Тени за городом E-Book

Тамоников Александр

• Herausgeber: ЭКСМО
• Kategorie: Abenteuer, Thriller, Horror
• Serie: Спецназ КГБ
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 315

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

1980 год. В окрестностях одного из городов Сибири небольшой колонией живут отбывшие наказание фашистские пособники. Местному отделению КГБ становится известно, что к одному из поселенцев под видом родственников прибывают незнакомые люди, по внешнему виду и поведению очень похожие на вражеских диверсантов. Следом за этим в городе начинаются волнения: бывшие военные преступники требуют у властей уравнять их в правах с ветеранами Великой Отечественной войны. Те категорически против. Обстановка накаляется с каждым днем. Навести в городе порядок поручено группе спецназа «Дон» подполковника Вячеслава Богданова. Бойцы понимают, что провокаторы беспорядков — не простые хулиганы, а, значит, схватка предстоит серьезная…

Leseprobe

Александр Александрович Тамоников Тени за городом

© Тамоников А.А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1

История эта случилась давно – в восьмидесятом году минувшего, двадцатого века. Если быть совсем точным, то в конце апреля месяца. К чему такая точность? В ней есть смысл, и это очень весомый и значимый смысл, а в чем он заключается, читателю станет понятно из дальнейшего повествования.

Есть в Сибири городок под названием Углеград. Был он и в восьмидесятые годы двадцатого века, и вообще его история уходит корнями в седую древность. Никто из местных жителей не может в точности сказать, когда именно возник этот городок. Даже местные ученые и те теряются в догадках. Ну а что вы хотите? Это Сибирь. Здесь города зачастую возникали без всякого, так сказать, документального сопровождения. Какие могли быть документы в этих диких и необжитых краях? Пришла нужда – люди и организовали поселение. Очень может быть, что вначале это была простая заимка, затем – хуторок, дальше – село, а затем уже дошло и до города. Ну а документы – что ж? Документы – постольку-поскольку. Во многих сибирских городах их история передается легендарным образом – из поколения в поколение и из уст в уста. Но такой способ, конечно, не слишком надежен. Люди уходят, предания забываются…

Впрочем, речь в данном случае будет идти не об истории города Углеграда. А о тех событиях, которые произошли в нем в восьмидесятом году двадцатого века. Хотя, конечно, будь это какой-нибудь другой город, то возможно, этих событий и не было бы. Или они бы развивались совсем не так, как это случилось в Углеграде.

Поэтому следует хотя бы вкратце сказать – в чем, так сказать, суть и смысл города Углеграда. Издавна в нем добывали каменный уголь. Собственно, город и возник потому, что под ним испокон веку имелись просто-таки неисчерпаемые угольные залежи. Другого смысла возводить город в этих не слишком приветливых краях просто не было. Итак, внизу, под землей, – уголь, а сверху – город. Оттого-то и название у него соответствующее – Углеград.

Город возводился по известному принципу. Вырыли в каком-то месте угольную шахту – тотчас же вокруг нее начинал селиться народ. Строились дома, магазины, школы, больницы, дворцы культуры… Не сразу, конечно, а постепенно, но вместе с тем целеустремленно и неуклонно. В тех домах жили люди, работавшие в шахте, в тех больницах они лечились, в те школы ходили их дети, в тех дворцах культуры народ веселился, плясал и пел после окончания нелегкой шахтерской смены…

Шахт в округе было немало, и вокруг каждой из них рано или поздно возникал поселок. Постепенно таких поселков образовалось множество. Каждый из них имел свое название – такое же, как и шахта. Допустим, шахта называлась Черная Гора – так же называли и поселок вокруг нее. А если, допустим, шахта называлась Каменка, то и поселок непременно назывался так же.

По-своему это было удобно и понятно и к тому же позволяло ориентироваться в круговерти и хитросплетении множества поселков. Особенно – почтальонам. Долгое время в поселках не было не то что названий улиц, но даже самих улиц не было – в том смысле и в том виде, в котором они обычно существуют. Народ возводил себе жилища произвольным, творческим образом. Выбрал человек подходящее место где-нибудь на косогоре, там и поселился. А другому больше понравилось местечко в долине, под косогором. А третьему – на лужайке у речушки. Какие уж тут улицы? Поэтому адресаты и писали на конвертах: «Черная Гора, Иванову Сидору Петровичу». И все. Почтальон приносил эти письма, вываливал их ворохом в шахтовой конторе, а уж получатели разбирали их сами.

Долгое время поселки были автономными, то есть не объединенными в какую-то общую административную единицу. Но затем кто-то догадался объединить их до кучи, дав этому объединению общее название – Углеград. Так было проще всей этой россыпью управлять, кормить народ, присматривать за порядком. И что с того, что, допустим, из поселка Веселый, где располагалась шахта под таким же названием, до, предположим, поселка Каменка ехать было полдня на телеге? Все равно это был самый настоящий город, а не ералаш из отдельных, никак друг с другом не связанных поселков. Соответственно и жизнь в Углеграде стала меняться в другую, лучшую сторону. Тут тебе и школы, и больницы, и магазины, и кино. Известно, в городе жить веселее.

Углеград возник еще до войны, и это был веселый, юный и задорный город. А вот когда началась война, все, конечно, изменилось. Мужчины ушли воевать, их место в шахтовых забоях заняли женщины, дети, лошади…

А еще – заключенные. Потому что в окрестностях Углеграда с самого начала стали возводиться тюрьмы и колонии. К началу войны они окружали Углеград плотным кольцом, а некоторые колонии и лагеря располагались прямо посреди поселков – едва ли не в самом их центре. Для кого они возводились в таком количестве? Известно, для кого. Отбывали в них сроки и те, кого называли политическими, и уголовники, и кого только не было.

Селились здесь и те, кого называли «кулацкими элементами». Впрочем, в Углеграде их называли несколько иначе: «раскулаченными элементами». Обитали они не в лагерях и не в тюрьмах, для них возвели специальный поселок, состоящий сплошь из наспех слепленных деревянных бараков. Не мудрствуя лукаво, поселку дали название – Кулацкий. «Раскулаченные элементы», эти исконные хлеборобы, вынуждены были трудиться в шахтах – иного способа добыть кусок хлеба власти им не предоставляли. Да и где они могли здесь хлебопашествовать, когда кругом сплошные изрытые косогоры, а за ними – сплошная непроходимая тайга?

Так вот. С началом войны в шахты стали загонять всех, в том числе и раскулаченных, и уголовников. Стране требовался уголь, как можно больше угля, потому что уголь необходим при производстве танков, пушек, снарядов и патронов, которые нужны для победы. «Элементы» трудились в шахтах добросовестно – они буквально-таки на генетическом уровне не представляли, как это можно: жить и не работать. Чего не скажешь об уголовниках. У этой публики генетика была совсем другая – противоположная.

После того как стало ясно, что победа в войне останется за Советским Союзом, на угледарских шахтах стало чуть легче. Сюда во множестве стали прибывать военнопленные немцы. Понятно, что никто при этом не разбирался, умеет ли вчерашний фашист и душегуб рубить уголек. Их просто всем скопом загоняли в шахты, и там, под землей, они волей-неволей становились проходчиками, забойщиками, доставщиками, коногонами…

После окончания войны в Углеграде появилась и вовсе доселе невиданная публика – бандеровцы. Их было немало. Часть из них помещали в охраняемые лагеря, другая же часть жила относительно свободно – в специально построенном для них барачном поселке, который, следуя давним угледарским традициям, так и назвали – поселок Бандеровский.

В основном эти люди также трудились на шахтах: отказываться работать они не могли и не имели права. Да и потом – как бы они жили, если бы не работали? В Углеграде так им и сказали: не хотите умереть с голоду – ступайте на шахты. Возражения не принимаются. Все, кто станет возражать, завтра же окажутся за решеткой и колючей проволокой.

* * *

Шли годы, страна, в том числе и город Углеград, залечивали нанесенные войной раны. Постепенно, эшелон за эшелоном отбыли из города военнопленные немцы. Поговаривали, что обратно в Германию – восстанавливать свою истерзанную войной родину.

Лагерей с заключенными-уголовниками вокруг Углеграда также стало заметно меньше.

Постепенно и незаметно стали исчезать из города и «раскулаченные элементы». Некоторые из них отбыли обратно в те места, откуда их в свое время выселили, но большинство просто перебрались из поселка Кулацкий в какие-то другие места. Кто – в окрестные деревни, кто поселился в другой части города. Ну а куда им было деваться? Что их ждало в тех краях, откуда их выселили? Пепелище во всех смыслах этого понятия. Тяжело возвращаться на пепелище. Прав ты или виноват перед людьми, своей совестью и законом, а все равно – тяжело. Вот и расселились бывшие «элементы» по окрестным весям. Поселок между тем так и продолжал именоваться – Кулацкий.

А вот что касается бандеровцев, то тут дело обстояло несколько иначе. Отсидев свои сроки в окрестных угледарских лагерях, эти люди даже не пытались вернуться в свои родные места. Не то чтобы они не имели права на возвращение – закон им это позволял. Однако помимо официального закона есть еще и другой закон, который можно назвать законом обстоятельств или, если угодно, законом совести. Иначе говоря, бывшие бандеровцы просто опасались возвращаться на свою родину. Некоторые – а таких были единицы – все же рисковали и уезжали из Углеграда, но большинство ни о каких отъездах и переездах даже не помышляли. Они боялись. Боялись того, что там, на родине, их узнают, а узнав, вспомнят и о том зле, которое они творили. И что тогда? А тогда могло статься все что угодно. Оправдываться? Ссылаться на то, что такое было время? Говорить о своих убеждениях? Ну какие же это оправдания? Там, где кровь, – там не может быть никаких оправданий. Нет на свете ничего тяжелее, чем пролитая человеческая кровь.

Оттого эти люди и не помышляли о возвращении на свою бывшую родину. Но и раствориться среди людей и весей наподобие бывших «кулацких элементов» они также не желали. Или не могли в силу собственной психологии и из-за своего отношения к действительности. Они продолжали жить в Углеграде, но жили обособленно, отдельной группой.

Местом их жительства все так же был поселок Бандеровский, но теперь это было уже не официальное, а обиходное название. На самом деле бывший поселок Бандеровский уже давно стал частью городского микрорайона Каменка, но народ с прежним упорством называл этот закуток именно Бандеровским поселком. Да и как его было называть иначе? Для этого не было никаких весомых аргументов и оснований. Чужие в этом поселке почти не появлялись, им здесь были не рады, их не встречали и не вступали с ними в беседы. Даже воды из колодца и то нельзя было зачерпнуть постороннему человеку! И уж разумеется, редко-редко какая-нибудь девица из поселка осмеливалась выходить замуж без родительского позволения не за своего, а чужого парня – а согласия на это родители не давали. То же самое касалось и парня: он также редко когда рисковал брать в жены девушку откуда-то извне. Конечно, случалось всякое, однако тех девушек и тех парней, которые пошли против родительской воли, просто изгоняли из поселка, отрекались от них и забывали о них – будто бунтарей и вовсе никогда не было на свете.

К официальным властям обитатели поселка относились с большой настороженностью. То есть старались свести общение к минимуму, а то и вовсе обойтись без него. Поэтому-то и местному участковому инспектору сложновато приходилось, если он по какой-нибудь служебной надобности заворачивал в поселок.

Впрочем, обычно таких надобностей у участкового не возникало. Что бы в Бандеровском поселке ни происходило – ничего его обитатели никогда не выносили наружу, все решалось в своем узком кругу. А уж что там творилось на самом деле, того никто из посторонних не знал. Убийств или каких-то громких краж там не случалось вовсе. Даже мелких хулиганств по пьяному делу и тех не было. Потому участковый и не забредал в Бандеровский поселок.

Да, обитатели поселка Бандеровский работали, без этого никак. И, между прочим, трудились исправно и дисциплинированно, особых нареканий со стороны начальства к ним не было.

Что же касается отношения к бывшим бандеровцам со стороны прочих жителей Каменки, да и Углеграда в целом, то это особый разговор. Кто-то их сторонился, кто-то втайне ненавидел, но большинство относились с равнодушной терпимостью. Иначе, наверно, и быть не могло. Люди есть люди, и никто из людей не может жить, испытывая к соседу постоянную ненависть, кем бы этот сосед ни был. Да к тому же самые разные люди проживали в Углеграде – так распорядилась история и так сложилась судьба. А потому приходилось уживаться.

Словом, никому бывшие бандеровцы, обосновавшиеся в Углеграде, не доставляли особых хлопот. Живут себе и живут. Пускай живут как хотят, лишь бы не причиняли никому зла. Самим себе – пускай причиняют, если хотят, а всем прочим – не надо.

Глава 2

Впрочем, все это – необходимая прелюдия к тем событиям, которые случились в городе Углеграде в конце апреля тысяча девятьсот восьмидесятого года. Сами же события начались не в Углеграде, а очень от него далеко, в буквальном смысле на другом конце света. Точнее – в Соединенных Штатах Америки. Здесь в одном из городов, в одном из кабинетов мрачного серого здания состоялось важное совещание. Совещались солидные и значительные чины, и все они имели отношение к американской разведке. А если точнее, к тому подразделению разведки, которое занималось всяческими провокациями во всех концах земного шара.

Впрочем, на этот раз обо всех концах Земли на совещании речь не велась. Говорили лишь об одной части планеты, а именно о Советском Союзе. Почему о Советском Союзе? Потому что имелся повод, и это был очень весомый повод.

Разговор начал некий седовласый субъект с властным лицом и такими же властными манерами. Все прочие, присутствовавшие на совещании, называли его генералом, из чего следует, что таковым он, вероятно, и являлся.

– Джентльмены, – обратился генерал к присутствующим, – вопрос, который мы сегодня обсуждаем, очень серьезный. Можно сказать, сама жизнь поставила перед нами этот вопрос. И наша задача – отыскать на него достойный ответ. Что значит достойный? – Генерал оглядел присутствующих строгим взглядом. – Это значит, что ответ должен быть таким, который устроил бы нас с вами, а в целом – всю нашу страну. Скажу иначе: который в полной мере соответствовал бы тем порядкам, которые мы стараемся установить во всем мире. Следовательно, этот ответ должен приблизить ту благословенную пору, когда наши порядки возобладают во всем мире.

Никто из присутствующих на совещании никак не проявил ни энтузиазма, ни неудовольствия в ответ на этот генеральский спич. Все давно привыкли, что генерал всегда начинает свои обращения к подчиненным с напыщенных и, по сути, пустопорожних речей. И только после них обычно следует деловая часть разговора. Так случилось и в этот раз. Переведя дух после патриотического спича, генерал приступил к сути вопроса.

– Сейчас заканчиваются семидесятые годы, – сказал он. – Впрочем, дело даже не в летоисчислении как таковом, а в том, что сейчас у нас – новая эпоха. Эпоха борьбы за самое главное, что может быть в нашем мире. Это – права человека. Джентльмены, вы, разумеется, знаете, каких впечатляющих успехов мы достигли в данном направлении. Однако же есть и те, которые не понимают сути эпохи и всячески стараются препятствовать нашей святой борьбе. В первую очередь это Советский Союз. Вы, разумеется, прекрасно знаете, как там обстоят дела с правами человека. Терпеть этого нельзя! Нам надо преподнести Советам урок. Да что там Советам – всему миру! Так сказать, в назидание. И мы его преподнесем! Собственно, за тем я вас здесь и собрал.

Все, кто присутствовал на совещании (а их было не меньше десяти человек), зашевелились и переглянулись между собой. Наконец хоть что-то стало понятно: речь будет идти о Советском Союзе. Точнее сказать, о какой-нибудь значимой провокации, которую необходимо совершить в этой стране. Но что же на этот раз предложит уважаемый генерал? О, он большой мастер по части всевозможных провокаций! Здесь опыта и умения ему не занимать, на этом, собственно, он и сделал себе впечатляющую карьеру! Итак…

Генерал хоть и говорил конкретно, но все же начал издалека. У него была такая манера разговора – подбираться к основной мысли постепенно, исподволь. Так бывало всегда, так было и на этот раз.

– Больше тридцати лет прошло со времени окончания Второй мировой войны, – сказал генерал. – Победа в этой войне – праздник для русских. Мы также внесли существенный вклад для приближения окончания войны, о которой ведется речь. Но тем не менее к ее окончанию мы относимся не так, как русские. Мы люди прагматичные, и запускать легкомысленные праздничные фейерверки мы не имеем права. А вот предпринять кое-какие шаги, отталкиваясь от этой даты, мы просто обязаны. Потому что мы – люди действия. И русские в данный исторический момент вовсе не наши друзья и единомышленники.

Дальше в речи генерала наметилась тенденция к сухой конкретике. Война давно закончилась, сказал генерал, но еще живы те, кто в этой войне сражался против Красной армии. Речь идет о советских гражданах, выступавших на стороне Германии. Не следует считать их пособниками фашистов и врагами – это совсем не так. Эти люди отстаивали свое право жить в стране, свободной от коммунистических догм и лозунгов. Да, они проиграли, но это ни о чем не говорит. Потому что многие из них до сих пор живы и по-прежнему у них не пропало желание освободиться от коммунистического гнета. Отбыв наказание в страшных советских лагерях и тюрьмах, они расселились по многим советским городам. Они по-прежнему солдаты, по-прежнему враги советской власти, хотя, конечно, и состарились. Но это не так страшно, что они старики. Потому что у них есть дети, которых, конечно же, они воспитали в соответствующем духе. Целое поколение молодых бойцов, готовых с оружием в руках отстаивать идеалы свободы и демократии! По сути, это даже не люди, это бомба, заложенная под советский строй. Надо лишь поджечь фитиль у этой бомбы – и тогда неминуемо произойдет взрыв. Это будет очень громкий взрыв, его услышат во всем мире. Ну а в Советском Союзе его услышат тем более. И может так статься, поднимется волна… И наше дело – вовремя заметить эту волну и направить ее в нужное русло и в нужную сторону.

Далее генерал в свойственном ему стиле добрался, наконец, до реальной конкретики.

– Для начала, я думаю, нужно поднять такую волну в отдельно взятом советском городе, – сказал он. – Как известно, любой шторм начинается с небольшой волны. Это, если угодно, закон природы. Люди – часть природы, и они подчиняются природным законам.

– Вы говорите о каком-то конкретном городе? – спросил один из присутствующих.

– Разумеется, – бесстрастно ответил генерал. – Прежде чем организовать наше совещание, я и мои подчиненные провели большую работу. И мы нашли для наших целей просто идеальный советский город! Джентльмены, прошу вас представить следующую картину. Россия, вернее, Советский Союз, Сибирь. Точнее сказать, не вся Сибирь, ибо она просто-таки необъятная, а небольшая ее часть. Но это не просто обычный медвежий угол, как любят выражаться русские. Это развитый промышленный регион. Густонаселенный регион, что немаловажно. Уголь, металл, заводы и фабрики… И в самом центре этого региона – тот самый город, о котором идет речь. Между прочим, довольно-таки крупный город. Третий по величине во всем регионе, если быть точным. Все это не мои отвлеченные фантазии, а данные нашей разведки.

Генерал умолк, перевел дыхание и строгим взглядом оглядел присутствующих.

– Это именно тот город, который нам нужен, – продолжил генерал. – В нем проживает много бывших борцов за свободу против коммунистической тирании. Если точнее, это повстанцы родом с Западной Украины. Там они воевали, там попали в плен, оттуда их привезли в Сибирь, где они отбывали наказание. Отбыв наказание, они остались жить в том же городе. Их там не так и много, однако для наших первоначальных целей вполне хватит. Это, опять же, данные нашей разведки. Наша разведка потрудилась в этом городе на славу. – Генерал торжествующе усмехнулся.

– Почему же они не уехали обратно на Западную Украину? – спросил кто-то из присутствующих на совещании.

– Это не важно, – уклонился от ответа генерал. – Сейчас для нас важно другое. Они – там, в этом городе, и мы можем их использовать в наших целях. Это очень подходящий для нас материал. Все они затаили злобу на советскую власть. На это, собственно, и расчет.

– И все же – какова конкретная цель предстоящей акции? – спросили сразу несколько человек.

– Хороший вопрос, – одобрительно кивнул генерал. – Вопрос по существу. Разумеется, этой акцией советскую власть мы не свергнем. Но такую цель никто перед нами и не ставит. Для начала нужно, чтобы слухи об акции разнеслись по другим сибирским регионам и городам. Городов в Сибири много, и практически в каждом из них несложно отыскать нужный нам человеческий материал. В одних городах это все те же бывшие западноукраинские повстанцы, в других – бывшие повстанцы из Прибалтики, в третьих… – Генерал не договорил и махнул рукой. – А теперь ответьте сами себе: что произойдет в этих городах, если там услышат о выступлениях в конкретном городе, о котором я веду речь? А произойдет там точно то же самое! Это – элементарная логика, основанная на такой же элементарной человеческой психологии.

Генерал опять умолк и опять оглядел всех присутствующих.

– Массовые выступления сразу во многих советских городах – это, знаете ли, многое значит! – Генерал назидательно поднял палец. – Тем более что речь идет о сибирских городах. Сибирь, доложу я вам, это не совсем то же самое, что остальная Россия! У тех, кто проживает в Сибири, особенная психология и свой собственный взгляд на мир. Сами же русские говорят, что Сибирь – это край каторжан и бунтарей. Так оно и есть на самом деле. – Здесь генерал позволил себе многозначительную усмешку. – Одним словом – менталитет! Что ж, воспользуемся этим менталитетом. Превратим его в оружие во имя наших целей. – И генерал еще раз изобразил ту же самую усмешку. – Ну а когда начнутся события, о которых я веду речь, тут же подключится наша пропаганда, которая преподнесет всю эту кутерьму в нужном для нас свете. И это будет огромная оплеуха для русских! Это будет их политическое поражение, от которого они не скоро оправятся.

– Я усматриваю здесь еще один плюс, – заметил кто-то из участников совещания. – Даже если предполагаемые выступления в конце концов сойдут на нет (а это обязательно случится), все равно те люди, которые в них участвовали, – это наши люди. Из них получатся прекрасные террористы и разведчики. Конечно, если с ними наладить правильное общение…

– Разумно мыслите, – одобрительно кивнул генерал. – Все так и есть. Так что, джентльмены, та задача, которую нам предстоит разработать и осуществить, – это важная задача. Это, по большому счету, весомый вклад в нашу окончательную победу над Советами и Россией в целом.

– Как называется тот город, о котором идет речь? – спросил кто-то из присутствующих.

– Разве я вам этого не сказал? – удивился генерал. – Надо же, совсем упустил из виду… Называется он Углеград.

Присутствующие зашевелились и зашушукались. Каждый старался запомнить название города и то, что с ним связано. И в первую очередь, что так или иначе пригодится для будущей операции. Для будущей провокации, если уж называть вещи своими именами.

– Итак, приступаем к разработке предстоящей операции! – провозгласил генерал. – Первоначальные тезисы у меня имеются. Наша задача – отшлифовать их до совершенства!

Глава 3

Остап Луцик вот уже пять лет как был пенсионером. Но по-прежнему продолжал работать. А почему бы ему было и не работать? Несмотря на преклонный возраст, на здоровье он не жаловался – так, всякие малозначительные стариковские болячки, к тому же и работа у него была не слишком тяжелой. Нет, определенные трудности в его работе имелись, но это были не физические трудности, а иные сложности – большей частью психологического свойства.

Трудился Остап Луцик художником-оформителем на одной из шахт в городе Углеграде. Причем долгие годы, с той самой поры, как отбыл срок заключения и решил навсегда поселиться в этом городе. Несмотря на то что художник-оформитель считался работником идеологического фронта, на работу Остапа Луцика взяли без особых затруднений и проволочек. «Ты там смотри!» – погрозил пальцем кадровик-инвалид, и на этом, собственно, процесс трудоустройства и закончился. И кто его знает, почему это случилось именно так? Может быть, потому, что Остап Луцик сызмальства умел замечательно рисовать – у него был прирожденный талант художника, – а может, потому, что должность на шахте имелась, а штатной единицы, чтобы ее заполнить, все никак не находилось. Или, может быть, потому, что никто не обратил особого внимания на то, что Остап Луцик в недавнем прошлом – сиделец и сидел, он не за какую-нибудь молодецкую драку, а за то, что выступал против советской власти и с оружием в руках. В Углеграде много обитало таких, как Остап Луцик, на всех внимания не обратишь. Но, скорее всего, никто просто не помнил того зла, которое когда-то причинил Луцик. Помнить зло – это не в характере русского человека. Русский человек, по сути своей, не злопамятен.

Вот так Остап Луцик и стал работать художником-оформителем. Повторимся: в физическом смысле работа была нетрудной, а вот что касается морального и нравственного смысла… Остап Луцик ненавидел свою работу, ненавидел и презирал плакаты, транспаранты, вывески, графики, которые он ежедневно малевал. Он ненавидел в них каждую букву и каждый штрих, даже цвет красок, которыми он все это изображал, и тот ненавидел. Но он ничем не выдавал бушующую в нем злобу и не давал ей выплеснуться наружу. Он понимал, насколько это опасно. Опасно и для него самого, и для его жены, и для детей – двух сыновей и дочери. Он понимал, что если даст волю своей злобе, то тогда может случиться все что угодно. Например, он изобразит какой-нибудь яростный антисоветский плакат и вывесит его в самом людном месте. Или подожжет к чертовой матери художественную мастерскую, в которой он трудился. Или украдет на шахте взрывчатку и взорвет шахтовую контору вместе со всеми бухгалтерами, учетчиками, начальниками участков и прочим начальственным шахтовым людом. Или сотворит еще что-нибудь – такое же страшное, громкое и погибельное. Погибельное в первую очередь для себя самого.

Он это понимал, поэтому и не давал воли своим чувствам. Он их загонял куда-то вглубь себя. Хотя и с трудом, но это ему удавалось. Но сколько же душевных сил для этого требовалось! Можно сказать, что ни на что больше Остапу не хватало этих сил, а только лишь на борьбу со своими чувствами. На борьбу с самим собой, если быть точным.

А такая борьба ни для кого не проходит даром, она меняет человека, она его корежит – как изнутри, так и снаружи. Почти все время Остап Луцик был угрюм и раздражен, с женой и детьми обращался неласково, с людьми общался неохотно, лишь по необходимости, с соседями – то же самое (а жил он в том краю Углеграда, который все называли Бандеровским поселком).

Впрочем, соседи соседями, а вот жена – это совсем другое дело. От соседей можно отмахнуться и даже совсем с ними не общаться, но с женой так не получится. Тем более что жена ни в чем не была перед ним виновата, скорее, даже наоборот. Познакомился Остап со своей будущей женой (ее звали Оксана) еще в те годы, когда с немецким автоматом наперевес лиходействовал по глухим волынским лесам, вламывался в волынские хутора, судил, казнил и миловал…

На одном из таких хуторов он и приметил Оксану. Нет, ни в каком разбойничестве Оксана не участвовала, да Остап бы ей этого и не позволил. У него имелись совсем другие виды на Оксану. Остап размышлял так. Вот закончится когда-нибудь вся эта беготня по лесам, болотам и хуторам, и тогда Остап утопит в самом глубоком болоте свой немецкий автомат и женится на Оксане. И они заживут. Тем более что и сама Оксана была не прочь выйти замуж за статного, чубатого красавца, каковым в молодости был Остап. Она даже позволила Остапу нарисовать ее портрет, а для западноукраинской девушки это был поступок! Это было все равно, что сказать художнику: «Я тебя люблю и хочу за тебя замуж».

Но все закончилось совсем не так, как предполагал Остап. В одной из стычек с советским Смершем Остапа сильно контузило взрывом, он потерял сознание и угодил в плен. Затем был суд, сибирский город Углеград и лагерь в окрестностях этого города.

Срок Остапу дали не слишком большой – всего шесть лет. При этом разрешали ему писать письма на волю. Он и написал – Оксане. Больше ему и писать-то было некому. Его отец и мать были живы, но они прокляли Остапа за то, что он был бандитом, и отказались пускать на порог. Конечно, если бы он упал родителям в ноги, попросил у них прощения и навсегда отказался от того негожего дела, которым он занимался, родители бы его простили. На то они отец и мать, чтобы прощать свое заблудшее дитя. Но Остап не попросил у родителей прощения…

Оксана ответила на его письмо. Между ними завязалась переписка. Оксана писала, что помнит Остапа, рада, что он жив, а тюрьма – это не так и страшно, это ненадолго. И если Остап того пожелает, то она готова ждать, когда он выйдет из тюрьмы и женится на ней.

Остап отбыл срок и решил остаться в Углеграде. К себе на родину он возвращаться не хотел, потому что опасался людских взглядов, возможной расправы, да и встречи с родителями тоже опасался. Он пригласил Оксану к себе в Углеград, и она приехала. В каком-то смысле ей было проще, чем Остапу: ее родители к той поре уже умерли.

Так они стали мужем и женой. Им выделили небольшую отдельную квартирку в бараке в Бандеровском поселке. Зажили. И все бы ничего, если бы не угрюмость и раздражительность Остапа. Эти черты характера он приобрел еще тогда, когда отбывал срок в лагере, а когда вышел, стал еще более угрюмым и раздражительным. Ему казалось, что он ни в чем не повинен, а виновны другие. Виновны все, кроме него самого. В том числе и жена. И вольно или невольно он срывал на ней зло: за то, что когда-то угодил в плен в волынских болотах, за то, что шесть лет томился в лагере, за то, что нет у него возможности да, по сути, и права вернуться на родину… Да мало ли в чем еще бывает виновна жена, когда муж раздражен?

Но однако же можно жить и так. Со скрипом, со слезами, а можно. Проходил год за годом, у Остапа и Оксаны родились трое детей, сами они состарились. В общем, худо-бедно, а прожили. А жизнь – это такая мудреная штука, что в ней можно привыкнуть ко всему – и к хорошему, и к плохому. Тем более что плохого в жизни почему-то всегда больше, чем хорошего. Словом, большая часть жизни пролетела, будто ее и не было вовсе. И за все это время Оксана не сказала ни единого слова упрека в ответ на раздражительность мужа. Она была кроткой, терпеливой и мудрой женщиной…

А что же дети? А дети до поры до времени были при родителях, жили в родительском доме. Оба сына работали на шахте, дочь оканчивала десятилетку. В родительские отношения они не вмешивались, жили своей жизнью. Хотя что это была за жизнь, каковы у сыновей и дочери были житейские планы, во что они верили и на что надеялись – того не знали ни Остап, ни Оксана.

* * *

Был конец апреля. По календарю это самый разгар весны, однако же дело происходило в Сибири, а здесь, если можно так выразиться, свой собственный календарь. Обычно в апреле весна в Сибири только начинается. Хотя бывает и по-другому. Случается в Сибири и ранняя весна, с теплыми ветрами, внезапным дружным и широким половодьем, ранним прилетом птиц, весенним солнцем.

Именно такая весна выдалась в Сибири в том самом году, о котором идет речь. Может, и не во всей Сибири, потому что уж слишком велик и просторен этот край, но в тех местах, где располагался город Углеград, то есть в южной части Сибири, весна случилась такой, что лучше и желать не надо. Тепло, солнечно, пахнет пробудившейся землей, талым снегом, почками и первыми травами – живи и радуйся.

Но Остапу Луцику радоваться не хотелось. Несмотря на раннюю весну, он был угрюм и сосредоточен на каких-то своих думах и чувствах, которые никому, кроме него самого, не были известны. Да, впрочем, даже ему самому эти думы и чувства не были понятными. Угрюмость и отрешенная сосредоточенность давно уже были обычным его состоянием. Казалось, не было ничего в мире, что могло бы его обрадовать и вызвать на его лице улыбку.

Была суббота, выходной день. Пользуясь погожим днем, Остап решил кое-что поправить по хозяйству. Зима в Сибири – это время всяческих бедствий и разрухи. Бывало, навалятся глубокие и тяжелые снега на крышу ли, на изгородь, на ветки и кроны садовых деревьев, все затрещит, застонет, осядет, поломается и провалится, и ведь ничего толком и не починишь зимой-то. Приходится ждать весны и уже весной исправлять все те бедствия, которые причинила зима.

Остап вместе со всем семейством все так же проживал в той самой квартирке в бараке, которую ему выделили, когда он обзавелся семьей. Он никогда не стремился обзавестись каким-то другим жилищем, казалось, он даже не замечал, в какой квартире он проживает, и не думал о том, что есть и другие, более удобные жилища.

Правда, когда один за другим стали появляться дети, Оксана с деликатной настойчивостью убедила-таки своего мужа пристроить к их барачной квартире две небольших комнаты. Остап пристроил, но, казалось, даже не заметил этого. Впрочем, он еще поставил забор, отгородившись таким образом от соседей – в большинстве своем таких же бывших сидельцев, как и сам Остап, – и соорудил на отгороженной территории три сарайчика. Вот и все. Казалось, что Остапу не нужен ни забор, ни сарайчики, ни квартира, в которой он проживал, потому что в любой момент он готов был покинуть все это хозяйство и отбыть в какие-то другие, неведомые края: может, на свою навсегда утерянную родину, может, еще куда-нибудь…

Остапу помогал его младший сын, двадцатилетний Степан. Старший сын, Евгений, был на работе, ему выпала смена на выходной день. Отец и сын работали молча, лишь изредка Остап делал короткие замечания или давал распоряжения, и сын без лишних слов их исполнял. Время близилось к полудню, было тепло и свежо, как оно обычно и бывает ранней весной.

И тут Остапа кто-то окликнул:

– Бог в помощь, хозяин!

Вначале Остап подумал, что окликают не его – потому что кто бы мог его окликнуть? В Бандеровском поселке редко кто вступал с ним в разговоры: знали, что он, скорее всего, никак не ответит на приветствие и не вступит с тем, кто его окликнул, в разговор. А если так, то для чего и окликать? Стало быть, и в этот раз окликают не его, а кого-то другого.

Но его окликнули и во второй раз:

– Что ж ты не отвечаешь, Остап Федорович? Невежливо не отвечать гостям. Не по-нашему это… На нашей родине гостям всегда рады. Тем более что гости бывают у тебя так редко…

Остап поднял голову. У калитки стояли четыре человека – четверо мужчин. Один из них был пожилым, едва ли не ровесником Остапа, другой был чуть моложе, еще двое – совсем молодые, по виду на каких-то три или четыре года старше, чем сын Остапа Степан. Но Остап мало обратил внимания на их возраст. Его удивило, а больше того насторожило, что все четверо были людьми нездешними. Да, но кто же они такие? Из каких краев они прибыли, зачем и, главное, откуда они знают Остапа? А ведь знают, если они назвали его по имени-отчеству!

– Ну, что же ты стоишь и смотришь на нас? – спросил старший по виду мужчина, продолжая улыбаться. – Открывай ворота, впусти гостей во двор. Или ты забыл, как это делается у нас на родине? Может, ты уже и не помнишь, где твоя родина и как она называется?

Остап сделал молчаливый знак сыну, Степан отодвинул у калитки засов и распахнул ее.

– Ну вот так-то лучше, – сказал старший мужчина. – Так-то правильнее. Ну, здравствуй, что ли, Остап Федорович!

До сих пор разговор происходил на русском языке, но последнюю фразу гость произнес на украинском. Причем не на чистом украинском языке, а так, как говорят на Западной Украине. Тамошний язык во многом отличается от классического украинского языка: и выговором, и многими словами, и даже тон – и тот другой. Остап с настороженностью и удивлением взглянул на мужчину и также произнес по-западноукраински традиционную в тех краях фразу:

– Проходите, добрым гостям мы всегда рады.

– Так-то лучше, – усмехнулся мужчина. – Можно даже сказать, совсем хорошо. Вижу, помнишь: и откуда ты, и кто ты. А то мы, признаться, сомневались. Времени-то сколько прошло! А время – оно коварное. Оно меняет людей.

– Кто вы? Что вам от меня надо? – спросил Остап.

– Хорошие вопросы. – Усмешка буквально-таки не сходила с губ незнакомца. – Правильные вопросы. А на правильные вопросы полагается давать правильные ответы. Да вот только такие ответы полагается давать не посреди двора, а за закрытыми дверями. А то вон на нас уже обращают внимание… Так что приглашай нас в дом, хозяин. Готовь горилку и закуску. Сам знаешь, без этого у нас гостей не принимают.

Не хотелось Остапу, чтобы эти неожиданные гости входили в его дом. Но он понимал, что если уж они невесть откуда и неизвестно зачем появились, то так просто от него не уйдут. Даже если он попытается прогнать их со двора. К тому же и прогонять их было не за что. Они покамест не сделали Остапу ничего плохого, даже слова грубого не сказали. Наоборот, заговорили с ним на родном языке, на западноукраинском. Нельзя просто так прогнать человека, который говорит с тобой на родном языке. Тем более в чужих краях, за тысячи верст от родных мест.

– Проходите, – сказал Остап. – Вот сюда, на этот порожек и в эти двери. Степан, покажи им…

На крыльцо вышла Оксана: ее удивили и встревожили разговоры во дворе. Выйдя, она с молчаливым удивлением уставилась на неожиданных гостей.

– Доброго здоровья, пани хозяйка! – учтиво произнес старший гость. – Пусть Бог пошлет в ваш дом много радости и здоровья.

Это, опять же, были традиционные слова, которые говорят на Западной Украине, и сказаны они были на западноукраинском наречии.

– И вас пускай Бог милует, – ответила Оксана и вопросительно взглянула на Остапа.

Остап взглянул на жену, и она его поняла без всяких слов: надо было накрывать стол, потому что в их доме гости. И что с того, что они нежданные и, наверно, незнакомые люди? Добрым гостям всегда рады. А может, они и желанные, и знакомые, да только Остап никому ничего не сказал? Наверно, так оно и есть – иначе разве бы он стал приглашать в дом кого-то незваного и нежеланного?

– Значит, вот так ты и живешь, – сказал старший из гостей, осматриваясь. – Да, небогато… Стало быть, это все, что дала тебе советская власть в обмен на твое усердие? Плакаты, транспаранты – большими белыми буквами на красном фоне… За такой-то твой патриотизм могли бы предоставить тебе и что-нибудь побогаче. Разве ты не заслужил?

– Ну, и это не так уж плохо, – впервые отозвался другой гость – чуть моложе первого. – Спасибо, что хоть не расстреляли. Или что не заморили в лагере. А ведь могли бы не то, так другое. Жизнь – она дороже всяких дворцов. Я прав? – И гость вопросительно взглянул на Остапа.

– А мне много и не нужно, – угрюмо произнес Остап. – Ни от советской власти, ни от кого бы то еще. Мне хватит и этого.

– Хорошие слова! – кивнул старший гость. – Правильные! Как там говорят у нас на родине? В чужой земле и дворец – тюрьма. Слышал такие слова? Помнишь их?

– Я многое слышал и помню, – уклончиво ответил Остап.

Вошла Оксана и, как полагается по западноукраинскому обычаю, поклонилась гостям.

– Прошу к столу, гости дорогие! Не взыщите за нашу бедность. На столе, может, и мало, но в душе – много.

Это были традиционные слова гостеприимства, и на них полагалось отвечать такой же традиционной фразой. Старший гость так и ответил:

– Душевное тепло лучше всякого хлеба.

– Прошу, – указал рукой Остап.

Гости вошли в комнату, где был накрыт стол. Остап сделал знак рукой, означавший, что жена и сын должны уйти.

– О нет! – запротестовал старший гость. – Сын пускай останется. Посидим, поговорим по-мужски…

– Горилка и закуска – это не главное, – сказал второй гость, когда Оксана вышла. – Остап Федорович, ты же понимаешь, что не ради горилки мы к тебе пришли?

– Допустим, – осторожно произнес Остап.

– Вот и хорошо, что понимаешь, – сказал гость. – Горилка – это для отвода глаз. Так сказать, маскировка. Ну, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. К Остапу Луцику приехали гости, он их, как полагается, встретил… Какие тут могут быть подозрения?

– Зачем же вы тогда ко мне прибыли? – спросил Остап. – И кто вы? И откуда?

– Вот об этом мы и поговорим во всех подробностях, – сказал старший из гостей. – Но для начала давайте все-таки выпьем за встречу. Как оно и полагается у нас на родине.