Сказка E-Book

Сорокин Владимир

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 167

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Владимир Сорокин написал новую притчу — дикую, чарующую и безжалостную. В романе «Сказка» оживает мрачная постапокалиптическая Россия, где мусорные поля становятся территорией надежды, а путешествие по свалке — путём к сакральному преображению. Мир после катастрофы сказочно несуразен, но из его паноптикума прорастают вечные смыслы: смерть и возрождение, вера и отчаяние, тлен и новая утопия. Сорокин проводит читателя сквозь очищающий абсурд: от ужасающей прозы тлена до проблесков благодати. «Сказка» — новый эпос о русском сознании: порочном и светлом, униженном и мечтающем. Автор вновь конструирует будущее как аллегорический кошмар, но и даёт читателю шанс — страшный, но единственно возможный.

Leseprobe

Вниманию скачавших эту книгу у пиратов!

«Сказка» выпущена волонтёрским издательством Freedom Letters. Мы не получаем зарплату, все деньги, которые выручаем от продаж, тратим на новые книги и гонорары авторам. Так что ваши донаты нам очень помогут:

Рубли на карту 2200 1539 2054 2975

Валюта на карту 4242 8200 0034 3278

Криптовалюта ETH / USDT (ERC20): 0x2a22fcbf841f6E3030ec3c43580C97CFA77DaF66

№ 170

Freedom LettersПетроград2025

Как же всё-таки хороши родные помойки весною!

Снег уже сошёл, небеса прояснились, солнечные лучи пригрели, проникли в складки и лакуны куч, изгнали зазимовавших крыс и лишнюю влагу, подсушили слегка то, что в руки ещё в прошлом году просилось. И сами помойки преобразились, посвежели, так как смыла весна с их лиц огромно-беспредельных не только зимнюю грязь, помёт птичий, но и шрамы ледяные-морозные вместе с неизбывной тоскою русских снежных полей.

Открыли они глаза свои.

И улыбнулись.

Улыбка помойки первомайская — совсем, совсем другая, нежели ноябрьская горькая усмешка, дымом, вонью да карканьем вороньим приправленная. В ней сейчас, в улыбке этой, — жизнь, движение, надежды, обещание преображения и находок новых, интересных.

Больше всего на свете любил Ваня путешествовать по помойкам весною. С родною палкой, уж третий год к руке привычной, да с котомкой, покойной мамой из лыка липового сплетённой. Котомка за спину сдвинута, ватник отцов полурасстёгнут, палка лицо помойки теребит, складки да морщины на этом лице раздвигает.

В каждый первый поход по помойкам Ваня по маминому завету сперва кланялся и произносил:

— Здравствуй!

И всегда подавали помойки весной больше всего, новое, отлежавшееся за зиму открывая. И благодарил Ваня их за щедрость мочой своей.

В этот день, первого мая, решил он совершить путешествие на самую дальнюю и самую большую помойку. Все звали её по-разному — кто Тёплой Заставой, кто Малакией, а кто — Свалкой. Ване имя Малакия приглянулось. Хотя мама ту помойку Супермаркетом звала.

Сидя утром в землянке, прихлёбывая чай липовый да жуя сухарь аржаной, в нём размоченный, решил он: «Нынче пойду на Малакию». Допил чай, заложил заслонку в печурке прогоравшей, надел ватник батин, солдатским ремнём перетянул, надел сапоги кирзовые, от Руськи несчастного оставшиеся, положил в котомку сухарей, морковку, луковку, кусок собачины вяленой, взял палку, всунул тесак в ножны и вылез из землянки на свет Божий.

Кругом дымили утренними дымами двадцать восемь землянок поселения деда Банятка. И только три не дымили: Руськина, деда Догона и Люшки-балагура. Первые — в земле, а Люшка с Соней на юга подались, к теплу. Уговаривали Ваню: айда с нами! Да он отказался. И тут хорошо да тепло. Да и негоже от землянки родной да от могилки маминой уходить за счастьем южным. Есть ли оно, счастье это, на юге — никто не знает…

Ваня на небо безоблачное глянул, солнышку подмигнул: погодка хороша! Значится — поворошим!

И на землянки дымящие сощурился. Красота! А главное — родное. Глаз радуется. Сюда они с мамой в войну пришли. Здесь он пацаном бегал, прыгал за хорьками, за ежами да ужами охотился, на речке пескарей плетухой ловил, здесь рос да мужал. Четырнадцать лет Ване в феврале исполнилось.

Утром все землянцы по землянкам своим сидят, завтракают чем Бог послал. Только Битка Лёшкина вышла на свой огородик посерить. Платье подхватила, жопу солнцу подставила, самокрутка — в зубах железных. А собачка их рядом вертится, чтобы сразу говны хозяйкины сожрать.

— Здорово, Битка! — Ваня крикнул.

— Здоров, Вань! — та полуобернулась, дело своё с кряхтеньем продолжая. — Куды намылился?

— На Малакию.

— Далёкое дело. Мово Стёпку не возьмёшь с собой?

— Не-а.

— Чаво так?

— Он за мной не поспеет.

— Ишь ты, скороход! Гляди башку не потеряй!

— А ты жопу не порви!

Засмеялась Битка, пердя и дымя, а Ваня с пригорка землянского спустился и бережком речки зашагал. Речка весной разлилась, пошире стала. В ней купаться хорошо. Не очень глубока она. Пескари и ёршики есть, а с крупной рыбой — засада: ловят, ловят верховьевские землянцы, ставят сетки и перемёты на большую рыбу, а к банятовским уже рыба помельче доплывает. Поэтому больших щук и сомов Ваня в речке редко видал. На помойках можно любую снасть найти, даже спиннинг или ружьё для подводной охоты. Но зачем понапрасну помойку ворошить, коли рыбы мало? А с удой на берегу сидеть — не для Вани. Скучно.

Возле гнилой ракиты, на берегу прилёгшей, надо на другой берег перебираться. Здесь сноровка нужна. Ну да Ваня парняга ловкий. Вместо мостка реку два ствола еловых перегораживают — один с этого берега повален, другой — с того. Макушки стволов на башню танка опираются, который совсем под водой. Танк этот, когда война шла, хотел речку вброд переехать да утонул. Люк в башне не открывается, как кто ни пытался. Заперт изнутри. В общем, танк под водой стоит, а макушки еловые на него опёрты.

Пошёл Ваня по стволу. Он почти весь под воду ушёл — весна, половодье. Дошёл до танка. И встал на башне. Вода — до половины голенища. На танке хорошо постоять, как-то это крепко и спокойно. Стоишь на середине речки, всё кругом видать — и землянки, и лес ближний и дальний, и обломки ЛЭП. И воронку. И всегда Ване здесь, на башне, про танкистов думалось, что в танке этом остались. Представлял он, как они внутри сидят. И молчат в воде. Сколько их? Трое? Или четверо? А может, они выплыть успели? Но почему тогда люк изнутри заперт? А в нижний люк уже не подлезть — в ил засосало. Может, они через нижний люк и выплыли? Чтобы их шрапнелью не поубивало? И проплыли под водой. Кто-то утонул, наверно. А кто-то и выплыл в камышах у берега.

Достал Ваня самокрутку, почиркал огнивом, запалил трут. Закурил.

И ступил на другую макушку еловую и стал качаться на ней, водой хлюпая.

Здорово на макушке покачаться!

Купаться ещё рановато, речка не согрелась. Хотя дед Баняток уже купается. И Андрюха Краснобогатырский — тоже. Титановые они, через две войны прошли, под ядрёхой побывали, сосали либлих, поэтому и холод нипочём.

Пробежался Ваня по второму стволу, спрыгнул на берег и зашагал от речки прочь, к дальнему лесу. А до леса — кладбище солдатское. Огромное-преогромное. Кресты деревянные торчат, прямо и косо, все в бурьяне и в деревцах молоденьких. И крестов этих — поле целое, до самого леса. Тысячи. Крестами топить печурку хорошо. Банятовские некоторые топят, и Ваня с мамой топили, да не натаскаешься через речку. Дрова обычно в ближнем лесу берут. Но кресты горят здорово, хоть и ломать их надо, крушить кувалдой. Ваня любил перекладины с крестов отдирать и охапками домой носить. Зимой крестами землянцы многие отапливались: кресты солдатские зимой всех обогреют. Сколько их с кладбища перетаскали, а конца нет — ещё тысячи в поле торчат.

Пошёл Ваня по тропке меж крестов. Тропка проторенная. Ходят по ней на две помойки ближние, что за лесом, — Мясную и Свадебку. На Мясной много консервов. Конечно, все уже бомбажные, вспухли от времени. Но если проварить хорошо — сойдут. Травятся ими, конечно. Ну так выбирать надо уметь, кумекать. Ваня хорошую консерву всегда выберет, не ошибётся.

А на Свадебке много всего белого — одежды, стульев, техники. Поэтому и прозвали её — Свадебкой. На Свадебке мама покойная нашла матрацы хорошие, белые. На одном из них Ваня спит до сих пор. А мамин он порезал да в печурке сжёг.

Всякий раз, когда Ваня меж крестов ходил, думал он про то, что землянки и могилы похожи очень. Только из могилы крест торчит, а из землянки — труба. Но в могилах мёртвые солдаты лежат, а в землянках — живые люди копошатся. Хотя если печурку не топить, то без дыма — очень похоже. Как бы перекладина с креста упала или стащил кто на дрова. Вот тебе и землянка.

Особенно — ночью, когда все спят. И ведь тоже лежат, как мертвецы.

Прошёл до середины кладбища Ваня и спугнул тетеревов. У них ток ещё не окончился, токуют так, что слышно и на речке. Жирные, крыльями сочно хлопают. Банятовские охотники плохие — некому да и нечем охотиться. Оружие есть, а патроны давно иссякли. А на помойках всё есть, кроме патронов. Ни разу Ваня их не находил. Так что нынче парни с луками да копьями в лес ходят. Ваня тоже ходил, но потом надоело — не больно меткий он стрелок. А вот кротов он горазд караулить — научился норы их разрывать и крюком железным из-под земли вытягивать.

Из шкурок кротиных мама себе шапку сшила. Теперь ту шапку Ваня сам зимой носит, хоть и велика она ему. Предлагал Юрка Карандаш ему за шапку мену — стальную палку для слепых. Ваня отказал. Стали у него пока хватает: два топора, лопата, лом, пика, два ножа, ложка, вилка, тесак. А мамина шапка зимой согреет.

Кладбище кончается, а за ним сразу лес стоит. Дальний. И лес этот особенный. Со стороны речки он — Дальний. А когда в него входишь, понимаешь, что он — Гнутый. Как говорят: где был? В Гнутом. И впрямь — гнутый. Все деревья — сосны, берёзы, ели — согнуты дугой до самой земли. А почему? Когда война шла, зимой на города ядрёху швыряли. Пыхало по небу, как северное сияние. Хорошо, что ближний город — тридцать две версты. Но и на речке всё тогда ходуном заходило, тряхнуло землянки круто. В декабре это было. Морозы сильные стояли. А после ядрёхи целый месяц дождь лил, хоть и мороз стоял. Вот деревья обледенели да и согнулись дугой. Многие поломались, попадали. А те, что остались, так навсегда и согнулись до земли.

Вошёл Ваня в лес Гнутый.

Идёт, палкой по макушкам деревьев постукивает. Деревья эти навсегда поклонились. В лесу этом поклонном тихо всегда — птиц нет. Видать, испугались они деревьев согнувшихся и лес этот навсегда покинули. Конечно, а где птице гнездо вить? В такой макушке приземистой? Так в гнездо сразу любой зверь морду сунет.

Лес версты четыре тянется. И весь — согнувшийся!

Прошёл Ваня через лес и вышел на поле, бурьяном заросшее. Ещё немного прошёл по полю — и вот она, Малакия, или Свалка. Огромадная помойка начинается в бурьяне и до самого горизонта уходит.

Поклонился Ваня Малакии великой и сказал:

— Здравствуй, Малакия! Подай то, чего ищу.

Ступил на помойку, штаны расстегнул и помочился. Затем самокрутку закурил и двинулся, палкой помойку вороша. Каждый раз, когда он так к помойке обращался, думал о том, чего бы найти хотелось. Разные это мечты были: дробовик с патронташем, арбалет со стрелами, ножи метательные, мотоцикл исправный и с бензином, ящик колбасы копчёной, мешок соли. Хотел бы и планшет с игрой интересной, но после ядрёхи все планшеты и айфоны простыми железками стали — размагнитились. А за новыми надо далеко ехать, в те города, куда не прилетело. Да и где теперь эти города?

Костя однажды на Малакии исправный телескоп нашёл. Так и стоит над его землянкой.

Загадать-то многое можно.

Но, как правило, то, чего Ваня загадывал, — не находил. Загадывая, всегда он вещь ту представлял — и дробовик, и мотоцикл, и колбасу. А в этот раз, почему — не понятно, представил он драгоценный камень нефрит. Тот, что видел, когда маленький совсем был и они ещё в доме своём с мамой, папой и дедушкой жили. Был у мамы тогда браслет нефритовый с драконом. Это папа ей из Китая привёз. И этим браслетом Ваня маленький игрался, часто на ногу его надевал. А потом, когда война началась, папу дроном убило, дедушка куда-то пропал, дом их сгорел, и пошли они с мамой скитаться. В дороге мама тот браслет на полмешка гречки обменяла. Эту гречку они в дороге варили да ели.

Вот вдруг и вспомнил Ваня браслет, когда к Малакии обратился. А когда мочился, сам над собой рассмеялся:

— Нашёл чего просить, дурак! Кому нынче этот нефрит нужен…

Хотел другое загадать, но — поздно. Мысля — не воробей.

Малакия-Свалка — великая помойка. От её широты дух захватывает. Огляделся Ваня — никого, кроме него. Только чайки курлычат да вороны на них ругаются. Чайка у вороны всегда кусок стащит. Чайкам и коршуны нипочем, клювастые они. Настоящие хозяйки помоек.

Огромадна Малакия! Аж голова кружится. Хорошо. Но всякий народ по ней ходит. Двоих из банятовских тут зарезали, Ракитке почки отбили, двух баб изнасиловали, мать и дочь. За еду да за инструмент стальной люди нынче глотки друг дружке рвут. У Вани для обороны при себе всегда тесак хороший имеется.

Обожает Ваня помойки ворошить! Идёт неспешно, палкой своей орудует — то подцепит, то раздвинет, то проткнёт, то отшвырнёт. Такая работа — самая приятная. Да и не работа это, а кайф. Это вам не землянку рыть, не дрова колоть, не кресты через речку таскать, не лёд ломом прорубать. Ворошением Малакии целый день заниматься можно. Тут разные вещи валяются. Ещё довоенные. Одежда, бумага, пластик, стекло, мебель, железки разные. И еда. Попадались и странные вещи, которых Ваня не понимал. Один раз нашёл он чёрную плиту, толстую, тяжёлую, не поднимешь. Но не из железа она была, а из мягкого чёрного чего-то, хоть и тяжёлого. Плита ровная-ровная, без царапины. И на ощупь бархатная, приятная. Посмотрел Ваня в неё, в черноту эту, и себя стариком увидел. Страшно стало, убежал подальше от чёртовой плиты. Механизмы встречались разнообразные, некоторые двигались, от некоторых и уворачиваться приходилось. А другой раз осенью попалась ему баба. Думал сперва — живая. Лежит под тряпьём мокрым голая, спиной кверху. Потрогал Ваня спину — тело как тело. Перевернул бабу. Красивая. Ресницы большие открыла, на Ваню уставилась:

— Здравствуй.

— Здорово, — Ваня ответил.

— Как тебя звать?

— Ваня.

— А я — Лола. Возьми меня, Ваня.

И ноги развела. А между ног — пизда розовая. Понял Ваня — робот это для ёбли. Лежит, ляжки разведя, и на Ваню смотрит. Плюнул Ваня тогда роботу на живот и дальше по помойке пошёл. С живой пиздою у Вани дел пока не сложилось. Есть у них девка одна по прозвищу Сика Потная. Она парням за еду даёт. Ануфрий с Пашкой Мее подучили Ваню: пора и тебе ей вставить. Не то чтоб Ваня очень хотел, он и дрочил-то себе всего раза три, жизнь такая, что не до дрочки. Но — надо попробовать, коль все ребята делают. Принёс он Сике в её землянку ежа печёного. Глянула, понюхала, кусочек отщипнула, пожевала, на печурку положила. Потом юбку задрала, на лежанку повалилась:

— Давай, Ваня!

Короче, попыжился Ваня на Сике Потной, особого ничего не почувствовал. Дрочить и то интересней.

Вернулся в свою землянку: ежа печёного нет. И радости нет. И решил пока с девками завязать: один убыток.

А ещё попалось ему вот что: нашлись сотни маленьких баночек с мармеладом. Дед Андрей, когда увидал, сказал, что такие баночки в самолётах раньше раздавали к чаю. Да жаль, большая часть этих баночек — вдребезги оказалась. Осколки да джем вокруг. Взял Ваня кусок фанеры, стал липкие осколки разгребать, чтоб до цельных баночек добраться, копал-копал, цельные находил, в котомку совал. И не заметил, как по грудь в помойку ушёл. И откопал люк. Открыл, а там космонавт в скафандре. Мёртвый. У него самого, окромя перчаток, взять нечего было, но в кабинке той нашёл Ваня НЗ космонавтский: шоколад, сок в тюбике, вафли. И наелся тогда по-космонавтски. Да ещё полную котомку баночек с джемом домой притащил.

Двинул Ваня сразу в самый центр Малакии. По краям-то многие ходят, и старики ползают, и калеки, у которых ног нет. Всё уже там найдено-повыбрано. Город ядрёхой накрыло, так что на помойки никто ничего уже не возит. Но если покопать, если верх умело палкой сковырнуть — много нового найти можно. Ваня мастер по верхов сковыриванию. Идёт, самокруткой пыхтит, палкой орудует.

Но не успел он один пласт мусора поддеть и набок отвалить, как ударила из-под него вонища сильная. Падаль. Сразу Ваня понял. На помойке всё по-разному воняет. А падаль — только падалью. Глянул Ваня в дыру открывшуюся, а там черви кишат.

— Спи, гадость не моя! — проговорил он, как положено, и стал пласт на место задвигать, чтоб не воняло. Но вдруг раздался из падали голосок человеческий:

— Не бросай меня, Ваня.

Замер Ваня. Видит он только падаль гнилую, кишки да опарышей, по ним ползающих.

— Кто ты? — Ваня спросил.

— Я сучий потрох.

Оторопел Ваня. С детства слыхал он ругательство это, но чтоб сучий потрох разговаривать мог — не знал. Стоит Ваня, палкой пласт поднявшийся удерживая. А голосок продолжает:

— Не дай мне на помойке сгнить. Я тебе за это великую службу сослужу.

— Какую?

— Будешь ты иметь всё, что захочешь. Всё, о чём мечтаешь, придёт к тебе.

У Вани от волнения горло пересохло. А сучий потрох говорит голоском своим:

— Сделай только так, как я попрошу. И всё сбудется.

Постоял Ваня, перевёл дух, губы облизал:

— Чего я делать должен?

— Сперва забери меня отсюда в свою котомку. И ступай к себе домой. Когда придёшь, станут тебя соседи-землянцы спрашивать: что нашёл? Всем честно скажи: нашёл сучий потрох. Они тебя на смех поднимут, но ты не бери это на сердце. То, что ты получишь, сделает тебя навсегда счастливым. И в землянке с ними ты больше жить не будешь. Как обсмеют они тебя, лезь в свою землянку, котомку со мной положи в изголовье лежанки своей. Должен на мне ты ночь переспать, как на подушке. А утром случится с тобой всё, что положено. Не удивляйся ничему, покорись судьбе. Потом я тебе подскажу, что делать.

Постоял Ваня, замерев. А потом вдруг всем существом своим почувствовал, что полностью поверил голоску этому. А сучий потрох тоже понял, что поверил Ваня, и говорит:

— Вот и хорошо. Бери же меня, Ваня. Бери голыми руками, вместе с опарышами, и клади в котомку.

Отвалил Ваня пласт слежавшегося мусора в сторону, на колени опустился, снял со спины котомку. Видит перед собой падаль гнилую. Вонь от неё идёт густая. Но поборол отвращение, запустил руки в сучий потрох и стал его в котомку перекладывать. Переложил. Занял сучий потрох полкотомки.

— Вот и славно, — из котомки послышалось. — Теперь домой ступай.

Повесил Ваня котомку на плечо и назад поворотил. Прошёл Гнутый лес, прошёл кладбище. Идёт, а сам думать пытается о случившемся. Но слова — как мухи: роятся, кружатся, а в мысль собраться не могут. Быстро ноги его и через речку перенесли, и по полю до земляного поселения довели. А там, как назло, земляне у своих землянок копошатся по делам разным. Завидели Ваню, стали спрашивать:

— Ванька, на Свалку ходил?

— Чего зацепилось, Вань?

— Как там? Ненашенских много?

— Покажи, чего нашёл!

Замерло у Вани сердце от стыда, но говорок сучьего потроха в ушах стоял, помнились все слова, весь наказ. Сжал он зубы, подошёл к землянцам. И объявил всем громко:

— Нашёл я сучий потрох.

Сперва рассмеялись, думали — шутка. Подошли, глянули. Заматерились, стали носы зажимать:

— Ёб твою!

— Охуел ты, Ванька?!

— Белены объелся?

— Глянь, кишки гнилые припёр!

— И с опарышами! Рехнулся!

— Совсем с крыши съехал?

Стоит Ваня молча, держит котомку. А землянцы пуще разошлись, ругаются, насмехаются, плюют в котомку. А Сика Потная Ване в ухо плюнула. Ваня тогда котомку опять на плечо повесил, повернулся и в свою землянку влез, а дверцу затворил.

Как забрался в землянку, сел к печке, задумался. Луч света через крошечное окошко прямо на котомку упал. А там — тухлятина, опарыши бессловесные шевелятся.

«А вдруг это всё обман? — Ване помыслилось. — И голоса никакого вовсе не было? А просто померещилось мне?»

Но что-то внутри Ване сказало: был, был голос.

— Был? — спросил Ваня у котомки.

Но сучий потрох молчал. И по этому молчанию Ваня точно понял: был!

«А ежели был, тогда всё надо сделать, как сучий потрох повелел».

Скинул Ваня с лежака подушку, сеном набитую, устроил вместо неё котомку с сучьим потрохом, положил на котомку голову и стал думать, чего бы себе попросить для счастья.

«Сбудется то, о чём мечтаю, он сказал. О чём я мечтаю? Чтобы… чтобы… чтобы было всё хорошо. Чтобы дрова были, еда была, одежда тёплая. И дураков вокруг поменьше. И чтоб никто никого не убивал».

С такими мыслями и заснул Ваня. А поутру проснулся от того, что грубо его толкнули. Открыл он глаза, а над ним деда Банятка волчье рыло:

— Вставай, падальщик. Разговор к тебе есть.

Поднялся Ваня, вылез из земли наружу. А вокруг все обитатели земляного поселения столпились. Стоят и молча на Ваню пялятся. И говорит Ване дед Баняток:

— Ты, парень, рассудком тронулся, с Малакии кишки гнилые в дом приволок. Что с тобой случилось — не моего ума дело. Только нам парней безумных не надо. У нас все в здравом уме, потому и живы до сих пор и дружны. Дураков терпим, а безумцев не держим. Так что забирай свою тухлятину и вали отсель. Чтоб духу твоего в нашем уюте больше не было!

И посохом своим по земле стукнул.

Понял всё Ваня, залез в землянку, взял котомку, взял палку, вылез и пошёл прочь. Засвистели ему вслед, как чужаку, заулюлюкали, а мальчишки стали камнями швыряться. Пошёл Ваня прочь от реки родной по полю, бурьяном поросшему. Навернулись у него слёзы на глаза: обидно! Никак семь лет прожил он в землянском поселении, родным домом оно стало. Маму вспомнил, как она умирала. Хотел уже разрыдаться в голос, но тут из котомки всё тот же голосок:

— Не плачь, Ваня. Всё с тобой хорошо будет, если сделаешь всё как надо. Ступай прямо, пока не дойдёшь до холма с рощей берёзовой.

Сразу слёзы у Вани просохли и зашагал он бодрей. Прошёл поле, пересёк овраг глубокий с костями человеческими, пошёл мелколесьем. Шёл, шёл и видит впереди — холм, берёзами поросший. Подошёл Ваня ближе, поднялся на тот холм, огляделся: красота! Роща берёзовая — загляденье. Стоят берёзки белоствольные, листвой молодой шелестят. И видать далёко с холма.

И говорит ему сучий потрох:

— Вырой, Ваня, промеж двух самых молодых берёз яму, положи меня туда, засыпь землёй и скажи: покойся с миром, сучий потрох.

Нашёл Ваня две самые молодые берёзки, вытянул тесак из ножен, выкопал им яму, положил в неё сучий потрох, засыпал землёй и произнёс:

— Покойся с миром, сучий потрох.

И встал над сучьего потроха могилкой. Стоит и стоит. А вокруг тишина, только берёзы шелестят.

«Чего дальше делать?» — Ваня подумал.

Опустился на колени, наклонился над могилкой и спросил:

— Сучий потрох, чего мне делать?

И ухо к земляному холмику приложил.

А из могилки послышалось:

— Ныряй в пень берёзовый.

Огляделся Ваня — не видать нигде пня. Только берёзы белоствольные кругом. Пошёл он по роще. Глядь, а на краю её — пень старый, мхом поросший. Подошёл к нему Ваня.

«Как же я в него нырну? Чай не омут, не речка…»

Глядит на пень. Тюкнул пень сапогом — пень как пень. Старый, широкий. Постоял, почесал в голове. А потом вдруг глаза зажмурил, подпрыгнул и в пень нырнул.

Открыл глаза Ваня. И видит, что он сидит в пещере. Огляделся: пещера не земляная, а сложена из кирпичей. И светится в ней всё светом бледным. Встал Ваня, смотрит: нет в пещере ни двери, ни окон. Подошёл он к стене. И понял, что не кирпичи это, а книги. Множество книг, из них стены, пол и потолок сложены. А по корешкам книг ползают мотыльки с жопками светящимися. От них и свет. Все книги старые, названия на корешках полустёрты.

Вдруг заметил Ваня, что у стены лежит что-то. Наклонился и видит: ларец. Весь книжной пылью покрытый. Тронул его Ваня рукой — пыль в палец толщиной. Смахнул Ваня её с крышки, а под пылью камень зелёный засверкал. И камень этот Ваня сразу узнал. Нефрит! Как в браслете мамином. У Вани аж дух перехватило. Великое богатство! Обтёр он ларец от пыли. Красивый ларец, удивительный, весь резной, на маленький дворец похожий. Крышка на золотую петлю заперта. Сдвинул Ваня ту петлю и открыл крышку ларца.

А из ларца вдруг такое полезло, что Ваня с испуга навзничь повалился. Вылезло тулово человеческое, а на тулове — три головы бородатые. Одна — седая, с бровями седыми, бородою белой, другая — плешивая, с бородой не седой, а третья в пенсне, с бородёнкой жиденькой. Вперили эти трое в Ваню глаза свои и произнесли громко, одновременно:

— Здравствуй, Иван, вдовий сын!

Закрыл Ваня от ужаса лицо руками да и описался. А над ним трёхголосно раздалось:

— Не бойся, Иван! Мы тебе плохого не сделаем.

Глянул Ваня: над ним три головы. И улыбаются. Седая— по-доброму, плешивая — злобно, а та, что в пенсне — с усмешкой.

— Вставай, Иван!