Сын снеговика E-Book

Александр Кабанов

• Herausgeber: Freedom Letters
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Слова Украïни
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 40

Veröffentlichungsjahr: 2023

Beschreibung

«Сын снеговика» – новая книга Александра Кабанова, известного украинского поэта, пишущего на русском языке, лауреата многочисленных международных литературных премий. Александр Кабанов живёт в Киеве. «Сын снеговика» – корпус высокой и беспощадной социальной лирики, стихотворения о чудовищной российско-украинской войне, о победе Добра, победе Украины, о любви и справедливости в нашем, сдвинувшемся с прежнего места, мире.

Leseprobe

СловаУкраïни

№ 2

АЛЕКСАНДР КАБАНОВ

СЫН СНЕГОВИКА

Freedom Letters2023

Об авторе

Александр Кабанов — украинский поэт, редактор, общественный деятель, пишущий на русском и украинском языке.

Родился в Херсоне (1968), живёт и работает в Киеве.

Автор 15 книг стихотворений.

Стихи переведены на украинский, английский, немецкий, французский, итальянский, нидерландский, финский, польский, сербский, белорусский, грузинский, иврит и др. языки.

Лауреат украинских и международных литературных премий.

Соучредитель и главный редактор журнала о современной культуре «ШО», который выходил в Украине с сентября 2005 по февраль 2022 года на русском и украинском языке.

PayPal/email: [e-mail]

© Александр Кабанов, 2023

СЫН СНЕГОВИКА

Военный снег, летящий врозь, не признающий старых правил, он нас с тобой прошил насквозь и только часть себя оставил. Седьмое, лишнее крыло — снег возложил земле на спину, а шесть, которым повезло, с собою взял под землю, к сыну. А под землёй блестит в огне каток и плавится от смеха детей, убитых на войне: пора лепить отца из снега. Но смерть устроена хитро и предлагает рокировку: венец меняет на ведро, а крест и гвозди — на морковку. Я тоже сын снеговика и проводник святого духа — через стихи, через века, — лишённый зрения и слуха. И я хожу среди людей, не уставая, удивлённо, и знаю, кто убил детей, побуквенно и поимённо. И снег возносится, как дым, над пепелищем безответным, над страшным знанием моим, над нашим знаменем победным.

I.А ЭТО РОДИНА ОТЦАПРИШЛА ЗА РОДИНОЮ СЫНА

* * * *

А это родина отца: в обрывках утреннего света, но кто запомнит сорванца из александровского лета?Посёлок, швейная игла, вокруг — портновские лекала, а здесь цветаева жила, стихи к ахматовой писала. А это русская зима, чей школьный снег белее мела, вот фабрика, за ней — тюрьма, в которой бабушка сидела. Всё это — дом-музей поры, когда я приезжал в россию, чтоб вспомнить папины дворы, марину и анастасию. И выпить доброго винца, но я давно летаю мимо: ведь это родина отца — меня оставила без крыма. А папа мой лежит в земле, он — пепел в погребальной урне, он — память о добре и зле и о стране пошитых в дурни. Как много в воздухе свинца, и с кем воюет украина: а это родина отца, а это родина отца пришла за родиною сына.

* * * *

Тридцать лет и три года христос давал интервью дудю, старожилы гадали: это к засухе или к дождю, оказалось — к войне, резне и ракетным пускам, далеко от распятия, но ближе к эху, потом к гвоздю, оказалось — христос хорошо говорит на русском. И продолжил он, заводной, как ядрёна вошь, и никак его не забанишь и не заткнёшь, больше в нём гордыни, чем святости и таланта, он взошёл на холм, вытирая с ладоней слизь, и вокруг него украинские беженцы собрались — слушать сына божьего на языке оккупанта. И христос говорил: что спасения больше нет, время кончилось, как состраданье и вера в свет, что отныне он — сын, и дух, и отец в законе, и омега и альфа сменились на ви и зет у него на спине, на багровом, как снег, хитоне. Время кончилось, хейт и сенсацию не раздуть, и сквозь трещины в небе на землю хлынула жуть, чтоб хватать людей, которые не пригнулись, я смотрел, как в сторонке молился и плакал дудь, и к нему российские беженцы подтянулись. И смешалось всё, превратилось в один вопрос, и сплелись в объятиях дудь и простой христос, породнились беженцы, жаба и бедный ужик, всех убили, и все воскресли, и всех спасли, и на всех хватило в европе родной земли, и с тех пор, в гааге суд перешёл на суржик.

* * * *

Как долго жить не угадаешь, а угадаешь — всё равно, когда навеки выпадаешь в документальное кино. В котором небо над омелой висит, полёты запретив, как будто кровью черно-белой плеснули в чистый объектив. И в кадрах хроники военной ты промелькнёшь в толпе солдат, в неоцифрованной вселенной небрит, озлоблен и поддат. В ночной, ускоренной, зернистой и процарапанной штыком, то в латах, с греческой канистрой, то в бронике и с вещмешком. И видно, что тебе не больно глотать еду и алкоголь, но обжигающе глагольно — вернётся жизнь, а с ней и боль. И за тобой, сквозь ткань экрана, через растяжки и года придёт безмолвная охрана большого страшного суда. И выведут тебя наружу, где происходит этот суд, и всеми проклятую душу, тебе, предателю, вернут. Лишь для того, чтоб ты проведал и вновь обнял в последний час меня, которого ты предал и гибелью своею спас.

* * * *

Мне снится замок не замок, а замок зимой тому лет триста пятьдесят над башнями, где нет оконных рамок — сосульки ударения висят. Темнеет рано, люди бродят в коже и в грязных шкурах дикого зверья, и для чего так холодно, мой боже, в который раз не спрашиваю я. Наш пастырь пьян, его терзает рвота, замёрзла освящённая вода, и постоянно хочется кого-то убить без приговора и суда. Визг девок, словно радиопомехи, похабное причмокиванье, смех, кто перед сном снимал с меня доспехи,