Цвет счастья E-Book

Клара Мария Багус

• Herausgeber: Инспирия
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Serie: Novel. Мировые хиты Клары Марии Багус
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 308

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

Как отпустить прошлое, открыться новому и обрести счастье? Сильным и изящным языком Клара Мария Багус показывает, что все мы несем в себе собственную карту жизни, в которой все чудесным образом взаимосвязано. В этом романе каждый читатель найдет свой цвет счастья. Одно неправильное решение навсегда меняет жизни трех семей. Судья Жюль вынуждает медсестру Шарлотту подменить его смертельно больного новорожденного ребенка на здорового. Если Шарлотта откажется, Жюль лишит ее приемного сына. Мир героев рушится, но за всем этим стоит таинственный план жизни… Никогда не поздно исправить ошибку, ведь иногда это начало чегото прекрасного.

Leseprobe

Багус Клара Мария Цвет счастья

Clara Maria Bagus

DIE FARBE VON GLÜCK

© 2020 Piper Verlag GmbH, München/Berlin

The cover design is made by zero-media.net, München,

The image credit: FinePic®, München

© Анегова Г., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Мы часто находимся в поиске

сами не зная чего.

Тем, кто ищет

Глава 1

Люди мечтают о разном. А вот надежды у них одинаковые.

История Антуана начинается дважды. Первый раз – в день его рождения. Второй – шесть лет спустя – в день, когда его мать, Марлен, исчезла.

Умирать было рано, но судьба, забравшая у Антуана мать, казалась еще более страшной участью.

– Жди здесь, – сказала Марлен сыну. – Жди, пока не вернусь.

Он шел за ней до самых ворот, плакал, хватался за ноги, умолял взять его с собой. Однако Марлен не останавливалась. Пыталась стряхнуть сына, как назойливую муху. Переставляла ноги. Не опускала на него взгляд.

– Пусти.

– Когда ты придешь?

– Скоро.

– Когда «скоро»?

Марлен, стоявшая на песчано-гравийной дорожке, в последний раз обернулась, села перед сыном на корточки, потрепала ему волосы, на мгновение обхватила его лицо руками и сказала:

– Просто жди.

В глазах Антуана вспыхнуло сомнение. Марлен провела ладонью по влажной глинистой почве и приставшей к пальцам грязью написала мальчику что-то на лбу. Во всех этих действиях сквозила некая завершенность, которой он тогда не понял.

Наконец Марлен встала, развернулась, отодвинула деревянный засов, открыла ворота и вышла через кирпичный забор на улицу, больше не обернувшись. Она бросила сына одного – без обещанного будущего. Уехала в далекий мир, который для Антуана еще долгие годы будет оставаться закрытым.

Взглядом он следил за каждым ее шагом по тропе, вившейся вдоль пшеничных полей и между плакучих ив, пока Марлен не растворилась во все более густевших ветвях и не стала их частью.

– Мама! – крикнул он ей вслед, когда край голубого платья окончательно пропал из вида. Это был крик, пронзивший все вокруг, словно она вырвала ему сердце. Крик, который отозвался болью в душе каждого, кто его слышал.

Время замедлилось, а вскоре и вовсе остановилось. Антуан стоял в одной белой дырявой ночной рубашке, на песчано-гравийной дорожке, на гальке, впивавшейся в ступни. Он ждал. Часы. Целый день. Под дождем, тонкими строчками падавшим с неба.

Ему хотелось найти что-то знакомое, за что можно было бы зацепиться. Даже этот сад, дом и все вокруг казалось ему теперь чужим. Без нее.

И прежде чем на мальчика опустилась завеса тьмы, в сознании ясно проявилась правда, о которой он догадывался, но не подпускал: мама не вернется. Они больше не увидятся.

Окруженный лужами кофейного цвета, насквозь промокший, он съежился в грязный комок на размякшей земле.

Еще утром Антуан удивился, что Марлен ходит по дому взад-вперед, собирая вещи и заталкивая их в сумку. Еще утром ему стало не по себе, когда он увидел, как она стоит перед зеркалом с ножницами в руке и стрижет свои волосы. Как она заворачивает роскошные черные локоны в газетную бумагу и бросает ее в камин. Как она надевает голубое платье из шерсти, которое совсем не соответствует ее привычному стилю. Еще утром ему стало некомфортно, хотя он и не знал, что с этого дня ему понадобятся годы, чтобы собрать осколки своего голубого неба воедино.

Один за другим Антуана мучали вопросы. Он пытался открыть дверь в неизвестное. Однако на некоторые вопросы не было ответа, лишь обрывки незаписанных воспоминаний. Засевшие в разуме образы. Фигура матери. Как она шла к воротам и ни разу не обернулась. Как ступила на утренний свет фонаря и вышла из него навсегда.

Время лечит не все раны. Некоторые оно лишь подсушивает. Почему мать бросает своего ребенка? Без ответов, без объяснений? Почему происходят вещи, которые заставляют нас на протяжении всей жизни задаваться вопросом «почему»? И это «почему» въедается в нас, как червь в яблоко.

Об Антуане в то время можно было сказать так: все самое страшное, что могло произойти с ребенком, с ним уже произошло. Ему слишком рано пришлось усвоить, что люди редко являются теми, за кого мы их принимаем. Что они редко остаются там, где мы в них нуждаемся.

Однако ему также повезло узнать, что всегда есть кто-то, кто наблюдает в сторонке. Кто внезапно оказывается рядом. С нами. Для нас. В его случае это была Шарлотта.

Шарлотта появилась в саду перед Антуаном. Он ее не видел, но чувствовал. Мальчик сидел на корточках на пропитанной влагой земле. Кудрявые волосы разгладились под дождем и прибились к голове. Холодная мокрая рубашка прилипла к телу так, что сквозь нее просвечивала кожа. Он дрожал. Была влажная холодная ночь, дул ледяной ветер. Еще долгие годы Шарлотта будет вспоминать эту ночь. Облака, похожие на черные пятна крови, будто небо отражало то, что происходило на земле.

Мальчик поднял веки. Его мерцающие, как патина, глаза увидели мягкие черты лица молодой девушки. Ей было слегка за двадцать. Шарлотта опустилась перед Антуаном на колени и протянула к нему руки. Когда она коснулась его плеч и посмотрела на него своими нежными и добрыми глазами, в черноте ночи блеснул лунный серп. Он стал первым чудом этой истории.

Шарлотта погладила Антуана по волосам и спине. Стоило ей взглянуть на лоб мальчика, на ее глаза мгновенно навернулись слезы, которые она попыталась сморгнуть. В маленьком сердце ребенка и без того уже слишком много боли. Как он вынесет еще и то, что большими черными буквами написано у него на лбу?

Антуан это заметил. В выражении лица Шарлотты он искал подсказки к тому, что написала мать. Он искал в ее глазах ответ на вопрос «почему она ушла».

Слез незнакомой девушки оказалось достаточно. Не в качестве ответа, но чтобы понять, что Марлен не вернется. Шарлотта утерла глаза тыльной стороной кисти и улыбнулась ему. В самую черную ночь своей жизни Антуан вдруг увидел яркую звезду.

– Пойдем со мной, – сказала она наконец. Антуан задрожал.

– Кто ты? – спросил он. Его голос был похож на бессильный шепот.

– Я друг, – ответила девушка. – По крайней мере, хотела бы им стать. – Ее голос звучал мягко и дружелюбно. – Антуан, хочешь горячего какао?

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Я многое о тебе знаю, малыш.

– Что? Что ты знаешь? Где моя мама? Когда она вернется?

– Нет, – Шарлотта покачала головой. – Прости. Этого я не знаю. – Она провела по его плечам, встала, взяла его холодные, словно ледышки, руки в свои теплые мягкие ладони и повторила:

– Ну же, идем.

– Я не могу с тобой пойти. Мне надо дождаться маму. Она расстроится, если придет, а меня не будет.

Шарлотта кивнула:

– Обещаю, когда мама вернется, мы будем здесь.

С того момента Шарлотта стала единственным теплым островком в окружавшем его холодном море. Она знала, как найти подход к мальчику, которого бросила мать.

Она знала много историй жизни. Историй, которые никто и представить не мог. Историй, к которым никто не был готов, но которые происходили. Снова и снова. Повсюду.

Ее глаза видели судьбы других, ее душа касалась их душ. Она носила в себе множество пейзажей жизни, не вдаваясь в отчаяние или горечь.

Пока Антуан ждал мать, он не заметил, как на землю опустились черная ночь и холод, который осел у него в легких. Взгляд мальчика был устремлен вдаль, туда, где исчезло голубое платье Марлен, пока он с грустью не закрыл глаза. Еще некоторое время он продолжал верить, что там, на том самом месте, увидит развивающуюся ткань из голубой шерсти. Сперва мать, а вслед за ней появится и его отец. Держась за руки, родители придут к нему, и он выскочит из дома и вприпрыжку бросится к ним, помашет рукой и позовет. И мать с отцом побегут к нему, сначала медленно, затем быстрее. Вниз по склону, вдоль улицы, через ворота. Марлен бросится к нему прямо на гальку, заключит в объятия и никогда не отпустит. И сможет вести себя, как обычная мать: будет поддерживать своего ребенка, любить его и защищать.

Антуан надолго запомнит событие той зимы, нарушившее всякий порядок, который должен быть в жизни шестилетнего ребенка. Первые дни и ночи у Шарлотты дома. Стены с отслаивающейся штукатуркой. Пятна, оставшиеся на них от старых фотографий. Потолки, покрытые вздувшейся краской. Тихие монотонные звуки протекающей крыши. Свет свечи, наполняющий комнату Шарлотты и смывающий с их лиц тьму, придавая миру немного цвета.

Шарлотта жила в маленьком обветшалом доме. Даже на наружном фасаде не осталось белой краски. Кирпичи местами были сломаны, а местами и вовсе отсутствовали. Дом Шарлотты находился всего в паре улиц от дома Антуана. В нем даже пахло так же: нищетой. У себя он этого запаха так не ощущал. Там бедность никогда не бросалась ему в глаза. Там у него была мать. Она была его богатством. Хоть он ее толком и не знал. Хоть за те шесть лет, что они провели вместе, ему так и не удалось стать частью ее жизни. Но все-таки у него была мать. А теперь – у него ничего не осталось. По крайней мере, ему так казалось.

Стыдясь своего грязного вида, он смотрелся в зеркало. С его волос капала и стекала по меченому лбу дождевая вода, не смывая при этом затвердевшую землю. Он смотрел на слово, которым было запятнано его лицо, и обрисовывал его пальцами.

– Что тут написано? – спросил он.

– Может, для начала зайдешь и искупаешься в горячей ванне? – предложила Шарлотта. Ее убедительного взгляда оказалось достаточно.

Она молча повела мальчика в ванную и только там заметила незажившие ожоги на его ладонях. Кисти рук ребенка стягивала паутина из шрамов. Шарлотта присела на корточки у ванны, окунула губку в теплую воду и нежно провела ею по лбу Антуана, смывая последнее слово его матери в надежде навсегда избавиться от видимого и невидимого.

После того, как Шарлотта завернула Антуана в одеяло, отвела его на диван и налила горячего какао, он оттаял. Они молча сидели рядом. Спустя некоторое время Антуан взглянул на девушку, открыл рот, будто желая что-то сказать, но залился слезами. Шарлотта обняла его и погладила по спине.

Дрожа всем телом и держа какао обеими руками, он смотрел на незнакомку через край чашки сквозь вздымающийся пар.

Прежде чем он успел спросить, кто она, Шарлотта приложила указательный палец к губам. Затем она встала, взяла из корзины несколько поленьев и разожгла в камине огонь. Вскоре комнату наполнил тихий треск. Языки пламени одновременно отбрасывали и свет, и тень. Антуан наблюдал, как кусочки белого тлеющего угля отделяются от дерева и превращаются в черный пепел. За окном стало темно и холодно. Ночь поглотила все до самого неба, в котором мерцало нежное сияние звезд.

В ту ночь Шарлотта обрела ценное сердцу: Антуан стал для нее самым близким человеком, а она для него – единственным.

Глава 2

Постельное белье пахло свежестью. Нежно-желтый утренний свет падал сквозь щели бамбуковой рулонной шторы, разрезавшей его на тончайшие ломтики. Антуан жмурился. Понемногу его разум освобождался ото сна. Наконец мальчик открыл заспанные глаза. Он огляделся, и его накрыло леденящее осознание: это был не сон. Его мать ушла. А он остался один в доме у незнакомки.

В комнате было светло, даже слишком светло. Мальчик снова закрыл глаза в поисках темноты, в которой можно было спрятаться, с которой можно было слиться.

К счастью, начались дожди, и шли целыми днями. В дом проникла сырость. Антуан сидел на корточках у камина и смотрел в огонь. Шарлотта краем глаза наблюдала за ним. У нее из головы не выходили его ожоги и шрамы. Ей хотелось спросить, быть может, в надежде, что они никак не связаны с его матерью. Но она молчала.

Как она ни старалась, ей не удавалось вытащить мальчика из этого потерянного состояния. Он почти не ел и отощал, у него все сильнее выступали скулы. Недели напролет он молча сидел на корточках на кровати или у печки, подтянув коленки к груди и уткнувшись в них лбом, и смотрел в пустоту. Словно наполненный тишиной мыльный пузырь, который в любой момент мог лопнуть.

Поначалу, когда Шарлотта заговаривала о чем-то, что напоминало день, когда она нашла Антуана, на его лицо ложилась тень, и глубокая печаль покрывала все вокруг. Он уклонялся от разговора, и она теряла мальчика. Поскольку боль, которая росла в такие моменты в них и между ними, была невыносимой, однажды Шарлотта тоже стерла воспоминания о том ужасном зимнем дне и больше не задавала вопросов.

Антуан осваивался в незнакомой обстановке очень медленно. Поэтому одна подруга посоветовала Шарлотте найти невролога. Шарлотта на это лишь нахмурила лоб и сказала:

– С Антуаном все в порядке. Просто его броня пробита, а на душе зияет рана. Вполне естественно, что ему нужно время.

– Зачем тебе это, Шарлотта?

– Я знаю его с рождения.

– Это не ответ.

– Я его, можно сказать, сама рожала. Ты ведь помнишь ту ночь. Такую черную, что с тьмой не справлялась даже луна.

– Кто же не помнит? Ты его тогда спасла. Его и Марлен. Но ты не обязана делать это во второй раз.

– Теперь не я его спасаю, а он меня, – сказала Шарлотта и замолчала. Затем продолжила:

– С детьми становишься ближе к миру. От него становится не так просто убежать. Благодаря Антуану я снова возвращаюсь в место, которое мне самой стало таким чужим.

– Тебе всего двадцать два. Ты и так прошла достаточно испытаний за свою жизнь. К чему еще одна ноша? Многие тебя не понимают. Мальчик…

– В моем сердце нет места тем, в чьем сердце нет места Антуану, – перебила Шарлотта подругу.

– Дело не в этом. Им тебя жаль.

– Я сама о себе позабочусь. Меня не надо жалеть. Я знаю, что делаю. И это правильно. Для него. И для меня тоже.

Время унесло подробности и сняло немного тяжести с сердца. Шарлотта позволяла Антуану быть собой, что бы он ни чувствовал. Она говорила с ним просто и непринужденно, чтобы не заставлять отвечать. Она спрашивала, не задавая вопросов. Чувствовала, что это ему помогает. Со временем они оба притворились, что забыли надпись на его лбу, хотя думали о ней каждый день.

– У многих людей нет семьи, которую они заслуживают, – говорила Шарлотта. – Наша с тобой история – не единственная.

Глава 3

Жизнь не казалась Шарлотте чередой случайных совпадений.

– Это было бы слишком просто, – говорила она.

За всем стоял более великий замысел. К тому же она была убеждена, что мы – если действительно того захотим – всегда способны придать жизни желаемую форму, приложив немного усилий и упорства. Многие из нас хотели бы другого начала для своей истории. Однако каким бы ни было это начало, прежде чем оно приведет к плохому концу, у нас все еще есть шанс переписать историю.

Благодаря вновь пробудившейся вере Шарлотты в то, что вне зависимости от произошедшего всегда остается свобода выбрать свою судьбу, чувство беспомощности постепенно покинуло Антуана и уступило место новой надежде. А надежда позволила ему – на время застрявшему в прошлом мальчику – чудесным образом вернуться в реальность и воспрять духом.

Бывали дни, которые загоняли его в ловушку собственных воспоминаний, и ему приходилось пробиваться сквозь льды прошлого, однако в конце концов Шарлотте удалось растопить их своим теплом. И Антуан вернулся в настоящее, в ту точку, где у него было будущее.

Шарлотта была красивой девушкой. Выразительные черты лица, лилейно-белая кожа. Волосы всех цветов осенней листвы, в зависимости от света, водопадом спадали на плечи и спускались по спине и груди. Собранными они напоминали клубок шерсти, брошенный на забаву кошке. У Шарлотты были яркие глаза, оливково-зеленые, обрамленные желтым венком вокруг зрачка. Морщинки в уголках рта сопровождали каждую ее улыбку и никогда не исчезали полностью, поэтому на лице девушки всегда было веселое выражение, даже когда она о чем-то размышляла или подбирала слова. У Шарлотты были длинные утонченные руки с тонкими, изящными кистями и острыми, ловкими пальцами. Под платьем вырисовывалась хорошо сложенная фигура со стройными плечами, которые временами казались чересчур понурыми от тягот жизни. Она была добросердечной девушкой, но в своей морали порой чересчур утомительной и навязчивой. Человеком, который предпочитал жить в замке собственных идеалов.

Шарлотта любила солнце, но не яркие летние дни.

– Яркость лишает все вокруг цвета, – говорила она. – Позволяет миру выцвести, а реальной жизни – потускнеть. К тому же если в такие дни у тебя плохое настроение, то это ощущается так, будто солнце наваливается на тебя всем своим весом. – Ей также нравились тишина и молчание сумерек. Когда жизнь засыпала, а просыпалась рано утром. Когда мир царил и внутри, и снаружи.

До того дня, когда Шарлотта привела к себе Антуана, она воспринимала жизнь как нечто, что еще предстояло как-то преодолеть. Между тем, о чем она грезила, и тем, к чему ее еще в юности привели неудачные повороты судьбы, ощущалась такая пропасть, что, казалось, попытки ее закрыть больше не имели смысла. Однако Антуан заполнил жизнь Шарлотты настолько, что лишь благодаря присутствию этого мальчишки внутренняя пустота, как и пропасть между мечтами и реальностью, сократилась до крошечной щели.

Для Антуана Шарлотта отличалась от всех, кого мир даровал ему прежде. Первое, что он в ней отметил, – она воспринимала людей иначе, чем это делала его мать. Марлен была строга к людям, Шарлотта – к себе. Она никого не судила, считая, что приговор не может быть до конца справедливым.

В то же время она учила Антуана не принимать поведение других на свой счет.

– Если кто-то с тобой плохо обходится – это не твоя проблема, а его.

Она зародила в мальчике непоколебимую веру в себя. Вселила в него мужество жить так, как ему хочется, и самому диктовать условия своей жизни.

Ей были знакомы не все цвета жизни, но все ее оттенки. Она подарила Антуану настоящее, которое впервые породило в его пустынной душе цветы. Настоящее, в котором у него впервые появился шанс на будущее.

Глава 4

Черные, густо вьющиеся волосы Антуана своенравно обрамляли голову. Большие глаза наблюдали за окружающим миром сквозь занавес длинных темных ресниц. Именно эти глаза, вечно ищущие, смотрящие в самую суть вещей, лучше всего отражали то, что творилось внутри Антуана.

Он был чувствительным мальчиком, который все принимал близко к сердцу, поэтому Шарлотта не рассказывала ему о том, что происходило до его рождения и в раннем детстве, будто этого и не было вовсе. По крайней мере, не рассказывала о тех чувствах, что ей довелось испытать, находясь в тот момент рядом. Она знала, что у Антуана свои представления о том времени, но так как они не могли быть столь же ужасными, сколь ужасной являлась реальность, Шарлотта продолжала молчать.

Лишь спустя годы – и то только потому, что Антуан постоянно спрашивал – Шарлотта рассказала мальчику, что его мать написала у него на лбу: «adieu».

Вместе с этим словом на землю полотном опустилась тьма, и на несколько дней Антуана вновь окутала ночь. На несколько дней, в которые Шарлотта задавалась вопросами: это конец истории Марлен или Антуана? Можем ли мы за всю свою жизнь прожить несколько жизней подряд?

Так было ровно до тех пор, пока однажды вечером Антуан наконец молча не вышел из своей комнаты, не сел за стол, за которым Шарлотта листала книгу, и не положил голову ей на руку.

Они смотрели через окно на улицу, где ливень спускался с небес. Словно расплавленное серебро, со стекла сбегала вода.

– Все кажется таким неправильным… – начал мальчик.

– Знаю, – отозвалась Шарлотта и погладила его по волосам. – Как может казаться правильным то, что началось с ухода собственной матери? – Она положила свою руку на его и обхватила ее пальцами. – Как бы ужасно ни было то, что тебе пришлось пережить, Антуан, помни: дождь никогда не льется на тебя одного. Каждый из нас – взрослый и ребенок, богатый и бедный – вынужден перепрыгивать через лужи. Жизнь бывает жестока. Судьба распределяет все по своему усмотрению. Но бывают и воздаяния: внезапные чудеса, большие и малые, происходящие в самый неожиданный момент. Вот увидишь. Мы не можем разобраться во всем, что с нами происходит. Ни в ужасном, ни в прекрасном. Реальности недостаточно, чтобы объяснить все. Но там, где остаются эти пробелы, существует особая магия, восполняющая то, что неспособна нам рассказать реальность. И порой то, что сокрыто, оказывается реальнее того, что мы видим.

Глава 5 Два года спустя

Жюль был одним из самых уважаемых судей в городе и имел репутацию честного и справедливого человека. Загорелый мужчина среднего роста и крепкого телосложения, он обладал угловатым лицом с ярко выраженными скулами и челюстью и привычкой в разговоре слегка прищуривать левый глаз, что придавало ему особый шарм. Он носил серебристые коротко стриженные кудри. Его глубокие темные глаза сияли изнутри, словно синеватые раскаленные угли, пока удары судьбы не погасили их.

После долгих лет неудачных попыток его жена наконец забеременела. В первый, во второй, в третий раз. Однако каждую беременность она теряла ребенка. Она перенесла два мертворождения подряд. Третий ребенок умер спустя несколько часов после родов. Наступили времена отчаяния и горя, оба супруга были разбиты. Однако страх, который долгое время тлел под пеплом, вспыхнул с новой силой в виде робкой надежды, так как Луиза забеременела в четвертый раз и вот-вот должна была родить. Все шло хорошо, и Луиза жила в предвкушении долгожданного материнства, но никто еще не мог сказать точно, была ли у четвертого ребенка наследственная болезнь, которая унесла жизни трех предыдущих детей: болезнь короткой жизни.

В четвертый раз все просто обязано было пройти хорошо. Это был последний шанс Жюля и Луизы иметь собственного ребенка. Четыре беременности отняли у хрупкого тела Луизы много сил. Врачи ясно дали понять: пятую она не переживет.

Но как следовать совету врачей, когда от наличия ребенка зависит собственная жизнь? А жизнь Луизы от него зависела. Она объясняла это мужу сотни раз. Тогда Жюль понял: женщина, которая хочет ребенка, должна его получить.

И вот глубокой черной ночью Луиза родила: крошечную, хрупкую, мертвенно-бледную девочку. Девочка не кричала, а лишь, как пташка, хватала ртом воздух. Врач взволнованно унес ее. Медсестры дали Луизе снотворное, чтобы она могла отдохнуть от родов. Жюль же все понял.

Образ темноты ночи слился для него с жутким образом задыхающегося ребенка в одно кошмарное воспоминание, наполнившее его страхом и ужасом.

Вернувшись домой, он не сомкнул глаз всю оставшуюся ночь, ворочался из стороны в сторону, пока его не посетила мысль, унесшая этот страх.

Он встал, оделся и пошел в родильный дом. На свежем воздухе он снова начал обдумывать события прошлой ночи и варианты решения, пришедшие ему в голову утром. Теперь положение не казалось ему таким безвыходным, словно тьма чудом рассеялась.

Была зима. Над деревьями низко висел туман. На ветвях блестел иней. Сверкающие кристаллы покрывали листья магонии, желтые цветки которой сияли, как зимнее солнце. Лишь кое-где в холодном утреннем воздухе витали голоса.

Пепельный свет просачивался сквозь окна по обеим сторонам коридора, который от входа вел к звездообразному холлу, откуда во все стороны открывались двери палат.

Гул разговоров врачей, медсестер и посетителей заглушался в необъятной ширине коридора. В воздухе пахло дезинфекцией и чистящими средствами с ароматом цитрусовых. Пахло чистотой.

Решение солгать, пришедшее Жюлю в голову тем утром, основывалось на глубоком желании Луизы, на мечте всей ее жизни. Несмотря на то, что сначала Жюль изо всех сил пытался противостоять этому решению, в конечном счете он безрассудно его принял. Настолько соблазнительной казалась ему жизнь, которая могла бы у них быть.

Лучше не задумываться о реальности составленного в голове ужасного плана. Лучше не терять времени. Скоро проснутся роженицы, и им на кормление понесут новорожденных.

Жюль осторожно открыл дверь в зал, где в кроватках спали или лепетали себе под нос младенцы. Казалось, их милые личики излучали свет. Эта яркость терзала Жюля. На секунду он зажмурился и попытался стереть картину, которая перед ним предстала, но ему это не удалось. Свет все равно проникал в глаза сквозь тонкую кожу век. Сделав глубокий вдох, он открыл глаза и подошел к кроватке, в которой спала его дочь. Рядом стояла Шарлотта. На одной руке она качала малыша, а другой нежно поглаживала дочку Жюля указательным пальцем по щеке.

Он взглянул на девочку. Болезненное личико и маленький ротик, беспрестанно хватающий воздух, вызывали у него не любовь и сострадание, а какую-то неприязнь, которую он никак не мог распознать. То, что Жюль чувствовал к этому маленькому созданию, было совсем не тем, чего он ожидал. В этом чувстве не было ничего прекрасного. Напротив: жуткие воспоминания о смерти предыдущего ребенка, которому было всего несколько часов от роду. О крошечном белом гробике. Об одинокой боли, которую он не мог разделить с Луизой, потому что должен был быть сильным ради нее. О его уязвимости и страхе потерять еще одного ребенка.

Как усердно он ни искал, ему не удавалось найти в своем сердце ни малейшего признака нежных отцовских чувств к маленькой девочке в кроватке. Ни малейшего желания ее защитить. Одно только стремление выбраться из своего положения.

Жюль тут же узнал ребенка на руках у Шарлотты. Младенец появился на свет всего за час до его дочери в том же родильном зале. Жюль помнил эти густые черные волосы. Складывалось ощущение, что этот ребенок появился из какого-то другого мира, а не из живота женщины. По крайней мере, Жюль ни разу не видел новорожденного с таким количеством волос. Еще ночью ребенок был мокрым и склизким, а теперь – мягким и плотным, пышущим здоровьем.

Жюль смотрел на активного малыша, и его намерение все больше овладевало разумом. Судья сомкнул веки. Перед его мысленным взором возникла картина, как безжизненно и вяло его собственное дитя выскользнуло из чрева жены. Жюль снова открыл глаза в надежде, что за эти секунды вид его дочери изменился. Однако этого не произошло. Как и в первую секунду, она лежала в кроватке, его маленькая девочка. Бессильная. С синюшными морщинистыми ручками и ножками. С тельцем настолько слабым, что оно больше напоминало дрожащий огонек догорающей спички, чем пламя жизни. Легкое дуновение – и оно погаснет. А что это будет значить для Луизы? Для них обоих? Для их брака? Для их жизни? Ему показалось, что весь зал закружился вокруг него. Он снова быстро закрыл глаза.

Темноту пронзил голос Шарлотты:

– С вами все хорошо? Хотите сесть?

Придерживаясь одной рукой за кроватку дочери, Жюль открыл глаза. Он поднял взгляд и увидел Шарлотту. Увидел и на мгновение забыл, почему он здесь и к какой жизни принадлежит. Стояла тишина. Был слышен только лепет младенцев вокруг.

Жюль ощутил с Шарлоттой чуждую ему близость. Какое-то неожиданное чувство. Этот взгляд, глаза. Аромат жасмина. Он не хотел видеть и не видел, что значил этот взгляд. Он не хотел понимать и не понимал, что этот взгляд в нем затронул. В тот короткий миг его мысли метались между настоящей и другой жизнью.

Она тоже это ощутила. Их обоих на мгновение охватило чувство глубокой привязанности. Подбери Шарлотта правильные слова, в тот момент она могла бы изменить их жизнь. Однако ее словно бы тяготила эта встреча, и значение лишь ускользало от нее.

– Не волнуйтесь, так происходит со многими, кто впервые стал отцом.

Магия момента была разрушена. Жюль вернулся в свою прежнюю жизнь, в шкуру отчаявшегося.

– Я хотел проведать дочь. Как она? – спросил он.

– Трудно сказать, давайте дождемся врача.

– А что он сегодня скажет такого, чего не сказал ночью? Наверное, что она умрет. Как наш предыдущий ребенок и остальные дети.

– Этого никто не знает. Все может измениться. У каждого ребенка в этом мире своя история.

Жюль ее не слушал. Он посмотрел на синеватое лицо дочери, и она снова неизбежно предстала перед ним. Барьер. Барьер удерживал его от прикосновения к собственному ребенку. Барьер чувств и слов.

Эти чувства были полной противоположностью тем, которые пробуждал в нем взгляд на другую девочку, мирно спавшую на руках у Шарлотты. То, что он чувствовал по отношению к чужому, но здоровому ребенку, было глубже и значительнее всего, что он когда-либо испытывал. Было ли это преступлением?

Жюль открыл рот. Затем, так ничего и не сказав, закрыл. Он снова взглянул на дочь, и его внезапно охватил страх. В глазах потемнело. Готовилась ли смерть забрать его следующего ребенка?

– Она умрет, – сказал он.

– Между смертью и близостью к ней целая жизнь! – ответила Шарлотта.

– Лицо синюшное. Дыхание слабое. Пальцы на руках и ногах дрожат.

– Просто ей сложнее, чем другим младенцам, приспособиться к новому миру.

– Мы с женой потеряли уже троих детей. Двое родились мертвыми. Третий прожил двадцать три часа. Сердце едва билось. Еле дышал. Ручки-ножки синие. Тогда нас тоже подбадривали. А он умер. Три потерянные жизни за пять лет. Моей жене уже тридцать. Врачи говорят, еще одного она не выносит. Они понимают, через что мы прошли. Это мучение – один мертвый ребенок за другим. Каждая потеря оборачивается месяцами страданий. Луизе кажется, что жизнь лишает ее того, что дается женщине. Я обещал ей, что в этот раз все будет хорошо. Обещал, – Жюль выдержал паузу. – Это наш последний шанс. И вы должны нам помочь. Должны.

Шарлотта поняла, что в одном этом утверждении таилось то, что она категорически не поддерживала. Требование, которое привело ее в ужас. Попытавшись не подать вида, что поняла, чего он от нее хочет, она сказала:

– Мне очень жаль, что так вышло и что вы вынуждены проходить через это снова. Но я искренне не понимаю, чем могу вам помочь, кроме заботы о вашей новорожденной дочери.

Между ними повисла тяжелая гнетущая тишина. Жюль нарушил ее:

– Вы должны поменять детей.

Шарлотта широко раскрыла глаза:

– Что?

– Поменять. Вы должны поменять их. Вчера ночью, всего за час до появления моей дочери, другая женщина тоже родила девочку. Ту, что у вас на руках, ведь так? У этой женщины уже третий здоровый ребенок!

– Что вы такое говорите?

– У нее уже двое здоровых детей. Я видел. Вчера. В коридоре. Они были с отцом. Ее мужем. Двое сыновей. К тому же она молодая. Моложе моей жены. Она родит еще много детей. Она ведь даже не из этого города. Они здесь проездом. Ее муж торгует жемчугом. Они издалека, с Востока. Он еще даже не видел свою дочь. Не был в родильном зале. Ему пришлось остаться с младшим сыном. Я слышал его разговор с врачом. Вчера ночью.

– О чем вы? Я не понимаю.

– Нет. Вы меня понимаете. Одного на другого.

– Вы хотите поменять детей?

– Не я. Вы!

– Ни за что! Нельзя же отнимать у матерей их детей!

– Мы и не отнимем. Мы только поменяем. Моя жена не переживет потерю еще одного.

– Ни одна женщина не переживет. Послушайте, такова жизнь. Она бывает несправедлива. И у вас нет права вмешиваться в чью-то и распоряжаться ею согласно своим представлениям о справедливости. Как судья в судебном зале – извольте. Но не в родильном. Вы не имеете на это права.

– А если имею? – Жюль посмотрел на Шарлотту. Он ощутил страх в своем голосе. – Понимаете, если моя жена выйдет из этой больницы без здорового ребенка, я сойду с ума!

– С ума может сойти лишь тот, у кого этот ум есть, – возразила Шарлотта.

Жюль провел рукой по волосам раз, второй, затем по лицу и сказал:

– У вас живет мальчик, так? Вы взяли его к себе, когда его бросила мать. Разве нет? Я прекрасно помню, что произошло два года назад. Полагаю, у вас нет постановления суда о признании вас матерью ребенка. Я прав? Как и ничего, что подтверждает ваше право оставить мальчика. По крайней мере, я ни разу не видел заявления, а, соответственно, не давал опеку.

Шарлотта молчала. Что ей было на это ответить? Она чувствовала, как ее лицо заливает краска. Как пульс отдается в ушах. Внезапно они оба испустили нечто такое, что наполнило воздух газом, воспламеняющимся при малейшем слове.

– Разве не так? – Жюль попытался задеть Шарлотту и в то же время оправдать свое собственное намерение – уже не перед медсестрой, а перед самим собой.

– Так, – прошептала наконец Шарлотта. Ее сухой голос звучал беззащитно и уязвимо.

– Тогда мы друг друга понимаем. Вы хотите оставить мальчика, с которым не состоите в родстве, а я хочу эту девочку, – Жюль обвел пальцем в воздухе, указывая на ребенка у Шарлотты на руках.

– Мы не можем!

– Не можем?

– Подумайте же вы хорошенько над своим планом. У вас как у судьи должно быть чувство порядочности. Почему вы им не руководствуетесь?

– Как зовут вашего мальчика?

Шарлотта замялась.

– Как зовут вашего мальчика? – повторил Жюль.

Шарлотта покачала головой. Он ведь это не серьезно. Только не он.

Последовало молчание.

Долгое молчание.

Шарлотта сразу поняла, что Жюль надел на себя маску власти только потому, что ему не оставалось ничего другого. Ведь он был в таком же отчаянии, как и она, в таком же отчаянии, как и Луиза.

Жюль, который тем временем видел перед собой уже не очаровательную девушку, а противника, вставшего у него на пути, резко повторил:

– Как зовут мальчика?

Шарлотта молчала.

– Как его зовут!

– Антуан, – прошептала она.

– Антуан. Красивое имя. Хотите отдать своего Антуана в детский дом?

– Нет, – выпалила Шарлотта дрожащим голосом и отвернулась. Надежда на то, что он не относился серьезно к тому, что говорил, умерла так же скоро, как и появилась. Он осуществит угрозу. Теперь она это знала.

Было бы просто жестоко, если бы в его угрозе не обнаружилось чего-то откровенного. Шарлотта отвернулась к окну. Ее взгляд скользнул на улицу. С неба сыпался снег. Снежинки кружились, словно пепел. В тот момент было так спокойно, будто в мире замерло все, кроме снега.

Угроза Жюля висела в воздухе, как лезвие ножа, готовое обрушиться на Шарлотту. Ее глаза наполнились соленой болью. В зале было так тихо, словно мир на мгновение задержал дыхание.

Никто прежде не требовал отдать мальчика в детский дом. В городе все знали о судьбе парнишки. Как только люди видели Антуана, они тут же все понимали – его прошлое, настоящее и будущее. Каждый знал, что Шарлотта – его надежда. Надежда, которая сможет залечить раны прошлого; надежда, которая не позволит настоящему его убить; и весна жизни, которая ждет его в будущем.

До сих пор все молчали. И будут делать это и дальше. Чтобы защитить его. Чтобы он не потерял все, в том числе и Шарлотту. Однако, как известно, слова одного предателя достаточно. А если оно принадлежит судье, то все пропало.

Шарлотта молча сняла с руки здорового ребенка бирку с именем.

– Как зовут девочку? – спросил Жюль.

– Теперь у нее нет имени, – ответила Шарлотта и опустила глаза. Затем протянула ребенка Жюлю.

– Бирку моей дочери, – колеблющимся между решимостью и сомнением голосом потребовал Жюль, глядя на грудничка в кроватке.

Шарлотта осторожно достала малышку, прижала ее щечкой к своей влажной от слез щеке и одной рукой развязала бирку на ее запястье. Она протянула бирку Жюлю. Он схватил ее и сунул в карман брюк.

Потом он бесконечно медленно, как показалось им обоим, и тихо пятился из зала для новорожденных, преодолевая сантиметр за сантиметром, с чужим ребенком на руках.

Он в последний раз взглянул на Шарлотту. Она качала на руках его ребенка, нежно обхватив ручку девочки своей рукой, и помахала ему ею на прощание, затем вышла из луча света в дверной щели и исчезла. Однако из памяти Жюля она не исчезнет никогда, оставив ему долгий запах жасмина.

Глава 6

Одна из многих безмолвных судеб, которые незаметно наносят удар по жизни людей. Одна из бесчисленных молчаливых драм, о которых даже пострадавшие узнают лишь спустя долгое время.

Шарлотта бы никогда не подумала, что способна на такое. Лишить матерей детей, а детей – матерей. И все ради того, чтобы узаконить права на Антуана. Чтобы самой иметь возможность оставаться матерью. Был ли это моральный поступок, заложенный в сердце каждого человека? Убили бы мы сами ради тех, кого любим? Может ли вообще то, что мы называем моралью, иметь качества? Добро и зло правда существуют? Или это всего лишь оценочные категории, которые варьируются в зависимости от ситуации? В таком случае можем ли мы судить других?

Шарлотта осталась с маленькой девочкой на руках. В шоке от самой себя. В беспокойстве, граничащем с отчаянием, она ходила по залу взад-вперед. Девочка снова начала ловить ртом воздух. Шарлотта уложила ее в кроватку и привязала к ее руке бирку с именем другого ребенка.

– Теперь ты Ни Лу, – прошептала она малышке. Затем Шарлотта надела на девочку кислородную маску, такую большую, что она полностью закрыла лицо ребенка. Шарлотта гладила Ни Лу по головке и смотрела на нее. Она думала: «Ее вид вызовет грусть даже у самого равнодушного человека». Ручки и ножки, всунутые в одежку на несколько размеров больше. Личико, напряженные черты которого уже выглядят пугающе взрослыми.

Глаза Шарлотты затянула водянистая пленка. Она убрала руку с головки Ни Лу и положила ее ей на грудь. «Легкие размером с крылья стрекозы», – подумала она.

– Обещай, что ты их расправишь. Что доверишься этому миру. Несмотря на дожди, обрушившиеся на тебя. Что научишься летать. Пусть и не на том месте, которое было предусмотрено для тебя изначально. Что вознесешься – к свету жизни.

Младенец закричал.

– Прости, малышка. Пожалуйста, прости, – сказала Шарлотта. Она обхватила свою шею обеими руками, сняла цепочку, на которой висело бронзовое перо с темно-синим афганским лазуритом. Вкрапления делали камень похожим на земной шар. Этот амулет – вместе с его неотъемлемой тайной – мать Шарлотты вложила в руку дочери, прежде чем ее последний вздох унесся в вечность. С тех пор Шарлотта носила его не снимая. Из ее глаз текли слезы, когда она заворачивала цепочку в носовой платок и вкладывала ее в конверт вместе с клочком бумаги, на котором было написано несколько строк. Шарлотта подписала конверт: «Для Сарасвати». Она положила его девочке на грудь, и та тут же перестала плакать. В зале стало тихо. На короткое мгновение ребенок открыл веки, взглянул на Шарлотту и снова закрыл их. С каждой минутой грудь малышки вздымалась и опускалась все спокойнее и ровнее.

«Они есть. Повсюду. Крохотные магические моменты. Похожие на один-единственный лучик солнца, пробивающийся сквозь пасмурное небо. В жизни каждого человека. Нужно лишь довериться им». Эти слова мать Шарлотты говорила дочери, одновременно зажимая в ее пальцах амулет. Четырнадцать лет назад. Шарлотте тогда было десять. Сегодня девушка сказала те же слова Ни Лу. Она отвела взгляд от девочки, сняла с себя халат, сложила его пополам один, затем второй раз, повесила на прутья кроватки и вышла из зала.

В кабинете Шарлотта начала наспех перелистывать стопку недавних свидетельств о рождении, пока не наткнулась на свидетельства девочек. Она достала оба документа, пером нацарапала на каждом пометы, сложила их и сунула в карман юбки. Затем она взяла из выдвижного ящика два пустых листка и составила новые свидетельства с соответствующим временем рождения подмененных детей. Если бы судьбе было угодно, то это время стало бы единственным признаком подмены. Шарлотта расписалась в документах, поставила на них печать родильного дома и положила листки назад в стопку.