Erhalten Sie Zugang zu diesem und mehr als 300000 Büchern ab EUR 5,99 monatlich.
- Herausgeber: Азбука
- Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
- Sprache: Russisch
Серия «Таинственные рассказы» — это сборники произведений малой прозы, написанных в XIX — первой половине ХХ века. Истории, вводящие читателей в мир, где обыденное соседствует со сверхъестественным, где судьбы героев вершат вселяющие страх потусторонние силы, а сама граница между жизнью и смертью оказывается зыбкой, издавна пользовались популярностью. Овеянные мрачным колоритом, драматичные сюжеты о родовых проклятиях, загадках старинных портретов, сделках с дьяволом, неприкаянных душах, призраках и т. д. стали особенно популярны в эпоху романтизма. Но и позднее интерес читателей к ним не иссяк: даже во времена философского скептицизма, расцвета науки и триумфа техники готическая литература остается востребованной, а таинственное, необъяснимое, чудесное по-прежнему и привлекает, и завораживает. В сборник вошли мистические рассказы английских, ирландских, канадских и американских писателей, в их числе Грант Аллен, Шарлотта Ридделл, Сэйбин Бэринг-Гулд, Генри ван Дайк, Люси Мод Монтгомери и др.
Sie lesen das E-Book in den Legimi-Apps auf:
Seitenzahl: 424
Veröffentlichungsjahr: 2025
Das E-Book (TTS) können Sie hören im Abo „Legimi Premium” in Legimi-Apps auf:
Ähnliche
Перевод с английского Людмилы Бриловой, Анастасии Липинской, Наталии Роговской
Серийное оформление и оформление обложки Егора Саламашенко
Тень на занавеске : рассказы / пер. с англ. Л. Бриловой, А. Липинской, Н. Роговской. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Таинственные рассказы).
ISBN 978-5-389-27575-1
16+
Серия «Таинственные рассказы» — это сборники произведений малой прозы, написанных в XIX — первой половине ХХ века. Истории, вводящие читателей в мир, где обыденное соседствует со сверхъестественным, где судьбы героев вершат вселяющие страх потусторонние силы, а сама граница между жизнью и смертью оказывается зыбкой, издавна пользовались популярностью. Овеянные мрачным колоритом, драматичные сюжеты о родовых проклятиях, загадках старинных портретов, сделках с дьяволом, неприкаянных душах, призраках и т. д. стали особенно популярны в эпоху романтизма. Но и позднее интерес читателей к ним не иссяк: даже во времена философского скептицизма, расцвета науки и триумфа техники готическая литература остается востребованной, а таинственное, необъяснимое, чудесное по-прежнему и привлекает, и завораживает.
В сборник вошли мистические рассказы английских, ирландских, канадских и американских писателей, в их числе Грант Аллен, Шарлотта Ридделл, Сэйбин Бэринг-Гулд, Генри ван Дайк, Люси Мод Монтгомери и др.
© Л. Ю. Брилова, составление, перевод, 2024
© С. А. Антонов, сведения об авторах, 2024
© А. А. Липинская, перевод, статья, 2024
© Н. Ф. Роговская, перевод, 2024© Издание на русском языке, оформление.ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2024Издательство Азбука®
Игры с духами
Заметки на полях готических новелл
«Случалось ли вам, дорогой читатель, подпасть под чары?» Так начинается первая новелла этого сборника, и, надо заметить, на вопрос рассказчика любой знаток историй с привидениями может смело ответить «да». Вовсе не потому, что верит в колдовство, — в основе этого старинного жанра совсем другие чары, те, при помощи которых искусный повествователь завладевает своей аудиторией. Начиналось все бог весть как давно, в дописьменные времена, и эта традиция дожила практически до наших дней — наверняка кто-то из читателей вспомнит, как в детстве слушал или даже рассказывал «страшилки» в летнем лагере. А литературным новеллам о призраках и иных потусторонних созданиях положили начало писатели рубежа XVIII–XIX веков, отлично понимавшие, как их читателям не хватает чего-то таинственного и пугающего, все же эпоха Просвещения закончилась совсем недавно.
«Лекарь из Фолкстона» — самый ранний из представленных в этой книге рассказов, он был создан в романтическую эпоху, когда небывало возрос интерес к народному творчеству и к наследию Шекспира, которого обильно цитирует Барэм, и подзаголовок его («Рассказ миссис Батерби») напоминает об устных истоках жанра. Надо заметить, фигура рассказчика долгие годы оставалась характерной особенностью историй с привидениями, и не только в качестве дани традиции: все же читатели Нового времени, пусть и увлекались зачастую спиритизмом и не отказывались полностью от суеверий (мы же все помним про черных кошек и плевок через левое плечо?), были люди рационально мыслившие, они застали взлет науки и техники, а потому столь любимые ими жуткие рассказы искусно балансировали на грани веры и скепсиса: если мы услышим о странном и невероятном не напрямую, а «кто-то сказал, что кто-то ему поведал», то кто разберет, где там правда? А значит, можно бояться в свое удовольствие, понарошку, не рискуя утерять привычное здравомыслие. К тому же в случае «Лекаря...» действие рассказа отнесено к XVII столетию, когда и нравы были совсем иные, а временнáя дистанция позволяет свободно вводить фантастический элемент, который в случае чего легко можно списать на суеверия наших предков.
Но прошлое здесь — не только пора, когда жили и здравствовали травники и чернокнижники, оно обрисовано явно с любовью и ноткой ностальгии: чего стоит одна только сцена угощения, после которой читателю точно захочется отведать пирога с дичью! И конечно же, автор зачастую выступает в роли любознательного антиквария, щедро делящегося подробностями местной истории и географии: например, описывая равнину Олдингтон-Фрит, он сообщает, что именно здесь начинала свой путь прорицательница Элизабет Бартон (и несколько бестактно шутит относительно постигшей ее участи), да и другие загадочные личности, явно причастные к колдовству. Мир реальный и мир художественного вымысла сплетаются друг с другом до неразличимости, и просвещенному читателю это может напомнить творения Вальтера Скотта, не только мастера исторического романа, но и автора едва ли не первых «каноничных» готических новелл («Комната с гобеленами», «Зеркало тетушки Маргарет»).
Между прочим, эта история, рассказанная живо и не без иронии, была одной из глав книги «Легенды Инголдсби» (где Инголдсби — псевдоним автора), весьма известной в истории «страшного» жанра, пользовавшейся некогда большой популярностью и повлиявшей на таких разных авторов, как Генри Джеймс, Генри Райдер Хаггард, Редьярд Киплинг, Герберт Уэллс, Пелам Гренвилл Вудхаус. В собрании причудливых рассказов, основанных на старинных легендах, нашлось место и юмору, и обширным познаниям автора, и, пожалуй, настало время познакомить русского читателя с одним из вошедших в книгу рассказов.
Еще одно имя, некогда громкое, а ныне почти забытое, — Шарлотта Ридделл. В свое время она прославилась как автор социальных романов и, конечно, историй с привидениями: тут нет ничего удивительного, многие писатели викторианской Англии, сколь угодно серьезные и сколь угодно прочно обосновавшиеся ныне в школьной программе (начиная с великого Чарльза Диккенса), отдавали должное «страшному» жанру. «История Диармида Читтока» авторства Ридделл интересна тем, что она одновременно несет в себе черты еще одного жанра, формировавшегося в те времена, — детективного.
Цивилизация XIX столетия, как лукаво замечает автор, разительно отличается от мира столетней давности: плывут пароходы, мчатся поезда, жизнь наполнена неслыханным комфортом, а молодые джентльмены, такие как герой этой истории, отчего-то бегут «в пустыню», подобно древним пророкам, оставляя прекрасных девиц в недоумении. Но, надо полагать, что-то все же остается неизменным: ведь фамильное гнездо друга главного героя, Диармида Читтока, такого же разочарованного, удалившегося от мира молодого человека, — это самый настоящий замок, как в старинных (между прочим, готических!) романах, овеянный духом ирландских легенд. И вот читатель настраивается на романтический лад, но тут его поджидает очередной сюрприз: замок, конечно, когда-то был, а теперь на его месте стоит обычный загородный особняк, достаточно просторный и уютный, чтобы вызвать зависть у небогатого Сирила Дансона, но при этом отнюдь не наводящий на мысли о тайнах и чудесах.
Но ни авторская ирония, ни абсолютно обыденная обстановка не мешают тому, что тайны и чудеса в рассказе (а точнее, маленькой повести) все же будут. Вот, например, Уна Ростерн — дочь полицейского, в которую безответно влюблен Читток (и, похоже, почти влюбился Дансон); отец ее некоторое время назад загадочным образом исчез, и версии по этому поводу существуют самые разнообразные — не забываем, что дело происходит в глуши, где немногочисленные местные жители развлекаются сплетнями да пересудами. Чем не завязка детектива — странное исчезновение и, возможно, убийство служителя закона! Действительно, криминальные истории не только складывались как отдельный вид повествования почти синхронно с готической новеллистикой — между двумя жанрами существует большое сходство. И там и там герои оказываются перед некой загадкой, требующей разрешения, вот только в готике финал не приносит с собой полную ясность и торжество справедливости: представление о справедливости, свойственное данному жанру, довольно своеобразно, а «обвиняемого» ну никак нельзя арестовать и отдать под суд, ведь тут действуют сверхъестественные силы, над коими земной закон не властен. Существуют, к слову, и «оккультные детективы» — этакие жанровые гибриды, истории, где персонаж совершает настоящее расследование, но в мире, где возможно нечто потустороннее, — причем их расцвет приходится на то время, когда создавалась «История...», или чуть позже. Вообще, поздние образцы жанра (любого!) часто носят гибридный характер, а готическая новеллистика со временем становится еще и все более изощренной по структуре и все чаще наполняется разного рода отсылками и намеками; вот и в нашем примере рассказчик в числе прочего упоминает Лилиас, героиню романа ирландского писателя Шеридана Ле Фаню, одного из «отцов-основателей» истории с привидениями.
Чем закончится рассказ о злосчастном Читтоке, предлагаем вам узнать самостоятельно, но с полной ответственностью заявляем: будут там и вой ветра (или вовсе не ветра?), и потайная дверь, а самое главное — некоторые загадки так и останутся непроясненными. Обычно последнее считается признаком непродуманного, смазанного финала, но под пером Шарлотты Ридделл становится скорее изящной недосказанностью, дающей простор читательской фантазии.
Автор следующих двух новелл, включенных в наш сборник, — фигура весьма колоритная. Сэйбин Бэринг-Гулд был священником, поэтом, собирателем фольклора, отцом пятнадцати детей и автором почти устрашающего количества книг на разнообразнейшие темы. С его наследием опосредованно соприкасались многие, сами того не зная: «Книгу оборотней» (нечто вроде научно-популярного труда, собрание исторических и фольклорных свидетельств) внимательно прочел Брэм Стокер, работая над знаменитым «Дракулой».
Новелла нашего мастера на все руки «На крыше» воспроизводит один из наиболее распространенных, классических сюжетов. Немолодой джентльмен собирается снять дом, пожить в нем с женой и, если все понравится, выкупить его, но буквально с самого начала поступают тревожные «звоночки», которые наш герой как будто не понимает (а внимательный и искушенный читатель видит и даже начинает догадываться, в чем, собственно, дело). Хозяин, лицо пусть и заинтересованное, советует повременить с покупкой, слуги боятся идти спать... Возможно, и вы уже поняли в общих чертах, однако же готическая новелла — жанр особенный, она действительно зачастую оперирует традиционными мотивами и сюжетными схемами, здесь важно не «что», а «как». Бэринг-Гулд — на удивление обаятельный рассказчик, он умеет и напугать (не до мурашек, но больше здесь и не нужно), и позабавить читателя картиной: интеллигентный толстяк на глазах у переполошившихся домочадцев лезет на крышу. Зачем? И почему так важно упомянуть о пожаре в западном крыле дома? А вот это вам предстоит узнать самим.
Возможно, главный секрет нехитрой истории про крышу в том, что за ней стоит не просто мастерство автора, но и его начитанность, знание массы подобных рассказов и понимание того, как они устроены. Вторая его новелла также, несомненно, выдает почерк ученого антиквария. Начнем с того, что действие рассказа «Крауди-Марш» происходит в Корнуолле, регионе, славящемся своими археологическими памятниками и фольклором с заметными кельтскими элементами (достаточно вспомнить рассказ Э. Ф. Бенсона «Храм» — как раз про дольмены Корнуолла), а буквально на первой странице нам предлагают полюбоваться холмом Браун-Уилли, вернее, тором (это слово добавляет местного колорита), и сообщают его точную высоту и гипотезу, согласно которой древние использовали возвышенность в качестве маяка. Обилие топографической информации может в первый момент обескуражить, но не забываем — Бэринг-Гулд знает толк в искусстве повествования: чего стоят «склизкие щупальца», напоминающие о мифических Сцилле и Харибде, запоминающаяся, выразительная и жуткая деталь, при этом вполне объяснимая, ведь Крауди-Марш, где происходит действие, — это болото.
В целом история, бесспорно готическая по колориту, представляет собой притчу: странные видéния, явившиеся рассказчику, очевидно имеют аллегорический характер с оттенком назидательности, — возможно, здесь писатель вспоминает о своей основной профессии и в каком-то смысле читает проповедь. Но, по словам известного киноперсонажа, лучше всего запоминается то, что было сказано последним, и потому впечатление морализаторства (правда, поданного в самом что ни на есть готическом антураже) перекрывает красочная фантасмагория: то ли Дикая охота, то ли просто несущиеся по небу облака. Как водится, готическая новелла оставляет возможность и для того, и для другого толкования, благо картина показана глазами двух разных персонажей.
Луиза Болдуин, автор еще двух новелл в нашей антологии, — личность по-своему не менее интересная; поражают воображение ее семейные связи: родная тетка Киплинга, мать премьер-министра Стэнли Болдуина, близкая родственница сразу нескольких художников-прерафаэлитов. И как писательница миссис Болдуин была весьма многогранна: перу ее принадлежат романы, «страшные» рассказы, поэтические произведения, книги для детей. «Тень на занавеске» — возможно, самый известный ее текст, чем-то похожий на гулдовскую историю про крышу, но рассказанный уже не антикварием, а поэтессой; во всяком случае, описание старого дома в самом начале выглядит почти стихотворением в прозе. Готика всегда была в первую очередь «про атмосферу» — понятно, в каком окружении жила и работала Болдуин, но вспоминается и ее знаменитая предшественница, автор романов «тайны и ужаса» Анна Радклиф, мастерски живописавшая пейзажи (и, между прочим, часто использовавшая стихотворные вставки в прозаический текст). Но перед нами не старинный роман, а довольно поздняя готическая новелла, и красочная поэтическая картина прерывается вполне обыденной сценкой: этот самый дом обсуждает пожилая пара — он им приглянулся, отчего бы не арендовать?
У героя странное хобби: снять старый дом, привести его в порядок, затем... покинуть этот и арендовать другой все с той же целью. Энергичный старый джентльмен называет это «создавать из хаоса порядок», а вот его жена и дочь не в восторге — еще бы, отец семейства творит, абсолютно не задумываясь о том, как они устали бесконечно переезжать. И об этом Болдуин повествует, не меняя тона, выстраивая безупречные по красоте, чуть архичные конструкции и используя метафоры вроде «демона непоседливости», что, разумеется, создает комический эффект. Есть теория, согласно которой готика в принципе невозможна без толики иронии; как минимум для готической новеллистики это справедливо — и объяснимо: здесь цель — не столько напугать читателя до потери сознания, сколько увлечь, развлечь, нагнать ужаса, но как будто не совсем всерьез. Есть по-настоящему страшные и мрачные истории без нотки юмора, игрового начала, но их все же не большинство.
Еще один момент, на который стоит обратить внимание, — это современные технологии. Классическая готика (роман «тайны и ужаса») тяготела к старине, к живописанию давних причудливых обычаев, которые сами по себе в глазах современного человека достаточно «волшебны» и порой пугают, но готическая новелла, как правило, изображает мир, близкий и понятный читателю, а зловещие чудеса приходят из иных пространств и времен. Это одновременно развлекает и страшит, ведь создается впечатление, что сколь угодно благоустроенная жизнь по новейшим стандартам и сколь угодно рационалистическое мировоззрение не гарантируют ни покоя, ни безопасности. Вот и герой «Тени...» наивно полагает, что раз уж он провел в доме электричество, то никакие призраки ему точно не грозят. Однако близится Рождество, а это время особенное: традиционно рождественским вечером у камина рассказывали истории о призраках, и этот милый обычай на самом деле является отголоском весьма архаичных представлений о том, что в определенные моменты грань между нашим и потусторонним миром становится проницаемой. Стало быть, спокойствие мистера Стэкпула не вполне обоснованно — его ждет жутковатое приключение и, возможно, самая экзотическая в его долгой жизни причина отправиться на поиски очередного старого дома.
Другая история авторства Болдуин, «Как он покинул отель», тоже связана с современными технологиями: это рассказ лифтера. На рубеже XIX–XX веков лифты еще не стали обыденностью, вот и описанный в новелле располагается в большом дорогом отеле — чем не замок? Рассказчик с гордостью делится тем, как здесь все технически безупречно, красиво и богато, а выучка военного помогает ему безукоризненно выполнять свои обязанности. Но вот в гостинице селится некий полковник, суровый, немолодой, с бледным лицом. Понятно, что основные события будут связаны с ним, — и поразительно, насколько устойчива традиция, лежащая в основе литературной готики: бледный, со шрамом на щеке персонаж, обладающий странными привычками (он никогда не садится в лифте), тут же вызывает определенный набор ассоциаций. Впрочем, этот рассказ написала Болдуин, и, значит, читателя не столько напугают или удивят (сюжет, если присмотреться, вполне традиционный, с фольклорными корнями), сколько порадуют безупречно стильным исполнением и убедительнейшим голосом повествователя.
А вот большой рассказ Гранта Аллена «Курган Паллингхерст» как раз расширит наше представление о том, какой может быть готика — и как выглядят призраки. Необходимо пояснить, что описанное в «Кургане...» избранное общество, «распахивающее шлюзы своего красноречия» относительно науки, разного рода тонких материй и старинных баллад, — вполне типичная для той эпохи картина, пусть и описанная с долей иронии (недаром центральный персонаж — журналист, то есть фактически профессиональный наблюдатель, тот, кто может себе позволить взгляд со стороны). Действительно, во второй половине XIX — начале ХХ столетия интерес к оккультным явлениям, фольклору, мифологии чрезвычайно возрос, причем он словно бы расположился между двумя полюсами: кто-то писал и читал ученые труды, а кто-то занимался столоверчением. Строго говоря, для той эпохи строгой границы между одним и другим не существовало, — к примеру, Общество психических исследований изучало, в числе прочего, призраков, которых пыталось зафиксировать на фотопленке и даже взвесить. Да и судьбы известных писателей отражают эту тенденцию: Брэм Стокер долго и основательно подбирал материалы для «Дракулы» в библиотеке Британского музея, штудируя книги по фольклористике, а Артур Конан Дойл, врач по профессии, человек ярко выраженного научного мировоззрения, после гибели сына на войне обратился к оккультизму. Так что не стоит удивляться, читая, как героиня рассказа Аллена, агностика и популяризатора науки, возмущается при малейшем упоминании призраков, однако привечает у себя завзятых любителей мистики не меньше, чем врачей, журналистов и ученых.
Аллен поднимает, пусть и в несколько ироническом ключе, еще один животрепещущий вопрос: как выглядят привидения? Если отбросить современные мультяшные образы вида «летающая простынка с глазами», призрак — это дух умершего, выглядящий и, очевидно, одетый так же, как и покойный в свой последний час. Но если представить этакую бесплотную сущность в средневековых латах или камзоле и парике не так уж сложно, то призрак в облачении римского легионера — это уже что-то совсем странное. Не то чтобы в Риме не верили в привидения (есть даже античная комедия с таким названием, герой которой, беспутный юноша, кутит в отцовском доме, но, дабы избежать наказания, сваливает сопутствующий шум понятно на кого), просто... такой образ почему-то не укладывается в голове. Герои «Кургана...» развивают по этому поводу целую философию, но судьба готовит одному из них встречу, которая полностью перевернет сложившиеся у него представления. Ну и отдельная просьба к любезным читателям: если у вас вдруг разболится голова, применяйте более современные и безопасные лекарства, чем то, которым пользовали бедного Рудольфа Рива.
Медицинскую тему подхватывает новелла, давшая название нашей антологии, — «Ночной визит» Генри ван Дайка. Речь в ней идет в прямом смысле слова о визите — врача к пациентке. Врачи, наряду с учеными и военными, — едва ли не самые распространенные персонажи готических новелл, и даже понятно почему: это люди рационально мыслящие, не готовые слепо верить в разного рода загадочные явления, а потому их встреча со сверхъестественным может выглядеть особенно эффектно.
Ван Дайк умело и деликатно выстраивает текст: тут и толика поэзии штата Нью-Джерси осенью, и чтение Бальзака, наводящее грусть на молодого доктора Кармайкла, и вот вы уже погрузились в мир, где вроде бы нет ничего колдовского, а нужный настрой присутствует. А когда герой радуется, что в городке, где он ведет частную практику, не пользуются популярностью «мистические бредни», досужий читатель согласно кивнет, тогда как его более умудренный собрат насторожится: ведь законы жанра предполагают, что подчеркнуто мирная обстановка, как будто противоречащая самой мысли о тайнах и ужасах, непременно обманчива, это буквально затишье перед бурей. Но тогда получается, что и необычайно красивая и обаятельная дама средних лет, пациентка, к которой вызвали врача, тоже что-то скрывает? «У этого места есть странное волшебство. Вы разве не чувствовали? И как вы его объясняете?» — спрашивает она, и тут впору задуматься не только мистеру Кармайклу, но и нам. И еще один обманчиво простой прием, который в умелых руках может обрести большую силу — как будто бы случайный подбор слов. «Дом стоял замкнутый, как гробница» — это можно счесть безобидной метафорой, употребленной ради наглядности, и расхожим выражением или даже вовсе не заметить при первом чтении рассказа, когда читатель обычно погружен в атмосферу повествования и больше всего на свете хочет узнать, чем же все закончилось, но задним числом становится понятно, что все неспроста. Так, в рассказе Марджори Боуэн «Тарелка из сервиза Краун-Дерби» трава у дома с привидениями «мертвая»: на дворе ноябрь, понятно, что свежей зелени просто нет, однако можно сказать «сухая», «пожухлая», да как угодно, а писатель говорит именно то, что он говорит.
Вы уже заметили, что готическая новелла — жанр весьма традиционный и некоторые сюжеты кочуют из текста в текст (дом с привидениями, жених-мертвец и т. д.), так что прелесть хорошей истории — не столько в новизне, сколько в мастерском исполнении, но есть и еще один нюанс: радость узнавания, как в том же «Ночном визите», когда читатель, распознавший «звоночки» и видящий, в каком направлении ведут его догадки, получает дополнительное удовольствие.
Но не будем забегать слишком далеко вперед и лучше познакомим вас с нашим следующим героем. Джон Дэвис Бересфорд дал своей новелле «Рассказ исследователя психических явлений» подзаголовок «Скептик-полтергейст», и она доносит до нас отголоски бурных дискуссий начала ХХ столетия не в меньшей степени, чем рассказ Гранта Аллена. Рассказчик, член уже знакомого нам Общества психических исследований, и начинает-то с того, как он однажды решил, что занимается шарлатанством, и отказался от всяческого оккультизма в пользу «позитивной» науки, а сама история — про события, подтолкнувшие его к столь радикальной переоценке ценностей. Не странно ли читать нечто подобное в мистической новелле? Отнюдь. Мы уже знаем, что истории с привидениями не имеют целью ни убедить нас, ни разубедить, ни непременно напугать, более фундаментальным их признаком является момент удивления, когда один пласт реальности вдруг стыкуется с другим, открывается некая тайна и герои вынуждены изменить свои представления о действительности.
И вот наш доблестный рассказчик повествует о том, как он поехал выяснять причину загадочных явлений в доме своего друга Слиппертона. Все очень просто, деловито: бытовые хлопоты (придется самому быть «на хозяйстве» — деревенские жители суеверны, и их будет не уговорить наняться в качестве прислуги), рабочий блокнот, электричество, водопровод. Но пытливого исследователя поджидает нечто совершенно неожиданное. Слиппертон жаловался на полтергейст — этим словом немецкого происхождения (буквально означающим «шумный дух») называют явления, не связанные с каким-то конкретным существом вроде домового: посторонние шумы, возгорания, самопроизвольное перемещение предметов. Собственно, рассказчику эта тема близка и понятна, а вот что его поджидает в доме друга — отдельная история, главный секрет которой мы не раскроем. Скажем лишь одно: философские дискуссии с призраком на тему реальности и доказательности — занятие увлекательное, пусть и довольно опасное... для ваших убеждений. По сути, Бересфорд взял ту самую идею неопределенности, подспудно присутствующую в готических новеллах, и сделал ее темой своего рассказа.
Но далеко не все поздние готические новеллы столь причудливо играют с традицией, некоторые обращаются к ней напрямую — так, «Сбор друзей на острове Смоки» Люси Мод Монтгомери возвращает нас к представлению о связи призраков с идеей правосудия, бытовавшей еще в Средневековье. Другое дело, что действие происходит в Канаде в первой половине ХХ столетия и некоторые детали отсылают к вполне современным нравам. Некоторые гости — Bright Young Things (в русском переводе рассказа «талантливая золотая молодежь», прозвище молодых представителей богемы и светского общества в Лондоне 1920-х годов), у одной из присутствующих девушек есть диплом бакалавра, а пожилая дама словно сошла с картины Уистлера.
Что интересно, герои «Сбора...» развлекаются, рассказывая друг другу истории с привидениями. Жанр прекрасно «помнит» о собственных устных корнях. Зачастую это выражается в наличии рассказчика, как в классической новелле Амелии Эдвардс «Карета-призрак», и тогда читатель волен воспринимать события как условно реальные или порожденные субъективным восприятием персонажа. А может быть как здесь — целая компания радостно пугает друг друга, но после столь насыщенной теории сталкивается с «практикой», причем не сразу понимает, что, собственно, произошло. Правда, как мы уже знаем, если очень внимательно вчитываться, то можно заметить некие признаки, позволяющие догадаться, к чему все идет, пусть и не раскрыть секрет до конца. А мы не будем портить вам удовольствие, просто напомним о важности деталей — подлинной «души» готической новеллистики.
Другой рассказ Монтгомери словно напоминает о том, что она в первую очередь популярная детская писательница. Герои «Закрытой двери» — компания ребятишек с богатым воображением, которые однажды отправляются незнакомой дорогой через лес и луга на чай к бабушке. Звучит почти как сказка — да, в сущности, рассказы о привидениях и есть близкая родня сказок: они то пугают, то развлекают, погружая читателя в мир волнующих тайн. Даже с точки зрения ученого это родство вполне обоснованно: фольклорные корни, персонажи (ведьмы и чернокнижники, демоны, чудовища — в «историях с привидениями», а именно так буквально переводится английское название жанра, помимо призраков встречается много разных занятных существ) и даже некоторые законы сюжетосложения — например, троичность (три персонажа, три раза производится какое-то действие и проч.) и непременное нарушение запрета (тут-то понятно: если герои не пойдут туда, куда ходить нежелательно, и не сделают то, чего лучше бы не делать, история вовсе не состоится).
«Закрытая дверь...» не просто похожа на сказку, ее маленькие герои сами воспринимают мир именно в таком ключе — они думают, что за любой дверью может таиться что-то невероятное, слушают и рассказывают чудесные истории и легенды. Другое дело, что мир вовсе не сказочен и до ребят доносятся отголоски взрослых проблем: бедность, разлуки, ревность, дележ наследства. А тем самым наследством была драгоценная жемчужина необычайной красоты — «павлинья», то есть переливающаяся оттенками зеленого, синего, фиолетового. Такие жемчужины действительно существуют и весьма высоко ценятся, но для ребят из рассказа представляются чем-то волшебным, тем более что одной из девочек довелось жить в Индии и слышать удивительные истории.
Интересно, что, по заверению рассказчика, повзрослевшие участники того необычайного приключения не горят желанием о нем рассказывать, а одна из них пытается убедить себя, что это был сон. Но читателям, ясное дело, страшиться нечего, и мы с чистой совестью приглашаем их заглянуть за закрытую дверь. Здесь уместно привести слова из молитвы маленькой Рейчел, дочки миссионера: «ничего нельзя исправить, покуда дверь заперта».
В мир взрослых забот и по-настоящему жутких чудес возвращают нас новеллы Джона Бакана. Первая из них, «Ветер в портике», изначально была частью цикла «Клуб непокорных». Клуб объединил молодых ветеранов Первой мировой, собиравшихся вместе, чтобы рассказывать друг другу истории, и эта привычка в какой-то степени поддерживает травмированных войной героев. Иногда можно встретить утверждение, будто после 1914 года готическая новелла пришла в упадок, ибо слишком много было вокруг реальных, невыдуманных ужасов. Но это неверно: трагические события в реальном мире не столько уничтожили жанр, сколько способствовали его трансформации, поиску новых тем и переосмыслению старых. Как видим, даже рассказывание удивительных историй рассматривается тем же Баканом, служившим в Красном Кресте, как своего рода терапия. Характерно, что Найтингейл, центральный персонаж и рассказчик «Ветра в портике», герой войны, а в мирной жизни — тихий и застенчивый преподаватель античной литературы из Кембриджа, не любит упоминать о своих подвигах, а вот поведать о таинственном приключении, случившемся еще в предвоенное время, все же соглашается, пусть и в письменной форме.
Рассказ Найтингейла напрямую касается его «штатской» специальности — речь идет о том, как он ездил в провинцию к одному чудаку-антиквару посмотреть редкое издание древнегреческого поэта Феокрита. Но есть здесь и иная тема — римское наследие в Британии. Ее в разговоре поднимает другой член клуба, Хэнней, замечая, что по какой-то непостижимой причине римские поселения, весьма развитые, как будто не оставили следа в истории, лишь невыразительные руины и отдельные топонимы. Друзья, историк Пекуэтер и филолог-классик Найтингейл, готовы оспорить это суждение. Надо полагать, и сам автор новеллы ассоциативно связывает две империи — Римскую и Британскую — и, разумеется, поднимает одну из фундаментальных тем готики: власть прошлого над нами. Полуобразованный сквайр Дюбеллей начинает с простого интереса к римским древностям, с собирания архитектурных фрагментов, а вот чем все заканчивается... Этого мы, конечно, не скажем, лишь намекнем, что описанная в рассказе бородатая горгона действительно существует и хранится в коллекции Британского музея.
Найтингейл завершает свое повествование словами: «Через полтора месяца разразилась война, и мне хватало других забот». Так-то оно так, но выше закаленный ветеран, человек легендарной отваги сам замечает, что поездка в Шропшир изрядно напугала его и возвращаться туда он отнюдь не жаждет. Иначе говоря, готический ужас и ужас реальный друг друга не отменяют, скорее перекликаются между собой, и страшные рассказы становятся способом осмысления трагического опыта.
Завершающая сборник новелла Бакана «Песня веселых каменщиков» принадлежит к циклу, непосредственно продолжающему «Клуб непокорных». Члены «Клуба четверга», по уверению рассказчика, погрузились в житейское и злободневное, однако и в этом кругу иной раз можно услышать нечто удивительное. Вот так однажды речь заходит о внезапных смертях, и один из собеседников заявляет, что современная наука, вполне вероятно, сможет найти объяснение призракам и прочим загадочным явлениям. Это не новая тема — с той, однако, разницей, что в тридцатые годы прошлого столетия в ход шла уже, к примеру, эйнштейновская физика.
Герой «Песни...» приезжает к другу в имение, которое тот неожиданно получил в наследство. И как раз в этот момент искушенному любителю готических новелл пора насторожиться, ведь старинный дом, стоящий уединенно, — это классическая локация страшных историй, тем более что друг — увлеченный антикварий и он не только показывает гостю изумительные пейзажи и архитектуру, но и повествует о темной стороне жизни средневековых зодчих. Внимательный читатель, еще не забывший «Ветер в портике», легко уловит знакомые мотивы и даже опознает имя языческого божества Вауна, придуманного самим Баканом. Писатель явно любит тему языческого наследия, которое проступает из-под тонкого налета цивилизации, вот только рассказывает об этом одновременно жутковато, увлекательно и очень убедительно, насыщая повествование множеством исторических и квазиисторических подробностей, так что, когда Лейси, хозяин поместья, сообщает о загадочной смерти целого ряда своих предков, лиц явно вымышленных, но друживших с Генрихом Восьмым, бороздивших моря с Уолтером Рэли, участвовавших в знаменитых баталиях, ему легко поверить. А уж приезжий и на собственном опыте убедился, что место и впрямь жуткое и колдовское. Но при чем здесь каменщики — и от чего на самом деле умирали предки Лейтона? Напомним важную особенность готической новеллы: в ней, в отличие от детектива, могут оставаться вопросы без ответа и тайны без разгадки, и это не промах рассказчика, а вполне сознательный и очень эффектный прием, оставляющий долгое послевкусие.
Отважным читателям — приятного чтения!
А. Липинская
Ричард Гаррис Барэм
Лекарь из Фолкстона
Рассказ миссис Батерби
Случалось ли вам, дорогой читатель, подпасть под чары? Я говорю не о «черном глазе белой лиходейки» [1] и не о любовном напитке с малиновых уст; нет — сталкивались ли вы с настоящими, доподлинными колдовскими чарами, как трактует эти слова Мэтью Хопкинс? Бывало ли так, чтобы вас всего корчило и крючило, чтобы термометр показывал ноль, а с вас потоками лился пот? Чтобы глаза ваши закатились под лоб и на виду остались одни белки? Чтобы вас вытошнило пакетиком гнутых булавок или уайтчеплских игл? Все вышеописанное — самый надежный признак одержимости, и если вам не пришлось испытать ничего подобного — считайте, что «вам выпало счастье!».
Однако же такие вещи происходили и, согласно вполне солидным свидетельствам, происходят и сейчас.
Мир, как утверждают лучшие географы, делится на Европу, Азию, Африку, Америку и Ромни-Марш. И в этой, пятой части света, если тому благоприятствует обстановка, то есть в месяцы бурного ненастья, до сих пор можно увидеть, как ведьма наколдовывает в яичной скорлупе непогоду у Дандженесс-Пойнт или проносится на метле над Димчерчским валом. Иной раз встречаешь корову, которая скачет бешеным галопом с задранным хвостом, а на рогах у нее пара поношенных штанов — верное указание на дом карги, осушившей животному вымя. Однако не припомню, чтобы в последнее время в округе обнаруживали чародеев или чародеек.
В нескольких милях от границы этой забытой богом области находится скопление домов, которое злопыхатели называют рыбацкой деревушкой, а друзья — морским курортом. Примыкающее к одному из Пяти Портов, это поселение имеет собственный муниципалитет и было сочтено достойным того, чтобы одно благородное семейство использовало его название как свой второй титул. Рим стоит на семи холмах; Фолкстон, похоже, был построен на семидесяти. Его улицы, улочки и переулки (различие между которыми скорее произвольное, чем реальное) вполне придутся по вкусу тому, кого не затрудняет постоянная ходьба вверх-вниз по лестницам; не подверженные астме жители не испытывают здесь особых неудобств, разве что свалится в каминную трубу какой-нибудь неосторожный пострел или заглянет в чердачное окошко бесцеремонный прохожий.
На восточной оконечности городка, у самого берега, лишь чуточку выше уровня прибоя, стоял в старые добрые времена ряд домов, называвшийся «Лягушатником». Впоследствии, в согласии с современным утонченным вкусом, название облагородили до «Восточной улицы», но «что значит имя?» [2] — морской прибой давно превратил все строения в сплошную ровную кучу камней.
В начале семнадцатого века жил в этих местах и, несмотря на свою довольно сомнительную репутацию, процветал некий мастер Эразм Бакторн, изготовитель снадобий; лекарственные испарения, сочившиеся из его дома, в совокупности с «застарелым запахом тухлой рыбы» [3] снаружи составляли сладостный аромат, которым была овеяна вся окрестность.
В день, с которого начинается рассказ миссис Батерби, в семь утра, перед дверью зелейщика медленно ходил туда-сюда крепко сбитый саффолкский панч, ладоней тринадцати с половиной в холке, которого вел в поводу тощий, чахлого вида парень, чья внешность вполне оправдывала разделяемое повсеместно мнение, что ему вменена в обязанность не только вся работа по хозяйству, но также испытание на себе хозяйских снадобий и на каждый поглощенный им фунт твердой пищи приходится не меньше двух тройских фунтов настоев и химикалий. Когда городские часы пробили четверть, из лаборатории вышел мастер Бакторн, бережно спрятал в кармане ключ, взобрался на вышеупомянутого массивного коба и степенно, как и полагается при подобном статусе и ремесле, двинулся по бугристым городским дорожкам. Выехав на открытую местность, он пустил коня в легкий галоп, и через полчаса с небольшим перед «конем и всадником его» возник просторный помещичий дом, красивый и основательный, со множеством фронтонов и окнами-фонарями, что свидетельствовало о хозяине как о человеке состоятельном и с положением.
— Ну как, садовник Ходж? — промолвил лекарь, не заботясь натянуть поводья: Панч догадался уже, что достиг места назначения, и остановился сам. — Ну как? Как дела у твоего господина, почтенного мастера Марша? Как он себя чувствовал? Каково ему спалось? Подействовал мой эликсир? А?
— Увы, достопочтенный сэр, неможется ему, и все тут, — отвечал собеседник. — Его высокородие встал с постели, но не спал ни часу. Жалуется, все нутро ему гложет боль. Неможется ему, что уж тут говорить.
— С добрым утром, доктор! — прервал его голос из окна, смотревшего на лужайку. — С добрым утром! Я только о вас и думаю, все глаза уже проглядел. Входите же, пирог с мясом и пивная кружка ждут вас не дождутся.
— Упаси меня бог обмануть их ожидания! — пробормотал лекарь, вручил честнейшему Ходжу поводья, спешился и проследовал за пышногрудой служанкой в столовую, куда подавали завтрак.
Во главе обильного стола сидел мастер Томас Марш из Марстон-холла, йомен, видный представитель сильного и надежного сословия, по рангу следующего непосредственно за эсквайрами (титул изначально военный) и занимавшего в наиболее богатых графствах общественное положение, которое в наши дни принадлежит сельским джентльменам. Он был одним из тех, о ком говорит пословица:
Рыцарь из Кэльса,Джентльмен из Уэльса,И к ним еще лэрд с севера.Йомен из Кента,За свою ренту,Купит таких семеро!
Почетное место на столе было отведено холодному филею, от величины которого француза взяла бы оторопь, пирог с дичью ничуть не уступал ему в размерах, а напротив, прикидываясь скромницей, лукаво улыбалась серебряная фляга с «забубенистым пивом» — крепким элем, способным свалить человека с ног. Буфет ломился от тяжести разнообразных подносов и кубков из чистейшего серебра, и с высоты на все это взирала неодобрительно гигантская красно-желтая оленья голова с ветвистыми рогами. Все здесь говорило о достатке и уюте — все, кроме хозяина, чьи воспаленные глаза и беспокойный взгляд недвусмысленно выдавали тяжкое расстройство — умственное или физическое. Рядом с хозяином имения сидела его супруга, годы юности которой уже миновали, но красота от этого почти не пострадала. По смугловатой коже и «черноте андалусийских глаз» в ней можно было сразу опознать иностранку; собственно, «господин и повелитель» (фиктивный титул, какой в те времена закон по-прежнему присваивал мужу) и взял ее в жены за границей. Будучи младшим отпрыском семейства, мастер Томас Марш в юности занялся торговлей. По коммерческим делам он бывал в Антверпене, Гамбурге и большей части ганзейских городов и успел заключить союз сердец с осиротевшей дочерью одного из офицеров старика Альбы, и тут пришло известие о внезапной смерти старшего и двух средних сыновей рода, что делало его наследником фамильных земель. Он женился и отвез супругу в семейное имение, где она по смерти его почтенного предшественника, чье сердце было разбито из-за потери старших детей, сделалась в конце концов госпожой Марстон-холла. Как я уже сказал, она была красива, но той красотой, которая действует более на воображение, нежели на чувства; такими женщинами скорее восхищаются, чем любят их. Горделивый изгиб губ, уверенная походка, высокая дуга бровей, величавая осанка — все это свидетельствовало о решительном, чтобы не сказать высокомерном нраве; глаза то загорались гневом, то струили нежность, выдавая чередование сильных и противоположных друг другу страстей. Когда в столовую вошел Эразм, хозяйка встала, бросила на лекаря выразительный взгляд и удалилась, оставив его наедине с пациентом.
— Ей-богу, мастер Бакторн! — воскликнул тот, когда лекарь подошел ближе. — Не хочу я больше ваших зелий; жжет и жжет, гложет и гложет; что черт в нутро вселился, что ваши лекарства — никакой разницы. Скажите же, во имя дьявола, что со мной такое творится?
Услышав обращенное к нему заклинание, врачеватель смутился и даже немного покраснел. Когда он отвечал вопросом на вопрос, голос его приметно дрожал.
— А что говорят другие ваши врачи?
— Доктор Физ кивает на ветры, доктор Фаз — на воды, а доктор Баз выбирает середину — солнечное сплетение.
— Все они не правы, — сказал Эразм Бакторн.
— Верно, я тоже так думаю, — кивнул пациент. — Все они настоящие ослы, но вы, дорогой доктор, вы из совсем другой породы. Ото всех вокруг только и слышишь, какой вы ученый, какой искусный, как сведущи в предметах самых мудреных и заповедных; правду говоря, иные на вас из-за этого косятся и доходят до того, что приписывают вам родство с самим Вельзевулом.
— Такова участь людей науки, — пробормотал знаток, — невежественный и суеверный народ вечно на нас ополчается. Но довольно о простаках — позвольте мне осмотреть вашу носоглотку.
Мастер Марш высунул язык — длинный, чистый и красный, как свекла.
— Здесь все в порядке, — промолвил лекарь. — Ваше запястье... нет, пульс ровный, ритмичный, кожа прохладная, упругая. Сэр, у вас все в норме!
— Да как же в норме, сэр аптекарь? Говорю вам, не все у меня в норме... ничего у меня не в норме. Отчего что-то гложет, как будто, меня изнутри?.. Откуда берется боль в печени?.. Отчего мне ночами нет сна... и нет покоя днем? Почему...
— Это у вас нервы, мастер Марш, — заверил доктор.
Мастер Марш нахмурился, привстал, опираясь обеими руками о ручки кресла, и отчасти гневно, отчасти удивленно повторил:
— Нервы?
— Да, нервы, — не смутившись, ответил доктор. — Все, что вас беспокоит, это ваше собственное воображение. Соблюдайте умеренность в питании, чаще бывайте на воздухе, отставьте в сторону флягу и велите подать лошадь; пусть «в седло!» станет вашим девизом. Разве вы не в цветущих летах?
— Да, — признал пациент.
— У вас есть деньги и владения?
— Есть, — радостно отозвался пациент.
— И красавица-жена?
— Да, — последовал уже не столь радостный ответ.
— Тогда взбодритесь, старина, забудьте фантазии и живите в свое удовольствие... пользуйтесь тем, что вам дала судьба, развлекайтесь и выбросьте из головы ваши придуманные хворобы.
— Но говорю же вам, доктор, они совсем не придуманные. Я потерял покой и аппетит, дублет на мне болтается — и эти жуткие боли. А жена тоже: встречусь с ней глазами — и на лбу выступает холодный пот, и я уже готов подумать... — Марш внезапно умолк, немного поразмыслил, а потом добавил, не спуская взгляда с гостя: — Не должно так быть, мастер Эразм Бакторн, непорядок это.
На лицо лекаря набежала легкая тень, но тут же рассеялась, черты смягчились, губы тронула улыбка жалости с некоторой толикой презрения.
— Такие причуды мне знакомы, мастер Марш. Вы здоровы, нужно только в это поверить. Говорю вам: займитесь охотой, стрельбой, чем-нибудь еще, чтобы развеять меланхолию, и снова почувствуете себя хорошо.
— Ладно, поступлю, как вы советуете, — задумчиво протянул Марш. — Может, и так, но... И все же я вас послушаюсь. Мастер Кобб из Брензета пишет, что готов продать по дешевке десятка три откормленных овец, и я думал послать к нему Ральфа Лукера, но попробую поехать сам. Эй, там!.. седлайте мне бурую кобылу и скажите Ральфу, пусть готовится: поедет на мерине вместе со мной.
Когда мастер Марш встал и медленно направился к двери, его лицо исказила гримаса боли. Лекарь, попрощавшись с ним, двинулся через противоположную дверь в сторону будуара прекрасной хозяйки Марстона, бормоча по пути цитату из свежеопубликованной пьесы:
Ни мак, ни мандрагора,Ни все снотворные настои мираУж не вернут тебе тот сладкий сон,Которым спал вчера ты [4].
О содержании беседы фолкстонского доктора с прекрасной испанкой, как уверяет миссис Батерби, ей ничего достоверно не известно. Предание, однако, об этом не умалчивает, предлагая, напротив, такое изобилие версий, что встает вопрос, какую из них выбрать. Согласно одним, лекарь, на принадлежность которого к весьма определенному разряду мы уже намекали, учил ее употреблять в дело некие вредоносные смеси, каковые настолько медленно и незаметно отнимают жизнь у своей беспечной жертвы, что у окружающих не возникает никаких подозрений. По другим рассказам, встреча сопровождалась вызовом — ни много ни мало — самого Люцифера при всем его устрашающем параде, включая рога и копыта. Сторонники этой версии ссылаются на свидетельство вышеупомянутой пышногрудой служанки, которая жаловалась, что в Холле тем вечером воняло как на спичечной фабрике. Все, однако, соглашаются в том, что переговоры, с дьявольским участием или без оного, прошли в строжайшей тайне и были очень продолжительны; что их содержание, насколько можно догадаться, не сулило ничего доброго главе семьи; что даме изрядно надоел ее супруг; что в случае, если он благодаря болезни или несчастному случаю будет устранен, мастер Эразм Бакторн, при всем своем философском настрое ума, согласился бы со словами «твои лекарства — к псам!» [5] и поменял свою лабораторию на имение Марстон со всем имуществом, включая домашний скот. Кто-то намекал, что мадам Изабел питала к нему нешуточную сердечную склонность, другие — возможно, в свете дальнейших событий — предпочитали думать, что мадам просто использовала лекаря в своих целях и тем, кто мог бы вставить ему палки в колеса, был некий Хосе, долговязый юнец с горящими глазами и горбатым носом, выходец с родины мадам, и что ученый муж, при всей своей мудрости, очень рисковал остаться в дураках.
Мастер Хосе был юноша весьма привлекательный на вид. Служба его заключалась в том, что он состоял при даме пажом; должность эта долгие годы была забыта, но недавно ее возродили, и теперь там и сям по лестницам и будуарам шныряли проворные неоперившиеся птенцы, обычно в плотно облегавшей фигуру одежде, украшенной снизу широкой полосой малинового или серебряного кружева, а сверху — тем, что первейший остроумец наших дней описал как «активное высыпание пуговиц». Обязанности, с нею связанные, насколько нам известно, нигде точно не были определены. Среди них числятся, и всегда числились, следующие: надушить платок, расчесать комнатную собачку, принести при случае свернутую квадратиком любовную записочку. Упомянутый юный джентльмен, пяти футов десяти дюймов ростом, достигший в прошлом году девятнадцатилетия, по праву мог считаться переростком. Тем не менее Хосе продолжал отправлять эту должность — потому, вероятно, что ни для каких других не был пригоден. На совещание хозяйки с лекарем его не допустили, поручив нести стражу в приемной, а когда встреча подошла к концу, он сопроводил леди и ее гостя во двор, где с должным респектом придержал последнему стремя, пока тот занимал свое место на спине Панча.
Кто первый сказал: «Чем меньше кувшинчик, тем больше ушки»? Вдумчивый метафизик гончарного искусства, он мог бы добавить к ушкам еще и острые глазки, и, в отдельных случаях, неболтливые язычки. Случилось так, что один (метафорически выражаясь) представитель данного разряда гончарных изделий присутствовал как раз при встрече своей матери с мастером Эразмом Бакторном: укрытый спинкой большого кресла, он оставался неслышным и незримым свидетелем. Мы говорим о мисс Мэриан Марш, шестилетнем бесенке, румяном и смешливом, но способном под настроение вести себя тихо как мышка. В дальнем конце комнаты имелась ниша, где стоял красивый, отполированный до блеска шифоньер черного дерева, который издавна служил предметом гаданий для маленькой мисс. Но ее любопытство всегда натыкалось на отказ; несмотря на упорные уговоры, ей ни разу не разрешили взглянуть на ту тысячу и одну красивую вещицу, что там, без сомнения, хранились. Однако в тот день шифоньер оказался не заперт, и Мэриан, дрожа от нетерпения, уже готовилась сунуть туда нос, но тут ей в голову пришла естественная для ребенка мысль, что она получит больше возможностей, если затаится. Фортуна ей благоприятствовала: сжавшись в комочек, девочка видела, как мать что-то достает из ящика и протягивает лекарю. За этим последовали приглушенные переговоры; слова, как показалось ребенку, были иностранные. Будь Мэриан постарше, она, возможно, все равно ничего бы не поняла. После паузы дама, послушавшись джентльмена, вынула что-то из туалетного столика и дала ему. Сделка, в чем бы она ни состояла, по всей видимости, совершилась, предмет был бережно возвращен на прежнее место. Между участниками состоялся долгий и, судя по всему, увлекательный разговор вполголоса. Когда он окончился, миссис Марш и мастер Эразм Бакторн вместе покинули будуар. Но шифоньер! Он по-прежнему стоял незапертый, с соблазнительно приоткрытой двустворчатой дверцей и связкой ключей в замочной скважине. Шалунья тотчас забралась на стул, ящик, который недавно выдвигали, легко поддался ее усилиям, и поспешные поиски завершились находкой — самой чудесной восковой куколкой, какую можно себе вообразить. Это была первоклассная добыча, и мисс, не теряя времени, забрала ее себе. Задолго до того, как мадам вернулась в свое святилище, Мэриан, усевшись в саду под калиной, принялась со всей нежностью и заботой баюкать свою новую дочурку.
— Смотри, Сьюзен, как сильно я поцарапала руку, — пожаловалась юная леди, когда ее нашли в ее убежище и отвели полдничать.
— Да, мисс, с вами вечно что-нибудь приключится — чинить не перечинить! Лазаете по кустам, платье каждый раз в клочья. Служанка при госпоже, бедняжка, только и делает, что возится с вашими вещами, мало ей юбок мадам!
— Но платье целое, Сьюзен, и по кустам я не лазала; это все кукла; смотри, какую страшенную я из нее вынула булавку, а вот и еще одна! — И Мэриан вытащила одну из этих булавок, черную и острую, — такими в дни тупеев и помпонов пользовались наши прабабки, чтобы обезопасить свои головные украшения от наглых посягательств зефира и «легких ветерков».
— И где же вы, мисс, взяли эту «хорошенькую куколку», как вы говорите? — спросила Сьюзен, вертя в руках и внимательно разглядывая восковую фигурку.
— Мама дала, — ответила девочка.
И это была выдумка!
— Да ну... — задумчиво протянула девушка, а потом шепнула себе под нос: — Будь я проклята, если она не походит на нашего хозяина! Давайте-ка, мисс, к столу! Разве не слышите — уже бьет час!
Тем временем мастер Марш со своим слугой Ральфом шагал по извилистым тропкам, которые тогда, как и сейчас, чисто условно именовались дорогами и вели от Марстон-холла к границе Ромни-Марш. Продвигались они медленно: хотя бурая кобыла была достаточно резвой и мерин тоже легок на ходу, но дорожки, по которым в те времена ездили преимущественно тяжелые телеги, в низинах представляли собой сплошное болото, а на склонах — нагромождение камней, и одолевать это чередование пригорков и впадин было непросто.
Хозяина мучила боль, слуга ни о чем не думал; и пусть в те времена, в отличие от позднейших, более утонченных, непринужденное общение между представителями разных сословий было делом обычным, беседу заменяли случайные приглушенные стоны одного и беспечное насвистывание другого. На исходе часа они достигли лесов Акрайза и приготовились спуститься по одной из тамошних тенистых дорожек под аркой ветвей, сплетенных так тесно, что ее не проницают ни ливень, ни солнечные лучи, и тут мастера Марша скрутил внезапный и столь жестокий спазм, что он едва не свалился с лошади. С трудом спешившись, он присел на обочине. Он просидел там целых полчаса, несомненно жестоко страдая: по взмокшему лбу катился крупными каплями пот, все тело сотрясала дрожь, глаза вылезали из орбит; преданному, хотя и туповатому слуге показалось, что хозяин вот-вот умрет. Слыша его душераздирающие стоны, встревоженный Ральф не знал, на что решиться: следовало бы добраться до одной из редких в этих краях хижин и попросить о хоть какой-то помощи, но страшно было оставить хозяина одного. Но вот, так же внезапно, Марш, глубоко вздохнув, расслабился и объявил, что ему полегчало; пытка прекратилась, и он, по его собственным словам, почувствовал, что «у него словно бы вынули из сердца нож». Еще немного помедлив, он с помощью Ральфа вернулся в седло. Как он объяснил, нездоровье осталось при нем, нутро по-прежнему глодала ноющая боль, но острый приступ миновал и больше не возвращался.
Выбравшись из тенистых ущелий, хозяин и слуга прибавили скорость и наконец приблизились к берегу, оставили за спиной, по левую руку, романтический замок Солтвуд с соседним городом Хитом, проследовали дальше по старинной мостовой, пересекли древнюю римскую дорогу, иначе Уотлинг, и снова нырнули в леса, простирающиеся от Лима до Остенхангера.
Когда путники, покинув лиственную сень, выехали на равнину Олдингтон-Фрит — обширное открытое пространство, доходящее до самого «Марша», — солнце успело подняться высоко над горизонтом и люди, а также и лошади стали ощущать гнет полуденного зноя.
Именно здесь, неподалеку, в приходе при часовне, следы которой до сих пор может отыскать какой-нибудь заинтересованный любитель древностей, менее чем за сто лет до времен нашего рассказа началась история Элизабет Бартон, «святой девы из Кента», чьи шалости с «чудесами» в конечном счете уготовили ее голове незавидно высокое положение на Лондонском мосту, и хотя позднее округу выпала удача иметь пастырем человека выдающегося и просвещенного, тезку нашего мастера Эразма, но, по правде говоря, старая закваска, как думали многие, продолжала делать свое дело. За округом закрепилась дурная слава, и пусть папистские чудеса больше не будоражили воображение местных обитателей, но слухи о чарах и заклятиях, творимых не менее диковинным образом, ползли и ползли. Поговаривали, будто здешние дебри сделались излюбленным местом встреч колдунов и прочих нечестивых служителей Сатаны, и в конце концов на эти разговоры обратил внимание не кто иной, как сам мудрейший Мэтью Хопкинс, главный охотник на ведьм, назначенный британским правительством.
Бóльшая часть Фрита — или Фрайта, как произносили тогда и произносят до сих пор, — была прежде заповедником, где право свободной охоты и тому подобное принадлежало архиепископу епархии. После Реформации, однако, земли были отданы в общественное пользование, и Томас Марш с Ральфом застали на лужайке живую сцену, достаточно объяснившую те звуки, которые достигали их ушей еще раньше, в лесу, и об источнике которых можно было только гадать.
Был ярмарочный день: тут и там виднелись балаганы, палатки и прочие незамысловатые принадлежности, необходимые тем, кто явился сюда не только торговать, но и развлекать народ; разносчики с их снаряжением, лошадиные барышники, свиноторговцы, продавцы посуды и столовых приборов — все сновали среди толпы, предлагая свой товар и зазывая покупателей. С одной стороны пестрели ленты, молча взывая к галантности сельских кавалеров, с другой пускала слюнки ребятня при виде конфет с ликером и соблазнительных леденцов на палочке, изготовленных по наилучшим рецептам из «Альманаха истинной аристократки».
Для тех, кто выбрался из своего скромного жилища не столько ради покупок, сколько ради потехи, хватало различных сельских забав и состязаний. В одном углу высился, внушая атлетам ложные надежды, скользкий, блестевший от жира столб с большой головой сыра на вершине. В другом плавало в не слишком чистой воде яблоко, которое, как ни старались юные танталы, неизменно выпрыгивало у них изо рта. Еще где-то отчаянно визжала затравленная свинья, вырываясь из рук очередного сельского молодца, самонадеянно нацелившегося на ее густо намыленный хвост. Приятным отдохновением взгляду от этой суеты служили гримасы ухмылявшихся кандидатов, готовых подставить свою шею под хомут. Все вокруг забавлялись, веселились, объедались, строили куры и чинили проказы.
Не хватало девы Мэриан с ее вассалами, Робин Гуда, Скарлетта и Малютки Джона; отсутствовал Брат Тук, исчез и конь-качалка, но были исполнители моррисданса, которые под веселый трезвон колокольчиков ловко выплясывали среди прилавков, ломившихся от имбирных пряников, волчков и плеток, свистков и прочих шумных пыточных инструментов из домашнего обихода, без коих до сих пор не обходятся такого рода события. Если бы у меня был враг, не простой, а смертельный, я заманил бы его любимого сынка на ярмарку и купил ему свисток и дудочку.
На краю лужайки, где толпа была реже, стоял небольшой квадратный помост высотой примерно до подбородков зрителей, чьи взрывы хохота говорили о том, что там происходит что-то особенно занимательное. Помост был разделен на две неравные части; меньшая, огороженная занавесками из грубого холста, скрывала от глаз профанов святая святых передвижного храма Эскулапа, ибо это был именно он. Внутри, подальше от любопытных взглядов, скрывался до поры шарлатан, занятый, без сомнения, тем, что готовил и раскладывал чудесную панацею, которая должна была вскорости одарить благами здоровья восторженных зевак. Тем временем на авансцене фиглярствовал зазывала, незамысловатые выходки которого, сопровождаемые мелодичным гудением коровьего рога, имели у зрителей поразительный успех. Костюм его мало отличался от того, в каком являлся перед своей «просвещенной и почтенной публикой» покойный (увы, нам горько писать это слово!) мистер Джозеф Гримальди; главная разница заключалась в том, что верх представлял собой длинную белую блузу из домотканого полотна, украшенную карикатурным подобием рафа (он в то время стремительно выходил из моды), на сквозной застежке из крупных металлических пуговиц белого цвета; низ состоял из просторных белых штанов, тоже полотняных; непропорционально длинные рукава спускались ниже колен и хлопали, когда он сопровождал свои шутки разнообразными прыжками и кульбитами. В глазах фигляра, сверкавших на его выбеленном мелом и щедро нарумяненном лице, читались безграничная развязность и некоторое затаенное лукавство, и те же свойства сквозили в шуточках, грубость которых ничуть не отталкивала рукоплескавшую толпу.
Он произносил длинную и страстную речь, объяснявшую высокие притязания его хозяина, из которой его разинувшие рты слушатели узнали, что тот родился седьмым сыном седьмого сына, а такому человеку, как известно, от роду дан талант врачевателя; что он, не удовольствовавшись этим счастливым стечением обстоятельств, еще и много путешествовал; в поисках научных знаний не только обошел весь этот свет, но и побывал за его границами; что им изучены равно и глубины океана, и недра земли; что, кроме замечательных мазей и припарок, он изобрел прославленный бальзам Кракапаноко, который состоит из разнообразных мхов, собранных в море, на глубине в тысячи фатомов; что этот сваренный на лаве Везувия бальзам является надежнейшим средством от всех человеческих болезней и даже, как показало надлежащее испытание, способен едва ли не воскрешать мертвых.
— Подходите ближе! — продолжал зазывала. — Подходите ближе, любезные господа, и вы, любезные госпожи, подходите все. Не робейте перед величием: пусть Альдровандо выше короля и императора, но он нежнее, чем грудное молоко; для гордого он кремень, но для смиренного — мягкий воск; он не спрашивает про ваши болезни, он видит их, едва взглянув, нет — даже не глядя; он распознает ваш недуг с закрытыми глазами! Подходите, подходите ближе! Чем неизлечимей ваша хворь, тем лучше! Записывайтесь к знаменитому доктору Альдровандо, первому целителю пресвитера Иоанна, врачу далай-ламы, придворному хакиму Мустафа-Мулей-Бея!
— А позволено ли будет спросить, не знает ли твой хозяин заговора от зубной боли? — осведомился немолодой селянин, чья раздутая щека свидетельствовала о том, что вопрос он задал неспроста.
— Заговор? Да у него их тысячи, и надежней некуда! Эка невидаль, зубная боль! Я-то надеялся, что у тебя переломаны все кости или вывихнуты все суставы. Зубная боль! Пожалуйте, мой господин, шестипенсовик — за такую ерунду мы больше не берем. Сделаешь, как я скажу, и даже слово такое — челюсть — больше не вспомнишь!
Порывшись в большом кожаном кошельке, селянин извлек наконец шестипенсовик и протянул его фигляру.
— А теперь веди меня к твоему хозяину, пусть заговорит мне зуб.
— Ну нет, любезный; век себе не прощу, если ради такого пустяка побеспокою могущественного Альдровандо: хватит и моего совета, за результат я ручаюсь. Поспеши, дружище, домой, налей холодной родниковой воды, всыпь этот порошок, набери воды в рот, сядь к огню и подожди, пока она закипит!
— Чтоб тебе пусто было, жулик чертов! — вскричал одураченный селянин, но раскаты хохота со всех сторон означали, что толпе эта выходка пришлась по вкусу. Изливая свое негодование в ругательствах, он удалился, а скоморох, убедившийся, что завоевал симпатии слушателей, принялся балагурить еще развязней, а в промежутках прыгал, скакал и извлекал из своего рога нестройные звуки.
— Ближе, господа мои, подходите ближе! Здесь вы получите лекарства от всех земных зол: душевных и телесных, естественных и сверхъестественных! У вас сварливая жена? Вот вам средство, чтобы ее укротить. У вас дымит камин? Миг — и с дымом покончено!
