Скромная жертва E-Book

Николай Леонов

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Krimi
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 509

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Легендарный детективный тандем Леонов — Макеев. Полковники МВД Гуров и Крячко направляются в небольшой волжский город поделиться опытом на курсах повышения квалификации следователей. Однако планы командировки изменились в первый же день. Столичные гости вынуждены подключиться к расследованию только что совершенного убийства. Жертвой оказалась тихая и скромная сотрудница музея, искусствовед Маргарита Свалова. Но, как выяснилось, у нее была тайная тяга к богемной жизни. Это обстоятельство заинтересовало Гурова. Подробности скрытой стороны жизни Маргариты впоследствии позволили московским оперативникам правильно оценить странное происшествие, случившееся вскоре после первого убийства…

Leseprobe

Николай Леонов, Алексей Макеев Скромная жертва

Иллюстрация на переплете И. Варавина

© Макеев А.В., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

* * *

Скромная жертва

Пролог

Жизнь не неслась перед глазами. Небеса не разверзлись. Духи предков не встали стеной, и живые не держали ее руку в теплых ладонях, чтобы она без страха покинула полюбившийся, но неуютный мир.

После удара ножом ее собственная рука наивно прижалась к горлу, как при спазме в дни длинных каникул, когда экскурсии шли конвейером и приходилось без конца перекрикивать стоявший в залах галереи крик. Лозы винограда в зеленой беседке сплетались, как змеи, над головой, когда она попыталась позвать на помощь. Вместо крика откуда-то снизу, из живота, в гортань попал последний, с привкусом крови, воздух. Пленки голосовых связок заколыхались в гортани тяжело, как разрезанный целлофан в дверном проеме магазина «Продукты» в ее родном селе.

У кого как, а порог ее смерти оказался у припертой обломком кирпича двери из детства. И слова убийцы, который обшаривал ее карманы, кошелек, сумку, тонули в монотонном, неотвратимом жужжании хрящей вентилятора, плывших в горячем воздухе и колыхавших ядовитую ленту от мух, подвешенную к пыльному плафону под потолком.

Насекомые отчаянно или вяло сучили лапками, силясь вырваться из обманчивого медового месива. Ее ноги в ботинках на низком каблуке тряслись в конвульсиях. И смертоносный листок с мухами, а не виноградные лозы, качался над ней, как уже чужой земной шар, населенный миллионами постепенно умирающих тел.

Вот сквозь целлофан она протискивается в нищий торговый зал. Мнется у прилавка с пакетом слипшихся на жаре «Раковых шеек». Тощая. В давно коротком красном платье в горошек. Вечно стыдящаяся себя. Семилетняя.

– Че ты пялишься? Денег все равно только на хлеб у бабки твоей!..

Продавщица – хамка, но бабуля жалеет ее. Непутевую. Полупропащую. Ехидную. Жадную.

Людка люто ненавидит всех, потому что знает, что истлевает в этом магазине, как дощатые полы, рассохшиеся рамы в окнах, покрашенные голубой подъездной краской стены. Кажется, вырвешься поступать в город – и больше ее не встретишь. Людка рухнет с этим домом, как в преисподнюю, в потрескавшуюся степную землю, а тебя ждет яркая, как обложка октябрьского «Советского экрана» с Ольгой Соловей, жизнь.

А ведь нет. Детство в мухах – и смерть в муках.

Попросить, чтобы похоронили у часовни, с бабушкой, некого. До последней воли невольника никому нет дела.

Только бы не похоронили у часовни на краю обрыва, рядом со спившейся продавщицей! Говорят, ей на могилу счеты из заколоченного магазина подбросили. Теперь их лаковые костяшки гниют с ней, как желто-коричневые зубы. И ни тебе оградки, ни памятника, ни цветов.

Покидая беседку, убийца задел бутылку из коричневого стекла с бугельной пробкой. По пятницам туда наливался глинтвейн с лавровым листом и анисом, из домашнего вина, для вечерних посиделок на бревенчатой веранде уютного соседского дома в банный день. Не будет больше его сладковато-пряного вкуса у нее во рту. Не услышать отныне грозного шипения воды, выплеснутой из ковша на горячие угли. Не увидеть, как тлеет, подобно углю в печи, последний ночник на тонущей в ночной черноте веранде, и та кажется кораблем, плывущим под неспешный, полусонный разговор в вечность.

Она из последних сил дотянулась до осколка и сжала его в слабеющей руке. Колокольчик на калитке зазвенел, проводив убийцу. И тот не вздрогнул от содеянного.

«Жизнь в мухах – смерть в муках». Эта мысль оказалась такой горькой, что захотелось умереть поскорее. Надо же. Откровение, что отчаяние может стать исцеляющим, напоследок. Даже боль стихла. Тело умерло, а душа наконец хоть в чем-то совпала с планами судьбы на ее счет. В смерти.

* * *

Запах привезенного Крячко лимонника залил огромный кабинет Орлова, и начальник, поборов кашель, с благодарностью взглянул на полковника:

– Дорогой ты мой человек! Наталье твоей мой пламенный привет, нижайший поклон, пожелания дальнейших творческих успехов!

Но, едва успев откусить отрезанный секретаршей Верочкой пирог, он опять закашлялся, и облегчение в его глазах уступило место прежней мольбе, обращенной к Гурову.

– Лев Иванович, сжальтесь! – Верочка молниеносно обложила начальника кружкой липового чая, вазочкой малинового варенья, банкой меда и упаковкой «Стрепсилса». – Съездите, пожалуйста, вместо Петра Николаевича в Маркс и прочитайте студентам этот несчастный курс!

– В Энгельс, – простонал Орлов, шумно втянув глоток чая. – Маркс тоже в той области, но рядом.

– Да какая разница, – всплеснула руками Верочка, – на чем эти шоколадки специализируются?!

Неизменно одетая как офисная сирена, она всем видом транслировала, что надо соглашаться, когда такая красавица просит. И любой, включая Крячко, Орлова и всю контору, согласился бы, но только не полковник Лев Гуров.

– Я в сыске не педагог, а практик, Верочка, – буркнул он, поймав насмешливый взгляд Крячко, с уверенностью дельфийского оракула говоривший: «Пакуй чемоданы!»

– Да там элита областного сыска, – обрел голос Орлов, – лучшие следователи области! У всех раскрываемость высокая…

Гуров и Крячко закатили глаза. Без того сердитый Орлов нахмурился:

– Раскрываемость не фиктивная! Не какие-то палки нарисованные! У ребят рвение, чуйка, креативный подход. Хотят перенять наш опыт, пообщаться с коллегами, узнать, как формируем команды, каких специалистов привлекаем со стороны. Там еще пара экспертов на курсе, кстати.

Он почти жалостливо посмотрел на подчиненных. Сезонный грипп побеждал его каждый год, и в такие весенние дни Петр Николаевич становился трогательно несчастным, как Карабас Барабас:

– Мы ж не вечные. Опыт передать надо…

Его голос звучал так хрипло, что даже не склонный к сантиментам Гуров сжалился. Но продолжал упорствовать, несмотря на легкий стыд за свое детское упрямство. Осенняя командировка в Саратовскую область принесла ему встречу с маньяком-интеллектуалом и, как всегда бывает при расследовании серийных преступлений, с убитыми горем родными жертв. Теми, о ком почти не говорят в криминальных передачах, о ком сразу после интервью забывают журналисты и не хотят знать зрители.

Годы работы в органах научили его стойко переносить все, кроме детских трупов и родителей, потерявших сыновей и дочерей. Здесь, в Москве, ему было легче, потому что дома его ждала любимая жена Мария. Утонченная и нежная, как Офелия с картины Джона Милле, она могла успокоить его, просто сидя всю ночь напролет в кухне напротив, пока Гуров пил ледяное темное пиво с бутербродами из черного хлеба с тонко нарезанными фермерским сыром и малосольными огурчиками. С ней эти часы, полные глубокой печали и сострадания, оседали в памяти Льва Ивановича мгновениями, из которых складывалась их безмятежная, тихая, непонятная ни коллегам Гурова, ни эксцентричной, взбалмошной театральной богеме, к которой принадлежала Мария, жизнь.

– Господи, там три лекции! Даже вы справитесь! – не сдавалась Верочка, непреклонно пододвигая к покрытому испариной, отчаявшемуся Орлову варенье. – И потом, вы, Лев Иванович, в кои-то веки доброе дело сделаете. Что вам совсем, мягко говоря, – она с похожим на поминальный звоном чайной ложки помешала варенье, – мягко говоря, хоть и зря, не свойственно…

Крячко расхохотался.

– Подумай о карме, Лев! И, – он бросил опасливый взгляд на секретаршу босса, – не буди в Вере тигра.

Та метнула на него гневный взгляд, но, увидев, как Орлов вновь зашелся в кашле, вернулась к прежней цели наступления – Гурову.

– По вам видно, что в отпуске веками не бываете, а тут Волга! Или что там у них в Саратовском крае.

Крячко захохотал.

– Вера, области!

– Да хоть автономном округе! – вспылила та. – Лев Иваныч вон тоже всем грубит!..

– Верочка! – слабо запротестовал Орлов.

– Да у нас что ни день, то звонок, что Лев Иванович кому-нибудь на месте происшествия или на совещании нахамил! У вас же люди, – она повернулась к Гурову, держа приготовленный для Орлова бумажный носовой платок, как знамя, – должны быть, как роботы! Робот-полицейский – ваш идеал!

– А что? – оживился Крячко. – Хороший фильм!

– А уже и фильм сняли? – замерла в недоумении Верочка и, схватив телефон, начала гуглить.

– Она еще тогда не родилась, – тихо пояснил товарищу Гуров.

– Фильм тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года? – прочла Верочка. – Серьезно?!

– Великий же фильм! – не унимался Крячко.

– Вот только за это, – негодовала Верочка, – можно в Саратов ссылать! В деревню, к тетке… Как там у Пушкина?

– Испанский стыд! – пробурчал Крячко.

– По-моему, не в рифму, – нахмурилась Верочка.

– Испанский стыд от того, что «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», – пояснил Гуров, – это Грибоедов!

– А, ну ладно! – легко капитулировала Верочка. – Я в любом случае за классику своего поколения. С людьми не общались давно – с повышения квалификации. Не ехать же человеку с ангиной! А то у Петра Николаевича с утра глаза как у кота Шрека…

– И сам я зеленый, как Шрек, – тоскливо положив пастилку от кашля в рот, вздохнул Орлов. Вид его и правда от цветущего был весьма и весьма далек.

– А я, значит, как осел? – ухмыльнулся Гуров. – Ну правда же! Какой из меня лектор, если на курсах повышения квалификации сам сто лет не был?

– И я, – поддержал Крячко. – Могу освоить что-нибудь в Сочи. Или в Крыму…

– Ссылку. Каторгу. Тюрьму? – оживился Орлов.

– Да что все цитируют? – Верочка снова схватилась за телефон.

– Давайте, – Гуров указал на нее глазами, – без классики.

– Давайте без давайте! – взорвался Орлов. – А то прибедняются оба тут! Один – практик, второй – турист!

Верочка посмотрела на начальника с восхищением.

Орлов погрозил кулаком, скрывшись за дымящейся чаем кружкой.

– Так лекарство не подействует! – взмолилась Верочка.

– Ты, Станислав, я гляжу, забыл, как вы с Гуровым ездили на стажировку во вражескую Академию ФБР на базе американских морских пехотинцев в Куантико, штат Вирджиния, будь он неладен! За государственный счет, между прочим! Чтобы научиться мыслить как преступник и серийных убийц ловить.

– Ну… – развел руками Крячко.

– Ну, Остряка саратовского, Лев, это помогло словить?

Гуров кивнул:

– Частично.

– Чего это частично? – съязвил Орлов. – Вон он, целехонький, в «Черном дельфине» сидит.

– Слава богу, – перекрестилась Верочка.

– Вот! – Орлов указал на нее ложкой меда. – Простой народ благодарен! А вы не хотите делиться опытом.

– Народ безмолвствует. От деспотизма руководителя, – укорил Гуров.

– Деспотизма! – Орлов стал, как Карлсон, пить варенье. – Май, Волга, турбаза на пляже!..

– В Энгельсе, – напомнил Гуров.

– И в этом смысл! – Орлов чихнул и многозначительно поднял палец. – Коллеги со всей области съедутся узнать, как ловили маньяка, который убивал девушек из их родных городов: Саратова, Петровска… Им даже лучше узнать про это все из первых рук.

– Из первых рук – это от Остряка, – мрачно заметил Гуров. – И руки эти по локоть в крови…

– Вот ты и отними у мерзавца звездный час! Хватит уже этим нелюдям во всех СМИ звездить!.. А то вся страна про интервью со скопинским маньяком говорит!.. – Орлов блаженно глотнул чай, откусив уголок лимонника. – Счастье! Наталья твоя, Крячко, волшебница! Что хочешь, кроме санатория в Крыму, конечно, в награду проси!

– Тогда отправьте и меня в Энгельс, – примирительно сказал Крячко. – Чему быть, того не миновать.

– Безумству храбрых… – хмыкнул Гуров.

– Слова не мальчика, но мужа! – Верочка бросила укоризненный взгляд в его сторону.

– Я поделюсь с коллегами заграничным опытом, – продолжал Крячко, – а Лев блеснет рассказом про Остряка.

– Чем могу, – кивнул Гуров. С Крячко можно было быть уверенным, что поездка пройдет с оптимизмом и легко.

– Нет проблем! – легко согласился Орлов. Теперь у него была возможность спокойно отлежаться дома. – Сейте разумное, доброе, вечное! Растите смену, которая искоренит всех маньяков.

Он поднял кружку с чаем, как бокал.

– Ничего себе «доброе»! – хмыкнул Гуров.

– Но, увы, вечное. Без работы не останемся, – вздохнул Крячко.

Орлов доел лимонник и, открыв второй из привезенных полковником контейнеров, где лежал восхитительный песочный тарт с нежным сливочно-лимонным муссом, хлопнул в ладоши:

– Разумный подход!

* * *

Выйдя на перроне, Гуров не узнал Саратов. Пожелтевшая листва конца октября, в котором он расследовал дело серийного убийцы Остряка, сменилась зеленью скверов, цветом каштанов и сирени во двориках, помятых розничной торговлей и общепитом купеческих особнячков на улице Московская, по которой машина встретившего их на вокзале следователя по особо важным делам Ильи Юдина приближалась к мосту.

Под его изогнутым каменным хребтом лежала бескрайним голубым шелком Волга с золотыми блестками ромбиков мелких, поднятых легким ветерком волн. И пока Крячко, извернувшись, делал фото для всегда скучавшей по нему в разлуке Натальи, Гуров наблюдал за возбужденно говорившим Юдиным:

– Я к вам еле вырвался! Если честно, вы меня просто спасли!

– Неужто Брадвин продыху не дает?

Начальник Юдина – руководитель отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления Виктор Павлович Брадвин – вызывал у Гурова очевидную коллегам иронию и скрытую от них горечь. Дело в том, что в комплекте к карьеризму, тщеславию и чинопочитанию Брадвина шли, к сожалению, редкие качества выдающегося сыщика. Виктор Павлович был очень смелым, опытным, проницательным, умеющим признавать поражение, преданным делу следователем, который изнывал от необходимости лавировать между начальством, спокойствием вверенного ему проклятого Грибоедовым города и истиной. В результате вопреки чутью он с упорством капризного ребенка отстаивал наиболее социально приемлемую версию преступления и назначал злодеем первого попавшегося безобидного бедолагу, у которого находился личный мотив. Страх напугать горожан и не потревожить тех, кто наверху, мучил Брадвина, как орел Прометея, днем и ночью, а кандалами, которые приковывали его к месту пыток, был без конца трезвонивший сотовый телефон.

– Его можно понять! Телефон не смолкает, – вытер пот со лба Юдин. – И орет благим матом в исполнении то губернатора, то мэра, то министра МВД, то всего начальства пониже и их заместителей.

– Из-за чего весь сыр-бор? – насторожился Гуров.

– Видимо, нас встречают? – пошутил, листая получившиеся фото, Крячко.

– При всем уважении – нет, – улыбнулся Юдин. – А вы что, – он заговорил голосом журналистки и ведущей местного канала «Мост-ТВ» Анастасии Корсаровой, – не слышали про всколыхнувшие страну поиски уникального флориста, гламурного цветочного сомелье, топового блогера, инфлюенсера и трендсеттера Флоры Соновой?

– Ни сном ни духом, – признался Гуров. – Но поражены, сколько существует новых слов для старого доброго «ни хрена не делать».

– Ни ухом ни рылом, – присоединился Крячко. – И предполагаем, что корову бы ей. А лучше две. Коза тут бессильна.

– Счастливые вы люди! – Илья остановился на светофоре и сделал музыку тише. – Но в чем-то правы, конечно. Флора Сонова – невестка местных богачей. Жена старшего мажора из повязанного с властью клана владельцев цветочной империи и коллекционеров искусства Колосовых.

– Типичный портрет респектабельных бизнесменов из девяностых, – прокомментировал Гуров.

– Ну да.

Юдин задумался, и Гуров впервые заметил изменения, произошедшие в нем. Те же короткие светло-русые волосы и волевые черты, тонкий профиль, прямой взгляд серых, подобных пепелищу на месте выжженного леса глаз. Но такие потрясения, как ранение и столкновение с подлинным злом, отрицающим все, что принято связывать с человечностью (а пойманный прошлой осенью Остряк, несомненно, был таким), не могли не оставить на этом молодом лице след. В конце концов, когда основные следственные мероприятия были завершены, Гуров уехал, а Юдин остался здесь. И еще не раз побывал на местах преступлений, в квартирах Остряка и его матери, говорил с родственниками жертв.

– Колосовы – ученые-ботаники, селекционеры, кандидаты биологических наук. В девяностые прошли путь от простых сотрудников Ботанического сада СГУ до владельцев одного из крупнейших в стране розария и сети цветочных магазинов «Колос».

«Toyota RAV4» Юдина затормозила у молочно-кремовой лесенки под ажурной крышей, увитой весенними побегами с искорками белых и фисташковых капельных гирлянд. В окне отреставрированного купеческого особнячка, где располагался один из бутиков «Колоса», цвели совершенно немыслимые голубые розы.

– Три с половиной года назад Флора Сонова, тогда едва похоронившая мать студентка колледжа искусств Настя Тришкина, пришла сюда на должность помощника флориста и, конечно, познакомилась с Рэем, то есть Андреем Колосовым.

– И с чего этот баловень судьбы окрестил себя, – Гуров внимательно осмотрел бизнес-леди в лаконичном кремовом пальто и добротно скроенном белом брючном костюме, вышедшую из бутика «Колос» с изящным букетом персиковых гвоздик, – в честь луча солнечного света?

– Английская гимназия – кузница местных мажоров, – лаконично пояснил Юдин.

– Да бог с ним! – Крячко сделал очередное фото. – Пока все выглядит как пристойная история современной Золушки. Нестареющая классика. Держу пари, был роскошный свадебный хэппи-энд.

– В том-то и дело, – пожал плечами Юдин, – что не энд. Андрей Колосов, правда, слыл в городе противным, бедовым и бестолковым. Получил диплом о высшем юридическом образовании, но вспоминал о своих правах, только когда его осмеливались останавливать гаишники. Но после знакомства с будущей женой остепенился.

– Значит, искал подходящую партию, – Гуров оставался невозмутимым, – чтобы скроить более подходящий имидж.

– Брадвин тоже так думает. Но я говорил с сотрудницами бутика. Все как одна говорят, что Андрей Колосов изменился с ней. Помогал ей рассчитаться с долгами, завалил подарками, окружил заботой, – Юдин развел руками. – Я проверял. Колосов действительно остепенился. Перед женитьбой сменил холостяцкий лофт квартиры в центре на добропорядочный дом с интерьерами в стиле кантри на Волге, купил супруге цветочную лавку, нанял крутых маркетологов (тогда она и стала Флорой Соновой) и включился в выращивание на родительских плантациях символов ее бренда – красных маков. Вместе они осуществили ее мечту – открыли приют для брошенных животных «От макушки до хвоста».

– Очередная история Золушки, – подытожил Крячко.

– Карьеру-то делал принц? – гнул свое Гуров.

– Год назад собрался баллотироваться в областную Думу. Недавно очаровал избирателей областным конкурсом детских талантов «Макушка», проведенным перед Восьмым марта во всех школах области. Дети показывали номера и получали составленные корзины цветов от бутика Соновой для своих мам. Призы вручал Колосов. Жена выкладывала его фото с участниками конкурса и их родителями в соцсети. Я беседовал с устроителями конкурса. Все в восторге от отношений Колосова и жены.

Слушая Юдина, Лев Иванович с удовольствием понимал, что в нем больше не было старческой глухоты к чужой боли, сварливого высокомерия и едкой черствости. Илья Юдин, слухи об успехах которого в последние месяцы не раз доходили до Москвы, превратился в человека, способного выяснять обстоятельства, а не допрашивать.

Раньше этот парень не только на подозреваемых, но и на свидетелей смотрел как на подсудимых. В прошлом году Гурову вообще казалось, что Илья категорически профнепригоден. Его феноменальная способность испортить своим человеконенавистничеством любой допрос успешно соперничала даже с причудами человеческой памяти, менявшей местами цифры номеров скрывшихся с места аварии автомобилей, цвета машин и одежды киднепперов, возраст педофилов (детям они всегда казались старше, чем были на самом деле). Гуров хватался за голову, видя, как далек Юдин от коммуникативной стратегии, которой их с Крячко учил когда-то Орлов. «Смотрите на свою работу, – не уставал повторять тот, – как на сбор анамнеза вирусной болезни, поразившей общество. Она умножает насилие. И главным носителем вируса является тот, кто доводит насилие до предела, несет смерть. Убийца. Только он не напуган, не бегает по врачам, не придет за лечением. А изворотлив, как тифозная Мэри, с ликованием приветствует ухудшение своего состояния и ждет рецидива болезни, как праздника. В его сердце живет тайная гордость, что он нулевой пациент. Вам придется восстанавливать его болезнь по рассказам всех имеющих отношение к его злодеяниям людей. Кто-то из них будет рад вам помочь, кто-то будет озабочен сокрытием своих тайн, кто-то останется безучастен. В конечном итоге все они интересуются собой, и только сыщик действительно сосредоточен на убийце. А потому наш брат подобен приковылявшему на пожар последним словоохотливому пенсионеру, который должен вычислить в толпе зевак поджигателя, ведь он единственный смотрит на пламя как на произведение рук своих. Так что интерес сыщика к людям всегда подлинный, но не праздный. Из постороннего, прохожего, не замешанного в их трагедию, следователь постепенно становится свидетелем, ведь когда сведений, добытых в ходе расследования, будет достаточно, она второй раз проигрывается в его голове». Интересно, поймет ли это однажды Юдин? Смогут ли Гуров и Крячко научить этому собственную смену – собравшихся на их лекции молодых коллег?..

– А когда что-то пошло не так? – осторожно спросил Крячко.

– Три дня назад, – отозвался Юдин. – Утром Колосов позвонил в полицию и сообщил о пропаже жены. Мол, ночью у нее случилась истерика от нервного перенапряжения. Флора выступала спонсором грядущей всероссийской акции «Тотальный диктант». Супруги поссорились. Жена восприняла попытки Колосова успокоить ее как агрессию. Выскочила из дома, села в свой «Porsche Cayenne»…

– И след простыл.

Гуров слышал эту историю десятки раз.

– А на камерах что? – подал голос Крячко.

– Ну, действительно, в указанное время из дома выбегает женщина, одетая в джинсы, толстовку с капюшоном и кроссовки, в которых Флора Сонова фотографировалась, когда встречалась с подругой в кофейне «Булочки на улочке» тем вечером. Мужчина бежит за ней, но не успевает догнать. И просто провожает взглядом ее машину.

– И до утра супруг находился дома? – спросил Гуров.

– По крайней мере, на камерах не мелькал, и телефон был в коттедже.

– Ну и в поисках, конечно, участвует впереди планеты всей? – съязвил Гуров.

– Не то слово! – Юдин остановил машину у пляжа, по которому шли люди в оранжевых жилетах добровольческого поисково-спасательного отряда «ЛизаАлерт». – Собрал через соцсети толпу подписчиков жены. Даже детишки из конкурса «Мак и лилия» с мамами по корягам рыщут. Сам в каждой бочке затычка! Лезет везде, руководит поисками. Допек сначала нас, потом добровольцев, потом МЧС. «ЛизаАлерт» стонут от него всем отрядом, наши – всем хором. Эмчеэсники вообще готовы транспортировать Колосова на своих вертолетах в дурку «вот хоть прям щас»!

– Результат-то есть? – спросил Гуров, с сожалением глядя на гревшихся у дороги чаем из термоса волонтеров.

– Да там подвижек никаких. Ребята из МЧС уже рукой махнули. И злятся, что их каждый день поднимают в ружье. Уже и дно реки, и городские подвалы, и гаражный кооператив, и заброшки вдоль дорог обшарили… Она как сквозь землю провалилась… – Машина въехала на мост через Волгу, по которому можно было добраться в Энгельс. – Или в воду канула. Я уже, ей-богу, во все поверить готов!

Крячко показал экран телефона со столбиком видео на Ютубе:

– А безутешный супруг, похоже, не устает давать интервью?

– Угу. Утверждает, что она была в таком стрессе из-за работы, что могла руки на себя наложить.

– А что с ее вещами? Клатч, рюкзак, просто телефон были при ней? – Гуров просматривал в телефоне фото Соновой. На одном из них она распаковывала только подаренный мужем последний айфон.

– Лиля все оставила в кабинете. В доме есть целый зал для работы над блогом. Там и стол для составления букетов, и большие подоконники для сушки цветов, и стол, чтобы делать скрутки из трав для окуривания комнат или ароматические свечи с сухоцветами.

– Однако! – восхитился Крячко. – А парень вник в тему!

– Не то слово! – вздохнул Юдин. – Даже пробовал варенье из розовых лепестков по ее рецепту варить и песочное печенье, вырубленное в деревянных формах в виде чертополоха, с лавандой и розмарином печь.

– Бедняга! – посочувствовал Крячко. – Может, и нам, Лев Иванович, разнообразить лекции лепкой домашней лапши и вышиванием?

– Смотря сколько людей на курсе, – серьезно ответил Гуров.

– Изначально к вам на курсы записалось народу видимо-невидимо, – прервал мысли Гурова голос Юдина. – Все на вас посмотреть хотели. Ну, и про Фомина интересно. Как вы тогда догадались, что он Остряк и что к Анне Игоревне ехать нужно.

Анна Игоревна Миль была университетской коллегой и главной целью маньяка.

– Как она, кстати?

– Восстановилась полностью. Мы со студентами из больницы ее встречали. Снова преподает. Ее, кстати, на одну из лекций к нам пригласили. Про связь modus operandi преступника с языковым мышлением рассказывать будет.

– Значит, встретимся уже как коллеги, – улыбнулся Гуров, – слава богу. Познакомлю тебя, Стас.

– Буду рад. Давно любопытно, – подал голос фотографировавший исторический центр Энгельса Крячко.

– Я вас сейчас в гостиницу отвезу. Там уже ждет организатор курсов и пресс-секретарь наш.

– Местная Ирина Волк? – хмыкнул Гуров, славившийся своим презрением ко всем сотрудникам МВД, не имевшим непосредственного отношения к благородному делу сыска. Исключение составляли лишь эксперты.

– Если бы! – Юдин закатил глаза. – Ирина Владимировна – Анджелина Джоли нашего ведомства. А Степан Матвеевич Штолин не красотка, но настоящий волк. Наш человек и санитар леса. Раньше был матерый следак, а теперь свадебный генерал у нас и организатор обучения сотрудников, которое освещает пресса. Он всех журналюг знает. Много лет вел рубрику криминальных новостей в областной газете. Был женат на главе местного отделения Союза журналистов, которая умерла давно. Историк криминалистики. По четвергам развивает локальный туризм. Водит экскурсии по маршруту «Саратов криминальный» от популярного агентства «Путешествия с Мироновой».

– На все руки от пенсионной скуки, – пробурчал Гуров и, резко повернувшись к водителю, бросил: – Дело Геллы в семидесятых он вел?

– Вампирши из «Мастера и Маргариты»? – вскинул брови Юдин. – Я, признаться, в школе не осилил и потом только фильм смотрел.

– Молодежь! – хмыкнул Гуров. – Стас, хоть ты помнишь?

Он был уверен, что напарник не упустит шанса поразить своей феноменальной памятью еще не знавшего о ней коллегу.

– Как такое забыть? Деревенский старик держал в плену молодую туристку, – не обманул ожиданий друга Крячко. – Редкую умницу. Учась заочно на учителя истории, она работала продавцом свежей выпечки в бойком месте. Проходимость высокая, людей море, перенасыщенность общением за день такая, что хоть в пустыне жить. Вот и пошла в одиночный байдарочный поход по Медведице.

– Я там с родителями в детстве каждое лето отдыхал, – удивился Юдин. – Погода всегда отличная. Ловили с отцом жерехов на жареху, щук – на уху.

– Сониковой повезло меньше. На третий день пути разыгралась непогода, ее лодку с припасами унесло, а измученная Оля выползла на берег, где стояла эта проклятая избушка, подпираемая с другого края чередой топких болот. Он жил там, как леший, собирая такую же пьющую нечисть по выходным. Девушка досталась им как награда за все неудачи никчемных жизней, за тоску, избываемую горьким пьянством и злыми шутками друг над другом. Когда туристка от издевательств обессилела, они перерезали ей горло. Бледная, рыжая, кудрявая, поруганная, Оля тонула в одной из затянутых ряской луж, куда они бросили ее.

– Местные ее нашли и прозвали Геллой? – В голосе Юдина слышалось сожаление.

– Это старика с собутыльниками односельчане вскоре нашли, – проворчал Гуров, зная, что приятель терпеть не может, когда кто-то торопит его рассказ.

– Через неделю, – подтвердил Крячко. – Сначала погибли приятели хозяина избушки, а потом пропал и он сам. Убийства были такими кровавыми, что прибывший на место участковый уверовал: старался вампир.

– Прямо «Сумерки», – заинтригованно выдохнул Юдин.

– Михаил Афанасьевич Булгаков, – укоризненно поправил его Крячко. – Ну, и Николай Васильевич Гоголь. Если вам, мой юный друг, это о чем-то говорит, конечно.

– Гоголя я знаю, – надулся Юдин. – Читал в школе «Вия» и «Ночь перед Рождеством».

– А тут скорее, – подлил масла в огонь Гуров, – «Страшная месть».

– Не спойлери поперек батьки! – зашипел Крячко. – В общем, – он приосанился, – ни участковый, первым осмотревший убитых стариков, ни приехавшая из района следовательская группа не связали смерти грязных пьянчуг с исчезновением городской девушки. Где эти ханыги и где студентка-заочница, штудировавшая Геродота в минуты затишья между продажей эклеров в кулинарии? Пьяная поножовщина, где всем поделом, на болотах и напряженная работа водолазов в верховьях разлившейся реки!

– Логично, – Юдин жалел, что не попал в число коллег, которым предстояло пройти обучение у Крячко. Полковник был блестящим рассказчиком и вызвать интерес к уголовным делам давно минувших дел умел.

Гуров сдержанно улыбнулся. Он знал, какое впечатление байки Крячко производили на молодых коллег.

– В общем, прибывший ввиду массовости смертей в селе из областной столицы Штолин оказался единственным, кто решил, что пропавшая жительница Саратова по воле волн оказалась именно в стариковской гнилой избе. Он упрямо спорил с начальством, по чьему приказу водолазы исследовали дно там, где прибило к берегу лодку девушки. Высчитал самое опасное место, в котором ее могла застать гроза. Предположил, сколько с ее туристическим опытом и навыками гребли она могла продержаться, в какой из множества гнилостных рукавов Волги в итоге могла заплыть. Его не обманули ни капризы разбушевавшейся реки, ни петлистые тропы ее проток, ни безропотная топь хранивших тайну изнасилований и убийств болот, ни словно набравшие в рот воды местные, ни участковый, чьи жалобы наверх только доставляли начинающему следователю хлопот.

– Я готов гуглить конец истории, – признался Юдин.

– Я те погуглю, любопытная Варвара! Я те погуглю! – сварливо погрозил с заднего сиденья кулаком Крячко.

– В общем, – заметив, что машина сворачивает к гостинице, сквозь хохот вмешался Гуров, – Штолин нашел место, где девушка выбралась из воды в грозу, и обнаружил следы ее пребывания в прибранной стариком избе. На глазах у изумленных понятых из района он разобрал лежанку печи, где всегда спал хозяин, так как обнаружил, что один из углов отличается от других. Там оказался схрон, тайник, где Избушечник прятал почерневшую иконку покойной жены (на деревне поговаривали, что и ее со свету свел), походную ложку-вилку, пару банок сгущенки, наручные часы, фонарик Сониковой и охотничий нож, которым ей горло резали. Кинологи определили место, где ее убивали, топили. А потом и шалаш из сосновых веток, где она пряталась, когда из болота с перерезанным горлом выбралась. Полубезумная от шока, вся в тине, рыжая. Родители потом говорили, что у нее цвет глаз изменился. Были серые, стали зеленые.

– Как она выжила?

– Да кто ж его знает? – мрачно заметил Гуров. – Я когда-то встречался с психиатром, который ее лечил. Он консультировал нас по другому делу.

– Воспитательницы из детского сада, обворовывавшей плохих, по ее мнению, родителей во время детских утренников, – улыбнулся Крячко. – Помню.

– В случае с Сониковой даже психиатр про нечистую силу твердил. Она потом как-то исчезла таинственно. Ребята из редакции «Криминальной России» хотели делать о ней фильм, но не нашли, – Гуров серьезно посмотрел на Юдина. – Вообще наша работа полна разных демонов.

– Я ж говорю, – Юдин припарковался у маленькой гостиницы на Шуровой Горе, – «Сумерки»!

– Ну вот! А мы ему: Булгаков, Гоголь, волшебство! – махнул рукой Крячко.

* * *

Белое здание отеля с голубыми крышей и французскими ставнями окружали аккуратные лужайки, на которых цвели крепкие молодые яблони, пышная белая сирень и белые, с фисташковым оттенком, розы. Неустанно ухаживавшему за ними садовнику удалось окутать дворик их густым, но прохладным, точеным, чистым ароматом, который царил в небольшом дворике гостиницы, несмотря на упоительную смесь запахов свежего укропа, лука, розмарина, шалфея, тимьяна, петрушки и кинзы, истомившихся в животах коптившихся над углями бронзовых судаков. Над ними колдовал невысокий, поджарый, по-волжски загорелый до цвета коричневой яшмы, с густыми седыми волосами и пышными усами старик.

– А вот и Степан Матвеевич! – довольный окончанием лекции о литературных мотивах в криминалистике Юдин с облегчением вышел навстречу коллеге.

Штолин пожал ему руку и уверенно шагнул поприветствовать устало выбравшихся из машины москвичей.

Здороваясь, он меланхолично катал во рту деревянную зубочистку. Тяжеловатая нижняя челюсть и прямая осанка выдавали в нем человека, не привыкшего подчиняться, бедноватая мимика – скрытность, выдаваемую за невозмутимое спокойствие, закатанные рукава выцветшей джинсовой рубашки – неприхотливость, воспитанную в его поколении надежной привычкой к физическому труду. Из-под кустистых бровей лукаво блестели ярко-голубые, с четкой широкой радужкой, как у голодного самца хаски, глаза.

Кожаный жилет, голубые джинсы, ремень с тяжелой пряжкой и ковбойские сапоги с массивным широким каблуком делали из него шерифа из вестернов категории B, который только и делает, что задумчиво курит трубку, меланхолично жует травинку, устремив свой тяжелый взгляд в прерии, и с прищуром провожает исчезающих в облаках пыли всадников, невозмутимо отправляясь доить корову. Этакая смесь техасского рейнджера Маркуса Хэмильтона из сурового вестерна «Любой ценой» и маршала Клэя Уиллера, укрывающего участников программы по защите свидетелей в сельской глуши Вайоминга, из комедии «Супруги Морган в бегах».

В кино от таких детективов мало толку. Они погибают, внезапно осознав, кто преступник, нелепо убитые при бескорыстном порыве помочь жертве, как в «Мизери». И смерть их всегда так глупа, что зритель не оплакивает ее ни секунды из оплаченного онлайн-кинотеатру времени, провожая героя на покой мимолетной мыслью: «Слабоумие и отвага! Да здравствует естественный отбор, идиот!..»

«Кто по доброй воле уложит себя в это клише, как в гроб? – спрашивал себя Гуров, глядя на ковбойскую одежду Штолина. – Тот, кто любит эстетику вестернов? До сих пор смотрит эти фильмы на допотопных видеокассетах? Или же тот, кто сознательно бежит от заезженных образов добрых и злых следователей, которые без конца тасуют в любом полицейском фильме и ведомстве? Тот, кто, зная свое величие, отрицает мимикрию и сознательно смешон, потому что не принадлежит к числу травоядных и хищников? Точнее, давно перешел в разряд сверххищников и является кархародоном, то есть белой акулой, акулой-людоедом, облюбовавшей тихие воды большой реки?»

Однако, в соответствии с клише, старик начал знакомство с шутки:

– Добро пожаловать! Ждем-пождем с утра до ночи. Смотрим в поле…

– Инда очи разболелись, глядючи? – подхватил Крячко.

Старик удовлетворенно кивнул:

– С белой зори до ночи.

Он повел сыщиков вдоль окон кухни гостиницы, где у печей и сковородок деловито суетился десяток поварих.

– Что сказать, юноши? Вы же позволите старику обращаться к вам не без фамильярности? – Гуров чувствовал, как Штолин буквально обыскивает гостей взглядом. – У нас тут, как видите, апрель, речка, теплынь, судаки в коптильне. Царская уха, между прочим, – он указал на чугунок на огне у деревянной беседки у воды, – на костре. Три вида рыбы…

– Карась, щука, стерлядь? – оживился Крячко. В нем проснулся азарт выросшего в Приморско-Ахтарске Краснодарского края рыбака, который гордился, что в его роду были и суровые архангельские поморы. Может, их просоленный нрав и позволил полковнику при всем его балагурстве ужиться с жестким, мрачноватым и резким Гуровым. Тот не смог подмять его, как делал с другими, а увидел равного себе. Товарища и напарника.

Коротая с Гуровым долгие часы слежки, он до сих пор погружался воспоминаниями в воды Ахтарского залива Азовского моря. До поступления в школу милиции он ловил у старого рыбозавода по осени жирную крупную тарань, которую вечно занятая хозяйством мать наскоро жарила, бабушка же тушила с чесноком к воскресному ужину в коммуналке с соседями, всю последующую неделю смакуя, как снятую вилкой тающую рыбью мякоть, похвалу.

– Как рыбак рыбака чую издалека, – в голосе Штолина промелькнуло не укрывшееся от Гурова торжество. – Браво, юноша! Только на похлебку там окуньки.

Крячко довольно хлопнул в ладоши.

– Неужто специально к нашему приезду ловлены?

– Волжанам, юноша, таких вопросов не задают! Все чин чинарем! – развел руками Штолин. – Рыба утром бороздила просторы матушки Волги. Сом прямо из протоки вон за тем островом, – он указал на гряду песчаных островов вниз по течению, – в кастрюлю пожаловал. А сами-то будете из каких рыбных мест?

– Мы их, – отчеканил Гуров, – не выдаем. А официальную версию вы знаете: прибыли из Москвы.

– Официальные версии, – Штолин не отводил взгляд от готовящегося блюда, – иногда страшно далеки от народа.

– Например? – жестко спросил Гуров.

– Например, от китайского. Или американского, – отшутился Штолин. – Вы какой предпочитаете?

– Российский.

Гуров смотрел на него в упор.

Будто почувствовав на себе его взгляд, старик медленно поднял на него глаза.

– Тогда поддержите отечественного производителя и отведайте дары нашей крафтовой пивоварни. Между прочим, крайне уважаемый местный бренд.

В его руках появилась бутылка нефильтрованного темного пива. На этикетке была изображена изможденная русалка с заплаканными водянисто-голубыми глазами. Пепельно-перламутровые пряди струились по ее хрупким плечам с почти прозрачной, мерцающей на изгибах рук зелеными чешуйками кожей. Она сидела на скользком камне, печально обхватив свой поджатый хвост, как ребенок, в какой-то промышленной зоне недалеко от моста. За широкой рекой, которая текла за ее спиной, виднелись Троицкий собор, гостиница «Словакия» и речной вокзал. Казалось, сирена намеренно отвернулась от Саратова, будто именно этот город был причиной ее горьких слез.

– Грустная особа, – Гуров покрутил в руках маленькую бутылку, словно созданную, чтобы годами дрейфовать по волнам, храня в своем чреве послание русалки. – Знаменитая местная утопленница?

– Кто знает, – Штолин усмехнулся в усы, стоя в клубах сизого дыма, – сколько в этих водах покоится прекрасных девушек, погибших из-за злой мачехи или несчастной любви?

Его взгляд остановился на водной глади.

– Славяне же не считали русалок чудовищами. Наши предки верили, что сирены всего лишь несчастные утопленницы, чей уход был преждевременным и неестественным. Только поэтому к ним относились как к нечистой силе.

– А вы?.. – Гуров сделал глоток из бутылки. Пиво оказалось крепким, хмельным, с умеренной ноткой горечи. – Как относитесь?

Старик помедлил с ответом:

– С сочувствием. Кто знает, сколько дел Ребекки было заведено после гибели девушек, которые поют печальные песни и водят медленные хороводы в камышах и между корягами в ночной воде?

– Дел Ребекки? Как в «Девушке с татуировкой дракона» Стига Ларссона? – Крячко обожал детективы. – Это выражение в ходу у сотрудников провинциального полицейского участка на острове, где происходит действие. Означает «нераскрытое дело, которое до сих пор мучает следователя». Когда душа из-за несделанной работы болит.

Штолин посмотрел на московских следователей задумчиво, будто решался на что-то, но ответил сухо:

– Бог с вами! Ну какие у русалок татуировки, юноши? Это моряки набивают карты, штурвалы, якоря. Да и при чем здесь дракон? Ну, – он поставил свой стакан на поднос, – даю вам полчаса на душ и смену гардероба – и милости просим на судаки и уху!

– Всенепременно! – Крячко подхватил чемоданы.

Гуров знал, что его приятелю такие эмоции чужды. Он умел мысленно отпускать прошлое, поэтому точно был не из тех, кто ходил с фотографиями таких «Ребекк» в кармане бумажника, как агенты ФБР из сериала «Мыслить как преступник». Этого бы не приняла в муже и всегда позитивная, домовитая жена Наталья.

Другое дело – Гуров. В ящике его стола по сей день лежали копии нескольких неизменно саднящих, как старые раны, дел. Три из них он снова и снова распутывал в ночных кошмарах. Метался в холодном поту по окраинам Москвы в безуспешных поисках убийц женщин и детей. Но с облегчением просыпался в объятиях Марии. Она, перепуганная, прижималась к нему всем телом с умоляющим шепотом: «Проснись! Проснись! Проснись!!!» А наутро деловито спрашивала, какие страхи стояли за его поведением, переходил ли детский страх в экзистенциальный ужас и в какой позе будет правильнее кататься по супружеской постели, чтобы это грамотно сыграть.

Гурова поражала эта ее актерская прагматичность на грани черствости. Жена, очевидно, ставила это качество выше их близости, а потому казалась Льву человеком-загадкой, женщиной-тайной, с которой он так и не смог до конца слиться.

Однако Гуров никогда не сомневался в своей оценке коллег. Он наверняка знал: бывших сыщиков не бывает. В мире столько зла, что у людей их профессии просто нет отдыха, даже если он верой и правдой заслужен.

Пенсионеры справляются с этим по-разному. Кто-то не признается себе, что по-прежнему ищет в людях зло, и ведет допросы всех подряд между делом, терроризируя домашних с особым наслаждением. Кто-то открывает частное детективное агентство и целыми днями доказывает параноикам неверность супругов. Кто-то, как бывшие сотрудники ФСБ, полицейские, криминалисты и юристы из США, объединившиеся в команду The Case Breakers, расследует старые, не дающие покоя обществу преступления.

Недавно они установили личность самого таинственного после Джека Потрошителя серийного убийцы – калифорнийца Зодиака. Однако их молодые коллеги сочли возможность быть на местах всех преступлений, похожие шрам и почерк, совпавший размер обуви недостаточными основаниями для эксгумации и анализа ДНК маляра и бывшего военного Гэри Френсиса Поста.

Гуров и Крячко, слышавшие доклад членов The Case Breakers на международной конференции «Мир серийного убийцы: модификация под влиянием массмедиа», были категорически не согласны с этим мнением. Оба разделяли глубочайшее сожаление The Case Breakers и верили, что где-то все же есть справедливость и милосердие не к мучителям, а к тем, кто погиб или лишился близких, видел, как кромсают ножом любимых, как стреляют им в голову, превращая в кровоточащее месиво дорогие черты. Что благонравно почивший Гэри Пост все же платит за свои преступления. Что имя Зодиака, долгое время остававшееся тайной, наконец прозвучало и маска, которую видели в последние минуты жизни объятые ужасом жертвы, навсегда сброшена. Что убийца больше не неуловимый монстр, а заклейменный позором набор букв на забытой могиле, проглоченный вечной тишиной звук.

Осталось только понять, к какой группе принадлежал Штолин. Опыт подсказывал Гурову, что, отойдя от дел, Степан Матвеевич не превратился в старого параноидального брюзгу и не терял формы ни на миг. Эти его копченые судаки с волжским гостеприимством – декорация, а замашки старомодного шерифа – продуманный образ для наивного молодняка вроде Юдина.

Настоящий Степан Матвеевич Штолин был описан в шикарном альбоме с биографиями лучших следователей страны, который Мнистерство внутренних дел Российской Федерации выпустило в позапрошлом ноябре, ко Дню сотрудника органов. Про Штолина там было сказано, что он не только раскрыл ставшее хрестоматийным «дело Геллы» Сониковой, но впоследствии специализировался на преступниках с ПТСР в острой и хронической форме. Раскрыл несколько серий изнасилований, спас четырех похищенных детей, посадил в «Черный дельфин» Файера – фаната «Фиксиков» и поджигания детских садов. Степану Матвеевичу приходилось сражаться один на один с олимпийским чемпионом сборной России по вольной борьбе, быть приманкой для знаменитой многодетной матери Леры Лески, душившей оставшихся на островах с ночевкой рыбаков. Так что Гуров ни секунды не сомневался, что почти комичный образ стиляги-шерифа, Клинта Иствуда на пенсии, рыбачащего на Волге и коптящего судаков на прогоревших углях, – лишь маска, настоящими в которой были только усмешка под седыми усами и лед проницательных голубых глаз.

Глядя, как Крячко и Штолин беседуют о преимуществах самодельных блесен, Гуров прочитал сообщение от Верочки: «По слухам, С. М. Штолина “увели” из следователей за то, что копался в эпизодах домашнего насилия даже в статусных семьях. PS Петр Николаевич спрашивает, во что вы вляпались!»

«Пока сами не знаем», – напечатал Гуров.

В этот момент из окна кухни высунулась дородная, покрытая сплошь клубничными веснушками женщина средних лет:

– Степан Матвеевич! Грузди мои заветрятся. И молодежь у вас там бойкая. Того и гляди, съедят все!

– Время обедать, юноши! – Штолин улыбнулся новым знакомым и Юдину. – Илья, вы здесь не впервой. Ведите! Мы с сударями судаками прибудем позже!

– Нас используют, – сказал Гуров, наклонившись к Крячко у дверей в банкетный зал гостиницы.

Тот согласно кивнул:

– Причем внаглую. Попались мы этому старику, как рыба в сети. Тоже мне! Великий, могучий добрый волшебник. Ээх!

– Найдем на него управу. В перерыв от причинения разумного, доброго, вечного съезжу почитать о его подвигах на благо отечества в архив.

* * *

Обед был таким дивным, что лишил Гурова утренней настороженности. Наваристая уха согрела его, как баня на даче тестя. А пряная малосольная сельдь под тонким слоем нарезанного кольцами молодого лука и порубленного дачного укропа, капуста, квашенная с клюквой и медом, грузди и бочковые помидоры из погреба Штолина и копченые им судаки убедили его в правоте Крячко, смакующего закуску из острых баклажанов с грецкими орехами и кинзой на домашнем ржаном хлебе с тмином.

– Надо скорее звонить начальству! Отчитаться, на какую каторгу оно нас из-за своей ангины отправило! Пусть, – он подцепил вилкой пару маринованных лисичек, – мучится!

– Есть из-за чего страдать, – подтвердил Юдин, выкладывая на тарелку жареную икру карася с яйцом, – бренд Made by Shtolin знаменит даже в Лондоне.

– А говорят, скромность выгодно отличает людей в провинции, – покачал головой Крячко.

Юдин пожал плечами:

– Так я не хвастаюсь, а факты констатирую. К нам в феврале один английский криминалист приезжал. Колин Саттон, слыхали?

Гуров и Крячко изумленно переглянулись.

– Так вот он и сказал, – беззаботно продолжал Юдин, – что закрутки Штолина нужно на международном рынке продвигать. С собой только сельди три банки на сэндвичи увез.

– Саттон из сериала «Охотник»? – медленно проговорил Гуров. Он смотрел этот фильм с женой Марией, когда она проходила пробы для съемок в российской адаптации. Ей отказали с формулировкой «слишком красива для жены главного героя». Режиссер искал типаж в стиле «настоящая англичанка», помня, что именно благодаря погоде, кухне и красоте женщин своей родной земли англичане прекрасные моряки.

– Автор сериала «Охотник», – лукаво заулыбался Юдин. – Фильм по его мемуарам поставили. Он нам рассказывал, как двух серийных маньяков ловил.

– Сильно! – позавидовал Крячко.

– А с чего это в Саратов такие лекторы жалуют? – поддел Гуров. – Столица Поволжья обгоняет столицу?

– Стараемся! У нас министр внутренних дел новый. Западник. Точнее, верит, что у них иногда опыт необычный есть, смекалка. А у нас – ум. И нам их наработки не как высокое достижение, а как направление мысли даны. Бери, учись, разбирай, как Ламборджини свою «Феррари» – езжай своей дорогой! Так что он к нам каких только спикеров не привозил! Перед Новым годом вот немец был. Маркус Шварц. Энтомолог из Института судебной медицины в Лейпциге.

– Ого! – присвистнул Крячко. – Мне наш медик Филинов его книжку давал.

– «Когда насекомые ползают по трупам», – кивнул Юдин. – Он нам про случаи из нее рассказывал. И несколько аспирантов и магистрантов с биологического факультета нашего университета обучил. Все сейчас в нашей сфере работают. Штолин костьми лег, чтобы в Саратове-Энгельсе девчонок-близнецов оставили. Леля и Лиля Береговы. Серьезные, бойкие, надежные, как волжский берег, – он смущенно бросил быстрый взгляд на похожих, как две капли воды, девушек за соседним столиком. – Вон они, кстати. Вместе с остальной группой на занятие пришли.

Магия штолинских судаков отступила, и Гуров понял, что присутствующие в кафе были не постояльцами гостиницы, а их с Крячко будущими учениками. И самыми необычными среди приехавших на занятия действительно были близнецы.

– Береговы, – в голосе Юдина слышалось подлинное восхищение, – прославились в криминалистическом сообществе после участия в расследовании удушения местной фитоняшки под ником honey2001. В миру – Ханны Гринблатт, паршивой, прости господи, для местной еврейской общины овцы. Была лицом, в смысле попой, турецкого производителя спортивных легинсов. Мы искали убийцу среди блогеров-конкурентов, сумасшедших фанатов, отвергнутых бойфрендов. Оказалось, дело рук бывшей свекрови, с сыном которой Ханна рассталась сто лет назад, – простой тетки, местного сыровара от сохи. Ольга Усова была поваром, долго копила деньги и учила итальянский, чтобы поехать с мужем на фарфоровую свадьбу в Тоскану. Там увидела объявление о наборе на курсы сыроваров – и понеслось. Вернувшись в Саратов, открыла сыродельню, стала организовывать дегустации для випов, поставлять сыры на светские мероприятия, корпоративы. Родительские комитеты элитных школ боролись за ее сырные корзины на подарки учителям. Бывшая невестка была важной частью бренда: встречала гостей, продвигала рикотту Усовой как идеал здорового питания в соцсетях. В общем, эта курица исправно несла бывшей свекрови золотые яйца.

– И что же ее, – Крячко отправил в рот фаршированное яйцо с домашним майонезом и треугольничком красной рыбы, – не устроило?

– Ханна по-прежнему была любовью всей жизни для ее сына, которого Усова рожала для себя и растила одна.

– Дом, который построил Эдип? – понимающе подхватил Крячко.

– Коттедж.

Юдин помолчал и заговорил быстро, как бы между прочим. Гуров с Крячко знали, что так сыщики выдают знание, которое стоило многих душевных сил.

– В общем, Усова сначала разрушила брак сына, а потом невестку убила. Да так грамотно все организовала – соблюдать чистоту привыкла же, – что единственную улику обнаружили только близнецы. В пролежавшем на окраине городской свалки теле Гринблатт жили мухи не только отечественные, всеядные, но и особые сырные, из пропахших лавандой мест.

– То есть Прованса, – подытожил Гуров, вспомнив, как во время путешествия на фарфоровую свадьбу часами торчал в этих сиреневых полях, фотографируя для соцсетей жену.

Он внимательно рассмотрел девушек. Их овальные лица, похожие на пугающие «голые» карнавальные маски цвета слоновой кости, казались неприметными благодаря коричневой туши и мерцающей пудре, высветлявшей линию высоких скул. Ростом чуть выше среднего, стройные и спортивные шатенки с медным отливом, Береговы выглядели в равной степени строго и неприступно в одинаковых голубых рубашках мужского кроя, черных юбках-карандашах и остроносых туфлях-лодочках с высокими прямыми шпильками. Между замшевым носком и задником каждой туфли виднелись соблазнительные изгибы узких стоп. По их тыльной стороне пересечением четких линий вились татуировки в виде нежного светло-сиреневого цветка на разветвленном стебле с крупным, слегка волнистым с краю листом.

– Открытые туфли – их фишка, – вздохнул, перехватив взгляд полковника, Юдин. – Весь отдел влюблен в Береговых. И всем – от ворот поворот.

– Уж не твою ли скорбную историю мы слышим, капитан? Тебя пожалеть? – хохотнул Крячко.

– Да ну что вы! – зарделся Юдин. – Это я так…

– Так мы тебе и поверили! – хрустнул соленым огурцом Гуров.

Одна из девушек повернулась в его сторону, откинув упавший на плечо высокий гладкий хвост. Вторая продолжала сосредоточенно вслушиваться в болтовню соседа по столику, покусывая накрашенные нежно-розовым блеском губы. Гуров с интересом отметил, что сестрам Береговым шли даже резкие, в черной оправе очки.

– С кем она говорит? – спросил он Юдина.

– Да, Илья, – поддержал его Крячко. – Поведай-ка нам, боец, под уху, ху из ху.

– Ну, высокий красавчик-блондин, непробиваемая груда мускулов рядом с Лелей, – в голосе Юдина мелькнула ревность, – Олег Назаров. Оборотистый парень из Балашова. В Сети много прошлогодних интервью с ним, в том числе на федеральных каналах, о деле банды кладбищенских вандалов. Портили монументы братков из девяностых. Всколыхнули несколько угасших еще в девяностые бандитских войн.

– На федеральный уровень парнишка вылез, значит? – Крячко принюхался к дымку над разделанным на тарелке копченым судаком.

– И все не залезет обратно. Авторитеты оценили его усилия по поимке стравивших их вандалов. Теперь у Олега много покровителей в верхах.

– Надо же! А мы будем нести доброе-вечное таким людям, – проворчал Гуров.

– Будем! – дотянулся своей рюмкой до его бокала с морсом Крячко.

– За соседним столиком, – Юдин присоединился к тосту, – как всегда один, Паша Банин.

– Сейчас нырнет в оливье и утонет в майонезе, – Крячко прищурился.

Гуров кивнул:

– Не офицерская косточка. Тюфяк тюфяком.

– Не ведитесь на это! – покачал головой Юдин. – Этот тюфяк стреляет так, что в сырную муху, которую близнецы достали из тела Гринблатт, на раз попадет. И бегает быстро. Я сам видел, как он однажды курьера «Яндекс Доставки», который мог оказаться важным свидетелем, по набережной час догонял. Вообще, – в его голосе послышалось невольное восхищение, – Паша – представитель вымирающего вида, классический сыщик-интеллектуал, провинциальный российский Шерлок Холмс. За эрудицию получил в отделе кличку «Мозг». Юридическое – его шестое образование. Он талантливый, опытный химик, физик, психолог, социолог, религиовед. Карьера пошла в гору после раскрытия серии кровавых ритуальных убийств. Актер массовки, которого поперли из местного ТЮЗа за пьянство, пошел по стопам Чарльза Мэнсона. Собрал из неблагополучных ребят аналог «Семьи», своих детдомовцев и пэтэушников прозвал «Лицедеями» и призвал нести свет своего учения обитателям коттеджей на местной Рублевке, в селе Усть-Курдюм.

– Чудны дела твои, господи!.. – вздохнул Крячко.

– Особенно на саратовской земле, – усмехнулся Гуров. – В Москве рассказать кому – не поверят.

– «Лицедеи» вламывались в богатые дома по ночам, любили резать семьи. Последним был дом местной предпринимательницы, варившей для фермерских ярмарок и маркетплейсов свечи и пастилу. Трое сыновей мал мала меньше, муж хозяйственный, кот, собаки, таз с черепахой, хомяк в клетке, перепелки в сарайчике, кормушка для синиц на окне. Перебили всех: людей, живность. Банин вычислял «Лицедеев» полгода. Нашел дачный поселок с заброшенным переулком Хмельный, где они устроили подобие фермы Мэнсона. С ритуальными жертвоприношениями животных, оргиями, наркотой. Часть банды накрыли там. Остальных ОМОН брал в буфете «Чехов» – концептуальном кафе для городской богемы. Среди винтажных стульев, полноразмерных иллюстраций из литературной классики на стенах, книг в золоченых переплетах. При свете свечей.

– Романтично, – улыбнулся Гуров. – Что насчет других учеников?

– Лиля говорит с Папкой.

– Каким папкой? – удивился Крячко. И неуверенно добавил: – Это же девушка. Вроде бы.

Его, как и Гурова, смутила безразмерная толстовка с портретом героини сериала «Метод», грозно держащей на изготовку заточенный до жала карандаш, широкие серые штаны и желтые кеды.

– Парень это или девушка, боевая задача спрятать фигуру выполнена на «отлично», – поддержал недоумение друга Гуров.

Будто почувствовав, что ее обсуждают, девушка повернулась к ним. У нее было нежное лицо с золотыми веснушками, похожими на блестки в детской пене для ванн или мелкие водоросли в едва зацветшей воде, которое она зачем-то сделала старше скульптурным макияжем с бежевыми губами и египетскими сине-зелеными стрелками, расходящимися в стороны рыбьим хвостиком в уголках глаз. Из-под капюшона вдоль виска вилась голубая прядь.

– Имеется в виду виртуальная папка, – пояснил Юдин. – Компьютерный файл. Потому что Лиза Колтова – гениальный программист, геймер, хакер, гик. Остроумная, резкая, гневливая, вспыльчивая, – он сморщился, – но в отделе компьютерной безопасности на нее молятся. Потому что бороздит офшорные счета на любых островах, инкогнито добавляется в чаты извращенцев со снафф-видео, когда пропадают дети, входит в даркнет как к себе домой. Многие думают, что она сама маньяк.

– Психологи говорят, что компьютерные игры снижают агрессию, – пробурчал Крячко, и Гуров сдержанно улыбнулся, вспомнив, сколько вражеских танков его напарник успевал подбить в обеденный перерыв.

– Не у всех, – поджал губы Юдин. – Вон там, за столом в углу, Глеб Озеркин. Официантку достает, кретин!

– Знакомая фамилия, – Гуров задумался.

Он сын известной детской писательницы Ольги Озеркиной, – Юдин грустно уставился в тарелку с копченым судаком. – У нее был дом в селе Пристанное в двадцати минутах езды от города. Она жила там с конца мая по октябрь с семьей и привозила богемных приятелей на «православный ретрит». Ходила к батюшке из местного храма, регулярно поддерживая крупными пожертвованиями в валюте во всех смыслах дорогого духовника.

– История стара, как мир. Богема отмаливает грехи. А криминал-то в чем?

Гуров начал думать, что Юдин просто расстроен из-за того, что не может добиться внимания Береговых. Ни одной, ни второй сестры.

– Деревенские прозвали «друга всех детей» Салтычихой.

– Однако, – хрустнул соленым огурцом Крячко.

– За жестокое обращение с детьми и животными, – кивнул Юдин. – Утром она посещала исповедь. Днем полола лебеду в церковном сквере (батюшка был щедр на послушания для богатых покровителей). А вечером отправлялась домой. Детей и собаку со щенками бить. Скулеж и плач на весь двор. Дочь на себя руки наложила после школы. А Глеб как раз закончил следственно-криминалистический факультет юридической академии и родную мать за доведение до самоубийства посадил. Даже у Малахова выступил. Сейчас берется за тяжелые семейные истории: убийства за наследство, месть рогоносцев, склоки сиблингов, инцест. Консультирует киношников. Сценаристов сериала «ДНК», например.

– Это где у героя инициалы такие, потому что он Дмитрий Николаевич Карин? – хмыкнул Гуров.

Все молодые коллеги в их с Крячко отделе дружно ждали второй сезон этого мини-сериала. Мария тоже хвалила его. Снимавшаяся в нем актриса даже консультировалась с ней, каково это – жить с сыщиком, который, расследуя убийства, совершенные супругами или родственниками жертвы, разуверился в браке и избегает создания семьи.

– Он самый. Наши, кстати, без труда узнают в герое Назарова. Он на гонорары консультанта построил себе дом на нашей Рублевке, в селе Усть-Курдюме. Принципиально живет один. Женщин презирает как класс. Сотрудницы всех отделов на него по очереди жалобы начальству писали. Папка – единственное исключение.

– Взаимный абьюз? – понимающе кивнул Гуров.

– Они на месте преступления подрались.

– Приятные все люди, ничего не скажешь! – проворчал Крячко. – А почему их так мало? Конференц-зал позволяет обучить больше людей.

– Это решение Штолина. Он считает, что усвоение знаний в маленьких группах более эффективно, поэтому нужно тщательнее выбирать слушателей конкретного курса. Чтобы они были из разных мест и специализировались на разных типах преступлений. Штолин сам подбирает каждую группу. Обычно все же человек по десять. Но этот состав, по его мнению, самый сильный.

– Тогда зачем их чему-то учить?

Гуров все больше убеждался в мысли, что старик зачем-то вызвал в Саратов специалистов по поиску серийников из Москвы.

Юдин задумался:

– Они все некомандные игроки. Неудобные одиночки. Непредсказуемые занозы в заднице, – он обвел взглядом молодых коллег. – Вспыльчивые, желчные, заносчивые, готовые пренебречь правилами. Клумба нарциссов. В каждом расследовании доверяют только себе и абсолютно игнорируют мнение других. Расследование для них прежде всего вызов своему интеллекту.

– Прямо сериал «Кости»! – отмахнулся Крячко.

– Так и есть, – Юдин был серьезен.

– Ну, курсы тимбилдинга я вести не умею, поэтому будем учить молодняк плавать броском в воду, – подытожил Гуров.

– Предлагаю в завершение торжественного обеда поднять еще один тост за наших гостей, – раздался предшествовавший аплодисментам голос Штолина.

Услышав свое имя, Гуров поднялся, исподволь наблюдая за реакцией молодых звезд провинциального сыска.

Сестры Береговы сделали несколько ленивых хлопков в ладоши, нервно покачивая острыми носами дорогих черных туфель. Их сосед Назаров, сжав челюсти, смотрел на приезжих с вызовом. На лице Банина было написано искреннее восхищение. Папка, казалось, больше интересуется реакцией на лекторов ненавистного ей Озеркина. Тот был предсказуемо исполнен дистиллированного презрения ко всем вокруг.

– Вежливые детки, ничего не скажешь, – прошептал Крячко.

Гурова не волновала этика. Он и сам пренебрегал вежливостью с теми, кто не успел заслужить его доверия. А доверие он направо и налево не раздавал.

Но эти шестеро были явно не заинтересованы в учебе. Смотрели свысока на лекторов и друг друга ни в грош не ставили. Будто их собрали насильно для решения какой-то задачи, запредельная сложность которой требовала объединения их высокоразвитых, уникальных навыков под руководством Гурова и Крячко.

Капитуляция Орлова перед сезонным гриппом давно стала легендой в ведомстве, поэтому Штолину не составило никакого труда заполучить их. Достаточно было просто назначить обучение на апрель. Но с какой целью ему понадобились Гуров и Крячко?

– Воспитаем из этой наживки достойных следователей, – тихо ответил Гуров и поднялся, когда его объявили.

– А теперь приступаем к чаю с вишневым пирогом и готовимся переместиться в конференц-зал, – учтиво объявил Штолин.

«До чего же, – подумал Гуров, – неприятный старик!»

* * *

Гуров знал, что как педагог Крячко лучше него. Его давний друг обладал феноменальной памятью, обожал историю, особенно российской криминалистики, следил за всеми публикациями Джона Дугласа, Марка Олшейкера и других специалистов, изучавших серийных убийц. Здесь, среди амбициозных, хватких эрудитов сыска ему не было равных. Кроме того, Крячко имел опыт преподавания в Академии МВД, а значит, мог виртуозно поставить на место зарвавшийся молодняк, подготовив почву для завтрашней встречи юных дарований с Гуровым, у которого на вторую половину четверга были свои планы.

Он решил не откладывать поездку в архив МВД и изучить нераскрытые дела, над которыми работал Штолин. Чутье подсказывало, что Ребекка, ради которой старик собрал лучших областных следователей и московских коллег, была жертвой насилия внутри местной богатой и могущественной, внешне очень благополучной семьи. Такому даже The Case Breakers позавидуют. Что там Степан Матвеевич говорил про русалок? Жертвы мачех или несчастной любви?

Ожидая Юдина, Гуров рассматривал картину в холле гостиницы. Это был весьма посредственный в художественном плане портрет молодой женщины в серебристом платье, поверх которого небрежно лежал золотой плащ, будто накинутый заботливой и щедрой мужской рукой. Как и поднятые наверх крупные пшеничные локоны, этот наряд однозначно указывал на моду поздних девяностых с их стремлением к гламуру, блеску, неуемной страстью нуворишей к пусканию пыли в глаза.

Эта одежда казалась бы вычурной, старящей, безвкусной – какой она и была, – если бы не янтарный туман, которым художник окутал хрупкую фигуру женщины, заставив трепетать плотную ткань. Однако, падая на миловидное и холеное лицо женщины с чертами каминной фарфоровой пастушки, это теплое, похожее на полуденное мерцание солнечных лучей в сосновом бору свечение делало его изможденным, словно отравленным ложью и притворством, добровольной беспомощностью и отчуждением. Словно казавшийся нерушимым мрамор пересекла черная трещина, и под глицериновой маской проступил наконец яд годами уродовавших его безнадежной жертвенности и горя. Эти чувства, казалось, заполнили глаза позировавшей, сделав их темными, но сияющими влагой и прозрачными, как у лесной нимфы. Будто таинственные боги ночи заполнили их мглой, возникшей на границе слившихся в момент затмения дня и ночи.

«Кто эта женщина? Жива ли она еще? – думал Гуров. – Как сложилась ее судьба, когда лихое десятилетие отступило под напором расслабленных, сытых нулевых? Помнит ли она художника? И что их связывало в круговороте тех лет, пестрых, пугающих и лихих?»

* * *

От мыслей о картине Льва отвлек доносившийся из раскрытых дверей в конференц-зал голос друга:

– Изучение поведения серийных убийц позволяет говорить о последовательной смене фаз от так называемой фазы ауры до фазы депрессии.

– Убийство и пытки как незначительный этап пропускаем, значит? – съязвил Озеркин.

– Почему же? – поднял на него глаза Крячко. – Вас это не минует.

Глеб, прищурившись, оглядел группу. Все злорадствовали.

«Какое трогательное единение!» – кисло подумал Крячко.

– Итак, – голос лектора сразу привлек внимание зала, – фаза ауры – одна из самых сложных для криминалистов. Потому что ни мы, ни те, кто находится (а зачастую живет) с серийным убийцей в одном помещении, не догадываемся о том, что с ним в этот момент происходит. И только обнаружив тело, мы видим результаты этой стадии, которые, как и весь его modus vivendi, формируют его modus operandi.

– Образ действия, – Леля Берегова ловила каждое слово Крячко.

– То есть почерк, – не глядя на сестру, так же уверенно и строго произнесла Лиля.

– Все верно, – включив презентацию лекции о Михаиле Туватине, кивнул Крячко.

Когда его вытянутое лицо появилось на экране рядом со скриншотами его соцсетей, Папка хмыкнула:

– В профиле во «ВКонтакте» все зачищено. Оставшиеся посты мало что дают.

– А вам знакома недостающая часть? – Крячко внимательно посмотрел на нее.

– Ну-у-у, – она притворно смутилась, – случалось читать.

Ее игровой ноутбук ожил, и на экране появились удаленные посты убийцы девятилетней Лизы Киселевой.

– Помыться хочется, – брезгливо сказал Назаров. – Такая чернуха теперь весь курс будет?

– Сказал человек, – огрызнулась Папка, – который провел самую значимую часть карьеры на кладбищах.

– В предстоящей работе, Олег, – глядя на молодого человека в упор, ответил Крячко, – жестокости еще больше будет. Вы, возможно, просто ощущаете, что сферой деятельности ошиблись?

– Нет, – отчеканил Назаров. – Простите.

Его смущению обрадовался только Озеркин. Назаров смерил его презрительным взглядом, истинным адресатом которого, как подумал стоявший в коридоре Гуров, был, конечно же, проявивший хватку Крячко.

– Итак, серийный убийца – заложник тяги к специфической форме насилия, которую он мечтает применить к жертве, – продолжал полковник. – Собственно, фаза ауры зачастую и начинается с продолжительной фантазии, бережно и тайно лелеемой садистом мечты. Субъект как бы выпадает из объективной реальности, может испытывать галлюцинации. Время для него замирает, сенсорные ощущения приобретают особую остроту. Важной эмоцией становится томление, навязчивое желание найти партнера, который станет частью ритуала, в который серийник возвел лишение жизни. Фантазии о том, как это произойдет, постепенно становятся все более детальными, жесткими.

– Его можно остановить в этот период? – подал голос Банин. – Лечить, может быть?

– Ну да, – пожала плечами Папка. – А он потом, как пациент Бухановского, соседского мальчика убьет.

– Этот пациент, – Банин сохранял спокойствие, – прекратил принимать назначенные ему медикаменты. Саботировал лечение.

– Совершенно верно, – подтвердил Крячко, отчего Папка закатила глаза. – Никто не может предусмотреть все варианты. Особенно в нашем случае, потому что серийные убийцы ни с кем свое состояние не обсуждают. Их эмоции для них не вербализуемы. Естественным развитием представляется только потакание своим желаниям. Субъект может пытаться притупить их вредными привычками, однако это не позволит ему вернуться мыслями в реальный мир. Возвращение в него происходит посредством троллинга. Но об этой фазе мы поговорим позднее. А сейчас, – он посмотрел на Папку, – сбросьте, пожалуйста, добытые вами скриншоты в общую группу. Я даю всем пять минут, чтобы найти в постах (комментарии пока не смотрим) коммуникативные маркеры фазы ауры, свойственные конкретному убийце. К какому временному промежутку относятся эти тексты? Когда они были опубликованы по отношению к дате Лизиной смерти?

– Скинула, – улыбнулась Папка.

– Спасибо, – Крячко выставил таймер на телефоне. – Время пошло.

* * *

На экране телефона Гурова тем временем запустилось приложение Arts & Culture, позволяющее искать произведения визуального искусства. Он надеялся найти заинтересовавшую его картину.

Однако сотовая связь в этой части здания была хуже, чем везде, и ему пришлось отступить в нишу с высоким окном, из-за чего полковника не заметил вышедший из кухни Штолин. От Гурова не укрылось, что Степан Матвеевич был сердит. Вызываемый абонент, очевидно, не отвечал ему, и старик злился, даже набирая другой номер:

– Дозвонитесь до нее! Я лучше вас знаю, что с ней такого не бывает! Наше ведомство водит гостей только на ее экскурсии! Выясните, в чем дело. Ваши сотрудники легко найдут время на это, ведь она живет от галереи в двух шагах! Если возникнут какие-то… трудности, дайте мне знать.

«Слишком эмоционально для человека, чья работа включает копчение судаков на природе, – подумал Гуров. – Здесь кроется какая-то тайна. Надо будет невзначай расспросить Юдина».

Будто в ответ на его мысли на экране телефона высветилось сообщение Юдина: «Скоро буду. Въезжаю на мост».

Зато Arts & Culture потерпело полное поражение. Приложение не нашло точного совпадения, предложив только схожие изображения. Первыми вышли ссылки на зловещий «Портрет А. П. Струйской» Федора Степановича Рокотова и мистический «Портрет М. И. Лопухиной» Владимира Лукича Боровиковского, навлекавший гибель на красавиц, рискнувших на него посмотреть.

Обе картины – Гуров знал это – в данный момент находились в Государственной Третьяковской галерее, поэтому он написал короткое сообщение своей подчиненной – оперуполномоченной Армине Ароян. В команде девушка выполняла требующую особой насмотренности задачу фотографирования мест происшествий. Она обладала особым взглядом и редчайшим даром визуального рассказчика. Если висевшая в гостинице картина неизвестного художника как-то связана с портретами русских дворянок восемнадцатого века, Армине найдет ее.

– Они все проверят. Не надо никуда ходить. Тебя увидят. Тебе нельзя! – раздраженно убеждал кого-то по телефону Штолин.

Не решившись идти через холл, Гуров незаметно прошел через кухню и оказался на небольшой веранде, за которой начинался песчаный пляж. Там, глядя на реку, нетерпеливо курил Юдин.

– Лев Иванович, я договорился. Нас ждут. Материалы подготовили.

– Тебе на поисках Соновой не надо быть?

– Нет. Там наши не могут от волонтеров отбиться. Из фанаток пропавшей без вести такая толпа собралась.

– Какими судьбами, юноша? – послышался за спиной полковника голос Штолина. Тот нес на подносе бокалы с цитрусовым взваром и домашней пастилой. – Брадвин сжалился и разрешил вам не участвовать в поисках века?

– На эти дни я приставлен, – Юдин шутливо перекрестился, – ко Льву Ивановичу.

– Похвально! Хотя мы тоже располагаем транспортом. Который, конечно же, к услугам дорогих гостей, – Степан Матвеевич протянул Гурову бокал.

Тот покачал головой. Старик пожал плечами и вернулся к разговору с Юдиным:

– А что говорит Колосов?

– Да все то же, что в интервью.

– Оно понятно. Я про батюшку. Патриарха клана, чьи деньги предопределили этот брак.

– По-вашему, Флора Сонова вышла замуж по расчету, и свекр знал об этом? – насторожился Гуров.

– Как знать? – Степан Матвеевич подал бокал Гурова уставшему Юдину. – Просто мне кажется, в доме Колосовых нельзя существовать вне прочерченной Никитой Гавриловичем системы координат. «Мой дом – мои правила». Как в недавнем фильме «Достать ножи», помните?

– Я предпочитаю огнестрельное оружие.

– Интересно, как на такие шутки смотрит ваша жена. Она ведь известная актриса и наверняка была на российской премьере фильма? Почему же вы так далеки от важнейшего, по словам Ленина, искусства?

– Потому что интересуюсь чужими жизнями только по долгу службы. И не имею привычки лезть в чужие дела.

– Жизни, которыми мы, Лев Иванович, интересуемся по долгу службы, – примирительно заговорил Степан Матвеевич, – к сожалению, неминуемо превращаются в дела. И хорошо бы обратить на них внимание без «когда убьют – тогда и приходите». Извините, если задел. Простите старика. Илья! – Штолин кивнул Юдину. – Был рад видеть! Лев Иванович, откланиваюсь.

Когда он скрылся в дверях гостиницы, Гуров попросил Юдина:

– Позвони-ка еще в архив. Пусть поищут. Может, среди дел Штолина и на семейство Колосовых что найдется?

– Легко, Лев Иванович. Нет проблем.

* * *

В конференц-зале близнецы Береговы, стоя перед экраном для проектора, отчитывались о выполнении задания, которое дал Крячко. Лазерные указки кликеров скользили по скриншотам с бережно собранными детоубийцей и насильником фразами из тюремного дискурса, кадрами порнороликов, постерами «Ходячих мертвецов». Иногда у Крячко возникало ощущение, что сестры намеренно направляют красные точки презентеров, похожие на прицелы винтовок, на аватар Михаила Туватина, делая легкой мишенью его худое, с диким взглядом лицо.

– Очевидны такие черты субъекта, – металлическим голосом говорила Леля, пока сестра выводила на экран картинки с нападающими зомби, сценами изнасилований из порно, искаженными мукой и выражением беспомощного страдания женскими лицами, – как мизогиния, склонность к сексуальному садизму, зацикленность на теме смерти, влечение к ней.

– Фрейд определял последнее как танатос, – подхватила Лиля, и ни один мускул не дрогнул на ее красивом лице. – В данном случае речь идет лишь об одной из его разновидностей, а именно деструдо.

– Деструктивный инстинкт агрессии, ориентированный на убийство других, – пояснил Банин и спешно добавил «извините», нарвавшись на снабженный двойной дозой гнева и возмущения взгляд сестер.

– Что это говорит о переживании Туватиным фазы ауры? – спросил Крячко.

– Он мечтает об убийстве и пытках женщин, – пожала плечами Леля.

– И, очевидно, стремится к наслаждению созерцанием разложения женских тел, – дополнила Лиля.

– Нереализованная в ходе преступлений сексуальная девиация? – поднял брови Озеркин. – Он латентный некрофил? Какая прелесть!

– Кому как, – пожала плечами Папка. – А мы теперь обречены жить в вечном настоящем, как ученые? Забронзовеем в золотом веке, где всегда правит князь Владимир Великий, Красно Солнышко? Или все же начнем говорить о Туватине и ему подобных в прошедшем времени? Его преступления – завершенная история. Он же больше не выйдет. Сидит пожизненно.

– Кто ему мешает мечтать о том же, о чем и раньше? – откликнулся Назаров. – На мечты у него теперь времени полно.

– Верно, – Крячко сделал знак близнецам садиться. – Пойманный серийный убийца застревает на стадии ауры, поскольку выход в реальный мир из нее является завершением ритуала. Кто может привести пример, когда заключенным в тюрьму серийникам это удавалось?

– Знаменитый побег Теда Банди из тюрьмы в Юте, конечно, – Папка вывела на экран фото харизматичного маньяка, – который привел к четырем изнасилованиям и двум убийствам в университетском общежитии во Флориде.

– Неплохо, – сдержанно похвалил девушку Крячко.

Та, проходя к своему месту, показала язык Озеркину. Тот расплылся в снисходительной улыбке. Папка с готовностью зашипела на него:

– Идиот!

В этот момент на пороге конференц-зала появился Штолин.

– Спасибо, что представили, Елизавета Дмитриевна! – спокойно заметил старик.

– Получила? – прошептал Озеркин.

Не обращая на него внимания, Степан Матвеевич обратился к полковнику:

– Станислав Васильевич! У нас культурная программа горит. Выдвигаемся на интереснейшее мероприятие через полчаса. Могу подать в конце занятия цитрусовый взвар с булочками и домашним вишневым вареньем.

Ученики недоуменно обернулись. На лицах молодых людей читалось, что не ради домашнего варенья они поставили на паузу ошеломительный бег многообещающих карьер.

Крячко разделял их недоумение:

– У нас по плану как раз фаза троллинга.

– Я даже знаю, кто на ней пострадает, – прошептал Озеркин Лиле Береговой.

– Не бери на понт, мусор, – огрызнулась ее сестра.

– Ловческая фаза, – блеснул знаниями Штолин, – безусловно важна и…

– И позволяет сотрудникам правоохранительных органов распознать убийцу. Ведь на этой стадии он перестает действовать как обычные люди…

– У которых принято придерживаться графика запланированных организаторами мероприятий…

Молодым коллегам показалось, что между мужчинами, подобно очагу боли в израненном теле, назревает большой конфликт.

– График, – с нажимом проговорил Крячко, – не поможет этим отрокам разобраться во вселенной серийного убийцы.

– А я читал, что современные серийники весьма образованны. Тот же Остряк, например. Кажется, он был ученым-гуманитарием, нет?

– И, чтобы быть им равными, мы едем в театр «Теремок»? – поднял бровь Крячко.

– Напрасно иронизируете, коллега! В нашем кукольном театре много прекрасных спектаклей для взрослых, в том числе о Холокосте. Но туда мы вас, конечно, в импровизированном отпуске не зовем. После лекции полковника Крячко преподаватели и группа едут в энгельсскую картинную галерею. Там у нас Роберт Фальк, Илья Машков, Аристарх Лентулов, Петр Кончаловский, Александр Куприн. Выставку специально ради нас пока не закрыли.

– Искусство вечно, а потому подождет, – не отступался от решения Крячко. – Я планировал провести этот день иначе. И не готов отказаться от плана занятия ради культурно-просветительской работы.

– Станислав Васильевич! – Голос старика стал жестким.

Крячко подумал, что Гуров на его месте бы внутренне торжествовал. Перед ним был Штолин, который сыскал славу жесткого, резкого на расправу следователя:

– Я, конечно, понимаю, что у вас в Москве принято иначе. Но здесь, в провинции, люди чтят традиции гостеприимства и радуют не только угощением, но пищей духовной. Мы ходим в театры, посещаем музеи, гуляем по набережной. Это уважение. Вы готовы отвергнуть его, не проведя ни одной лекции.

Молодые кадры обратились в слух. Крячко знал, что не свернет под давлением. Как и Гуров, сворачивать с намеченного пути в такие моменты он просто не умел.

– Не привлекает живопись художников творческого объединения «Бубновый валет», можно посмотреть работы художников-новаторов второго десятилетия XX века. Имена Давида Загоскина, Валентина Юстицкого ничего не говорят вам, нет? Это основоположники саратовского авангарда. Но если вы предпочитаете творения столичных знаменитостей, то работы Александры Экстер, Бориса Эндера в нашем захолустье тоже есть.

Очевидно, Штолин старался перевести их конфликт из разряда личного в социальный, столкнув лбами провинциальную элиту и неблагодарных москвичей. Приходилось признать, что, судя по настороженно-любопытным взглядам студентов, ему это удалось.