Янки при дворе короля Артура (Иллюстрированное издание) E-Book

Марк Твен

• Herausgeber: Strelbytskyy Multimedia Publishing
• Kategorie: Poesie und Drama
• Sprache: Russisch
• Veröffentlichungsjahr: 2018

Seitenzahl: 421

Beschreibung

В этом романе Марк Твен отправляет своего персонажа аж в 6-й век. Он чудом остается жив и не теряется в толпе странствующих рыцарей. Разум, научный подход к жизни, знание многих открытий, сделанных за 13 столетий после, желание построить такой мир, в котором все свободны и равны, борьба против церкви и ее попыток превратить людей в безмолвных подчиненных, смягчение монархии… И все это выпадает на долю нашего героя — типичного янки из штата Коннектикут, попавшего в эпоху короля Артура.

Leseprobe

Марк Твен

Янки при дворе короля Артура

В этом романе Марк Твен отправляет своего персонажа аж в 6-й век. Он чудом остается жив и не теряется в толпе странствующих рыцарей. Разум, научный подход к жизни, знание многих открытий, сделанных за 13 столетий после, желание построить такой мир, в котором все свободны и равны, борьба против церкви и ее попыток превратить людей в безмолвных подчиненных, смягчение монархии…

И все это выпадает на долю нашего героя — типичного янки из штата Коннектикут, попавшего в эпоху короля Артура.

Грубые законы и обычаи, описанные в этом романе, исторически верны, и эпизоды, иллюстрирующие их, тоже взяты из истории. Может быть, на самом деле все было иначе в Англии в шестом веке. Но во всяком случае известно, что так жили в Англии и в других цивилизованных странах в гораздо позднейшие времена, так что предположение подобной жизни в шестом веке не будет пасквилем на него. Утверждать с достоверностью можно только то, что, если бы не было того или другого закона в те отдаленные времена, вместо него было бы что-нибудь худшее.

Марк Твен

I. Несколько объяснений

Со странным человеком, о котором я намерен рассказать, я встретился в Уорвикском замке. Он привлекал меня тремя незаменимыми качествами: своей чистосердечной простотой, удивительным знанием старинного оружия и, наконец, тем, что все время вел сам разговор, так что его общество не было совершенно утомительно. Мы разговорились, и я услышал от него много чрезвычайно интересных вещей. Когда он говорил плавно, красноречиво, изысканно, мне казалось, что я переношусь из нынешнего мира и века в отдаленную эру и давно позабытые страны. Постепенно он окутывал меня сетью очарования, и я видел вокруг себя призраки и тени сквозь пыль и плесень седой старины, разговаривая с живым остатком ее. Совершенно так же, как я говорил бы о своих близких друзьях и личных врагах или о наиболее знакомых соседях, рассказывал он о сэре Бедивере, сэре Бор де-Ганисе, сэре Лаунселоте дю-Лак, сэре Галахаде и о всех великих участниках Круглого Стола. И каким старым, морщинистым, сухим и затхлым становился он, когда углублялся в рассказы! Раз он спросил, между прочим, равнодушным тоном, как спрашивают о погоде:

— Знаете ли вы что-нибудь о переселении душ, о переходе эпох и тел?

Я сказал, что ничего не слыхал об этом. Он, по-видимому, даже не обратил внимания, ответил ли я на вопрос. Наступила минута молчания, неожиданно прерванная монотонным голосом наемного проводника:

— Старинные латы, помеченные шестым столетием — эпоха короля Артура и Круглого стола. Говорят, что латы принадлежали рыцарю сэру Саграмору ле-Дезирусу. Обратите внимание на круглое отверстие в левой стороне. Происхождение неизвестно. Предполагают — сделано пулей, когда было уже изобретено огнестрельное оружие, может быть, злонамеренно Кромвельскими солдатами.

Мой знакомый улыбнулся, но не нашей нынешней улыбкой, а так, как улыбалось, вероятно, много, много лет назад. Затем он пробормотал как бы про себя:

— Рассказывайте! Я видел, как оно было сделано. — И прибавил после некоторого молчания: — Я сам сделал его.

Прежде, чем я успел опомниться от поразившего меня заявления, он уже ушел.

Весь этот вечер сидел я у камина с Уорвикским гербом, погруженный в грезы старых времен под стук дождя в стекла и вой ветра в трубе. От времени до времени я брался за восхитительную книгу старого сэра Томаса Малори, наслаждался необыкновенными чудесами и приключениями, вдыхая ароматы старинных имен, и снова погружался в грезы. Среди ночи, растянувшись на постели, я прочел на сон грядущий одно интересное сказание, которое привожу здесь.

Как сэр Лаунселот убил двух великанов и освободил замок

Пришли к нему однажды два страшных великана, вооруженных с ног до головы и с громадными дубинами в руках. Сэр Лаунселот закрылся щитом от них и страшным ударом отсек голову одному из великанов. Другой великан, увидав это, побежал со страху, как сумасшедший. Рыцарь изо всех сил погнался за ним, ударил его по плечу и разрубил пополам. После этого он пошел в замок, где его встретили шестьдесят прекрасных дам и девиц. Все они встали перед ним на колени и благодарили Бога и его за избавление. «Сэр, — говорили они, — мы семь лет были в плену у великанов, которые заставляли нас работать на них и отдавать им все наши вышивания шелками, а, между тем, мы все высокого происхождения. Да будет же благословенна минута, в которую ты родился, благородный рыцарь. Скажи нам твое имя, чтобы мы могли сообщить его нашим родным и друзьям, и все мы будем прославлять нашего избавителя». «Прекрасные дамы, ответил он, — мое имя сэр Лаунселот дю-Лакъ». После этого он уехал от них и оставил их на волю Божию. И вот он скакал на своем коне по разным странам и побывал за разными реками и морями и уничтожил много всякого зла. Однажды ночью случилось ему приехать к красивому дому, где он нашел старую благородную женщину, которая любезно приняла его и хорошо накормила его и его коня. После ужина она проводила его наверх в прекрасную комнату, где он мог заснуть. Сняв вооружение и положив его возле себя, сэр Лаунселот лег в постель и тотчас же заснул. Вскоре кто-то подъехал на коне к воротам и начал стучаться в них. Сэр Лаунселот проснулся, подошел к окну и увидал при свете луны троих рыцарей, гнавшихся за человеком. Все трое бросились с мечами на одного, а он упорно защищался. «Этому рыцарю я должен помочь, — сказал сэр Лаунселот, стыдно мне смотреть, как трое нападают на одного. И, если он будет убит, я буду вместе с ними виноват в его смерти». С этими словами он вооружился и спустился на простыне из окна, к четырем рыцарям. «Повернитесь ко мне, рыцари, — сказал он, — и оставьте борьбу с вашим противником». Тогда они оставили этого человека, по имени Кей, устремились на сэра Лаунселота, окружили его и завязалась страшная битва. Сэр Кей хотел помочь сэру Лаунселоту. «Нет, сэр, — сказал тот, — мне не нужна ваша помощь, а если вы хотите, чтобы я вам помог, оставьте меня одного сражаться с ними». Сэр Кей должен был исполнить волю рыцаря и стоял в стороне. После шести ударов сэр Лаунселот поверг всех противников на землю. Тогда они все вскричали: «Благородный рыцарь, мы сдаемся вам, как человеку несравненной силы». «Я не требую, чтобы вы сдавались мне, — сказал сэр Лаунселот, но сдайтесь сэру Кею сенешалу, только с этим условием я пощажу вашу жизнь». «Благородный рыцарь, — возразили они, — это нам не годится делать, мы загнали сюда сэра Кея и победили бы его, если бы ты не помог ему, следовательно, сдаваться ему нам нет причины». «Подумайте хорошенько, — сказал сэр Лаунселот, — от вашего решения будет зависеть ваша жизнь или смерть, сдайтесь лучше сэру Кею». «Благородный рыцарь, — сказали тогда они, — мы должны тебе повиноваться, чтобы пасти жизнь». «Тогда, — сказал сэр Лаунселот, — в Троицын день поезжайте к двору короля Артура и подчинитесь королеве Гунивере, положитесь все трое на ее милосердие и скажите, что сэр Кей посылает вас к ней пленниками».

Рано утром поднялся сэр Лаунселот, когда сэр Кей еще спал. Тогда сэр Лаунселот взял вооружение и щит сэра Кея и надел на себя, затем пошел в конюшню и взял коня сэра Кея, а своего оставил ему. Простившись с хозяйкой, он отправился в путь. Вскоре проснулся сэр Кей и хватился сэра Лаунселота, затем увидал его вооружение и его коня. «Теперь клянусь моей верой, я знаю, что он огорчит кого-нибудь при дворе короля Артура, потому что рыцари будут с ним смелы, думая, что это я, и обманутся. А я в его вооружении могу ехать совершенно безопасно». И сэр Кей поблагодарил хозяйку и отправился в путь.

Только что я отложил книгу в сторону, послышался стук в дверь, и вошел мой новый знакомый. Я с удовольствием приветствовал его и предложил ему трубку и стул. Кроме того, я угостил его горячей шотландской виски, и ждал интересного рассказа. После четвертого глотка виски он спокойно начал рассказывать.

История незнакомца

Я американец. Родился я и воспитывался в Гартфорде, в штате Коннектикуте, там за рекою. Так что я янки из янки и весьма практичен. Да, и ничего не смыслю в разных там чувствах или, другими словами, в поэзии. Мой отец был кузнец, дядя лошадиный доктор, а я был и тем и другим сначала. Но потом я поступил на большой оружейный завод и сделался хорошим мастером. Я скоро умел делать ружья, револьверы, пушки, паровики, котлы и всевозможные земледельческие машины. Словом, делал все, за что бы ни взялся. Если не существовало нового скорейшего способа делать вещь, я сам изобретал его, и все шло у меня, как по маслу. Вскоре я был назначен главным надзирателем и получил под начало две тысячи людей.

Ну, такой человек готов на все и не будет зря разговаривать. Когда должен управлять двумя тысячами грубых людей, так не до нежностей. И со мной всяко бывало. Наконец нашла коса на камень, и мне пришлось поплатиться.

Произошло это во время ссоры с одном парнем, которого мы называли обыкновенно Геркулесом. Он так вытянул меня ломом по голове, что мне показалось, как будто мой череп треснул по всем суставам. В глазах у меня потемнело и некоторое время я ничего не чувствовал и не сознавал… Очнувшись, я увидал, что сижу под дубом на траве, в какой-то прекрасной, но незнакомой местности. Надо мной наклонился какой-то странный человек, как будто сейчас сорвавшийся с картинки. С головы до ног он был закован в старинные железные латы и шлем в виде бочонка с гвоздями. В руках у него был щит и громадное копье, сбоку висел меч. Лошадь его тоже была одета в броню, стальной рог висел на ее шее, а красивая сбруя из красного и зеленого шелка спускалась почти до земли.

— Прекрасный сэр, не желаете ли вы вступить в бой? — спросил меня человек.

— Не желаю ли чего?

— Не желаете ли помериться оружием за страну или даму сердца или за…

— Что вам от меня нужно? — спросил я. — Ступайте в ваш цирк, или я буду жаловаться.

Тогда человек проделал что-то необыкновенное: он отскочил сотни на две ярдов, пригнул свой бочонок к шее лошади, поднял свое длинное копье над головой и ринулся на меня, точно хотел стереть с лица земли. Я увидел, что шутки плохи и вскочил на ноги, когда он приблизился.

Затем он заявил, что я его собственность, пленник его копья. Так как палка была прекрасным аргументом с его стороны, то я решил лучше уж подчиниться. Таким образом, мы заключили условие, что я пойду за ним, и он не будет мне вредить. Он поехал шагом по дороге, а я пошел рядом с лошадью. Наш путь шел по каким-то аллеям, через какие-то ручьи, по совершенно незнакомой для меня местности, и не встречалось ничего похожего на цирк. Тогда я начал думать, что мой победитель не из цирка, а из дома умалишенных. Но и такого не было видно. Так ведь не пень же я, в самом деле, чтобы все время молчать! Я спросил своего спутника, далеко ли мы от Гартфорда. Он ответил, что никогда не слыхал о таком месте. Хотя я и был уверен, что он лжет, но продолжал идти, ничего не возражая. Приблизительно через час я увидал какой-то город, дремлющий в долине на берегу извилистой реки. Впереди на холме стояла большая серая крепость с башнями и башенками, какие я видал только на картинках.

— Бриджпорт? — спросил я, указывая на него.

— Камелот, — ответил он.

* * *

Моего знакомого видимо клонило ко сну.

Он тряхнул головой и улыбнулся своей патетической устарелой улыбкой.

— Я, кажется, не могу продолжать, — сказал он. Но у меня все это написано, пойдемте со мной, и я дам вам, если хотите.

Воплощением изумления и любопытства, смешанного с испугом. Так она стояла, как каменное изваяние, пока мы не завернули за лес и не скрылись из виду. Мне было лестно и, вместе с тем, удивительно, что она смотрела на меня, а не на моего спутника. Уделяя мне так много внимания, она скромно забывала собственные достоинства — великодушие, удивительное в таком юном существе. Да, было о чем подумать здесь. Я шел, как во сне.

По мере того, как мы приближались к городу, начали проявляться признаки жизни. На пути стали попадаться маленькие жалкие хижины с соломенными крышами и небольшими полями и садиками вокруг. Около них были люди, загорелые, с длинными растрепанными волосами, которые свисали им на лицо и делали их похожими на животных. Как мужчины, так и женщины были одеты в грубые холщевые рубашки до колен, на ногах они носили что-то вроде грубых сандалий, на шее у многих были железные ошейники. Маленькие мальчики и девочки бегали совсем нагие, но никто, казалось, не замечал этого. Все эти люди смотрели на меня, толковали обо мне и убегали в хижины, чтобы привести оттуда своих семейных и показать им меня. И в то же время никто не делал замечаний относительно моего спутника, наоборот, почтительно кланялись ему и не требовали объяснения его поступка.

Среди маленьких жалких хижин там и сям возвышались большие каменные дома без окон. Улицы были не мощенные и тянулись в виде узких кривых аллей. Стаи собак и голые ребятишки шумно и весело играли на солнце. Свиньи рылись в кучах навоза, а одна из них лежала на дымящемся навозе, среди главного проезда, и кормила своих поросят. Послышались звуки военной музыки. Постепенно приближались они, и скоро показалась великолепная кавалькада, блистающая шлемами с развевающимися перьями, металлическими кольчугами, колыхающимися знаменами и целым лесом золоченых пик. Торжественно проследовала она среди навоза и свиней, среди беснующихся собак и голых ребятишек, мимо жалких хижин. Мы последовали за нею по одной извилистой аллее, затем по другой, и так поднимались все выше и выше, пока, наконец, пришли к открытой со всех сторон площади, где стоял громадный замок.

Последовал обменный звук рогов; затем послышался окрик со стены, по которой ходили взад и вперед вооруженные люди сурового вида в латах и касках с алебардами за плечами, под развевающимися знаменами с грубым изображением дракона. Затем распахнулись громадные ворота, опустился подъемный мост, и предводитель кавалькады проехал первый под грозной аркой. Следуя за всеми, мы очутились на обширном мощеном дворе с башнями и башенками со всех четырех сторон, поднимающимися к голубому небу. Все вокруг нас пришло в движение, все стали обмениваться церемонными приветствиями, все забегали туда и сюда; кругом пестрели и перемешивались яркие цвета, слышался приятный смешанный гул голосов.

II. Двор короля Артура

Случайно мне удалось улучить минутку и ускользнуть в сторону от своего спутника. Я подошел к одному старику, по-видимому, из простого звания, ударил его по плечу и спросил тихим и просительным тоном:

— Скажите мне, пожалуйста, мой друг, что вы тоже помещаетесь в этом доме или пришли навестить кого-нибудь, или по какому-нибудь другому делу?

Тот взглянул на меня с величайшим недоумением.

— Право, благородный господин, мне кажется…

— Понимаю, перебил я его, вы тоже из больных. Я отошел, продолжая размышлять и осматривая в то же время всех проходящих, не найдется ли хотя кого-нибудь, кто помог бы мне разобраться в этом странном приключении. Мне показалось, наконец, что я нашел подходящего. Я отвел его в сторону и прошептал ему на ухо:

— Не могу ли я повидаться на минутку с главным смотрителем… только на одну минуту…

— Послушай, пусти меня, пожалуйста.

— Пустить вас?

— Ну, не мешай мне, если это слово для тебя понятнее…

Затем он объяснил, что состоит в поварах, потому не имеет времени для болтовни, хотя вообще не прочь бы поболтать. Особенно ему любопытно было бы узнать, откуда я взял такую странную одежду. Оглянувшись кругом, он указал мне на человека, которому нечего делать, который, кажется, сам желает со мной поговорить. Это был тоненький воздушный мальчик в узких красных панталонах, которые делали его похожим на раздвоенную морковь. Верхняя часть его костюмы была из голубого шелка с изящным воротником и такими же манжетами. На его длинных желтых локонах была кокетливо надета розовая шелковая шапочка с пером. По лицу было видно, что он добр, а из веселого настроения можно было заключить, что он доволен собой.

Он был так красив, что хоть сейчас в рамку. Подойдя ко мне, он улыбнулся и осмотрел меня с беззастенчивым любопытством. Затем он отрекомендовался мне и сказал, что он паж.

— Какой там паж, — сказал я, — строка вы, а не паж! [1]

Это было очень грубо, но я был раздражен. Однако он нисколько не изменился и не подал даже виду, что обиделся. Затем он начал болтать весело, счастливо, по-детски, как будто мы были старинными друзьями. Он забрасывал меня вопросами обо мне и об моей одежде, не дожидаясь ответов и перескакивая с предмета на предмет. Между прочим он упомянул, что родился в начале 513 го года.

Холодные мурашки забегали по моему телу. Я остановил его и спросил с робостью:

— Может быть, я не дослышал. Повторите, пожалуйста медленнее и отчетливее. В котором году, вы сказали, родились?

— 513.

— 513! Не понимаю! Послушайте, милый мой мальчик, я иностранец и никого здесь не знаю, будьте честны и великодушны со мной. Скажите, вы в своем уме?

Он ответил утвердительно.

— И все эти люди тоже здоровы?

Опять утвердительный ответ.

— Так значит, я помешанный, пли со мной случилось что-нибудь особенное. Если это не дом для умалишенных, то скажите же мне правдиво и откровенно, куда я попал?

— Во дворец короля Артура.

Я подождал с минуту, чтобы освоиться с новой мыслью и затем сказал:

— И какой же теперь год по-вашему?

— 528, девятнадцатое июня.

Сердце мое горестно сжалось, и я повторял с отчаянием:

— Я никогда больше не увижу моих друзей, никогда, никогда! Они родятся на свет только через тринадцать столетий.

Я, кажется, поверил мальчику и сам не знал почему. Что-то во мне верило ему, мое сознание, если хотите, но мой разум отказался понимать. Мой разум громко протестовал, и это было вполне естественно. Я не знал, как примириться с обстоятельствами, с людьми, которых я видел. Мой разум считал их помешанными вопреки очевидности. Совершенно неожиданно и случайно я вспомнил одно обстоятельство. Я знал, что единственное крупное затмение солнца в первой половине шестого столетия было 21-го июня 528 г. и началось через три минуты после полудня. Итак, если у меня хватит сил выдержать сорок восемь часов, я буду иметь случай убедиться в справедливости или ложности уверений мальчика.

Как бы то ни было, будучи практичным коннектикутцем, я отложил решение интересовавшего меня вопроса до указанного дня и часа, а пока принять обстоятельства, как они были, чтобы лучше осмотреться и извлечь наибольшую выгоду из моего положения. Я рассуждал таким образом: если теперь девятнадцатое столетие, и я нахожусь в убежище больных, откуда до поры до времени мне не удастся выбраться, я могу встать во главе учреждения, как самый сознательный из всех обитателей. Если же, с другой стороны, теперь, действительно, шестое столетие, я могу согласиться на более скромные условия: месяца через три я могу управлять всей страной, как наиболее образованный человек, родившийся на 13ОО лет позднее всех существующих в настоящее время людей. Во всяком случае, я не из тех, которые теряют зря время; раз я обдумал, я начинаю действовать.

— Вот что, милый Кларенс, если действительно таково ваше имя, — обратился я к мальчику, не можете ли вы дать мне некоторые сведения? Как, например, зовут того человека, который меня сюда привел?

— Моего и твоего господина? Это благородный рыцарь и великий лорд сэр Кэй, сенешал, молочный брат нашего властелина короля.

— Очень хорошо. Теперь расскажите мне обо всех других и обо всем, что здесь делается.

Он рассказывал мне очень много, но самое важное было следующее. По его словам я был пленник сэра Кэя и, по существующим обычаям, я буду брошен в подземную темницу на хлеб и воду до тех пор, пока мои друзья не внесут за меня выкуп, или пока я не сгнию. Я знал, что последнее вероятнее, но задумываться было некогда, каждая минута была дорога. Далее паж сообщил, что в настоящее время кончается обед в большой зале. Когда все достаточно опьянеют и развеселятся, сэр Кэй прикажет привести меня, чтобы представить королю Артуру и великолепным рыцарям, сидящим за Круглым Столом. Затем сэр Кэй будет рассказывать о том, как он захватил меня в плен и, вероятно, будет преувеличивать и искажать факты. Но, конечно, будет неприлично и небезопасно с моей стороны поправлять его. А после представления меня отправят все-таки в подземелье. Но Кларенс обещался найти возможность пробраться ко мне, утешить меня и постараться дать знать моим друзьям.

Дать знать моим друзьям! Я поблагодарил его. Что другое оставалось мне делать? В это время пришел слуга и позвал меня в залу. Кларенс привел меня, поставил в сторону и сам сел тут же.

Прелюбопытное и интересное это было зрелище. Помещение было громадное, с голыми стенами и полно самых удивительных контрастов. Оно было прямо величественно по размерам, так что флаги, висевшие на балках и перекладинах сводчатого потолка, терялись в высоте и полумраке. Со всех сторон вверху были устроены каменные галереи; на одних помещались музыканты, на других женщины в ярких нарядах, самых кричащих цветов. Пол был выложен толстыми каменными плитами, белыми и черными, стертыми от времени и употребления и требующими починки. Что касается украшений, то, строго говоря, их не было, хотя на стенах висели громадные ковры, которые, вероятно, считались произведениями искусства. На них были изображены битвы, причем лошади походили на пряничных или на тех, что вырезывают дети из бумаги. Вооружение воинов изображалось в виде белых пятен, так что люди походили в конце концов на бисквитные пироги. Очаг в зале был настолько велик, что в нем можно было сражаться. Его выступающие навес и бока из каменных столбов напоминали вход в кафедральный собор. Вдоль стен стояли воины в нагрудниках и касках, с единственным оружием — алебардами на плечах, неподвижные, как статуи и очень похожие на них.

Посреди этого крестообразного четырехугольника со сводами помещался дубовый стол, который и назывался Круглым Столом. Он был велик, как арена в цирке. Вокруг него сидели люди, одетые в такие пестрые и блестящие костюмы, что рябило в глазах. Все они были в шляпах с перьями, которые снимали только, когда начинали разговаривать с королем.

Большинство из них пило из цельных рогов, но некоторые доедали еще хлеб или догладывали кости жаркого. Собак здесь было столько, что приходилось приблизительно по две на каждого человека. Они сидели и ждали бросаемых им костей, за которыми бросались все сразу. Конечно, поднималась драка, сопровождаемая лаем, рычаньем и вообще таким шумом, что не было возможности продолжать разговора. Но никто не выражал ни малейшего неудовольствия, наоборот, все переставали разговаривать и с необычайным интересом следили за дракой собак. Все поднимались с мест, чтобы лучше видеть, дамы и музыканты перевешивались для этой же цели через балюстрады. Но временами раздавались крики ликования и одобрения. Наконец, одержавшая верх собака с комфортом располагалась на полу и, все еще ворча, грызла отвоеванную кость и вместе с ней пол, что делали и другие, получившая кости раньше. За столом возобновлялась прерванная беседа.

В общем разговор и обращение этих людей было любезно и деликатно. Я заметил, что они внимательно и серьезно слушали говоривших — конечно, в промежутки между драками собак. Но, к сожалению, у них была одинаковая участь с детьми — они лгали с удивительным мастерством и с удивительной неловкостью и с большой охотой слушали чужую ложь и вполне верили ей. Было бы несправедливо назвать их жестокими или кровожадными и вместе с тем, они рассказывали о невероятно кровавых поступках и страданиях с таким неподдельным удовольствием, что даже я забывал содрогаться.

Я не был единственным пленником здесь. Кроме меня было еще больше двадцати человек. Несчастные! Многие из них были страшно искалечены, изрублены, изранены. На их волосах, лицах и платье всюду виднелись черные пятна запекшейся крови. Они, конечно, испытывали ужасные физические страдания, без сомнения, были страшно утомлены, голодны и хотели пить. И никто не чувствовал к ним сожаления, никто не заботился о них, никто не подумал обмыть их раны и дать им хотя какое-нибудь облегчение. И никто не слышал от них ни единой жалобы, ни единого стона, не было заметно никаких признаков страдания. Невольная жестокая мысль напрашивалась и мне: «Ага, канальи, вы поступали также с вашими пленниками, теперь пришел ваш черед. Вы не можете ожидать лучшего обращения. Но ваша философская твердость и стойкость не есть следствие умственной и душевной силы, она не что иное, как твердость и невосприимчивость животных. Вы белые индейцы».

III. Рыцари Круглого Стола

За Круглым Столом большею частью не разговаривали, а произносили монологи — повествовательные отчеты о том, как эти пленники были взяты, а их друзья и захребетники были убиты или лишены коней и оружия. В сущности, из всего, что они рассказывали, можно было вывести заключение, что все эти убийства и кровавые стычки вовсе не предпринимались с целью отмщения за обиду, или сведения старинных счетов, или отражения внезапного нападения. В общем это были простые дуэли между совершенно незнакомыми людьми, которые никогда друг друга не видали, и у которых не было никакого повода к оскорблению. Когда-то мне доводилось видеть мальчиков, незнакомых между собою, которые, встретившись, говорили одновременно: «Я могу тебя побороть», и тут же вступали в драку. Но до сих пор я был уверен, что такого рода вещи могут происходить только между детьми. А здесь так ни с того ни с сего налетали друг на друга громадные парни, вполне взрослые. И все-таки было что-то привлекательное и милое в этих громадных простосердечных созданиях. Не много, кажется, понадобилось бы мозгов в детстве, чтобы поймать удочкой рыбу, но вы скоро заметили бы, что в этом обществе не нужно и таких мозгов, что они только повредили бы, нарушили бы симметрию — может быть сделали бы невозможным самое существование такого общества.

Красивое мужественное выражение было почти в каждом лице, а на некоторых кроме того лежал отпечаток величия и кротости, перед которыми смирялось желание критики и осуждения. Особенно много благородства и великодушия отражалось в чертах и манерах того, кого называли Галахадом, а также и во всей мужественной фигуре самого короля; такого же благородного величия была полна гигантская фигура высокородного сэра Лаунселота дю-Лак.

Произошедшее после обеда, обратило всеобщее внимание на вышеназванного сэра Лаунселота. По знаку кого-то вроде церемониймейстера шесть или восемь пленников поднялись и вышли вперед. Преклонив колена и подняв руки по направлению к галерее, где сидели дамы, они просили великой милости — слова к королеве. Одна из дам в цветнике, занимающая, по всем видимостям, наиболее высокое положение, изящно кивнула головой в знак согласия. Тогда представитель от пленников предал себя и своих товарищей в ее руки для полного прощения, возможности выкупа, заключения в темницу, или смерти — по ее выбору. Делается это, как он заявил, по приказанию сэра Кэя сенешала, пленниками которого они состоят и который победил их в битве, благодаря своей исключительной силе, храбрости и твердости.

Выражение изумления и недоумения показалось на всех лицах сидящих за столом людей. Милостивая улыбка королевы сменилась выражением разочарования, когда она услыхала имя сэра Кэя, а паж шепнул мне на ухо с выражением язвительнейшей насмешки:

— Сэр Кэй, действительно! О, назови меня бараном, дорогой мой, назови, как угодно, но, может быть, только еще через две тысячи лет народится человек, способный так великолепно лгать!

Все взоры были прикованы с выражением строгого вопроса к сэру Кэю. Но он был на высоте, и, как искусный игрок, сделал ловкий первый ход. Он сказал, что будет только восстановлять факты, не комментируя их. «А затем, — сказал он, — если вы найдете, что следует прославлять и воздавать почести, вы воздадите их тому, чья рука всегда считалась наиболее могущественной, и чей щит и меч не были побеждены ни в одной христианской битве — тому, кто сидит здесь, среди нас». При этом он указал на сэра Лаунселота. Он перехитрил всех, удар был верный и блестящий. Теперь он начал рассказывать о том, как сэр Лаунселот во время поисков приключений в небольшой промежуток времени убил семь великанов и освободил сто сорок две пленных женщины, затем отправился дальше, все продолжая драться, за приключениями, и нашел его (сэра Кэя) в отчаянной и безнадежной битве против девяти иноплеменных рыцарей, напал один на них и победил всех девятерых.

Потом, в ту же ночь, сэр Лаунселот спокойно надел вооружение сэра Кэя, взял его коня и снова отправился в разные страны. Вскоре он опять победил шестнадцать рыцарей в одной битве и тридцать четыре в другой. И всех их и прежних девять он отправил к Троицыну дню ко двору короля Артура и предал их в руки королевы Гуниверы, как пленников сэра Кэя сенешала, добычу его рыцарской храбрости. И вот здесь шестеро из этих пленников, а остальные предстанут, когда поправятся от тяжелых ран.

Трогательно было видеть, как горело ярким румянцем лицо королевы, как счастливо и возбужденно она улыбалась и какой многозначительный взгляд бросила она на сэра Лаунселота, взгляд, который наверное стоил бы ему жизни в Арканзасе.

Все восхваляли доблести и великодушие сэра Лаунселота, а я не мог достаточно надивиться на человека, который способен один победить и взять в плен такой батальон опытных борцов. Я выразил свое изумление Кларенсу, но он только смеялся, так что тряслись перья на его шапочке.

— Если бы у сэра Кэя было время, он наполнил бы и другой мех кислым вином, тогда все это еще удвоилось бы.

Я с грустью смотрел на мальчика и вдруг начал замечать, что облако глубочайшего отчаяния затемняет его взор. Я посмотрел по направлению его взгляда и увидел очень старого седобородого человека, одетого в развевающуюся черную одежду, который поднялся из-за стола. Пошатываясь, и кивая старой слабой головой, он обводил всех присутствующих мутными глазами.

То же страдальческое выражение, которое я заметил на лице пажа, появилось на всех лицах вокруг. Это выражение безгласного существа, обязанного терпеть и даже не стонать.

— Боже мой, проговорил мальчик, опять он начнет ту же самую историю, которую рассказывал уже тысячу раз, одними и теми же словами, и которую будет рассказывать всегда, пока не умрет! Каждый раз, как его бочонок будет полон, пока его мельница будет в состоянии работать. Неужели же Бог допустить, чтобы я не видал завтрашнего дня!

— Кто это такой?

— Мерлин, могущественный лгун и волшебник, прах его побери с его проклятым рассказом! Но они все боятся его, потому что в его руках громы и молнии, и все дьяволы ада повинуются его призыву. Давно бы им надо было прогрызть его внутренности и уничтожить его вместе с его рассказом!

Он рассказывает всегда в третьем лице, чтобы заставить всех поверить в его скромность и нежелание прославлять себя. Пусть он будет проклят, и пусть разразятся над ним все несчастия! Добрый друг, разбуди меня, пожалуйста, к вечернему звону.

Мальчик прислонился к моему плечу и приготовился спать. Старик начал свой рассказ. Мальчик заснул на самом деле, заснули также собаки, весь двор, слуги и ряды воинов. Монотонный голос гудел, а мягкий переливчатый храп поднимался со всех сторон и поддерживал его подобно мерному аккомпанементу духовых инструментов. Головы некоторых наклонились к сложенным рукам, у других откинулись назад с открытым ртом, бессознательно поддерживающим концерт. Мухи жужжали и кусались без помехи, крысы повылезли из сотни отверстий, и забегали всюду, чувствуя себя, как дома. Одна из них села наподобие белки на голову короля, держала в передних лапах кусок сыру и закусывала, бросая огрызки на лицо короля с наивной и бесстыдной наглостью. Во всем этом было что-то успокаивающее и навевающее отдых на утомленные глаза и усталый ум.

Вот, что рассказывал старик: «Так отправились король и Мерлин и ехали, пока не нашли отшельника, который был добрый человек и прекрасный лекарь. Он осмотрел раны короля и дал ему целебной мази. Так король пробыл там три дня, пока не зажили его раны, и пока не мог он ехать верхом, тогда они отправились дальше. И когда они ехали, Артур сказал: «У меня нет меча». «Ничего, сказал Мерлин, скоро мы найдем меч, который будет твой». И ехали они дальше, пока не приехали к озеру, которое было очень широкое, и в котором была прекрасная вода. Посреди озера Артур увидал руку, одетую в белую парчу, и в этой руке был прекрасный меч. «Вот, сказал Мерлин, там меч, о котором я говорил». И в то же время они увидали девицу, которая вышла из озера.

«Что это за девица»? — спросил Артур. «Это царица озера, — сказал Мерлин. — Внутри этого озера есть скала, и там так хорошо, как нигде на земле. Девушка подойдет к тебе, и ты любезно попросишь ее, чтобы она дала тебе меч». Действительно, девушка подошла к Артуру и приветствовала его, и он ответил ей тем же. «Девушка, — сказал Артур, — что за меч держит там рука над водою? Я хотел бы взять его себе, так как у меня нет меча». «Сэр Артур, король, — сказала девушка, — этот меч принадлежит мне, и если ты дашь мне за него то, что я попрошу, я дам его тебе». «Клянусь верой, сказал Артур, я дам тебе все, что ты попросишь». «Хорошо, сказала девушка, там стоит лодка, сядь в нее и греби сам до меча, и возьми его и ножны с собой, а я попрошу себе дар, когда придет мое время». Тогда сэр Артур и Мерлин спешились, привязали лошадей к деревьям, сели в лодку и поехали к мечу, который держала рука. Сэр Артур взял меч за рукоятку и вынул из руки, которая тотчас же скрылась под водой. И тогда они опять вышли на берег и поехали дальше. И тогда сэр Артур увидал богатый замок. «Что там за прекрасный замок?», спросил он. «Это замок последнего рыцаря, сказал Мерлин, с которым ты сражался, его зовут сэр Пеллинор. Но его нет дома. У него большая ссора с одним из рыцарей, благородным Эггламом. Они уж сражались, и, наконец, Эгглам бежал, иначе он был бы убит. И он гнался за ним до Карлиона, и мы встретимся с ним в дороге. «Это хорошо, сказал Артур, теперь у меня есть меч, и я могу сразиться с ним и отомстить ему». «Сэр, ты не должен этого делать, сказал Мерлин, потому что рыцарь утомлен битвой и преследованием, и тебе не будет особенной чести победить его. Послушайся моего совета, пропустим его с миром, в скором времени он пригодится тебе, а после его смерти пригодятся и его сыновья. Скоро также придет время, когда ты с удовольствием отдашь за него твою сестру». «Когда я увижу его, то поступлю по твоему совету», сказал Артур. Потом сэр Артур стал рассматривать свой меч и очень любовался им. «Что больше нравится тебе, спросил Мерлин, меч или ножны? «Мне больше нравится меч», сказал Артур. «Ты не мудро рассуждаешь, — сказал Мерлин, — ножны стоят десяти мечей, потому что, пока у тебя есть ножны, ты никогда не потеряешь много крови, никогда не будешь тяжело ранен, потому имей при себе всегда ножны». Так ехали они к Карлиону и на пути встретили сэра Пеллинора, но Мерлин сделал так, что Пеллинор не видал Артура и молча проехал мимо. «Удивительно, сказал Артур, что рыцарь ничего не говорил». «Сэр, сказал Мерлин, он не видал тебя, если бы он видел тебя, он не проехал бы мимо». Так приехали они в Карлион, где рыцари очень обрадовались им. И, когда услыхали о их приключениях, дивились, что король подвергал свою особу таким опасностям. Но потом все говорили, что большая честь иметь такого короля, который рискует своей жизнью наравне с любым рыцарем».

IV. Сэр Динадан Шутник

Мне понравилась эта оригинальная и красиво рассказанная выдумка, но ведь я слышал ее в первый раз; вероятно, и другим она также нравилась, пока не надоела.

Сэр Динадан Шутник проснулся первый и скоро поднял остальных своей шуткой, очень немудреной, но оказавшейся занимательной. Он привязал металлический котелок к хвосту одной из собак и пустил ее.

В страшном испуге собака забегала с места на место, в сопровождении всех других, стуча и гремя котелком по каменному полу и задевая им обо все, что попадалось на дороге. Поднялся настоящий хаос. Шум, грохот и возня разбудили всех, и все, дамы и мужчины, хохотали до слез, в припадке смеха сваливались с мест и катались по полу. Совершенно так бывает с детьми. Сэр Динадан был в восторге от своей выдумки и до утомления рассказывал о том, как бессмертная идея пришла ему в голову. И как все шутники подобного рода он смеялся больше всех и дольше всех над своими собственными остротами. Он разошелся до того, что произнес спич — юмористический спич. Мне кажется, я всю жизнь не слыхал столько старых заезженных острот, как в этот раз. Он был хуже странствующего певца, хуже клоуна в цирке. Было как-то грустно сидеть здесь, за тысячу триста лет до моего рождения, и слушал жалкие, плоские, избитые остроты, которые не казались мне смешными, когда я был мальчиком на тысячу триста лет позднее настоящего времени. Но, очевидно, было невозможно услыхать здесь более новую шутку. Все смеялись над этими древностями, что, впрочем, мне случалось видеть и в более позднем времени. Но самый главный зубоскал, мой сосед паж не смеялся, то есть он зубоскалил, здесь не было ничего, чего бы он не осмеял, но иначе. Он говорил, что большая часть шуток сэра Динадана прогнили, остальные окаменели. Определение «окаменели» мне понравилось, я даже сказал, что такого рода шутки можно отнести к одному из геологических периодов. Но мое определение было пустым звуком для мальчика, так как в те времена геология не была еще изобретена. Все это я принял к сведению и рассчитывал воспитывать страну, если мне удастся выпутаться. Не следует выбрасывать вещь за окно потому только, что на нее нет еще спроса.

Встал сэр Кэй и снова пустил в ход свою мельницу, пользуясь на этот раз мною, как топливом. Теперь он рассказывал, как встретил меня в далекой варварской стране, где все мои соотечественники одеты в такую же смешную одежду. Одежда эта заколдованная и защищает носящих ее от вражеских рук. Однако, при помощи молитвы, ему удалось уничтожить чары, и он убил тринадцать рыцарей, бывших со мной, в трехчасовой битве и взял меня в плен, пощадив мою жизнь, чтобы представить как чудо королю и двору. Говоря обо мне, он употреблял все время самые лестные названия, вроде следующих: «этот чудовищный великан», «это ужасное страшилище с башню», «этот людоед с когтями и клыками, пожирающий людей», и т. п. Все эти эпитеты он произносил с необыкновенно наивной уверенностью, без улыбки и, казалось, совершенно не замечал явного несоответствия между своими описаниями и мной. Дальше он рассказывал, что, спасаясь от него, я одним прыжком вскочил на дерево в двести локтей вышины, но он сбил меня оттуда камнем величиной с корову, который перебил мне почти все кости, и, наконец, привез сюда, чтобы представить ко двору короля Артура. Закончил он тем, что приговорил меня к смерти, в полдень 21-го июня. Он произнес это настолько равнодушно, что даже остановился, чтобы зевнуть прежде, чем назвать число.

Скверно чувствовал я себя в это время. Едва ли я был даже в состоянии вслушиваться в споры о том, какого рода смерти меня предать. Недоразумения происходили из-за чар, находящихся в моей одежде. А одежда была самая обыкновенная, купленная в магазине готового платья за пятнадцать долларов. Однако я настолько еще соображал, чтобы отметить одну чрезвычайно интересную подробность: большая часть словечек и выражений, употребляемых так себе, между прочим, в этом благородном собрании первых дам и джентльменов страны, были таковы, что заставили бы покраснеть любого дикаря. Слово «неприличный», недостаточно для определения смысла таких выражений. Но я читал «Тома Джонсона» и «Родерика Рандома» и другие книги в таком роде, потому знал, что высокорожденные первые дамы и джентльмены в Англии не более ста лет назад еще очень мало изменились в смысле чистоты выражений так же, как и в смысле чистоты поведения и нравов соответствующих выражениям. В сущности говоря, только в нынешнем, девятнадцатом столетии, появились настоящие описания истинных леди и джентльменов Англии да и всей Европы прежнего времени. Предположим, что сэр Вальтер, вместо того, чтобы вкладывать свои разговоры в уста своих героев, заставил бы их говорить собственным языком? Мы услыхали бы от Рахили, Ивангоэ и изящнейшей леди Ровены такие выражения, которые смутили бы любого бродягу нашего времени. Как бы то ни было, для бессознательной неделикатности всякие вещи деликатны. Придворныекороля Артура не сознавали неприличия своих выражений, а я еще успел сохранить присутствие духа настолько, чтобы не указать им на это. Все были так смущены чарами, заключенными в моей одежде, что не могли успокоиться, пока Мерлин не предложил им самого естественного и простого средства для успокоения. Он спросил, почему же до сих пор не догадались снять с меня мою одежду? В одну секунду я был гол, как язык! Рассматривали меня и рассуждали обо мне так равнодушно, как будто я был не что иное, как кочан капусты. Королева Гунивера с наивным интересом изучала мою фигуру и сказала, в конце концов, что ни у кого не видала таких красивых ног, как у меня.

Наконец я был унесен в одно помещение, а моя злосчастная одежда в другое. Меня бросили в темное подземелье, дали мне скудные обьедки вместо обеда, связку сырой соломы вместо постели и бесконечное количество крыс вместо общества.

V. Вдохновение

Я был так утомлен, что даже переживаемый мною страх не помешал мне заснуть очень скоро. Когда я проснулся, мне казалось, что я спал очень долго. «Какой удивительный сон видел я!» мелькнуло у меня в голове. «Кажется, я проснулся во время, чтобы не быть повешенным, утопленным, сожженным или еще что-то в этом роде… Вздремну еще немножко, до свистка, а потом пойду в мастерскую и разделаюсь с Геркулесом».

Но тотчас же я услыхал неприятную музыку заржавленных цепей и тяжелых болтов, в глаза блеснул свет, и мотылек Кларенс стоял передо мной! Я смотрел с изумлением, дыхание мое почти остановилось.

— Как! — вскричал я, вы еще здесь? Уходите вместе с остатками сновидения! Рассыпьтесь!

Но он только смеялся своим легкомысленным смехом и собирался шутить над моим горестным положением.

— Хорошо, — сказал я в раздумье, пусть сон продолжается, я не буду спешить.

— Скажи, пожалуйста, какой сон?

— Какой сон? Разве не сон то, что я при дворе короля Артура-особы, которая никогда не существовала, и то, что я разговариваю с вами, который есть тоже не что иное, как плод воображения.

— Ого! В самом деле? А это тоже сон, что тебя завтра сожгут? Ага, ответь-ка на это!

Потрясение было слишком велико. Я теперь только начал в действительности соображать, насколько серьезно мое положение, сон оно или не сон. Я знал по опыту из своего похожего на жизнь сновидения, что быть сожженным, даже и во сне, совсем не шутка, потому надо стараться избежать этого всеми правдами и неправдами.

— Ах, Кларенс, умоляющим голосом обратился я к моему посетителю, дорогой мальчик, мой единственный друг, ведь я не ошибаюсь, что вы мой друг? Не покидайте меня, помогите мне удрать как-нибудь из этого места.

— Ну, теперь ты пришел в себя! Удрать? Как же это сделать, когда все выходы охраняются воинами?

— Правда, правда, Кларенс. Но разве их так много? Может быть, немного?

— Десятка два. Убежать нет никакой возможности.

После некоторого молчания он прибавил с запинкой:

— Есть и еще очень важные причины.

— Еще? Какие же?

— Видишь ли, они говорят… Но я не смею, право не смею!

— Но в чем же дело, бедный мальчик, почему вы не смеете? Почему вы колеблетесь и так дрожите?

— О, право, это необходимо… Я должен сказать тебе, но…

— Продолжайте, продолжайте, будьте же мужчиной. Говорите!

Он медлил, побуждаемый с одной стороны страхом, с другой стороны желанием. Затем он подкрался к двери, высунул голову и прислушался. Наконец, вернувшись, он прижался ко мне и начал говорить на ухо шепотом свои ужасные новости с таким опасением, как будто говорил о таких вещах, одно упоминание о которых грозило ему смертью.

— Мерлин по своей злобе околдовал это подземелье и теперь не найдется человека во всем государстве, который рискнул бы перейти его порог вместе с тобой! Теперь, спаси меня Бог, я сказал тебе! Ах, будь добр ко мне, будь милосерден к бедному мальчику, который желает тебе добра. Если ты мне изменишь, я погиб!

Я рассмеялся облегчающим душу смехом, каким давно уже не смеялся и воскликнул:

— Мерлин околдовал подземелье! Мерлин это сделал! Этот низкий старый шарлатан, старый шамкающий осел? Ну, история! Право глупее этой истории ничего не может быть на свете! Почему мне кажется, что из всех детских, идиотических суеверий, которыми вы… О проклятый Мерлин!

Но Кларенс не дал мне кончить, он бросился на колени и, казалось, готов был помешаться от страха.

— О пощади! Ты произносишь ужасные слова! Стены могут обрушиться на нас за эти слова. Возьми их назад, пока еще не поздно, раскайся!

Все это странное представление навело меня на хорошую мысль и заставило подумать. Если все здесь так искренно и до глубины души, как Кларенс, боятся Мерлина, считавшегося волшебником, то из этого человек с некоторыми преимуществами может извлечь несомненную выгоду. Размышляя таким образом дальше, я выработал план.

— Встаньте, сказал я Кларенсу. — Придите в себя, посмотрите мне в глаза. Знаете ли вы чему я смеялся?

— Нет, но во имя Пресвятой Девы Марии прошу тебя, не делай больше этого.

— Хорошо. Я все-таки скажу вам, почему я смеялся. Потому что я сам волшебник.

— Ты? — Мальчик отступил и затаил дыханье, заявление слишком поразило его. Но, вместе с тем, выражение его лица делалось все более и более почтительным. Я это отметил. Очевидно, шарлатан мог не иметь заранее известности в этом убежище для слабоумных. Народ готов верить на слово. Я начал:

— Я знал Мерлина семьсот лет назад, и он…

— Семь…

— Не перебивайте меня. Он умирал и снова оживал тринадцать раз, путешествовал каждый раз под новым именем: Смит, Джон, Робинзон, Якобсон, Петерс, Гаскинс, Мерлин-каждый раз новое вымышленное имя. Я знал его в Египте триста лет назад, знал в Индии пятьсот лет назад, он всюду попадался на моей дороге, был везде, где был я, он мне надоел. Он не стоит выеденного яйца, как чародей, знает несколько старых, всем известных, штук, и не идет дальше этой старины. Он хорош для провинции, но не может выдержать борьбу с настоящим чародеем. Теперь ступайте, Кларенс, я хочу быть вашим настоящим другом, и вы будьте моим. Вы должны сделать мне одолжение. Мне нужно, чтобы вы сказали королю, что я сам чародей, Великий Хай-ю-Мукамук, глава племени чародеев, и что я произведу бедствие в вашей стране, если намерение сэра Кэя будет приведено в исполнение, и мне будет причинен малейший вред. Согласны ли вы передать это от меня королю?

Бедный мальчик был в таком состоянии, что с трудом мог отвечать мне. Жаль было смотреть на это бедное создание-напуганное, расстроенное и сбитое с толку. Но он обещал мне сделать все, и я, с своей стороны, должен был обещать ему несколько раз, что останусь его другом, никогда не буду против него и никогда не поврежу ему своим чародейством. Затем он тихо побрел, держась за стенку, как больной.

Теперь только меня осенила мысль-как я был неосторожен! Когда мальчик придет в себя, он будет удивляться, как такой великий чародей, как я, мог просить мальчика, подобного ему, о помощи, чтобы выйти отсюда. Он сопоставит все, что я ему говорил, с тем, что есть на самом деле, и увидит, что я шарлатан.

Около часу сокрушался я над своей неосторожностью и ругал себя беспощадно. Но потом мне совершенно случайно пришло в голову, что ведь эти животные не обладают разумом. Они никогда ничего не сопоставляют, несоответствий для них не существует, это видно из всего, что я до сих пор видел и слышал. Я успокоился и ждал.

Но не суждено мне было успокоиться надолго, новые мысли снова стали мучить меня. Ведь я опять сделал ошибку. Я взбаламутил мальчика и послал его предупредить о своем намерении произвести бедствие. Народ, падкий до всяких чудес, будет жаждать увидеть их. Предположим, что меня пригласят для переговоров? Предположим, что меня спросят, о каком бедствие я говорю? Да, я опять сделал непростительную ошибку. Я должен был сначала придумать-это бедствие. Что я буду делать? Что я могу сказать, выдумать в такой короткий срок? Я снова был в страшной тревоге… Но вот, слышны шаги! Идут. Если бы я мог что-нибудь сейчас же придумать…

Боже мой! Я придумал! Теперь все хорошо.

Затмение. Мысль о нем пришла в голову как раз во время. Как оно спасало Колумба, Кортеца и других тому подобных людей от дикарей, так оно могло спасти и меня. И это не будет даже плагиатом, так как я воспользуюсь им почти на тысячу лет раньше.

Кларенс пришел расстроенный и угнетенный.

— Я поспешил послом, начал он, к нашему властелину королю, и он тотчас же принял меня. Он перепугался без памяти и хотел тотчас же сделать распоряжение, чтобы ты был освобожден и одет в лучшие одежды, как подобает такому великому человеку, но пришел Мерлин и все испортил. Он уверил короля, что ты болен, сам не знаешь, что говоришь, и что твои слова только бред сумасшедшего. Они долго спорили и, наконец, Мерлин сказал с насмешкой: «По крайней мере, назвал ли он бедствие, которым пугает? Очевидно, он этого не может сделать». Это сразу заставило короля замолчать, и он не мог не согласиться с справедливостью его слов. Итак, он не хочет сердить тебя, но просит не отказать ему и сказать, какого рода бедствие произойдет и в какое время. О, прошу тебя, не медли. Медлить в такое время, значит удвоить, утроить опасность, которая угрожает тебе. О, будь мудр-назови бедствие!

Я молчал некоторое время, чтобы усилить впечатление.

— Когда я был брошен в эту дыру?

— Это было вчера, когда кончался день. Теперь девять часов утра.

— Не может быть! Значит, я хорошо поспал. Девять часов утра. До полуночи может произойти еще много осложнений. Сегодня двадцатое?

— Да, двадцатое.

— А завтра я буду сожжен живым?

Мальчик вздрогнул.

— В котором часу?

— В самый полдень.

— Теперь я скажу вам, что вы должны передать. Я молчал и стоял над дрожащим мальчиком в продолжение минуты, храня зловещее молчание. Затем я начал глубоким размеренным голосом произносящего приговора судьи и постепенно повышал его, доходя до настоящего пафоса возвышенности и благородства. Я играл свою роль так, как будто ничем иным в своей жизни не занимался:

— Ступай и скажи королю, что в минуту моего последнего вздоха свет померкнет, и мир погрузится в глубокую черную ночь. Я затемню солнце, и оно никогда больше не будет светить. Все плоды на земле сгниют от недостатка света и тепла, и все люди вымрут от голода до последнего человека!

Мне пришлось самому вынести мальчика, потому что он был без чувств. Я передал его воинам и вернулся назад.

VI. Затмение

В тишине и мраке факт начал представляться мне все более и более реальным. Факт бледен, пока о нем только знаешь, но раз он и начинает реализоваться, он принимает яркую и живую окраску действительности. Это все равно, что услыхать о том, как пронзили сердце человека, или увидать это собственными глазами. В тишине и мраке факт, что я нахожусь в смертельной опасности глубже и глубже входил в мое сознание, дюйм за дюймом проникал в мои вены и пронизывал меня холодом.

Но предусмотрительная природа всегда устраивает так, что как раз в ту минуту, когда человек окончательно падает духом, является какое-нибудь отвлечение, и он оживает. Надежда снова появляется, а вместе с ней бодрость, которая побуждает сделать все возможное и все зависящее от себя для своего спасения. Я ожил в одну минуту. Затмение спасет меня и сделает первым человеком в государстве. Оживление мое возрастало, и, вместе с ним, возвращалась прежняя беспечность и беззаботность. Я был счастливейшим человеком на свете. Я с нетерпением ждал завтрашнего дня, хотелось скорее присутствовать на собственном торжестве, скорее быть предметом почтения и удивления всей нации.

Конечно, в конце концов, я выйду в люди.

Между тем, где-то в глубине моего сознания зародилась новая мысль. Ведь, когда эти суеверные люди узнают, какого рода действием я им угрожаю, они захотят пойти со мной на сделку. Но в это время я уже услышал звуки приближающихся шагов, и мысль о сделке вполне овладела моим сознанием. «Хорошо, сказал я себе, они будут предлагать мне условия. Если они подходящи, я приму, если нет, я пойду на все».

Дверь отворилась, вошло несколько воинов. Предводитель сказал:

— Костер готов. Иди!

Костер! Мужество оставило меня, и я едва не лишился чувства. Дыхание сперлось в моей груди. Трудно ожидать, чтобы человек мог дышать в такую минуту, легкие его могут разорваться. Но, как только я мог говорить, я спросил:

— Но здесь есть ошибка, казнь назначена па завтра.

— Распоряжение отменено. Казнь перенесена на сегодня. Торопись!

Я погиб! Не было спасения! Я растерялся, не мог больше управлять собой. Как помешанный метался я в своей темной клетке. Наконец, солдаты схватили меня и стали толкать к выходу, затем также толчками повели меня по бесконечной сети темных подземных коридоров, пока не показался яркий дневной свет. Когда мы вышли на обширный огороженный двор замка, я несколько опомнился. Прежде всего мне бросился в глаза костер, приготовленный посреди двора. Рядомы лежала куча хвороста, а возле нее стоял монах. Со всех четырех сторон двора возвышались сиденья, устроенные рядами, один выше другого, амфитеатром. Они пестрели всевозможными яркими цветами. Король и королева сидели на тронах и выдавались среди всех.

Все это я заметил в одну секунду. В другую секунду Кларенс выскользнул из какого-то потайного угла, подбежал ко мне и начал сообщать мне на ухо целый ряд новостей. Глаза его блестели при этом торжеством и радостью.