Вместе E-Book

Дэйв Эггерс

• Herausgeber: Фантом Пресс
• Kategorie: Gesellschafts- und Liebesromane
• Sprache: Russisch

Seitenzahl: 634

Veröffentlichungsjahr: 2024

Beschreibung

Новый роман Дэйва Эггерса — продолжение его бестселлера "Сфера", рисующего картину абсолютно прозрачного мира будущего, который во имя беспрепятственного обмена информацией отказался от права на тайну. Прошло несколько лет, "Сфера", объединившись с известным гигантом электронной коммерции, стала называться "Вместе" и превратилась в самую богатую, самую опасную и самую могущественную в мире монополию, а возглавляет ее не кто иной, как героиня "Сферы" Мэй Холланд. Боясь, что системы контроля, преподносимые как необходимые элементы стабильного и безопасного мира — а на самом деле провоцирующие бесконечный невроз и лишающие людей способности принимать решения самостоятельно, — окончательно уничтожат свободу воли, Дилейни Уэллс решает внедриться в корпорацию и развалить ее изнутри. Проникнув в самое сердце компании, она начинает предлагать одну жуткую идею за другой в надежде, что рано или поздно общество восстанет против "цифрового концлагеря". Слежка всех за всеми, полная зависимость людей от самых абсурдных правил, которые корпорация устанавливает, всеобщая цензура и самоцензура, изымание неугодных книг — этот новый мир еще лет пять назад мог показаться литературной антиутопией, но теперь мы в нем живем. И в этом новом дивном мире большинство довольны и счастливы. Дэйв Эггерс написал новую версию оруэлловского "1984", в котором человечество обретает счастье, основанное на тоталитаризме, скрещенным с цифровыми технологиями.

Leseprobe

Дэйв Эггерс Вместе

Дайте людям новое слово, и они решат, что у них есть новый факт.

Уилла Кейтер

Если поначалу идея не кажется абсурдной, значит, она обречена.

Альберт Эйнштейн

ПРИМЕЧАНИЕ: Действие происходит в ближайшем будущем. Не пытайтесь угадать, когда именно. Все несоответствия во времени и противоречия законам физики не случайны. Все ошибки в описании технологий, нарушения хронологии или неверные выводы внесены автором в текст намеренно для вашего же блага.

THE EVERY by DAVE EGGERS

Copyright © 2021 by Dave Eggers

Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.

Книга издана с любезного согласия автора и при содействии The Wylie Agency

© Мария Кульнева, перевод, 2024

© Андрей Бондаренко, 2024

© “Фантом Пресс”, издание, 2024

1 Начало[1]

Дилейни выбралась из сумеречной подземки в ярко освещенный мир. Был ясный день, и солнце, играя в нескончаемых волнах Залива, разбрасывало золотые искры. Дилейни повернулась к воде спиной и направилась к кампусу “Вместе”. Для охранников в будке у ворот она явно была аномалией – приехала на метро, одна и идет пешком. Будка была стеклянная, в форме пирамиды, напоминая верхушку хрустального обелиска.

– Ты что, пришла сюда? – не удержалась от вопроса женщина-охранник, Ровена, если судить по бейджу, – жгучая брюнетка лет тридцати в облегающем желтом топе. Она улыбнулась, продемонстрировав очаровательную щелочку между передними зубами.

Дилейни назвала свое имя и сказала, что пришла на интервью с Дэном Фарадеем.

– Палец, пожалуйста, – попросила Ровена.

Дилейни приложила большой палец к сканеру, и на экране у Ровены появилась россыпь фотографий, видео и данных. Среди них было то, чего сама Дилейни никогда не видела, – например, вот это фото. Где это, на заправке в Монтане? На изображениях в полный рост она выглядела ссутулившейся, как будто под бременем своего чересчур высокого роста. Дилейни невольно выпрямилась, продолжая скользить глазами по картинкам: вот она в форме паркового рейнджера, вот в торговом центре в Пало-Альто, вот в автобусе в странном месте, похожем на Твин Пикс.

– У тебя отросли волосы, – сказала Ровена. – Но все еще коротковато.

Дилейни запустила пальцы в густую черную шевелюру.

– Пишут, что глаза зеленые, – продолжала Ровена. – По мне, так карие. Можно рассмотреть поближе? (Дилейни наклонилась к ней.) Красивые. Сейчас позвоню Дэну.

Пока Ровена связывалась с Дэном, второй охранник, костлявый неприветливый мужчина лет пятидесяти, занимался другим визитером. К воротам подъехал белый фургон, и рыжебородый водитель, глядя на охранника с высоты своей кабины, объяснил, что у него доставка.

– Какая доставка? – угрюмо спросил охранник.

Водитель мотнул головой в сторону кузова, как будто хотел сообразить, что именно привез.

– Корзинки какие-то. Подарочные. Мягкие игрушки, шоколадки, все такое.

Ровена, которая, очевидно, была в стеклянном обелиске главной, заинтересовалась разговором и повернулась к ним:

– Сколько корзинок?

– Понятия не имею. Двадцать?

– Их кто-нибудь ждет? – допытывалась Ровена.

– Понятия не имею. Может, для потенциальных клиентов? – предположил водитель, как будто внезапно утомившись. Он явно не рассчитывал на такой долгий допрос. – Или подарки сотрудникам. – Он потянулся к пассажирскому сиденью, взял планшет и несколько раз ткнул в экран. – Написано, что Реджине Мартинез и команде “Инициативы К”.

– А кто отправитель? – недоуменно спросила Ровена.

Становилось понятно, по крайней мере для Дилейни, что водителя никуда не пропустят.

Он снова взглянул в планшет.

– Написано МДС. Просто три буквы. М-Д-С. – Теперь и у водителя прозвучала обреченность в голосе, он словно говорил про себя: “Да даже если б я знал, что это такое, какая разница?”

Лицо Ровены смягчилось. Она что-то пробормотала в микрофон, вероятно соединяясь с другим подразделением охраны “Вместе”.

– Ничего страшного. Сейчас все решим. – Она сочувственно посмотрела на водителя, склонив голову. – Вот там площадка, можете развернуться.

– А корзинки оставить здесь? – спросил водитель.

Ровена улыбнулась еще раз.

– О нет. Мы не возьмем ваши… – она сделала паузу, как будто набирая яда для следующего слова, до этого бывшего вполне безобидным, – корзинки!

Водитель воздел руки к небесам:

– Я двадцать два года доставляю грузы, и еще никто ни разу не отказывался принимать! – Он взглянул на Дилейни, будто надеясь найти в ней союзника.

Она отвела глаза, и ее взгляд уперся в самое высокое здание кампуса, облицованную алюминием башню-штопор, где размещался “АлМас”, кузница алгоритмов компании.

– Во-первых, – Ровену нисколько не впечатлила успешная карьера доставщика, – ваш груз не отвечает требованиям безопасности. Нам пришлось бы просвечивать каждую из ваших корзинок, – ей снова удалось практически прошипеть это слово, – а мы не собираемся этого делать. Во-вторых, согласно политике компании, мы не допускаем в кампус грузы, которые могут быть экологически опасными или имеют неизвестное происхождение. Я подозреваю, что в этих корзинках, – в ее устах это слово уже превратилось в ругательство, – полно пластика. А также промышленно переработанных пищевых продуктов или фруктов, выращенных без сертификатов органического фермерства и честной торговли, при этом наверняка опрысканных пестицидами. А может, в этих, – еще больше яда, – корзинках еще и орехи? Вероятно, так, а в нашем кампусе орехи под запретом. И вы вроде бы что-то говорили про мягкие игрушки? Я ни в коем случае не пропущу в кампус дешевые небиоразлагаемые игрушки.

– Вы не пропустите небиоразлагаемые игрушки? – растерянно переспросил водитель и уперся мясистой ладонью в приборную панель, как будто собираясь с духом перед лицом катастрофы.

Ровена шумно вздохнула.

– Там за вами еще несколько машин. Можете развернуться прямо за будкой. – Она снова показала на площадку, где, наверное, весь день теснились нежеланные в компании люди, машины и товары, вынужденные возвращаться в свой хаотичный мир. Водитель одарил Ровену долгим взглядом, но в конце концов нажал на газ, и фургон медленно покатил на площадку.

Для Дилейни в этой сцене было слишком много странного. И в первую очередь доставщик, не работающий на “Вместе”. Пять лет назад “Сфера” приобрела гиганта электронной коммерции, названного в честь диких южноамериканских лесов, и в результате этого поглощения образовалась богатейшая компания из всех когда-либо существовавших в мире. После этого основатели “Сферы” решили сменить название, однако вложили в новое уже привычный намек на всеохватность и равенство. “Джунгли” тоже были рады новому началу. Когда-то рациональный и надежный маркетплейс постепенно превратился в притон мутных продавцов, торгующих подделками, и откровенных мошенников. Компания совершенно перестала нести ответственность за происходящее, и покупатели начали разбегаться; никому не хотелось быть обманутым. Руководство пыталось сменить курс, но ему уже никто не верил. “Сфера” срежиссировала передачу контрольного пакета, и основатель “Джунглей”, постоянно занятый разводами и судебными тяжбами, был только рад получить деньги и полностью посвятить себя исследованию космоса вместе со своей четвертой супругой. Они планировали выйти на пенсию и поселиться на Луне.

После приобретения и смены названия был придуман и новый логотип. Три волны разбивались об идеальный круг, напоминая водный поток, встретивший препятствие – символ новых идей, взаимосвязи, бесконечности. Большинство сошлось на том, что это, пожалуй, лучше, чем старый логотип “Сферы”, который напоминал некоторым канализационный люк, и уж точно намного лучше, чем старый логотип “Джунглей” в виде кривой и неискренней улыбки. Поскольку переговоры о приобретении были изначально сложными, а потом и просто неприятными, использовать старое название маркетплейса в кампусе считалось дурным тоном, и если его вообще упоминали, то просто как “джунгли” с маленькой буквы.

Штаб-квартира “Сферы” с момента ее основания помещалась поблизости от Сан-Винченцо, но в результате случайного стечения обстоятельств переехала на Трежер-Айленд – рукотворный Остров Сокровищ посередине залива Сан-Франциско, связанный перемычкой с настоящим природным островом Йерба-Буэна. В далеком 1938 году Остров Сокровищ был создан для строительства нового аэропорта, однако началась Вторая мировая и Трежер-Айленд отдали под военную базу. С тех пор нагромождение самолетных ангаров медленно превращалось в лабиринт мастерских, виноделен и недорогого жилья – все это с потрясающими видами на Залив, мосты и холмы Ист-Бэй. Но девелоперы не спешили браться за остров, опасаясь неизвестных (и, весьма вероятно, токсичных) отходов, оставшихся от военных и похороненных под толстыми слоями бетона. Только в 2010-х территория все же была очищена, и один за другим стали появляться грандиозные планы ее освоения. Возник новый порт, была протянута ветка метро, а весь периметр огородили четырехфутовой стеной, которая должна была защитить остров от прогнозируемого в ближайшие десятилетия повышения уровня океана. А потом началась пандемия, приток капитала иссяк, и остров стал доступен всем желающим. Единственной загвоздкой был калифорнийский закон, требующий, чтобы береговая линия оставалась муниципальной собственностью. “Вместе” пыталась это как-то обойти, сначала тихо, затем публично, но все же проиграла, и променад вокруг острова остался общественным местом.

– Дилейни Уэллс?

Дилейни повернулась и обнаружила прямо перед собой мужчину слегка за сорок, с гладко выбритой головой и большими карими глазами, казавшимися еще больше из-за очков без оправы. Воротник его черной рубашки на молнии был поднят, ноги облегали узкие зеленые джинсы.

– Дэн? – уточнила она.

После пандемии к рукопожатиям стали относиться настороженно, но никакого заменяющего их приветственного ритуала пока не придумали. Дэн предпочел коснуться воображаемой шляпы, а Дилейни просто коротко кивнула.

– Прогуляемся? – спросил он и проскользнул мимо нее в ворота, направляясь не в кампус, а на береговой променад.

Дилейни пошла за ним. Она уже слышала, что так проходит большинство первых собеседований в компании. “Вместе” не хотела пропускать в кампус ничего и никого непроверенного, не прошедшего тщательный отбор, представляющего риск заражения – ни небиоразлагаемые игрушки, ни людей. Каждый новый человек мог быть источником той или иной угрозы для безопасности, а поскольку соискатели, подобные Дилейни, не имели допуска и не прошли настоящую проверку – лишь с десяток быстрых скринингов с помощью ИИ, – собеседования предпочитали проводить за пределами кампуса. Но Дэн ни словом об этом не обмолвился.

– Мне надо наверстывать шаги, – сказал он, показывая на свой медицинский браслет, созданный компанией, способный отслеживать сотни показателей. Все страховые компании и большинство правительств требовали его обязательного ношения.

– Мне тоже. – Дилейни кивнула на свой браслет, который она люто ненавидела, но носила ради маскировки.

Дэн Фарадей улыбнулся. Каждый соискатель, полагала Дилейни, носит с собой и на себе все возможные продукты “Вместе”. И это не форма лояльности. Это обязательный первый взнос, который надо внести перед началом игры. Дэн жестом поманил Дилейни через улицу, и они вышли на общественный променад.

“Простите меня, – подумала Дилейни. – С этого момента все – ложь”.

2 Как произвести на него впечатление

Первоочередная задача состояла в том, чтобы очаровать Дэна Фарадея так, чтобы он порекомендовал Дилейни для второго, более придирчивого интервью. А потом предстояло еще как минимум три. Она слышала, что некоторые претенденты на вакансии в компании проходили по дюжине собеседований за полгода, прежде чем их нанимали.

– Тут можно и поговорить, и видом насладиться, – сказал Дэн, дружелюбно и внимательно глядя на нее. – Если захочешь поесть или выпить, можем где-нибудь посидеть.

Вереница частных лавочек, вытянувшаяся вдоль променада рядом с кампусом “Вместе”, производила впечатление поспешно возведенных киношных декораций. Здесь была тускло освещенная и совершенно пустая внутри архитектурная фирма, ярко украшенные, но тоже безлюдные магазинчики сладостей и кафе с веганским мороженым. Прохожих на улице тоже было немного, а попадавшиеся Дилейни и Дэну парочки выглядели в точности как они сами: сотрудник “Вместе” (совместный), беседующий с соискателем (отдельный).

Дилейни редко нервничала, но сейчас ее буквально трясло. Она годами тщательно выстраивала свой профиль, свою цифровую личность, но все равно не представляла, что они про нее знают и чего не знают. А больше всего она переживала из-за того, что по пути в кампус ее “застыжили”. На платформе метро она уронила бумажку, и, прежде чем успела поднять, пожилая дама с телефоном наготове зафиксировала преступление. Разработка и стремительное распространение “Стража”, одного из стандартных для вместе-фонов приложений, а также большинства других новаций происходили под флагом безобидного утопизма, помноженного на почти тоталитарную тягу подчинить всех единым нормам. Около миллиона “стыжей” – ублюдочный уродец, которого породили “страж” и “стыд”, – публиковались каждый день, сообщая всему миру о неаккуратных водителях, любителях громко поговорить в фитнес-зале, наглецах, пытающихся прорваться в Лувр без очереди, приверженцах одноразовой посуды и распущенных родителях, позволяющих детям плакать в общественных местах. “Стыж” сам по себе не был проблемой. Проблемы начинались, если ваша личность была идентифицирована и помечена, если видео активно расшаривалось, комментировалось и поднимало ваш Общий Уровень Отклонений до опасного значения. Тогда последствия единственного мелкого проступка могли преследовать вас всю жизнь.

– Во-первых, поздравляю с тем, что ты здесь, – сказал Дэн. – Только три процента соискателей доходят до этой стадии. Ты же понимаешь, ИИ-проверка очень жесткая.

– Абсолютно, – кивнула Дилейни и поморщилась. Абсолютно?

– Твое резюме произвело на меня впечатление. Лично для меня очень ценно, что у тебя диплом по гумнаукам.

Гумнауки. Такое ощущение, что Дэн то ли сам изобрел это словцо, то ли пытается его популяризировать. Будто не зная, что говорить дальше, он подергал молнию на рубашке.

– Ты, наверное, в курсе, что мы нанимаем не меньше гуманитариев, чем инженеров. Все, что может потребоваться для продвижения новых идей. – Он отпустил застежку. Манипуляции с молнией словно заменяли ему задержку дыхания. Пока он формулировал и проговаривал фразу, он держался за язычок молнии, а если фраза получалась складная, расслаблялся и отпускал.

Дилейни знала о возможностях, которые “Вместе” предоставляет не-инженерам, и рассчитывала на это. Тем не менее ей пришлось пройти долгий путь, чтобы показать себя исключительно привлекательной в категории невежд от математики.

Два года назад Дилейни переехала в Калифорнию и пошла работать в стартап под названием “Фактор 4”, который хотел добавить видеоиграм четвертое измерение – запахи. Их наиболее успешный продукт, “Вонь войны!”, наполнял дома, в которых обитали тинейджеры, смесью запахов дизеля, пыли и разлагающейся плоти. Дилейни предполагала, что основатели “Фактора 4” изначально рассчитывали на поглощение компанией “Вместе”, и оказалась права. Сделка была заключена через полтора года после того, как она пришла в компанию. Основателей, Виджея и Мартина, “Вместе” поглотила вместе с их фирмой, при этом не возложив на них никаких обязанностей. Дилейни, как относительно новый работник, такой чести не удостоилась, но Виджей и Мартин решили добиться собеседования во “Вместе” для всех своих бывших сотрудников, если те пожелают.

– На самом деле мы как раз ищем кого-то с твоим опытом и взглядом, – сказал Дэн. – Ты своенравна, и мы тоже хотим быть такими.

Слово “своенравный” недавно вошло в моду, заменив слово “бунтарь”, которое заменило слово “мятежный”, а оно, в свою очередь, – слово “подрывной”. Дэн опять затеребил молнию. Казалось, он хочет расстегнуть ее до конца и вырваться из рубашки, как ребенок, мечтающий высвободиться из колючего свитера. Сказанная фраза удовлетворила его внутреннего цензора, и он оставил застежку в покое.

Они миновали магазин, который должен был продавать хозтовары и был полон этих хозтоваров, красиво разложенных на полках, но ни покупателей, ни продавцов за витриной видно не было.

– Меня всегда восхищало это во “Вместе”, – сказала Дилейни. – Вы водружаете свой флаг на Титане, пока остальные разглядывают Луну.

Дэн взглянул на нее, и она поняла, что попала в точку. В его глазах заискрились интерес и симпатия, однако он тут же прищурился, явно намереваясь перейти к более серьезным вопросам.

– Мы изучили твою дипломную работу.

Дилейни слегка покраснела. Несмотря на то что диплом был ее главным козырем и, как она полагала, основной причиной того, что ее допустили к собеседованию, она не ожидала, что разговор об этом зайдет так скоро. Она надеялась, что первое интервью сведется лишь к общей проверке ее лояльности.

Она писала свой диплом в разгар антитрастовых претензий к “Сфере”, и основной тезис заключался в том, что неважно, является компания монополией или нет, если людей все устраивает. Она даже придумала формулировку “благонамеренное владение рынком”, что якобы означало гармоничные отношения между компанией и клиентом – идеальное состояние бытия потребителя, при котором все его желания исполняются эффективно и по минимальной цене. Бороться с таким сбалансированным состоянием – значит идти против воли людей, а разве законодательство не должно поощрять то, что людям нужно? Если компании известно все, если ей лучше знать, почему бы не позволить ей беспрепятственно совершенствовать нашу жизнь? Дилейни постаралась сделать так, чтобы текст ее дипломной работы разошелся по Сети. Позже она узнала, что ее имя упоминали во внутренних блогах сотрудники “Вместе” и, более того, на нее ссылался – коротко, но что с того – один из редких европейских законов, поддерживающих курс компании.

– Мы много обсуждали те идеи, о которых ты там пишешь, – сказал Дэн, останавливаясь.

Дилейни в этот момент могла думать только о том, как скоро ее подмышки превратятся в два чавкающих болотца.

– Безусловно, мы и сами понимали, что все так и есть, но не могли донести это до широкой общественности.

Дилейни улыбнулась. “Вместе” была мировым лидером по части распространения идей – в текстовой форме, аудио, видео, посредством мемов, – но при этом компания не представляла, как донести их до правительств, законодателей и критиков. Руководство “Сферы”, а затем и “Вместе”, особенно после вынужденной полуотставки Эймона Бейли, в прошлом их главного пропагандиста и проповедника, страдало неспособностью чувствовать нюансы, спесивостью и временами откровенной грубостью в общении с оппонентами. Верхи “Сферы” никогда не испытывали раскаяния в случае нарушения законов или использования их продуктов в неприглядных целях. “Сфера” сеяла ненависть миллион раз на дню, стала причиной неописуемого множества страданий и смертей, внесла огромный вклад в разрушение демократии во всем мире. В ответ на общественное возмущение в компании сформировали комитеты для обсуждения проблемы. В итоге некоторые алгоритмы были изменены, несколько подстрекателей с высоким рейтингом забанены, а в Бангладеш появились работающие за минимальную зарплату модераторы.

– То, как ты осветила наши проблемы с антимонопольным законодательством через призму истории, – продолжал Дэн, – очень познавательно даже для таких, как я, а я тут с самого начала. – В голосе появилась задумчивость. – У тебя очень острый ум, а нам здесь это необходимо.

– Спасибо, – пробормотала Дилейни, ликуя про себя.

– Как принял твою работу научный руководитель? – спросил Дэн.

Воспоминание о профессоре Мине Агарвал отдалось в сердце Дилейни уколом сожаления. На втором курсе она стала посещать цикл ее лекций под названием “Свободный доступ ко всему – свобода воли” и полностью подпала под ее влияние, уверившись, что “Сфера” – не просто монополия, но самая безжалостная и опасная корпорация, когда-либо возникавшая в мире, – экзистенциальная угроза всему, что осталось в людях живого и интересного.

Через два года, когда Дилейни попросила Агарвал стать ее научным руководителем, та с готовностью согласилась, но была потрясена, когда Дилейни представила ей 77-страничный диплом о безумии и несправедливости антимонопольных мер в отношении “Сферы”. Агарвал поставила Дилейни пятерку. “Эта оценка – за четкость аргументов и глубину исследований, – написала Агарвал, – но к выводам у меня есть серьезные моральные претензии”.

– Все прошло нормально, – ответила Дилейни.

Он улыбнулся.

– Хорошо. Значит, в научном мире до сих пор хоть немного уважают интеллектуальную независимость.

Они повернули за угол и чуть не врезались еще в одну пару, проводившую первое собеседование. Стильная молодая “совместная” шла рядом с мужчиной на вид по меньшей мере лет пятидесяти, отчаянно пытавшимся выглядеть более энергичным и востребованным, чем подразумевал его возраст. Вероятно, этой цели и должны были служить очки в оранжевой оправе, черная поблескивающая рубашка с воротничком на пуговицах и новехонькие кислотно-зеленые кроссовки. Его спутница, стройная женщина в серебристых легинсах, встретилась взглядом с Дэном, и Дилейни могла поклясться, что на микросекунду ее глаза округлились в притворной тревоге. Дэн приветствовал ее так же, как и Дилейни, – прикоснувшись пальцами к полям несуществующей шляпы.

– Мы не обращаем внимания на возраст при найме, – заметил Дэн, и Дилейни задумалась, не рассматривает ли он и ее в рамках этой антиэйджистской квоты, хотя ей всего тридцать два. – Более возрастные кандидаты обладают ценнейшим жизненным опытом, который мы можем использовать, – продолжал он, скользнув глазами по плечам Дилейни, как будто груз этого опыта лежал на них. – Пойдем туда? – предложил он и повел Дилейни на детскую площадку, оформленную Яёи Кусамой и оплаченную “Вместе”.

“Взрослым разрешается!” – гласила табличка на входе, а ниже, мелким шрифтом и в скобках: “В сопровождении детей”. Надпись явно подчеркивала важность Игры (всегда с большой буквы) в творческой жизни взрослых.

Игра с большой буквы была последней в череде модных теорий менеджмента, она сменила теории многозадачности; однозадачности; настойчивости; обучения на ошибках; дневного сна; кардиоработы; важности “да”; важности “нет”; преобладания коллективной мудрости над собственными инстинктами; преобладания инстинктов над коллективной мудростью; менеджмента викингов; рабочего потока комиссара Гордона; Х-команд; В-команд; главенства простоты; стремления к сложности; поиска неприятной правды; творчества как радикального индивидуализма; творчества через групповое мышление; творчества через отказ от группового мышления; организационной осознанности; организационной слепоты; микроработы; макроотдыха; командного духа, основанного на страхе; террора, основанного на любви; работы стоя; работы на ходу; обучения во сне и, буквально недавно, пользы лаймов.

– Как тебе работалось в “Факторе 4”? – спросил Дэн, усаживаясь на огромный резиновый гриб. Дилейни устроилась напротив него на спине ламы, изготовленной из переработанного пластика.

Она знала, что самая грубая ошибка, которую она сейчас может допустить, – это начать критиковать своих прежних работодателей.

– Там было феерично. – Дилейни слышала, что это слово любят в компании. – Ко мне все очень хорошо относились. Я каждый день познавала мир.

Познавала мир. Она в жизни не произносила этой фразы, но, взглянув на Дэна, поняла, что не промахнулась.

– На мой взгляд, это было отличное приобретение, – сказал Дэн. – Обошлось в немалую сумму, но таланты… – Дилейни была уверена, что он хотел сказать “фееричны”, но она уже украла у него это слово. Подумав мгновение, он нашел альтернативу: – …просто звездные. Как ты думаешь, какой была цена?

– Таланты недешевы, – ответила она, и Дэн улыбнулся.

Это был единственный правильный ответ, поскольку логика в оценке отсутствовала. “Вместе” купила “Фактор 4”, компанию, образовавшуюся всего три года назад, с двадцатью двумя сотрудниками и отсутствием прибыли, почти за два миллиарда долларов.

– Хорошая формулировка, – кивнул Дэн.

Для любого продавца или покупателя в сфере высоких технологий покупка дешевле миллиарда не имела смысла. Дилейни следила за доходами “Фактора” и не знала ни об одном входящем платеже более 23 миллионов за все время существования компании. Тем не менее “Вместе” заплатила за нее 1,9 миллиарда. Практически то же самое было с прогорающей компанией по производству наушников, которая была приобретена за миллиард, и с прогорающей фирмой виртуальной реальности, за которую заплатили 2,8 миллиарда, и с прогорающим производителем ненасильственных видеоигр, который обошелся “Вместе” в 3,4 миллиарда. Казалось, что цифры выбирают исключительно за красоту и чудесный логический парадокс: то, за что ты заплатил миллиард, будет стоить миллиард, – смелая идея, не отягощенная тысячелетней практикой бухучета.

– Я не встречался с Виджеем и Мартином, – сказал Дэн.

Дилейни заметила, что он раскачивается, и поняла, что у гриба гибкая ножка. Ей стало интересно, так ли податлива ее лама. Она попробовала. Оказалось, что нет.

– Надеюсь, что у них сейчас романтический период, – продолжал Дэн, махнув рукой в сторону кампуса.

Где-то там теперь Виджей и Мартин. Оба очень нравились Дилейни, и она предполагала, что там они несчастны, как любые основатели, вынужденные продать свое детище, и что через пять лет, как только получат свою долю акций, с радостью покинут “Вместе” и смогут основать свои семейные фонды.

Однако миллиардные сделки поддерживали мир технологий на плаву, а наиболее сообразительные предприниматели понимали, что продаться “Вместе” гораздо проще и логичнее, чем оставаться независимой компанией и пытаться что-то заработать (сизифов труд) или вставать на опасный и непредсказуемый путь публичного размещения активов.

– Я знаю, что твоя должность неоднократно менялась. Можешь рассказать, какую роль ты играла в “Факторе”? Необязательно по порядку. Ты не против?.. – Он встал и показал жестом, что хочет поменяться с Дилейни местами.

Дилейни слезла с ламы и пересела на гриб.

– Моя роль была достаточно аморфна, – начала Дилейни и заметила вспышку восхищения в глазах Дэна. Еще одно слово, которое ему нравится.

С ним все просто, поняла она. Долгие годы “Вместе” с помощью своих алгоритмов автозаполнения вытесняла из языка тысячи слов, заменяя менее употребительные теми, что предпочитает большинство, и в результате огромные пласты английской лексики перешли в разряд устаревших. Когда ухо “совместного” улавливало слово вроде “аморфный”, оно удивлялось, как будто услышало смутно знакомую песню из давно минувших времен.

Дилейни обрисовала историю своей работы в “Факторе”. Она пришла в компанию как помощник руководителя, потом ее стали называть офис-менеджером, хотя делала она примерно то же самое, то есть практически все. Она заказывала закуски и обеды. Она управляла уборщиками, следила, чтобы все были накормлены, нанимала и контролировала садовников. Она организовывала все мероприятия, от коротких совещаний за обедом до выездов на модные курорты, и даже свадьбу Мартина на горе Тамальпайс (ей пришлось найти команду парапланеристов, которые согласились летать в смокингах). Все это она рассказала Дэну, ни в чем не приврав, но тем не менее постаравшись донести до него, что во “Вместе” она бы не хотела планировать вечеринки и договариваться о доставке обедов.

– Еще я немного общалась с соискателями. Ну, знаешь, просто проверяла их на нормальность, – добавила она и улыбнулась Дэну, надеясь, что он оценит эту попытку найти общее в их рабочих задачах.

Он улыбнулся в ответ, но чисто символически – она явно задела за живое. Такое с ней уже бывало. Те шестеро или семеро “совместных”, с которыми ей довелось встречаться раньше – в баре или у общих знакомых, – были в целом нормальными людьми, идеалистами и прекрасными специалистами в своем деле, и, как правило, с радостью разливались соловьем о своей работе и жизни. Однако для каждого существовала черта, которую нельзя было переходить. Они могли двадцать минут мило болтать о многих странных и непонятных извне сторонах жизни в компании или о ее иногда позитивном, но куда чаще катастрофическом влиянии на мир, но в тот самый момент, когда Дилейни уже казалось, что ее собеседник может свободно высказываться и думать все что хочет, какая-нибудь одна затронутая тема, одна фраза внезапно оказывалась чересчур, и новый “совместный” друг мгновенно закрывался и переходил в защитную позицию. Так, например, категорически нельзя было произносить слова “монополия” и “оболванивание”. Любое сравнение, даже в шутку или по пьяни, между Эймоном Бейли – одним из основателей “Сферы” – и Джимом Джонсом, Дэвидом Корешем или Китом Раньером[2] воспринималось как нечто совершенно неуместное и признак дурного тона. Упоминание о Стентоне, еще одном из “трех волхвов” компании, который покинул “Вместе” и вступил в сатанинский союз с государственно-частным предприятием в Китае, становилось для разговора губительным. Что можно и чего нельзя говорить о Мэй Холланд, теперешнем генеральном директоре “Вместе”, вычислить было очень сложно.

Десять лет назад Мэй начала работать в “Сфере” в отделе связей с клиентами, потом стала одной из первых в компании полностью прозрачных личностей, транслируя в Сеть всю свою жизнь, и благодаря абсолютной преданности “Сфере”, а также молодости, привлекательности и харизме очень быстро начала подниматься по карьерной лестнице. Недоброжелатели считали ее не слишком умной и чрезмерно осторожной. Фанаты – которых было значительно больше – вдумчивой, по-хорошему амбициозной и разносторонней. Правда, оба лагеря сходились в одном: за все годы, проведенные в компании, лично Мэй не принесла ей ни одной значимой идеи. Даже после слияния с “Джунглями” она как будто не понимала, что все это значит и как можно объединить компании с максимальной выгодой.

– Сколько людей работало в “Факторе”? – спросил Дэн.

Дилейни знала, что Дэну это известно, и если сейчас окажется, что она сама не помнит точного числа, то он решит, что либо ей плевать на коллег, либо она не умеет считать.

– Двадцать два с половиной, – ответила она. – Половина – потому что один молодой папочка на момент приобретения работал неполный день.

– Как ты считаешь, отдыху там уделялось достаточно внимания? – Дэн снова задергал молнию.

Дилейни рассказала, как они устраивали пикники, как три раза в год выезжали на курорты (а она это все планировала), как однажды в теплую июньскую пятницу Виджей и Мартин отправили всех на тихоокеанский пляж.

– Мне это нравится, – сказал Дэн. – Но, учитывая, что ты работала в таком маленьком коллективе, как думаешь, тебе понравится в такой большой компании, как “Вместе”? Нам бы хотелось, чтобы наши сотрудники хорошо абсорбировались в сообществе.

– Думаю, у меня получится, – ответила Дилейни. Абсорбировались.

За последние три года в кампусе “Вместе” произошло девятнадцать самоубийств, что коррелировало с общемировым всплеском, и никто не хотел о них говорить – в основном потому, что никто толком не понимал, почему это происходит и как этому можно помешать. Даже число “девятнадцать” было спорным, поскольку в кампусе не было местных новостей, не было журналистов, их полностью вытеснили соцсети, рекламный апокалипсис и, в первую очередь, война с субъективностью. Информация об этих смертях складывалась лишь из слухов и поспешно удаляемых сообщений жителей побережья Залива, которые видели вынесенные на берег мертвые тела. Этот способ “совместные” выбирали часто – бросались в море, которое их окружало.

– Надо признать, – сказала Дилейни, – у меня сложилось ощущение, что “Фактор” рано или поздно купят, поэтому у меня было время подумать об этом. Не то чтобы я надеялась, что меня возьмут во “Вместе”, но всегда приятно строить планы.

Дилейни хотела попасть на работу в компанию “Вместе”, чтобы уничтожить ее. Она годами ждала этого шанса. Ее дипломная работа была первым шагом на этом пути. Уже тогда она понимала, что должна проявить себя как союзник, продемонстрировать поддержку, чтобы ее приняли как свою. Дилейни планировала, что, попав внутрь системы, изучит ее, определит слабые точки и нанесет удар. Она станет для “Вместе” Сноуденом и Ассанжем. Новым Марком Фелтом[3]. Она еще не знала – и ей было все равно, – сделает ли она это цивилизованно, скрытно, просто выложив в публичный доступ факты, как делали ее предшественники, или путем открытого нападения. Она не хотела, чтобы кто-то пострадал, чтобы хоть один реальный волос упал хоть с одной реальной головы, но она хотела уничтожить “Вместе”, прекратить пагубное царствование компании в мире.

Дэн слез с ламы, снова посмотрел на свой браслет и вдруг засеменил на месте, все наращивая темп, пока не превратился в расплывчатое мельтешение коленей и сжатых кулаков. Это продолжалось ровно две минуты, после чего браслет издал торжествующее пиликанье и Дэн остановился.

– Прости, – повернулся он к Дилейни, пытаясь отдышаться. – Я обещал жене. Поэтому я и веганом стал, и устраиваю кардиотренировки, когда браслет сообщает, что момент оптимальный. Она умерла в прошлом году.

– О боже. Мне так жаль.

– Ты в последнее время делала МРТ?

Она не делала. Дэн закатал рукав, и она увидела телефон, прикрепленный к предплечью, как это сейчас было модно. Он начал проматывать ролики, на всех была одна и та же женщина: в доме со светлыми полами, в гамаке на зеленом склоне, в саду, где она опустилась на колени перед розами. Такая молодая – и уже умерла.

– Это Адира, – сказал он, пока на экране мелькали кадры. Он будто пытался решить, какую запись показать Дилейни – человеку, с которым только что познакомился. – Когда опухоль обнаружили, была уже четвертая стадия. – Он посмотрел на Бэй-Бридж, солнечный луч блеснул на стекле крохотной машинки, неслышно летящей на запад. – В общем, она заставила меня пообещать, что я буду следить за собой. И мне хотелось бы, чтобы ты тоже так делала.

– Я буду, – кивнула Дилейни, чувствуя, что ей нанесли удар в спину. Она не сомневалась, что Дэна действительно беспокоит ее здоровье, и это было какой-то жестокой насмешкой.

Он продолжал листать ролики. Дилейни взмолилась про себя, чтобы он ничего не выбрал, чтобы не предложил ей посмотреть. Но он, конечно, предложил.

– Она была прекрасной спортсменкой, очень любила бег, – сказал Дэн, и на экране ожила Адира. Она только что завершила дистанцию и стояла, вскинув над головой руки, улыбаясь. На майке был номер 544. Дилейни надеялась, что ей не придется услышать ее голос.

– А, прости, – сказал Дэн, увеличивая громкость.

– Я это сделала? – спросила Адира, продолжая улыбаться и тяжело дыша.

– Да! – произнес голос за кадром. Дэн. Он говорил с такой гордостью. – Ты это сделала, любимая.

Видео закончилось.

Дэн снова принялся листать ролики, отыскивая моменты из жизни Адиры, которые ему хотелось показать. В телефоне, надетом на руку, как будто была вся его жизнь, вся его Адира. Дилейни стояла и смотрела, как он ищет и ищет.

3 Так себе и представляю

– Я не могу, – сказала Дилейни.

– Почему? – не понял Уэс. – Потому что у него жена умерла?

– Да. И не только.

– Он не спрашивал, занималась ли ты греблей?

Люди спрашивали об этом очень часто. Интересовались, не занимается ли она греблей, волейболом или даже баскетболом. Она была как минимум на четыре дюйма выше Уэса, но его это нисколько не волновало. Он ни разу об этом не упоминал.

– Нет, – сказала Дилейни. – Просто дело в том, что он нормальный. Обычный человек. Я этого не ожидала.

– Мы же об этом говорили. Что тебе могут понравиться тамошние люди, – заметил Уэс. – Ты одета?

Уэс Маказьян стоял в дверях, жилистый, угловатый и кривоногий, с волосами цвета пыли – натуральное перекати-поле, – похожий на угонщика скота из позапрошлого столетия. У него были маленькие блестящие глазки и чрезмерно большие для его лица рот и зубы. Когда он улыбался, то напоминал маленького, но счастливого кита.

– Видишь? – спросил он. – Я уже оделся.

Уэс не любил носить длинные штаны и ботинки и обычно целыми днями – неделями – ходил в подвязанных веревочкой шортах с эмблемой “Юта Джазз” – команды, к которой он не имел ни малейшего отношения. На его любимой футболке был портрет Улофа Пальме – убитого давным-давно премьер-министра Швеции. Поскольку выяснилось, что лицо мертвого политика удачно маскирует брюшко, Уэс купил восемь таких футболок и крайне редко надевал что-то еще.

– Там холодно? – спросила Дилейни.

– “Там холодно”, – передразнил Уэс. На этот раз он надел футболку поверх худи. Уэс – и Улоф – повернулись к собаке. – Она живет у пляжа и спрашивает, холодно ли там.

Ураган, немолодой пес Уэса, посмотрел на Дилейни умоляющим взглядом. Если Дилейни могла собраться за несколько минут, то Уэс и Ураган были готовы всегда. Дилейни взяла свитер и просунула голову в ворот.

– Пожалуйста, только не кроссовки, – попросил Уэс.

Смотреть, как она зашнуровывает обувь, было для Уэса и уж тем более для Урагана серьезным испытанием. Когда она взялась за первый шнурок, Уэс отвернулся, а Ураган принялся прыгать вокруг нее, стуча когтями по полу, как чечеточник.

– Может, лучше сандалии? – спросил Уэс. – Или что-нибудь на липучках?

Дилейни решила не завязывать двойной узел.

– Доволен? – спросила она.

Они закрыли дверь и прошли мимо окна главного дома. Гвен, мать Уэса, считала чьи-то налоги за столом на кухне и не подняла головы.

Уэс и Дилейни жили у океана в маленьком домике, который они называли Приморской Хижиной. Цены на жилье в области залива Сан-Франциско у большинства людей вызывали нервный смех, но арендодатели не стеснялись, рассчитывая на новые наивные деньги. Тем не менее там и сям по-прежнему можно было найти уголки, оставшиеся от старого Сан-Франциско, – странные домики с чердаками, перестроенные гаражи, продуваемые всеми ветрами постройки на задних дворах у пожилых хиппи, отказывающихся наживаться на молодых арендаторах. Дилейни нашла такое местечко в районе Внешнего Сансета. Домик, находившийся поблизости от “Рыбной компании Долджера” и впитавший ее запах, сдавался со всей мебелью, стиральной машиной с сушилкой и тридцатишестилетним мужчиной по имени Уэс. Главным домом совместно владели мать Уэса и ее старинная подруга Урсула.

– Я живу с мамой, – объявил Уэс Дилейни, когда они познакомились. С тех пор она слышала от него эту фразу раз сто.

Когда они уже выходили на улицу, Гвен окликнула их от двери:

– Принесите лимонада!

Рядом с пляжем недавно обосновался продавец домашнего лимонада. Его наверняка скоро должны были прогнать санитарные службы, но пока мать Уэса всегда просила принести им с Урсулой по бутылочке. Гвен помахала Дилейни.

– Только не это, – сказал Уэс.

– Привет, Гвен! – крикнула Дилейни.

– Не останавливайся. Мы скоро вернемся. Привет, мам!

Дилейни была в прекрасных отношениях с Гвен и Урсулой, но они еще не определились, что о ней думать. У них был большой опыт подмечать скрытые от чужих глаз истории, поэтому им с трудом верилось, что ее отношения с Уэсом могут быть чисто платоническими. Но мысли эти они держали при себе и только кивали в притворном согласии, когда Уэс и Дилейни говорили, что просто дружат. Эти две женщины не доверяли людям, а еще меньше – системам. Поэтому они жили в своей “пещере”, и поэтому Гвен считала работу бухгалтера по налогам формой социального протеста: все ее клиенты платили честно.

Навстречу им шла почтальонша Роуз, и Дилейни поздоровалась, не останавливаясь. Она знала, что Роуз и Гвен тут же примутся обсуждать свои садики, а про почту и не вспомнят. Вот такие вещи, вроде легкомысленных разговоров в рабочее время, выводили антитрогов из себя. Неэффективность, непрозрачность, трата ресурсов. Почта вообще была для них самым нелепым и расточительным явлением. Вся эта бумага!.. Сколько денег в никуда, сколько десятков тысяч ненужных рабочих мест, грузовиков, самолетов, погубленных деревьев, выбросов углерода. Следующей после уничтожения наличных денег и всей бумажной продукции (она уже приобрела больше десятка бумажных комбинатов только для того, чтобы закрыть их) миссией Мэй Холланд было уничтожение почты – священной коровы всех трогов.

Термин “троглодиты”, или “троги”, нес много смысловых оттенков. Изначально он возник как оскорбительное наименование всех противников технологического прогресса, но затем стал использоваться этими противниками в качестве гордого самоназвания, а вскоре его уже употребляли все стороны как обозначение любых способов противодействия современным достижениям. В Приморской Хижине не было ни одного умного гаджета, никакие бытовые приборы тут не были подключены к интернету. В Сеть обитатели домика выходили через спутниковое подключение, соблюдая маниакальную осторожность и тщательно следя за безопасностью и анонимностью. Такой образ жизни встречался все реже и обходился все дороже. Страховые тарифы для “пещер” постоянно росли, а борьба за их полный запрет и уничтожение велась уже второе десятилетие. Перечисляя длинные списки рисков, лоббисты “Вместе” добились того, что в этих домах запретили растить детей, и рассчитывали, что скоро в закон будет включен полный запрет на проживание в “пещерах”. Соседи трогов, уж точно большинство, относились к ним с подозрением, что активно поощрялось. Компания купила несколько приложений, через которые соседи могли делиться друг с другом и с общественностью слухами и страхами, и алгоритмы этих приложений автоматически поднимали рейтинг сообщений, которые касались “неподключенных” троглодитских обиталищ. Однако во многих больших городах подобные кварталы все еще держались, в том же Сан-Франциско существовал так и называвшийся Пещерный Городок, или Трог-Таун, а “Вместе” прилагала массу усилий, чтобы люди воспринимали Трог-Таун как логово разврата и криминала с плохой канализацией.

Дилейни и Уэс вышли на 41-ю авеню, уводящую к побережью. Ураган отчаянно тянул поводок.

– Не знаю, о чем я только думала, – проговорила Дилейни. – Я не шпионка. Меня этому не учили.

– Не учили? – переспросил Уэс. – А кто и чему тебя должен был учить?

Уэс был редким, но не уникальным представителем породы техно-трогов – талантливый программист, живущий вне системы. В результате намеренной социальной изоляции его взгляды на жизнь во многом остались взглядами прекраснодушного подростка: он твердо знал, что такое хорошо и что такое плохо, и считал бунт благородным по определению. Дилейни только через семь месяцев доверилась ему настолько, чтобы поделиться своими планами, но он моментально все понял и начал активно ее поддерживать.

– Я не могу, – сказала Дилейни. – Думала, что смогу, но нет.

Уэс остановился. Ураган пытался тянуть его вперед еще с большим упорством. Псу было семь, морда уже начала седеть, но он все еще любил побегать. Носиться по мокрому песку возле океана было самой большой радостью Урагана. Он был дворняжкой, но Уэс – и все, кто видел, как пес бегает, – не сомневался, что в нем есть кровь грейхаундов.

– Может, получится уничтожить их извне? – спросила Дилейни.

Уэс ухмыльнулся. В глазах его вспыхнуло вдохновение.

– Конечно, получится! – воскликнул он. – Я выражу им свой решительный протест в письме, а ты устроишь пикет перед воротами. Или еще лучше – один из нас напишет роман.

– Прекрати, – отмахнулась она. – Пойми, я не могу туда вернуться. Проблема в обмане. Люди, которые там работают, – честные люди.

– Однако все вместе они причиняют вред!

– Но мое присутствие там будет основано на предательстве.

– Зато твоя цель – спасти мир, – заключил Уэс.

Довольный собой, он двинулся дальше, к большой радости Урагана, который уже едва не удушил себя ошейником. На пляже Уэс отпустил пса, и тот полетел вперед, разбрасывая песок. Каждый день он бегал целый час, иначе становился возбужденным, беспокойным, непредсказуемым. Жевал провода, грыз обувь Дилейни и с тоской смотрел в окно.

– Они уже назначили второе собеседование, – сказал Уэс. – Полпути позади.

Это было неправдой, и оба это знали. Дилейни посмотрела на океан. Прибой был похож на армию веселых швабр.

– Я думала о том, чтобы научиться ходить под парусом, – сказала она. – И работать на токарном станке. Мы пережили две пандемии, а я так и не научилась. А еще я могла бы управлять кинотеатром. “Александрия” до сих пор не открылась. Или ткать. Мне бы понравилось, наверное.

– Ткать, – повторил Уэс, тоже глядя на воду. – Так себе и представляю.

Ураган в конце концов устал, вернулся к Уэсу и театрально плюхнулся на песок у его ног, сообщая, что пора домой.

На лестнице, ведущей с пляжа к бетонной набережной, они встретили женщину в черной ветровке со светоотражающими полосками на рукавах, похожую на странного шмеля.

– Привет! – сказала она. – Хочу убедиться, что вы в курсе насчет изменения пляжных правил в отношении животных. У вашей собаки есть чип? – Она наклоняла голову туда-сюда, рассматривая Урагана сверху. – Мы всех спрашиваем, – добавила она.

– Нет, – ответил Уэс, пытаясь справиться с раздражением.

Женщина закусила губу.

– Начиная со следующей недели все собаки в городе должны быть чипированы. Ради вашей и их безопасности. А вдруг она потеряется?

– Моя не потеряется, – заверил Уэс.

Женщина закатила глаза.

– Часть пляжа, где разрешено находиться с чипированными питомцами, обозначена вон теми знаками, – она махнула рукой в сторону пляжа, где был размечен кусочек не больше гаража, – и собака обязательно должна быть на поводке.

– Чип и поводок, – повторил Уэс.

– Так безопаснее для вас и для всех остальных, кто хочет отдохнуть на пляже, – заключила женщина.

Уэс быстро взглянул на нее и отвел глаза. У нее на шее была камера высокого разрешения, так что любая гримаса или грубое слово были бы зафиксированы и учтены.

– Спасибо, – сказал он, и они пошли дальше.

Оказавшись вне зоны слышимости, Уэс взорвался:

– Да что за херня!

Оушен-Бич был последним местом в городе, единственным на пятьдесят миль, где можно было гулять с собакой без поводка. Уэс посмотрел на Урагана, заволновавшегося от внезапного крика хозяина.

– Когда я был подростком, мы жгли тут костры, – прорычал он. – Можно было заниматься серфингом или ловить рыбу без всяких разрешений. Бегать, плавать, трахаться – да что угодно. Почему? Потому что тут полно места! Миль пять пустого пляжа! На всех хватит! Блин!

Вдали, у Фараллоновых островов, океан затянуло пеленой дождя.

– Ты должна уничтожить эту компанию, – твердо сказал он. – В конце концов им воздастся за все. Уничтожь “Вместе”, и у нас будет шанс.

Дилейни молчала.

– Мне надо отвлечься, – сказал Уэс.

* * *

Они оставили Урагана дома и пошли в “Золотые часы” – ретро-игровой зал на улице Уоллер, в квартале от Хейт и в двух шагах от длинного отростка парка “Золотые Ворота”. “НИКАКИХ КАМЕР, – гласил знак у входа. – ЗДЕСЬ ТРОГИ”. Внутри полдюжины людей играли в пинбол и “Сороконожку”. Дилейни никогда не понимала, кто же здесь работает. Тут как будто не было ни одного сотрудника, однако зал всегда функционировал и выглядел чистым. Уэс кинул четвертак в уменьшенную версию “Галаги”.

– Ты будешь? – спросил он.

Дилейни пожала плечами. Он бросил в автомат второй четвертак. Дилейни прислонилась к стене и смотрела в зеркало на мужчину в футболке “Дэмнд”[4], играющего в стрелялку по мотивам Дикого Запада.

Уэс быстро проиграл и уступил место Дилейни.

– Как там Пиа? – спросила она.

Пиа была “дамой” Уэса. Он сам так говорил – “моя дама”. Она жила с Уэсом, когда Дилейни въехала в домик, и в первую неделю совместного проживания показалась ей блистательной и остроумной. В детстве Дилейни и все знакомые ей девочки хотели быть морскими биологами, а Пиа действительно была морским биологом и все время носилась по миру в поисках новых грантов (сейчас она была в Чили). Однако со временем Дилейни стало ясно, что и Уэс, и Пиа искренне убеждены, что Пиа – самая привлекательная женщина в мире. Каждый день Дилейни выслушивала истории, которые доказывали, что невозможно познакомиться с Пиа Мински-Ньютон и не полюбить Пиа Мински-Ньютон. Пиа действительно была красивой, но для нее самой и Уэса ослепляющее совершенство ее лица было тяжким бременем. Ее волосы (по правде говоря, обычно несколько взлохмаченные), по их общему мнению, были достойны Жаклин Кеннеди, а грудь (с точки зрения Дилейни, весьма средних размеров) казалась им континентальным шельфом, заставляющим весь мир похотливо облизываться.

– У нее все хорошо, – ответил Уэс, – но этот Карл из ее программы буквально на нее вешается. Он написал для нее песню…

– Она приедет на Рождество?

– Наверное, на недельку. – Уэс отошел от автомата: – Твоя очередь.

Дилейни почти моментально убили.

– Ты должна пойти на следующее собеседование.

– Я не могу. Не умею шпионить. Я даже на Хэллоуин никем не притворяюсь.

– У тебя же был парень, который работал под прикрытием. Из Комиссии по охоте и рыболовству, в этих жутких неоновых очках. Дирк?

– Дерек. Ты прекрасно знаешь, что его зовут Дерек.

Дерек, не очень заморачивающийся насчет стиля, зато невероятно убедительный, действительно стал агентом Комиссии штата Монтана по охоте и рыболовству. Под видом покупателя он искал продавцов мяса незаконно добытых животных – кабанов, оленей, лосей; работа оказалась на удивление опасной.

– Ты знаешь, что он говорил о лжи под давлением? – спросила Дилейни. – Если они задают тебе вопрос и ты врешь в ответ, они сразу же это распознают. Хитрость в том, чтобы отвечать на другой вопрос – тот, который ты сам себе мысленно задал. Тогда все, что выдает ложь, – глаза, губы, мышцы лица – отреагирует не на их вопрос, а на твой собственный. Главное – задать себе вопрос, для которого твой ответ будет правдой.

– Спасибо за этот жуткий набор слов, – скривился Уэс. – Я ничего не понял, но я за тебя рад. Похоже, ты во всем разобралась. У тебя есть стратегия, и все будет окей.

– Но мне нечего им предложить. Ты программист, так почему ты сам этим не займешься? А я бы тебе помогала.

Корабль Уэса налетел на мину. Пока на экране вспухал взрыв, он смотрел на Дилейни.

– Это же твой план, Дил. Ты придумывала его много лет. Ты не можешь вот просто так взять и отдать мне свою мечту, свои планы уничтожения.

– Но для тебя это проще! Ты бы попал туда, написал какой-нибудь… Как это у вас называется?

– Код.

– Правда? Просто код? Ладно. Ты бы написал какой-нибудь код и взорвал все изнутри.

– Нет такого кода, который взорвал бы все изнутри, – сказал Уэс, – и ты это знаешь. Потому что дело не в коде, не в программах и даже не в людях, которые там работают. Ты должна уничтожить “Вместе” способом, которого мы еще даже не представляем. Ты сможешь понять это, только когда окажешься там. – Взгляд Уэса опять стал отстраненным. – Черт, я есть хочу.

* * *

Они перекусили в безымянной лапшичной на Хейт, еще одном логове трогов. Сидя у барной стойки, они смотрели, как Стивер, хозяин заведения, протирает плиту под табличкой “МЫ ОБЯЗАНЫ СООБЩИТЬ КЛИЕНТАМ, ЧТО ЭТОТ ОБЪЕКТ НЕ ОСНАЩЕН КАМЕРАМИ ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ. ПИТАЯСЬ ЗДЕСЬ, ВЫ ОСОЗНАЕТЕ ВСЕ РИСКИ”. Настоящее имя Стивера было Стивен Хан, но лет десять назад какой-то седовласый обитатель Хейт-Эшбери в потрепанном бархатном берете (очевидно, поклонник русской литературы) назвал его Стивой в честь Облонского, и имя прижилось. Сам Стива, когда-то получивший степень по русской литературе в Беркли, не возражал против этого прозвища, считая, что оно притупляет боль его растоптанных амбиций. Кажется, он до сих пор не мог поверить, что заправляет лапшичной своих родителей-китайцев. Свое отчаяние он изливал на плиту, которую надраивал что ни час, яростно накидываясь на каждое пятнышко.

– Стива, ты бы полегче, – сказал Уэс. – Сколько там прошло с твоей грыжи? Месяц?

Стива прожег Уэса взглядом.

– О черт. Об этом нельзя говорить, да?

Стивер облизал губы – он проделывал это, когда от злости не хватало слов.

– Прости, чувак, – сказал Уэс. – Господи Иисусе, ну что у меня за мозги. Это не… Я дурак. Но Дилейни все равно. Скажи, Дилейни, тебе же все равно, что у Стивера была грыжа? – Он повернулся к Дилейни, которая пыталась вспомнить, что такое грыжа. – Она, наверное, вообще не знает, что это за штука. Эй, Стивер, ты куда?

Стивер исчез в соседнем помещении.

– Ты прав, – сказала Дилейни, – ты не сможешь. Ты не умеешь хранить секреты. Просто никогда не помнишь, что это секрет.

Уэса, кажется, удовлетворила подобная оценка, поскольку она подразумевала, что не бывать ему шпионом.

– Сейчас мне кажется, что если бы я могла навсегда отменить смайлики, этого бы вполне хватило, – сказала Дилейни.

– Видела, что сегодня госсекретарь нафигачил? – спросил Уэс. – Под своим постом в честь годовщины гласности поставил танцующую радугу. В официальном государственном паблике. У нашего вида начисто отсутствует достоинство. Даже намек на достоинство.

– Ты мне напомнил…

– Нет! – взмолился Уэс.

Долгие годы Дилейни взращивала в соцсетях фальшивую личность, чтобы проникнуть в компанию. Она знала, что уже перед самым первым собеседованием они проверят все посты, которые она опубликовала после окончания школы. Поскольку в период работы рейнджером в национальном парке она не участвовала в сетевой жизни, следовало компенсировать это гиперактивностью в соцсетях. Она лепила бесчисленные веселые и грустные смайлики. Она комментировала, оценивала и – в последние полгода – активно участвовала во всемирном флешмобе: селфилась в образе Морячка Попая.

– Ты же не будешь опять корчить из себя Попая!

– Люди выкладывают штук по двадцать в день. А я сегодня сделала только одиннадцать.

Уэс уронил голову на стойку.

В кадр Уэс попадать не должен был, да и Стивер запрещал фотографироваться в лапшичной, поэтому она вышла на улицу и достала из кармана маленькую кукурузную трубку. Зажав трубку в зубах, подвигала ее так, чтобы она торчала вверх, и сделала селфи. Послав его 3209 подписчикам, Дилейни вернулась в лапшичную.

– Сколько ты их таких уже нафигачила? – спросил Уэс.

– С самого начала? Типа за полгода? – Дилейни посмотрела в телефон. – 4290. Они напоминают, если ты пропустил хотя бы день.

Популярность Попаев затянулась и намного перегнала предшественников – селфи в планкинге[5], с обливанием ледяной водой, в цилиндре, с высунутым языком. Каждый день вот уже больше полугода Дилейни рассылала друзьям и родным, а также своим подписчикам по паре десятков Попай-селфи и получала от каждого из них столько же в ответ. Этот флешмоб запустили люди из “Вместе”, чтобы использовать его для сбора геолокационных данных и изучения поведенческих особенностей, а миллионы людей были только рады участвовать в нем – ну кто же устоит перед искушением сфотографироваться с трубочкой в зубах и ощутить себя частью единого мира.

– Ты все? – спросил Уэс.

Когда клиенты давали понять, что готовы расплатиться, Стивер просто называл сумму. Ни фиксированных цен, ни калькуляторов он не признавал, как и бухгалтерской отчетности. Они заплатили наличными – Стивер брал только наличные – и ушли.

– Прогуляемся? – предложил Уэс. – Выключи телефон.

Они отключили телефоны, вытащили из них аккумуляторы, и Уэс достал самодельную магнитную сумку, которая блокировала все входящие и исходящие сигналы. Телефоны они сунули в нее.

– Темным путем? – спросила Дилейни.

– Ага, – ответил Уэс, и они свернули под большой знак.

ВЫ ВХОДИТЕ НА ТЕРРИТОРИЮ БЕЗ КАМЕР ВИДЕОНАБЛЮДЕНИЯ.

ГРАЖДАНЕ, ВЫБРАВШИЕ ЭТУ ДОРОЖКУ, ПРИНИМАЮТ НА СЕБЯ СООТВЕТСТВУЮЩИЕ РИСКИ.

ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ САН-ФРАНЦИСКО

В городе была целая сеть таких дорог, дорожек и тропинок, так что можно было пересечь практически весь Сан-Франциско, не попадая под прицел камер. Но таких городов осталось немного, так как “безнадзорные” зоны привлекали преступников и вызывали подозрение.

Они шагали молча, пока не дошли до заросшей части парка, где пахло сыростью и соснами.

– Я понимаю, что все это для тебя странно и непросто, – заговорил Уэс и подпрыгнул, чтобы дернуть за нависающие над дорожкой ветви. Ему были свойственны такие детские выходки. На головы им хлынул настоящий ливень из росы и сосновых иголок. – Но ты из тех, кто не поддается стадным инстинктам, – он отряхнулся, как собака, – и самое плохое, что может случиться, – они тебя уволят. Ведь так?

Дорожка заканчивалась у Грейт-Хайвэй, где они достали и включили телефоны. Теперь они шли вдоль океана, над которым серебрилось звездное ожерелье.

– Эти звезды… – сказал Уэс. – Классно было бы знать, как они называются. – Он выжидательно помолчал. – Ладно, ты тоже не знаешь.

– Не знаю, – согласилась Дилейни.

– Но кто-то должен узнать. Верно?

* * *

Ночью Дилейни лежала в постели, глядя через маленькое окошко на облако в форме половинки сердечка. Уэс спал в соседней комнате, их кровати разделяла лишь тоненькая перегородка. Она слышала, как он там укладывается вместе с Ураганом – шелест простыни, вздох одеяла, опускающегося на человека и собаку.

– Спокойной ночи, – проговорил он с другой стороны стены.

– Спокойной ночи, – отозвалась Дилейни, уже зная, что услышит дальше.

– Люблю тебя, – сказал Уэс.

Когда он в первый раз произнес эти слова полтора года назад, они показались странными и нелогичными. На тот момент они с Дилейни знали друг друга всего полгода. Она понимала, что это братская любовь, – он никогда не намекал на большее, – но зачем вообще ее любить? Тогда она пришла в недоумение и рефлекторно ответила:

– Спасибо.

А потом лежала полночи, пытаясь понять, что это значит.

На следующее утро он сам все объяснил. У него очень любящая и заботливая мама, сказал он, но она никогда не говорит таких слов. А ему эти слова нравятся, особенно если произнести их вот так, на ночь, перед сном. Ему нравится и произносить их, и слышать, а потому в детстве он завел привычку говорить: “Люблю тебя”, а затем поворачивать голову и отзываться: “И я тебя”.

– И тебя я правда люблю, – сказал он Дилейни, – вот и говорю.

Он заверил, что она вовсе не обязана что-то отвечать, тем более что в ее мире (она была из Айдахо) говорить такое друзьям и соседям не принято. Но Дилейни понравилось. И с тех пор она ждала этих непозволительных слов, а днем думала, как услышит их через тоненькую стенку.

– Я люблю тебя, – сказал он в ту ночь полгода назад.

– Спасибо, – ответила она тогда и теперь отвечала так каждый раз.

4 Спаси меня, Дженнифер

– Мне нравятся твои Попаи, – сказала Дженни Батлер. – Можно посмотреть трубку?

Дилейни сразу влюбилась в эту женщину, проводившую с ней второе собеседование. Во-первых, из-за выговора – она была из Миссисипи, а Дилейни никогда не встречалась с людьми оттуда, и ее очаровала эта музыкальная манера говорить, когда “трубка” в устах ее собеседницы становилась “трюууупкой”. Во-вторых, из-за лица, пухлого, с ямочками на щеках, и глаз – больших, как будто всегда удивленно распахнутых. Все звали ее Дженни Батлер.

– Здесь очень много Дженни, – пояснила она. – Ты удивишься. Особенно среди нас, – она перешла на заговорщицкий шепот, и Дилейни заметила кусочек глазури от кекса у нее на зубах, – тех, кому за сорок. И Джули тоже. Знаешь Джули Злосу? Наверное, нет. Мы зовем ее просто Злоса. И очень много Мишель.

Дженни Батлер была само обаяние, и Дилейни сразу поняла, что это собеседование пройдет без сучка без задоринки. Она надеялась, что на этот раз ее пустят за ворота, но снова оказалась там, где Трежер-Айленд смыкался с Йерба-Буэна, в кафе, вместе с исследовательницей из группы Космического Моста. Кафе, как и все остальные заведения здесь, казалось построенным только что, исключительно ради присутствия кого-то из “совместных”.

– Давай сделаем Попаев вместе? – предложила Дженни Батлер.

Они зажали в зубах свои трубки, прижались друг к дружке щеками и сфотографировались. Когда они проверяли, что получилось – очень славно, даже весьма, согласились обе, – мимо них к воротам “Вместе” пролетел черный кортеж.

– Наверное, генеральный секретарь ООН, – сказала Дженни Батлер. – Какое сегодня число? Не говори! – Она взглянула на свой браслет. – Да, видимо, она. Приехала просить денег. Все просят. Только Мэй Холланд – это вам не Тед Тёрнер[6].

Она подмигнула Дилейни, а затем ее лицо вытянулось.

– Ты, наверное, не знаешь, кто это – Тед Тёрнер. Он подарил ООН сто миллионов. Или пятьсот.

Когда Дилейни сказала, что знает, кто такой Тед Тёрнер, Дженни просияла.

– Какое счаааастье! – протянула она. – А то ведь не поймешь, кто что знает. Иногда бывают такие странные пробелы. Нельзя найти десяток людей, которые знают десяток одинаковых вещей. Ты ведь была еще девчонкой, когда случилось Разглашение?

Разглашение случилось всего лишь десять лет назад. Тогда в результате хакерской атаки (организованной, как считалось, русскими) вся история электронной переписки более чем четырех миллиардов человек оказалась в открытом доступе. Так же, как и после взлома серверов “Сони” Северной Кореей, очень многие теряли работу, рушились репутации, распадались браки, рвались дружеские связи. Десятки миллионов людей радостно выкладывали чужие письма, а пресса – этот последний патруль – публиковала и обсуждала переписки, обнажавшие лицемерие и продажность сильных, богатых и знаменитых мира сего, а также и прочих, кто не был ни тем, ни другим, ни третьим.

Но через полгода заламывания рук, взаимных обвинений, нескольких тысяч убийств и около полумиллиона самоубийств мир забыл и о Разглашении, и о неприкосновенности частной жизни и просто приспособился, преклонив колена перед новыми хозяевами. Отныне все жили с осознанием, что любой чих любого человека может стать известен всем.

– Знаешь, – сказала Дилейни, – я уже давно осторожна в выражении мыслей и чувств. Думаю, Разглашение просто помогло понять, какую силу имеют слова.

Разумеется, это был пустой треп, но Дилейни надеялась, что Дженни Батлер оценит ее сентенцию.

Та откинулась на стуле и, прищурившись, посмотрела на Дилейни.

– Хорошо сказано. Ну и уж раз мы заговорили о разглашениях, что ты думаешь о фильме? Мы ведь с тобой теперь Попай-подружки.

Дилейни впилась зубами в свой кекс, надеясь, что сможет ограничиться кивком и увильнуть от развернутого ответа. Некоторое время назад один талантливый режиссер снял фильм о “Сфере” – тогда компания еще называлась так, – пригласив актеров первого ряда, однако, несмотря на звездный состав, фильм объявили провальным, и его мало кто видел. Компания, подобно диктатору, пережившему попытку убийства, вышла из этого испытания только сильнее.

– А что ты о нем думаешь? – прожевав кекс, ответила вопросом на вопрос Дилейни.

Этот метод она тренировала с Уэсом – если беседа сворачивает на опасный путь, отражать вопрос встречным вопросом. Помогает уйти от ответа, а кроме того, внимание льстит собеседнику.

Дженни Батлер подняла вверх палец, сигнализируя, что прожует и ответит. Лак на ее ногтях облупился, напоминая облицовку космической капсулы, поврежденную при возвращении на Землю.

– И ты еще спрашиваешь? Я обожаю этот фильм, – сказала она. – Ну, конечно, не все здесь были в восторге, и тем не менее это фильм о месте, где я работаю! Я же из Миссисипи, а там такие вещи до сих пор важны. Даже моя матушка наконец-то впечатлилась.

Это второе собеседование было основой кадровой культуры “Вместе”. Его идея, позаимствованная где-то Мэй Холланд, своего рода “случайные встречи”, нравилась Дилейни – возможно, это было единственное нововведение Мэй, которое не казалось ей делом рук бездушного, бесстыдного и жаждущего конца мира антихриста.

“Случайные встречи” означали, что любой сотрудник “Вместе”, от инженера до основателя, включая даже су-шефа, в какой-то момент должен провести собеседование с кандидатом, который прошел первую проверку. Случайный “совместный” встречался со случайным кандидатом. PR-менеджер мог беседовать с программистом, специалист по сбору данных – с потенциальным арт-директором. Дженни Батлер была астрофизиком, а Дилейни – гуманитарием, готовым, как она сказала Дженни, расцвести на любой грядке.

– Так ты работала над новой марсианской буровой? – спросила Дилейни, и Дженни Батлер, перестав жевать, удивленно посмотрела на нее.

– Откуда ты знаешь? Ты не могла провести поиск заранее, потому что не знала, с кем встретишься. И ты же не сделала это, притворившись, что идешь в туалет?

Дилейни рассмеялась, и Дженни Батлер нахмурилась:

– Ну да, ты же не ходила в туалет.

– Я просто о вас знаю, – сказала Дилейни.

КосМост – подразделение, где работала Дженни Батлер, – основал Эймон Бейли, но Мэй Холланд относилась к нему довольно прохладно. Прибыли оно не приносило. Бейли тратил миллиарды “Вместе” на запуск аппаратов на Луну и Ио, спутник Юпитера, на бурение шахт на пролетающих мимо Земли астероидах, на доставку льда с колец Сатурна и на прочие бесполезные с практической точки зрения миссии. Дилейни они казались романтическими и порождали в ней внутренний конфликт. Если она разрушит “Вместе”, проекты по исследованию космоса будут свернуты, потому что ни у одной другой компании нет таких денег – и уж тем более желания тратить их на познание тайн Галактики. Мэй Холланд вслух поддерживала эти проекты и стоящую за ними философию, но никто не сомневался, что, будь это в ее власти, она бы все свернула. Мэй была человеком приземленным.

– Но я совершенно не в курсе, чем ты занимаешься сейчас, – сказала Дилейни. – Тебе можно об этом говорить?

Она знала, что второе собеседование можно провалить, если не проявить интереса к работе интервьюера. Это был единственный подвох “случайных встреч”. Хотя на первый взгляд цель состояла в том, чтобы “совместный” больше узнал о кандидате, на самом деле это был скорее тест на любознательность кандидата в отношении “Вместе” и ее людей. Плохой соискатель не станет задавать “совместному” вопросов. Никудышный соискатель примется выспрашивать о деньгах, льготах, отпуске и прочем, его интересует исключительно выгода.

– У меня сейчас два проекта, очень разных, – ответила Дженни Батлер. – И в них нет ничего секретного, так что я могу рассказать. Первый – в общем, побочный продукт, это приложение, которое вычисляет месяц и год твоей смерти. Не совсем моя сфера, но мне как-то пришла в голову одна идея, и все меня поддержали. Ты об этом слышала?

У Дилейни перехватило дыхание. Она смогла только отрицательно помотать головой.

– Сейчас точность составляет девяносто один процент, – сказала Дженни Батлер, – но мы наверняка сможем ее немного повысить. Конечно, приложение не предсказывает смерть от нелепых несчастных случаев и все такое. Но на основании образа жизни, питания, привычек, генетики, географии проживания и нескольких сотен прочих показателей мы уже определяем месяц, а скоро будем вычислять и точную дату. Мне стало легче, когда я узнала свою. Можем и тебе посчитать.

– Посчитать, когда я умру? – уточнила Дилейни.

– Вот что ты собираешься делать сегодня? – спросила Дженни Батлер.

– Вы что, еще не знаете? – отозвалась Дилейни.

– Хорошая шутка. Но я серьезно. Нам понадобится пара часов.

Прежде чем Дилейни успела ответить, Дженни Батлер обменялась с кем-то вихрем сообщений, обнаружив в результате, что это все-таки невозможно из-за ее плотного графика и отсутствия допуска у Дилейни.

– Ну ладно, тогда как-нибудь потом, – сказала Дженни Батлер и перешла к длинному монологу о команде по разработке марсохода и о том, насколько их модель превосходит японскую и европейскую, а уж тем более дважды опозорившуюся китайскую.