Сочувствую, что вы так чувствуете E-Book

Ребекка Уэйт

• Herausgeber: Фантом Пресс
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 494

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Детство бывает разным и далеко не всегда счастливым, но для сестер Элис и Ханны оно стало настоящим испытанием. Одна — слишком тревожная, стремится всё контролировать, другая — беспечная и взрывная, вечно бросает вызов окружающим. Их старший брат Майкл — настоящий образец для подражания, чьё неодобрение является силой, с которой необходимо считаться. Девочки всегда чувствовали себя непонятыми и ненужными. Авторитарная мать и отстраненный отец повлияли на их взросление, оставив на их сердцах много шрамов. И, наконец, существует семейная трагедия, о которой никогда не упоминают, но которая повлияла на всех членов семьи. Повзрослев, Элис и Ханна пытаются освободиться от прошлого, но каждый новый этап жизни лишь усугубляет их проблемы. Разочарования в любви и работе заставляют их осознать: ничего не изменится, пока они не разберутся в семейных тайнах и старых обидах. Умный и ироничный, порой жесткий, но невероятно честный роман о любви и разочаровании, близости и одиночестве. История о семье, которая остается важным источником для каждого из нас, несмотря на все трудности. Прошлое невозможно стереть, и рано или поздно оно настигнет нас — в словах, которые мы не сказали, в проступках, которые не простили, в боли, которую так и не удалось заглушить. Британская элегантность и ироничность стиля Ребекки Уэйт позволяет нам взглянуть на уже привычные конфликты с другой, неожиданной стороны. Аудиоверсию этого романа, написанного с необычайной ясностью и остроумием, озвучила актриса театра «Модерн» Мария Орлова.

Leseprobe

Ребекка Уэйт Сочувствую, что вы так чувствуете

I’m sorry you feel that way by Rebecca Wait

Copyright © 2022 by Rebecca Wait

Книга издана при содействии Агентства Van Lear LLC

Перевод с английского Анастасии Наумовой

© Анастасия Наумова, перевод, 2024

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2025

Глава 1

2018

В целом похороны им нравятся. Майклу – потому что он по жизни питает слабость к церемониям, Ханне – потому что она любит, когда эмоций через край, Элис – потому что такие мероприятия вообще сплачивают. Их матери – потому что она чувствует, будто добилась своего. Пришедшая пораньше Элис встречает гостей у входа в крематорий. Это ее жизненное кредо – приходить раньше, а у Ханны – опаздывать (или совсем не приходить, или же оказываться там, где ей быть не полагается).

– Вежливее было бы их на улице встретить, – замечает мать.

– Так дождь же.

– Элис, это похороны, – говорит мать, словно на похоронах всем полагается намокнуть.

Но, так как мать не выказала ни малейшего желания составить ей компанию под дождем, да и вовсе куда-то подевалась, Элис теперь и стоит тут – топчется в жарко натопленном предбаннике, где пахнет дезинфицирующим средством, и мокрой шерстью, и еще чем-то приторным и неуловимым – Элис отчаянно надеется, что не смертью.

Она помогла матери организовать эти похороны – или, по крайней мере, так официально считается. На самом же деле основную часть забот Элис взяла на себя: вела переговоры с ритуальными агентами, согласовывала очередность действий со священником, отправляющим церковное торжество (в свете обстоятельств это слово казалось Элис странноватым), и бронировала в Клубе рабочих зал для поминок. Сильнее всего она переживала из-за угощения, потому что с трудом представляла себе, кто именно придет. Неделю-две назад, в субботу, она перебрала документы в старом тетушкином доме, отыскала несколько адресов (кое-где не было даже имен тех, кто там живет) и отправила извещения о похоронах. Наткнулась Элис и на кое-какие телефонные номера – позвонив по ним, Элис оставила несколько голосовых сообщений, поговорила с очень любезным мужчиной, который отрицал всякое знакомство с тетей, и менее любезной женщиной – наорав на Элис, та бросила трубку. Прийти пообещали некоторые из тетиных соседей, в основном люди пожилые, жившие на этой улице задолго до смерти бабушки и дедушки Элис.

Гроб с тетушкиным телом уже стоит перед часовней. Мать Элис не захотела, чтобы его торжественно несли мимо собравшихся.

– Только лишняя суета, – сказала она, – вдруг уронят?

– Не уронят, – отмахнулась Элис.

– Да запросто. Твоя тетушка не сказать чтоб пушинка была.

Элис, любившая тетку, пропустила колкость мимо ушей.

Первые несколько машин уже заезжают на парковку. Сквозь стеклянную дверь в дождевых потеках Элис смотрит на приехавших, и ее грызет тревога за них, ее обычная тревога по приезде куда-то. Всю жизнь приезжать куда-нибудь давалось Элис непросто. В детстве, когда ее привозили поиграть к подружкам (или, что хуже, на вечеринку) или даже к бабушке с дедушкой и когда машина останавливалась у дома, тревога принималась неотступно грызть Элис. Потом гул двигателя затихал, и желудок словно наливался свинцом. (Ханна же тем временем сломя голову и без оглядки бежала к дому.) Сам повод бывал, как правило, приятным и даже радостным. Однако для Элис пропасть между тем состоянием, когда ты еще не на мероприятии, и тем, когда уже туда попал, огромна, а преодолевать ее порой приходится за несколько секунд.

Среди прибывших Элис Ханну не видит. Она толкает тяжелую деревянную дверь и приветствует двух пожилых женщин, в которых узнает тетиных соседок, миссис Линден и миссис Джексон, – хорошо, что она и имена их вспомнила как раз вовремя. Они сетуют на погоду, и Элис поворачивается к вошедшему следом за ними мужчине, худющему, с жиденькими, зачесанными поверх лысины прядями и в светло-коричневом замшевом жилете с темными пятнами от дождя.

– Я ее близкий друг. – Он сжимает руку Элис в своей.

От многозначительного вида, с которым старичок произнес «близкий», Элис становится не по себе.

– Замечательно, – говорит она, – где вы познакомились?

Старичок оглядывается, словно боясь, что их подслушивают.

– Так, в одном месте, – туманно отвечает он. Этот ответ явно не предполагает дальнейших расспросов.

– И давно вы были знакомы? – все же делает попытку Элис.

– В каком-то отношении да.

Беседа начинает надоедать Элис, и она рада, когда ее вниманием завладевает крупная, на первый взгляд незнакомая женщина в блестящей темно-синей водолазке. Едва переступив порог, женщина хватает Элис за руку и говорит:

– Ну, здравствуй, солнышко!

– Здравствуйте, – отвечает Элис, – спасибо вам огромное, что пришли.

– Ох, да брось. Как я рада тебя видеть! Столько лет прошло!

Такой поворот тревожит Элис: этого нового противника она явно не помнит. Однако женщина выжидающе смотрит на нее, и Элис, боясь ее обидеть, мямлит:

– И я вас тоже. Рада вас видеть.

– Так все это печально, – говорит женщина, и Элис соглашается.

Миссис Линден и миссис Джексон уже удаляются по коридору, а вот близкий тетушкин друг по-прежнему околачивается возле Элис. Хорошо бы он не попросил представить его. Впрочем, доходит вдруг до Элис, его-то имени она тоже не знает. В надежде вытянуть из гостьи еще что-нибудь Элис делает ставку на нее:

– Как вы добрались?

– Очень быстро, солнышко, – отвечает гостья, – мы же тут рядышком живем.

Соседка! Элис ликует. Женщина улыбается:

– Ты так на него похожа – просто удивительно. Господи, как же нам всем его не хватает, да?

Тут Элис понимает, что женщина ошиблась, но как лучше сообщить ей об этом, она не знает.

– Вообще поразительно, – женщина вглядывается в лицо Элис, – я сейчас словно на него смотрю. Он живет в тебе. У тебя его глаза. И его нос – его знаменитый нос! И даже подбородок его.

– На самом деле, мне кажется… – начинает было Элис, которой такое сравнение ничуть не льстит, но гостья перебивает ее:

– Ладно, пойду найду Марджори. Она тут пишет, что заняла мне местечко, а ты ж ее знаешь.

Элис остается в компании тетушкиного друга в жилетке. Он видел ее унижение, и от этого неловкость усугубляется. Элис силится придумать какую-нибудь подходящую реплику, чтобы разрулить ситуацию, но незнакомец опережает ее:

– Какая приятная дама. Прошу прощения, но я, пожалуй, пойду присяду.

Элис провожает его взглядом. Следующие несколько минут она предается самобичеванию, перебирая в памяти слова из беседы с женщиной и прикидывая, где ей следовало бы сказать что-нибудь иначе. Похоже, вот и еще одно постыдное воспоминание, которому суждено терзать ее по ночам.

Наконец Элис замечает, как здесь жарко, замечает, что под мышками у нее уже мокро и что плотная ткань платья пропиталась потом. Да и само платье – ошибка, оно куплено в приступе паники несколько дней назад. На сайте в интернете оно смотрелось очень элегантно, но утром, глядя в зеркало, Элис подумала, что на ней оно ну прямо как мешок. Будь она библейской грешницей – наверняка исполняла бы в таком одеянии епитимью. Жесткая ткань натирает под мышками, мокнет от пота и сковывает движения.

Элис отвлеклась на это нагромождение неприятностей и не замечает, как сзади к ней тихо приблизилась Ханна.

– Я с другого входа зашла, – объясняет Ханна, когда Элис оборачивается и видит ее, – там сзади еще одна часовня, ты в курсе? Я чуть на чужие похороны не попала. – Ханна понижает голос: – Где она?

– В гробу, в часовне, – отвечает Элис, – ее уже принесли.

Ханна фыркает:

– Да я про мамочку. Не вселяй в меня напрасных надежд.

– Не знаю. Мы приехали вместе, но потом я ее потеряла.

– А вообще как она сегодня?

– Довольно бодрая.

– Господь всемогущий.

Сунув руки в карманы, Элис нащупывает салфетки, которые положила туда утром, и стискивает их в кулаках.

– Ты как, нормально добралась? – спрашивает она.

– Ага. Только долго получилось.

Они ненадолго замолкают.

– А ты знаешь, – говорит наконец Ханна, – что это наши девятые похороны? В смысле, у нас в семье.

– Да вряд ли.

– Так и есть. Вот смотри. Бабушки с дедушками, по двое с каждой стороны. Двоюродная бабушка Мэй. Старая миссис Маллиган, которая через дорогу жила, – она еще нас не любила. На следующий год – мистер Маллиган, а все потому, что похороны миссис Маллиган удались нам на славу.

Она не завершает перечень – это делает за нее Элис:

– Папа.

– Вот видишь! – подхватывает Ханна. – Список-то получается внушительный. Люди наверняка судачить станут.

Ханна замечает, как из туалета выходит мать.

– Ладно, позже увидимся. – И она устремляется прочь по коридору.

– Увидимся, – бормочет Элис.

За четыре года это их первый разговор.

Майкл входит в часовню с важным видом человека, которого оторвали от дел. К этому моменту большинство гостей уже заняли места в часовне, но Элис задержалась у входа, дожидаясь опаздывающих. Из соседей на похороны приехали четверо, все престарелые, все знали еще бабушку и дедушку Элис, а тетю помнили еще девочкой. Кроме соседей, здесь четверо тетиных друзей: помимо близкого друга в жилетке, еще один мужчина и две женщины (не считая той, в темно-синей водолазке, которая, видимо, отыскала нужную ей часовню). Судя по всему, между собой они не знакомы. С учетом самой Элис, ее матери, Майкла и Ханны желающих попрощаться с тетушкой выходит двенадцать человек, и Элис понимает, что сэндвичей заказала многовато. Да и с вином размахнулась. Сама она пьет мало, поэтому ей сложно определить, сколько понадобится другим. И она очень боялась, что хватит не всем.

– Ханна приехала, – произносит она, когда Майкл наклоняется поцеловать ее в щеку.

Черный костюм ему очень к лицу. Майклу всего тридцать шесть, но волосы на висках уже седеют. Седина его красит, думает Элис.

– Ну что ж, – Майкл пожимает плечами, – она же предупреждала, что приедет, – и Элис чувствует, что их сестре он ничего уступать не желает.

Он, похоже, приехал один, а подробности Элис предпочитает не выяснять. Может, и к лучшему, что он без жены, та явно из тех, кто любит кидаться на могилу и рыдать, причем неважно, знала она усопшего или нет. Хотя у них, конечно, никакой могилы не будет. Интересно, думает Элис, встречаются ли любители кидаться на печь крематория? Это, должно быть, непросто, ведь тогда пришлось бы довольно унизительно ползти по металлическому туннелю. Тут Элис одергивает себя: во-первых, она выдумывает про невестку всякие гадости, а во-вторых, такие мысли на похоронах неуместны.

– Восемь человек пришло, – говорит она, чтобы не молчать, – не считая нас. Молодцы, правда ведь?

– Не понимаю, зачем им это.

– Но я боюсь, что слишком много вина заказала.

– Сколько?

– Двадцать четыре бутылки, – отвечает Элис.

– Господи, Элис, это же похороны, а не оргия.

– Знаю, – смущается Элис.

Она давно знает, что Майкл считает ее легкомысленной, вот только не понимает, чем она заслужила такое отношение. Вообще-то большинству окружающих она кажется чересчур серьезной. Сама Элис часто переживает, что выглядит в чужих глазах занудой.

– Где мама? – спрашивает Майкл.

– Спереди сидит. У нее вроде все в порядке. И настроение хорошее.

– Сомневаюсь, – говорит Майкл, – сейчас же похороны.

– Ну разумеется, – откликается Элис, – принимая во внимание обстоятельства. – И добавляет, стараясь выдержать траурный тон: – Она тебя увидит, и ей спокойней станет.

Майкл кивает.

– Тогда тоже туда пойду, – он сверяется с часами, – мы начнем через семь минут. Постарайся не опоздать, ладно?

– Я с тобой, – говорит Элис.

– Хорошо, – его взгляд на миг задерживается на ее платье, – новое?

– Да, – с вызовом отвечает Элис, но Майкл лишь хвалит:

– Неплохое. Мне не нравится эта современная мода не надевать на похороны черное.

Радуясь его похвале, Элис соглашается и расправляет мешковатое платье. В этот момент из туалета появляется женщина в темно-синей водолазке. Она машет Элис:

– Попозже к тебе подойду, Джини.

– Элис, – сурово говорит Майкл, – ты себе кличку придумала?

После прощания они высыпают на улицу, освещенную лучами хиленького, каким оно обычно бывает после дождя, солнца. Элис оглядывается по сторонам, высматривая Ханну. Во время церемонии та села поодаль, выбрав себе место на задней скамье. Насколько Элис успела заметить, Ханна еще не говорила ни с матерью, ни с Майклом. А теперь Элис охватывает страх – возможно, необоснованный, – что, когда все остальные выйдут на улицу, Ханна тут же исчезнет, в очередной раз водой просочится сквозь пальцы. Однако в следующую секунду она видит сестру – та в одиночестве стоит чуть в стороне от сбившихся в группки людей. Элис быстро вытирает лицо, избавляясь от оставшихся слез, и трогает Ханну за локоть.

– Эй, привет, – робко говорит Элис.

– Ага, привет. – Ханна поворачивается к ней и скрещивает на груди руки. – Церемония отлично прошла.

– Да, – соглашается Элис.

– Ей бы понравилось, не сомневаюсь, – говорит Ханна и осекается. – На самом деле я понятия не имею, что ей нравилось.

Они молчат, вспоминая тетушку.

– Помнишь, как она на тебя с ножом накинулась?

– Да, – кивает Элис, – очень живо помню.

– Я всегда завидовала, что это с тобой случилось, а не со мной.

– Ты на машине или тебя подвезти? – спрашивает Элис. – Мы с мамой вперед поедем, чтобы все подготовить.

– Спасибо, но меня Майкл подбросит.

Ее слова огорчают Элис. Если у нее в жизни и есть что-то постоянное, то это убеждение, что Ханна – по крайней мере, чуточку – отдает предпочтение ей, а не Майклу. Впрочем, она, Элис, сама виновата, что все портит. Кивнув, Элис смотрит, как Ханна направляется к Майклу, который яростно водит пальцем по экрану смартфона.

– Ты чего в джинсах пришла? – слышит Элис слова Майкла.

А Ханна отвечает:

– Это только с виду так кажется. На самом деле я в одеянии плакальщицы, как и полагается. Подбросишь меня на поминки?

Элис отправляется искать мать.

В машине, крепко вцепившись в руль, мать говорит:

– Естественно, твоя сестра не со мной болтать приехала. О таком одолжении я даже и не мечтаю.

Глядя на безрадостный пригород, тянущийся за окном, Элис радуется, что до Клуба рабочих ехать недалеко. Хотя в машине их только двое, кажется, что там тесно и душно.

– Но на похоронах это непросто, правда же? Может, ей неловко.

Элис пытается представить Ханну, которой неловко. Ей не удается.

– Словно мы ей чужие. Села на задний ряд и делает вид, будто знать нас не знает.

Элис чувствует, как мать накручивает себя.

– Ей, наверное, нужно время, – мягко говорит она.

– Время? У нее куча времени была. Это в ее духе!

В ее духе? Элис в этом не уверена. Сейчас ей думается, что в их семье никто никого толком не знает. Год за годом они жили бок о бок в одном доме и при этом умудрялись не встречаться. Вместо этого они рассказывали друг о друге всякие истории.

В клубе мать Элис отправляется осмотреть зал, а Элис – в маленькую кухню, где сотрудник банкетной службы готовит еду.

– О! – Он будто старую подружку увидел, несмотря на то что они всего-то два раза по телефону разговаривали. – Вы, наверное, Элис.

Она благодарно улыбается.

– Какая красота, – говорит она, имея в виду блюда с сэндвичами.

– Да это ж всего лишь бутерброды. Там снаружи я уже поставил большие термосы с чаем и кофе.

Для поминок он необъяснимо веселый, и Элис проникается благодарностью. На сайте написано, что зовут его Джеймс, но он просит называть его Джимми. Это трогает Элис, однако вместе с тем смущает, и теперь она вообще никак не называет его.

Чтобы занять себя, Элис принимается носить из машины вино и апельсиновый сок, а Джимми тем временем выносит в зал блюда с сэндвичами, бокалы, салфетки и посуду.

Мать заходит в кухню и окидывает взглядом упаковки вина, которые Элис поставила на стойку.

– Батюшки, ты зачем столько спиртного купила?

– Не рассчитала, – отвечает Элис.

– Только бога ради не выставляй все это в зал.

Мать уходит. Джимми, вернувшийся как раз вовремя, чтобы услышать последнюю реплику, подмигивает.

– Много выпивки не бывает, – шутит он, – запомните на всю жизнь. Чем-то еще помочь вам?

– Нет. Спасибо, – благодарит Элис, – вы и так очень помогли.

– Ну что ж, удачи. – Он скрывается за дверью, и Элис чувствует легкую скорбь, словно потеряла своего единственного союзника.

Куда же запропастились Ханна с Майклом?

Гости начинают прибывать, и Элис торопится к входу. Встречая их, она показывает, как пройти к банкетному залу, где, словно королева, ожидает мать. Соседи приехали парами, а четверо тетиных друзей по отдельности, почти сразу же друг за другом, и Элис кажется, будто украдкой. Однако Ханны с Майклом нигде нет, и Элис волнуется. Она немного задерживается у входа и лишь потом возвращается наконец в банкетный зал.

Гости уже сбились в группки. Близкий друг в жилетке беседует с другой тетиной подружкой, женщиной, представившейся как Ники, с накрашенными красной помадой губами. Пожилые соседи кучкуются отдельно, и к ним же примкнула мать Элис. Не видно второго тетиного друга мужского пола, то ли Гарри, то ли Генри (Элис высылала каждому именное приглашение, и хотя при встрече он представился, имя все равно забылось), а вот еще одна тетина подружка одиноко стоит в углу с бокалом белого вина в руках, поэтому Элис направляется к ней.

В крематории, здороваясь с Элис, она не представилась, а спросить Элис смелости не хватило. Судя по виду, незнакомка – ровесница матери Элис, то есть ей чуть за шестьдесят. Элис думает, что лицо у женщины такое, словно жизнь ее потрепала. Впрочем, лицо не выбирают.

– Вы как? – осведомляется у нее Элис.

– В смысле? – переспрашивает женщина, как кажется Элис, слегка раздраженно.

– Как вам церемония? – Элис чувствует себя глупо.

– Видала и хуже.

Повисает тишина. Женщина прихлебывает вино, а Элис, как ни странно, жалеет, что не взяла себе выпить и не отошла в сторону.

– Где вы познакомились с моей тетей? – делает она очередную попытку.

– На занятиях по рисованию с натуры.

– Правда? – удивляется Элис. – Как интересно. Не знала, что она занималась рисованием.

– Она моделью была.

– Вон оно что.

– Вы же не ханжа, верно? – спрашивает женщина.

– Нет, конечно.

– Это неплохой способ подзаработать.

– Да, наверняка так оно и есть.

– Это ведь не то же самое, что проституция, да?

– Ну разумеется. – И, чтобы уж точно не выглядеть ханжой, Элис добавляет: – Да и в проституции ничего плохого нет!

За этой фразой следует долгое молчание. Как они умудрились за минуту прийти к этому, Элис не понимает.

– У вас есть дети? – внезапно спрашивает женщина.

Элис качает головой:

– Нет.

– А муж?

– Нет.

– Сколько вам лет?

– Тридцать два. – Элис словно на допрос попала.

– Тридцать два? О господи, я б все отдала, чтобы мне опять было тридцать два. – Она глядит на Элис: – Ну что ж, наслаждайтесь, пока возможность есть.

Теперь в голосе у нее звучит грусть, и Элис хочется сказать, что она вовсе не из тех, кто полагает, будто навеки останется молодой, и думает, что старость к ней не придет. Элис прекрасно представляет себе старость. В ней одновременно живет и Элис-дитя, тревожная и почти забытая, и Элис-старушка, причем эта пожилая Элис потихоньку выбирается на первый план. Как бы там ни было, но молодость не то чтобы давала ей много преимуществ. Если она расскажет об этом женщине, то, может быть, подбодрит ее?

– И все же не тяните, – продолжает ее собеседница, – ваше поколение уверено, что вам все доступно, но однажды вы проснетесь и поймете, что постарели и поезд ушел.

Элис кивает. Тревога за Ханну крепнет, и Элис украдкой окидывает взглядом помещение.

– Что, надоела я вам? – спрашивает женщина.

– Нет, – отвечает Элис, поражаясь ее агрессивному тону, – нет, я просто сестру ищу. Она собиралась прийти, но, похоже, не доехала.

– Может, свалить решила? – Такая мысль женщине явно нравится.

– Надеюсь, что нет. – В голову Элис приходит вдруг новая мысль: что, если Ханна с Майклом попали в аварию?

Совсем рядом раздается громкий хриплый смех, Элис и ее собеседница машинально оборачиваются. Старик в жилетке, похоже, отлично поладил с той самой Ники. Он берет со столика бутылку и подливает себе и Ники вина.

– Кокетничают на поминках, – говорит собеседница Элис, – жалкое зрелище.

Заметив, что из туалета выходит второй мужчина, Гарри-или-Генри, Элис решается на отчаянный шаг и перехватывает его.

– Вы знакомы? – спрашивает она. – Вы же оба дружили с тетушкой?

– Лидия, – представляется женщина, не подав руки.

– Хью, – подает голос мужчина. На вид ему, робкому и неуверенному в себе, лет семьдесят.

Мучаясь угрызениями совести, Элис оставляет их наедине. Она сомневается, что Хью подходит Лидии, однако времени на раздумья у нее не остается: в противоположном углу зала она видит Майкла, который беседует с матерью. Ханны с ними нет.

Элис подходит к ним и уже собирается спросить, где Ханна, но Майкл ее опережает:

– Элис, ты в курсе, что сэндвичи с мясом и вегетарианские лежат рядом на одном блюде?

– О господи, – вздыхает Элис, – но если гости видят, что именно они едят, то, полагаю, ничего страшного не случится.

– К тому же когда кладешь сэндвичи с яйцом рядом с другой едой, то все пропитывается запахом яйца.

– Но ты же любишь сэндвичи с яйцом, – говорит Элис, – вон как раз такой ты и ешь.

– Не в этом дело. Я и с ветчиной люблю, и лучше, когда ветчина на вкус как ветчина, а не как яйцо.

– Что ж, тогда переложу сэндвичи с яйцом на отдельное блюдо.

– Уже поздно.

– Где Ханна?

– Не знаю, – раздраженно отвечает Майкл, – разве я сторож своей сестре?

– Но ведь это ты ее сюда привез, разве нет? – волнуется Элис.

– А-а, ну да. Вот только когда мы приехали, она выскочила – сказала «голову проветрить», и больше я ее не видел.

«Проветрить голову» Майкл выговаривает особенно выразительно, словно считая, будто Ханна занята каким-то непотребством.

– Кстати, я неплохо себя чувствую, – встревает мать, – спасибо, что спросила.

– Прости, мама, – отвечает Элис, – я просто растерялась. Ты как?

– Так себе. День непростой выдался. Нам сейчас только Ханны не хватало и ее жажды внимания.

– Да не нужно ей это, – возражает Элис. Вообще-то Ханна поступает как раз наоборот: она настолько отдалилась от семьи, что почти совсем исчезла.

Старик в жилетке снова хохочет, и, оглянувшись, Элис видит, что он в сопровождении Ники направляется к ним.

– Чудесная церемония, – говорит он, подойдя, и поднимает бокал.

– Да, вы замечательно с ней попрощались, – поддакивает Ники. Зубы у нее измазаны помадой. И она, и ее собеседник явно перебрали.

Элис бросает взгляд на столик и, к своему ужасу, видит, что из восьми бутылок вина, которые она выставила изначально, шесть уже пустые. Неужели эта парочка выпила все в одиночку? Бегло обозрев помещение, Элис с облегчением замечает в руках у многих присутствующих бокалы с вином.

– Сэндвичи, боюсь, суховаты, – говорит мать Элис, не обращаясь ни к кому конкретно.

– О нет, – возражает Жилетка, – ничего подобного. Очень вкусные сэндвичи. Исключительно!

– Надеюсь, не заветрились, – говорит мать, – парня, который их делал, как будто откуда-то с улицы наняли.

– А по-моему, он очень профессионально работал, – не соглашается Элис.

– Ой, Элис, тебя послушать – так все вокруг профессионалы.

– Я пойду на кухню – надо еще спиртного принести, – говорит Элис. На самом же деле, думает она, если что и надо, так это найти Ханну.

Ханна и вправду обнаруживается на кухне – сидя на разделочном столе, она болтает ногой и отхлебывает из бокала вино.

– Вот ты где! – восклицает Элис чуть радостнее, чем собиралась.

– После поездки сюда мне срочно надо было выпить, – говорит Ханна. – Возраст не пошел Майклу на пользу.

– Он сегодня ужасно нудный, – заявляет Элис. Предательство с ее стороны, но ради мимолетной улыбки, которой награждает ее Ханна, и предать не жалко.

Она направляется в угол за новым ящиком с бутылками. Возможно, перед отъездом Ханна согласится выпить с ней в Лондоне кофе или пропустить по стаканчику, и тогда они наконец наведут порядок в отношениях. В худшие моменты Элис в ужасе думает, что Ханна никогда ее не простит и что ей теперь всю жизнь маяться без сестры.

– Ты надолго приехала? – с деланой непринужденностью спрашивает она.

– В смысле? – не понимает Ханна.

– Ты когда обратно улетаешь?

– Я не улетаю, – бросает Ханна, не глядя на Элис. И, не дождавшись ответа, добавляет: – Ты же не думаешь, что я только ради всего этого приехала?

Элис качает головой, но на самом деле она думает именно так.

Ханна смеется:

– Я что, за шесть тысяч миль прилетела ради похорон тетки, которую я толком и не помню? Да брось, Элис! Такое скорее по твоей части.

Может, так оно и есть, но Элис сомневается – в первую очередь она не представляет себе, с чего бы ей оказаться в шести тысячах миль от семьи. И, все еще не смея верить, она переспрашивает:

– То есть ты вернулась домой? Навсегда?

– Я вернулась в Англию, – мягко поправляет ее Ханна, – пока.

– А работа как же?

– Буду работать в МИДе в Лондоне.

– Это потрясающе, – говорит Элис, – отличная новость. Где ты будешь жить?

– Пока не знаю. Найду что-нибудь…

– Хочешь, поживи у меня, – предлагает Элис, – мои соседки по квартире возражать не станут. А спать можешь на диване в гостиной. Или я на диване лягу, а тебе кровать уступлю. Я в Клэпэме живу, помнишь? И с транспортом очень удобно. По Северной линии тебе как раз до «Эмбенкмента» добираться или до «Ватерлоо», а оттуда пешком.

– Спасибо, – обрывает Ханна, – но я как-нибудь сама.

Элис замолкает. Она зашла слишком далеко и слишком быстро, это ей понятно.

Ханна изящно, не пролив ни капли вина, спрыгивает со стола.

– Ладно, пойду с мамой поговорю. Нельзя же вечно тянуть.

– Она сегодня слегка…

– Она всегда слегка. Переживу.

– Или и тебя заодно похоронят, – шутит Элис.

Когда Ханна уходит, она, чтобы собраться с мыслями, ненадолго остается на кухне. Потом берет ящик, относит его в зал, выставляет бутылки на столик, а пустые убирает в ящик. Ханна стоит рядом с матерью, Ники и Жилеткой. И к ним же приближается пожилая миссис Линден. Молодец Ханна, что подошла к матери именно сейчас. В присутствии свидетелей.

– Ну ты размахнулась! – Сбоку вдруг вырастает Майкл. – Неужто нам еще шесть бутылок нужны? Вон тому типу явно уже хватит.

Элис смотрит в том же направлении, что и Майкл. Размахивая бокалом, Жилетка что-то втолковывает Ханне, а та кивает с таким видом, словно того и гляди рассмеется. Элис глядит на сестру, и ее охватывает ликование.

– Но у людей отдушина появилась, и это замечательно, – говорит она Майклу. «Ханна дома, – так и тянет ее сказать, – Ханна наконец-то вернулась». Впрочем, эта новость совсем свежая и слишком драгоценная, чтобы ее обсуждать.

– На мой взгляд, у этого отдушина что-то великовата, – парирует Майкл.

– Ну и ладно.

– Он мне заявил, что я на юриста похож.

– Так ты и есть юрист, – резонно замечает Элис.

– Элис, он это сказал не как комплимент.

Элис относит ящик с пустыми бутылками на кухню и берет там блюдо с шоколадными печеньями. Сэндвичей осталось много, но она думает, что сейчас гостям наверняка уже хочется чего-нибудь сладкого. После она обходит зал, убеждаясь, что всем всего достаточно, особенно пожилым соседям. Дерганая женщина по имени Лидия по-прежнему беседует с милягой Хью. Элис останавливается возле соседей – миссис Джексон и мистера Блайта. Те пьют чай и болтают.

– Как славно, что вы пришли, – говорит она.

– А как иначе, солнышко, – отвечает миссис Джексон, – не могли же мы не прийти. Какой она когда-то чудесной девчушкой была.

Элис вспоминает тетку – нет, чтобы представить ее «чудесной девчушкой», у нее воображения не хватит. От этого ей становится грустно.

– Трагедия, – кивает мистер Блайт, – для всей семьи настоящая трагедия.

Элис кивает в ответ. Перед глазами у нее встают тревожные, блеклые лица бабушки с дедушкой. Холодно-сдержанное лицо матери. Затем она думает о Ханне, чья жизнь складывалась труднее, чем надо бы.

– Ханна так на нее похожа, – говорит миссис Джексон, – такие же волосы, светлые, чудесные. Кэти в молодости красавица была. И Ханна эту красоту унаследовала.

– Но удивительно, – добавляет мистер Блайт, – вы с Ханной совсем разные. Ты брюнетка. Хотя вы близнецы.

– Ханна поразительная красавица, прямо как Кэти, – продолжает миссис Джексон.

– Вы такие разные, – повторяет мистер Блайт, – полная противоположность.

Для ее самооценки день выдался неудачный, это Элис чувствует.

– Принести вам что-нибудь? Еще сэндвичей? Или печенья?

Она приносит им печенья на блюдцах и решает, что пора подойти к матери и Ханне. Миссис Линден и Жилетка по-прежнему стоят с ними, а вот Ники их покинула.

– Я как раз говорил вашей матери, что это настоящий подарок – когда в такой день твои дети рядом с тобой, – говорит Жилетка Элис, когда та присоединяется к их маленькой группе. Он так растроган, что чуть не плачет.

Элис улыбается и кивает. Про подарок мать наверняка с ним поспорила бы. Ее взгляд ненадолго падает на Ханну. Та отводит глаза, но Элис успевает увидеть в них веселую искорку, в кои-то веки мысли у них совпали.

– У меня детей нет, – добавляет Жилетка.

– Нет? – переспрашивает миссис Линден. – Очень жаль.

– Дети – это не каждому дано, – говорит мать Элис.

– Вот и у меня не получилось, – подхватывает Жилетка.

– Ох, ужасно жаль, – говорит Элис и снова оглядывается – пробормотав извинения, Ханна отходит в сторону. Куда она, интересно, направляется?

– Да, не судьба, – сокрушается Жилетка.

– Наверное, иногда и так бывает. – Не желая показаться невежливой, Элис заставляет себя проявить чуткость.

Жилетка совсем опьянел, и язык у него заплетается.

– И дело не в том, что я не пытался, – грустно продолжает он.

– О господи, – отвечает Элис, – очень сочувствую.

– Случается и такое, – кивает миссис Линден, – это нелегко.

Жилетка вздыхает:

– Дух стремился. – Он умолкает, но никто не знает, что на это ответить, и Жилетка добавляет: – Это все плоть, понимаете. – Он заговорщицки склоняется к Элис, в которой явно углядел самое искреннее сострадание: – Плоть немощна.

Элис чувствует, как лицо заливает краска. Она не смеет поднять глаз ни на мать, ни на миссис Линден.

– Очень сочувствую, – выдавливает она.

Жилетка отхлебывает вина.

– Уж как есть. Остается только стараться.

– Да, это верно.

Наступившее молчание дарит Элис надежду, что тема закрыта, но потом старик добавляет:

– Однако иногда сколько ни старайся, все без толку. В том-то и беда. Когда доходит до дела, эта штука просто не поднимается.

Элис замирает, не в состоянии отвечать.

– Элис, – резко говорит мать, – что же ты не расскажешь миссис Линден про спонсорский поход у вас на работе?

– Мы ходили в спонсорский поход… – начинает было Элис.

– Они просто не понимают, как ты переживаешь, вот в чем беда-то, – не унимается Жилетка, – а они еще так смотрят на тебя. – Осушив бокал, он глядит в пустоту. – Им-то легко. Знай себе лежи.

– Не хотите чаю? – быстро спрашивает Элис.

Жилетка удивленно поворачивается к ней. Отвечает он не сразу, сперва словно переваривает услышанное, а потом говорит:

– Было бы славно. Благодарю.

С детской кротостью он следует за ней к столику, отдает ей бокал и дожидается, пока она нальет ему чаю, добавит молока и передаст ему чашку с блюдцем:

– Вот, держите.

Он отхлебывает чаю.

– Возьмите еще печенье. – Элис дружелюбно протягивает ему блюдо с печеньями.

Напротив них, с другой стороны столика, Майкл угрюмо жует сэндвич с ветчиной. Сперва он наблюдал за Жилеткой, а теперь уставился на Элис. «Я предупреждал», – отчетливо читается в его взгляде.

– Пойду свежим воздухом подышу. – И Жилетка с чашкой в руках, пошатываясь, направляется к выходу.

– Как ты допустила, чтоб он так напился? – спрашивает подошедший Майкл.

– Ничего я не допускала. И вообще, не особо он и напился.

– Ты посмотри только, как его заносит. – Наблюдая за тем, как Жилетка шагает по залу, Майкл откусывает сэндвич, жует и качает головой: – На вкус как яйцо.

Это он произносит не сердито, а скорее печально.

– Как чудесно, что Ханна приехала, – говорит Элис, – правда ведь? Я, пока ее не увидела, и не думала, что она приедет.

Майкл пожимает плечами:

– Ханна поступает, как ей удобно. Вечно такая была.

– И она вернулась, – сдерживаться дальше Элис не в силах, – вернулась насовсем. Она сама мне сказала.

– По крайней мере, теперь мы за ней присмотрим. Чтобы она вразнос не пошла.

– Да никуда она не пойдет, – отмахивается Элис. В этом Майкл, похоже, не уверен. – Главное, – говорит Элис, – это что мы снова вместе. Наконец-то.

– Только отца нет, – коротко бросает Майкл, – и это с концами.

Он произнес это без особых эмоций, поэтому Элис, которая обычно рвется утешить собеседника, не знает, как ей ответить. Их отвлекает громкое звяканье – кто-то постукивает вилкой о бокал. Гул голосов стихает, и Элис озирается, выискивая источник звяканья. К собственному ужасу, она видит, что это Жилетка: до двери он так и не добрался, зато выдвинул в центр зала стул и влез на него. В руке Жилетка держит очередной бокал вина.

– Пора сказать несколько слов, – со свойственной пьяным старательностью он пытается выговаривать эти самые слова особенно четко, – об усопшей.

– Что он такое творит? – шипит Майкл Элис.

– Собирается речь произнести, – шепчет она в ответ.

– Это я понял, Элис.

Теперь, оказавшись в центре внимания, Жилетка растерян и не знает, что сказать дальше. Лицо его на миг искажается в панике. Элис надеется, что он ограничится обычными клише, мол, ее тетушка прожила интересную жизнь, это острая утрата для всех и прочее, и прочее, а в конце сделает какой-нибудь вывод. Тогда, по крайней мере, всеобщая неловкость будет недолгой.

К сожалению, страх публичных выступлений заставляет Жилетку действовать иначе. После заминки он начинает:

– Друзья, сограждане, внемлите мне! – Такое вступление, похоже, возродило в нем веру в себя. – Не восхвалять я Цезаря пришел, а хоронить![1] – продолжает он, чуть покачнувшись.

– Элис, прекрати это, – шепчет Майкл.

– Но я не знаю как, – теряется Элис. Она с опаской оглядывает зал. Большинство гостей просто смущены, а вот лицо матери превратилось в бесстрастную маску.

Майкл берет инициативу в свои руки и откашливается.

– Благодарю, но речей здесь не предусмотрено, – говорит он.

Жилетка вскидывает руки, призывая к тишине.

– Ведь зло переживает людей… – не унимается он.

– Сейчас не время и не место, – настаивает Майкл и косится на мать.

– …добро же погребают с ними…

– Достаточно.

– Пусть с Цезарем так будет! – Тут Жилетка взмахивает рукой, и вино выплескивается на Хью, который имел неосторожность встать неподалеку.

– Так, – тоном, не терпящим возражений, начинает Майкл и выступает вперед, – хватит. Будьте любезны слезть со стула.

На миг Элис кажется, будто он собирается произвести арест. Жилетка поворачивается к Майклу:

– Вы, сэр, отвратительный грубиян. Нарушителям спокойствия здесь не место! Сделайте милость, уймитесь, а то я прикажу за ухо вывести вас отсюда.

– Боже ж ты мой, – бормочет Майкл, но остается на месте, не зная, как поступить.

Элис понимает, что стаскивать оратора со стула он не собирается и что ей следует помочь Майклу, – от гнева щеки у того побагровели, – но она словно окаменела. Другие гости тоже, по всей видимости, решили не вмешиваться. Все они, кроме Лидии, которую это зрелище явно веселит и которая с интересом наблюдает за Жилеткой, старательно отводят глаза. Мать Элис смотрит в окно, точно эта глупая сцена не имеет к ней никакого отношения. С виду сдержанная и терпеливая, но Элис слишком хорошо изучила ее, чтобы принять это на веру.

Жилетка переводит ошалелый взгляд с Майкла на остальных.

– На чем я остановился? – спрашивает он.

– Пусть с Цезарем так будет, – подсказывает Лидия.

– Точно. Пусть с Цезарем так будет. – Он запинается, и в Элис теплится надежда, что он закончил, однако Жилетка просто переводит дыхание. – Честный Брут сказал, что Цезарь был властолюбив! – Он опять взмахивает рукой, и на этот раз бокал выскальзывает у него из пальцев и, пролетев в опасной близости от головы Хью, падает на пол и разлетается вдребезги. Жилетка замирает, явно удивленный этой помехой.

На пороге кухни Элис замечает Ханну. Лицо у нее, как всегда, невозмутимое, но, перехватив взгляд Элис, Ханна подмигивает. Правда, как это толковать, Элис не знает.

Жилетка медленно и строго качает головой – смотрит он при этом на Хью и явно полагает, будто это Хью расколотил стакан, – и продолжает:

– Коль это правда – это тяжкий грех, за это Цезарь тяжко поплатился. Здесь с разрешенья Брута и других… – Следует многозначительная пауза, а потом Жилетка язвительно добавляет: – А Брут ведь – благородный человек. – Говоря это, он не сводит глаз с Майкла.

– Это все из-за тебя, Элис, – мямлит Майкл.

– И те, другие, тоже благородны. – Теперь Жилетка презрительно смотрит на всех присутствующих. Чем больше он говорит, тем сильнее портится у него настроение – возможно, из-за вмешательства Майкла. После следующей театральной паузы он громко шепчет: – Над прахом Цезаря я речь держу.

«О господи, – думает Элис, – это что, только начало?»

– Вы себя позорите и других смущаете. – Майкл, похоже, постепенно приходит в себя. – Пожалуйста, слезайте.

– Мне не заткнуть рот! – Жилетка, воодушевившись, поворачивается к Майклу: – Вы, сэр, гнусный мерзавец! Перво-наперво нам следовало бы поубивать юристов. Ха! Берегитесь его, дамы и господа, – Жилетка накручивает себя все сильнее, – судья у него в кармане, поэтому он на всю жизнь упечет вас за решетку. Так и есть. Он сам – судья, присяжные и палач!

– Вообще-то я не занимаюсь уголовным правом, – надменно заявляет Майкл, – моя специализация – корпоративное налогообложение.

К несчастью, эта поправка становится последней каплей.

– Верх неуважения! – выкрикивает Жилетка. – Да это просто логово произвола! Ты, ничего не подозревая, заходишь в комнату, а она кишит налоговыми юристами! Спорим, у них вся семейка – налоговые юристы? И друзья их такие же. Даже вот эта дама, – он показывает на пожилую миссис Линден, – и та наверняка налоговый юрист. Только на пенсии, – добавляет он, – но это так себе утешение. И этот господин тоже. – Он тычет в мистера Брайта, и тот растерянно мотает головой.

Жилетка придирчиво оглядывает присутствующих, выискивая новый источник вдохновения.

– Вот он, – его взгляд останавливается на Хью, – вряд ли налоговик. Впрочем, может, и он из них. Так с ходу и не определишь. Не исключено, что он вообще бухгалтер.

Хью молчит, уставясь в бокал, словно мечтает забраться внутрь и спрятаться.

– А она… – Жилетка указывает вдруг на Элис, и та замирает от ужаса. Правда, Жилетка нарушает ожидания: – Вообще-то она хорошая. Печеньем меня угостила. Она – роза среди шипов.

Элис, хоть и против своей воли, чувствует себя польщенной.

– Нет уж, в таком месте надо быть начеку, – заявляет Жилетка, – змеиное гнездо, вот тут что! И еще, – он пошатывается, – с сэндвичами поосторожнее. Честно говоря, хоть я это и отрицал, но они жестковатые. – Очередная пауза для пущей убедительности. – По правде сказать, хлеб, скорее всего, вообще не сегодня испекли.

Останавливаться на этом он не собирается, но стоящая на пороге Ханна оглушительно аплодирует.

– Браво! – выкрикивает она. – Потрясающе!

Элис смотрит на сестру. Та подходит к стулу и протягивает Жилетке руку.

– Отличное выступление, – хвалит Ханна, – как нам повезло его услышать!

На миг замешкавшись, Жилетка все же берет Ханну за руку. Ханна вскидывает вверх их сцепленные руки, и оба раскланиваются перед публикой. Затем Ханна помогает ему слезть.

– Вам бы надо воды выпить, – говорит она, – а то у вас голосовые связки перенапряглись. – И они вдвоем скрываются на кухне.

После их ухода в зале воцаряется долгое молчание. Нарушает его миссис Джексон:

– Боюсь, он слегка перебрал, да?

– А по-моему, неплохо получилось, – отзывается Лидия.

После этого поминки быстро закругляются. Пожилые соседи смотрят на часы и начинают прощаться. Хью и Ники направляются к двери вместе, а Лидия, усадив в такси Жилетку, говорит Элис:

– Довезу его до дома. – И, помолчав, добавляет: – Знаете, я сомневаюсь, что они с вашей тетей вообще были знакомы. Я спросила его, как ее звали, и он ответил, что ее имя внезапно вылетело у него из головы, но то ли оно начинается на «М», то ли нет.

– О господи. – Элис готова расплакаться.

– Да ничего страшного, – успокаивает ее Лидия, – такое на похоронах сплошь и рядом случается.

«Неужто и правда?» – думает Элис.

Когда гости разошлись, а мать с Майклом собирают в банкетном зале посуду, Элис отправляется на поиски Ханны. Та обнаруживается на кухне – моет бокалы.

– Приношу пользу, – объясняет она, увидев Элис.

– Да не надо. Я сама справлюсь.

Кто-то, может, и запротестовал бы, но Ханна лишь пожимает плечами и снимает кухонные перчатки.

– Отличная церемония, Элис, – говорит она, – мне понравилось.

– Этот старик… – вздыхает Элис.

– Настоящий гвоздь программы. Когда я умру, непременно пригласи его на мои похороны, ладно?

– Может, подвезти тебя до Лондона? – предлагает Элис. – Мы с мамой минут через двадцать поедем.

– Нет, не надо, меня Майкл подбросит.

– Он тебе будет рассказывать, как улучшить свою покупательную способность на рынке недвижимости.

– У меня наушники есть.

Они переглядываются. Элис уже собирается снова заговорить, когда Ханна произносит:

– Ладно, возьму свою жизнь в собственные руки и пойду с мамой попрощаюсь. Пожелай мне удачи, – она направляется к двери, – еще увидимся. – И напоследок, через плечо: – Если выживу.

– Удачи, – говорит Элис, но Ханна уже ушла.

Уборку Элис с матерью заканчивают молча. Элис знает, что у матери целый набор разных видов молчания, и прекрасно понимает, когда тишину лучше не нарушать.

– Надеюсь, урок ты усвоила, – говорит наконец мать. – Вот что бывает, когда у тебя спиртное рекой льется.

– Ничего у меня не льется, – возражает Элис.

– Это просто катастрофа.

– Прости, – извиняется Элис, – я и не ожидала, что он столько выпьет.

– Ты никогда ничего не ожидаешь, верно, Элис? Оно все само случается.

Элис взвешивает ее слова. Последняя фраза – и впрямь безжалостно точное обобщение ее жизни.

– Гости хвалили церемонию, – говорит она, – и угощение пришлось кстати. Кроме… кроме вина.

Мать вздыхает.

– Церемония – это же важная часть похорон. Как, по-твоему?

– Думаю, да.

– И Ханна приехала. Ханна дома.

На это мать не отвечает.

Когда оставшиеся сэндвичи упакованы, а чашки и бокалы убраны, Элис запирает дверь и бросает ключ в почтовый ящик.

В машине они сперва сидят молча. Элис чувствует, как опускается на нее тяжесть минувшего дня.

– Ну вот и все, – произносит мать. Прежде она говорила это на Рождество, ранним вечером: ну вот и все. Еще один год прошел. Элис до сих пор помнит грусть, которую вызывали эти слова.

Элис бросает взгляд на мать, но та смотрит прямо перед собой. У матери горе, напоминает себе Элис, хоть с виду и не скажешь. И утешить мать всегда было непросто.

– Думаю, ей понравилось бы, – говорит Элис, – по крайней мере, надеюсь, что так.

Она вдруг понимает, что последние несколько часов о тетке почти не вспоминала – у нее и других хлопот хватало. Поэтому сейчас она сознательно старается думать о ней.

– Грустно это все, – говорит она наконец.

– Что именно?

– Да в целом. Как все для нее повернулось.

– Такова жизнь, – бросает мать.

– Но она такой жизни не заслужила.

– Может, и так, – соглашается мать и, резко протянув руку, поворачивает ключ зажигания, – а кто заслужил-то?

Глава 2

Болезненная и невзрачная – вот какова Селия в свои восемь лет, не миленькая и никому не мила. Носик птичий, глаза слишком глубоко посажены, хотя их цвет – чистый, ярко-зеленый, – надо признать, примечателен. Кожа нездорового желтоватого оттенка. Мама Селии говорит, что некоторые с возрастом хорошеют, и от этого Селия теряется: в свои восемь она еще не доросла до понимания, что непривлекательна.

Красоту Кэти, сестры Селии, часто замечают, а вот про внешность Селии ничего не говорят, однако Селия отчего-то не делает из этого никаких выводов. Тем более что Кэти объективно красива: золотые локоны и голубые глаза, кожа золотисто сияет, словно у статуи богини. Селия видит, что с воображением у людей туго и говорят они не столько об интересном, сколько об очевидном.

Селия – ребенок тихий и наблюдательный, и учителей она беспокоит. Она редко смеется.

«Весьма впечатлительная», – написала в отчете ее бывшая учительница.

Селия полагает, будто это похвала.

До нее все еще не доходит, даже когда девочки на детской площадке заводят разговор о будущих мужьях и Селия говорит, что ее муж будет врачом.

– У тебя и мужа-то не будет, – заявляет одна девочка, и остальные хихикают.

Селия думает, будто они намекают на то, что она умная.

– Ничего подобного, – заверяет она, – сейчас мужчинам уже не нужны глупые жены.

Это Селия узнала от матери, которая интересуется современными тенденциями в жизни общества. На дворе шестидесятые, мир меняется.

Вот только все вокруг над ней хихикают, и Селию это раздражает, такие насмешки ей невыносимы. Девочки убегают, а она пытается догнать их. Незадолго перед девятым днем рождения Селии одиннадцатилетняя Кэти рассеивает наконец мрак недоумения.

– Ты страшная, – говорит она откровенно, – так все думают. Мама так папе сказала, я сама слышала. Только она сказала «невзрачная». Но я в словаре посмотрела, это значит «страшная». – Кэти говорит все это беззлобно, в свойственной ей невыразительной манере.

Если бы Кэти хотела ее обидеть, Селия, возможно, не приняла бы все так близко к сердцу.

У себя в комнате она подбегает к зеркалу и вглядывается в заплаканное лицо. Невзрачная. Да, теперь она это видит.

Мать Селии много чего находит утомительным, и Селию прежде всего.

– Давай не сейчас, – отмахивается она, когда Селия обращается к ней с вопросами или хочет поделиться наблюдениями.

Мать любит вышивать, но всегда одно и то же – нарциссы на белом фоне. Селия часто подходит к матери, когда та сидит в гостиной. Мать ритмично взмахивает иголкой и не отрываясь смотрит в окно, хотя оттуда ничего не видно, кроме уголка аккуратного газона.

Почти все детство Селии над каминной полкой висит вышивка с нарциссами. Селия провела немало часов, прикидывая, одна и та же это вышивка или их меняют. Почему-то она знает, что с матерью об этом не стоит разговаривать. Селия украдкой разглядывает нарциссы, но каждый раз, вроде бы заметив изменения, она почти тотчас же начинает сомневаться: возможно, трубка у нарцисса в середине и раньше была того же темно-желтого оттенка, а этот лишний стежок у листка ей прежде просто в глаза не бросался?

В раннем детстве Селия и сама рисует нарциссы. Кэти уже учится вышивать, а вот Селия считается слишком маленькой, поэтому вынуждена довольствоваться фломастерами и акварелью. Сама она никакой особой страсти к нарциссам не питает, думая лишь, что именно их полагается изображать художникам.

Однажды, когда отец приходит домой, Селия вручает ему свой последний рисунок с нарциссами. Остановившись в дверях гостиной, отец смотрит на картинку в руках у Селии, переводит глаза на вышивку над камином, а после – на мать с Кэти. Те сидят на диване и вышивают нарциссы. Наконец его взгляд снова падает на рисунок Селии.

Словно лишившись дара речи, отец молчит, а потом изрекает:

– Надо выпить. – И выходит из гостиной, так ничего и не сказав про рисунок Селии.

Как-то раз Селия спрашивает мать, почему та так много вышивает, и мать отвечает:

– Мне нравится делать что-нибудь руками.

– А почему нарциссы? – Селия уже подросла и знает, что вышить можно и другие цветы.

– Этот узор легкий, – говорит мать, – много внимания не требует.

Такой ответ Селию не очень устраивает, но почему именно, она не сказала бы.

Отец Селии питает слабость к загадкам, и Селию это вводит в ступор.

– Вот угадайте, девчонки, – отец сидит напротив, за столом, и лукаво смотрит на них, – что стремится вверх, а обратно не возвращается?

Селия задумывается. Ответов множество. Воздушный шарик, когда выпустишь его из рук, улетает в небо, превращается в точку и навсегда исчезает. И ракета, которая отправляется в космос, тоже. Мяч, подброшенный и застрявший в ветках дерева.

– Ну так что? – не отстает отец. – Что стремится вверх, а обратно не возвращается?

Селия разрывается между разными вариантами и наконец решается:

– Скалолаз, который забрался на Эверест и там умер.

Короткое молчание. Отцу явно не по себе.

– Что? – переспрашивает он. – Нет. Неправильно. Не угадала.

– Это возраст, – спокойно отвечает Кэти.

Отец, похоже, успокаивается.

– Да, милая. Молодец. Это возраст.

– Почему такой ответ? – недоумевает Селия.

– Потому что это так.

– А как же все остальные ответы?

– Они неправильные, – говорит отец.

– А кто решает, какой ответ правильный?

– Хватит, Селия. – Отцу явно начинает надоедать.

– Ты неправильно рассуждаешь, – говорит Кэти, – это игра в слова, а не в факты.

Это Селия старается запомнить, но к загадкам, к спрятанному в них превосходству у нее сохраняется недоверие: их единственная цель – подловить тебя.

В своем стремлении завести друзей Селия не понимает, что вызывает у других детей своего рода отвращение. Чересчур напористая, от других она требует слишком многого. Она влезает в игры и пытается командовать, а когда никто ее не слушается, когда остальные не понимают, меняют правила, прогоняют ее или смеются над ней, она плачет. Они инстинктивно отворачиваются от нее, от всей ее потребности дружить и впечатлительности.

Правда, в последний год начальной школы появляется проблеск надежды – тогда в класс приходит новенькая. Мэри маленькая и робкая, и Селия с несгибаемой решимостью завоевывает ее внимание. Мэри не отталкивает ее, видимо радуясь так быстро появившейся подруге. Две четверти они считаются лучшими подружками. Селия ревниво оберегает Мэри. Они вместе сидят на уроках, играют на переменах и ходят обедать. Селия также настояла, чтобы они носили клетчатые платья одинакового цвета. Девочкам разрешается выбрать зеленый, розовый или голубой, и Селия решает, что они с Мэри будут ходить в зеленом. Играть с другими девочками она Мэри не позволяет, а когда та однажды ослушалась и пошла прыгать с кем-то через скакалку, Селия проучила ее и два дня не разговаривала. Воля у нее железная, и в конце концов Мэри расплакалась и стала молить Селию о прощении. Они постоянно ходят друг к другу в гости и ведут общий дневник – для этой цели им служит блокнот в кожаном переплете, который Мэри подарили на Рождество. А затем, в летней четверти, случается несчастье. Селия подхватывает какой-то мерзкий вирус и неделю сидит дома. Когда она возвращается в школу, Мэри старается избегать ее и перешептывается в углу с Хелен Уилсон. Стоит Селии приблизиться, как они убегают от нее. Если же Селия заговаривает с Мэри на уроке, то Мэри спрашивает Хелен:

– Что это жужжит? Ты не слышишь? Похоже, муха в класс залетела, да?

Селия плачет от злости и пытается пнуть Мэри, но та юрко уворачивается. И Мэри, и Хелен наблюдают за Селией, удивленно вытаращив глаза.

– Что-то Мэри давно не заходила, – замечает спустя несколько недель мать Селии, – вы с ней что, поссорились?

Селия пожимает плечами. В глазах щиплет от подступивших слез.

– Ненавижу ее.

– Некрасиво так говорить, – упрекает ее мать.

Тут подходит отец:

– Ну-ка, Сел, перед тобой лодка, и в ней полно народа, но на борту ни единого человека. Как такое возможно?

Селия выскакивает из гостиной и бежит к себе наверх.

Кэти тоже живет одиночкой, но, в отличие от Селии, обходится без отчаянных попыток это изменить. В школе Кэти ведет себя застенчиво и сторонится других детей, проводя перемены в библиотеке, а порой даже в туалете. Иногда на большой перемене Селия идет искать Кэти, однако та ее прогоняет или просто не обращает на сестру внимания. Селия слышала, что часто сестры – лучшие подруги. А вот они с Кэти, кажется, нет, хотя наверняка она не знает. Дома она зовет Кэти поиграть вместе, но Кэти предпочитает играть одна и часто с головой погружается в собственный мир. Она обожает их кота Ревеня, постоянно гладит его и разговаривает с ним. Несмотря на странности, Кэти кроткая, и это пробуждает в окружающих нежность к ней.

– Она у нас в облаках витает, – с гордостью говорит отец, – и дружит с феями.

До Селии уже тогда доходит, что привлекательным больше сходит с рук, чем невзрачным.

Так как Кэти симпатичная, пускай Селия будет умной – так выйдет справедливо. И все же жизнь – Селия быстро это усваивает – от справедливости далека. До средней школы Селия считает себя интеллектуалкой. Она годами коллекционирует выражения на латыни и старается ввернуть их в разговор.

– Против брокколи per se я ничего не имею, – заявляет она за ужином, – просто брокколи очень мягкая. Но для брокколи мягкость не sine qua non.

– Господи, ну и дура, – качает головой Кэти.

Хотя после одиннадцати лет и Селию, и Кэти принимают в местную гимназию для девочек, они там ничем не выделяются. До отличниц им далеко, а по некоторым предметам – и таких не один – они плетутся в самом хвосте. Несмотря на то что средне учатся обе, поступление в университет мать обсуждает только с Селией.

– Тебе бы высшее образование получить, – говорит она, – сейчас многие девочки в университет поступают. Сможешь потом учительницей устроиться в какую-нибудь славную школу для девочек.

Селия, которой уже тринадцать, сомневается. Судя по ее опыту, школа для девочек – место не сказать чтобы славное.

– А Кэти будет в университет поступать? – спрашивает она.

В школе Кэти учится без особого рвения, и оценки у нее средненькие.

– Возможно, – уклончиво отвечает мать, – посмотрим.

Селия догадывается, что для Кэти совершенно неважно, будет она учиться в университете или нет. Кэти все равно выйдет замуж.

Сестра уже встречалась с мальчиками – правда, всякий раз недолго. Каждого своего кавалера Кэти обвиняет в неверности, словно каждый из этих сопляков – настоящий донжуан, перед которым девки в штабеля укладываются. Тем не менее после отставки третьего по счету ухажера, спокойного и обходительного Робби, Селию осеняет: а что, если проблема в Кэти?

– Им доверять нельзя, – утверждает Кэти, – никому из них.

Селия, как обычно, кивает, но теперь она смотрит на Кэти другими глазами. К шестнадцати годам Кэти, прежде такая послушная, сделалась склочной и вредной. Если в детстве она обладала кротостью и смирением, благодаря которым ее появления в комнате никто не замечал, то сейчас Кэти заявляет о своем присутствии, громко хлопая дверью. Когда родители просят ее помыть посуду или убрать вещи, Кэти заявляет, что они ее обижают.

– Отстаньте все от меня! Вечно вы ко мне цепляетесь!

В конце концов, махнув рукой, они перестают просить ее. А вот от Селии по-прежнему требуют, чтобы та мыла посуду, даже если она и обижается.

Больше всех Кэти раздражает Селия.

– Чего ты пялишься на меня? – бесится Кэти. – Хватит таращиться. Уродка.

Селия и впрямь имеет привычку довольно пристально разглядывать окружающих. Но иначе она просто не может – Кэти стала крайне увлекательным объектом для наблюдения.

– Вы все против меня, – напрямую говорит Кэти однажды за завтраком. – Селия всегда мне завидовала, а вы, – она поворачивается к родителям, – ее подначивали.

– Ничего подобного, родная, – возражает мать.

– Вы ее прихотям потакаете! – упирается Кэти.

– Каким еще прихотям? – удивляется Селия, но на нее никто даже не смотрит.

– Никому мы не потакаем, – говорит мать.

– Вы всегда принимаете ее сторону, – Кэти не отступает, – и поощряете зависть.

– Мы не принимаем ничью сторону.

– Да не завидую я тебе! – возмущается Селия, хоть ее и не слушают.

Ее сестра сделалась такой непредсказуемой, что весь дом трясется. Проснувшись как-то ночью, Селия видит, что Кэти сидит рядом и смотрит на нее. Селия с трудом удерживается, чтобы не заорать, но все же спрашивает:

– Ты чего делаешь?

– Слежу за тобой, – мрачно отвечает Кэти.

Еще немного поразглядывав Селию, она встает и уходит к себе в комнату.

Примерно в то же время Селия начинает обращать внимание на обстановку, в которой живет, и это вгоняет ее в грусть и вызывает беспокойство. Вести романтическую жизнь на окраине Питерборо совершенно невозможно (Селия знает, Селия пыталась). Их улицу не отличишь от всех остальных улиц вокруг, а дом у них такой же, как другие дома на их улице. Невозможность никуда уехать (разве что в Уэльс на каникулы, но это вряд ли считается) ужасно расстраивает Селию, однако ей кажется, что в определенном смысле она уже везде побывала, – наверное, все пригороды выглядят одинаково, а значит, она, можно сказать, всю страну видела. Облегчения эта мысль не приносит.

За унылостью городских окраин ее не ждет ничего лучше. Когда дома заканчиваются, на смену им приходят низины, раскинувшиеся во всей своей бескрайности до горизонта. Гнетущее однообразие – Селия чувствует, как оно просачивается ей внутрь, притупляет чувства, обтачивает ее. Она пытается представить, какая жизнь ждет ее во взрослом возрасте, но ей это не удается.

– Ты где хочешь жить, когда вырастешь? – спрашивает она у Кэти.

– Чего-о? – переспрашивает Кэти. – Преследовать меня будешь? Отвали от меня, сучка тупая. Я за тобой слежу и все вижу.

Ничего непохожего на ее уже существующую жизнь представить не получается, и из-за этого Селия расстраивается.

Экзамены Кэти сдала средне, но, узнав результаты, родители все равно ведут ее в ресторан. Селию с собой не берут, хотя в ресторане та была всего дважды и ей очень хочется пойти. Родители говорят, что это праздник Кэти и что Селии надо дождаться своей очереди, однако Селия понимает: просто-напросто в ее присутствии Кэти чаще срывается. Когда Селии придет время сдавать экзамены, родители совершенно забудут о своем обещании повести ее в ресторан.

Спустя месяц-другой после того, как Кэти переходит в старшую школу, в ее жизни появляется Джонатан, и Кэти, похоже, перерастает тяжелый подростковый возраст. Она больше не мучает Селию – теперь Кэти в основном не обращает на нее внимания. Селию девятнадцатилетний и очень здравомыслящий Джонатан приводит в восторг. Он каждое воскресенье приходит к ним обедать, и они с Кэти, разделенные стоящим на столе соусником, улыбаются друг дружке. Стоит Кэти обронить, что весь мир на нее ополчился, как Джонатан говорит:

– Нет, радость моя, не говори глупостей.

Селия, хоть и не совсем понимает, откуда взялось это «радость моя», все же испытывает признательность Джонатану за такое благотворное воздействие на сестру. Она уже представляет себе его своим будущим зятем и рисует в воображении день помолвки – это наверняка случится, когда Кэти исполнится восемнадцать и она разделается с выпускными экзаменами.

О причинах разрыва не знают ни Селия, ни родители. Просто как-то в субботу, которую Кэти собиралась провести с Джонатаном, она посреди дня приходит домой и, швырнув сумку посреди гостиной, заявляет:

– Он мразь. Настоящий мерзавец.

Селия с матерью сидят на диване. Селия читает, а мать вышивает.

– Солнышко, что случилось? – восклицает мать.

Кэти всхлипывает, а когда мать бросается обнимать ее, начинает рыдать. Рыдает она жутко – безутешно и надрывно, и Селия вскакивает и выбегает из гостиной. После Кэти закрывается у себя в комнате и сидит там весь оставшийся день, даже ужинать отказывается. Селию посылают отнести ей ужин на подносе, но Кэти не открывает.

– Вали отсюда, – шипит она из-за двери, – радуйся.

Из комнаты снова доносятся всхлипы.

– Ничего, переживет, – утешают друг друга родители, а Селии, когда та пытается пожаловаться на злобные выпады Кэти, говорят: – У нее сейчас возраст непростой.

Вернувшись на следующий день из школы, Селия обнаруживает свое любимое нарядное платье от Лоры Эшли разрезанным на ленточки, которые валяются на кровати. Как ни нелепо, но Кэти свою причастность к злодеянию отрицает, и, к возмущению Селии, родители ничего не предпринимают, лишь рассеянно обещают купить новое платье.

Селии запомнилось, как в детстве Кэти отрывала у цветов головки, – тогда Селии это показалось очень жестоким, но позже она увидит результат: головки цветов плавают в керамической миске. Эту композицию Кэти преподносит матери на день рождения. Мать восхищенно ахает: какая же Кэти чуткая и творческая! Чашку, ярко-розовую с зеленым рисунком, Кэти купила в антикварной лавке. Селия смотрит на изящную каемку, и ей хочется отломить кусочек, как от шоколадки.

Сама Селия купила для матери красивый шарф цвета морской волны. За несколько месяцев до дня рождения Селия ходила с матерью и Кэти в торговый центр, где мать заметила этот шарф и похвалила его. Селия сохранила этот день в воспоминаниях и принялась копить деньги. Однако, открыв ее подарок, мать едва улыбается.

– Спасибо, родная, замечательный шарф – правда, цвет не совсем мой.

Селия понимает: мать забыла, как восхищалась этим шарфом. Лучше бы ей поступить, как Кэти, и подарить что-нибудь, что ей самой нравится. И что, пообрывай она головки у цветов, ей бы этого не простили. Подаренная Кэти чашка такого цвета, который мать тоже не особо любит, и все же чашка красуется на столике в гостиной, неуместным пятном разбавляя оранжево-коричневые тона. Она обосновалась там на много лет, и каждый брошенный на миску взгляд оборачивается для Селии уколом зависти. А потом однажды Кэти воображает, будто внутри чашки прослушивающее устройство, и сама разбивает ее.

Как-то за завтраком, вскоре после случая с платьем, Кэти вдруг вскакивает и яростно выплескивает молоко с хлопьями на Селию, а миску нахлобучивает ей на голову. Селия вопит, но тут стекающее по лицу молоко попадает ей в рот, и она захлебывается. Мать кричит:

– Кэти!

А отец восклицает:

– О господи!

Кэти с довольным видом откидывается на спинку стула.

– Подавись, стерва тупая, – говорит она.

Селия так и сидит с миской на голове. Оцепенев от ужаса, она утратила способность защищаться.

Подобные случаи, как и изрезанное платье, вызывают тревогу, но бывают нечасто, поэтому родители успевают убедить себя, что Кэти переутомилась или перенервничала, что у нее месячные или что, заявляя, будто хочет отравить Селию, Кэти выражается фигурально.

– Она с ума сходит, – говорит Селия, – это все ненормально.

– А ты ее не накручивай, – отвечает отец.

– Да я и не накручиваю! – только и остается ответить Селии. Что, интересно, по их мнению, она, Селия, вытворяет у них за спиной?

Всего за несколько месяцев до экзаменов Кэти перестает ходить в школу. На уговоры она не поддается, даже когда ей обещают подержанную машину за то, чтобы она пошла и отсидела на экзаменах, – отсидела, а не сдала, родители умерили запросы.

Речь Кэти делается бессвязной и часто непонятной. Порой она принимается тараторить и перескакивать с одной темы на другую. Затем, посреди словесного потока, она будто теряет нить и внезапно умолкает. Иногда начало и конец фразы кажутся несвязанными друг с другом.

– Мне надо на море, – говорит она однажды вечером, – песок винтовой и грунтовой.

Что это означает, никто не понимает, но родители вывозят дочерей на день в Скегнесс. На пляж Кэти выходить отказывается – что-то там опять про песок, – но мороженое берет. Ест она неаккуратно и с явным удовольствием. Глядя на сестру, Селия с удивлением ощущает, что от тоски у нее перехватывает горло. Кэти с перепачканным лицом, жадно поедающая лакомство, напоминает ей ребенка. Селия вспоминает, какой Кэти была в детстве, – совсем другой. Сестра утратила и свою привлекательность. Волосы у нее жирные, немытые, под глазами темные круги, а на лбу и подбородке прыщи.

Кэти вдруг отрывается от мороженого и перехватывает взгляд Селии.

– Я знаю, что ты делаешь. Мы знаем. Они знают. Нет-нет. Без толку. Свободных комнат нету.

По возвращении домой, когда Кэти запирается у себя в комнате, Селия говорит матери:

– По-моему, Кэти надо врачу показать.

Она ждет, что ее опять обвинят в зависти, но мать лишь сокрушенно кивает и произносит:

– Да. Знаю.

Семейный врач прописывает Кэти транквилизаторы и направляет к психиатру. Что именно сказал психиатр, Селия не знает, – все, чего она добилась от матери, это что врач прописал Кэти еще таблетки. Селия проверяет шкафчик в ванной, но таблеток не находит.