Стихотворения и поэмы для 11 класса E-Book

Александр Блок

• Herausgeber: АСТ
• Kategorie: Poesie und Drama
• Serie: Библиотека лучшей поэзии
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2024

Seitenzahl: 2713

Beschreibung

Сергей Есенин (1895–1925) — русский поэт, чей потрясающий и многогранный талант подарил миру удивительную лирику, залихватские строки кабацких стихов, вдумчивые рассуждения о Родине. Воспевая родную природу, Русь-Россию, любовь к жизни и миру, Сергей Есенин словно облекает в слова наши собственные чувства и эмоции, чутко передает настроение и проникает в глубины души. За свою короткую жизнь поэт выпустил около 30 поэтических сборников, отражающих изменение мировоззрения и интересов автора. Вышедшая в 1916 году «Радуница» положила начало признанию Сергея Есенина как певца Руси, в чьих искренних и откровенных стихах мы по-прежнему ощущаем биение беспокойного нежного сердца.

Leseprobe

Стихотворения и поэмы для 11 класса

Сергей Александрович Есенин

«Гой ты, Русь, моя родная…»

Гой ты, Русь, моя родная,Хаты – в ризах образа…Не видать конца и края –Только синь сосет глаза.Как захожий богомолец,Я смотрю твои поля.А у низеньких околицЗвонно чахнут тополя.Пахнет яблоком и медомПо церквам твой кроткий Спас.И гудит за корогодомНа лугах веселый пляс.Побегу по мятой стежкеНа приволь зеленых лех,Мне навстречу, как сережки,Прозвенит девичий смех.Если крикнет рать святая:«Кинь ты Русь, живи в раю!»Я скажу: «Не надо рая,Дайте родину мою».

«Я последний поэт деревни…»

Мариенгофу

Я последний поэт деревни,Скромен в песнях дощатый мост.За прощальной стою обеднейКадящих листвой берез.Догорит золотистым пламенемИз телесного воска свеча,И луны часы деревянныеПрохрипят мой двенадцатый час.На тропу голубого поляСкоро выйдет железный гость.Злак овсяный, зарею пролитый,Соберет его черная горсть.Не живые, чужие ладони,Этим песням при вас не жить!Только будут колосья-кониО хозяине старом тужить.Будет ветер сосать их ржанье,Панихидный справляя пляс.Скоро, скоро часы деревянныеПрохрипят мой двенадцатый час!

«Не жалею, не зову, не плачу…»

Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым.Ты теперь не так уж будешь биться,Сердце, тронутое холодком,И страна березового ситцаНе заманит шляться босиком.Дух бродяжий, ты все реже, режеРасшевеливаешь пламень уст.О, моя утраченная свежесть,Буйство глаз и половодье чувств.Я теперь скупее стал в желаньях,Жизнь моя? иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне.Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.

1921

Русь советская

А. Сахарову

Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.На перекличке дружбы многих нет.Я вновь вернулся в край осиротелый,В котором не был восемь лет.Кого позвать мне? С кем мне поделитьсяТой грустной радостью, что я остался жив?Здесь даже мельница – бревенчатая птицаС крылом единственным – стоит, глаза смежив.Я никому здесь не знаком.А те, что помнили, давно забыли.И там, где был когда-то отчий дом,Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.А жизнь кипит.Вокруг меня снуютИ старые и молодые лица.Но некому мне шляпой поклониться,Ни в чьих глазах не нахожу приют.И в голове моей проходят роем думы:Что родина?Ужели это сны?Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмыйБог весть с какой далекой стороны.И это я!Я, гражданин села,Которое лишь тем и будет знаменито,Что здесь когда-то баба родилаРоссийского скандального пиита.Но голос мысли сердцу говорит:«Опомнись! Чем же ты обижен?Ведь это только новый свет горитДругого поколения у хижин.Уже ты стал немного отцветать,Другие юноши поют другие песни.Они, пожалуй, будут интересней –Уж не село, а вся земля им мать».Ах, родина! Какой я стал смешной.На щеки впалые летит сухой румянец,Язык сограждан стал мне как чужой,В своей стране я словно иностранец.Вот вижу я:Воскресные сельчанеУ волости, как в церковь, собрались.Корявыми, немытыми речамиОни свою обсуживают «жись».Уж вечер. Жидкой позолотойЗакат обрызгал серые поля.И ноги босые, как телки под ворота,Уткнули по канавам тополя.Хромой красноармеец с ликом сонным,В воспоминаниях морщиня лоб,Рассказывает важно о Буденном,О том, как красные отбили Перекоп.«Уж мы его – и этак и раз-этак, –Буржуя энтого… которого… в Крыму…»И клены морщатся ушами длинных веток,И бабы охают в немую полутьму.С горы идет крестьянский комсомол,И под гармонику, наяривая рьяно,Поют агитки Бедного Демьяна,Веселым криком оглашая дол.Вот так страна!Какого ж я рожнаОрал в стихах, что я с народом дружен?Моя поэзия здесь больше не нужна,Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.Ну что ж!Прости, родной приют.Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен,Пускай меня сегодня не поют –Я пел тогда, когда был край мой болен.Приемлю все.Как есть все принимаю.Готов идти по выбитым следам.Отдам всю душу октябрю и маю,Но только лиры милой не отдам.Я не отдам ее в чужие руки,Ни матери, ни другу, ни жене.Лишь только мне она свои вверяла звукиИ песни нежные лишь только пела мне.Цветите, юные! И здоровейте телом!У вас иная жизнь. У вас другой напев.А я пойду один к неведомым пределам,Душой бунтующей навеки присмирев.Но и тогда,Когда во всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнет ложь и грусть, –Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».

«Низкий дом с голубыми ставнями…»

Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда, –Слишком были такими недавнимиОтзвучавшие в сумрак года.До сегодня еще мне снитсяНаше поле, луга и лес,Принакрытые сереньким ситцемЭтих северных бедных небес.Восхищаться уж я не умеюИ пропасть не хотел бы в глуши,Но, наверно, навеки имеюНежность грустную русской души.Полюбил я седых журавлейС их курлыканьем в тощие дали,Потому что в просторах полейОни сытных хлебов не видали.Только видели березь, да цветь,Да ракитник, кривой и безлистый,Да разбойные слышали свисты,От которых легко умереть.Как бы я и хотел не любить,Все равно не могу научиться,И под этим дешевеньким ситцемТы мила мне, родимая выть.Потому так и днями недавнимиУж не юные веют года…Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда.

Письмо матери

Ты жива еще, моя старушка?Жив и я. Привет тебе, привет!Пусть струится над твоей избушкойТот вечерний несказанный свет.Пишут мне, что ты, тая тревогу,Загрустила шибко обо мне,Что ты часто ходишь на дорогуВ старомодном ветхом шушуне,И тебе в вечернем синем мракеЧасто видится одно и то ж:Будто кто-то мне в кабацкой дракеСаданул под сердце финский нож.Ничего, родная! Успокойся.Это только тягостная бредь.Не такой уж горький я пропойца,Чтоб, тебя не видя, умереть.Я по-прежнему такой же нежныйИ мечтаю только лишь о том,Чтоб скорее от тоски мятежнойВоротиться в низенький наш дом.Я вернусь, когда раскинет ветвиПо-весеннему наш белый сад.Только ты меня уж на рассветеНе буди, как восемь лет назад.Не буди того, что отмечталось,Не волнуй того, что не сбылось, –Слишком раннюю утрату и усталостьИспытать мне в жизни привелось.И молиться не учи меня. Не надо!К старому возврата больше нет.Ты одна мне помощь и отрада,Ты одна мне несказанный свет.Так забудь же про свою тревогу,Не грусти так шибко обо мне.Не ходи так часто на дорогуВ старомодном ветхом шушуне.

[1924]

Собаке Качалова

Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне.Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть самое простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,Не знаешь ты, что жить на свете стоит.Хозяин твой и мил и знаменит,И у него гостей бывает в доме много,И каждый, улыбаясь, норовитТебя по шерсти бархатной потрогать.Ты по-собачьи дьявольски красив,С такою милою доверчивой приятцей.И никого ни капли не спросив,Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.Мой милый Джим, среди твоих гостейТак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,Сюда случайно вдруг не заходила?Она придет, даю тебе поруку.И без меня, в ее уставясь взгляд,Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа все, в чем был и не был виноват.

1925

«Спит ковыль. Равнина дорогая…»

Спит ковыль. Равнина дорогаяИ свинцовой свежести полынь.Никакая родина другаяНе вольет мне в грудь мою теплынь.Знать, у всех у нас такая участь,И, пожалуй, всякого спроси –Радуясь, свирепствуя и мучась,Хорошо живется на Руси.Свет луны, таинственный и длинный,Плачут вербы, шепчут тополя.Но никто под окрик журавлиныйНе разлюбит отчие поля.И теперь, когда вот новым светомИ моей коснулась жизнь судьбы,Все равно остался я поэтомЗолотой бревенчатой избы.По ночам, прижавшись к изголовью,Вижу я, как сильного врага,Как чужая юность брызжет новьюНа мои поляны и луга.Но и все же, новью той теснимый,Я могу прочувственно пропеть:Дайте мне на родине любимой,Все любя, спокойно умереть!

Июль 1925

Шаганэ ты моя, Шаганэ…

Шаганэ ты моя, Шаганэ!Потому, что я с севера, что ли,Я готов рассказать тебе поле,Про волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ.Потому, что я с севера, что ли,Что луна там огромней в сто раз,Как бы ни был красив Шираз,Он не лучше рязанских раздолий.Потому, что я с севера, что ли.Я готов рассказать тебе поле,Эти волосы взял я у ржи,Если хочешь, на палец вяжи —Я нисколько не чувствую боли.Я готов рассказать тебе поле.Про волнистую рожь при лунеПо кудрям ты моим догадайся.Дорогая, шути, улыбайся,Не буди только память во мнеПро волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ!Там, на севере, девушка тоже,На тебя она страшно похожа,Может, думает обо мне…Шаганэ ты моя, Шаганэ.

1924 г.

Геннадий Айги Стихотворения

Начала Полян Из ранних стихов. 1956–1959

здесь

словно чащи в лесу облюбована намисуть тайниковберегущих людейи жизнь уходила в себя как дорога в лесаи стало казаться ее иероглифоммне слово “здесь”и оно означает и землю и небои то что в тении то что мы видим воочьюи то чем делиться в стихах не могуи разгадка бессмертияне выше разгадкикуста освещенного зимнею ночью —белых веток над снегомчерных теней на снегуздесь все отвечает друг другуязыком первозданно-высокимкак отвечает – всегда высоко-необязанно —жизни сверх-числовая свободная частьсмежной неуничтожаемой частиздесьна концах ветром сломанных ветокпритихшего садане ищем мы сгустков уродливых сокана скорбные фигуры похожих —обнимающих распятогов вечер несчастьяи не знаем мы слова и знакакоторые были бы выше другогоздесь мы живем и прекрасны мы здесьи здесь умолкая смущаем мы явьно если прощание с нею суровото и в этом участвует жизнь —как от себя же самойнам неслышная вестьи от нас отодвинувшисьсловно в воде отраженье кустаостанется рядом она чтоб занять после наснам отслужившиенаши места —чтобы пространства людей заменялисьтолько пространствами жизниво все времена

|1958|

В рост

1.

в невидимом заревеиз распыленной тоскизнаю ненужность как бедные знают одеждупоследнююи старую утварьи знаю что эта ненужностьстране от меня и нужнанадежная как уговор утаенный:молчанье как жизньда на всю мою жизнь

2.

однако молчание – дань а себе – тишина

3.

к такой привыкать тишинечто как сердце не слышное в действиикак то что и жизньсловно некое место ееи в этом я есть – как Поэзия естьи я знаючто работа моя и трудна и сама для себякак на кладбище городабессонница сторожа

|1954–1956|

завязь (из одноименной чувашской поэмы)

[р. а.]

пускай я буду среди васкак пыльная монета оказавшаясясреди шуршащих ассигнацийв шелковом скользком кармане:звенеть бы ей во весь голосда не с чем сталкиваться чтобы звенетькогда гудят контрабасыи когда вспоминаетсякак в детстве ветердымил дождем в осеннее утро —пускай я будустоячей вешалкойна которую можновешать не только плащино можно повесить еще что-нибудьпотяжелее плащаи когда перестану я верить в себяпусть память жилвернет мне упорствочтобы снова я стал на лице ощущатьдавление мускулов глаз

|1954|

из поэмы о волькере

там в тайниках заоконных луговантрацитами светятсячерные дома полустанкови вечером около рельсмаленькие красные фонаригорят так тихо и сосредоточеннокак будто сидят в нихмаленькие Пименыи тихо и застенчиво пишутчто сказание все продолжается

|1957|

предчувствие реквиема

а вам отдохнуть не придетсяи в ясном присутствии гроба еговам предоставлена будет прохладакак на открытой полянечернеющей и угасающейкак в окружениидеревьев черненых бесшумной коройи явственней станет чем ваше “мы есть”образа ясного светот которого будут болетьваши глаза с проявлением днас узкой – надглазной – костьюпохожей на тусклый намордники станет известно что даже в то времякогда был горяч он насквозькогда как ребенок был мягок и влаженкогда он хотел на прощанье сказатьтри слова последние веры —и приник ради этоголицом небывало-доверчивымк чему-то человеческому —это и тогда оказалосьвашими рукамии запомним лицо остывающееи все больше принимающее видмаски вылепленной будторуками убийц

|1957|

бодлер

Не вы убивали не вы побеждалине вашего поляНедаром вы слушать его не умелидиктовало откуда-то что-томеста своего не имеяи не было будто ни губ ни бровей ни висковкроме далекого голосаи неожиданных рукИ даже законы движенья и ростаискали иного служенья ему:непредвиденным было то место под небомгде все утверждалось как тяжестьи от всех эта тяжесть его отделялакак падающее что-тоотделяется от воздуха в воздухе– И цвета испанского табакабыли живы глаза перед смертьютоскующие по чистотерождаемой только разрывом и гибелью

|1957|

ночь первого снега

[г. а.]

ночь первого снега когда телеграфныезалепленные снегом столбысловно чуть-чуть отошли от дорогии потеряли колонну своюи каждый из них —ведущийи шлагбаума белые полосыпридвинулись к белым от снегашпал полосам нарушающимгоризонтальи в издавна знакомой округеесть что-то напоминающеенезнакомое пространствои ограда вдоль дачи поэтанапоминает теперь частоколперед домом далеким твоим неуклюжепоставленныйв котором засохшем задержана дерева смертьнеким подобьемнамека на вечность —на большее время чем мыночь первого снега когдаты стал не счастливым не легким а простосвободнымкак это бывает лишь в детствеи лишь перед смертьюи тем ты свободен что можешьне быть ответственным даже за веру:ей уже жить вне тебя своей жизньютам где пространство особо понятнокак освещенное снегомза стеклами место на дачегде от сильного света бессильна с утраженщина понятная сама по себеи твоя потому что она твоя веране зависящая уже от тебя

|1957|

сон-огонь (утра в иркутске)

[м. м. л.]

Сна началос шуршаниядворничьих метел под утро —будтопо стенамдвижение пламенинад головой —так неуклонно, сурово, шершаво!Юность-бездомность!..Сон – словно мыслей потрескиваньев дружеском доме: в огне.

|1958|

без названия

[и. р.]

а как эта боль появилась?ты так уходилакак будто от жил отнимала ты рукии с каждым уходомони выявлялись все большеи потом обнаружилось сердцео котором я просто сказал: “болит”а где-то покоилось времясуществуя как воздух само по себеи стал я впервыеему принадлежатькогда я узналчто я горестный следтвоей обособленной памяти детскойи нынешних сновво мне без желанья оставленныйво время свечения крови и жилчто и сам я – лишь памятьдля всех – навсегда – о тебе – перед богом

|1958|

в декабрьской ночи

[н. ч.]

в страхекак будто в декабрьской ночисамоосвещаютсяв е щ и душии как говорим “тупики” и “дома” и “туннели”определяю я это немногое —когда повторяю:что общность избравших друг другасовместность их нищенская —как разрешенная по недосмотру!но неотменимачто ежедневно обязан художникзнать о силе и времени смертии знать потому: что для правдыне хватит и всей его жизничто можно быть светлым всегда —о хотя бы от боли! —когда эта боль – словно заданнаянеотличима от верычто – как говорящие – теплятсяв е щ и душив страхе – как в зимней ночивсю полноту образуянеобходимого ныне терпения

|1957|

к предчувствию реквиема

а как это было?впервыевас били в то время —но – только себя отдирая от васа – не нападаяя бился тогда чтоб себя отыскатьв бесформенной массе врагов называемойвременемчтоб было пространстводля жизни без васпрошло это время! и стал я свободнымот подаренного мне одиночества —одиночества – в окружении!и получил завоеванное одиночество —самого себяи место мое оказалосьпустыней где нет никого —пока утешая могло оно так называтьсяпока вы не действовали еще окончательно!и заняты были не смертью самой:еще не ее матерьялом самим!а только строительствомсферы для смертиее подготовкой

|1958|

куст

…в жизнь я шепчу – как в соседнююбесконечность умолкшего леса…

1957

о явное это пространствомежду снегом и между нижними веркамикрыжовника около ветхой решетки —в архипелагахзанесенного снегом саданет в этом пространствепризнаков тении недоказуемаблизость редеющих листьевсперва может быть и была эта теньи торжеством ее было ее появленье —видимым словно в растворной водесиротством чернеющих ветокно что-то еще требовалось о так это былоэтим тенями снегу хотелось иметь свою теньна нижних ветках кустаи на всю зиму слилисьтень снега и тени ветоки будут всю зиму стараться очнуться —и очнутсялишь в середине марта —о это ощущениечего-то опасного и разряженногокак перед дверьюнекой неведомой лабораториио этот великий обмороксуществующий при моем существованиикак музыка за стеной– и перед этим таинствомя человек прошупомня о тех кто готовит опасноемоему пребыванию здесь:“о дайте – прошу – немного временидля немногих слово последних в мире кустах” —о если бы все было жизньюи если бы смерть исходила от жизнине у людей я просил бы отсрочку —но смерть сейчас от тех кто “они”от людей смертей

|1958|

прощальное [памяти чувашского поэта васьлея митты]

было – потери не знавшее летовсюду любовью смягченноеблизких людей полевых —будто для рода всего обособленное! —и жизнь измеряласьлишь той продолжительностьювремени – ставшего личным как кровьи дыханье —лишь тою ее продолжительностью —которая требовалась чтобы на лицахот слов простыхвозникали прозрачные векии засветились —от невидимого движения слез

|1958|

родное

я должендойти губамидо ее беспредельных глази удивлюсь я тогда чуть пульсирующим жиламна подглазье ееи пойму что это от их прозрачностии бестелесноститак светлы и больнычуть вздрагивающие эти глазаи полюблю я ее и руками моими и губамии молчаньем и сном и улицами моих стихови ложью – для государстви правдой – для жизнии платформами всех вокзаловгде я буду в последний разсмотреть на горячие черные спиныпаровозов на дворах депооставляя ееочередям и убежищаммаленьких страшных городов Сибирии уезжая от нее навсегдана бойню людеймоего же века

|1958|

отъезд

Забудутся ссоры,отъезды, письма.Мы умрем, и останетсятоска людейпо еле чувствуемому следукакой-то волны, ушедшейиз их снов, из их слуха,из их усталости.По следу того,что когда-то называлосьнами.И зачем обижатьсяна жизнь, на людей, на тебя, на себя,когда уйдемот людей мы вместе,одной волной,когда не снега и не рельсы, а музыкабудет мерить пространствомежду нашимимогилами.

|1958|

сад в декабре

где-то скрывает он мертвое полебудто единственноеим охраняемое:“сад” говорю и не вижу о лучше оставитьих понимающих только себя!и без призора движенье карниза:легкий мышиныйпробег по стерне! —длится невидимоесловно во сне белокамье Карелии:о скоро:кренясь постепенно! —и удаляяськак будто на льдине:затылкомслучайно отыщется —для снов через год и для памяти —девичий столикпод снегом вечерним:вычурнымдетским|1959|

Отмеченная зима 1960–1961

тишина

Как будтосквозь кровавые веткипробираешься к свету.И даже сны здесь похожина сеть сухожилий.Что же поделаешь, мы на землеиграем в людей.А там —убежища облаков,и перегородкиснов бога,и наша тишина, нарушенная нами,тем, что где-то на днемы ее сделаливидимой и слышимой.И мы здесь говорим голосамии зримы оттенками,но никто не услышитнаши подлинные голоса,и, став самым чистым цветом,мы не узнаем друг друга.

|1960|

облака

В этойничьей деревненищие тряпки на частоколахказались ничьими.И были над ними ничьи облака,и там – рекламы о детстверахитичных и диких детей;и музыка о наготегуннских и скифских женщин;а здесь, на постели, на уровне глаз,где-то около мокрых ресниц,кто-то умирал и плакал,пока понимал яв последний раз,что она была мама.

|1960|

смерть

Не снимая платка с головы,умирает мама,и единственный разя плачу от жалкого видаее домотканого платья.О, как тихи снега,словно их выровняликрылья вчерашнего демона,о, как богаты сугробы,как будто под ними —горы языческихжертвоприношений.А снежинкивсе несут и несут на землюиероглифы бога…

|1960|

дом друзей

[к. и т. эрастовым]

Было совместноесоответствиедыханья, движенья и звукав их первозданномвиде.Надо было уметь не усиливатьни одно из них.И во все проникалсвет звука, свет взгляда, свет тишины,и где-то за этим свеченьемплакали дети,и изображало пламя свечипересеченьянаших шагов.И мы находилисьв составе жизнигде-то рядом со смертью,с огнем и с временем,и сами во многоммы были ими.

|1960|

снег

От близкого снегацветы на подоконнике странны.Ты улыбнись мне хотя бы за то,что не говорю я слова,которые никогда не пойму.Все, что тебе я могу говорить:стул, снег, ресницы, лампа.И руки моипросты и далёки,и оконные рамыбудто вырезаны из белой бумаги,а там, за ними,около фонарей,кружится снегс самого нашего детства.И будет кружиться, пока на землетебя вспоминают и с тобой говорят.И эти белые хлопья когда-тоувидел я наяву,и закрыл глаза, и не могу их открыть,и кружатся белые искры,и остановить ихя не могу.

|1959–1960|

и: расходящиеся облака

[в память о зиме 1959–1960 годов]

1.

не с кем ему Расставаться и он Разлучает себяв нас через нас!это я вижупо облакам

2.

– а наши балы, а заря, а залы,алмазы, лампы, ангелы мои?ответ: обрубок; клич: кусок; пароль: отрывок;а цельный – в армии бе-эС

3.

а говорим ли кричим лии вспоминаем ли —преследуемы проецируемыубиваемы

4.

– и лес стенами золотымисветя по памяти прохаживайсяприоткрывай прострелы доньевкак не-тревожащие ранывключи в свой свет и затеряй – как в море!(пока я видимый как ты)

|1960|

из гостей

Ночью иду по пустынному городуи тороплюсьскорее – дойти – до дому,ибо слишком трудно —здесь, на улице,чувствовать,как хочу обнимать я камни.И – как собака – деснами – руку —руками – свои – рукава —и – словно звукипрессующей машины,впечатленья о встречах в том доме,который я недавно покинул;и – жаль – кого-то – жаль – постоянно,как резкую границумежду черным и белым;и – тот наклон головы, при которомсловно издали помню себя,я сохраню до утра,сползая локтями по столу,как по воску.

|1961|

счастье

– Там, где эти глаза зачинались,был спровоцирован свет…Я симметрично раскладываю ракушкина женщину чужую,лежащую на песке.А облака – как крики,и небо полно этих криков,и я различаю границытишины и шума, —они в улыбающейся женщинезаметны, как швы на ветру;и встряхиваюсь я, как лошадь,среди потомков дробей и простенков;и думаю: хватит с меня, не мое это дело,надо помнить, что два человека —это и есть Биркенау, —о табу ты мое, Биркенау мое,игра матерьяла и железо мое,чудо – не годится, чу́динко мое,“я” – не годится, “оой!” мое!

|1960|

отмеченная зима

белым и светлым вторымстрана отдыхалапричиной была темноте за столоми ради себя тишину создаваядарила не ведая где и комуи бог приближался к своему бытиюи уже разрешал нам касатьсязагадок своихи изредка шутявозвращал нам жизньчуть-чуть холоднуюи понятную заново

|1960|

люди

Так много ночейлинии стульев, рам и шкафовпровожал я движениямирук и плечв их постоянныйи неведомый путь.Я не заметил,как это перенес на людей.Должен признаться: разговаривая с ними,мысленно мерил я пальцамилинии их бровей.И были они везде,чтобы я не забыло жизни в форме людей,и были недели и годы,чтобы с ними прощаться,и было понятие мышления,чтобы я знал,что блики на их фортепьяноимеют свою роднюв больницах и тюрьмах.

|1960|

прощальное

О, вижу тебя я, как свет в апельсине,когда его режут,твоя тишина освещала зрачкииздали, еще не коснувшись,словно ты виделаеще до зрачков —там, в глубине —в горячем и красном.Как будто плечами и шеейплечам ты моим объясняла,где в близости есть расхожденье,но было ли это обидно,когда это былотише плеч, тише шеии тише руки.И мне, как открытые форточки, запоминалисьвсе детские твои имена,их знал только я, и остались они,как снег по ту сторонутюремных ворот —тише смерти и тише тебя.

|1960|

из зимнего окна

головаягуаровым резким движеньем,и, повернувшись, забываю слова;и страх занимаетглубокие их места,он прослежен давноот окон – через – сугробы – наис – косок —до черных туннелей;я разрушен давнона всем этом пути,издали, из подворотенбелые распады во мглебьютпо самому сердцу —страшнее, чем лица во время бурана;все полно до отказа, и пластами тюленьими,не разграничив себя от меня,что-то тесное тихо шевелитсямокрыми воротниками и тяжелыми ветками;светится, будто пласты скрепленысвистками и фарами;и, когда, постепенно распавшись,ослабевшее это пространствовыявляет меня в темноте,я весь,оставленный здесь между грудами тьмы —что-то больное,и невыразимо мамино,как синие следы у ключиц.

|1960|

детство

Желтая вода,на скотном дворе —далека, холодна, априорна,и там, как барабанные палочки,не знают концаалфавиты диких детей:о Соломинка, Щепка, Осколок Стекла,о Линейные Скифские Ветры,и, словно карнавальная драка в подвалах,Бумага, Бумага, Бумага,о юнги соломинок,о мокрые буквы на пальцах!ЗДЕСЬ И ТЕПЕРЬ – ЭТО КАК БЫ РЕЖЕТ,НО ТОЛЬКО МЕНЯ, НЕ ВАС!РЕЖЕТ – ЧЕРЕЗ КАРТИНЫ И ПЛАТЬЯИ ЧЕРЕЗ КОГТИ ПТИЦ!Коровьи копыта – ярки, неимоверны,что-то – от въезда в бухту,что-то – от бала,и сразу, как стучащие рельсы,ярки, широки, беспощадныобнимающие нас соучастники —руки, сестры, шеи, мамы!Разгуляемся снова, разгуляемся,снова заснем и пройдемне вчера, не сегодня, не завтра, а-а-а-а-а-а! —СКВОЗЬ КРИКИ ДЕТЕЙ,ЧЕРЕЗ МОКРЫЕ БУКВЫ,ЧЕРЕЗ КАРТИНЫ И ПЛАТЬЯИ ЧЕРЕЗ КОГТИ ПТИЦ!

|1960|

окна весной – на трубной площади

[в. яковлеву]

качающимися квадратамицветения и звонавсех детств моих, знакомыхпрозрачным опустевшим городам,я их коснусь, и девичьи венчаньявсе так же будут длитьсябез музыки и без дверей;глубины теплятсязеленовато-сумрачно,и плачут гам, за ними,дождем измазанные мясники,упав на груды рыб;и вновь топтанье и переступанье —я здесь, я здесь;топтанье и переступанье —раз навсегда —как колокол в тумане —– и как – шмуцтитулы – акафистов —мне снится – красная – разорванность —и собранность

|1961|

женщина этой весной

Птица у стенки, падая замертво,клювом скользнула по белой бумаге,я не вижу ее, но она – у нее,потому это знаю,что стыжусь ее взглядов.Блеск подглазья,как будто бесстыдно положенныйпальцами мальчика,на мост поведетменя через час,и будут флаги свободны,и далеки, и свежи;это ведь за нее устаюи за нее умираюсреди зелени странной:все кругом состоитиз свисающихи бесперспективных лоскутьевосиновой дикой корыбез стволов и без веток;а стыд за нее не проходит,как будто касалась онасоломы на нищем гумне,как будто из окон больницырассматривают ее вечерамии знают: “не надо, не надо…”и слишком увереннои равнодушно молчат.

|1961|

женщина справа

Там то, говорящее,меня удивляющее тем,что создает себе волосы;там то,что падать стыдится и может упасть,и яблоки катятся на привязи,а привязи тонки,холодны;там – “Р”, это полое “Р”,этот круг удивительных “Р”,там иголки от крови жасмина,тамкак будто обмывают оленьи глаза и рога,а здесь, где я,как будто раскладываютхворост за хворостом.Потребуем вьюгу —она зашевелитсяв провалах витрин.Звать начинайте без имени,словно бросаяскрещивающиеся белые линии.А там, там —эта спина,меняющая меня, как олени леса,и она, как убийство, есть и не здесь,и оторвана страшно названьемот самого человека,как будто во сне подарилижелезную форму распутьяи сказали, что это есть вечность,и стал я, поверив, несчастным,и плачу я, плачу, плачуво всех углахсамого себя.

|1961|

Поля-двойники 1961–1965

утро в переделкине

все словно высчитывалов этом доме себя самого:пальцы чьи? и мелькало: чей свет?чья синица? чей щеголь?пологи надвое дарили себяимея при людяхгде-то свое раскаленное днои наклоняли тут дверина независимой от близкого лесаплощадке дверейа часть платья на теле —словно холод осенний на картах игральных!это – льду! подоконники – льду! пальцыдетские – льду!все в оттисках свистовсветло и оконнобудто без девочки этого домазацокало “це”в брошенном всеми дому!но войду – и лесным тарахтеньемповерхностистанут полны потолкии засветишьсявся словно колючки испаринынепрерываемаи узоры волненья как тени полынисоставят тебя наподобиесветлого хозяйства из перебоев дыханьяи утро подробноподробен и сади все при тебев этом доме подробны с утракак будто возникшие каждый в отдельноститолько сейчас

|1961|

утро в детстве

а, колебало, а,впервые просто чистои озаряло без себяи узко, одинокои выявлялась: полевая!проста, русалочка!и лилия была, как слог второй была —на хруст мороза, —с поверхности блестящей, мокрой,– царапинки! – заговорю, – царапинки!с мороза,и на руке —впервые след порезаа этот плач средь трав:– я богу отдан заново!а нищий брат, мой ангел под зарей! —уже тогда задумали,чтоб объяснил,и чтоб ушел,и чтоб осталась эта суть:царапинки… заговорю – царапинки…

|1961|

реквием девочке

милей вдоль рукпрощальней вдоль ресници птицею на полустанкеузка отброшена и остановленапотом не появившись были стеныпрошла зима и сохранилисьтам где закрыто всеи сеча тихая одежд и лесаи место облика где нам не бытьИ ВОТ – БЕЗ ПОМОЩИ ЛЮДЕЙ, СЕРЬЕЗНО,И ОЧЕНЬ ДАЛЕКО —БЫЛА, КАК НА ЛЕТУ ПРОШЛАБЕЗ ОТЗВУКА: “БЫЛА! БЫЛА!”еще кричат поют и светятсяв садах во всем поселкедалекие чужиекак точки золота в пескеи тянутся уже во тьмеряды притихших тенейпросты как я молчащийкак вы не узнающиетех что уже во тьме

|1961|

альт

[ф. дружинину]

птица черная здесь затеряласьо ясный монах галерейи снега кусок как в награду звезда!отрываясь от грифападают доски селенийздесь во дворе опустевшем давнои дереву нравятся вывихи деревабархату шелка кускиа струны ложились бы четче на книгиосвещенные снегом на крышечерез окно

|1962|

вспоминается в рост

ля́ля, ля́ля без смысла и ля́ля,пугающая, словно ранены жабры,и части одеждыопрокинуты в воздух оттудатам вдалеке,когда я не вижу, до боли расцвеченыи смягчу я – тряпичны – смягчу;а этопонятие-облакостоль неотступно-свисающеебудто явлением близко-тревожным —“нося́”? —это было об астре, о ночи и о подоконнике,здесь – о плечах,представлю ее я в движенье,но там, где от поля —словно от стула,и нет никого;вся лель, вдоль и лель, прикрывая и шею,дальше – тянет как с горки, —вот здесь-то и плачут и не понимают;и где-то у пыльной дорогиорешника долгий и стершийся край —как вдоль плачущего одного;и ясно прощается други думают снова: “да едут же где-то к деревьям,снится же что-то другое;и были же корни не здесь,а мука сильней оказалась”.

|1962|

поле – до ограды лесной

после белого поля – широкого нашего —постепенно чужогоперекладина – издали наша —а пока я бунтую – мояи царсово-садо[1] бело на юрусарабанда-пространствочистая без удара и опять без удараодинокий и взрослый я с этого края поймуцвет – дальнего края другоготам после зеленого логовадвойника людского понятия “поле”черные тонкие ветки деревьеви санки и дети в оврагекак ласты – чисты далеки и слабы!особенно – в поле! с холодными шеями!и если душа словно бог выясняетчто можно все шеи ломать словно богпрозрачность без зренья любято в полезаброшенном мной поверх глаз ради памятии дети на месте на месте и яи разрешены как во сне постепеннои быть и смотреть и болетьи тайное что-то иметь непременноособое что-то иметьчто с марлею схоже и схоже с бинтом —оброненнымв доме пустомно знающий ясно разрезы во мне чистотыв чистотея знаю что есть и двойник погребеньяесть место где лишь острова-двойники:чистого первого – чистого третьего —чистого вечного —чистого поля

|1962|

заморская птица

[а. волконскому]

отсвет невидимый птичьего образаранит в тревоге живущего другаи это никем из людей не колеблемословно в системе землисила соловья создающаясловно в словах исключение смерти:сердце – сечение – севера рядом приход и уходзамечающих перья и когтизнающих гвозди крюки и столбыне боящихся видеть друг другаи надо на улице утром на шею принятьхолод от стен и сугробови тайная фраза синичьядиктует сердечную славу всемуслава белому цвету – присутствию богав его тайнике для сомненийслава бедной столице и светломунищенству векаснегам – рассекающим – сутью бесцветьябога – лицосветлому – ангелу – страхацвета – лица – серебра

|1962|

предзимний реквием

[памяти б.л. пастернака]

провожу и останусь как хор молчаливыйя в божьем пространствевесь день предуказанныйс движеньями зимнего четкого днясловно с сажею рядома время творится само по себекружится пущенный по миру снегу монастырских вороти кажется ныне поддержкой извненеобходимость прохожиха уровень века уже утверждени требует уровень славылицо к тишине обращатьи не книга но атлас страстейв тиши на столе сохранена год словно сажа коснется домовв веке старом где будто разорваны книгии любая страница потребуетлиний резки и складки к себечерез мои рукавагде холод где рядом окно а за нимсугробы ворота дома

|1962|

[112

казимир малевич

…и восходят поля в небо.

Из песнопения

(вариант)

где сторож труда только образ Отцане введено поклонение кругуи доски простые не требуют ликаа издали – будто бы пение церквине знает отныне певцов-восприемникови построено словно не знавшийпериодов времени городтак же и воля другая в те годы твориласебя же самой расстановку —город – страница – железо – поляна —квадрат:– прост как огонь под золой утешающийВитебск– под знаком намека был отдан и взятВелимир– а Эль[2] он как линия он вдалекедля прощанья– это как будто концовка для библии: срез —завершение – Хармс– в досках другими исполненбелого гроба эскиз[3]и – восходят – поля – в небоот каждого – есть – направлениек каждой – звездеи бьет управляя железа концомпод нищей зарейи круг завершился: как с неба увиденаработа чтоб видеть как с неба

|1962|

вдруг – мелькание праздника

а ведь и днем не назовешь! —как будто это птицы свет(теперь “свет Моцарта” сказал бы)! —кружа играющего легкогопо миру будто из себякатая по кругам-подсолнухамдаль наполняли словно шумом мельничными блеском девушки! – для праздника святеесиянием первичным —(хотя всегда мы умираема это нами и живет:блестим расплескиваясь тихостьюсебе не разрешая знать) —и все прозрачней леса теньи вот – как даропринимательницаряды сияния выстраиваети добавляет из себяпоследний вздох дневного пенья —и – ровен мир! – река серебрянаполяна золотистая юн (как с Губ-что-Свет)

|1963|

цветы от себя самому

в разрешенной ему дорогой глубинеон затравленный живон стар но однажды приснилась глубокои гулкозабытая словно для столяра стол неудавшийсявпервые понятная дочьи он просыпаясь себя помещал перед лампойи понял себя существующим явносамоспасающим садомон думал: как странно что стены с утрасуществуюто как непонятно за чьи говорится глаза́все это игра и отныне существеннатолько защита себя словно гла́закак будто есть что-то пока кое-что берегутзачем не разрушить когда лишь меняукрываети в сказке нет смысла ненужных беречьо как непонятно мне это укрытиеи он тяжелеет бесшумно ногамисловно к а́тласу в детстве к ключицамвнимателензная о чем-то растительно-яркомо внешней и внутренней смежной чащобебез цвета одежди добываетцветы для себя в тайниках своего жехожденья —прекрасны как память во время расстрелав подвале!воспитаны холодом луннымв ночь гимназическуюи был он арктически-цепок как будтовися словно пух– о где же то дно где диктуется слово Аагде реки текут словно вниз и в платке пуховомпо – берегу – женщинареки – Аа

|1963|

девочка в детстве

уходиткак светлая нитка дыханием в полеи бело-картонная гречкасрезается лесомптицы словно соломинкипринимают шум леса на шеикосички ее вдоль спины наугадсловно во сне начинают селоглядя на край каланчии там на юру на ветруза сердцем далеким дождя золотогоель без ели играетв ю без ю

|1963|

День присутствия всех и всего 1963–1965

распределение сада

это облако взятопри утреннем зрении снизу наверходиноких полянпри свете похожем для блюдцачтобы лицо приподняв удивитьсярядом с лицом подоконникусветлому для слабого глазаи тронув слезой эта слабость опять одаритдалекими пятнами стенпроемы решеток и ветоки засветится подглазьями мягкимина лицах у женщинраспределенье настурцийсреди кустов и скамееки лишь через сад разрешаю я зрениеближе к себе затемняяи на себя принимаюлегкую свежую тяжесть —пробы соседнего дерева не отказатьсяот движения слабогоа в памяти август соседствует с мрамороми в отсвете этоми рядом в домах притесненийсегодня победу хранитдень присутствия всех и всего:совместности облака солнцестояния голосаматери(светится соприкасается)лестницы к астрам направленнойболи в висках

|1963|

к распределению сада

и примем мы свет на движенья нескромныеот самих лопастейсегодняшнего цветодержцане зная что камни и ветки и кожа лица —видимые раны его!и “я” говоря называем его расхитителемодного неизменногопраодного своего же сверхсадаи здесь за оградою астрыне утешая ярки́словно руки он режет себе!

|1963|

вторая весть с юга

отмечу что лицом ко мнепохожим на порезы вдоль сирении тайным ворсом крови сильная —там за ее воротникома сердце будто бы при шуме спрятанномиголки с выявленьем музыки!и проверяя есть ли мыучесть придется нас с начала кровиона одна и нет концаи “я” и “ты” лишь щебет птицуже вдалиуже не здесьно есть и вызовы в больницу к мамеи вечная по улицам ходьбаКак жизнь долга Прерывиста И птицылетят другие Слабые как мыСебя как их Не жаль И будешь обесцененакак Много убиваядоказывали в детстве нам

|1963|

река за городом

а паутиннаяпылью со дна как местами чердачнымивосходящая к полюи шелк и паутинаее притягивая увлекутсясоседями оказаться такими жекак тень и пыльи паутиннаякак шелк во сне покажется нездешнейи связи с облакамииз пуха-хромоножки травглаза обманывающихи алеющих

|1964|

возвращение страха

дети серебряны цинковы ваши ключицырука как Норвегия в книге у маминых щекно краскою бросят на крест чтобы стаяллюдской матерьялсловно кожа с Крестителя руко помни: есть верфи где сталь отражаетлюдей ягуарову радугукак хозяином леса дубильщиком кожив автобусах смотрят в глазаи ясный ведун будешь срезан как мохи рекомендуетсяне понимать– а секс как разметка на небе как птицачужая без имени! —эта скрипичная нитка способналишь резать следы на щекеэто отсюдапо-травам-тоска сотворяется(естьбеспрерывно как шум в роднике!) —жалом ловимыхс собою считать наравне

|1963|

мадригал поэту

[с. красовицкому]

везде твой цветособенно на склянкахты – трогающий все вокруг тебякак будто кровьюрыбы золотойтак прячут может быть за вьюшкою алмазыкак был ты нежен в ветхих рукавахи ранил снег в окно мое свободнокоснувшись дара твоего израненногопотом меняя глазками колец был так просвечен в сакляхи был соосвещенным тыкогда рассматривал я долго панагиипри сумерках столицы севернойи видел кровь твою

|1963|

начало леса

открывается сразу как воск поддаваясьосвещается весь!с проемом с огнем с повтореньем огня ипроемас местами для голоса мамы навечно:“аи – ии”суккубье третейство в вагонах кого-тоизведшеетайно готовится здесьоставлена кожа и кружевом скомканнымбелеет во снеи мягким горячим углем помещенноечто-то живое тройноеколодцем пригорком и домомДевочку – робкую – около – речкиотдаляя играети вновь приближает

|1963|

появление снега

мягкий и близкий подросток неясныйв колодец в колодецлицом побледневшим мой сон прорезаяменя освещая вдоль сердцаи возвращаясь на утро со днарастенья на окнах коверкаеткрасным мне губы ранясветом с худых армяковневидимый снегон там недвижимгде явное место имеет как стул освещенноеиздали солнцегде только оникрови подобно без кожи рожденныебез корки инойи пламя яснее – от печки, от неба —как будто проявлен ваш образна улице в детствев поле и в доме арестномна камне и желтой бумаге

|1963|

коломенская церковь

[и. вулоху]

овесзернами тебе подражающийкрасным пятном отражалсяна пару с тобойкогда в облике мысли нас видел сперваСпассетьосенним угаром возможна на ягодахнад кожею звоном твоимно вестьвосходящая ввысьединственно сутьу ветрасиницы и другаспросил я навеки ли мыи отвечала снаружи печально:“три”

|1964|

засыпающий в детстве

а высоко – река моя из ду́хов:друг в друга вы вбегающиеи так – темнея —вдаль и вдальи от ушибов дела нежащеголюбимые и мягкиевы платья странны в той реке:не детского ли духа искрамитам в черной дали голубойа сами – прорубями в свете открывающемсявы в свете поля далеко мелькающиекак над полянами в лесу – их лики:вы где-то в поле на ветрукак рукопись теперь во сне – егоповерхностью белеющей:– светлы́

|1965|

Степень: остоики 1964–1965

ночь к весне

темно в сеняхв одежде есть пугающееот дерева ли зверя ли какогопылающими островкамиопасное для разума плыветпетух отметит криком оползеньдалекого комка землии тьма хранит свои столбы и впадиныогнем неведомым притянутые издаличтоб место белым дать полямкрая поляны затенить

|1964|

утро в парке

а может быть скамейки синей страшно:там – та из раненныхиным огнеми след высокой этой Силыхранит ребенок слабо понимаяшурша как ветка на песке(а Сила не ушла нетронутой:придется ей потом преодолетьиграющую теперь у ног)уйдут как дерево качающее веткамио ране помня или ожидаякак дерево пройдут и среди техкто может бытьне помнит и начала

|1964|

любимое в августе

светомстрадающе-в-облике-собраннымиз первосвета явившисьвздрагиваяждатьи создана там где обилие лёта-идеисклонно наверное к даругде покорилось уменьшенной частьютихим увидеть себя:“быть”как в сознании было бы птиц:“ – ”[4]

|1964|

константин леонтьев: утро в оптиной пустыни

снова – такое же полекак будто не видишь:в горнице – будто – из боли своей создаешь:ярко: в такую же – бывшую – ширь! —сновакакого-то третьего ты вспоминаешьчто-то без слов объясняющего:дома – при матери – снящейся словнобереста! —и – как при устье направленном в полев сумерках – вновь – у окна ты внимателен:“есть” – повторяешь – как будтов себя помещаешьсветящее место:– о есть!—и неизменносвежоповторяется так словно день чередуетсяяснои – не накапливаячто-нибудь – возраст творящее:есть – как тогда!за окномбеспрестанно:вместе с верхушками ветел себя Сотрясая:Сыплет и светом и пыльюкак детская ель! —и – время от времени:темью при комьях белеющих:самообъяснимо – что е с т ь

|1964|

ты с конца

сквозь ветки бенгальского пламени маяшелком ли ветром сбиваемымтянешься такчто рябь только мыслиться может:что же? – себе говорюместо ль не тронуто бывшего взгляданад снежною песнью ли гречкистуча по-воздушномуау-проглянуло*и – нет?раня себя понимаю что где-тоСтруится-свет-слез[5]может учитываться словно садыи двигаясьЗримое-знают-и-выше-блистая*на спящего скулах изменится в золоточтобы страдание было едиными там разумеяи здесьи ночью – как от тебя одеянье —темя – преграда-приманка в игредля Плачется-ярче-чем-мозг-у-дарящего-выше*и есть самомысль при которой гощукоторая будет то ты (это цвета железа —охотники-люди)то вы (это цвета кровавого)и когда не умея все этото в свою очередь – я

|1964|

детство к.[6] на влтаве

протащатся во сне зубцы костелане как-нибудь – в метели – черезпредставленьебумаги – белого цветка – и полягде мамой ставшая уже не чья-то дочьа задевая глаз во сне:и расширяясьв боли зрячей:ромашками бесчисленнымимелькает вверх:опять опятьи привлекает бабочек…я-шеей-женщина… и лёт как покрывало белоееще немного – и далекоеосвобождает ноги – исчезаясветлее поле шевеля —и это плещется… и глаз окружностямивсе стороны я стебля вижу вверхи выше – сеет лепестки

|1964|

друг этих лет

[и. в.]

тот год когда твой сон определил(касаясь шубы как в саняхкусал ты губы будто бы съестное):мы убиваемые естьты есть – в себе шуршащий:как в сумерках и в чаще пар от зверязашевелишь для насцепь света созданную из отцовгде стебли в сонм ли втаяныно их следы густы над озером —соломы со следами естьколесников поюнов грустныхпоя как будто запрокидывавшихсяк себеи к сору на саняхгде это нижу? плачу одаренныйиз тех: как дети – не найдути нежность братская виски тревожиткак трав следытак мучившие на оглобляхне травами ли делаякогда-то и тебяздесь так темнеет что один – весь месяцах вздрогнем значит выпьем говоряту вас и у меняпри чуде-женщине готовы собранныкак если птица – тот из двухту-охраняющий(лишь там потерян друг)

|1964|

к утру в детстве

так избран – будто одевают!из белого металла что ли детского!и белотело ловится как уминое легкое своекогда колеблят где-то изначалаи – как туман – со старшим будто сердцемсвобода ре́пья при рекене острова ли о́блака-идеирождения повсюду белокамня– и рядом все как спящие близкив себе ровней телесно как для поля —тем – тело освещающимпокой даряи спят еще: священны-милые…гусятницы-небесно-ломти…трехлетки… и серебро на берегусебя то избегаетто ловитто дух для волн творит

|1964|

к тебе с конца

во тьме порезами на нейневыносимымиптиц привлечет на шею – пьющихее как сереброя те места в ее огне где вспоминающаямост двинет вместе с городоми образы домов —лишь в тех местах огняи я ли – вспоминая лес? а еслипо веткам вширь горят ее места?и я все вещи всех возможных “где”(всех тех где скрыта может быть она)всех “где” которые – еене плавлю ли в себя? – чтоб стать однимв огне едином словно в колыбелипределы затаившем головытоскующей по шири разворачивающейсяменя-яаа-огня?и сердца ссадины по телу и сознаньюиного даже мира потаенногои зелень и возможно иновещии дно и краснота?

|1964|

Утешение 3/24 1965–1967

заря: после занятий

среди темнеющих отталкивающекак бархат на умершейспокойныхльвиных зевовсоломинками слабымипоблескивает миркругом отсутствуя давнои наполовину наискось – с рубашкой вместе —ты словно частью золотым песком!когда двора случайный ветерпотом в 4 веет широкои шевелит тебя как сора россыпи!где будто в шее свет красивыхусиливала белое бумага:богов всю зимуукрывая каждаяпо вечерам в окно:как нежный ум —на снег

|1965|

знамена гази-магомеда[9]

гдескоро-вещи-белокуриядля в-воздухе-шарами-девичьекак будто в щелку освещалисьиз тела-только-мысли-звездгде вещи для готовли белокуриядля пряжи-в-воздухе-знаментогда еще как связки былимощей из тела бог-белеет-вьюгой:они как тени этой вьюги:для Скоро-где-нибудь-святыебелея им сердцами стать

|1965|

дом поэта в вологде (константин батюшков)

Любезный образ в душу налетал…

П. Вяземский

а рядом – шёлка окружение:разорванного будто в смеси —сияния егои дрожи:непрекращаемой: виска —лицо меняющейкак в ветре —в сиянье шёлка – словно облика:из праха! —сущего:всего —из окон ветром разъедаемого:и светом: до лица живого —таящегосякак драгоценность:средь шёлка:ветра:и лучей

|1966|

голод – 1946

А было это под Пасху…

А. Крученых

от го-олода-а:умершие красивыли-ицами —те жемчуга-а опасны:светлее солида-а… —– виски ли: так – от любви распухают? —не сердцем – а взороместся ли это?иное ли чистое – т а м? —свобода ль иная? —воздуха?.. —ясного ль дня?

|1966|

гимры[10]

как в травах снится:будто самжужжишь и плачешь и алеешь! —среди пустынного собораиз мела и его туманаедины так же крики птиц:и духа зримой распыленностьюнад головою вознесеннаяиз костинаша белизна! —и свет:навылет сообщающийся! —как будто там где разлучаютидею ран от их теней:и словно с пальцев начинаярастертый сильно по рукам! —и страсть которую на солнцедеревьям не отдашь!.. —– – – – – – – – – – —и смесь: почти алеющего зренияи мест не видящих его:и пара на скале от крови высыхающей:плетни расцвечивает: царапают как перья!тревожащих расцвечивая вспятьи словно то что тянет наснам кожу жарко опаляяв пустоты и проемы течьи стенки из людей —нам виден он по цвету в наси видим словно распыляясьи так же двигаясь к нему:и – скоро – бабочки яркикак на ресницах кровь

|1965|

утешение: розы

[н. а.]

при вас и пальцы ног —как будто вспоминающие!и ум сильнее колетнам головупри вас!и вместе вы возможно тооткударазлучаявывели:где однородны – тайною одною:осадок гения в цветахи ум —первичный слой!и все – при разлучающем!и то же самоеи здесь:как будто при людском —о рассказать рискованно! —при том о чем не говорят —таком:почти не существующем:почти белеет —словно еле мыслитсяпочти одно —как будто еле есть

|1966|

занесенные в марте

когда засну —ты место счастьякак будто рана на руке:и будтославы жарким знаменемлица достигнешьрасширяясь!укроешь им —от мира скрытымтобой развернутым в огне —над ним сиянье отдаляяслёзнезримо полыхающимобъятый им я будто шелкизъеден будусловно на поляне —лицо сливаядолгос нимего на души в мире перебрасывающиелегко без принужденья к нам заносятсяогня присутствием в себе —как ветром внутренним:проходят через наскак воздух через прах!и после – по-людскому жаркие —в саду с трудом от дерева отходят:клюют взаимнокак во сне

|1966|

образ – в устремлении

(н. а.)

безумье птицы —бьющейся о стекла!..всегда:в воспоминании:красно́!как струйка кровиэто смешанос серебряным простором в воздухе! —когда-нибудь:в лицо направленное:разрушит! —и тогда увижу:глаза лесной крестьянской девочки:и лоб инфанты —в двадцать лет

|1966|

утро – при детстве другого

[сыну андрею]

что облекаешь? что ты оставляешьо тень! – как в озере:в горячемпросыпающемся? —возможно – смысл?.. – тобою окруженныйкак прахом – некой сущности? – возможноневедомой тебе самой? —душе ли – слепотутворишь ты из него?.. —иль это – некий облик что древнейчем разрешение во временичему-то – в мире быть? —и вотсквозь негудетства:таинственно и зорко смотрится – ее светиловременное:как некогда —сквозь мира первый прах?..

|1966|

и: отцветают розы

нет спящего – а есть приснившееся!подобнопламени трепещущему!и одиноко:до провала:его – никем не ощущаемого —до бездны —меры не имеющей:гореть вещамнезримых мест:основеместо уступаявсего:и праха:и души:так: рассыпа́л бы я с себя!так: “Эли! Эли!..” не было бы сказано!так: розы былитак:их нет

|1966|

сон: очередь за керосином

и в ряд стоим – спиной друг к другу:проталкиваемпередних в лавку:вода и кровь от матерейв одежде! —обнявшисьпрыгаем во тьме:лишь где-то:лес:готов как будтодо дна – раскатом – озариться:меня проталкивают:“как душу именуешь?”:сквозь ветер я кричу:“о может быть ТоскаПо может быть единственному Полю?”:и останавливаемся:эхо к нам доносится:друг другу руки мы кладем на плечи:и так же прыгаем во тьме:и в вихре мыбелеяоткрываемся:как будто сами – место для приходакого-то:словно яркая поляна:где ветеркак виденьеносится:нас отовсюду ослепляющее:и слов не слышно:ни о чем:не думается

|1966|

и: после роз

а ваши дальние слоиза прахом мира открываютсятечениянезримых реки в ветре – некое понятье слабоежеланье – вздрагиваясловно лист:о дольше в мирекое-где(и длить им силу – без движения!)и да пребудут и за лицамиза пылью временною их(и после пребыванья имисознанье – вновь: и – вас уж нет)

|1966|

начиная со сна

[н. харджиеву]

сон – будто западня из шелка:и удивляемся:когда жепорватьсячто-нибудь должно? —как полог – изнутри сияющийхраня светила – чьих-то образов:что разорвет ихсловно свист? —и шелк лица – как нить касательнаяк душевной скажем пустоте:концы отбросятся – изъеденные:как в неизвестноехранилище! —исчезнут – и ее раскроют:для холода:страны и мира! —и блеск его – уже бездонный:лишь сон еще… и лишь за нимто что мы знать уже должны бы:что знаем?..что-то как на льду:озарено – на некой тверди:последнее:нас ощущающее —погибнетесли не уйдет:и не исчезнет т а м:сливаясь! —(т а к ночь безжалостно ярка)

|1967|

и: засыпая: лес

и загораживая —рукоюгубами!.. —о тайная(где-то в тумане) —с зевамидышащими:слегка – драгоценность:в сердечности – словно на волюотпущенной!.. —из грустичто много —(далёков тумане) —жемчужиной той что лишь только понятие —самая грусть

|1967|

Белла Ахмадулина Стихотворения

Моя родословная

Вычисляя свою родословную, я не имела в виду сосредоточить внимание читателя на долгих обстоятельствах именно моего возникновения в мире: это было бы слишком самоуверенной и несовременной попыткой. Я хотела, чтобы героем этой истории стал Человек, любой, еще не рожденный, но как – если бы это было возможно – страстно, нетерпеливо желающий жизни, истомленный ее счастливым предчувствием и острым морозом тревоги, что оно может не сбыться. От сколького он зависит в своей беззащитности, этот еще не существующий ребёнок: от малой случайности и от великих военных трагедий, наносящих человечеству глубокую рану ущерба. Но все же он выиграет в этой борьбе, и сильная, горячая, вечно прекрасная Жизнь придет к нему и одарит его своим справедливым, несравненным благом.

Проверив это удачей моего рождения, ничем не отличающегося от всех других рождений, я обратилась благодарной памятью к реальным людям и событиям, от которых оно так или иначе зависело.

Девичья фамилия моей бабушки по материнской линии – Стопани – была привнесена в Россию итальянским шарманщиком, который положил начало роду, ставшему впоследствии совершенно русским, но все же прочно, во многих поколениях украшенному яркой чернотой волос и глубокой, выпуклой теменью глаз. Родной брат бабушки, чье доброе влияние навсегда определило ее судьбу, Александр Митрофанович Стопани, стал известным революционером… Разумеется, эти стихи, упоминающие его имя, скажут о нём меньше, чем живые и точные воспоминания близких ему людей, из коих многие ныне здравствуют.

Дед моего отца, тяжко терпевший свое казанское сиротство в лихой и многотрудной бедности, именем своим объясняет простой секрет моей татарской фамилии.

Люди эти, познавшие испытания счастья и несчастья, допустившие к милому миру мои дыхание и зрение, представляются мне прекрасными – не больше и не меньше прекрасными, чем все люди, живущие и грядущие жить на белом свете, вершащие в нём непреклонное добро Труда, Свободы, Любви и Таланта.

1

…И я спала все прошлые века́

светло и тихо в глубине природы.

В сырой земле, черней черновика,

души моей лишь намечались всходы.

Прекрасна мысль – их поливать водой!

Мой стебелёк, желающий прибавки,

вытягивать магнитною звездой —

поторопитесь, прадеды, прабабки!

Читатель милый, поиграй со мной!

Мы два столетья вспомним в этих играх.

Представь себе: стоит к тебе спиной

мой дальний предок, непреклонный Игрек.

Лицо его пустынно, как пустырь,

не улыбнется, слова не проронит.

Всех сыновей он по миру пустил,

и дочери он монастырь пророчит.

Я говорю ему:

– Старик дурной!

Твой лютый гнев чья доброта поправит?

Я б разминуться предпочла с тобой,

но все ж ты мне в какой-то мере прадед.

В унылой келье дочь губить не смей!

Ведь, если ты не сжалишься над нею,

как много жизней сгинет вместе с ней,

и я тогда родиться не сумею!

Он удивлен и говорит:

– Чур, чур!

Ты кто?

Рассейся, слабая туманность! —

Я говорю:

– Я – нечто.

Я – чуть-чуть,

грядущей жизни маленькая малость.

И нет меня. Но как хочу я быть!

Дождусь ли дня, когда мой первый возглас

опустошит гортань, чтоб пригубить,

о Жизнь, твой острый, бьющий в ноздри воздух?

Возражение Игрека:

– Не дождешься, шиш! И в том

я клянусь кривым котом,

приоткрывшим глаз зловещий,

худобой воро́ны ве́щей,

крылья вскинувшей крестом,

жабой, в тине разомлевшей,

смертью, тело одолевшей,

белизной ее белейшей

на кладбище роковом.

(Примечание автора:

Между прочим, я дождусь,

в чём торжественно клянусь

жизнью вечной, влагой вешней,

каждой веточкой расцветшей,

зверем, деревом, жуком

и высоким животом

той прекрасной, первой встречной,

женщины добросердечной,

полной тайны бесконечной,

и красавицы притом.)

– Помолчи. Я – вечный Игрек.

Безрассудна речь твоя,

Пусть я изверг, пусть я ирод,