Великосветский прием. Учитель Гнус E-Book

Генрих Манн

• Herausgeber: Neoclassic
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 820

Veröffentlichungsjahr: 2025

Beschreibung

«Великосветский прием» — «хроника утраченного времени», которая открывает перед читателем не только панораму человеческих судеб, но и изнанку жизни и чувств. Действие романа разворачивается в особняке, где упорно, час за часом, тянется великосветский прием, участники которого скучают и развлекаются, философствуют и флиртуют, разбивают сердца и переживают личные «маленькие трагедии»… «Учитель Гнус» — роман, написанный на стыке психологического реализма и социальной сатиры, который подвергался жесткой критике, а после выхода фильма «Голубой ангел» (1930) с легендарной Марлен Дитрих в главной роли получил мировую славу. Сменяются эпохи, но в гимназии маленького провинциального городка по-прежнему тиранит учеников учитель Нусс по прозвищу Гнус — мстительный деспот, истинное воплощение властолюбца. Кто он? Реальный человек или символ времени, которое упорно не хочет отступать перед веяниями будущего?

Leseprobe

Генрих Манн Великосветский прием. Учитель Гнус

Heinrich Mann

Empfang Bei Der Welt. Professor Unrat, Oder Das Ende Eines Tyrannen

© Перевод. Н. Ман, наследники, 2024

© Перевод. С. Фридлянд, наследники, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

Великосветский прием

I. Уик-энд для счастливцев

– Машину поставим здесь! – обратился отец к сыну. Французский ресторан именовался «А la grande vie»[1] и вдобавок «Château»[2] из-за башенки, выстроенной исключительно для красоты.

– Он слишком удачно расположен у дороги, – ответил сын отцу, – еще и двенадцати нет, а припарковаться негде.

– А вот это не твоя забота, – отвечал Артур, и не успел он договорить до конца, как его машина уже стояла в углу прямо под башенкой.

– Папа, ты нарочно сюда втиснулся, – заметил сын, – ведь на стоянке вовсе не так тесно.

– Ах ты мой умница, – радостно отозвался Артур. – Ты, конечно, сообразил, в чем тут дело.

– Да остаться мне без обеда, если я имею о том хоть малейшее представление, – не согласился молодой Андре.

Ответа он не получил. Они зашли с фасада и бросили взгляд сквозь большое окно. У самого окна сидели две дамы. Ближайший к входу стол был свободен, да и не только он один в том зале.

– Нас ждали, – пробормотал отец.

– Кто? – спросил сын, но ответа и тут не получил.

Они вошли и тотчас сели, не выбирая. С такой же скоростью возле них появился метрдотель, чтобы сообщить, что данный столик резервирован. Артур пожал ему руку.

– Так я и полагал, дорогой друг. Для самых лучших гостей. Это мы и есть.

Метрдотель пытался что-то возразить. Но уж до того представительно выглядел мужчина, который хлопнул его по плечу. И тон был столь же фамильярный, сколь и повелительный:

– Для начала бутылочку «Поммери»! А если ваши любители ключевой воды все же заявятся, так и быть, можете перенести наши приборы к тем двум дамам.

Человек во фраке повиновался. Он принял еще три заказа, прежде чем передать sommelier[3] – или то был вовсе не sommelier, хотя и с красным носом, – заказ на шампанское. Отец и сын изучали между тем карту кушаний, поглядывая поверх нее на обеих дам. Последние со своей стороны в равной мере делили внимание между кушаньями и двумя господами, которые были откровенно заинтересованы в их соседстве.

Дочь вполголоса читала:

– Бифштекс, цыпленок, скучища. Как и люди за соседним столиком. Они пригрозили, что собираются навязать нам свое общество. Ты их знаешь?

– Представь себе, нет, – отвечала ее красивая мать.

– Артур, я тебя раскусил, – заявил сын отцу за соседним столом.

– Наконец-то, – не стал отпираться отец. – Ну, конечно, я узнал их машину. А ты разве не узнал?

– Ни машину, ни самих дам, – упорствовал сын, после чего добавил: – Да и ты их знаешь не больше, чем я. – От его взгляда не укрылось, как Артур пытался приветствовать взглядом более зрелую красавицу и как та отвернулась и посмотрела на дорогу, по которой сновали машины. – А если и знаешь, то знакомство это чисто деловое, и она в чем-то не согласна с тобой.

– Андре, не будь слишком проницательным, – одернул его отец. – Мы с Мелузиной знакомы уже много лет, но речь не о том. Давай поменяемся местами, чтобы мне видеть дочь. Кстати, ее зовут Стефани.

– Ее зовут Стефани, – повторил Андре, не спеша выполнить просьбу отца. Дамы оказались проворней, они сами поменяли стулья. Но, уже сидя на другом, дочь вдруг заспорила с матерью:

– Нет, Мелузина, свет не мог здесь бить тебе в глаза. Отсюда я вижу зеленую гору.

– И оперного импресарио, – добавила мать. – А вид на него мне не по душе.

– Уж лучше вид на двадцатилетнего. Ты не меняешься, Мелузина, – сказала дочь ласково и снисходительно.

– Молодое лицо и впрямь предпочтительней как визави, – согласилась мать. – Ты не находишь?

– Мне все равно, – небрежным тоном заверила ее Стефани. – Когда их знаешь, их возраст уже не играет особой роли.

– Да ты что! Знать мужчин! – воскликнула мать, но девушка стояла на своем.

– Они все одинаковые. Как, впрочем, и мы. – Она умолкла.

– Ты слишком далеко заходишь в своем человековедении. В восемнадцать-то лет!

Дочь лишь пожала плечами.

– Когда мне будет сорок пять, как тебе…

– Не кричи на весь зал! – раздался резкий ответ.

– Ах, ах, что я говорю? Тридцать пять! – Голос дочери звучал вполне невинно. – Прости меня, милая Мелузина. Это не предназначалось для ушей сына. Отцу пятьдесят, а выглядит он куда интересней. Я нравлюсь ему, а ты – молодому человеку.

– Кельнер! – вскричал Артур не то во второй, не то в третий раз.

И Мелузина одновременно потребовала:

– Кельнер!

Своими криками они для начала заставили метрдотеля наведаться в противоположную часть зала. Но, выяснив, что там его требуют еще настойчивей, он решил заняться гостями в передней части зала и начал, естественно, с мужчин. Артур заказал икру и все прочее. Андре тем временем получил возможность глазами приветствовать красавицу, которую теперь вполне мог видеть. На его приветствие Мелузина ответила. Обе стороны наслаждались соблазнительными взглядами, покуда метр, совершив свое дело, не перешел к дамам.

– Артур, как у тебя дела с малышкой? – спросил сын. – Она избавила тебя от необходимости пересаживаться. Кстати, она выше ростом, чем мать, которая кокетничает со мной. Неплохо бы узнать, кто они такие. А ты молчишь.

Информация была дана с небрежной легкостью:

– Мать – совладелица банкирского дома «Барбер и Нолус».

Но тут с непостижимой быстротой была подана икра на глыбе льда и своим появлением помешала дальнейшей информации.

– Дамы уже выбрали? – осведомился метр.

– Коктейли, – решила Мелузина.

– Мне не надо, – равнодушно сказала Стефани. – Что же взять?

Мать это знала.

– Салат, томатный сок, мороженое.

Дочь хотела найти хоть какую-то зацепку:

– А что едят за другими столиками? Им как будто нравится.

Представитель французского ресторана знал ответ:

– Le splendide appetit du prix fixe[4].

Этого было достаточно. Молодая особа тотчас согласилась на твердую цену. Они снова остались одни.

– Слишком ты у меня неприхотлива, бедная Стефани, – сказала мать, хотя и с некоторым опозданием.

– Почему это я бедная? – ответила дочь. – Мне еще не надо заботиться о фигуре, как тебе. И банкирский дом вроде твоего я вести не стала бы или передоверила бы это дело господину Нолусу. Мы принадлежим к другому поколению.

– Кто это «мы»? – Мелузина слушала ее только краем уха. Она едва прикоснулась к салату с майонезом, взбитым сливкам и анчоусам, которые им подали. Ее аппетит дожидался возбуждения с помощью соблазнительной дегустации, которую совершали ее опытные глаза за соседним столиком. Решительны лишь двадцатилетние – таково было ее мнение, и она его не скрывала. Вслух она его, конечно, не высказала, но такие выразительные губы нетрудно понять даже некоему Андре, который сидит со спокойным видом. Он видит, что его пожелали, и в этом нет ничего необычного. Но у него есть другие заботы, а может, и вовсе никаких забот, ни этих, ни вообще каких бы то ни было.

– Ты, значит, положил глаз на младшую? – недоверчиво спросил он. – Артур, я вижу тебя насквозь. Ты нарочно подсунул мне пышнотелую красотку. Ты ищешь сближения с банкирским домом.

– Ошибаешься, сын мой.

– Нисколько, отец мой. Все говорит в пользу этого: кризис, в который угодило твое дело. Почему бы это положению не быть критическим именно сейчас? С банком дела, возможно, обстоят точно так же. Поэтому вы и могли бы сойтись. Любой другой банк, любое другое третье агентство, музыкальное или не музыкальное, точно так же подошли бы друг к другу.

Артур не стал спорить:

– Со мной всегда можно договориться. По природе я исполнен великодушия. Ты же – инертности, чтобы не сказать робости. Пойми, наконец, что нынешние времена требуют от человека большего, нежели просто талант. Свой талант ты сдаешь в аренду консервной фабрике и малюешь для нее плакаты. А можешь ли ты оплатить из твоих доходов этот завтрак? Нет. А через три года сможешь?

– Будем надеяться, что к тому времени люди перестанут завтракать, – выдохнул в ответ сын.

Артур тоже говорил, понизив голос, но тем не менее очень решительно:

– Положись на мою энергию. Ее ничто не укротит.

– Мы принадлежим к другому поколению. – И с этими словами Андре впервые перехватил взгляд юной Стефани. При такой расстановке стульев им пришлось бы оборачиваться, чтобы увидеть друг друга, между тем взгляды их встретились в зеркале между столиками. У двоих молодых людей с легкими, светлыми лицами был на редкость серьезный вид, они это заметили и отдались созерцанию. Молодая дама забыла покраснеть по этому поводу, да вдобавок она, конечно же, была нарумянена.

Она обернулась к матери. Мелузина курила вместо того, чтобы есть.

– Мама, а как получилось, что вы не знакомы?

– Я и импресарио? Крупный, крупнейший в нашем окружении. Зато мы самый крупный частный банк.

– Что ты так стараешься? Когда я печатаю, в комнате дирекции говорят очень громко. И мне прекрасно слышно, кто и как зашатался.

– Барбер и Нолус вне подозрений, – твердо сказала совладелица. Ее дочь тронуло, как Мелузина, защищаясь, надела маску деловой женщины. Она переменила тему.

– Я никого не называю по имени.

Она погладила руку матери.

– Он тебе неприятен. Значит, ты хорошо его знала. Тогда ты пела на сцене. Слава твоя жива до сих пор, и театрам тебя недостает.

Красивая женщина была умиротворена.

– Хорошо знала? Совсем не так, как ты думаешь, моя добродетельная девочка. До того, как я вышла за твоего отца, импресарио устраивал мне контракты. Для меня это были первые. Он об этом забыл. Я тоже.

– Или вы оба притворяетесь. – Стефани продолжала гладить руку матери. – Тогда вы были бедные, а сейчас называете себя богатыми.

Мелузина оперлась щекой о ладонь, но осторожно, чтобы ничего не смазать. На запястье сверкнул роскошный браслет. И в соответствии с принятой позой она начала высказывать свои мечтания:

– На сколько человек выглядит, столько ему и лет, да и денег столько же. Единственное, что нельзя подделать, – это голос, а вот голоса больше нет.

– Бедная Мелузина! Голос у тебя был божественный. – Из искреннего участия дочь сказала матери все, что о ней думает: – Спиртное, ночная жизнь, сплошь потребности и никакой дисциплины. Все вы таковы.

– Каждому свое, – отвечала бывшая певица. Она отнюдь не собиралась возражать, все еще мечтательно предалась она впечатлениям былых лет, которые были завершены, а потому не могли измениться. Их разве что сравнивают с итогом другой жизни, которая некогда была близка нашей собственной. Это Алиса, подруга юных лет и по сей день звезда оперы. Ее взлет совершился именно тогда, когда Мелузина начала сдавать и сошла со сцены.

От дочери Мелузина скрыла глубокое суеверное убеждение, будто потеря голоса не есть следствие неправильного образа жизни; скорее уж удачливая соперница похитила у нее голос; сила и долговечность ровесницы вскормлена Мелузиной, ее пропавшим дарованием. Но такие мысли принято держать про себя. В глубине случай остается непроясненным. Окружающим дают кое-что почувствовать, мол, каждому свое, и кто долгие годы наделен большим голосом, не обязательно имеет более твердую почву под ногами.

– Сохрани я голос, – продолжала Мелузина, – я бы никогда не изучила банковское дело, не имела бы, по всей вероятности, ни капитала, ни устойчивого положения в обществе, не говоря уже о том, что при односторонней тренировке развиваются широкие плечи и могучая шея.

– Как у знаменитой Алисы, – завершила догадливая дочь. – Ей уже поздно думать о любви.

Ах! Мелузине никак не хотелось, чтобы ее старая приятельница во всей своей непривлекательности именно сейчас вошла в зал. Ей пришлось убедиться, что очаровательный юноша куда более заинтересован сверканием браслета на руке, чем самой рукой и уж тем паче – самой женщиной. Как глупо было нацепить эту штуку именно сегодня! Статная матрона вздохнула и окуталась дымом.

Вот чем кончаются неуместные сравнения и неосторожные воспоминания! Ну и довольно. Она снова подобралась.

– А у тебя, дорогое дитя, голос был бы еще прекраснее моего. Но ты не желаешь развивать его.

– К чему?

– И это спрашиваешь меня ты? А сама слушаешь разговоры о том, что Барбер и Нолус зашатались. Допустим, это правда. Тогда твой голос очень бы нам понадобился.

– Вот тут-то я бы его и потеряла. У себя в конторе я печатаю под диктовку и перевожу письма не очень точно, я бы и на сцене фальшивила.

– Секретарша в дирекции консервной фабрики! – Бывшая знаменитость вложила в эти слова все свое презрение. – Но ты так хотела. Твое поколение начисто, прямо в оскорбительной мере, лишено нашей веры в себя.

После чего она попросила счет. Проходивший мимо кельнер со скрупулезной точностью откликнулся на призыв, исходивший из противоположного конца зала.

Дочь послушно повторила:

– Ваша вера в себя. Мы ею восхищаемся. Мы имеем перед глазами наглядный пример того, к чему она приводит.

Мелузина поцеловала дочь, вернее, ее накрашенные губы изобразили поцелуй.

– Я просто обожаю всех вас, – призналась она с очаровательной кротостью. Только на донышке проступала едва заметная ирония. – Ну как, доела ты свой комплексный обед?

– С большим удовольствием, сравнительно дешево, но я была бы не прочь питаться так всю жизнь.

– На редкость неприхотлива, – пробормотала банкирша себе под нос.

Ибо как раз в ту минуту, когда его меньше всего ждали, явился метрдотель. На языке, предположительно недоступном метру, Стефани успела скороговоркой добавить:

– Барберу и Нолусу не нужно «Поммери», чтобы поднять свое реноме.

– Вiеn entedu[5], – тем не менее подтвердил метр. – Надеюсь, дамы не посетуют, что здесь обедают и так называемые выгодные гости.

Обе в упор взглянули на него.

Но метр, оказывается, подразумевал отнюдь не их соседей. Он указал глазами на очень шумный столик двумя рядами дальше.

– Господа требуют отбивные двойного размера и полупрожаренные. Коктейли надо присчитать позднее. Покамест там еще пьют виски, – пояснил метр, не дрогнув ни единым мускулом лица.

Стефани полюбопытствовала:

– Вы презираете людей вообще или только своих клиентов?

– Слишком строго я не сужу. Я перечитываю Монтеня. Всякие случаются обстоятельства. Истинно светские дамы, они бы даже его исцелили от скепсиса. Подобие поклона, и светский мужчина уносит деньги на тарелке.

Мелузина признала его правоту.

– Сзади сидят ужасные люди. Давай уйдем, покуда дело у них не дошло до драки. – Говоря так, она успела навести красоту.

– Счет! И поскорей! – вскричал Артур, но добился лишь того, что пьяным подали еще спиртного. – Пулайе внушает страх, – добавил Артур без малейших признаков досады на то, что им пренебрегли.

– Пулайе? – переспросил Андре и услышал в ответ:

– Мой друг. Завтра вечером он будет у меня на приеме, если до тех пор не угодит в тюрьму.

Тут Андре наконец-то повернул голову на крики:

– Он бьется об заклад, что перепрыгнет через дом. Явный любитель.

– Можно назвать его и так, – радостно согласился Артур. Андре тоже порадовался, созерцая Пулайе.

– У меня идея. Твой друг есть именно тот тип авантюриста, которого я хочу нарисовать. Он врывается в штабеля наших консервов. Надпись: «Преступный мир знает, что вкусно».

– Превосходная реклама, – сказал Артур, – кстати, у него лицо нормального обывателя, разве что малость утрированное.

– А мне больше ничего и не надо, – сказал Артур. – Как ты думаешь, прыгнет он через дом?

– Никто не посмеет возражать, если он потом скажет, что перепрыгнул.

Артур сделал вид, что уходит, и тут ему молниеносно подали счет.

На улице он, как и надеялся, застал обеих дам за тщетными попытками вывести машину из западни.

– Ничего не выходит, – сказала дочь. – Интересно, какие негодяи протиснулись в угол?

Мелузина увидела идущих в их сторону негодяев и продолжила безмолвную борьбу с рулем.

– Одну минуточку, милые дамы, – попросил Артур. – Я отгоню свою машину, и вы сможете развернуться.

Его не удостоили ни единым взглядом.

– Мама, стукни ее! Я говорю про другую машину. Они нарочно нас заперли, – сказала Стефани.

Андре вежливо попросил:

– Не надо сразу так плохо о нас думать.

Беглой репликой Артур призвал его держаться истины.

– Я всецело полагался на общеизвестное искусство этой дамы. Пусть управляется сама.

– Но не слишком долго, – предложил сын.

Мелузина явно устала и отказалась от дальнейших попыток. Стефани в ярости заявила, что сбегает за подмогой.

Чтобы проникнуть в собственную машину через едва приоткрытую дверцу, Артуру надлежало остаться стройным, как в молодости. В свое время врач сказал ему: «Теперь вам надлежит сделать выбор, каким вы будете стариком, тощим или тучным». Артур не пожелал ни того ни другого. Как бы то ни было, он задел бампером легковесное здание ресторана, именуемого «А la grande vie», и тот содрогнулся в смертельном ужасе, потому что башенка чуть не упала, и что бы тогда стало со всем château?

Впрочем, ладно, первая машина уже выехала на дорогу, да и для второй было самое время: пьяные высыпали из ресторана с явным намерением понаблюдать за выполнением условий пари.

Мелузина совершенно потеряла голову и сидела с беспомощным видом, но по-юношески резвый прыжок Артура, твердая мужская рука на баранке – и вторая машина тоже покинула надежное место.

– Вылезайте! – скомандовала Стефани вместо матери, которая не пожелала выразить свою признательность даже таким образом. Артур тотчас повиновался. Отец и сын отступили в сторону, готовые пропустить дам первыми. Но тогда они непременно сели бы им на хвост. В этом отец и сын были вполне согласны, дамы, надо полагать, тоже. Но дамы остановились на границе участка, наблюдая, как Пулайе скачет через дом. Главное, что в нем было, – профиль опасного человека и движения хищного кота, так что любой наблюдатель мог бы счесть себя вполне удовлетворенным без конкретных действий. Любой – но не Пулайе.

Двумя прыжками он взлетел сперва на балкончик, тоже устроенный для красоты на глухой стене, оттуда на крышу, где, обхватив руками башенку, надломил ее. После чего оба – и башенка, и акробат – быстрей, чем задумано, покинули крышу французского ресторана с другой стороны. Пьяные тотчас заявили, что их дружок сломал себе шею, и провозгласили здравицу в его честь. Но тут вдруг Мелузина заговорила с импресарио как со старым знакомым:

– Ты непременно хотел мне это показать? Возись теперь с полицией.

– Не беспокойтесь за Пулайе, – заверил их Артур и оказался прав, ибо из-за угла вышел якобы разбившийся насмерть прыгун, размахивая острием башенки, которое осталось у него в руке вместе с национальным флажком. Флажок весело трепыхался. Собутыльники загалдели и пустились в пляс, но он пренебрег их восторгами. Он поприветствовал флажком своего друга Артура, затем вручил его дамам на память, и хотя дамы немедля выбросили подарок из окна машины, твердо обещал обеим оказать честь своим сопровождением.

– Стой! – приказал голос, который обычно звучал учтиво. Метрдотель пригрозил своим выгодным гостям полицией и судом, если они не пожелают немедля возместить причиненный ущерб. Пулайе было все равно, следовать куда-то или сбить кого-то с ног. Другие, вероятно, смекнули, что пари проиграно и теперь надо платить. Станет ли благоразумный человек дожидаться дальнейших осложнений?

– Едем! – скомандовал Артур и вместо Андре затолкал в свою машину Стефани. Она повиновалась, очевидно, по рассеянности. И Андре тоже повиновался, когда его поманила Мелузина. Все удалось как нельзя лучше, очаровательный юноша сидел рядом, она включила зажигание, машина сразу завелась и отъехала.

– Где я? – спросила Стефани, осознав, что не испытала, собственно, ни малейшего испуга и просто согласилась на предложенную замену. Артур бросил взгляд на белокурую притворщицу. Хватило и одного. Он лишь пожал плечами, но вот Стефани стала румянее своих румян.

А Мелузина сказала Андре:

– Наконец-то мне вас представили.

II. Несхожие поколения

Он не стал опровергать ее заявление.

– В спорте вы прославились, вы всегда ездите с такой скоростью? И о ваших деловых успехах тоже доводится слышать.

– А мою красоту ты видишь и сам, – договорила вместо юноши дама. Отчего Андре залился краской и отблагодарил даму изысканными словами.

– Мне для рекламного плаката нужна статная женщина на фоне целой горы аппетитнейших консервов. Женщина и майонез, все матовое, цвета бело-розовый и телесный – ну, как у тебя, – сказал он сорокалетней даме.

Вместо ответа Мелузина прибавила скорости.

В другой машине молодая девушка поквиталась за свой румянец.

– К господам, которые делают меньше сорока миль, я сажусь без опаски. Они не отличаются предприимчивостью. А ну уберите руку! – потребовала она без всякой паузы. – Такой пожилой господин – и ведет машину одной рукой! Этого нам только не хватало, чтобы попасть в аварию!

– А я левша! – пояснил водитель.

– А я вас урезоню правой! – И это были не пустые слова. Артур поблагодарил за удар. И почти одновременно заметил:

– Ваша матушка хватила через край! Она похитит моего мальчика.

– И поделом! Вы положили глаз на банкиршу, вот она и сбежала от вас с Андре.

– Не беда, это мы уладим, – отвечал Артур и погнал машину. Она знает, как зовут мальчика, подумал он, продолжая гнать, покуда она не схватилась за его плечо.

Мелузина на первой машине, не сбрасывая скорости, огибала крутые повороты дороги почти по краю обрыва, сулившего серьезное падение.

– Ну, какой из меня водитель?

Андре ответил на этот вопрос уклончиво:

– Сам я человек поверхностный, и мне не нужны бездны, чтобы признать вас очаровательной, если именно такова цель вашей рекордной гонки. – С этими словами он отвернулся в другую сторону, предоставив даме удобную возможность коснуться губами его щеки.

Рука ее ослабила хватку, и машину сразу занесло.

– Ну и глупо, – наставительно заметил Андре. – Надо либо водить машину, либо целоваться. Но от первого я отказываюсь из духа противоречия, я по натуре пешеход.

– Тогда пусть второе. – И она подставила ему полураскрытые губы.

Артур тем временем убеждал Стефани, что она наверняка не менее моложава, чем ее матушка, и вела бы машину еще более рискованно. Она сообщила ему, что вообще не умеет водить. Он не поверил. Она так же избегает ходить пешком, как и его сын. Но сегодня она так решила, сегодня за рулем предыдущее поколение.

– А вы намерены перетянуть меня в него.

– Чтоб вы не говорили, будто я старше, чем мой сын, – признался он. Первое слово, которое у него вырвалось непроизвольно, она струхнула, за первым могли последовать другие, с ее стороны – тоже. И она поспешно воскликнула:

– А где остальные? Мы проигрываем гонку, Артур! Вы отстаете.

По крайней мере, она произнесла его имя, хотя, может быть, и в самом деле с перепугу.

– Не беспокойтесь, – промолвил он, – вам незачем прощаться с Мелузиной. Она выдержит, я-то ее знаю. Уж скорее мой сын свернет себе шею.

– И я тоже скорее, чем его папенька, который изображает безумца. Вам только и надо извести под корень молодое поколение. Вот они! Машина опять видна! Ее заносит! Господи! Мама!

Он плотно стиснул губы. Ни звука бедной девочке о смертельном повороте, куда мчится другая машина. Ничего! Такова Мелузина, его многоопытная ровесница. Еще минута, а то и меньше. Положение отчаянное, но следует ли из этого, что оно серьезно? Меньше половины.

– Бух! – произнесла Стефани. Что тут еще было говорить, раз все уже случилось. Она хотела заслонить глаза, но вместо того вскрикнула: – Спасите маму!

Первая машина перед самым падением налетела на дерево. Мелузина и Андре выскочили из нее довольно ловко, никак при этом не пострадав. Мелузина тотчас встала на ноги, а ее избранник поднялся с земли и был встречен словами:

– Вот видишь, так было суждено.

Их машина стояла поперек дороги. Когда вторая на полной скорости взяла поворот, ей оставалось только ударить в бок первую, чтобы не перевернуться. Оба пассажира успели вовремя выпрыгнуть. Неверные ноги занесли Стефани в куст на краю лесистого обрыва, где она и застряла. Артур вызволил ее оттуда и вынес на дорогу.

– Ну конечно, вы, – сказала спасенная. – Ваш сын успел сюда раньше.

Опоздавший Андре хоть додумался спросить:

– Вы очень испугались?

– Вы делаете психологический репортаж? – спросила она в ответ. – Помогите лучше маме.

– А ей я, к сожалению, нужен и того меньше. Вас же с полным правом спас мой отец.

Она отвернулась от него. Тогда он обратился к Мелузине, которая сидела в сторонке на траве:

– Вы встать не хотите? Позвольте ваш локоток…

– Тогда уж просите сразу моей руки. – Она была недовольна и объяснила почему. – Проверьте, в каком состоянии моя машина. Возможно, ваш милый папенька сплющил ее в гармошку.

– Чтобы женщина, подобная вам, праздно сидела на травке! Впору заподозрить, что у вас дрожат коленки.

Подошедший Артур возвестил:

– Моя в полном порядке.

– Еще бы. И мою дочь вы спасли.

Андре подтвердил ее слова:

– Артур – сама энергия. – Вообще же ему показалось, что от матери исходит гнетущая чувственность, и он решил предпринять еще одну попытку у дочери.

Артур успокоил Мелузину:

– Не стоит благодарности.

Она вскочила на ноги без его помощи.

– А разве я вас уже поблагодарила? Вы все такой же, как в пору наших контрактов, которые были выгодны только для вас. И машина ваша не пострадала, и дочь мою вы хотите соблазнить.

– И от благодарности отказался, – учтиво напомнил он. Мелузина, приятно задетая, засмеялась. Она подошла к своему невредимому ровеснику, так что коснулась его грудью.

– Ваша энергия, – мягко предостерегла она. – Я и сама норовлю сломать шею. Вас мне только не хватало.

– Вы сожалеете о нашей гонке? – спросил он доверительно.

И она столь же интимно отвечала:

– Поездка была приятная.

– И моя, – объяснил он, после чего спросил: – Одну машину нам придется оставить здесь. Сядем все четверо в другую.

– Жаль, – сказала она медоточивым голосом.

– А я за шофера, Мелузина, и рядом с вами.

– Вы еще требуете награды за то, что загнали меня на край пропасти.

Он, тем же тоном нежного укора, что и она:

– Мы оба там как у себя дома.

– В пропастях или всего лишь на краю? – спросила она.

Он в ответ:

– Ваш голос!

– Мой голос?

– Вам никогда не приходило в голову, что, едва вы влюбитесь, хрипота исчезает?

Певица бросилась импресарио на шею, поцеловала его, обратилась на «ты», все как в те времена, когда она умела петь.

Стефани безучастно глядела поверх обеих машин.

– Чего мы ждем? Вы, молодой человек, никуда не годитесь.

Он не спорил:

– Знаю.

– Я тоже не гожусь, – признала она. – Куст как последняя опора – а мама доказывает свое несокрушимое равновесие. Убеждена, вы каждое утро опаздываете на работу.

– Верно. – Он протянул ей свои сигареты. – Впрочем, консервная фабрика может и подождать, пока я приеду. Их банки вместе с содержимым способны храниться годами. Единственно свежее у них – это мои плакаты.

– Консервная фабрика! – Ах, она догадалась. – Значит, художник Линди – это вы.

– Если полностью – L'indiffirent[6]. Но писать все имя целиком было бы слишком претенциозно. А вы? Чем занимаетесь вы в своем заведении?

Как выяснилось, оба принадлежали к одной фирме. Они ни разу не встречались, потому что Стефани отправляла свои конторские обязанности с десяти до четырех, Андре же выходил в вечернюю смену.

– Я поздно встаю, день мне не нужен.

– Так и слышу речь Равнодушного в нежно-голубом, чьи два первых слога вы размещаете среди своих прелестных картинок.

Он поинтересовался:

– Как бы нам встретиться, чтобы я мог наконец перенести на бумагу вашу растительную прелесть как символ наших овощей?

– Неудачный комплимент, – констатировала она.

Его это сбило с толку.

– Вы знаете историю про рабочего и девицу легкого поведения?

– Час от часу не легче, – сказала она сочувственно. – Да, я знаю эту историю. Рабочий каждый день в семь утра уходил из дому. Девица, которая тоже там жила, именно в это время возвращалась домой. И они встречались на лестнице, покуда не поженились. Каждый сохранил свой распорядок дня, и у них народилось много детей.

– Я в отчаянии, – пробормотал Андре. – Ну что после этого можно сделать?

– Плакат за подписью Линди, с пышными прелестями Мелузины. Не сомневаюсь, вы уже сделали мама такое предложение.

– Не стану оспаривать.

– Очень мило. Не люблю, когда оспаривают. Или вообще спорят.

– Или пытаться, как наши бедные родители, – продолжил он.

Она бегло кивнула.

– Не исключено, что мы сейчас поедем дальше, – сказала она, уже садясь в машину. В неповрежденной машине она заняла одно из задних мест и попутно указала на место подле себя, куда он и скользнул.

Артура осенила идея по форме представить всех друг другу:

– Артур, импресарио; Мелузина, активная совладелица банка «Барбер и Нолус». Мой сын Андре, у которого были все основания подняться благодаря моей энергии. И наконец – одаренная дочурка выдающейся женщины.

– Одаренная! Выдающаяся! Вот уж чего нет, того нет, – донесся сзади голос Стефани. – Плакаты, будь у меня этот злосчастный талант, я не стала бы выписывать на них дурацкое Линди. – Последние слова она договорила, обратясь лицом в спинку, так что слышать ее мог только Андре.

После чего каждая из двух пар осталась при себе и при своих заботах. Артур вел машину с умеренной скоростью. На сей раз он не задавался целью с бою покорить сердце восемнадцатилетней девушки, нет, теперь ему предстояло завоевать ум холодный и зрелый. Для начала он принялся поносить господина Нолуса. Да что ж это с ним творится? Взял себе за правило ежедневно занимать свое место на бирже в новых башмаках. Как будто башмаки с иголочки единственно оправдывают существование Нолуса на этой земле. А в делах его не видно и не слышно. Артур указывал на недобрые приметы, не раз и не два за ними следовало самоубийство. Но когда Мелузине пришлось скрывать испуг, он несколько смягчил сказанное ранее.

– Собственно, Нолус с незапамятных времен был лишь тенью, скажем так, весьма упитанной тенью финансиста, как они выглядели раньше. Во времена Барбера этот гений указывал ему, какими акциями следует интересоваться. Теперь то же самое делаете вы. Именно теперь, – наудачу добавил он, словно зная, что до послезавтра, до понедельника, в голове у его старой приятельницы должен оформиться необычный план.

Она подумала: «Если он добавит хоть слово, я плюну на все. Никто не скупает акций, когда они идут по двести. Это и будет самоубийство, которое он пророчит моему компаньону. Итак, что он собирается мне сообщить?»

А ничего. Просто если содержатель и владелец антрепризы противопоставляет банкиршу как более удачливую финансистку пассивному Нолусу, значит, он чего-то от нее хочет; это можно выразить коротко и ясно. Так он и сделал, опираясь в глубине души на свой, как и на ее, решительный характер. Никаких обиняков, не считая тех, к которым он уже прибег, коротко и ясно: основание еще одной большой оперы перешло в решительную фазу, начало принимать зримые черты.

– Желаю удачи, – вот и все, что изрекла по этому поводу деловая женщина, а когда он спросил: «Кому?» – ответила: – Решительной фазе, чтобы оформилась и приняла зримые черты. Ты подразумеваешь черты акционеров.

Именно это он и подразумевал и выразил пожелание, чтобы «Барбер и Нолус» поручились за их взносы. При ненадежных меценатах наших беспокойных времен хорошо иметь гарантом банк, которому все доверяют. Она промолчала, сознавая, что скупит все выброшенные на рынок акции. Она услышала его слова:

– Завтра, в воскресенье вечером, я устраиваю большой прием. Подобная затея всегда роковым образом притягивает людей.

– Учту, – сказала она, он же небрежным тоном договаривал:

– А послезавтра каждый из нас станет богаче на четверть миллиона.

Оба, он и она, понимали это как небольшую передышку, которую кредиторы дадут банку и антрепризе, пока дело с оперой не решено окончательно. Причем каждый из них, уж во всяком случае, рассчитывал на успех, как ему положено быть, и на головокружительные барыши, что было бы вполне естественно. К сожалению, действительные факты тяготеют к неестественности.

И довольно об этом. Артур не только проявил хороший вкус, но и последовал искренней потребности, перейдя к чисто личным темам.

– Какими мы стали! Могу смело утверждать, что я был первым, кто предсказывал тебе большое будущее.

– На сцене? Для тебя я была недостаточно красива. Ты предпочел мою подругу Алису, это мускулистое чудовище. Вот ее ты сделал знаменитой.

– Твоя память тебя подводит. Моя же хранит незабываемые мгновения. Должен признаться, твоя красота превзошла тем временем все ожидания.

– Когда голос пошел к чертям, – пояснила она и поглядела на него искоса, взглядом, полным уверенной ненависти. Он воскликнул с жаром:

– Жалуйся, жалуйся! А откуда тогда взялось бы у тебя чувство превосходства, с которым ты трактуешь людей? Будь у тебя голос, ты бы заучивала роли и позволяла себя обманывать, как та же Алиса. Может, и я мог бы стать дарованием, как мой мальчик. У моего отца были миллионы, но он вовремя их лишился, и мне пришлось волей-неволей совершить крутой подъем.

Она со знанием дела заметила:

– Нужно лишиться какой-то малости, чтобы достичь величия. Вот у Алисы есть голос, но зато нет фигуры, которую можно показать людям.

– Не завидуй даже самой преуспевающей певице, – посоветовал он. И она впрямь оставила больную тему.

– Взгляни на моего компаньона, Нолуса. У него не было талантов, которые можно потерять, зато была память. А на днях он не запер сейф, где лежали мои бриллианты.

Человек, подобный Артуру, не пропускает такое мимо ушей. Он тотчас расхвастался:

– У меня в сейфе лежат драгоценности, которые я раздариваю большим певицам, и тогда они мне подписывают любой контракт.

– О, ты выучился презирать и идти на риск, – сказала она, веря в его сокровища не более, чем в свои собственные. Слов «когда нечего терять» она не произнесла и сразу перешла к следующему: – Битва жизни служит наградой сама по себе.

А он пошел еще дальше:

– Я горжусь своей профессией. Бизнесмен, полный энергии, вечно за рулем в поисках денег, которые меня ждут.

– Совсем как я! – Она изобразила полное процветание. – Там, где есть я, все удается.

Сохранять и дальше прежний тон было невозможно. Артуру предстояло в очередной раз задать такт:

– Ах! И еще раз ах! Там, где меня нет, и есть счастье.

Она поняла с полуслова.

– Ты мечтаешь о женщине, – сказала она на октаву ниже.

– Но о женщине с таким же образом жизни и такой же неутомимостью.

– Значит, обо мне. Все понятно. Ты и сейчас намерен совратить мою дочь? – спросила она ласково.

Он тем же тоном:

– Намерения подсказывает случай.

Она с легкостью вписалась в поворот темы:

– Случаю будет угодно, чтобы я обманывала мужа с двадцатилетними юношами.

– Узнаю мою подругу. Мы упустили время. Давай поскорей наверстывать. Две незаурядные энергии, удвоенное счастье, удесятеренный бизнес.

– Начнем с последнего! – вскрикнула она ради успокоения. Он подхватил:

– Завтра вечером у меня. Большой прием. Ты должна увидеть меня во всей славе моей – о, вечная возлюбленная, храбро говорю я.

– Старый вертопрах, коротко отвечаю я. – Этими словами она закончила разговор.

На том же самом перегоне – между клочками леса, недостроенными селениями, вызывающей роскошью вилл среди цветущих рощ и намеками на пустыню – Андре и Стефани отнюдь не торопились выложить самое заветное. Они не тщеславились своим блеском, украшениями, профессией, делами, не восхваляли выпавшие на их долю дары природы.

– Захоти я только, – вздохнул Андре, – и кто запретил бы мне присобачить на каждой выпуклости моей груди по гигантскому ордену.

Уголки губ у Стефани доказывали, что и она в большей или меньшей степени прислушивалась к разговору на переднем сиденье.

– А хорошо быть такими, – сказала она.

– Завидую своему предку, – добавил он, – он спасает вас из кустов, а я праздно стою рядом.

– Наши предки, – пояснила девушка, – вполне заслуживают, чтоб их невинности завидовали.

– Они такие младенцы! – сдавленно вырвалось из груди юноши.

– Мы бы тоже так могли, коль на то пошло, – высказалась девушка.

– А мы себя не переоцениваем? – спросил он.

Она подумала, прежде чем ответить:

– Нет. Гоняться за деньгами, с успехом, а чаще без, сумеет каждый. А вот осознавать себя и высоко ставить дано не каждому. Предки ведут ожесточенную борьбу, и все же им легче. – Она подвела итог движением руки.

Он понял.

– Куда легче изображать много, чем быть малым. Таким малым, каковы мы есть и в чем себе признаемся.

Его поддержка не понравилась восемнадцатилетней. Она не желала умственных поддавков.

– Отнесемся к себе построже, – спокойно сказала она и подтвердила свое первое высказывание. – Мы по возможности облегчаем себе жизнь. Работа в вечернюю смену. Один плакат в неделю. Комплексный обед. Передоверив управление предкам.

– А вы кокетничаете с папа, – сказал двадцатилетний, ибо, подняв голову, увидел, что происходит на переднем сиденье.

Она не спорила. Она наставляла его:

– Предмет, ради которого вы так усердно тянете шею, называется le retroviseur[7]. Надеюсь, и в других языках для него есть свое название. Из всех частей автомобиля это, пожалуй, единственная, о которой я имею представление.

– Вполне достаточно. – Реплика прозвучала рассеянно. Он явно старался попасть лицом хотя бы на край зеркальца.

– Вы с мама явно были бы не прочь. Но за это вам придется заплатить собственным покоем, – предостерегла она.

– Да и зачем? – подтвердил он. – Предки сделали для нас все, что могли, или, во всяком случае, старались. Любовь в одном строю с властью и общественным признанием, чтобы впрямую не назвать деньги.

Девушка сказала:

– Наши милые родители издавна питали несчастную склонность к изящным искусствам.

Молодой человек согласился.

– Тем более что дети не давали им полного удовлетворения. И осталась только борьба за деньги. Ну что тут скажешь? Эта борьба прекращается лишь с последним вздохом. А мне не хотелось бы так умереть. Прожив жизнь ради денег.

Именно в эту минуту передняя пара восторгалась собой и собственной неистребимостью. Дети поглядели друг на друга из-под приспущенных век. С выражением, сонным от неодобрения.

Стефани перешла на шепот, и ему пришлось считывать слова у нее с губ:

– Мне доводилось видеть свою мать больной, да что там больной – опустошенной, несчастное животное без стыда и чести, а все потому, что не сошлось какое-нибудь задуманное число либо кто-нибудь другой вопреки всем расчетам оказался наверху. После чего таблетка, стакан холодного молока и обратное перевоплощение, еще одна победоносная красота пущена в оборот – до очередного подведения итогов.

И Андре тоже шевелил губами, так что для внимательных глаз движения его губ приобретали вполне конкретный смысл.

– А я видел, как мой отец падал со стула – и не от паралича, а от ярости – расслабление на звериный лад. Если бы посетитель, секунду назад покинувший его кабинет, вздумал вернуться, несчастный заставил бы его на собственном заду проехаться по кабинету.

И в полный голос оба спросили:

– А стоит ли? Они считают: да. Мы считаем: нет.

Критик мужского рода вынес свой вердикт:

– Даже без потери души и пресмыкательства, о которых я предпочитаю забыть, сама битва за деньги после всех совершенных злоупотреблений есть неприемлемое проклятие. Мы от него отрекаемся.

– Проклятие еще способно придать трагическое величие, – заявил философ женского рода. – Тогда как битва за деньги давно уже занятие неаппетитное, она оскорбляет естественное чувство стыда сильней, чем патологическая безнравственность на глазах у всех людей. А мы первые, чтобы поступать в соответствии с этим, – гордо заключила она.

Он снисходительно улыбнулся.

– Потому что меня повело на патетику? – спросила она. – Я не только нас имею в виду. Я знаю одну богатую девушку. Из действительно богатой семьи, а она между тем живет в меблированных комнатах и зарабатывает мытьем посуды.

– И на вас это производит серьезное впечатление? – Он поднял брови. – Работа как любительство и как социальный протест? Работа из тщеславия? Самое верное и самое обычное вообще ничего не иметь. Единожды признав, что состояние ушло само по себе и невозвратно…

Она перебила:

– Наши предки не желают это признавать.

– Значит, мы работаем, потому что так положено, в силу естественного устройства мира – и нас самих. Но при этом мы щадим себя. И дело не в тяжести работы. Скорее в ее легкости. Мои плакаты – это всего лишь мои плакаты.

– Равно как и мои познания в языках. Иными словами – невысокие, – весело сказала она. – И вдобавок признаемся, что у нас бывают рецидивы. В конце концов мама вполне могла бы провернуть удачную операцию. И я стала бы желанной наследницей.

Поскольку он откровенно усомнился, она поспешила добавить:

– Но без гарантии.

Он поостерегся огорчать свою новую спутницу.

– Я ни в чем не могу вас упрекнуть. Порой я считаю папа обеспеченным раз и навсегда, не будь эта обеспеченность всего лишь формулой нашего традиционного мышления. Мой дедушка был семикратный золотой миллионер.

– Ах вы, вундеркинд! – вскричала Стефани.

Андре договорил:

– …но у него больше ничего нет.

– О! – воскликнула она с дружелюбной насмешкой.

Он попросил:

– Погодите! Где было много, там хоть что-нибудь да прилипло к стенкам. Все равно денежные дела в наши дни крайне запутаны. Я не занимаюсь расследованием, но папа недавно пытался занять у него денег.

– У вашего дедушки?

– Кстати сказать, ему стукнуло девяносто, и он вытравил слово «деньги» из своей памяти или вроде того.

– Вот так и достигают цели, – сказала Стефани. Одновременно и машина с разными поколениями прибыла на место.

III. Артур в борьбе за существование

У Артура деловые и жилые помещения переходили одно в другое, создавая впечатление непринужденности. Посетитель чувствовал, что ему оказывают доверие, если, конечно, у него не вызывало досаду, что здесь не ведут нормального учета. Подобное подозрение было бы несправедливо, бухгалтер здесь наличествовал, равно как и прочий персонал. Просто все они предпочитали не пребывать неизменно в одних и тех же четырех стенах. Они перемещались, в зависимости от потребности, и некий договор вполне мог быть заключен в спальне, его диктовала сама артистка, и тем вернее она пропускала всякие неточности.

Случалось, что какое-нибудь молодое дарование демонстрировало свои таланты в ванной комнате, когда Артур, став под душ, намыливал уши. И отфыркивался. В молодое дарование эти звуки вселяли надежду. И впрямь импресарио за дверью матового стекла воспевал редкостную удачу, которая привела в его ванную подобное сокровище из кофейни напротив. Уж его-то он не упустит. Тут порой чья-то рука сзади обхватывала соискателя за плечи и оттаскивала его в музыкальный салон; когда же после бурного часа высоких и низких чувств соискатель осмеливался высунуть голову, ему сообщали, что шеф давно уже покинул дом. До того пригрозив служащему вышвырнуть его, ежели он и впредь будет посылать к нему всяких уличных сучек, чтобы они отправляли здесь свои естественные потребности.

Но его челядь прекрасно знала, что сам шеф желает постоянно видеть лица, лишь бы они были новыми, и выслушивать голоса, самые неслыханные или самые вульгарные, – кто тут станет различать. Успех отнюдь не исключен, и тогда знаток человеков сошлется на прием в ванной комнате. Из трех счастливцев он в двух случаях выигрывал. А главное – он запоминал имена, несчетные имена, которые, кроме него, никто и никогда не узнает. Музыкальные комедии, много лет назад единодушно отвергнутые, блуждали исключительно у него в мозгу. Его так и подмывало заглянуть даже под кровать – уж не завалялся ли там забытый шлягер. Тогда Артур будет навязывать его публике до полного изнеможения, хотя и без предыдущего мир вполне обошелся бы. Случайность и ненужность всего восторжествовавшего, всех победителей могла сравниться лишь с провалившимися и побежденными.

Вот на каких фактах покоился его дом, вернее, не дом, который может рухнуть, как и все остальное, а позиция, которую оставляют, чтобы далеко позади занять новую. Только бы голова выполняла свои функции и работала для будущего, как оружейная фабрика! Артур молился. Возможно, какая-нибудь хористка, сбросив одежды, крайне удивлялась, когда он в полный голос взывал к самому себе. Молитва была адресована ему самому: «Пусть не кончается война, покуда я готов участвовать в борьбе за существование!»

За эту черту характера Андре вполне мог бы любить своего отца, только случая ему не представлялось. А нелады между ними возникали главным образом, когда Андре брал какую-нибудь бумажку, чтобы набросать на ней свои графические идеи. Эти листки для записи, между прочим, неисписанные, лежали на любой подходящей для этого мебели, будь то в деловой, парадной или, так сказать, приватной комнате. Эти клочки бумаги Артур хранил для моментов одиночества. Краткий миг разочарования, конференцию отменили, балетная труппа, которую ему продемонстрировали, заключила контракт с другим агентом. Артур бродит из комнаты в комнату, видит маленькие желтоватые квадратики, каждый – на законном месте, припоминает, считывает с них планы, хоть они и не видимы глазу, и его закаленное сердце проникается новым доверием к не имеющей конца битве своего бытия.

К чему все это? Нынче воскресенье, а воскресенья у Артура лишены истории. Деловые комнаты закрыты, пусть даже двери у них распахнуты, ибо помещений, не просматриваемых насквозь, Артур не терпит. Упражнения, положенные для уик-энда, он проделал вчера по полной программе: авария, личные контакты с банкирским домом «Барбер и Нолус», и обе дамы, молодая, старая, вспоминают о нем в этот час. Словом, право на отдых честно заслужено. Он мог бы проспать до полудня, рискуя в худшем случае прозевать церковный концерт. Между тем он уже в десять сидит за роялем и аккомпанирует певице Алисе с единственным недоступным ее уму намерением приглушить этот знаменитый голос. На подоконнике – другой возможности не было, поскольку меблировка комнаты состояла только из рояля да лавровых венков, – поближе к оконному стеклу, он расставил множество тонких рюмок. Рюмки содрогаются и издают звон при мощных раскатах голоса.

Алиса, особа с жирным загривком, которой не мешало бы подкрасить волосы – она начала седеть, – с неудовольствием потребовала устранить этот звон. Артур отказал наотрез.

– Ты здесь не затем, чтобы петь.

И когда она прошипела, что он, верно, сошел с ума, Артур наставительно отвечал своей приятельнице, что вот теперь ее голос звучит как надо.

– Я не хочу, чтобы генеральный директор, который сегодня вечером заглянет ко мне по делу, задребезжал от сотрясения.

– Ну, он-то не из стекла. И ни разу не сломался в моих объятиях, – дерзко отвечала она.

– Значит, некрепко обнимала. Ты погляди на этот высокий череп, на его нежную окраску. Фарфор, говорю я тебе. Думаешь, я стал бы затевать строительство новой оперы с человеком из стали? Пой послабее, тебя будет слышно только один сезон, зато с грандиозным гонораром.

– А как же я на старости лет? – ответила она вопросом, но явно выдавая при этом сокровенную тайну.

Он возразил мягко:

– Выше голову, Алиса! Нам старость лет не грозит.

После его слов она расплакалась. Всякого другого внезапная слабость этой могучей особы повергла бы в испуг, всякого, но не его.

– Без меня тебе не обойтись, – всхлипнула она. – Кто будет вдохновлять твоих финансистов?

Деваться было некуда, и он ответил:

– Не ты. Твое выступление даст финансистам повод взаимно вдохновлять друг друга. Подумай лучше, каково будет им на старости лет.

Она удивилась. Такие богатые люди – и тоже нет уверенности в завтрашнем дне. Как будто еще оставались сомнения. «Мы, артисты, – вспомнила она, – мы ведь их питаем, с нашей стороны чересчур любезно, что мы для них стараемся».

– Все сначала, – потребовала она, – я буду следить за голосом.

Добрых намерений лишь слегка обозначать звук хватило на пять-шесть тактов. Потом глазами, которые при пении неизбежно устремлялись ввысь, она заметила позолоченный лавровый венок, где ленты пошли складками вокруг слова «бессмертный». И тут голос ее снова набрал силу, отчего галерка непременно пришла бы в восторг. Артур в глубине души оправдал ее. «Каждый делает то, для чего родился на свет, даже будь я единственным обывателем».

Он жестко барабанил по клавишам, она облегчала свою грудь, и ни один не сумел принудить другого к молчанию.

Поскольку все двери стояли настежь, у концерта нашелся слушатель, правда, единственный. То был молодой Андре, которого шум в конце концов выгнал из постели. В дальней комнате для завтрака он сидел за поздним кофе, и хорошенькая Нина прислуживала ему всеми доступными ей способами. Когда он через плечо сказал, что пищи больше не понадобится, она обняла его и уселась к нему на колени.

– Тебе, верно, кажется, что я чувствую себя одиноким, – заметил он по этому поводу, – а мне между тем надо придумать плакат. Завтра понедельник.

Она предложила:

– Ты погляди в зеркало. Вот твой плакат и готов.

– Новизны маловато, – возразил он. – А в остальном я не собираюсь ни сегодня трудиться на благо своей конторы, ни завтра нанести ей визит.

Она возмущенно соскользнула с его колен.

– Ленивый мальчик! Старый хозяин барабанит по клавишам. Знаменитая Алиса ревет во всю глотку. А молодой – спать, есть, хорошенькая девушка на коленях и не идти в контору. В четыре часа снова спать вместо работы. Сперва потому, что воскресенье, а дальше потому, что понедельник.

– Вы забыли, что мы сегодня вечером принимаем. Я уже заранее глубоко взволнован, а завтра буду крайне ожесточен.

– Это вы принимаете? Я принимаю и четыре приглашенных официанта, и этого не хватит, чтобы вилла выглядела по-княжески, как желает старик. И не думайте, что вам удастся проспать до вечера. Вашу комнату надо освободить. Почему вы сидите дома?

Он взглянул на нее томным взглядом:

– Из-за вас.

– Другими словами: от меня вы ничего не желаете. Думаю, что не желаете. – У Нины стали узкие глаза. Ее надтреснутый голос понравился ему, он был по горло сыт благозвучными голосами.

– Вы намерены меня совратить, – сказал он снисходительно. – По состоянию на сегодня вы идете под номером четвертым. Не забывайте об этом. Певица Алиса, чьи вопли доносятся до ваших ушей, малость перезрелая; банкирша Барбер, которая, по-моему, стоит на грани банкротства, и не только по-моему, ну и, наконец, ее дочь Стефани.

– Ах, вот кто. – Нина сразу поняла, что к чему, едва это имя соскользнуло с его губ. Он пытался загладить сказанное.

– По-моему, ее зовут Стефани. – И снова его губы лишь с трудом выпустили это имя. – Во всяком случае, она такая же инертная и так же играет на понижение, как я, но… – это сопровождалось покачиванием головы, – но и такая же миловидная, как я.

– Вот вы каковы. А у номера четыре нет никаких шансов? – Она собиралась снова усесться к нему на колени, но он опередил ее и встал.

– У номеров с первого по третий их тоже нет. Или уж тогда у всех сразу. Кого мне предпочесть?

– Как будто ты сам не знаешь! – Она перешла к прямому насилию. Стиснутый ее руками – раскинутые ладони слева и справа от его плеч прижаты к стене, и весь желанный юноша пригвожден к ней, – он не нашел иного выхода, кроме как принять ее поцелуй. Но принял он его лишь пассивно. Нину это не обескуражило.

– Сегодня он у нас мечтает о плакате Стефани, – обронила она в сторону и выпустила его, – на следующей неделе – о другом. А я есть и останусь, пока мой хозяин Артур ничего не получит от меня, а я – от тебя.

И лишь ради того, чтобы красиво уйти, она сделала под занавес ненужное предупреждение:

– От атлетки в задней комнате ты не унаследуешь ничего, кроме долгов. Берегись, мой мальчик, она любит тебя не ради тебя.

– Вот и мне так казалось, – отвечал он.

– Она хочет выжать из твоего папаши немыслимый гонорар. Грозит, что иначе сбежит с тобой.

– Но мне ничего не рассказывают… – вздохнул он и оборвал, потому что мощное выступление в музыкальном салоне внезапно завершилось и за ним последовал звучный шлепок. Андре оглянулся, словно именно он получил пощечину. Но получил ее Артур.

Виноват был текст «N'est-ce pas main»[8] – это он дал последний толчок сгустившейся атмосфере.

– А вот тебе и моя рука! – вскричала Алиса все в том же стиле речитатива. Аккомпанемент обеспечила захлопнутая ею крышка рояля. – И ты хочешь быть моим импресарио? Ты хочешь с моей протекцией основать новую оперу – на моем таланте, на моей славе? Давай сюда мой контракт! И не вздумай пропустить ни одной черточки, ни одного нулика, генеральный директор дал мне слово.

– Очень сожалею, но генеральному уже доводилось лежать с великим множеством нулей точно так же, как и с твоим талантом.

Он сказал это искренне, чтобы ублажить ее. Она поняла по-другому, замахнулась снова, и пришлось ему спасаться бегством от ее разящей руки. Под прикрытием рояля он прокричал:

– Ослепи его. Богатые люди, как ты, ничего не дают, они берут. Обвей его твоим прославленным бриллиантовым колье.

Певица побледнела, ее речь в первый раз прозвучала естественно, со смутными отголосками той провинции, где она, возможно, начинала ребенком и скромной барышней.

– Артур! Мы хорошо знакомы, но на сей раз ты слишком далеко заходишь. Неужели ты при твоей-то памяти мог забыть, что я заложила у тебя мое невозвратное бриллиантовое колье?

Он хлопнул себя по лбу.

– У меня? А почему у меня?

– Чтобы эта история осталась между нами.

– Я и молчал. Можешь его теперь выкупить. Оно лежит у меня в сейфе.

– Тогда ты мог бы ссудить его мне на сегодняшний вечер?

Он – тоже вполне непривычно – опустил глаза, и она сказала:

– Я просрочила. Ты его продал, Артур! Я несчастлива и знаю, что многое на свете невозвратно. Если б только бриллианты! Но тебе я не завидую.

– У тебя и причин для этого нет, – произнес он достаточно тихо, так что услышало это лишь его внутреннее ухо. Бесшумно после всего произведенного шума вышла она из салона. Он успел это вовремя заметить.

– Алиса, – вскричал он, – клянусь жизнью, сегодня вечером на тебе будет украшение, перед блеском которого померкнет вся новая опера. С твоим контрактом я либо одержу победу, либо погибну. Алиса, ты меня слышишь?

– Либо погибну, – повторила она его последние слова, но не оглянулась. На ее мощной шее покачивалась голова, впрочем, это мог быть обман зрения. Или она и в самом деле покачивалась? Тогда это означало, что она ему не верит. Но, пренебрегая этим толкованием, Артур испугался и побежал за ней. В дверях она наконец-то обратила к нему лицо. По счастью, оно пылало гневом. Она потребовала:

– Добудь бриллианты, которые я могла бы потерять! Это непременно попадет в газеты! Не то, клянусь тебе, я совращу твоего сына.

Вполне успокоенный, он дал ей уйти. Тем не менее он решил поглядеть, чем занимается его сын. За большим и пустым музыкальным салоном располагался «Кабинет Помпадур», это название само собой приходило на ум при взгляде на комод. Комоду этому было по меньшей мере около двухсот лет, а все остальное было никак не моложе семидесяти. Артур ничуть не удивился бы, застань он своего скучающего отпрыска на узком канапе. Чем занимаются вместе люди не первой молодости, приходит из мира столь же древнего, как и Помпадур. А сцена с Алисой вполне могла привлечь внимание слушателя.

И однако – никаких признаков Андре в «Кабинете Помпадур». Артур покинул исторические апартаменты через заднюю дверь. Затем он миновал аванзал, оставив по левую руку свою большую залу. Но в рабочий уголок сына напротив заглянул. Голые стены, незанавешенное окно, под окном приподнят рисовальный стол, и от этого ниже кажется постель без ножек. Никого и ничего – но из комнаты для завтраков тянулось легкое облачко сигаретного дыма.

– Здесь? – спросил отец. – Раскладываешь пасьянс?

– Да, я позволил себе, – ответил сын, – но он не сходится, такова жизнь.

– Потому что ты сам таков, – заверил отец. – И заметь при этом, я вовсе не требую, чтобы ты испытывал стыд.

– Благодарю, – сказал сын, – но, к сожалению, мне чаще бывает стыдно, чем тебе.

– Это твое личное дело, – отвечал отец, – а видно лишь то, что лежит на поверхности. Пасьянс средь бела дня для человека двадцати лет. В твоем возрасте я гонялся за четырьмя шансами сразу.

– И гоняешься до сих пор, – напомнил Андре. – А что до меня, то эти четыре шанса сами гоняются за мной – если Алису, Мелузину, Стефани и Нину можно счесть счастливым шансом.

– Поодиночке – нет, но в совокупности… Твою репутацию как баловня женщин стоит всячески культивировать. Но надо приложить некоторые усилия. Инертность неудобна.

– Кому ты это говоришь? – Сын самым лестным образом дал отцу понять, что Артур расходует энергию сразу за двоих. – Всякий запас ограничен, – мудро заметил он, – вот для меня ничего и не осталось.

Артур, похоже, признал его правоту. Он переменил тему:

– Когда ты намерен наведаться к себе в контору?

– Сегодня, не будь сегодня воскресенье и большой прием у тебя. Завтра меня простят ради дедушки. – И отвечая на безмолвный вопрос Артура: – Поскольку сегодня мои присутственные часы отпадают сами собой, я перенес день рожденья на завтра и для верности переименовал его в похороны. Мое начальство предпочитает похороны.

– Насколько мне известно, ты уже дважды хоронил своего дедушку. Не многовато ли?

– Этого едва ли следует опасаться, – откровенно признался сын. – Сам наш старый Балтазар со своими маленькими странностями снова и снова подает мне эту мысль.

– А на консервной фабрике твои повторы не бросаются в глаза?!

Сын заверил отца, что далеко не каждый наделен такой памятью, отец же тем временем спохватился, что ему надлежит вознегодовать.

– И помимо того, ты лишен уважения к старикам. А на будущее касательно твоей потребности в похоронах запомни, что я намерен достичь возраста своего отца.

– Браво! – Андре был переполнен одобрением. – Сегодня ему стукнет девяносто, и, поскольку ему ни до чего нет дела, он и до ста доживет. Тебе же, дорогой отец, не позволят рано уйти твои срочные дела.

Даже если в этих словах была ирония, Артур пропустил ее мимо ушей.

– Главное в том, что твой предок, которого ты намерен завтра погребать, сегодня в добром здравии отметит свое девяностолетие. Дело идет к полудню, мы должны проведать его.

Андре ласково попросил:

– Буде ты намерен перехватить у него деньжонок, не удивляйся, если получишь от ворот поворот.

– Что ты этим хочешь сказать? – Артур принял удивленный вид. – Деньги не составляют проблемы. У нас всегда есть деньги, а если не у нас, то у других, что не составляет разницы.

– Твоя философия! – Сын задумчиво оглядел его. – У Балтазара она принципиально другая. Из безденежья, которое настигло его весьма поздно, он сотворил себе новую жизнь. Он утверждает, будто уже мертв, и это его поддерживает. Я даже могу его понять.

– Можешь фантазировать сколько захочешь. – Впрочем, Артур тут же расставил все по своим местам. – Твой дедушка во все времена был больше философ, нежели бизнесмен. Ты в лучшем случае раскладываешь пасьянс. Он заработал свои деньги в мечтах – и потерял их. Ты же безденежный мечтатель. А теперь найди свою шляпу.

– Мне шляпа не нужна, – отвечал Андре.

И они двинулись в путь.

IV. Балтазар сдался

В городе нет больших расстояний, и машины здесь не нужны. Так рассуждал престарелый богач, никогда в жизни оной не имевший. В ту пору, когда ему еще приходилось ездить, он ездил по железной дороге, самолично используя одну из линий до тех пор, покуда это дозволялось официальными инстанциями. Вот почему он и не смыслил ничего в поездах дальнего следования, ибо единственным дорогим воспоминанием, близким его сердцу, оставалась почтовая карета, где можно сидеть рядом с кучером, устремив взгляд на мирные окрестности, душой же с веселым почтением занимаясь своим внутренним миром.

Поэтому Артур и Андре могли с уверенностью предположить, что прибытие в роскошном лимузине способно испортить настроение отцу и деду, если допустить, конечно, что он сегодня пребывает в хорошем. Они отправились пешком. Обезлюдевшая улица некогда имела значение и, возможно, больше света. Не всегда через весь фасад змеилась зубчатая трещина. Но закрытая дверь и дверной молоток в форме медной руки сохранили прежний вид. Когда живая рука выпустила кованую, за ударом ничего не последовало. Оба визитера безмолвно ждали, пристально созерцая бельэтаж, закрытые ставни на одном из его окон.

Энергичный деловой человек приобретал здесь, чем дольше его томили у дверей, выражение терпения и расслабленности. График, он же наблюдатель против воли, обнаружил перед собой непривычного, хотя уже виденного Артура, он успел забыть его с прошлого раза. На некоторое время из памяти выскользнули те стороны характера, которые по случайности не годились ни для одной из его композиций.

– Артур! Ты как себя чувствуешь? – пробормотал он, при том что ни художник, ни человековед не выпустили из глаз высоко расположенный предмет своего интереса. Верхний этаж нависал над средним, еще ниже сверкали вдоль и вширь зеркальные стекла барского этажа, а ниже уровня тротуара располагались подвальные оконца, вероятно забранные железом и наверняка покрытые пылью.

Вторичный стук в дверь не прозвучал: внутри дома, как и на улице, он произвел бы неловкое впечатление. Надежнейшим образом запертый ставень будет рано или поздно открыт, если запастись терпением. Но и потом без терпения не обойтись. Из медленно раздвинутых досок выглянуло серое лицо, исчезло, возникло снова, но уже в очках. Престарелая служанка Ирена увидела, кто желает войти, и скрылась окончательно. Это отнюдь не означало отказа, напротив, теперь пришла очередь Непомука. Беззвучно шевеля губами, визитеры обменялись мыслями по этому поводу. Все теперь зависело от того, сколько времени понадобится Непомуку, пока он снимет засов, приоткроет дверь и склонит голый череп, как то приличествует слуге.

– Особенно если учесть, что он уже год как умер, – шепнул Артур.

Андре уточнил:

– Уже два. Не притворяйся забывчивым, Артур. Ты часто здесь бывал. Тебе этот фокус не первый день знаком.

– Я стараюсь не замечать нелепости, как, например, его переодевание. Интересно, скоро он управится? – спросил Артур, за чье мирное настроение приходилось всерьез опасаться. Он говорил довольно громко, но замки и цепи внутри дома тоже издавали громкие звуки, после чего перед ними, почтительно их приветствуя, возник лакей в истертой ливрее.

Когда гости вошли, он тщательно закрыл дверь на засов. Оба наблюдали за ним. Полагалось, чтобы никто перед Непомуком на лестницу не вступал. Лестница была широкая и пологая; и однако же старец с кряхтеньем схватился за перила, чтобы подниматься первым. Он слишком наглядно демонстрировал свою немощность и более глухим, чем надобно, голосом предложил гостям располагаться в креслах колонного зала, пока его господин не сможет их принять. Еще раз продемонстрировав голую поверхность своего черепа, он удалился.