановился и заговорил со стариком, сидящим на стуле у подъезда. Парень в плаще тут же со скучающим видом привалился плечом к стене. Полковник, пройдя мимо парня по другой стороне улицы, свернул в открытую дверь бара и затащил туда девчонку. Бар крошечный – стойка и три столика. Полковник сел у самой двери, откуда была видна вся улица.

– Ты что, еще и пива мне нальешь? – оживилась девчонка.

– Пива сеньорите! – сказал полковник бармену. – А мне – апельсинового сока.

– Сока нет, – сказал бармен, белый парень лет тридцати.

Кроме него у стойки сидел только старый мулат со стаканом чего-то прозрачного.

– Тогда воды, – сказал полковник.

– Вот этого я не понимаю, – сказала девушка. – Зачем пить воду, если есть бабки на пиво?

– Можешь пока помолчать? – сказал полковник.

Карлос разговаривал со стариком. У подъезда прямо на тротуаре стояли деревянные клетки с бойцовыми петухами. Старик достал одного и показывал Карлосу. Вдвоем они щупали голые ляжки петуха, теребили его рваный гребень, расправляли и складывали крылья. Потом старик показал другого бойца. Даже полковнику с расстояния было видно, что этот – не жилец: еле держал голову с порванным гребнем. Поторговавшись с хозяином, Карлос протянул ему деньги и взял петуха. Зачем он ему – полудохлый? Жаркое из его жилистых ляжек вряд ли порадует. Полковник отвлекся от Карлоса и глянул в сторону парня в плаще – тот исчез. За те несколько секунд, что внимание полковника было занято Карлосом, парень не мог добежать до перекрестка и свернуть за угол. Скрылся в подъезде? Спрятался? Почему?

– Расскажи теперь ты что-нибудь. Что ты все молчишь? – сказала девушка, допивая бутылку пива.

Полковник не ответил, он снова смотрел на Карлоса, в одиночестве торчавшего возле клеток с петухами. Дед скрылся в подъезде и скоро появился с небольшой металлической ступкой. Ее он тоже передал Карлосу и получил от него деньги.

Ну конечно! Этого следовало ожидать. Комбинация петуха и ступки не оставляла сомнений в методах исцеления, практикуемых Карлосом. Сейчас он где-нибудь прикупит разных трав, сушеную жабу, крысиный хвост, растолчет все это в ступке, потом зарежет петуха и подмешает в зелье его кровь. Он добавил бы туда и кровь Клаудии, если бы получил ее. Карлос, пожав руку старику, вошел в соседний подъезд. Он здесь живет? Ну и что дальше? Как я здесь оказался? – подумал полковник с тоской и стыдом.

– У тебя живот болит? – спросила девушка. – Или подружка бросила?

Полковник пошарил в кармане, достал две монеты по куку, положил на стол перед девушкой. Сказал бармену:

– Счет!

– Уже уходишь? Может, погуляем еще? Я к тебе уже привыкла.

Полковник впервые посмотрел на нее внимательно. Ничего, славная. Она улыбнулась, и таким простодушием повеяло от этой улыбки! Бармен и старик-мулат расслабленно наблюдали от барной стойки за развитием их «романа». Взять сейчас пару глотков рома, чтобы ударило и унесло. Очнуться в ее объятиях, в ее комнате – бетонном мешке, где нет ничего, кроме матраса, телевизора и нее. Потерять сознание, брести куда-то с ней в вязком мороке улиц. И забыть ту, другую, неподвижную в сплетении проводов, и свое бессилие, свой сегодняшний стыд с этим колдуном… Забыть! Вот зачем они сюда слетаются – французы, немцы, канадцы: знойные руки, черные губы…

– Береги себя, – сказал полковник девушке и вышел.

Грохот барабанов, как летний гром, и слоновий рев труб – что-то надвигалось с дальнего конца улицы Меркадерес, будто карнавал; но это всего лишь два десятка клоунов и музыкантов, бродивших от Пласа Вьеха до Пласа-де-Армас и обратно. Если целый день слоняться тут от бара к бару по маршруту Хэма[5], то можно встретиться с этим табором раз пять-шесть. Он все время путается под ногами. Полковник не стал прижиматься к стене, а упрямо пошел посреди улицы, рассекая строй комедиантов. Проигнорировав юную клоунессу с железной кружкой для подношений, он оказался среди скачущих фигур. Над ним возвысились разноцветные балахоны на ходулях; размалеванные рожи с клоунскими носами хохотали ему в лицо. Барабанщики и трубачи шеренгой прошагали через него, пританцовывая. И вдруг прямо перед собой полковник увидел того самого парня в пыльнике. Возникнув ниоткуда, танцор прыгал, вертелся на месте с бешеной энергией. Полы его плаща разлетались в стороны, открывая голый влажный торс и обтягивающие джинсы. На поясе болтались пустые ножны из дерматина, а мачете он размахивал в танце, рубил им направо и налево, воинственно вращал над головой, будто исполнял ритуальный танец. Полковник застыл на месте, чувствуя на лице волнение воздуха от сверкающего клинка, и тут только разглядел, что мачете из крашенного серебрянкой дерева – муляж! Танцор внезапно перестал крутиться, но трясся в припадке, сжимая двумя руками занесенное над головой псевдооружие, и только его глаза оставались неподвижны и устремлены на полковника, и этот взгляд говорил: я тебя знаю. Это длилось мгновение, парень снова завертелся; полковник протиснулся через толпу туристов и зашагал в сторону старой таможни, чтобы остановить там какой-нибудь битый «шевроле» и доехать за два кука до площади Революции к начальству.

3

Если вы знаете в Одессе пафосный ресторан «Моцарт», что возле Оперного театра, то само собой вам известно и стильное кафе «Сальери», стоящее точно напротив. Глупо было бы, если бы в Одессе они не смотрели друг другу в окна – эти два «композитора». Десятого сентября две тысячи двенадцатого года, за семь месяцев до встречи полковника и Карлоса в гостинице «Инглатерра» и за десять тысяч километров от той встречи, на террасе кафе «Сальери» сидел молодой человек вызывающе приятной наружности Георгий Гершович, для друзей – просто Гера, а среди бандитов Молдаванки и в деловых кругах, приближенных к Одесскому морскому порту, известный также как Гершвин.

Чтобы долго не возиться с описанием его внешности: Гершвин был похож на молодого Пастернака, только губы тоньше и взгляд ироничнее, чем на известных фотографиях поэта.

Каждый раз, бывая на этой улице, Гершвин вспоминал свою первую большую и трагическую любовь – Нино Гоберидзе. Постер с ее фотографией висел в витрине ресторана «Моцарт». Девушка в воздушном белом платье на темном фоне будто летела в беспредельном космосе. Рыжая грузинская красавица Нино сказала Гершвину душной майской ночью на скамейке Горсада: «Ты хороший… ты правда очень хороший, но давай останемся друзьями…» Он умирал недели две, но почему-то выжил и еще недели две презирал себя за это. А потом все как-то рассосалось. Сейчас, с террасы, выходившей в сквер Пале-Рояль, Гершвин не видел той фотографии, но знал, что она там, в витрине через дорогу, и это смутно беспокоило его, как стыдное воспоминание детства, что будет мучить до могилы. Иногда он думал: не узнать ли, почему висит там фото Нино; кто в ресторане «Моцарт» сделал ее символом заведения? Это было нетрудно, стоило только поспрашивать знакомых: Одесса – маленький город. Но зачем ворошить прошлое?

На террасу вошел Миша Бодун, он же дважды судимый Банзай. Гершвин поднялся ему навстречу, они обнялись и похлопали друг друга по спинам.

– Ну, чё-как? – сказал Банзай, заказав себе пива и расслабленно откинувшись на спинку кресла.

– Есть тема.

– Давай.

– Сахар, – небрежно бросил Гершвин после точно выверенной паузы.

Банзай посмотрел на вазочку с сахаром и пододвинул ее Гершвину. Тот засмеялся.

– Да нет! Я говорю, тема – сахар.

– В каком смысле?

– Можно крутануться на закупках.

Восторга это у Банзая не вызвало, но он знал, что Гершвина стоит послушать.

– А почему сахар?

– А что еще? Нефть?

Банзай усмехнулся.

– Вот именно. – Гершвин улыбнулся тоже. – Я все думал, чем бы нам заняться, чтобы сразу поднять бабла? Золото? Там тоже всё плотно. Цветы? Не будем о грустном. За оружие и наркотики просто помолчим. Куда ни кинь – все поделено. А сахаром никто не занимается. Сахар – свободная территория.

– Поставим ларек на Привозе?

– Ага, я, как всегда, на кассе, а ты – мешки ворочать… Нет, брателло! У меня есть план! Я пробил кое-что через знакомых в министерстве госзакупок. В прошлом году в Украине был недород бурака, и это вылилось в дефицит сахара на внутреннем рынке. Госкомрезерв постановил закупить сахар за границей. На это выделяются серьезные бабки. Чтобы ты понимал, предполагается купить семьдесят пять тысяч тонн сахара. Если брать самую высокую цену на рынке – сто тридцать пять баксов за тонну, то это – десять миллионов сто двадцать пять тысяч!

Цифра впечатляла, но Банзай по-прежнему не догонял.

– По сто тридцать пять долларов мы продадим сахар государству, – продолжал Гершвин, – а закупим его по пятьдесят шесть долларов за тонну! Чистая выручка – пять миллионов девятьсот двадцать пять тысяч долларов!

И Гершвин окинул скучающим взглядом Пале-Рояль.

– Звучит красиво. А кто нам даст крутить державные бабки?

– Интересный вопрос. Как я уже заметил выше, сахаром никто специально не занимается. Это не нефть. Для серьезных людей – мелочовка. И в принципе, государство может поручить закупку любой частной компании. Мы открываем ООО «Шугар трейд» – это, как ты понимаешь, несложно. Сложнее убедить государство, чтобы эту операцию поручили именно нам. Нужно, чтобы кто-то повлиял на решение министерства закупок. Это может сделать один наш общий знакомый. Поговори с братом, пусть он предложит Виктору Михайловичу эту схему.

Виктор Михайлович Погребатько был бизнесменом и депутатом Верховной рады, а Костя Бодун, старший брат Банзая, состоял его ближайшим помощником.

– Короче, – резюмировал Гершвин, – нам с тобой по лимону, а три лимона девятьсот пятьдесят тысяч – Виктору Михайловичу.

– Круто, – Банзай покивал головой. – А нас не возьмут за жопу?

– А вот поэтому доля Виктора Михайловича вдвое больше нашей. Он должен прикрыть и нас, и себя. К тому же это разовая операция. Никто не успеет просечь фишку, как мы срубим бабки и свалим, а компанию закроем.

– А где мы возьмем сахар по дешевке?

– На Кубе.

– На Кубе?

– На Кубе! Там всегда заинтересованы в новых покупателях.

Банзай посмотрел на Гершвина с хитрой ухмылочкой.

– Карибы зовут?

– Карибы зовут, чтобы мы сделали там наш маленький гешефт! Карибы!

Они выросли в одном дворе. Банзай, как и все пацаны с их улицы, знал об остром заболевании маленького Геры пиратской темой. В пятом классе Гера даже подбивал Банзая бежать на Карибы, чтобы найти там клад.

– Поговори с братом, – сказал Гершвин. – Пусть он устроит мне встречу с Виктором Михайловичем. Я готов ответить на все вопросы. И надо торопиться, не один я такой умный.

Вот тут Гершвин лукавил: таки да, таки он считал себя самым умным. Во всяком случае, умнее себя он до сих пор никого еще не встречал.

В детстве Гера часто слышал: «Ты чё – самый умный?!» Обычно это был пролог к драке. В каждом дворе и в каждом классе обязательно есть такой умник. Его дразнят и бьют. Но это – не про Гершвина. Не так просто гнобить умника, если он самый высокий и плечистый в классе. На физкультуре он больше всех подтягивался на турнике, быстрее всех бегал и лучше всех гонял в футбол, опровергая незыблемый, кажется, закон природы: умник равно дохляк. Гера окончил школу с золотой медалью и читал, читал, читал. Друзья, с которыми он делал первые глотки портвейна из горла, прощали ему чтение книг и золотую медаль за легкий характер, за чувство юмора и за тот набор мужских качеств, что описывался выражением «правильный пацан». По той же причине ему прощали и более страшные прегрешения – он не курил и не играл в карты.

Это мама приучила Геру читать и мечтать, что означало для нее одно и то же. Она так всегда и говорила ему: «О чем читаешь, о том и мечтаешь». Людмила Сергеевна Гершович, в девичестве Гаевская, после очередного уличного подвига сына высказывала ему: «Что общего у тебя с этой шпаной? Ты же воспитанный мальчик». В этом месте другие мамы добавляли: «из хорошей семьи» – но у честной Людмилы Сергеевны язык не поворачивался выговорить такое, поскольку ее муж и папа Гершвина был авторитетный бандит. При всем при этом мама воспитывала Гершвина, как принца: французская спецшкола, репетитор по английскому, большой теннис, плавание и даже фехтование. От бальных танцев Гершвин отказался категорически: этого улица точно не поняла бы.

Людмила Сергеевна родилась и выросла в старом доме на Французском бульваре, напротив Одесской киностудии, в семье главного технолога Одесского завода шампанских вин. И хотя в этом доме у ее родителей была всего лишь двухкомнатная квартирка с пятнами сырости на потолке, отблеск шикарного Французского бульвара и необыкновенной профессии отца мягким светом озарял всю ее жизнь. Выйдя замуж за бандита Папу-Гершовича и оставшись в квартирке на Молдаванке, когда его посадили, она тихо страдала от явного понижения в статусе, хотя была умной и доброй женщиной без дурацких предрассудков. Просто это было слишком очевидно: где Французский бульвар с раскидистыми каштанами над булыжными мостовыми и где пыльная, простоватая Молдаванка с дворами-фавелами…

Слушая обвинения матери в преступных дворовых связях, маленький Гера молчал. В душе он знал ответ, но не мог сформулировать. И только лет в тринадцать, после очередного скандала в школе, Гера ответил: «Мам, друзей не выбирают, как и родителей». Людмиле Сергеевне в этом сравнении почудился завуалированный упрек. Она замолчала и больше не заводила с сыном разговоров о друзьях. И даже когда в определенном опасном возрасте всех их пересажали и Гера отправлял им на зону посылки и сэкономленные карманные деньги, мама молчала.

Да, именно так: всех друзей Гершвина лет в пятнадцать-шестнадцать уже посадили, и только он продолжал ходить в школу, получать пятерки и надрывать сердце соседям самим своим существованием. Эти бедные родители малолетних преступников никак не могли постичь, как это получилось: малый Гершович так же шкодил с их сыновьями, так же хулиганил – и все еще гулял на свободе. В этом соседи видели высшую несправедливость и каждый день, здороваясь во дворе с Людмилой Сергеевной, думали про себя: «Вот умеют же устраиваться эти Гершовичи. Хоть и сидит старший, а пацан все бегает на воле».

И в самом деле, что-то было сверхъестественное в том, что Гершвин избежал отсидки по малолетке. Лет в четырнадцать вместе с Мишкой Банзаем и Гариком Кацманом он ограбил и поджег ларек на Пастера, где им, несовершеннолетним, не продавали пиво. Но когда Кацман предложил ломануть банкомат, Гершвину эта идея не понравилась. Вскоре Кацмана посадили именно за это. В шестнадцать лет Гершвин с тем же Мишкой Банзаем угонял дорогие тачки, чтобы покатать девчонок. Тачки они потом просто бросали. Однако, когда Мишка предложил угонять машины на продажу, Гершвин отказался мягко, но решительно. И Мишку посадили. Чудесным образом Гершвин умел не перейти границу, за которой его ждала решетка. Поэтому к моменту встречи в кафе «Сальери» Банзай уже сделал две ходки, а Гершвин благополучно окончил юрфак университета и, что называется, «крутился»: имел пару закусочных, подержанный «бумер» и маленькую, но уютную квартирку на Французском бульваре, чем очень радовал свою маму.

Мечты, мечты… Еще в восьмом классе в сочинении на тему «Кем ты хочешь стать» Гершвин написал, что станет миллионером. В двадцать пять его мечта была все так же далека, как и в четырнадцать, а когда тебе уже за двадцать, кажется, что где-то в тридцать два, максимум – тридцать пять, жизнь вообще закончится и надо успеть, успеть…

Банзай и Гершвин в кафе «Сальери» заказали рома и выпили за Кубу.

– Ты не поверишь, я сон видел, – сказал Гершвин. – Там было поле. Сахарный тростник такой высоченный, густой, шумит на ветру. И негр пляшет с мачете.

– Мачете – это такой тесак здоровый?

– Угу, для рубки тростника. И негр этот скачет, машет этим тесаком у меня перед носом и смотрит…

– И ты решил, что это он тебя зовет.

– Ну, типа… Очень реальное ощущение. Я стоял там и откуда-то точно знал, что это Куба. Ну, ты понимаешь, как это бывает во сне. На следующий день я все думал, что бы это значило, и… навел справки о госзакупках сахара…

4

Полковник не хотел видеть Клаудию мертвой и не приходил к ней в госпиталь. Формально она еще не умерла, но он знал, как выглядят пациенты в таком состоянии. Сидеть у постели, шептать: «Привет, я люблю тебя», держать за руку, как те герои мыльных опер, что навещают в больнице своих коматозных возлюбленных, – комедия. Как врач он точно знал, что Клаудия его не услышит, и все эти легенды о полезности разговоров с коматозными – просто лирическая чушь. Ее диагноз – диабет в тяжелой форме с осложнениями на сердце и почки – не оставлял Клаудии никаких шансов. Это была какая-то особо острая и скоротечная форма сахарной болезни.

Полковник не служил в этом госпитале и вообще числился не по этому ведомству. Кому другому давно бы уже объявили твердо и недвусмысленно: «Мы сделали всё, что могли», – и это была бы правда. Но из уважения к заслугам полковника и его положению в военной медицине врачи продолжали совершать дежурные ритуальные действия вокруг неподвижного тела.

В госпиталь он не ходил, но звонил каждый день.

– Увы, без изменений… – отвечал профессор на другом конце провода.

Он был ровесником полковника. Несколько раз они даже пересекались по работе в совместных проектах их министерств. И за день до встречи с Карлосом полковник тоже позвонил.

– Сегодня был консилиум… – сказал профессор, – в общем, положение безнадежно. Жизненные показатели ухудшаются с каждым днем. Скоро наступит смерть мозга.

– Но ведь еще не наступила, – сказал полковник.

– Это неизбежно. И… принято решение… В стране только две таких палаты, и мы больше не можем занимать одну из них, когда нет никаких предпосылок к выздоровлению, ведь есть и другие пациенты, очередь… В общем, принято решение отключить аппараты жизнеобеспечения… Родственников у нее, кажется, нет, не нашли, во всяком случае… Мне очень жаль…

– Но… ведь смерть мозга еще не наступила! Она дышит! Значит, есть надежда…

– Увы, надежды нет. Вы же медик, вы должны это понимать.

– Когда?

– Завтра.

– Еще неделя.

– Это не имеет смысла.

– Еще неделя, я прошу…

– Ничего не изменится.

– Неделю, я прошу только неделю!

Профессор на той стороне помолчал.

– На что вы надеетесь?

– На чудо…

– Полковник…

– Вы же знаете, такое бывает: пациенты, лежавшие в коме годами, вдруг приходят в себя. В моей практике было несколько невероятных случаев выздоровления, противоречащих, кажется, всем законам природы!

– Да, бывает. Но это лотерея: один случай на миллион! У нас нет времени!

– Поэтому я прошу всего неделю.

– Но я не могу решить это самостоятельно. А вы, простите, даже не родственник.

– Мне подключить вашего министра? Или начальника медслужбы вооруженных сил?

Профессор вздохнул.

– Зачем же так? Вы знаете, я вам сочувствую…

Да, профессор сочувствовал.

– Мы оставим ее в палате еще на… пять дней.

– Спасибо, профессор!

Он – ведущий хирург кубинской медицинской бригады[6] на Гаити, член партии, женат, ему пятьдесят три, он белый. Она медсестра. Ей двадцать пять, не замужем, и она черная. Две не самые близкие галактики столкнулись и – бум! Большой взрыв. Кто-то написал донос в Гавану, и вскоре Клаудию отозвали. Полковник потребовал отпуск, когда узнал, что в Гаване она слегла. Начальство было недовольно, но отказать ему не решилось: за пять лет в аду он только три раза побывал дома. Когда он прилетел, Клаудия уже лежала в коме. И сразу затаскали его по начальству с объяснениями. А теперь еще и на самый верх вызвали к генералу. Старый друг Хорхе принял полковника в служебном кабинете.

– Что с тобой?

– Я в порядке, – сказал полковник.

– Знаю, там тяжело, как на войне[7]… А когда каждый день видишь несчастье, боль, по-особому начинаешь ценить жизнь… я все это понимаю… – старый друг вертел в руке зажигалку и смотрелся в полированную крышку стола. – Но… все это слишком далеко зашло. Ты офицер, член партии… В общем, это нужно прекратить.

Полковник смотрел в окно.

– Все уже прекратилось. Она в коме.

– Я знаю… Но ты… приехал, бросил работу. Названиваешь в госпиталь каждый день, хорошо хоть не ходишь… – Друг все больше раздражался. – Жена ко мне приходила, плакала. Что думаешь делать?

– Она умирает, – сказал полковник. – Чего вам еще?

– Ну не надо так со мной. Ты сам все понимаешь. Заканчивай эту мелодраму. Это может отразиться на твоей карьере. Вернись к жене.

Старый друг смотрел в стену. Полковник смотрел в окно.

– Ты меня понял?

– Я тебя услышал. У меня просьба: через пять дней ее отключат, отправь меня сразу на Гаити или куда угодно. Только сразу.

– Ты уверен?

– Уверен.

– А Элена?.. Ладно, это ваше дело. Разумеется, ты сможешь вернуться на Гаити.

Полковник шагнул с горячей улицы в полутемную прихожую. Когда дубовая дверь тяжело и неспешно затворилась за его спиной и замок вкусно чмокнул, совокупившись металлическим язычком с металлическим же влагалищем, тишина этого места сомкнулась в своей полноте, как вода над утопленником. Остывая от внешнего мира, полковник услышал, как на третьем этаже перелистывается страница. Лестница стелилась мраморными ступенями к его ногам, он шагнул, сознавая, что шаги отдаются эхом по всему дому, а темные зеркала в растрескавшихся рамах следят за ним на каждом пролете. Старался не топать. Не то чтобы хотел застать кого-то врасплох, но теперь ему, незваному гостю в собственном доме, следовало вести себя скромнее. Хватало и того, что он открыл дверь своим ключом, на что уже не имел права.

Пройдя по обшарпанному коридору третьего этажа, он остановился в дверном проеме кабинета и увидел жену, сидевшую на диване с бумагами и калькулятором.

– А что ты крадешься? – сказала Элена и добавила после паузы: – Как вор…

– Я не крадусь, – сказал полковник виновато.

Элена смотрела на него будто бы равнодушно, но он слишком хорошо знал ее: мягкая округлость лица, пухлые, точно очерченные губы и ямочка на аккуратном подбородке лгали, маскируя ярость. В свои пятьдесят, кубинские сорок пять, Элена нравилась мужчинам: высокая, статная, каштановые волосы и очень белая кожа. Раньше, когда они еще выходили вместе, их часто принимали за иностранцев – ее за немку. Сейчас она сидела на диване, обложившись бумагами точно так, как он привык ее видеть в последние двадцать лет. Она служила в большом сетевом отеле на высокой должности, английское название которой он так и не запомнил до сих пор.

– Ну, проходи. Что встал?

Полковник осторожно вошел и сел в кресло, выдерживая прямую спину.

– В следующий раз звони, прежде чем… И оставь ключи.

Полковник положил ключи на стол.

– Как Лисандра? – Ребенок спасает, когда больше не о чем говорить.

– Нормально.

Лисандра пошла по стопам отца, окончила медицинскую академию и работала в клинике травматологом.

Дочь простила отца за скандальный роман с легкостью, настолько оскорбившей Элену, что мать с дочерью перестали разговаривать. В доме с восемнадцатью комнатами это не трудно.

– Зачем пришел? – сказала Элена негромко, но голос сорвался.

– Я думал, Лисандра дома…

– Сочувствия ищешь у дочери? Понимания?

– Я… скучаю просто… и по тебе тоже…

– Неужели! – Голос зазвенел. – Ты слил свою жизнь в унитаз! Ты выставил себя на посмешище на старости лет! И меня заодно! Тебя уже вызывали?

– Вызывали.

– И что?

– Обещали исключить из партии, если не вернусь в семью.

– А ты что?

– Вернусь… Вот похороню и вернусь. Она умирает… Умерла…

– Умерла?

– Через пять дней отключат жизнеобеспечение, и я вернусь. – Его душила ярость, и он говорил приглушенно. – Потерпишь недельку?

Элена отпрянула назад, откинулась на спинку дивана. Потом резко подалась вперед и закричала:

– Подонок! Ты зачем пришел?! Ждешь, что я поплачу с тобой о твоей шлюхе?! Да я, может, молилась, чтобы она сдохла! И бог услышал мои молитвы!

Полковник вдохнул, выдохнул и выговорил ровно:

– Вообще-то я пришел спросить, почему ты убила нашего ребенка.

Он не хотел ударить так наотмашь. По дороге домой проигрывал этот разговор, искал слова, репетировал подходы. Но их обоих понесло, и он выпалил, даже порадовавшись, как легко и просто это получилось. Удачно! Потому что, конечно же, никакого второго ребенка не было и быть не могло. Этот чертов Карлос просто все придумал. И потом, когда все уляжется и этот вопрос покажется особенно диким, его можно будет легко списать на собственную неадекватность и остроту ситуации. Можно будет оправдаться желанием сделать жене больно – как ни странно, такое оправдание часто принимается в семейной жизни.

– Почему ты тогда сделала аборт? – Уверенно выговорив «тогда», полковник блефовал. Он не представлял, когда это могло произойти и произошло ли.

– Нет! Нет! – закричала Элена, и полковник понял, что это – «Да».

Орали друг на друга еще с четверть часа, а когда устали, полковник знал все. Тринадцать лет назад, в двухтысячном, Элена избавилась от ребенка. Никто не знал об операции, кроме той женщины-хирурга, которая ее и сделала. Полковник, как обычно, странствовал. Не в силах ответить на вопрос «почему», Элена то ярилась, то плакала и во всем винила полковника. Но все же по отдельным ее выкрикам и собственным смутным воспоминаниям ему удалось что-то понять. У них тогда случился кризис. Элена потребовала, чтобы он прекратил побеги из семьи в горячие точки, дымившиеся во множестве на карте смятенного мира.

– Никто не знал, кроме хирурга, но она умерла уже лет пять как… – сказала Элена после длинной паузы, когда они отдыхали, сидя в разных углах. – Она тебе раньше рассказала?

– Нет.

– Как же ты узнал?

– Мне это приснилось…

– Ты издеваешься?

– Нет. Это почти правда. Мне один… ведьмак нагадал…

– Ты окончательно рехнулся.

Элена откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза. Полковник смотрел на ее колени. Полы халата разошлись и открыли внутреннюю поверхность бедер. Встать сейчас на колени и уткнуться лицом туда, в это горячее, гладкое – этого он ждал месяцами, к этому летел через океаны, об этом думал в бараках и палатках. Это ощущение он хранил, как пещерный человек – свой негасимый огонь. И теперь этого не будет. Он сглотнул слюну – стойкий рефлекс – и почувствовал, что основной рефлекс тоже сработал исправно. Он не решался поднять глаза от ее ног и услышал хриплое от ненависти:

– Куда ты смотришь? Скотина! Какая же ты скотина!

Полковник встал и пошел к выходу.

– Сволочь! Растоптал и пошел!

– Я только выяснил то, что имел право знать.

– Выяснил? Пошел вон! Убирайся!

Он и правда чувствовал себя палачом, только что закончившим допрос с пристрастием. Выпытал, что хотел, надругался и ушел, оставив узницу корчиться с вывернутыми пальцами, вырванными ногтями.

Спускаясь по лестнице, он скользил взглядом по стенам с гематомами сырости, с обширными язвами отвалившейся штукатурки. Трехэтажный особняк, когда-то принадлежавший семье полковника, ему пожаловало государство за особые заслуги, но он так и не почувствовал себя в нем дома, погостив в общей сложности месяца три во время недолгих отпусков. Все здесь требовало ремонта, кроме вычурной лестницы да бронзовой люстры над ней, остатков былого колониального великолепия. Но все руки не доходили, и он понимал, что уже и не дойдут, потому что, скорее всего, спускался по этой лестнице в последний раз.

А еще полковник поймал себя на том, что новость об убийстве нерожденного ребенка его почти не тронула: ни печали, ни сожаления. Он понимал, что это ненормально, но ничего не мог с собой поделать. Всеми его мыслями владела теперь долговязая фигура в нелепой старой шляпе.

Старик дремал на скамеечке у клеток с петухами. Дети с криками скакали через его ноги, протянутые чуть не на середину узкой улицы.

– Добрый день! – сказал полковник громко.

Старик медленно поднял морщинистые веки.

– Я бы хотел видеть Карлоса! Не подскажете, как его найти?

– Карлоса… Он у Либии снимает, в том подъезде, квартира на третьем этаже, левая дверь.

– Спасибо…

– А вы из полиции?

– Нет… Почему вы так решили?

– Не знаю. Показалось…

– Он что, скрывается?

– Я не знаю… Я ничего такого не говорил… – Старик затряс головой, закрыл глаза и снова впал в анабиоз.

Полковник вошел в душный подъезд. Левую дверь на третьем этаже не красили лет пятьдесят. Старая краска давно потеряла цвет и шелушилась, словно кожа на боку шелудивого пса. Полковник постучал, и несколько серых хлопьев тихо спланировали на пол; а когда дверь открылась, хлопья посыпались гуще. Карлос, кажется, не удивился, кивком пригласил войти и пошел вглубь квартиры по длинному полутемному коридору. Он был в майке, футбольных трусах и пляжных шлепанцах. На голове все та же шляпа. Полковник сам закрыл за собой дверь и пошел следом. Перед ним маячила полуголая худая спина Карлоса с выпирающими позвонками и ребрами.

Карлос вышел на балкон, тянувшийся по периметру двора, повернулся к полковнику и спросил безразлично:

– Вы принесли ее кровь?

– Вы сумасшедший? – Полковник искренне хотел разобраться.

– Нет, – сказал Карлос без всякого выражения. Казалось, он добавит что-то еще, но не добавил.

– Вас не удивляет, что я вас нашел?

– Меня давно уже ничто не удивляет.

Дневной свет, падавший сверху, выпукло обрисовывал его полуголое тело со всеми некрасивыми подробностями, только лицо оставалось в тени широких полей шляпы. В его фигуре все было вкривь и вкось: одна рука казалась длиннее другой; левое плечо немного выше правого; выпирающие ключицы несимметричны; грудная клетка слишком выдавалась вперед при неестественно плоской спине, но при этом Карлос еще ухитрялся сутулиться. Острые бугристые колени не были похожи одно на другое – каждое бугрилось на свой манер. Пальцы на ногах были корявые, вывернутые, и тоже – каждый по-своему.

– Как вы узнали? – спросил полковник.

– Про аборт? Ваша кровь мне сказала.

– Не верю.

– Зачем же пришли?

Действительно – зачем? Полковник очень хотел убедиться, вернее – чтобы его убедили.

Жаркий влажный воздух казался здесь гуще из-за плотного потока звуков. Они стекались в колодец со всех этажей и перемешивались в нем: где-то кричали и смеялись дети; на втором этаже ругались двое; на пятом орал телевизор.

Они стояли, взмокшие, будто долго бежали к финишу. Воздуха не хватало, и эта мешанина звуков…

– Ладно, последняя попытка. – Карлос смотрел мимо полковника. – Что еще мне сказала ваша кровь… Вы оперировали раненого в палатке, отрезали ему кисть руки, ночью, в Анголе, давно. Вдруг стрельба снаружи. Вошли трое партизан, ассистента и пациента сразу застрелили, а вас увели. У них в лагере вы оперировали их командира, спасли ему жизнь, и он вас отпустил, а своему командиру вы доложили, что бежали… и вам за это дали медаль…

Полковник помолчал, сделал длинный вдох:

– Допустим, вы можете что-то… Я вижу, что вы можете… Но значит ли это, что вы способны кого-то вылечить?

– Принесите мне ее кровь, и я скажу, что с ней и как лечить… – Карлос по-прежнему не стремился убеждать.

– И что вы хотите за… лечение? Денег? Я не богат.

– Мне не нужны деньги.

– А что вам нужно?

– Ничего.

– То есть как?

Карлос смотрел в сторону.

– В чем ваш интерес?

– Мой интерес – сделать это…

– Хотите сказать, что вы просто добрый доктор, лечащий по велению души?

Карлос впервые улыбнулся – будто в тени шляпы блин сморщился и снова разгладился.

– А что вас так удивляет? Вы же сами – добрый доктор. Разве это деньги – то, что вы получаете за свой ежедневный подвиг на Гаити? Ну подарили вам дворец, а денег на ремонт нету.

– Глядя на вас, не скажешь, что вы вообще знаете, что такое деньги.

– А я что говорю? Не в деньгах дело.

– Тогда в чем?

– Это вас не касается.

– Нет, так не пойдет. Вы мне показываете фокусы и собираетесь проделывать какие-то фокусы с Клаудией. Я хочу знать, зачем вам это нужно.

Карлос равнодушно покачал головой и процедил медленно и веско:

– Мне все равно, чего вы там хотите. Это мое дело. Да и не знаю я, как это объяснить…

– А вы попытайтесь.

Карлос вздохнул с кислой миной. Ему было лень пускаться в объяснения. Этажом выше кто-то снова закричал, запричитал. Помолчав, Карлос заговорил монотонно и совсем уж невнятно, так, что в постоянном шуме его едва можно было расслышать. Полковник невольно подался вперед и вытянулся навстречу его тусклому голосу:

– Я скажу вам только вот что: в каждом течет ручеек крови издалека… из темноты…

Наверху заорали дети и с грохотом посыпались вниз по ступеням лестницы.

– …перетекает из поколения в поколение, из ваших отца и матери – в вас, а в них – из их родителей…

– Луис! Луис, да пошел ты! – сказал кто-то и засмеялся.

– Я вижу ручеек крови, как он бежит, перетекает в поколениях… Исток теряется во тьме… Я вижу в крови ее путь и запечатленные в ней страдания, события и болезни…

– Луис! Луис! – опять тот же голос.

– Отвали, – был ответ с другого этажа.

– …Ваша кровь пришла к вам от предков… Переливалась на пути к вам из сосуда в сосуд… вам ее передали на хранение, чтобы вы передали дальше…

Танго где-то рядом загремело из колонок, и полковник еще больше подался вперед, чтобы лучше слышать и лучше видеть шевелящиеся губы, но все равно он что-то упускал в потоке посторонних звуков.

– Я читаю кровь… Когда вы дадите мне ее кровь…

Какие-то важные слова ускользнули, но полковник не стал переспрашивать. Вряд ли от этого прибавилось бы ясности. Он спросил о главном:

– И как вы это делаете?

– Мне нужно попробовать на вкус… любое количество – хоть каплю… хоть молекулу, и я все знаю про донора.

– Давно это с вами?

– Нет…

Карлос замолчал, глядя себе под ноги. Полковник уже решил, что продолжения не будет, но снова услышал монотонное:

– …Три года назад меня ударила молния.

– Молния?!

– Молния. С неба.

– Боже мой! Как?

– Я был в поле, в грозу… Молния ударила прямо в меня. В голову…

– Как же вы выжили?!

– Я потерял сознание. Очнулся через пару часов и пошел, то есть – на велосипеде поехал… В больницу. Врачи мне сказали, что через меня прошли десять тысяч вольт и ушли в землю. Хорошо, что я потерял в темноте шлепанцы. Потому что если бы я был в шлепанцах – такие резиновые, пляжные, – то десять тысяч вольт не прошли бы в землю, а превратили бы меня в головешку…

– И что – никаких последствий?

– Ну вот это самое последствие: я стал читать кровь… И еще…

Он снял шляпу. Удлиненный череп был совершенно лишен растительности; кожу покрывали багровые рубцы, будто швы, соединяющие лоскуты. Голова была похожа на продолговатый латаный-перелатаный мяч для регби. И плоское лицо блином было раскатано на этом мяче.

– Волосы расплавились. Пришлось снимать их вместе с кожей. Больше не растут, – равнодушно сказал Карлос и надел шляпу.

Полковник почувствовал, что сдается. Внутренне он не мог согласиться с тем, что перед ним чудотворец, но возражений не находил. Логика и трезвое сопоставление фактов, которым он следовал всю жизнь, загнали его в угол: все говорило о том, что этот тип может делать то, что люди называют чудесами. Оставалось только решить – верить или не верить своим глазам, ушам и рассудку.

– Хорошо, – сказал полковник, невольно подражая бесцветным интонациям Карлоса, – завтра я принесу ее кровь. Одного кубика хватит?

– Хватит и одной капли…

Получить кровь Клаудии не составило труда. Полковник позвонил лечащему врачу и сказал, что хочет сделать анализы в другой лаборатории, подконтрольной Министерству обороны.

Медсестра взяла кровь из вены Клаудии, передала закупоренную пробирку полковнику и вышла из палаты.

Лицо Клаудии, кажется, изменилось. Полковник поймал себя на том, что с трудом узнает ее. Кожа стала светлее. Черты лица как бы сгладились, в них почти не оставалось индивидуального – еще несколько дней, и он вообще ее не узнает. Мелькнула даже дурацкая мысль, что в морге он не сможет без посторонней подсказки отличить ее лицо от других неживых лиц.

Он стоял у ее кровати с пробиркой в руке. Оставить ее кровь здесь и просто уйти? Уйти! Он сделал все, что мог. Правда в том, что медицина бессильна. И еще правда: он бессмысленно пускает свою жизнь под откос. И третья правда: этот Карлос – мошенник. Не надо себя обманывать – все кончено. Выбросить пробирку в мусор и выйти из палаты с полным осознанием истинного положения вещей. Еще можно вернуться к жене, спасти карьеру. Похоронить Клаудию, а потом покаяться за ее губы, шаги. Это будет легко, ведь ее не будет, ее УЖЕ нет.

Он положил пробирку в карман и вышел из палаты. Нянечки, сестры и пациентки заметались перед ним в коридоре, перебегая из двери в дверь и прожигая его взглядами. Да, сеньоры и сеньориты, это я, тот самый полковник, навестивший свою прекрасную умирающую мулатку! Такая вот мыльная опера, сеньоры и сеньориты.

Он отчеканил восемьдесят три шага от палаты до выхода, не дрогнув.

5

Дед открыл глаза ровно в тот момент, когда полковник взялся за ручку двери.

– Карлоса нет. Он в парке Ленина на петушиных боях.

Дед сидел на своем обычном месте у подъезда. В клетках копошились его петухи.

– А что, он – любитель?

– О-о-о, знаток!

– А вы почему не пошли?

– Сегодня не мой день. Нет, не мой.

В парке Ленина группа петушатников плотно окружила импровизированный ринг, огороженный привязанными к палкам веревочками. В стороне под деревом лежал мертвый боец с окровавленными перьями и разорванным гребнем. Проигравший.

Карлос кричал, нависая над барьером и сдерживая напиравших сзади болельщиков, норовивших выпихнуть его на середину ринга к двум огненно-рыжим гладиаторам.

Полковник сел на скамейку. Не стоило лезть сейчас к петушатнику.

Лишь через полчаса Карлос вышел из круга под торжествующие возгласы и стоны разочарования. На руках он нес победителя, похожего на старую пеструю тряпку. Сквозь пальцы, державшие петуха под брюхо, сочилась кровь. Карлос лишь мельком глянул на полковника и сел рядом на скамейку. Из кармана он достал кусок бинта и какую-то вонючую мазь и стал обрабатывать раны бойца, едва державшего голову и прикрывавшего глаза полупрозрачными веками.

– Победа? – спросил полковник.

– Угу…

– Жить будет?

– Посмотрим… Вы принесли?

– Да…

Карлос едва заметно кивнул и продолжал заниматься петухом, безвольно свесившим крылья у него на коленях. Полковник смотрел на пальцы Карлоса – в крови, облепленные пухом.

– Помочь?

– Да… Держите бинт здесь…

Вдвоем они перевязали петуху бок и шею. Положив его на скамейку, Карлос стал обтирать руки обрывком бинта. Поймав взгляд полковника на своих окровавленных пальцах, ухмыльнулся.

– Ну, спросите…

Полковник промолчал, но Карлос не отставал:

– Вижу, вижу… Хотите спросить, читаю ли я петушиную кровь…

Не дожидаясь ответа, он слизнул кровь с пальца. Почмокав губами, произнес задумчиво:

– Этот петух – боец в двадцать пятом поколении… О, и дальше я вижу все его поколения – яйца-курицы, петухи-курицы-яйца… Его далекие предки приплыли на Кубу на корабле Христофора Колумба…

Он покосился на хмурое лицо полковника и расхохотался.

– Спокойно, полковник. Я читаю только человеческую кровь. Хотя странно, что вас так напрягло? А если бы я читал и куриную тоже, это повлияло бы на ваши намерения?

Полковник с удовольствием задушил бы Карлоса.

– Ну-ну, успокойтесь. Давайте…

Полковник вынул из кармана пробирку с кровью, отдал и отвернулся. Смотрел в сторону до тех пор, пока не услышал голос Карлоса.

– Ее можно вылечить, если найти одного типа.

Карлос замолчал, прислушиваясь к чему-то внутри себя. В руке он держал открытую пробирку с кровью.

– Какого типа?

– Мужика… любовника, который ей дорог…

– Ну… и что я должен делать?

Карлос посмотрел на полковника сбоку и сказал безразлично:

– А это не вы. Это другой мужик.

– Какой другой?

– Другой.

– Не было у нее другого!

Полковник едва сдерживал раздражение.

– Был…

– Ну, может раньше…

– Нет. После вас, – сказал Карлос уверенно.

– Не было у нее никого после меня! – полковник уже кричал.

Кричали петушатники вокруг ринга. Петух на скамейке сучил лапами, слабо дергал головой, пытаясь ее приподнять.

– Был, иностранец, – безжалостно пригвоздил Карлос.

– Какой иностранец? – взвился полковник. – Да она вернулась с Гаити три месяца назад! А через шесть недель свалилась. Какой иностранец? Когда?

– А вы думаете, шести недель недостаточно для романа. Хватит и шести часов.

Полковнику потребовалось досчитать про себя до десяти, чтобы кое-как унять противную внутреннюю дрожь.

– Как его зовут? – выговорил он наконец.

– Не знаю. Он по-французски с ней говорит. Это я вижу…

– Как же так? Это вижу – это не вижу, – злился полковник.

– А вы думаете, это как в справочнике – с именами и персональными данными? Это не досье, это сон в тумане… Они зажигали в Тринидаде… А потом она заболела.

– А он?

– Не вижу. Надо искать его. Он нужен.

– Ну, допустим, мы его найдем. Что дальше?

– Дальше я скажу…

– То есть? Вы хотите, чтобы я вслепую играл с вами в какие-то дурацкие игры?! Зачем нам его искать?

– Нужна его кровь.

– Зачем?

– Не знаю. Это откроется потом, когда мы его найдем.

Полковник молчал. Карлос сказал невозмутимо:

– Слушайте, полковник, вы определитесь, хотите вы чего-то или нет. Что вы как баба. Возьмите себя в руки.

Полковник молчал. Карлос вздохнул и забубнил:

– У нее на левом плече шрам. Поранилась во дворце на Гаити, куда вы ездили вдвоем. Там же вы ее и трахнули первый раз. А потом зашивали рану в какой-то комнате убогой.

Карлос встал, взял петуха под мышку:

– Отдам его деду на излечение. А потом мы можем поискать этого парня. Вы идете?

И пошел, не дожидаясь ответа. Полковник поплелся следом, пришибленный.

– А что еще было за неделю до того?

Карлос помолчал, словно сомневался, говорить ли, и сказал:

– За неделю до того вы убили человека. Подробности нужны?

– Нет! – оборвал полковник резко. И, переборов приступ паники, спросил у спины Карлоса: – Вы знаете все, что со мной было?

– Я не знаю, все ли. Я многое вижу, но откуда мне знать – все это или не все.

– Что еще вы видели про меня?

– Многое…

– Ну расскажите.

– Зачем? Вы что, сами не знаете?

– Я знаю. Я хочу знать, что знаете вы?

– Всю вашу жизнь…

– Черт тебя возьми! Почему ты не сказал, что все обо мне узнаешь!

Карлос пожал плечами, не оглядываясь:

– Тебе же нужны были доказательства. А как я еще мог доказать…

– Я убью тебя!

Карлос остановился и обернулся. На полковника жалко было смотреть.

– Я это предвидел, – сказал Карлос невозмутимо. – Записал видео, где предупреждаю, что, в случае моей смерти или исчезновения, все вопросы к полковнику Альваресу. Видео попадет в интернет, если что…

– Ты что! Это у меня просто вырвалось! Я не убийца!

– Видел я… – произнес Карлос веско и пошел дальше.

Назавтра около полудня они встретились в баре «Дос Эрманос» в двух шагах от съемной квартиры, где жил теперь полковник. Всю ночь он промаялся, без конца прокручивая в голове события последних дней, и с каждым новым оборотом события эти выглядели все более странными, а его собственные поступки все более нелепыми. И когда в баре он подошел к Карлосу, сидевшему у стойки, то сказал вместо приветствия:

– Слушай, я не поеду.

Он предпочел бы сообщить это по телефону, если бы у Карлоса был телефон.

– Угу… – промычал Карлос, будто ничего другого и не ожидал.

– Ладно, – сказал полковник, – забудь все, что ты узнал там про меня. Это в твоих же интересах.

Полковник отвернулся и пошел к выходу и услышал за спиной:

– Помнишь, что она тебе сказала в Порт-о-Пренсе, когда уезжала?

Полковник остановился. Несколько ранних похмельных туристов смотрели на него.

– Она тебе сказала: «Ты, как всегда, спокоен. Нет, ты – безмятежен…» Помнишь? Это было последнее, что ты от нее услышал. А теперь льешь крокодиловы слезы!

Да, это были ее последние слова.

– Знаешь, почему у тебя до сих пор ни морщинки – лицо, как задница младенца? Потому что ты думаешь только о себе, о своем удобстве! Всю жизнь ты жил для себя! Самовлюбленный индюк, равнодушный эгоист под личиной доброго малого! И она это чувствовала! Она бросила тебя, потому что знала, что не нужна тебе! Никто тебе не нужен! Ничего тебе не дорого, кроме твоего драгоценного спокойствия! – Карлос не стеснялся орать на весь бар.

– Закрой рот, – дохнул полковник в лицо волшебнику, подступив.

Но он был потрясен – опять потрясен. Никто, ни одна живая душа не могла слышать тот его последний разговор с Клаудией. А Карлос и не думал заткнуть фонтан или хотя бы прикрутить звук.

– А той, что ты бросил давным-давно черт знает где, помнишь, что ты ей сказал?

– Замолчи…

– Она пришла к тебе в тюрьму, рыдала, а ты ее «утешил», сообщил, что женат, но непременно разведешься и примчишься за ней. Ты тоже рыдал, канючил, что не мог признаться раньше. Ты знаешь, что с ней было потом? Знаешь?!

Полковник не знал. Он ничего не знал о ней, о той безвозвратно далекой, с тех пор как она вышла из его камеры на другом конце света.

– Умерла? – услышал полковник свой сдавленный голос.

Карлос хихикнул гадко:

– Нет, не умерла. Ты, конечно, убил ее, но она выжила.

– Ты не можешь знать… – задохнулся полковник. – Мы говорили на другом языке!

– Крови все равно, на каком языке.

Если где-то в самых дальних закоулках сознания полковника еще оставались сомнения в способностях этого типа, то в этот момент они исчезли. Значит – он дьявол. Он знает всё! Всё! И полковнику придется с этим жить.

– Что с ней случилось? – пробормотал он еле слышно.

– Я не знаю… Дальше я не знаю, – сказал Карлос равнодушно, – у меня ведь нет ее крови. Может, и умерла потом. А теперь у тебя умирает эта. Ты едешь в Тринидад, или она не встанет… Где твоя сумка? Или ты так поедешь?

Полковник, провожаемый взглядами посетителей, вышел из бара.

Через шесть часов они уже пили в баре на главной площади славного города Тринидад-де-Куба. Полковнику пришлось потратиться на такси, чтобы не болтаться девять часов в автобусе. Всю дорогу они молчали и теперь сидели, глядя в разные стороны. Сцена в баре все еще висела между ними мутной пеленой.